Хроника жестокости Кирино Нацуо

4

Когда я перешла в школу второй ступени, родители разъехались, стали жить отдельно. Отец не мог бросить работу на фабрике, поэтому остался в нашей квартире в городе М., а мы с матерью переехали в Токио. Кончилось все через два месяца официальным разводом, хотя сначала соседям говорили, что мать с отцом расстаются из-за меня – ребенок травмированный, переходит в другую школу и все такое. Родители взяли привычку (у них это просто въелось в сознание) постоянно давить на то, как нехорошо обращались с их дитятком – похитили и целый год продержали взаперти. Однако на самом деле все было немного иначе. Мать уехала из дома по другой причине – оказалось, что у отца есть другая женщина. Иными словами, взрослые выпячивали на передний план мое душевное состояние, а в действительности пользовались своей дочерью, как ширмой, чтобы прикрывать собственные расчеты.

Когда отец начал изменять матери? Если верить ее словам – сразу, как я пропала. У отца не хватало характера, чтобы справиться с охватившими его тревогой и страхом, не осталось воли хранить надежду. Опереться на мать, которую было легко вывести из равновесия, он не мог и выбрал самый простой выход из положения. Убежал от действительности и обрел новую приятную реальность – завел любовницу, жену владельца велосипедного магазина, что недалеко от станции в городе К.

Как я это узнала? Несколько лет спустя я сидела в очереди у стоматолога, и мне случайно попался на глаза журнал. Взгляд наткнулся на заголовок: «Продолжение следует. Отец ребенка, ставшего жертвой похищения в городе М., бросил жену и женился на другой». Статья небольшая, всего на полстраницы. Автор что-то подглядел, что-то подслушал. Настоящее имя отца не называлось, но и без того было все ясно. В статье говорилось, что после того, как страсти вокруг моего похищения немного улеглись, отец стал жить со своей давней пассией, у которой муж был хозяином велосипедного магазина. Она ушла из дома, бросив троих детей, и якобы соседи распускают сплетни, что отношения в нашей семье разладились из-за того, что меня похитили.

Читая эту писанину, я поймала себя на мысли, что наши с автором ощущения совпадают. Случившееся со мной, конечно же, нанесло удар по родителям, после которого вернуться к тому, что было прежде, они уже не могли. Это ясно, как божий день. Однако у меня осталось странное чувство: в этой журнальной сплетне совсем не нашлось места мне. Главной пострадавшей – ребенку, всего за год, быстрее кого бы то ни было, превратившемуся во взрослого, ребенку, который каждую ночь видел отравленные сны. Это происшествие вызвало отчуждение не только между отцом и матерью, я тоже все больше отдалялась от родителей. Никто этого не замечал, но дело зашло очень далеко.

Можно сказать, что болезненное желание матери быть всегда со мной рядом – реакция на измену отца. Лишись она меня, останься одна – у нее была бы не жизнь, а ад. Сейчас я думаю о ней с жалостью, но в то же время у меня к ней чувство, похожее на то, что испытывал отец, считавший мать невыносимой. Вот такое сложное и странное восприятие.

Мать забрала меня и перебралась в город L., входящий в столичный округ. Устроилась на работу страховым агентом. Вряд ли это у нее здорово получалось – реальность она воспринимала не совсем адекватно, дипломат была никакой. И все же мы как-то обходились – хорошо, отец каждый месяц присылал на меня небольшую сумму. Мать забыла о музыке, перестала наряжаться, жила только для меня. Поэтому, что бы ни случилось, даже самое неприятное, ради нее я делала вид, что все в порядке. Так было удобнее. Быть может, после перехода в другую школу я даже стала смотреть на мать покровительственно, терпимее относилась к ее слабостям. Теперь, когда по ночам я видела сны, окружающее больше не ранило меня.

