Всё пришедшее после Георгиев Всеволод
– Я позвоню.
– Говоришь: позвоню, а сама не звонишь, – с обидой сказал Костя.
– Мне некогда. Я позвоню.
Костя пошел по коридору. Оглянулся. Она помахала ему рукой.
Ах, влюбленные, как много вы обещаете! Как мало успеваете сделать! Как жестоки, когда разлюбите!
Они еще продолжали встречаться. Он пытался вызвать ее на откровенный разговор, но разговор не получался. Ирина с досадой отмахивалась от его слов.
Однажды Костя проезжал в автобусе мимо метро и увидел ее на улице. Она шла с офицером-летчиком. Позже он встретил этого летчика выходящим из директорской приемной техникума.
Ирина рассказала, что офицер как-то связан с военным представительством в их отрасли и что зовут его Метелкин Лев Маркович.
Вообще-то Косте летчик понравился – вежливый, симпатичный брюнет с крупным лицом и ямочкой на подбородке, взгляд открытый и дружелюбный. Когда говорит, немного грассирует.
Костя не был о себе столь высокого мнения, чтобы не понять: счастью пришел конец. Однако он по-настоящему любил Ирину и считал, что она сильно повредит себе, если будет поступать столь стандартно – бессердечно. Спрятав гордость, упрекая себя за эгоизм, он все же попытался отговорить ее от нового союза.
– Послушай, ведь ты говорила мне, что всегда будешь меня любить.
– Это потеряло актуальность.
– Хорошо, ты вправе меня разлюбить, но останься прежней.
– А что случилось?
– Подумай, ведь так нельзя. Не всякому можно поступать, как ты сейчас поступаешь?
– Что ты имеешь в виду?
– То, что это для тебя не подходит. Ты из другого теста. Вспомни, кто твои родители. Вспомни свое воспитание.
Но он уже не был для нее авторитетом. Она пожимала плечами, делая вид, что не понимает его. Он видел, что ее тяготит банальное выяснение отношений.
Косте к месту вспомнилось, как разволновалась Ирина, когда его представили к званию доцента. Она испугалась, что теперь станет слишком незначительной для него персоной и он оставит ее. Тогда он умилялся ее недоверию. Теперь, когда она сама пошла вверх по служебной лестнице, он подумал, что напрасно так радовался ее успехам.
В конце концов, он мог бы рассердиться на нее, оскорбиться, по-мужски забыть, даже отомстить. Нет. Он был сильным и считал, что если доброта – это слабость женщины, то для мужчины доброта – это сила.
Время от времени он звонил ей, надеясь на перемену, но тщетно. Она общалась холодно, даже намеренно жестко, чтобы не подавать надежд, не оставлять иллюзий. Ей самой требовалась решимость. Он знал ее и был уверен, что она ошибается, приняв условия судьбы. «Жизнь, – думал он, – это испытание души и болезнь тела».
Между тем новая метла в лице генерала Ивана Серова добралась и до Льва Метелкина. Майор Метелкин должен был отправиться в длительную командировку в ГДР. Прежние его поездки в Казахстан и Архангельскую область не были продолжительными. Он возвращался оттуда обветренный, загорелый, привозя диких уток, грибы и ягоды, а на военном аэродроме его уже ждала машина.
Предстоящая загранкомандировка Льва ускорила развитие его отношений с Ириной, и в феврале 61-го они, торопясь, зарегистрировали свой брак.
Загрустил Костя. Понял: не петь ему больше песен, не смеяться от души. Отвержен он и забыт Ириной. Не спешит она вернуть ему сердце. Так оно и затерялось у нее в карманах, в складках платья, как у королевы Марго.
Чувствовал он себя внутри пустым, как будто осталась от него одна оболочка, которая двигается, спит, ест, пьет, ходит на работу, что-то обсуждает, но ничего не чувствует.
