Всё пришедшее после Георгиев Всеволод

8. Старшая сестра кроткой овечки

«Из верей кабачка на улице Феру, идущей от площади Сен-Сюльпис к улице Вожирар в южной части Парижа, смеясь и болтая, вышла группа молодых дворян. Их было шестеро, высыпавших на улицу весельчаков, из них двое, Портос и мушкетер по имени Аильбон, щеголяли в гражданском платье. Остальные, в их числе Атос и Арамис, – в мундирах королевских мушкетеров. Прощаясь, все они столпились напротив окон, слабо освещающих улицу.

Синяя апрельская ночь накрыла Париж. На востоке под восходящей луной темнели башни собора Нотр-Дам.

Внезапно картина беспечного прощания была нарушена грубым вторжением посторонних. В прозрачном воздухе раздался свистящий звук вынимаемых из ножен клинков, и шесть человек с обнаженными шпагами выскочили из-за угла. В ответ на столь очевидное нападение мушкетеры успели, разворачиваясь лицом к нападавшим, схватиться за оружие.

Атака оказалась столь стремительной, что стоящие ближе всех к нападавшим Атос и двое мушкетеров в форме были немедленно заколоты. Шпага вошла Атосу под правую ключицу, и он, тяжело раненный, упал рядом с товарищами. Дважды он пытался встать и оба раза падал. В горло Портоса и мушкетера, одетого в цивильное, уперлись подрагивающие, мерцающие острия шпаг.

Арамису, который находился дальше всех от нападавших, одному удалось обнажить клинок, он бросился вперед, его шпага, ударившись о грудь противника, сломалась, как будто была сделана изо льда: под красным мундиром его визави скрывалась кольчуга, тот засмеялся. Подоспели его братья по оружию, и Арамису под угрозой трех клинков пришлось отбросить сломанную шпагу.

– Кого я вижу! – воскликнул противник Арамиса, с усмешкой обходя обезоруженных мушкетеров. – Господин Арамис, господин Портос, господин Аильбон, мушкетеры короля, нарушающие ночной покой славного города Парижа! Милостивые государи, имею честь сообщить вам: вы арестованы гвардией его Высокопреосвященства!

Ошеломленных мушкетеров повели по улице. Три неподвижных тела остались лежать на мостовой. Отойдя на значительное расстояние, Арамис обернулся. Он увидел, что из кабачка выбежали люди и бросились к лежащим, стараясь оказать им помощь. Двоим помощь уже не требовалась. Раненый Атос жил на этой улице, его хорошо знали. Послали за врачом и отнесли раненого домой».

Этой весной Артур часто приезжал в Физический институт, где делал дипломную работу Он проходил через второй этаж главного корпуса, спускался в лабораторию оптики низкотемпературной плазмы, показывал пропуск часовому. Через двор он ходил в вычислительный центр. Там стояла новенькая электронно-вычислительная машина М-220. Она занимала две большие комнаты. В первой стоял пульт управления, мигающий сотнями лампочек, находились периферийные устройства, шкафы записи и считывания, в которые заправлялись размером с рулевое колесо бобины с магнитной лентой.

Устройство ввода быстро-быстро перебирало стопку перфокарт, на которых с помощью отверстий и пробелов была записана программа. Чтобы решить, скажем, систему дифференциальных уравнений методом Рунге-Кутта, Артуру приходилось носить с собой стопку перфокарт толщиной, не уступающей тому «Трех мушкетеров».

Проглотив порцию карточек, машина задумывалась, переваривая программу, играя лампочками на пульте, потом, довольно мурлыкнув печатающим устройством, проглатывала следующую порцию, которая содержала уже конкретные физические параметры для счета. Если процесс счета растягивался на часы, Артур оставлял свою стопку перфокарт на ночь сотрудникам, которые обеспечивали круглосуточную эксплуатацию машины.

Артур выходил на Ленинский проспект и шел по бульвару мимо академических институтов к центру города. Садился в троллейбус четвертого маршрута и ехал до угрюмого серого дома на набережной, который называли «Братская могила», там он пересаживался на автобус третьего номера.