Город L. граничит с префектурой Сайтама. Здесь живет много сарариманов[19]. Район своей простотой и непритязательностью выделяется даже на фоне других скромных городков в столичном округе. Дом, где мы поселились, со всех сторон окружали фермерские наделы. Местные фермеры выращивали редьку и китайскую капусту, но при этом каждый мечтал продать свой участок под строительство. Так пришлось бы платить меньше налогов. В округе стоял неистребимый запах гниющих овощей. За полями и огородами высились большие многоквартирные дома, классом куда выше того, где мы жили с отцом. Прямо посреди поля были теннисные корты и площадка для гольфа. Ездили на велосипедах женщины и дети. Картина в целом мало отличалась от нашего микрорайона в М.

Не могу сказать, что мне не понравилось это место. В L. все вперемешку, живо, безудержно как-то. Вечером люди возвращаются домой, по утрам куда-то разбегаются. И не так чтобы все в одну школу и на одну фабрику. Поэтому я и сейчас здесь живу – купила квартиру.

В новой школе мое прошлое было тайной для всех. Перед переездом мать поговорила с учителями и взяла с них слово, что в документах, которые будут переданы из моей прежней школы, не будет никаких упоминаний о том, что со мной произошло. После развода родителей я получила девичью фамилию матери – Симада, так что в новой школе обо мне никто не знал. Еще нам повезло, что школу построили совсем недавно – город рос, детям надо где-то учиться. Здание было совершенно новое, учителя и ученики все из разных мест. Там я впервые смогла почувствовать себя свободной, хотя, конечно, это касалось только внешнего окружения. Душе, чтобы освободиться, еще нужно было какое-то время.

Время от времени звонила Сасаки с советами насчет больниц и врачей поблизости от L. У нее было убеждение, что «психологическая травма пройдет, когда все забудется». Однако, как я уже писала, я не только не стремилась избавиться от кошмаров, пережитых во время заточения у Кэндзи, но, напротив, хотела проникнуть в самую сердцевину жутких, наполненных отравой сновидений.

Несколько раз приезжал Миядзака. С вопросами ко мне, поскольку он отвечал за расследование. Но причина его посещений была не только в этом. Он сразу понял, что наша семья развалилась, и его разбирало любопытство.

Для своих визитов Миядзака выбирал такой момент, когда матери не было дома. С начала суда над Кэндзи миновало уже около года. Миядзака позвонил с ближайшей станции и спросил, можно ли заехать, кое-что уточнить. Дело было ближе к вечеру. Солнце жарило вовсю – стоял конец июня, лето в самом разгаре. Я только вернулась из школы, разделась, а тут снова пришлось одеваться. Влажная от пота юбка липла к телу; настроение было отвратительное. Я по-прежнему относилась к Миядзаке с настороженностью.

– Как быстро девочки взрослеют! – заулыбался Миядзака, увидев меня в прихожей. Ему было немного за тридцать. В тот день он был в белой рубашке и неярком галстуке, пиджак перекинут через искусственную руку. Рукава рубашки спущены, несмотря на жару. Он стоял молча, нервно вытирая здоровой рукой пот с подбородка. Я достала из холодильника ячменный чай и повернулась к Миядзаке.

– Это тебе мама советует пить? – как бы между прочим поинтересовался он, оглядывая комнату. С тех пор как мать на него накричала, Миядзака старался приходить только в ее отсутствие.

– Чего вы хотите?

– Кэйко-тян, с тобой произошел такой случай. Конечно же, ты чего-то лишилась. Скажи, чего? – проговорил Миядзака, перекладывая протезом бумаги, которые вытащил из портфеля. Такая у него была манера – ни с того ни с сего задавать вопрос, бивший в самую сердцевину. А потом с наслаждением наблюдать за моим смятением. Миядзака не интересовался выяснением истины, не думал о справедливости, просто хотел получить удовольствие.

– Ну… даже не знаю. – Мой взгляд уперся в его искусственную руку, цветом напоминавшую кусок мяса. Резиновая рука без ногтей, без отпечатков на пальцах. – Я об этом не думала.