«Спустя почти двадцать лет дом в Корбейле изменился, потемнел, его стены заросли плющом. Огромные яблоневые деревья подступали к самым окнам. Двор стал меньше, появились новые конюшни, сеновал, кузница.
Только дубравы вокруг как будто не затронуло время. Те же могучие дубы, та же зеленая трава, потесненная разъезженной дорогой.
Конец лета. Солнце спускается к горизонту. Стадо коров возвращается с пастбища.
В доме на втором этаже заканчивается ужин. За столом трое: Гаспар дю Валлон, похожий на своего отца Антуана, его жена, статная и суровая бретонка, и их сын – молодой человек лет двадцати двух – двадцати трех с веснушками на еще детском лице, но такой же крупный, как его отец и дед.
Гаспар, в отличие от Антуана, носил аккуратно подстриженные усы и короткие, уже поседевшие волосы. Прямая спина и военная выправка выдавали человека, отдавшего жизнь ратной службе.
Закончив ужин, он вытер усы салфеткой и попытался встать. Ему это не удалось.
– Ну вот, опять эта слабость в ногах. Не могу понять, что происходит.
Встревоженные жена и сын поднялись и подошли к нему.
– Постойте, сейчас пройдет. Говорят, у отца в тот день охоты случилось то же самое.
– Я сама видела это, Гаспар дю Валлон.
– Но я ведь не на охоту собираюсь. Успокойся. Вот, все прошло.
Он встал, потопал ногами.
– Отправляйтесь-ка в кровать, господин дю Валлон, – не терпящим возражения тоном сказала жена.
– Непременно, госпожа дю Валлон. Но прежде я хотел бы прогуляться по саду.
Гаспар вышел из столовой и стал спускаться по каменной лестнице. Внезапно колени его ослабли, он оступился и скатился вниз.
Услышав шум, мать с сыном выскочили из комнаты и бросились к неподвижно лежащему телу. С первого этажа сбежались испуганные слуги.
Гаспар лежал в неестественной позе, глаза его были закрыты, голова в крови. Молодой дю Валлон посмотрел вверх на железный крюк в стене над лестницей. Погнутый, он еле держался в каменной кладке, будто в него попало артиллерийское ядро.
Гаспар не шевелился. Он отправился вслед за отцом в тот лес, из которого не возвращаются».
5. Секретное досье
Ирина и Лев вернулись из социалистической Германии через три года, когда заместителем начальника Генерального штаба стал Петр Ивашутин.
Теперь они жили в Москве, где-то за Соколом. Лев стал подполковником. А Ирина получила инвалидность и сидела дома.
Когда Костя увидел ее, у него защемило сердце. Она располнела, глаза, и без того большие, выкатились и казались огромными. Теперь она передвигалась медленно, говорила заикаясь, пальцы ее дрожали. Лев в ней души не чаял, ухаживал и опекал, как мог.
Из главы «Испытанный прием классической трагедии»:
«– Бог отступается от того, кто сам от себя отступается! – сказала миледи.
– Так значит, он хочет навлечь на свою голову кару, постигающую отверженных! – с возрастающим возбуждением вскричал Фельтон. – Хочет, чтобы человеческое возмездие опередило правосудие небесное!»
Не было у Кости ни капельки злорадства, а только сострадание, да чувство вины, вольной или невольной, какая разница?
Он вспомнил разговор с отцом Ирины. Став старше, Костя жалел, что слишком мало с ним общался. В то время ее отец уже был болен. Ирина тоже болела. Как ребенок, она была и беспечна и пуглива, боялась не выздороветь и испытывала чувство жалости к себе и к отцу.
Однажды смертельно больной отец рассказал им историю, как жил-был один человек большой веры, и обратился он к Господу с просьбой не оставлять его в течение жизни. Прожил он жизнь в надежде и утешении, пока не пришла ему пора умереть. Перед смертью видит он сон, будто идет, тяжело передвигая ноги по песку, и путь его заканчивается: впереди лежит безбрежный океан. На берегу он оглядывается назад. Позади – пройденный путь, тянущиеся следы на песке. А рядом с его следами другие следы. Он с облегчением вздыхает, он знает, Чьи это следы, понимает, что Господь не оставил его.