Пока он считал вероятности квантовых переходов и ловил образование инверсии населенности, сошел снег, высохли ручьи и днем тень от «Братской могилы» превращалась в узкую полоску темного асфальта. Близились майские праздники.

Первое мая – день солидарности и общих демонстраций, который празднуется в день поминовения святой Вальпургии. Праздник этот начинается в сладострастную Вальпургиеву ночь – источник преданий и плод фантазии Гете – с шабаша ведьм в горах Гарца (с эротических причуд, как явствует из комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь», где стихийные духи встречаются на великой ассамблее).

В пятницу, перед праздником, Артур с Виталиком и Лией, а она уже считалась невестой Виталика, договорились ехать к Косте на дачу: обычно Артур помогал Косте вскопать участок. Они захватили болгарского вина, продукты и в половине пятого погрузились в электричку.

Костя, в шерстяном спортивном костюме с нашитыми буквами из тонкого белого фетра «СССР», вышел за калитку их встретить. Он издалека увидел, как молодые люди, одетые в зеленоватые куртки студенческих строительных отрядов, перепрыгивали лужи, направляясь к его даче. Костя помахал им рукой, ему ответили. Смеясь и галдя, они приближались, и Костя улыбался их беззаботному счастью.

Пока познакомились, выгрузили продукты, поделились новостями и осмотрели участок, стало смеркаться. Все собрались за столом под старым оранжевым абажуром.

После ужина Лия предложила сыграть в преферанс. Виталик в преферанс играть не умел, карты не любил, но с Лией был готов играть во что угодно. Костя едва помнил правила, а Артур играл весьма посредственно, поэтому сыграли несколько партий в девятку, и Лия, собрав карты, стала гадать. Тут Костя заметил, что гадать самое время: наступает Вальпургиева ночь.

– А также праздник майского дерева, – добавил он.

– Почему дерева?

– Поклонение деревьям в язычестве было распространено с незапамятных времен, – сказал Костя, как будто читал лекцию студентам, – майское дерево – пример культа фаллического символа.

Его поняла, как биолог, только Лия:

– Вы хотите сказать, что маевки, которые проводили революционные рабочие на природе, надо понимать как праздник этого самого символа?

Костя рассмеялся:

– Honi soit qui mal у pense – пусть никто не подумает об этом плохо, как сказал Эдуард III, учредивший орден Подвязки. В Библии, например, мы находим Древо Познания Добра и Зла. Кстати, – Костя взглянул на Артура, – в одной книге мне встретился рисунок витража одной церкви, он изображает дерево рыцарей Круглого стола. Артур, знаешь, где эта церковь? Во Франции, в Пьерфоне.

– В Пьерфоне? Где жил Портос?

– Вот именно. Ну, так вот, – продолжал Костя свою лекцию, – дерево это одновременно и символ философского роста, и объект тайного знания, секретной философии древних. В каббале, например, есть дерево Сефирот.

– В каббале? Это – что-то запутанное, связанное с цифрами и буквами.

– Каббала, друзья мои, это тайная доктрина древнего Израиля. Душа хасидизма, – ответил Костя. – Она изложена в трех книгах: Творения, Величия и Откровения. А Сефирот можно перевести как свойство Невыразимого Единого.

– Чем дальше в лес, тем булочки дороже!

– Подожди, Виталик, – сказала Лия, кладя ладошку ему на руку.

– В каббале, – неторопливо говорил Костя, – буквы и цифры являются Путями Мудрости. Тайна творения открывается через секретную систему их построения.

– Например.

– Скажем, первые три буквы имеют в своем основании равновесие: на одной чаше весов добродетели, на другой – пороки, и они уравновешены, кто скажет, чем?

– Мудростью!

– Силой!

– Красотой!

– Нет, друзья мои. Добродетели и пороки уравновешены языком!

– Значит, тот, кто хорошо владеет языком…

– Хорошо наклеивает марки!

Отсмеявшись, Костя спросил:

– А теперь скажите, что прочнее, порок или добродетель?

– Одинаково!