– Ну в чем твои потери? В семье? В том, что тебя окружает? В друзьях? В чем? Как думаешь?

– Не знаю.

В моих словах не было притворства. Я задумалась: что же я потеряла? Отца. Веру. Дружбу. Спокойную жизнь. Нет, не это. Я нашла ответ, но решила промолчать.

– Ты думаешь про себя: «Я нереальная».

Я невольно ойкнула. Он что, читает мои мысли? Ведь на самом-то деле жизнь моя проходила в ночных снах, а реальность была как бы их тенью. Моя реальность – сплошной надрыв, замешенный на самообмане, и ничего больше, а жила я ночью. Откуда это мог знать Миядзака? Попятившись, я заглянула ему в глаза. Миядзака скривился – «Ага! В точку попал?!» – и рассмеялся:

– Я уже говорил: ты необыкновенно разумная девочка. Сколько тебе? Тринадцать? Ах, еще двенадцать? Даже не верится. Теперь я понимаю, как кошмары меняют человека. А в твоем случае это так долго было. Ты просидела у него целый год, и теперь тебя человеческим умом не понять. Это ненормально. Благодарить за это Абэкаву или проклинать? Ну ладно, извини, что я так говорю. Но я так думаю.

– Миядзака-сан, вы ему передали, что я про него сказала?

Я крикнула тогда: «Хочу, чтобы он умер!!!» Миядзака облизал губы. Под мышками на белой рубашке расплывались круглые пятна.

– Передал. Абэкава был в шоке, растерялся. Все время только о тебе да о тебе. Прямо влюбился. До него не доходит, что ты к нему плохо относишься. Хотя дело тут не только в недостатке воображения, похоже, он в тебя верит.

Миядзака засмеялся. Взгляд его горел, излучал жар. Я отвела глаза, не в силах устоять перед таким эмоциональным натиском. У меня не было к Кэндзи такого чувства, как у Саванобори, готовой его разорвать. В Миядзаке, как и в Кэндзи, жило удовольствие и общее со мной любопытство. Быть может, именно он был связующим звеном между мной и Кэндзи. Если так, значит, он по-настоящему понимал, что произошло со мной и моим похитителем.

– Что же все-таки было? Расскажи, Кэйко-тян. Очень тебя прошу.

Миядзака загонял меня в угол. Опустив голову, я молчала.

– Между вами какая-то эмоциональная связь. В этом нет сомнения. Подумай: мужчина и девочка целый год живут вместе. Обязательно что-то должно быть. Даже когда собаку или кошку кормишь, все равно связь возникает.

«Мяу!» – мне вдруг вспомнилось, как мяукал Кэндзи. Я была его кошкой, одноклассницей из четвертого класса, объектом сексуальных желаний и еще человеком, который может его понять.

– А кто та девушка, которую нашли в цеху на заднем дворе?

Миядзака полистал лежавшие на столе бумаги. Мелькнула черно-белая фотография – только что выкопанный из земли скелет. Я тут же опустила голову. Миядзака захлопнул папку с документами – не хотел, чтобы я видела? Хотя вполне возможно, нарочно доставал документы.

– Мы еще точно не знаем, кто это, но уже есть хорошая версия. Скорее всего, филиппинка, пропавшая два года назад. Она работала хостесе в К., в клубе «Копакабана» – и вдруг исчезла, оставив все вещи. Такое часто случается, поэтому это дело в свое время забросили. Возраст сходится и рост. Наверняка она. Сейчас на Филиппинах ищут ее медицинскую карту, чтобы по зубам определить.

– Как ее звали?

– Так и знал, что спросишь, – недовольно буркнул Миядзака. – Ну уж точно не Миттян.

– Все равно, я хочу знать.

– Ана Мария Лопес. Псевдоним – Киска. Знаешь, что такое псевдоним?

– Знаю. А Ятабэ-сан?