Однако, приглядевшись, он вдруг обнаруживает, что на самых трудных и опасных участках пути второй след обрывается, его там нет.
С горьким вопросом обращается он к Богу, чуть ли не с упреком, почему же в самых трудных местах пришлось ему идти одному.
И ответил Господь:
– В самых трудных местах Я брал тебя на руки и нес тебя на руках. Вот почему ты не видишь там второго следа.
«Да, – рассуждал Костя, – мы беду воспринимаем как Божье внимание. Если русский человек не плачет, значит, его Бог забыл».
Снова и снова Костя возвращался к отцу Ирины. Вот, что он прочел им из Иоанна Богослова:
Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, яко же Аз возлюбил вы, да и вы любите себе. Больше сея любви никтоже имать, да кто душу положит за други своя.
«Кто душу свою положит за други своя», – повторял Костя запомнившиеся слова. И хоть время было атеистическое и неприятностей ученый-историк мог обрести сполна, пошел Костя в церковь.
В почти пустом храме горели лампады и свечи. Горячо молился Костя, чтобы Бог дал здоровья Ирине. Долго стоял у иконы святого Пантелеймона, просил его заступничества, все силы вложил в свою просьбу и вдруг увидел: будто ветер подул на пламя, ярче запылала лампада, заиграли пламенем свечи. Костя, не помня себя, обессиленный вышел на улицу.
Через три месяца нашелся врач-невропатолог, который взялся лечить Ирину. Через год она была практически здорова. Еще через год Костя случайно ее увидел. Она снова стала стройной, а ее походка – твердой и уверенной. Несмотря на полный достаток в доме, она вновь устроилась работать и, принимая во внимание связи мужа, успешно делала карьеру.
А Костя? Нет, он не запил, не опустился. Он, как автомат, продолжал вести прежний образ жизни. Увеличил вес штанги, ушел с головой в книги. Собственная судьба перестала его интересовать. Отчасти Марина была права, назвав его чернокнижником, его интересы сами собой склонялись к области метафизики. Подтянутый, чисто выбритый, внешне он не изменился. Только глаза потемнели и больше не улыбались, когда улыбался он сам. Он вдруг заметил, что на фотокарточках его облик получается все более стертым и обесцвеченным.
Еще молодой, он мог повернуть свою жизнь. Мог, но не было сил. Попытавшись пару раз, он с облегчением вернулся к привычному для себя укладу и решил больше не нарушать традиции.
Так он жил одиноко, предпочитая никого не пускать в свою жизнь. Из родственников у него остались Марина с Артуром, из друзей – только Глеб Лобов.
26 января 1966 года Костя, узнав, что Глеб лежит в больнице, поехал его проведать. Троллейбус первого маршрута довез его до Боткинской. С трудом удалось добиться встречи с Глебом, пока тот не вмешался, Костю не пропускали.
Глеб лежал в небольшой палате, побледневший и похудевший. Он пытался выглядеть бодрым, насколько может выглядеть бодрым человек после операции. Оказывается, у него нашли аппендицит, но с осложнением, которое, увы, заставляет его так долго оставаться в постели.
Костя был немного скован, зато Глеб оживлен и доволен, они давно не виделись, и ему было что рассказать другу.
А друг внимательно приглядывался к симпатичной медсестре, приставленной к Глебу. Из ее слов он понял, что болезнь Глеба была очень серьезной, но сейчас опасности нет.
К неудовольствию медсестры, Глеб сообщил, что на старый Новый год умер один крупный ученый, академик.
Прощаясь, Глеб попросил сестру передать Косте маленький подарок, томик Четвероевангелия в зеленом переплете, который прислали на Крещение. От внимания Кости не укрылось, что медсестра будто из любопытства перелистала страницы, прежде чем отдать ему книгу.