– Добродетель!

– Порок!

– Древние считали, что нет ничего более хрупкого, чем добродетель. Вот взгляните на эти карты: они стали инструментом порока и донесли до наших семидесятых годов наставление Посвященных. Карты даже называют королевской дорогой к мудрости.

– Вот эти карты?

– Нет, не совсем эти.

– Я видела настоящие карты. Их всего семьдесят восемь, из них двадцать две считаются главными, а пятьдесят шесть – малыми. Колода малых карт очень похожа на нашу. А на главных изображены целые картины.

Костя кивнул:

– Например, нулевая – Шут, последняя, двадцать первая, носит название Мир, а малые карты, как и наши, разделены на четыре масти по сторонам света. Масти такие: Кубки отданы Северу, Палки – Югу, Мечи – Востоку и Монеты – Западу.

– Константин Георгиевич, вы так много знаете!

– Ну, что вы, Лия. Я только и знаю, что ничего не знаю. До Роберта Фладда мне далеко. Эзотерическое знание, дорогие мои, можно разделить на три этапа. Сначала достигается первая вершина, она называется Софией. Затем достигается вторая вершина, она называется Каббала. – Костя остановился.

– А третья?

– Третья? – Костя кашлянул. – Третья – Магия.

Артур поднял брови. Взгляд Виталика затуманился. Большие глаза Лии заблестели.

Артур спросил:

– Кто такой Роберт Фладд?

– Английский ученый. Между прочим, из твоего семнадцатого века, но с потрясающей эрудицией.

– А с Францией он был как-то связан?

– Он жил некоторое время на юге Франции и был воспитателем Шарля де Гиза Лотарингского, того самого, на сестре которого женился Гастон Орлеанский.

– О, эти фамилии мне ничего не говорят, – сказала Лия.

– Потому что ты невнимательно читала «Трех мушкетеров».

– Я кино смотрела шесть раз.

– В кино запоминаешь только фамилии артистов!

– А как поживает Марк Аронович? – вдруг вспомнил Виталик.

– Кто это? – поинтересовалась Лия.

– Костин сосед, большой специалист по фамилиям. Костя, может, пригласим его? – предложил Артур.

– Давайте, мальчики, я люблю новых людей!

Костя отправился к Марку Ароновичу, велев Артуру заварить чай.

– Не волнуйтесь, Константин Георгиевич, я все сделаю не хуже Артура, – взялась за дело Лия.

Марк Аронович выглядел как человек, проводящий большую часть времени на свежем воздухе. Его лоб и макушка за отсутствием волос покрылись ровным светло-коричневым загаром. В речи Лии он уловил легкое придыхание на согласных, характерное для отдаленных от столицы областей. Спросив разрешения у Виталика, он, знакомясь, поднес руку Лии к своим губам. Марк Аронович обладал огромной интуицией.

– Что вы скажете о фамилии Лии, Марк Аронович?

– Я – весь внимание, мои юные друзья. Итак, Лиечка, ваша фамилия…

– Эттингер.

Марк Аронович заулыбался:

– Звучит, как гром.

Костя, прищурившись, смотрел в потолок. Артур с восхищением взглянул на Лию:

– Похоже на Шредингер.

– Это кто?

– Как кто? Основное уравнение в квантовой механике – уравнение Шредингера!

– Физик? Я знаю только Эйнштейна, – сказала Лия.

– А о Ландау кто-нибудь слышал?

– Да.

– И все же Эйнштейн – самый великий физик, – поддержал Лию Марк Аронович.

– Самый известный, – поправил его Артур.

– Что вы хотите этим сказать, юноша?

– Хочу сказать, что важным оказывается не то, что есть на самом деле, а что об этом говорят.

– В этом, юноша, вы абсолютно правы. А кто, по-вашему, самый лучший?

– Энрико Ферми.

– А как же теория относительности?

– А что теория относительности? Ни мне, ни вам, никому из присутствующих от нее ни жарко ни холодно. Но дело не в этом.

– А в чем?

– Сказать? – Артур обвел всех глазами.

– Конечно!