– Пока не нашли. Есть такие шайки якудза, где все глухонемые. Похоже, он из их числа. У нас есть несколько человек на подозрении. В следственном отделе говорят, что все равно его достанут. Ты уже не первый раз о нем спрашиваешь, Кэйко-тян. Почему он не дает тебе покоя?

С невинным видом пожав плечами, я подумала: сегодня ночью меня наверняка ждет другой сон. И стала с нетерпением ждать прихода ночи, предвкушая, как дадут новый росток мои сновидения.

– Мяу!

Где-то, не переставая, мяукает котенок. Кэндзи не пропускает ни одного переулка – ищет, куда он запропастился. Небось забился в какой-нибудь темный угол, прячась от ярких неоновых огней. Мяу! Мяу! Несчастный малыш! Потерялся или бросили тебя? Кэндзи уже сбился с ног. Ему очень нравятся кошки. Их можно любить тайком, в одиночку. Наконец в тупичке он видит… нет, не котенка, а невысокую девушку. Она в обтягивающем цветастом платье из мягкой синтетики, таком коротком, что трусы видно. Кэндзи наклонился, делая вид, что ищет котенка, а сам заглядывает туда, откуда у нее ноги растут. Поднимает голову, их взгляды встречаются, и он делает отвлекающий маневр:

– Не видела котенка? Сейчас где-то здесь пищал.

– Мяу! – Девушка улыбается.

Кэндзи смеется:

– А что? Похоже. Здорово у тебя получается.

– Я – Киска.

У девушки странный акцент. Смуглая приветливая филиппинка с низкой переносицей. Смеется, демонстрируя Кэндзи белые зубы. Кэндзи раньше никогда не разговаривал с девушками. Он смущенно отворачивается, а девушка без лишних церемоний берет его под руку своей худенькой ручкой.

– Поиграем, командир?

– Мяу!

Девушка тоже мяукает в ответ:

– Мяу! Мяу! Мяу! – У нее получается лучше.

Мария торопливыми шагами следует за Кэндзи к цеху. Свет уже выключили. Они поднимаются по скрипучей лестнице в комнату. От яркого платья Марии в грязной комнате сразу светлеет. Кэндзи, прищурившись, смотрит на девушку.

– Мяу! – Встретившись с ним взглядом, Мария непроизвольно мяукает. У нее слабый, приятный голосок. Она – кокетка и очень напоминает маленькую кошечку – голосом, фигурой, характером. Но Кэндзи предпочел бы подобрать какого-нибудь голодного котенка. Потому что кошки – существа серьезные и важные и сбить себя с пути не дают.

– Поиграем, командир?

Кэндзи не понимает, в какие игры можно играть с Марией. Он долго стоит на покрытом вытертыми циновками полу, опустив голову. Тогда Мария, глядя на него снизу вверх, показывает два пальца:

– Поиграем? Двадцатка. Двадцатка[20].

Без двадцатки она, похоже, не согласится. Кэндзи растерянно роется в карманах. Хозяин каждый месяц вычитает у него из зарплаты шестьдесят тысяч – за комнату и еду. Кроме того, есть и другие вычеты – за электричество, отопление, страховку и так далее. В результате на руках у Кэндзи остается всего сорок тысяч. Но они быстро утекают: есть хочется – купил сладкую булочку, миску лапши, заглянул в патинко… и нет ничего. В карманах всего три тысячи.

– Денег нет.

– Ну ладно, тогда десятка.

Кэндзи выворачивает карманы и показывает три бумажки по тысяче. Мария пожимает плечами, делает печальное лицо:

– Мяу! Как же нам быть без денег? Нельзя играть с Киской без денег. Что делать? Что делать?

Что делать? Самое трудное для Кэндзи – думать и что-то решать. Он ходит по комнате взад-вперед. Мария стоит с неприступным видом и, подняв глаза, требовательно смотрит на Кэндзи.

– Займи у кого-нибудь.