Костя ушел успокоенный лишь наполовину – он уверился, что Глеб выздоравливает. Он не знал того, что накануне на Ленинградском вокзале Глеб вдруг согнулся от острой боли. Кто-то из набежавшей невесть откуда толпы с размаху всадил ему в живот длинную шляпную булавку. Остановившись, Глеб почувствовал жжение в правом боку и теплую кровь, стекающую к паху.
Сыскари из «конторы» потом обыскали весь перрон и только на путях обнаружили выброшенную в снег булавку с головкой в виде зеленой виноградины в натуральную величину. Выяснилось, что на острие был яд, часть которого, к счастью, осталась на одежде Глеба.
Не рассказал Глеб Косте и того, что весной на Пасху, подъезжая к храму, он был атакован возмущенной толпой молодежи, яростной и угрожающей.
ЗИМ с трудом пробился к заднему крыльцу. Однако все кончилось благополучно: во время службы в церкви тысячи верующих на возглас «Христос воскресе» единым выдохом отвечали «Воистину воскресе», заглушая крики опешившей команды. Попытки сорвать крестный ход тоже не удались.
Конечно, Костя видел всю трудность положения Глеба и поражался глубокой вере своего друга, его потребности и, главное, пониманию процесса живого общения с Богом. Он не раз был свидетелем, как во время строгого поста Глеб не только не принимал пищи, но и не пил воды, сохраняя бодрость и неунывающий вид.
После посещения больницы Косте еще удалось справиться о состоянии здоровья Глеба, хотя самого Костю уже замучили на кафедре мероприятиями, связанными с подготовкой к XXIII съезду КПСС.
На этом съезде Михаил Шолохов призвал судить народившееся диссидентство, руководствуясь революционным правосознанием, а не статьями закона. На следующий год Шолохов получил звание Героя Социалистического Труда, а председателем Комитета госбезопасности стал Юрий Андропов. Министерство обороны тоже получило нового министра Андрея Гречко.
Между тем ни Костя, занятый разъяснением итогов съезда партии, ни Глеб, давно покинувший больницу, не подозревали о событиях, которые произошли далеко-далеко, но готовились подойти к ним близко-близко.
Чтобы дать некоторое представление об этих событиях, мысленно перенесемся в Центральную Европу. Один взмах ресниц, и мы в Восточной Германии.
Давно минуло Рождество, но в Гарце снега еще не было. Гернроде, Рюбеланд, Кведлинбург утопали в туманах. Наблюдая своеобразную архитектуру городов Гарца, Назрул Ислам вспоминал университетский курс, думал о Томасе Мюнцере, вышедшем из этих вот мест на войну с аристократией. «Фольксваген» бодро бежал по чистым улочкам, чаще мокрым, чем сухим, строго следуя правилам дорожного движения. Пробыв условленный месяц в Гарце, его хозяин так и не встретился с курьером Невидимого учителя и теперь должен был ждать его еще месяц в Галле.
Девственные хвойные леса подходили к самой дороге, темно-зеленые ели, сохраняя сумрак внутри леса, роняли на покрытую иголками мокрую землю капли стекающей по веткам воды. На ум пришел Генрих Гейне. Назрул Ислам опустил стекло и с удовольствием вдохнул прохладный влажный воздух.
В Галле Назрул должен был встретиться с курьером в старинной библиотеке, хранящей древние франкские памятники. Если встреча не состоится, он должен вернуться в Париж один.
Назрул Ислам знал немного. Три месяца назад в Лондоне некто из неизвестных семидесяти двух приобрел скромный архив почившего французского аристократа. Весь архив помещался в толстой зеленой папке, которую Назрул должен был передать курьеру из Швейцарии.
Архива у Назрула Ислама с собой не было. Вся его поездка в ГДР для встречи с человеком из Швейцарии затевалась с целью выявить возможную слежку, которая означала бы наличие интереса к бумагам со стороны нежелательных компаньонов.