– Понимаете, теория относительности бывает специальной и общей. Что касается специальной, то по существу в ее основе лежат преобразования Лоренца. Они были известны задолго до Эйнштейна. В плане общей теории были использованы работы Пуанкаре. Эйнштейн приспособил их к новым представлениям о пространстве и времени и сделал, так сказать, популярными. Узкий круг ограниченных людей, кое-что понимая в этом деле, ухватился за эту теорию, вернее, теории. Публика, ровным счетом ничего не понимая, ухватилась за Эйнштейна. Так что популярным стал он сам, а не теория относительности.

– Он же нобелевский лауреат!

– Да. Однако Нобелевскую премию он получил не за теорию относительности.

– А за что?

– За объяснение фотоэффекта, который открыл Столетов. Кому это известно? Еще Эйнштейн занимался спонтанным и вынужденным излучением, а также броуновским движением? Да мало ли нобелевских лауреатов? Я вам назвал двоих из самых крупных, но их почти никто не знает. А покажи фотографию Эйнштейна любому школьнику, результат известен! Кто на свете всех умнее? Эйнштейн.

– Не могу с вами не согласиться, юноша. Если Маркса или, скажем, Фрейда почитает часть человечества, то имя Эйнштейна – это проповедуемая истина для всех без исключения.

– Кроме редких специалистов, – кивнул Артур.

– Совершенно с вами согласен. Кроме исчезающе малой доли специалистов, доброй половине которых полезно поддерживать это мнение. Позвольте пожать вашу руку, Артур.

Под общий смех они подали друг другу руки.

– Вот как решаются научные споры, товарищи! – подытожил Костя.

Виталик безмятежно смотрел на них. Ему было все равно, Маркс или Эйнштейн, варяг или грек будут висеть на стенах кабинетов или выходить на красное крыльцо. Он был управляем любовью, то есть вертикалью, уходящей прямо в небо, минуя кабинеты и трибуны. Вертикаль эта начинается не от головы, а от сердца.

К одиннадцати часам стали подниматься из-за стола. Покашляв, Марк Аронович повернулся к Виталику:

– Позвольте мне, юный друг, предложить Лиечке переночевать сегодня в моем скромном жилище. Жена будет очень рада такой гостье. Внуки на праздники уехали, и она уже немного заскучала. При всем уважении к Косте, боюсь, что Лиечке здесь будет тесновато, тогда как у меня – все условия.

Виталик сначала посмотрел на Костю, потом на Лию. Костя жестом дал понять, что находит предложение Марка Ароновича вполне подходящим.

– Лиечка, отдельная комната и ванная – в вашем полном распоряжении, – поспешил добавить Марк Аронович.

– Я согласна, – она взяла Виталика за руку, – да?

Виталик, озабоченный созданием комфорта для Лии, тоже согласился. Артуру было все равно, да его мнения, впрочем, никто и не спрашивал.

Виталик пошел проводить Марка Ароновича и Лию.

– А внуки у вас большие? – поинтересовалась Лия.

– Еще дошколята. В этом году у нас всю зиму жили. Как весна пришла, жена с ног сбилась. Им простор подавай. А перед Пасхой мы их никуда не выпускали. Мало ли что! Зато теперь у нас тишина и покой. Сами увидите, Лиечка.

Утром выспавшаяся Лия, стоя у окна на втором этаже в ночной сорочке, наблюдала за мальчишками, которым Костя предложил вместо душа два ведра колодезной воды. Сам Костя, подняв ведро, как ковшик, одной рукой, вылил его себе на голову; затем второе. Накачав из колодца еще два ведра, он поставил их перед Виталиком, который окатил себе водой плечи и грудь, а потом облил не решавшегося Артура.

Лия смотрела на крепкие мышцы Кости, на стройную фигуру Виталика, на кожу Артура, цвета топленого молока, на чистое небо, на робкие светло-зеленые листочки, чувствовала запах пирогов из кухни, прислушивалась к доносившемуся из радиоприемника маршу:

Глаза ее сияли радостью. Это был ее мир. Ей предстояло покорить его, и она верила в удачу.