Мария подталкивает его в спину – иди, мол. Маленькими хрупкими ладошками, едва ощутимо. Как кошка. Кэндзи становится весело, он нарочно медлит. Мария снова толкает его, посильнее, и выталкивает в коридор. Кэндзи ухмыляется. Мария машет ему рукой:

– Я буду ждать. Мяу!

Кэндзи решает попросить в долг у Ятабэ-сан. Несколько часов назад он видел его в патинко, за стеной тихо – значит, сосед еще не вернулся. Наверняка сидит и пьет где-нибудь неподалеку. Кэндзи выскакивает в темноту, проходит метров сто вверх по переулку и оказывается на узком двухполосном шоссе. Справа тянется ряд пивнушек и дешевых забегаловок. Ятабэ-сан наверняка где-нибудь здесь.

Сунув руки в карманы рабочих штанов, Кэндзи трусит по шоссе. Его почему-то охватывает нетерпение. Мимо него, почти вплотную, пронзительно гудя, на сумасшедшей скорости проносятся машины – молодежь развлекается. Наверное, торопятся, как и я, думает Кэндзи, провожая глазами уносящиеся вперед красные огни. Ему тоже хочется мчаться вслед за ними, преследовать кого-нибудь по пятам.

В глубине темной и грязной забегаловки, развалившись, восседает Ятабэ-сан. На нем брюки, в которых он ходит на работу, и линялая красная рубашка поло. Лоб с большими залысинами лоснится от жира. Пропахший никотином коренастый крепыш. Пьет сётю[21] и закусывает сушеной иваси. Отщипывая левой рукой кусочки жесткой рыбы, Ятабэ-сан аккуратно поджимает пальцы. У него не хватает фаланги на левом мизинце. Кэндзи только недавно об этом узнал. Жена хозяина рассказывала, что мизинцы режут у себя якудза, когда в чем-то провинятся. «Это какое же самообладание надо иметь!» – восхищалась она, а Кэндзи думал, что это, наверное, очень больно.

Ятабэ-сан пялится в стоявший на полке маленький телевизор. Показывают бейсбол. Он болеет за «Гигантов», не пропускает ни одного матча. Еще любит спортивные газеты – всегда их читает, когда в цеху выдается свободная минута. А вот Кэндзи не очень любит бейсбол. В детстве даже ни разу не пробовал. Во-первых, он рос на Хоккайдо, там зима и много снега, во-вторых, приют, где он воспитывался, находился в горах, и там просто было негде устроить бейсбольное поле. Но мальчишки все равно сходили с ума по бейсболу и находили место – до темноты перекидывались мячами в школьном дворе.

«Сволочи!» – бормочет Кэндзи, вспоминая о том времени. С ним никто не хотел дружить. Когда он стоял во дворе, с завистью глядя на играющих, кто-нибудь обязательно норовил попасть в него мячом. Одноклассники считали его тупым и не принимали в компанию. И не только одноклассники. «Потому я ваше гнездо и поджег». Кэндзи, не отрываясь, смотрит на огонек сигареты Ятабэ-сан. Потягивающий за стойкой саке хозяин забегаловки скользит по Кэндзи неприязненным взглядом.

Не говоря ни слова, Кэндзи останавливается у стола, за которым сидит Ятабэ-сан. Тот читает по губам, поэтому надо стоять перед ним, иначе разговора не получится. В цеху от станка глаз оторвать нельзя, к человеку лицом не повернешься. Когда у Кэндзи какое-нибудь дело к Ятабэ-сан, он его по спине стучит. Но тот вредный – притворяется, что не замечает. А если тяжелая работа, делает такое лицо, будто ничего не понимает. Зато с хозяином – сама любезность, сразу оборачивается, смеется.

– Ятабэ-сан! Дай в долг десятку.

Не сводя глаз с Кэндзи, Ятабэ-сан шевелит губами, как бы пережевывая воздух, и выдавливает из себя:

– Д-д-дубина!

Хоть и с большим трудом, но как-то говорить он может. Однако временами у него совсем не получается, ни звука. Тогда он начинает бурно жестикулировать, в такие минуты лучше держаться от него подальше. Несколько раз Кэндзи от него доставалось. Возьмет и врежет ни с того ни с сего! Но в этот вечер Ятабэ-сан пребывает в хорошем расположении духа – «Гиганты» ведут с большим отрывом. Обозвав Кэндзи, он берет шариковую ручку и что-то пишет на листе, лежащем на столе. Человек он грубый, невоспитанный, зато почерк у него замечательный. Поэтому, хоть и может говорить, но больше любит записочки писать.

«На хрена тебе деньги?»

Пока Кэндзи читает, Ятабэ-сан кивает в его сторону и, подняв обрезанный мизинец, смеется, обращаясь к хозяину забегаловки. Кэндзи не знает, что поднятый мизинец означает женщину. Хозяин, однако, не обращает на него внимания. Он не сводит глаз с телевизора, где бэттер «Гигантов» отбивает мяч.

– Ну кто так бьет! – сокрушается хозяин, обращаясь к Кэндзи как болельщик к болельщику. Ятабэ-сан он игнорирует, похоже, даже насмехается над его глухотой. Что делать в такие минуты – для Кэндзи загадка. Он теряется, тогда Ятабэ-сан с раздражением быстро чиркает на листке:

«Баба?»

Кэндзи рассеянно кивает. Ятабэ-сан ухмыляется и решает дальше изъясняться словами:

– Д-д-дубина ты! Пусть цену сбросит. Страшная, небось.

Кэндзи, не умеющий толком двух слов связать, не может объяснить, что представляет собой Мария. В растерянности оглядывается по сторонам, читая на грязных стенах предлагаемое забегаловкой меню.

– Процент заплатишь – дам, – легко, без малейших затруднений, говорит Ятабэ-сан и, вытянув из кармана смятую десятитысячную купюру, протягивает ее Кэндзи. Пишет расписку – «для памяти». В ней вроде написано, что в день зарплаты надо отдать вдвое, хотя из-за иероглифов, Кэндзи не очень уверен, правильно он понял или нет. Ятабэ-сан без лишних церемоний пишет на расписке имя Кэндзи.

– Совести совсем нет! – криво усмехается хозяин забегаловки, возмущенный аппетитами Ятабэ-сан.

Так или иначе, десятку Кэндзи получил. Он выходит из забегаловки, бежит по шоссе обратно к себе. Ждет ли его еще Мария? В детстве по дороге в школу он нашел картонную коробку. Открыл и увидел двух котят. Он шел вдоль речушки, которую местные ребята называли Светлячихой. Была ранняя весна, снег таял, и вода в речке прибывала. Кэндзи отодвинул коробку подальше, чтобы котята не упали в воду, и решил принести им остатки школьного обеда. «Без меня они погибнут», – подумал он. Какое удовольствие – защищать слабых. Когда уроки кончились, он со всех ног побежал туда, где оставил котят, но коробка исчезла. И вот сейчас у Кэндзи похожее настроение. Тогда он думал: живы ли они? куда могли убежать? вдруг их унесла река? Кэндзи смотрит на дверь темного цеха, не понимая, что тревожит, а что доставляет удовольствие.

– Вот и я!

Запыхавшийся Кэндзи открывает дверь. В крошечной прихожей в глаза бросаются белые сандалии на тонкой подошве, темные пятна от больших пальцев. Отлично! Она еще здесь! У Кэндзи вырывается смешок. Мария лежит на кровати, бросает на него косой взгляд. Встает с недовольным видом. Почему у нее испортилось настроение?

– У тебя даже телека нет? Ты что, бедный? – говорит Мария, откидывая назад волосы.

– Я деньги принес.

Мария протягивает руку, как само собой разумеется. На запястье у нее болтается тонкая золотая цепочка. У Кэндзи возникает странная ассоциация: «Как у нашего хозяина».

– Гони двадцатку.

Сжимая в руке десятитысячную бумажку, Кэндзи бледнеет. Ведь она же говорила, что десятки хватит!

– Ты же сказала: десять!

– А сколько я тебя ждала? Чуть со скуки не умерла без телека.

– Извини. Я же к Ятабэ-сан бегал, у него занял.

– Ну ладно. Уговорил.

Мария больше не мяукает. Дуется на Кэндзи, но все равно начинает раздеваться. Белье под цветастым платьем – голубое и желтое в клеточку. Вроде купальников, в каких фотографируются звезды. Кэндзи, не зная, что делать дальше, стоит у кровати столбом. Мария небрежно сбрасывает с себя все и падает на спину. Кэндзи тут же хватает себя между ног, торопливо расстегивает рабочие штаны. Под ногтями у него черная грязь. Он мастурбирует. А в соседней комнате сразу побежавший к себе Ятабэ-сан, еле отдышавшись, подсматривает за Кэндзи и Марией через дырку в стене.

Сдерживая крик, я в панике зажала рот рукой. До меня дошло наконец, что эти мои отравленные сны адресованы мужскому полу. Много ночей я давала волю воображению, накладывала в уме одну картину на другую, вносила поправки, тщательно выстраивала мир своих грез, а теперь выяснилось, что конечная точка этого мира – трясина разнузданных сексуальных фантазий взрослых дядь. Это открытие потрясло меня. Чудовищные мужские желания. Должно быть, я познала их в деталях на собственном опыте. Нет, я стала жертвой желаний. В двенадцать лет я поняла, что такое секс, Кэндзи глазел на меня похабными глазами, лишил меня свободы, я узнала, что за нами подсматривал Ятабэ-сан. Но я так и не сумела понять мужскую натуру. Я еще могла как-то осознать наличие у кого-то желания похитить ребенка, десятилетнюю девочку, но такое желание, само по себе, не укладывалось в голове. Желания мужчины – Кэндзи – все во мне изменили, они меня унизили, нанесли непоправимую психологическую травму, разрушили мою семью. И тем не менее, я не в состоянии представить, что у него за душой.

Потрясение, которое я испытала, было сродни поражению. Отравленных снов больше не будет. Это понятно. Я чувствовала, что достигнут предел. А с ним – полная безнадежность и отчаяние. И что дальше делать? Выхода не было. Какое-то время я терпела, глядя в темноту и борясь с подступившими к горлу слезами, но в конце концов не выдержала и, накрывшись одеялом с головой, разрыдалась. Сопевшая рядом мать проснулась и, не зная, что делать, легонько похлопала по одеялу:

– Что случилось, Кэйко-тян?

– Ничего. – Я затрясла головой, не переставая плакать.

– Страшный сон приснился?

– Мама, мне страшно. Почему сейчас? Я боюсь.

– Надо поскорее все забыть, Кэйко-тян. Забудь.

Она крепко прижала меня к себе, как маленького ребенка, стала гладить по спине. «Забудь, забудь». Заклинания. Слова, пустые слова. Сколько ни повторяй, смысла все равно никакого. Каждому ясно, что есть вещи, которые не забываются. Однако человек способен заставить себя поверить, что можно что-то забыть, если захочешь.

– Мама, но как забыть?

– Надо, чтобы в жизнь пришло что-то новое. Тогда старое забудется.

После переезда и развода мать устроилась страховым агентом и как-то ожила. А может, так и надо, как она, может, надо писать жизнь заново? Может, так? Попробуем. Я на миг успокоилась, закрыла глаза. Все! С плодами воображения покончено, опять становлюсь невинным «дитя». Я чувствовала, что этой ночью запутанный период моего детства окончился бесповоротно. Теперь я не старуха и не ребенок, я переродилась в сексочеловека.