Назрул не знал, что в Москве на Старой площади уже заинтересовались архивом. Чтобы скрыть заинтересованность, решили послать в ГДР под уместным предлогом человека никак не связанного с агентурой управлений КГБ. До резидентуры все же была донесена объективка на Назрула Ислама и дано указание обеспечивать и поддерживать командированное из Москвы лицо.
После Нового года Косте позвонил его однокашник, который преподавал историю в Высшей Краснознаменной школе КГБ, и предложил ему встретиться.
Январским днем 1967 года Костя вышел из метро «Белорусская» и направился к Ленинградскому проспекту. Он перешел мост и через пять минут подходил к скромному серому зданию в стороне от шумного проспекта, обгоняемый курсантами военного училища с эмблемой войск связи в петлицах.
Приятель рассказал ему, что собирается ехать в Галле в Академию химической промышленности ГДР, где когда-то преподавал историю партии, и намерен попасть в знаменитую старинную библиотеку, с которой Костя, как он знал, переписывался. Костя быстро набросал ему список интересующей его литературы из раздела Les Descendants Merovingiens[4] с просьбой, если возможно, заказать копии. Ни Костя, ни его ученый собрат не предполагали, что тематика списка так близко лежит к цели предстоящей командировки в ГДР.
В Галле Назрул Ислам так и не встретился с курьером. Видимо, тот обнаружил, что Назрула Ислама «водят», и не спешил выйти на связь. Случайно наткнувшись в библиотеке Галле на приезжего русского, курьер удвоил осторожность.
К удовольствию Костиного приятеля, время шло. Наконец, когда к суете офицеров КГБ стали присматриваться парни из ГРУ, было принято решение рубить все концы. Из Москвы пришло указание обратиться к местным властям, чтобы Назрула Ислама выслали из ГДР; командированного преподавателя вернуть, об операции «Зеленая папка» забыть.
Так, неожиданно для себя, Назрул Ислам снова оказался в Париже. Вдохнув воздуха свободы, он решил сам отправиться с зеленой папкой в Женеву.
Увы, находясь во Франции, он подвергался большей опасности, чем в ГДР. В поезд под сводами Лионского вокзала подсели два опытных бойца, получивших боевое крещение еще в годы Сопротивления. Назрул Ислам, следуя в Швейцарию, не успел проехать и пятидесяти километров. Позже его тело обнаружили на рельсах. Вещей при нем не было. Зеленая папка как ни в чем не бывало продолжала свой путь из Мелюна на родину Парсифаля под присмотром седых, но крепких месье, чтобы затеряться в молочных улочках Женевы.
Костя встретился с возвратившимся приятелем на этот раз в Варсонофьевском переулке рядом с зеленым зданием поликлиники и получил десяток листков текста по интересующему его монарху, носящему тевтонское имя «Блестящий меч». Приятель пошел в поликлинику, а довольный Костя – к себе на Чистые пруды.
Зеленая папка выпала на время из поля зрения тайных и официальных организаций. Через полтора года, уже в 1968 году, Глеб, находясь на совещании в Женеве, получил конфиденциально толстую зеленую папку: во Франции шло в наступление левое движение, и де Голль распорядился ускорить передачу материалов русским.
В августе были внезапно введены войска в Чехословакию. Советские танки на улицах Праги никак не гармонировали с затянувшейся «Пражской весной». «Весна» от полярного ветра, прилетевшего с просторов огромного континента, сразу перешла в раннюю осень.
Москва держалась молодцом. Листья на бульваре, который шел к Кулишкам от памятника гренадерам, павшим в бою под Плевной, приобрели желтые и красные оттенки. Утреннее солнце, встающее из-за Яузы, золотило зеленоватые стены домов на Старой площади.