В воскресенье Лия с Виталиком вернулись в Москву. Их проводили не раньше чем Лия положила в сумку пироги, сладкие булочки и хлебцы из пресного теста. Марк Аронович обменялся с ней номерами телефонов. На даче остался Артур, он решил еще на один день задержаться у Кости.

«Спиной Портос, Арамис и Лильбон чувствовали направленные на них три шпаги. Они спускались по улице, сопровождаемые шестью кардинальскими гвардейцами, не в силах вымолвить ни слова.

Первым пришел в себя Портос. Поравнявшись с переулком, он споткнулся и чуть не упал. Шедший позади гвардеец едва не налетел на него, приблизившись на опасное расстояние вытянутой руки Портоса.

Портос, не оборачиваясь, выбросил руку назад. Лицо гвардейца, встретившись с мощным кулаком Портоса, перекосилось, а его хозяин выронил шпагу и, шевельнув губами, без звука осел на землю. Шпага, звякнув, покатилась по мостовой. Той доли секунды, на которую не преминули отвлечься гвардейцы, хватило Арамису, чтобы завладеть упавшим оружием.

Аильбон бросился бежать в переулок, за ним Портос. Пока отставшие выхватывали шпаги, Арамис успел заколоть ближайшего к нему вооруженного человека и бросился догонять товарищей.

Один из гвардейцев склонился над раненым, остальные пробежали несколько шагов по темному переулку, но дальше преследовать не решились и вернулись подсчитывать потери. Впрочем, счет долгим не был: один серьезно ранен, другой в глубоком нокауте».

«Как изменились люди с той поры, – подумал Артур. – Для мушкетеров это была обычная стычка, о которой и говорить-то не стоит. Портос за тридцать лет имел только официальных дуэлей около ста девяноста, не считая случайных встреч, и признавал при этом, что у д’Артаньяна дуэлей и стычек было гораздо больше».

Артур припомнил, как в юности, в назревавшей драке, один из его товарищей достал из кармана авторучку с металлическим колпачком. В темноте колпачок сверкнул стальным лучиком, кто-то крикнул: «Нож!» – и противники отступили.

Да нет, пожалуй, люди не изменились. Времена меняются. В Отечественную ходили в штыковую атаку, в первые месяцы войны, даже генералы, прошедшие в молодости школу Первой мировой.

Когда красную кавалерию бросили на немецкие танки, танкисты схватились за фотоаппараты. Такое в истории бывает не часто, пожалуй, можно припомнить только победу кавалерии в 1794 году над голландским флотом.

Тогда полк французских гусар с ходу атаковал вмерзшие в лед корабли противника. Но это было блестящее использование подходящего случая. А в холодной России солдату выдавалась памятка, как воевать против немецкого танка, используя шанцевый инструмент, лопату, другими словами.

Что сказать? Россия… Не объять ее. Жара, пыль, дороги, напоминающие болота, снега, лютый мороз и русский солдат, поднимающийся с лопатой против танка. Он выгнал Наполеона и вошел в Париж. Он выгнал Гитлера и вошел в Берлин. Медленно запрягает, но быстро ездит, никому не угрожает, но ведает чувство справедливого гнева, часто преданный и проданный, но никогда не мстящий. Он поднимается, услышав стон матери Родины, не склонный приписывать себе победы и горько переживающий свои поражения.

– Костя, почему так долго на Руси было татаро-монгольское иго?

– Вообще-то, я не специалист по русскому средневековью. Но, знаешь, есть такой историк, Гумилев, так вот, если ему следовать, получается, что теория о монголо-татарском иге не имеет под собой никаких фактических оснований.

– Как это?

– Суди сам, религия и культура расцвели. Появилось множество монастырей, в них созданы иконописные шедевры. Даже язык стал классическим. Такое впечатление, что монголы не завоевывали Древнюю Русь, что Великая Русь и Монголия – это просто название одного и того же государства.

– А города кто осаждал?

– А Ла-Рошель кто осаждал? – вопросом на вопрос ответил Костя. – Кочевники с востока? Верховный правитель оружием смиряет непокорных вассалов. Обычное дело.

– Значит, татаро-монгольское иго – это миф.

– Не буду этого исключать. Но если это так, он создан не народом, а историками.

– Не понял. Зачем?

– Мало ли зачем? Например, чтобы оправдать династические претензии. В Европе власть Меровингов была узурпирована Каролингами, в России Рюриковичей тоже сменили Романовы. При них и писалась история.

– Н-да, неточная у тебя наука. Физика поточнее будет.

– Любую науку люди делают.

– Золотые слова. В геометрии, например, долгое время господствовал Евклид, а потом появились геометрии Лобачевского и Римана. Одна пространство свернула, а другая, наоборот, развернула. Это – математика, не что-нибудь. Физика занята построением моделей, поэтому и люфта в ней больше. Мне рассказывали, как у нас на теорсеминаре Раман кричал Ландау, чтобы тот отправлялся учиться в школу, потому что Ландау никак не хотел понимать, что такое мода. Не мода в одежде, а тип собственных колебаний. Сам Ландау на выступлении Дирака сидел и тихонько повторял: «Дирак – дурак, Дирак – дурак».

– А Дирак?

– А Дирак взял да и ответил ему по-русски: «Сам дурак!» Знаешь, Костя, я даже думаю, что в физике тоже есть своя мифология.

– Мифы?

– Да.

– Наверное, в любой науке, как и в жизни, есть свои мифы, – дипломатично согласился Костя.

– Понимаешь, Костя, мне кажется… – Артур остановился, – я считаю…

– Ну, что? Что?

– Атомного оружия еще не сделали, – сказал Артур, понизив голос.

Костя криво усмехнулся и опустил глаза.

– Тогда что же взрывают?

– Взрывают атомные реакторы. Ведь взрывы быстренько договорились производить под землей. Я посчитал, – заторопился Артур, – та модель атомной бомбы, о которой все говорят, не должна действовать.

– Постой, ты кому-нибудь говорил об этом?

– Обсуждал с ребятами, с преподавателями.

– Не надо этого делать, Артур. Здесь вопрос не научный, а политический.

– Я понимаю. Костя, ты считаешь меня сумасшедшим?

– Нет, не считаю.

– Послушай, послушай, тогда с политической или с исторической позиции можно допустить, что мы имеем дело с мифом?

Костя наклонил голову.

– Допустить можно. Хотя американцы не остановились перед применением бомб в Японии.

– Тогда как же? Откуда эти бомбы? Объясни.

Костю вопрос не смутил:

– Дело не в объяснениях. Объяснить можно все. Гипотетически немцам удалось что-то сделать, только на других принципах. Отдельные образцы, готовые или почти готовые, попали к союзникам. Их попробовали, получилось.

– От этих образцов сейчас что-нибудь осталось?

– Если исходить из твоей посылки – вероятно. Достаточно одного-двух экземпляров, чтобы пугать и пугаться. А договоры об ограничении, нераспространении и запрещении могут свидетельствовать как в пользу официальной точки зрения, так и в пользу твоей, гипотетической.

– В общем, еще лет тридцать ядерной войны не будет.

Костя пожал плечами:

– Я не сильно удивлюсь, если окажется, что ты прав. Истина рождается как ересь! Политика – дело лукавое. Впрочем, для того, чтобы уничтожить противника под песни об атомной войне, его можно отравить, обмануть, купить. Наконец, задушить в объятьях.

– Лучше подсыпать слабительного.

– Вот именно! Если ешь постоянно пустую кашу, не найдешь сил отказаться от заморских разносолов.

Костя потянулся. Ветер шумел в вершинах сосен. Солнце справа опускалось к железнодорожным путям, идущим из Москвы на восток.

– Интересно, как там наш Буагильбер? – спросил он.

– Виталик? Они уже заявление подали. Я буду свидетелем.

– Когда?

– В конце мая.

Действительно, на конец мая у Виталика с Лией была намечена свадьба. Они к ней не готовились. Свободные дни проводили на пляже на станции Маленковская.