В коридоре по красной ковровой дорожке шли два человека в очках и темных костюмах. Один догнал другого:
– Михаил Андреевич, пропавшие материалы из Женевы обнаружены и идентифицированы Адамом. В настоящее время они уже в Москве.
– Хорошо. Кто-нибудь еще знает?
– Нет.
– Что задумали?
– Надо аккуратно разобраться, подготовить справку. Решать будем в рабочем порядке.
– Держите меня в курсе.
– Как только будет готова справка…
– Буду вам весьма признателен. Прошу.
– Только после вас.
Дверь открылась, они вошли.
В это самое время Костя по просьбе Глеба приехал к нему домой, в его резиденцию на западе Москвы.
Получив папку, Глеб обнаружил в ней архив, составленный из разрозненных на первый взгляд документов, рукописей, литературных произведений; большинство из них было написано на старофранцузском языке, которого Глеб не знал.
– Слушай, Костя, есть серьезный исторический материал, я бы даже сказал – секретное досье, которое относится к средневековой Франции.
Они сидели за столом в саду. Костя загоревшимися глазами посмотрел на Глеба. Глеб покачал головой:
– Оно не годится для научной работы. В нем документы, списки, даже стихи на разных языках, но эти вещи никто не должен видеть, понимаешь? Поэтому я не могу просто взять и обратиться к переводчикам, по крайней мере сейчас. По-английски я немного спикаю, по-немецки кое-что разберу, а вот по-французски – полный ноль. Вот смотри, – он вынул несколько листков, – похоже, это стихи.
– Давай посмотрим. – Костя протянул руку.
– Постой-ка, хочу объяснить. Не стану от тебя скрывать, что к этим материалам проявляет интерес высшее руководство. Есть те, к кому они не должны попасть ни в коем случае. В принципе, об этих документах почти никто не знает. О тебе я переговорил специально, поскольку ты – частное лицо. Я прошу тебя быть осторожным, хранить молчание, не делать копий. Все, что требуется, – это перевести на русский и, если можно, дать свое заключение. Честно говоря, мне не хотелось тебя привлекать: за документами охотятся, но другого выхода нет. – Глеб смеющимися глазами посмотрел на друга. – Дай ты бы обиделся, скрой я от тебя такую ценность. Что скажешь?
– Я готов, Глеб.
– И еще. Если почувствуешь опасность, сразу же звони. Вот телефон, по нему меня всегда найдут. Документы должны в сохранности вернуться в эту папку.
– Хорошо. – Костя взял визитную карточку с телефонами.
Глеб передал ему приготовленную пачку исписанных пожелтевших листков бумаги, вложенных в большой конверт. Друзья вернулись в дом. Костя сунул бумаги в портфель, который оставил в прихожей. В доме пахло горячим воском и ванилью.
Спустя два часа Костя отправился домой. Глеб проводил его до поворота аллеи. Костя поехал на троллейбусе к метро «Сокол». Троллейбус двинулся на восток, миновал перекресток, где в будущем появится станция метро «Полежаевская», от которой в двух шагах за поворотом можно найти светлого кирпича контрольно-пропускной пункт с виду обычной войсковой части с обыкновенной железной звездой на воротах. Повернув, троллейбус поехал дальше, оставил позади солидное здание военно-дипломатической академии и остановился, наконец, чтобы Костя мог выйти и пройти к станции подземки. Ориентиром для Кости служил храм Всех Святых на Соколе.
При большом желании Костя вычислялся элементарно. Если знать, что материалы пришли из Женевы и, вероятно с Глебом, то специалист по средневековой Франции сам просился на ум.
Костя тоже это понимал, но надеялся, что Глеб не ошибся, когда говорил о полной тайне во всем, что касалось архива.
Однако, в отличие от Кости, Глеб тайными доктринами не занимался, Костя же интуитивно чувствовал присутствие Невидимого огня, сопоставлял политические события и факты, которые умело кроятся по единой кальке.
Неофициальными каналами из прозрачно-золотой Швейцарии в схваченную ночными осенними заморозками Москву пришла просьба проверить Глеба и его связи на предмет наличия искомого архива.
Проверка производилась неофициально, хотя воспользовались ничего не подозревавшими официальными органами, включив ее в их рутинную работу.
Ранним сентябрьским утром подполковник Лев Метелкин вернулся домой с дежурства. «Волга» остановилась у тротуара, и Лев пошел к подъезду.
Ирина сидела перед зеркалом, она собиралась на работу. Он снял фуражку, пригладил волосы, с удовольствием сбросил непривычные портупею и сапоги.
– Устал?
– Куда там!
– Какой ты колючий.
– Сейчас все поправим. У меня отличные лезвия.
– Мне пора.
– Может, задержишься?
– Ты же сказал, что устал. – Ирина лукаво улыбнулась.
– Я бессовестно врал!
– До вечера.
– Постой, а то ничего не скажу.
– Ну, говори.
– А ты останешься?
– Посмотрим.
– Ага, если девушка говорит: посмотрим, значит, да.
– Так что там у тебя случилось? – Она нетерпеливо топнула ногой.
– Через меня прошла телеграмма в областную милицию. Произвесть досмотр на одной даче в Удельной.
– У нас, в Удельной?
– Да, и знаешь у кого? У твоего Кости Журавлева.
– У Кости? Зачем?
– Так, ничего особенного, обычная проверка на предмет наличия отсутствия.
– Его в чем-нибудь подозревают?
– Нет, непохоже. Если бы подозревали, милицию бы извещать не стали.
– Надо его предупредить.
– Очень может быть. Только меня не упоминай.
– Ладно, я пошла.
– Ты же обещала!
Ирина посмотрела на часы, смерила его взглядом, будто прикидывая, достоин ли он такой милости, выдержала паузу, закусив нижнюю губу. Наконец сделала шаг навстречу, коснулась его опущенной вниз рукой и, глядя в затуманившиеся глаза, медленно проговорила:
– У вас десять минут, молодой человек. Вам хватит?
– О чем тут говорить, мадам!..
Днем Ирина дозвонилась Косте на кафедру и сказала, что им надо встретиться по важному делу. Первый раз за много лет Ирина позвонила ему. Костя был приятно поражен ее звонком, хотя сразу осознал, что звонок продиктован исключительными обстоятельствами.
Он полетел к ней на работу, как сказали бы инженеры человеческих душ, на крыльях любви. Сколько лет прошло, ему уже под сорок, но любовь его не утратила прежней пылкости, ощущения счастья. Меньше всего он думал о деле, больше всего о встрече, тщетно подавляя в себе вспыхнувшие иллюзии и надежды. Он приехал за пятнадцать минут до назначенного времени и теперь, не тяготясь ожиданием, прогуливался по Большой Ордынке.
Золотые купола храма Всех скорбящих радость, желтая трепещущая листва деревьев на фоне ярко-голубого неба, украшенный опавшими листьями паркет тротуара могли с великолепным спокойствием, как и он, вечно ожидать Ее.
Костя не заметил, как пролетело двадцать пять минут, потом его сердце вдруг замерло, в трахею перестал поступать воздух, и Костя пошел навстречу приближающейся Ирине.
Она шла в распахнутом светлом плаще, под которым переливался люрексом трикотажный костюм вишневого цвета. Черная лакированная сумка и такие же туфли придавали облику элегантность. Костя ничего не видел по отдельности, он был просто ослеплен.
– Здравствуй, здравствуй, Костя.
– Привет.
– Как поживаешь? – Она с любопытством оглядела его с головы до ног.
– Нормально.
– Не женился?
Костя пожал плечами:
– Нет.
– Как работа? Доктором не стал еще?
– Не стал.
Они шли к метро «Новокузнецкая». Ирина рассказала, что случайно узнала о предстоящем обыске в Удельной. Костя машинально поблагодарил. В эти полчаса он не мог воспринимать ничего, кроме присутствия Ирины. Она попросила не провожать ее и быстрей ехать на дачу. Костя отмахнулся.
– Скажи, почему ты меня бросила? Что я такого сделал?
– Не начинай, Костя. Ты мне ничего плохого не сделал. Впрочем, и ничего хорошего тоже.
– Разве мы не отвечаем за тех, кого приручили?
– Костя, «Маленький принц» – это книжка для детей.
– Жалко, что ее герои этого не знают.
– Надо им об этом сказать.
– Как все просто. Только мало кто помнит другую фразу.
– Какую?
– Когда даешь себя приручить, порой случается и плакать.
– Ох, сколько пафоса!
Костя не нашел что ответить.
Она помахала ему рукой из вагона на станции метро «Площадь Свердлова» и скрылась из виду. Оставшись один, он стал думать об их разговоре и только здесь оценил всю опасность своего положения. Даже если ему удастся спрятать документы из секретного досье, его самого могут сгоряча взять из-за множества иностранной литературы в его библиотеке, а потом учинить настоящий обыск, с привлечением специалистов.
«Ничего, мы не господа положения, но по положению мы господа!» – вспомнил Костя. Из дома он позвонил Глебу. Вскоре Глеб ему перезвонил. Костя коротко рассказал о полученном предупреждении.
– Когда ушла телеграмма?
– Вчера или сегодня утром.
– Поезжай на дачу. Ни о чем не беспокойся. В крайнем случае тяни время. Давай точный адрес.
Костя помчался на дачу. Глеб, войдя в кабинет, поднял трубку аппарата, на котором вместо наборного диска сверкал герб Советского Союза.
Через полтора часа с двух дач в Малаховке, из аккуратных домиков, выкрашенных голубой краской, спешно вышли два человека в ярких спортивных костюмах, парусиновых куртках и редких в то время для нашей страны кроссовках. Один из них вывел велосипед. Другой легкой трусцой побежал в сторону близкой Удельной по известному нам адресу.
До дачи добрались почти одновременно. Сначала быстрым шагом пришел со станции Костя. Через минуту подбежал спортсмен, похожий на иностранца.
Самое большое расстояние надо было проехать велосипедисту, поэтому он прибыл последним.
«Спортсмены» представились Косте, ему даже предъявили красные удостоверения, на которых они были не в спортивной, а в военной форме с полковничьими погонами на плечах.
Их манеры казались безукоризненными. Костя сразу почувствовал, что эти люди долго жили за границей. В отличие от нормального советского человека, они терпеливо выслушивали его до конца. Не перебивали, чтобы сказать, что им все ясно, и тут же выдвинуть возражение или, по крайней мере, высказать свое мнение. Выслушав, они секунду выжидали, чтобы убедиться, что собеседник закончил, ровным голосом отвечали. Если их перебивали, а это у нас скорее правило, чем исключение, они тут же замолкали и опять терпеливо слушали. Если собеседник вдруг менял тему, они, кивнув, покорно переходили к новому повороту разговора.
День кончался, солнце, снижаясь, еще дарило тепло саду. Грех было сидеть в такую погоду дома, и трое собеседников прогуливались по участку. Костя первым заметил идущих к дому милиционеров: двоих в темно-синей форме – местного участкового и молоденького лейтенанта, с ними асфальтовонеприметного человека в штатском.
«Спортсмен», прибежавший первым, подмигнул Косте и спокойно двинулся им навстречу. Милиционеры и штатский (он держался позади) открыли калитку и зашли на участок.
– Эй, хозяин! – Участковый махнул Косте.
– В чем дело, товарищи? – «Спортсмен» был безупречно корректен.
– Нам нужен хозяин. А вы, собственно, кто такой? – Милиционер подозрительно оглядел иностранную экипировку.
«Асфальтовый», бросив взгляд на уверенно-доброжелательного спортсмена, вдруг как-то заскучал.
Читать бесплатно другие книги:
