Слепой. Живая сталь Воронин Андрей

Глава 9

Спустившись с веранды кафе, Игорь Вадимович с огромным удовольствием затолкал в стоящую у крыльца мусорную урну свою зимнюю куртку. Он буквально обливался потом, остро завидуя генералу, который, несмотря на липкую, влажную жару, ни капельки не вспотел и, вообще, выглядел как огурчик. Машина, на которой его болтливое превосходительство проделал неблизкий путь из Каракаса, оказалась мощным, от колесных арок до крыши забрызганным грязью японским полноприводным пикапом. Действуя по принципу «доверяй, но проверяй», Чернышев поставил саквояж на заднее сиденье и сам забрался туда же. Это было немножко невежливо, поскольку автоматически низводило генерала до роли таксиста, зато гарантировало Игоря Вадимовича от нападения с его стороны.

– Только не стреляйте мне в затылок, – с улыбкой попросил Моралес, верно оценивший его маневр. – Или сделайте это прямо сейчас, пока мы не выехали за город. Там, на горных дорогах, внезапная смерть водителя служит почти стопроцентной гарантией гибели пассажира.

– Если угодно, я могу пересесть, – буркнул пристыженный Чернышев.

– Полноте, какое это имеет значение! Я просто пошутил, а сзади вам будет не только спокойнее, но и просторнее. Вы наверняка устали, так что можете прилечь. В конце концов, так удобнее и для меня. Сладко спящий пассажир на соседнем сиденье действует, как снотворное, а тот, кто уснул за рулем на здешних так называемых дорогах, рискует проснуться уже на том свете.

– Ну, это везде так, – сказал Чернышев. – Разница только в мелких подробностях. На немецком автобане или Московской кольцевой это будет лобовое столкновение, а здесь – падение в пропасть. Дороги разные, а пункт назначения один – могила… Послушайте, а куда, если не секрет, вы меня везете?

За тонированным окном россыпью разбросанных по крутому склону справа от дороги черепичных крыш промелькнули последние дома пригорода, и шоссе сразу обступила непролазная сельва. Перед самой машиной над дорогой с пронзительными криками пролетела стайка каких-то ярких птиц; навстречу, заставив Моралеса прижать пикап к обрывающейся в глубокое ущелье узкой обочине, продребезжал размалеванный, как эти птицы, дочерна набитый людьми, навьюченный сваленными в багажнике на крыше пожитками рейсовый автобус. Слева от шоссе курчавой от буйной тропической зелени стеной уходил, казалось, прямо в небо крутой склон горы; точно такой же склон справа не менее круто спускался на дно ущелья, по которому, поблескивая серебристой змейкой, текла река с женским именем Магдалена.

– К одному старому знакомому, – помолчав, будто в раздумье, ответил Моралес. – Он мой приятель и вечный должник, а по совместительству – глава одного из здешних наркокартелей. У него прекрасный дом и отличная охрана, и под его защитой вы будете в полной безопасности.

Машина бодро барабанила колесами по многочисленным неровностям извилистой горной дороги, с плеском разбрызгивая оставленные недавним проливным дождем мутные лужи. Следуя изгибам дороги, количество и крутизна которых придавали ей ярко выраженное сходство с издыхающей в страшных корчах змеей, палящее солнце сложно маневрировало по небосклону, заглядывая то в одно, то в другое окошко и постепенно превращая салон в подобие раскаленной духовки. После крепкого колумбийского кофе и множества выкуренных натощак термоядерных кубинских сигарет во рту было сухо и горько. Игорь Вадимович вскрыл предусмотрительно купленную перед уходом из кафе бутылку минеральной воды и разом отпил почти половину. Вода мгновенно выступила потом по всему телу, не принеся ощутимого облегчения.

– Отдых на свежем воздухе вам не повредит, – говорил Моралес. – Полный покой, экологически чистая пища и приятный собеседник в лице радушного хозяина – это как раз то, в чем вы в данный момент остро нуждаетесь. А главное, что там вас никто не найдет.

– Такой отдых больше напоминает домашний арест, – заметил Чернышев и снова приложился к бутылке. Жажда не проходила, а теперь к ней добавилось еще и давление в районе мочевого пузыря, которое благодаря непрерывной тряске нарастало с пугающей быстротой. – И как долго, по-вашему, я должен сидеть взаперти, под вооруженной охраной местных «бандидос»?

– Рискуя вам надоесть, повторюсь еще раз: выбор по-прежнему за вами, – терпеливо напомнил генерал.

– Я сделал выбор, – сказал Игорь Вадимович. – Мне просто интересно: как долго?

– Я бы сказал, до внеочередных президентских выборов в Венесуэле, – ответил Моралес. – Если мой народ по вашему примеру сделает правильный выбор, эта страна станет для вас, Игорь, настоящим раем на земле.

– Эге, – сделав еще пару глотков из горлышка, сказал Чернышев, – да вы далеко метите, мой генерал!

– Скорее, высоко, – с улыбкой, которая была не видна Игорю Вадимовичу, но ясно угадывалась по голосу, поправил сеньор Алонзо. – А почему бы и нет?

– Действительно, – хмыкнул Игорь Вадимович, – почему бы и нет?

Желание сделать «зеленую остановку» усиливалось с каждой секундой. Словно угадав его, Моралес вдруг свернул на обочину, затормозил и выключил зажигание.

– Прошу прощения, – сказал он, – мне необходимо на минутку отлучиться. О таких вещах не принято говорить в приличном обществе, но я настоятельно рекомендую вам присоединиться. Впереди дорога еще хуже, и ближайшее место, где можно остановиться, не рискуя быть сброшенными в пропасть встречной машиной, находится в сотне километров отсюда.

– Оставьте извинения, – поспешно выбираясь наружу, сказал Чернышев. Выходя, он не забыл прихватить с собой саквояж. – Даже особам королевской крови время от времени приходится отвлекаться от государственных дел, чтобы справить малую нужду. Кроме того, ваше предложение пришлось очень кстати, я уже и сам подумывал о том, чтобы попросить вас сделать небольшую остановку. Сто километров, говорите? Далеко же забрался ваш приятель!

– Не забывайте, кто он, – стоя в характерной позе спиной к дороге и орошая тропическую растительность, отозвался генерал. – По-моему, у вас в России это называется производственной необходимостью. Как всякий фермер, он должен держаться поближе к своим посевам, а посевы таковы, что их, в свою очередь, следует держать подальше от полиции. Вам известно, что делает местная полиция, обнаружив плантацию марихуаны? Расстреливает хозяев из пулеметов, не щадя ни женщин, ни детей, а посевы сжигает.

Отойдя от машины на несколько метров, Игорь Вадимович остановился на краю обрыва, утвердил саквояж с деньгами на каменистой почве меж расставленных ног и, ощущая лодыжками прикосновения его тугих кожаных боков, расстегнул «молнию» на брюках. Моралес, который к этому моменту уже управился со своими делами, сунул в зубы очередную сигару и вынул из кармана предмет, неотличимо похожий на зажигалку. Собственно, это и была зажигалка, хотя и не совсем обычная, имеющая дополнительную функцию, редко встречающуюся в такого рода устройствах. Услышав металлический щелчок откинувшейся крышечки, Чернышев повернул голову на звук. Моралес дружески улыбнулся ему и погрузил кончик сигары в треугольный язычок пламени. Игорь Вадимович отвернулся, сосредоточившись на своих не терпящих отлагательства делах; попыхивая дымком, сеньор Алонзо со щелчком захлопнул крышку зажигалки и прежде, чем убрать ее в карман, нажал большим пальцем на рельефное золотое украшение в центре корпуса.

Стоящий у Чернышева между ног саквояж взорвался с оглушительным хлопком, превратившись в облачко серого дыма, над которым, кружась, порхали тлеющие бумажки, с виду, действительно, неотличимые от купюр достоинством в сто долларов США. Когда дым рассеялся, Чернышева на краю обрыва уже не было. Там виднелось только мелкое дымящееся углубление в земле, вокруг которого валялись присыпанные фальшивыми деньгами клочья саквояжа. Здесь же, рядом с воронкой, лежала ампутированная взрывом ступня в модельном полуботинке из крокодиловой кожи; вторая, с торчащим из окровавленного носка острым обломком кости, лежала двумя метрами правее.

Снизу доносились шорохи и дробный перестук потревоженных камней. Потом оттуда послышался набирающий силу нечеловеческий вопль, постепенно перешедший в протяжный, тоскливый вой. В первые секунды после мгновенной травматической ампутации человек не ощущает боли; к тому же от боли так не кричат. Это был крик ужаса и отчаяния, последнее «прости», адресованное умирающим человеком миру, который подло и жестоко его обманул. Слушая эту постепенно слабеющую песнь смерти, генерал Моралес улыбнулся и, не вынимая сигары изо рта, направился к тому месту, где над мелкой воронкой в каменистой почве все еще поднимался легкий сероватый дымок. На ходу он завел правую руку за спину и, запустив ее под измятую полу белого полотняного пиджака, извлек оттуда свой любимый револьвер – вороненый длинноствольный «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра. Поравнявшись с оторванной ступней в полуботинке крокодиловой кожи, генерал небрежным пинком спровадил ее вниз – составить компанию хозяину; через пару секунд та же участь постигла вторую ногу беглого сотрудника дипломатического корпуса Российской Федерации Чернышева.

Игорь Вадимович лежал на издающем дурманящий запах прели толстом ковре гниющей листвы и смотрел на свои ноги – вернее, на то, что от них осталось. Тлеющие обрывки брючин едва прикрывали колени, позволяя в ненужных подробностях рассмотреть кровавые лохмотья кожи и мяса с торчащими из них острыми осколками костей на месте лодыжек. Кровь толчками выбивалась из обрубков ног, пропитывая землю; боли все еще не было, но Чернышев знал, что она обязательно придет и будет невыносимой. Скорее всего, он потеряет сознание и, когда кровопотеря станет критической, просто умрет, как сбитая машиной собака в придорожной канаве.

«Нужно наложить жгут», – подумал он и тут же поправился: два жгута, парень. Ремень у тебя только один, галстука нет, он остался в сумке, и… и что? Покорно истечь кровью на радость этому вероломному скоту Моралесу?

Он попытался сесть и тут же с коротким болезненным вскриком снова упал на спину. Оказалось, что оторванными ногами список полученных им травм не исчерпался; судя по ощущениям, у него были сломаны правая рука и ключица, а также парочка ребер с левой стороны.

На краю дороги, обозначившись на фоне неба четким темным силуэтом, показался Моралес. Он как ни в чем не бывало попыхивал сигарой, а в его опущенной руке Игорь Вадимович без удивления разглядел большой черный револьвер. Это зрелище кое о чем ему напомнило; кряхтя и постанывая от боли, он дотянулся левой рукой до правого кармана пиджака и с трудом вынул запутавшийся в складках ткани «харрингтон-ричардсон».

Револьвер показался тяжелым, как двухпудовая гиря, трясущаяся от напряжения рука ходила ходуном, заставляя куцее дуло описывать в воздухе сложные кривые. В глазах двоилось, и, несмотря на жару, Игорь Вадимович чувствовал, что начинает мерзнуть. Он понимал, почему это происходит, и это понимание не прибавило ему сил. Сухой щелчок выстрела из мелкокалиберного оружия прозвучал жалко и неопасно, как треск сломавшейся под ногой сухой ветки, пуля взметнула фонтанчик лесного мусора в нескольких метрах от ног сеньора Алонзо. Моралес не шевельнулся, невозмутимо посасывая сигару. Превозмогая слабость и стремительно нарастающую боль, Чернышев заставил себя прицелиться снова и спустил курок. Третий выстрел был сделан наугад – навести оружие в цель просто не осталось сил. Уронив руку с дымящимся револьвером, Игорь Вадимович заплакал от боли и бессилия. Моралес был неуязвим; пули до него просто не долетали, предназначенный для самозащиты дешевый револьвер на такой дистанции оказался бесполезнее самодельной рогатки, из которой Игорь Чернышев в детстве стрелял по голубям.

Сеньор Алонзо вынул сигару изо рта, чтобы лезущий в глаза дым не мешал целиться, и начал поднимать револьвер. В это время распростертое в неестественной позе на пестром ковре опавшей листвы тело снова зашевелилось. Разглядев, что делает Чернышев, генерал неторопливо вернул сигару в рот, а револьвер, в котором, как выяснилось, не было никакой нужды, опять засунул за пояс.

Четвертый выстрел оказался намного точнее трех предыдущих. Чернышев замер, уронив руку и обиженно отвернув от дороги мертвое лицо с аккуратной черной дыркой в левом виске. Упавший с дерева лист зеленым пластырем лег прямо на рану, словно в запоздалой попытке остановить кровь. Презрительно хмыкнув, генерал Моралес повернулся к мертвецу спиной и вернулся к машине.

Достав из перчаточного отделения спутниковый телефон и убедившись, что сигнал, хоть и слабый, все-таки есть, он по памяти набрал номер, известный лишь очень узкому кругу особо доверенных лиц. Генерал подозревал, что по завершении операции его выведут за пределы этого круга, просто сменив номер, и нисколько не был этим задет: на месте московского партнера он сам поступил бы точно так же. Если бы их не разделял океан и бог весть сколько государственных границ, дело вряд ли обошлось бы простым разрывом телефонного контакта; тогда в ход наверняка пошло бы оружие, но расстояние практически полностью исключало как необходимость, так и чисто техническую возможность кровопролития.

– Здравствуйте, амиго, – дождавшись ответа, заговорил сеньор Алонзо на довольно чистом русском языке. – Я взял на себя смелость побеспокоить вас по весьма важному и, не стану скрывать, приятному делу. Вам больше не нужно искать нашего четвертого друга. Да-да, – смеясь, заверил он, выслушав реплику собеседника, – именно так. Представьте, нашелся сам, без каких-либо усилий с моей стороны. Знаете, амиго, что бы вы ни говорили, я по-прежнему не согласен с тем, что Россия – страна глупцов. Но вынужден признать, что представителей этой породы у вас немало – по крайней мере, не меньше, чем у нас. Чтобы дурак попал на дипломатическую службу, несколько других, и притом высокопоставленных, дураков должны были собраться вместе и принять ответственное коллегиальное решение доверить ему представлять за рубежом свою великую страну. А наш приятель и впрямь был глуп как пробка. Даже мышь, спасаясь от кота, не станет прятаться в мышеловке. Так что препятствий на пути к цели больше нет, амиго, можете спокойно готовиться к международному скандалу. – Он снова рассмеялся и глубоко затянулся сигарным дымом. – Совершенно верно, я тоже надеюсь это пережить. Почему бы и нет? Все, кому не следовало это переживать, мертвы, а оставшимся в живых ничто не угрожает – конечно, если они сами не накличут на себя беду. Всего доброго, амиго. Надеюсь когда-нибудь с вами увидеться… Чтоб ты издох, жадная свинья, – добавил он по-испански, прервав соединение.

Когда сеньор Алонзо запустил двигатель, ему показалось, что он услышал знакомый звук. Выставив голову в окно, генерал посмотрел наверх и быстро нашел то, что искал. В синем небе, постепенно сужая круги и пронзительными криками скликая сородичей на пир, парила на распростертых крыльях пара стервятников.

– Приятного аппетита, – сказал им генерал Моралес и, тронув машину с места, направил ее в сторону венесуэльской границы.

Глеб Сиверов поставил на стол перед генералом курящуюся паром чашку чая и вазочку с печеньем, налил себе крепкого кофе и с размаху плюхнулся на диван.

– Эврика! – с торжеством в голосе воскликнул он.

Вид у него был бледный и осунувшийся, а обведенные темными кругами глаза отсвечивали красным, как у вурдалака, прозрачно намекая на проведенную без сна ночь. Поймав на себе испытующий взгляд его превосходительства, Слепой, не вставая, дотянулся до подоконника и, взяв оттуда, водрузил на переносицу своеобычные темные очки. От этого, увы, мало что изменилось: теперь он смахивал на того же вурдалака, только в солнцезащитных очках.

– Вижу, что эврика, – дуя на чай, сказал Федор Филиппович. – Спасибо, что хоть голый по улицам не бегаешь.

– Посмотрел бы я на Архимеда в такую погоду, – хмыкнул Сиверов. – Далеко бы он убежал нагишом по морозу, да еще и сразу из ванны! Примерз бы пятками к первому попавшемуся канализационному люку, и дело в шляпе – за десять минут превратился бы в тот самый рычаг, с помощью которого собирался перевернуть Землю.

– По-моему, ты не в себе, – терпеливо выслушав эту тираду, заметил Потапчук.

– Вполне возможно, – легко согласился Глеб. – То ли и вправду старею, то ли этот интернет, как сказано у классика, хуже гуталина… Нет, в самом деле, по мне лучше три ночи просидеть по пояс в болоте, чем одну – в мировой паутине. Но зато овчинка стоила выделки. Докладываю: связь между господами Ромашиным, Зарецким и Кравцовым мной выявлена. За что, конкретно, мы с вами их грохнули, по-прежнему можно только гадать, зато теперь я точно знаю, где искать причину того, что с ними приключилось.

– И где же?

– Там, – Сиверов махнул рукой куда-то в сторону совмещенного санузла, – за лесами, за морями, за высокими горами… Короче, в Венесуэле. Каракас, январь две тысячи одиннадцатого – вот единственная обнаруженная мной точка в пространстве и времени, где эти люди не просто случайно пересеклись, а некоторое время работали сообща. Более того, я прямо сейчас могу назвать имя человека, который станет следующим по списку. Его зовут Игорь Вадимович Чернышев, и в ту пору он занимался развитием российско-венесуэльского экономического сотрудничества по дипломатической линии. Эти четверо подписали один любопытный двухсторонний документ…

– Погоди, – перебил его генерал, – не надо так гнать лошадей. Документ – это понятно, Чернышев… Ну, это мы обсудим потом. Но при чем тут Ромашин? Что этот коммунальщик делал в Каракасе – перенимал передовой опыт венесуэльских коллег, пузо на Карибском побережье грел за казенный кошт?

– Это он умер коммунальщиком, – усмехнулся Глеб. – А в ту пору наш Вячеслав Эдуардович работал представителем заказчика на Уральском вагоностроительном заводе.

– Какого заказчика? – глотнув чаю, поинтересовался Потапчук.

– А то вы не догадываетесь! Понятно, что не РЖД. Хотя надо заметить, что упомянутый выше договор был подписан как раз в рамках правительственной программы развития в Венесуэле железнодорожного транспорта.

– А о чем был договор?

– А вы догадайтесь, – предложил Слепой. – Мы имеем четыре подписи под официальным документом. Одну поставил дипломат, с которым все более или менее ясно – он работал по своей линии, обеспечивал переговорный процесс. Вторая поставлена представителем министерства тяжелого машиностроения, третья – начальником управления промышленного строительства Минстройархитектуры. Сразу становится ясно, что речь идет о строительстве какого-то крупного промышленного объекта. Собственно, тут нет никакого секрета, сообщение о том, что Россия подписала договор с Венесуэлой о возведении в Сьюдад-Боливаре вагоностроительного завода, открыто для свободного доступа. А участие в подписании договора представителя министерства обороны на Уралвагонзаводе прозрачно намекает, что это будет за завод. Точнее, наверное, уже есть, времени-то прошло полных два года…

– Танки? – уточнил Федор Филиппович.

– Да уж, наверное, не педальные автомобильчики, – сказал Сиверов и грустно вздохнул. – Вам не кажется, что конец света и впрямь не за горами? Это какое-то повальное сумасшествие!

– Да какое там сумасшествие, – вяло отмахнулся от его мировой скорби Потапчук. – Россия – один из признанных мировых лидеров в торговле оружием, и половина стран третьего мира уже много лет самостоятельно и вполне успешно выпускает и продает отдельные, по преимуществу устаревшие, образцы нашего оружия и боевой техники. Если этим занимаются Китай и Вьетнам, почему бы Венесуэле к ним не присоединиться? Чем, скажи на милость, она хуже? Будут прямо под боком у американцев без шума и пыли собирать какие-нибудь Т-72 или даже Т-80 – что-то оставят себе, что-то продадут соседям… Нам эти устаревшие машины уже не нужны, а для Латинской Америки сойдут вполне. Вон, Аргентина с Англией опять из-за Фолклендских островов сцепилась. Высадятся британские коммандос на побережье, а там – свежий, с иголочки, танковый полк…

– Не нужны, да, – вздохнул Сиверов. – Нам много чего не нужно.

– Ты это о чем? – насторожился Федор Филиппович, с годами худо-бедно научившийся понимать, когда его лучший агент просто мелет чепуху, давая выход настроению, а когда всерьез говорит о серьезных вещах.

– Это я, товарищ генерал, о том, что за помощь развивающейся стране в налаживании производства морально устаревших танков людей не убивают, – сказал Глеб. – Да еще на таком высоком государственном уровне, что даже генерал ФСБ вынужден действовать, как тупой исполнитель, не задавая вопросов и не до конца представляя, кто отдает ему приказы. Нет, я нутром чую: с этим договором что-то неладно. Есть там какое-то шило, которое то ли уже вылезло, то ли вот-вот вылезет из мешка. Шило в мешок, насколько я понимаю, поместили известные нам с вами господа. И кто-то очень не хотел, чтобы они при случае рассказали, каким образом и по чьей команде оно туда попало.

– Туманно излагаешь, – попенял Федор Филиппович. – Чересчур образно – шила какие-то, мешки… Нутро свое приплел. Нет, интуиция у тебя развита превосходно, да и история, действительно, какая-то темная. Но ведь никакой же конкретики! Ты можешь сказать хоть что-нибудь определенное?

– Если бы я на основании имеющихся в данный момент фактов мог сказать что-то определенное, то не работал бы на родную контору, а предсказывал будущее, лечил наложением рук и греб деньги лопатой, – заявил Глеб. – Но я – вот он, и все, что у меня есть, это всего лишь предположения. Вот вы говорите: старые танки нам уже не нужны. Все правильно, весь стоящий на вооружении модельный ряд, начиная с Т-55, решено списать, распродать по запчастям, утилизировать и заменить новейшими «арматами». И я, в свою очередь, повторяю: нам много чего не нужно. Вы слышали о «Черном орле»?

– Краем уха, – сказал Федор Филиппович. – Честно говоря, бронетанковая тематика меня мало интересует. На мой взгляд, танки в наше время – такой же анахронизм, каким была конница в начале Второй мировой. И опыт их применения в последние десятилетия доказывает мою правоту. «Буря в пустыне», Грозный, Цхинвал – ты вспомни, что осталось от всех этих танковых колонн! Танк в наше время относительно эффективен против пехоты да еще, пожалуй, бронетехники противника. А лупани по нему ракетой из-за горизонта или из стратосферы, и все – остались от козлика рожки да ножки… Только в страны третьего мира и продавать, да и те, наверное, скоро брать перестанут – зачем?

– Демонстрации разгонять, – подсказал Сиверов. – Толпа гражданских с палками и пивными бутылками – это даже не пехота. Помните, как в Москве Белый дом штурмовали? Тогда много чего случилось, но ни один из танков не пострадал – чего не было, того не было.

– Ты говорил что-то о «Черном орле», – подводя черту под лирическим отступлением, напомнил Потапчук.

– Так точно. «Объект сто девяносто пять», он же Т-95 «Черный орел», разрабатывался конструкторским бюро Уралвагонзавода, – Глеб сделал многозначительную паузу, – чуть ли не с начала девяностых. Пробные образцы уже прошли испытания, и общая информация об этой машине тоже давно открыта для свободного доступа. Я, как и вы, не в курсе последних достижений в области танкостроения, поэтому то, что я прочел о «Черном орле», меня достаточно сильно впечатлило. Это, Федор Филиппович, на танк, а какой-то НЛО на гусеницах! Безлюдная башня, полностью автоматизированное управление огнем, весь мыслимый и немыслимый электронный фарш, вплоть до лазерной системы отклонения самонаводящихся и управляемых ракет противника. Снаряд в стволе разгоняется электромагнитным полем – вы когда-нибудь о таком слышали? Разгоняется и бьет так, что с пяти километров играючи пробивает насквозь лобовую броню любого – любого! – из современных натовских танков. Один точный выстрел, и его как не бывало… Причем, заметьте, при необходимости этой штуковиной даже в бою может управлять всего один человек. Полный экипаж – три танкиста, три веселых друга, запертые в бронекапсуле. Вооружение – стодвадцатимиллиметровая гладкоствольная пушка, спаренный с ней пулемет калибра семь и шестьдесят две сотых и новый зенитный пулемет – называется «корд», калибр, если мне не изменяет память, двенадцать и семь… Боекомплект изолирован от всех жизненно важных узлов, и даже когда он взрывается, ничего страшного не происходит: взрывная волна выбивает специальные заслонки, и вся энергия взрыва уходит наружу, не нанося никакого вреда экипажу. Орудие заряжается автоматически, из укрепленного на казеннике магазина, а когда тот пустеет, происходит сброс – опять же автоматический. Об отличной броневой и динамической защите я не говорю, равно как и о скорости, проходимости, маневренности и способности на полном ходу вести точный прицельный огонь по любым мишеням и любыми видами боеприпасов, вплоть до управляемых ракет, которые выстреливаются прямо из пушки…

– И?..

– И вот совсем недавно, то ли в прошлом, то ли в позапрошлом году, во время очередного демонстрационного показа командующий сухопутными войсками весьма пренебрежительно высказался в том смысле, что «Черный орел» представляет собой не более чем очередную модификацию стоящих на вооружении старых машин. Кроме того, конечная цена Т-95 оказалась, по мнению Минобороны, чересчур высокой. Финансирование работ по «объекту сто девяносто пять» прекращено, перед спецами Уралвагонзавода поставлена задача уже в пятнадцатом году спустить с конвейера пробный образец «арматы». Срок, как вы понимаете, мизерный, так что ничего нового они, вероятнее всего, не придумают. Эксперты поговаривают, что «армата», в свою очередь, почти наверняка станет всего лишь удешевленной, а значит, сильно упрощенной модификацией «Черного орла». Планируется убрать лишнюю пару катков – у «орла» их семь против традиционных для русских танков шести – и исключить из броневой защиты титановые сплавы.

– Опять деньги на ветер, – сквозь зубы прокомментировал полученную информацию Федор Филиппович.

– Да еще какие, – согласился Слепой. – Если так пойдет и дальше, никакие яблони на Марсе не зацветут, да и следы свои на пыльных тропинках далеких планет мы оставим еще очень нескоро.

– Дались тебе далекие планеты, – проворчал генерал. – Тут бы на своей с бардаком разобраться… А почему ты решил, что в Венесуэле собираются производить именно Т-95?

– Да ничего я не решил, – со вздохом возразил Сиверов. – Просто это выглядит вполне логично. Новая разработка стоит намного дороже, чем морально исчерпавшее себя старье, которое все, кому не лень, шутя расстреливают чуть ли не из рогаток. Так почему бы не вернуть свои денежки, выгодно продав то, от чего отказались генералы из Минобороны? И покупателю приятно – дорого, но приятно: ни у кого нет, а у меня есть. А подать сюда американскую танковую колонну! Сейчас мы ее разделаем под орех, да так, что дядя Сэм не узнает! Правда, складывается впечатление, что денежки собираются положить отнюдь не в государственный карман, отсюда и устранение лиц, подписавших известный исторический документ. Но это, повторяю, только мое предположение.

Федор Филиппович немного помолчал, не столько размышляя, сколько борясь с неприятным впечатлением, которое произвели на него речи подчиненного. Предположения, интуитивно сделанные выводы – все это можно было бы не принимать в расчет, если бы речь шла о ком-то другом. Что же до Глеба Сиверова, то его интуиция, как не раз доказала практика, вплотную граничила с настоящим ясновидением, а предположения, даже самые мрачные, подтверждались с удручающим постоянством.

Генерал живо представил себе буйно зеленеющую под щедрым южноамериканским солнцем плантацию конопли, уютно разместившуюся в труднодоступной горной долине. В ярко-синем небе неподвижно, как углядевший добычу стервятник, завис полицейский вертолет, по пыльной ухабистой дороге к плантации подъезжают два или три оливково-зеленых джипа с установленными в кузовах пулеметами. Смуглолицые солдаты пинками и ударами прикладов выгоняют на дорогу и ставят на колени у края конопляного поля семью фермера – его самого, жену, тещу, отца и троих сыновей, младшему из которых на его беду только позавчера исполнилось четырнадцать. Лязгают затворы, и в это время над шелестящим морем ядовито-зеленых стеблей с остроконечными лапчатыми листьями вдруг поднимается струя черного дыма из выхлопной трубы. Стебли начинают шевелиться, с шорохом и сочным хрустом ложась на землю, и на дорогу, давя их в зеленую кашу и смешивая с черноземом, выползает то, что Глеб окрестил «НЛО на гусеницах» – Т-95 «Черный орел». Короткая прицельная очередь из крупнокалиберного зенитного пулемета настигает пустившийся наутек вертолет, превращая его в распухающее шарообразное облако дымного пламени. Затем настает очередь джипов, которым хватает всего одного орудийного выстрела, чтобы разлететься по долине веером горящих обломков. Спаренный с орудием пулемет грохочет взахлеб, как траву, скашивая разбегающихся в разные стороны солдат, и через минуту все кончено – здесь, в соседней долине, в ста километрах отсюда и еще в нескольких десятках таких же укромных и плодородных горных долин в Венесуэле, Колумбии, Перу и где угодно еще.

Гипотетический десант британских коммандос, потопленный вместе с кораблями и палубной авиацией в пяти километрах от береговой линии острова Восточный Фолкленд, опрокинутые и развеянные пеплом по ветру вместе с прибывшими на подмогу войсковыми соединениями пограничные кордоны Бразилии и Аргентины, походя растоптанная гусеницами мелочь наподобие Эквадора, Парагвая, Суринама и Чили, поднятые в воздух по тревоге американские бомбардировщики… Кровавый бедлам, необратимое нарушение и без того шаткого равновесия, короткая, но яркая прелюдия конца света, первую скрипку в которой, как всегда, играет простая человеческая жадность.

Бред, подумал Федор Филиппович. Надо же, я и не знал, что у меня настолько живое воображение…

– Да, – сказал он вслух, – жалко, что ты до этого раньше не дотумкал.

– Видимо, клиентов нам заказывали по одному, а не пачкой, именно с этой целью: чтобы мы не дотумкали, – предположил Глеб. – Чтобы не возникло искушение сначала задать пару-тройку вопросов, а уж потом… Но это дело поправимое, у нас ведь еще остался четвертый – Чернышев. Если поступит приказ, касающийся его персоны, это окончательно докажет, что все дело, действительно, в том договоре. Или приказ – вернее, заказ – уже поступил? Судя по тому, как спокойно вы отреагировали на эту фамилию, вы ее слышите не впервые.

– Вчера, с утра пораньше, – подтвердил генерал. – А сегодня, тоже с утра, почти ровно через сутки, его отменили.

– Отменили?

– Просто позвонили по телефону и сказали: не надо, забудь. И о Чернышеве забудь, и об этой операции. И чем скорее, тем лучше. Понимаешь, что это значит?

– Обошлись без нас, – блеснул догадливостью Слепой. – Значит, задавать вопросы некому. Черт! Ну, и что будем делать – забудем?

– А есть другие предложения?

– Пока нет, – честно признался Сиверов. – Но я постараюсь их выработать.

– Лучше не надо, – посоветовал Федор Филиппович. – Здоровее будешь.

Глава 10

«Черный орел» стоял на исходной. По покрытой рельефной, поделенной на прямоугольники, как плитка шоколада или черепаший панцирь, корой динамической защиты броне лениво перемещались пятна солнечного света. Их было немного, потому что свет пробивался через два слоя маскировочной сети – тот, которым было накрыто ущелье, и второй, под которым затаился танк. Бесплодная каменистая почва была испещрена следами гусеничных траков: за последние три дня танк почти не стоял на месте, неутомимый Сердюк гонял его из конца в конец полигона, придирчиво вслушиваясь в рычание двигателя и в конце каждого дня не менее придирчиво исследуя ходовую часть. Никаких дефектов и поломок он так и не обнаружил, машина пребывала в полной исправности и была готова к чему угодно – хоть к демонстрационному показу, хоть к активным боевым действиям.

Сердюк торчал наверху, оседлав основание пушки, и, вооружившись полевым биноклем, который неизвестно где и когда успел раздобыть (читай – свистнуть), смотрел на приткнувшуюся к крутому каменному склону ущелья наспех сколоченную гостевую трибуну. К трибуне минуту назад подкатил небольшой кортеж, состоявший из двух черных внедорожников с тонированными стеклами, небольшого автобуса и двух армейских джипов охраны.

– Аморалес прибыл, – сообщил Сердюк, заметив поднимающегося на трибуну генерала Моралеса.

– Ты только при нем это не ляпни, – предостерег Сумароков.

Он стоял рядом с танком, засунув руки в глубокие карманы комбинезона, и неодобрительно разглядывал сверкающую свежей краской эмблему вооруженных сил Венесуэлы, которую буквально накануне нарисовал на башне специально доставленный из города мазила в военной форме.

– Да где уж мне, – легкомысленно откликнулся сверху Сердюк. – Его превосходительство до меня не снисходит. Что ему какой-то механик-водитель!

На пластиковый стул рядом с генералом опустился какой-то плотный, коренастый человек в камуфляже без знаков различия и армейском кепи без кокарды. На руках у него, несмотря на жару, были кожаные перчатки, а голова представляла собой сплошной шар намотанной во много слоев марли с прорезями для глаз, ноздрей и рта. Поверх марли, придавая этому странному персонажу окончательное сходство с человеком-невидимкой, поблескивали темными стеклами большие солнцезащитные очки. Сердюку, который привык ко всему на свете подходить с профессиональной бронетанковой меркой, первым делом пришло в голову, что этот тип недавно горел в танке и прибыл специально, чтобы поглядеть на машину, которую не так легко поджечь.

Один из армейских джипов, отделившись от группы, кратчайшим путем запрыгал по кочкам в направлении исходной позиции. Сердюк навел на него бинокль, но так и не сумел разглядеть тех, кто сидел в машине: проникающее через маскировочную сеть солнце светило прямо в ветровое стекло, и блики отраженного света били в глаза, как вспышки сигнального прожектора. Впрочем, о том, кого это несет, было нетрудно догадаться и без бинокля.

Подъехав к танку, джип затормозил. Пылевой шлейф догнал его и накрыл клубящимся, медленно оседающим серо-желтым одеялом. Попавший под раздачу Сумароков принялся громко чихать.

– Привет, три танкиста, три веселых друга! – поздоровался выпрыгнувший из машины Горобец.

– Демонтаж рейсшины головой, – откликнулся сверху Сердюк.

– Что? – не понял Горобец.

Сумароков издал сдавленный хрюкающий звук и снова чихнул.

– Есть такая песня, – с охотой пояснил Сердюк. – Три танкиста, три веселых друга… Пилотаж мужчины с бородой.

– Затыкаж всех дырок языком, – послышался из открытого люка голос Гриняка.

– Не в рифму, – всем телом развернувшись к люку, сообщил Сердюк.

– Зато по существу, – сказал Гриняк, выбираясь из башни. Он закрыл люк и, ловко спустившись на землю, обратился к Горобцу: – Что, пора?

– Старт по моей отмашке, – сказал Горобец. Он заметно нервничал, напоминая кутюрье перед показом или режиссера за пять минут до начала премьеры. – По местам, ребята, гости уже собрались.

Перед тем как покинуть свой насест, Сердюк напоследок еще раз посмотрел в бинокль.

– Слушай, Андреич, – сказал он, повиснув на стволе и нащупывая ногами края открытого люка механика-водителя, – а что это за чучело в марле? Вылитый человек-невидимка!

– Насколько я понял, потенциальный покупатель, – с явным неодобрением пожав плечами, сказал Горобец. – Не местный, кто-то из соседей – говорит по-португальски. И фамилия – Гомеш.

– Бежжубый мекшиканеч, – шепелявя, предложил свой вариант Сердюк. – Фу, ну и жарища! – Разжав руки, он мягко соскользнул в люк и спросил уже оттуда: – Ты ему под очки заглянуть не догадался? Может, там и вправду ничего нет?

– Гы, – без малейшего намека на веселье сказал Сумароков и снова чихнул.

– Наверное, в танке горел, – не унимался Сердюк.

– В лимузине, – отрицательно качнув головой, поправил Горобец. – Покушение, говорит, было.

– Тогда понятно, зачем ему наша коробчонка. – Сердюк одобрительно похлопал ладонью по горячей броне. – Выбросит все лишнее, поставит кондиционер, кожаный VIP-салон и DVD-плеер с плазменным экраном – милое дело! Покушайтесь на здоровье, бабы новых дураков нарожают…

– Гы, – повторил Сумароков, ловко запрыгнул на броню и, придерживаясь одной рукой за ствол, наклонился к люку. – Посторонись-ка, Петросян венесуэльский, пропусти старшего по званию!

– Старикам везде у нас почет, – сказал Сердюк и подвинулся.

– По местам, ребята, – нервно потирая ладони, повторил Горобец. – Трассу-то изучили?

– Да чего ее изучать, – гулко откликнулся из люка Сердюк, брякая какими-то железками. – Узковата, правда, но для сельской местности сойдет. Не волнуйся, Андреич, все будет, как всегда – в полном ажуре.

– Ну, тогда ни пуха, – сказал Горобец и заторопился к джипу.

– Иди ты к черту, Саня, – за всех ответил ему Гриняк и, нахлобучив на голову шлем, полез в танк.

Когда джип остановился у подножия ведущей на гостевую трибуну лестницы, Горобец поднялся в машине во весь рост и махнул над головой извлеченным из-под сиденья большим, как средних размеров скатерть, белым флагом. Издалека послышался крепнущий рев набирающего обороты мощного мотора. Бросив флаг на сиденье, Горобец выпрыгнул из джипа и начал почти бегом подниматься по лестнице: у зрителей могли возникнуть вопросы, ответить на которые было некому, кроме него. Все они видели демонстрационные ролики и листали папки с подробным описанием, но это было ничто по сравнению с тем, что ожидало их буквально через минуту.

Волоча за собой густой клубящийся шлейф пыли, танк стремительно выскочил на открытое место из-за мощного скального выступа, с ходу перемахнул через огороженный колючей проволокой ров, преодолел без малого метровую бетонную стенку, развернулся поперек ущелья, одновременно повернув башню под прямым углом к направлению движения и, не сбавляя хода, выпалил из пушки. Все головы на трибуне, как по команде, повернулись налево – туда, где в дальнем конце ущелья были установлены едва различимые невооруженным глазом мишени. Стекла полутора десятков биноклей почти синхронно блеснули, провожая пролетающий мимо трибуны огненный шар; шар ударил точно в центр намалеванного на деревянном щите круга, и щит с грохотом разлетелся в мелкую щепу.

Преодолев наполненную водой глубокую яму, танк взлетел на верхушку трамплина, на мгновение завис в воздухе, приземлился, взметнув новую тучу пыли, и снова выстрелил едва ли не в тот самый миг, когда гусеницы коснулись земли. Намертво вмурованный в скальное основание на противоположном от трибуны склоне ущелья броневой щит двадцатисантиметровой толщины окутался облаком серого дыма, по склону, поднимая тучи пыли, сошел небольшой каменный оползень. Дым быстро рассеялся; броневой щит, слегка покосившись, стоял на месте, и счастливые обладатели биноклей могли насладиться лицезрением образовавшейся в нем почти точно по центру аккуратной круглой дыры.

Экипаж опытных профессиональных испытателей из далекой холодной России блистал, как гастрольная труппа Большого театра, демонстрируя немногочисленной, почти сплошь одетой в шитые золотом генеральские мундиры публике фантастические возможности вверенной ему боевой машины. От гулких ударов пушечных выстрелов закладывало уши, двигатель победно ревел, пренебрежительно плюя на палящий зной и клубящиеся над моторным отсеком тучи песка. Затаившаяся в скалах ракетная установка рыгнула пламенем, скрывшись в клубах дыма и поднятой реактивным выхлопом пыли; управляемая ракета, чертя в воздухе извилистый дымный след, нащупала цель и, выровняв полет, с хищной радостью устремилась прямо к танку. В какой-то момент она вдруг неуверенно вильнула, будто внезапно ослепнув, отвернула от обреченной, казалось, мишени и, по длинной дуге уйдя вправо, в дыму и грохоте мощного взрыва снесла макушку ни в чем не повинной скалы.

Публика встретила это событие негромкими возгласами одобрения и сдержанными аплодисментами. Горобец не успевал давать пояснения и отвечать на вопросы; не особенно полагаясь на свои познания в испанском, он говорил по-русски, и переводчик сеньор Умберто, он же Липа, по торжественному случаю сменивший легкомысленный штатский прикид на парадный китель с аксельбантами и майорскими звездами на погонах, не успевал переводить. Оба говорили в микрофоны, и установленные на столбах громкоговорители усиливали их голоса, которые в противном случае были бы просто не слышны за ревом мотора, лязгом гусениц и грохотом пальбы.

Сеньор Гомеш, тот самый hombre с забинтованным лицом, который напомнил Сердюку человека-невидимку, сидел рядом с генералом Моралесом и общался исключительно с ним, игнорируя остальную публику. Голос у него был сиплый, как будто сеньору Гомешу обожгло не только лицо и руки, но и голосовые связки, речь какая-то заторможенная, а жесты – медленные и неуверенные, словно, помимо всего прочего, упомянутый сеньор имел серьезные проблемы еще и с координацией движений. Вблизи было видно, что из-под марли, сплошным слоем покрывающей его лицо, тут и там неопрятными клочьями выбивается довольно длинная, черная с проседью борода.

В какой-то момент обратив на эту бороду внимание, Александр Андреевич вдруг подумал, что перед ним никакой не латиноамериканец и не Гомеш («бежжубый мекшиканеч», вспомнилось ему некстати), а чистокровный кубинец по фамилии Кастро – Рауль, а может быть, даже и сам Фидель. Да, Фидель умер, но кто это говорит? Может быть, ему просто надоело десятилетиями играть в пятнашки с наемными убийцами из ЦРУ, вот он и инсценировал свою кончину… Немного отдает дешевой многосерийной мелодрамой, но это ведь Латинская Америка – родина столь любимых российскими домохозяйками телевизионных сериалов!

Готовая явиться на свет догадка умерла, не родившись: кто-то из господ генералов задал очередной вопрос, поинтересовавшись, зачем «Черному орлу» лишняя пара катков, и Александру Андреевичу пришлось снова пуститься в объяснения. Судя по царящему на трибуне оживлению, уральская новинка вызвала у здешних военных большой интерес. Это было хорошо во всех отношениях, поскольку заключенный два года назад договор предусматривал равноправное партнерство двух стран не только в реализации проекта, но и в получении прибылей от торговых операций на оружейном рынке Центральной и Южной Америки.

Генерал Моралес спросил, правда ли, что демонстрируемая модель способна одним точным выстрелом уничтожить любой из стоящих на вооружении в странах НАТО танков. Вопрос, несомненно, был задан на публику, поскольку сеньор Алонзо курировал проект со дня подписания договора и знал о «Черном орле» все, что может знать человек, не являющийся дипломированным инженером-конструктором бронетехники и современного вооружения.

– Вы видели броневой щит, – сказал Александр Андреевич. – К сожалению, более убедительная демонстрация с участием самого мощного американского или израильского аналога данной модели обошлась бы чересчур дорого. Но если вы, сеньор Алонзо, сумеете решить вопрос финансирования, такую демонстрацию очень легко устроить. Это будут выброшенные деньги и впустую потраченное время; на мой взгляд, тратить миллионы только затем, чтобы пустить их по ветру одним выстрелом, неразумно. С другой стороны, если пригласить сюда представителя Пентагона и показать ему, на что способен «Черный орел», мы, вполне возможно, получим богатого оптового покупателя. Согласитесь, дядюшке Сэму вряд ли понравится, если сопредельная ему Мексика вооружится техникой, многократно превосходящей все, чем он располагает!

Это чуточку чересчур смелое заявление было встречено сдержанным смехом и жидковатыми ввиду малочисленности аудитории аплодисментами: козлобородого старикана в звездно-полосатом цилиндре здесь традиционно не жаловали, это был старинный общий враг, перед лицом которого эти люди были готовы на время даже забыть о раздорах и взаимных претензиях. Да, судя по всему, дело было на мази, и хорошо изучивший публику подобного рода Александр Андреевич Горобец не без оснований полагал, что скоро оно начнет приносить солидный доход. Для генералов суперсовременный танк – то же самое, что для ребенка новый заводной автомобильчик, без которого он просто не может жить и который страстно желает заполучить любой ценой, невзирая на возражения родителей, лепечущих что-то о слишком высокой цене, зарплате, недостаточно хорошем поведении и комнате, которая и так уже ломится от игрушек. Да и политики не постоят за ценой, стремясь раньше соседей завладеть компьютеризированной стальной дубиной, которую в здешних краях практически нечем перешибить.

Откатав обязательную программу, танк резко затормозил, окутавшись облаком пыли, и остановился прямо напротив трибуны. До него было не больше ста метров, и расположившиеся на трибуне со стаканами и дымящимися сигарами зрители могли невооруженным глазом видеть, как экипаж покидает машину.

– В чем дело? – недоуменно спросил кто-то. – Авария?

– Не волнуйтесь, господа, – перейдя на испанский, чтобы дать переводчику возможность передохнуть и смочить пересохшее горло, сказал Горобец. – Это не поломка, а просто очередной, заключительный этап демонстрации. Сейчас вы своими глазами увидите то, о чем я уже рассказывал, давая краткое техническое описание данного образца. Боекомплект в машине расположен таким образом, что при попадании в него вражеского снаряда и детонации экипаж остается невредимым. Усиленная броня отсека защищает людей и жизненно важные узлы и агрегаты от повреждений, а выбитые взрывной волной вышибные заслонки направляют кинетическую энергию взрыва вовне.

Два солдата уже вынимали из подъехавшего к «Черному орлу» джипа одетый в комбинезон и танковый шлем манекен. Экипаж, все три человека, неторопливо шагал к заблаговременно отрытому на некотором удалении от танка укрытию. Бородатый сеньор Гомеш, склонив к уху генерала Моралеса забинтованную голову, что-то негромко сказал. Брови сеньора Алонзо удивленно приподнялись над оправой солнцезащитных очков; пожав плечами, он обратился к Горобцу:

– Сеньор Гомеш пребывает в некотором недоумении, – сказал он. – Ему понятно, почему тяжелый американский танк заменили броневым щитом. Но он не понимает, почему экипаж покинул машину и направляется в укрытие, если ему, как вы говорите, ничто не угрожает.

– Простите? – слегка растерявшись, переспросил Горобец.

Он превосходно понял вопрос, но не знал, что на него ответить. Эти люди охотно соглашались, что покупать тяжелый «Абраме» только затем, чтобы его расстрелять, неумно и расточительно. Но ценность человеческой жизни – любой, кроме своей собственной, – для них равнялась нулю, и ради своего удовольствия они с радостью были готовы ухлопать любое количество народа.

Александр Андреевич так и не успел придумать достаточно твердого и в то же время дипломатичного ответа, сводившегося бы к тому, что при всем уважении к сеньору Гомешу, его бинтам, бороде и несомненно высокому статусу никто не собирается подвергать экипаж ненужному риску. За него все решил переводчик, вообразивший, по всей видимости, что Горобец не расслышал вопрос, и поспешивший ему на помощь, дав довольно точный русский перевод. Микрофон при этом оставался у него в руке, и усиленные мощными репродукторами слова, эхом отражаясь от каменистых склонов, прозвучали, казалось, на все ущелье.

Шедший последним с незажженной сигаретой на губе Сердюк остановился, помедлил секунду, а потом молча развернулся на сто восемьдесят градусов и, постепенно убыстряя шаг, заторопился обратно к танку.

– Вот козлы-то, – сказал Сумароков идущему рядом Гриняку.

– Хлеба и зрелищ, – проворчал тот. – С одной стороны, оно, конечно, правильно. А с другой – пусть сами туда лезут, если охота.

За этим обменом пренебрежительными репликами отряд не заметил потери бойца. Лишь остановившись на краю бетонированного окопчика, Сумароков обернулся и обнаружил, что Сердюка с ними нет.

– Что делает, дурак! – с огромной досадой воскликнул он. – Санька, а ну, назад! Вернись, я все прощу!

Сердюк уже вытаскивал из водительского люка манекен, действуя при этом так энергично, что пластмассовая голова в танковом шлеме оторвалась и осталась у него в руках.

– Лови! – крикнул Сердюк одному из солдат и бросил голову ему.

По-русски солдат не понимал, но ситуация не допускала двоякого истолкования. Сделав рефлекторное хватательное движение, он поймал – увы, не совсем то, что надо: в полете шлем свалился с пустотелой скользкой головы манекена, отчего та уподобилась разделяющейся боеголовке, солдат схватил шлем обеими руками, а пролетевшая мимо голова, кувыркаясь, покатилась по песку. На гостевой трибуне засмеялись: генералы или нет, эти люди были латиноамериканцы и ценили юмор именно такого сорта.

Сумароков сделал движение в сторону танка, но Гриняк удержал его, поймав за рукав.

– Не надо усугублять, Гриша, – сказал он. – Ни черта ему не сделается, а потом, без чужих глаз, я этому ухарю лично пыль с ушей отряхну.

– Главное, чтобы уши при нем остались, – мрачно проворчал Сумароков и спрыгнул в окопчик.

Солдаты подобрали выброшенный Сердюком из люка манекен, и джип, набирая скорость, заторопился прочь от замершего на месте с неработающим двигателем танка. Люк механика-водителя плавно закрылся. Александр Андреевич Горобец стоял на трибуне, нерешительно вертя в руках пульт заложенного в отсеке с боекомплектом радиоуправляемого взрывного устройства, и мысленно на все лады костерил и себя, и Сердюка и, в особенности, сеньора Гомеша, которому приспичило подсыпать в пресноватый, по его мнению, демонстрационный показ перчику, поставив на карту человеческую жизнь. Проводимые конструкторами автомобилей краш-тесты доказывают, что ремни и подушки безопасности могут спасти водителя и пассажиров во время аварии. Могут спасти, а могут и не спасти, и никто, пребывая в здравом уме, не посадит за руль обреченной на скорую встречу с бетонной стенкой машины живого человека.

– Прошу, – приняв решение, которое даже ему самому представлялось весьма сомнительным, сказал он и довольно невежливо сунул пульт в руки генералу Моралесу.

– Подумайте хорошенько, Алехандро, – вкрадчиво предложил тот, почесывая антенной пульта левую щеку. – Может быть, не стоит рисковать?

Горобец открыл рот, чтобы ответить: да я бы не стал, но кто платит, тот и заказывает музыку, – как вдруг сеньор Алонзо без предупреждения нажал большим пальцем на красную кнопку. Возникла секундная пауза, показавшаяся Александру Андреевичу долгой, как вечность, а потом танк взорвался, разлетевшись на куски – так, по крайней мере, это выглядело со стороны. Серия почти слившихся воедино мощных взрывов сотрясла ущелье, машина полностью скрылась в облаке дыма и пыли; выбитые заслонки, дымясь и кувыркаясь, взлетели в воздух, и это рвущееся к небесам железо усиливало иллюзию того, что танк разнесло в клочья.

Потом пыль осела, дым развеялся, и все увидели танк. Он еще дымился, из оставшихся на месте вышибных заслонок отверстий в корпусе лениво валили желтовато-серые клубы. Люк механика-водителя открылся, и оттуда показалась голова в танковом шлеме.

– Вот это пукнул дедуля! – сказал Сердюк, но его никто не услышал, в том числе и он сам.

Танк завелся, выстрелив черным дымом из выхлопных труб, как ни в чем не бывало, тронулся с места и, описав лихую дугу, направился к окопчику, чтобы взять на борт укрывшихся там членов экипажа. На гостевой трибуне аплодировали. Генерал Моралес, с дымящейся сигарой в одной руке и стаканом в другой, благосклонно кивая, сказал Горобцу:

– Великолепно! Это было воистину незабываемое зрелище, Алехандро. Вы прекрасно поработали.

– Спасибо, генерал. Но не стоит петь дифирамбы. Мы всегда работаем так, потому что нашу работу, как, собственно, и любую другую, нужно или делать хорошо, или не делать вовсе. Нам еще работать и работать, и…

– Увы, – перебил его Моралес. – Вы ошибаетесь, амиго. Ваша работа здесь окончена, и, как ни жаль с вами расставаться, должен сообщить, что ваш рейс вылетает в Москву завтра утром.

– Но мой контракт…

– Ваш контракт расторгнут, Алехандро. Расторгнут автоматически, в связи с тем, что договор между нашими странами признан недействительным.

– Что?!

– Он противоречит нашему законодательству, амиго. Его подписание было незаконным, и нам, как, полагаю, и вам, еще предстоит разобраться, каким образом и по чьей вине это произошло.

Зрители, оживленно переговариваясь, спускались с трибуны. Забинтованный сеньор Гомеш отчего-то задержался; стоя у лестницы, он поблескивал в сторону беседующих Горобца и Моралеса темными стеклами солнцезащитных очков. «Черный орел», вздымая гусеницами пыль, уходил в дальний конец полигона, на исходную. Демонстрационный показ был окончен, как и работа группы российских инженеров в этой жаркой латиноамериканской стране. То, о чем только что уведомил Горобца сеньор Алонзо, называлось простым жаргонным словом «кидалово». В роли лоха, без которого не обходится ни одно подобное мероприятие, на этот раз выступила Россия, и в это, действительно, было трудно поверить: да как они осмелились?!

На смену растерянности и чувству ирреальности происходящего пришло холодное, злое спокойствие.

– Вы понимаете, что творите? – сквозь зубы осведомился Александр Андреевич. – Не надейтесь, что это пройдет вам даром!

– Не нужно усугублять ситуацию необдуманными высказываниями, амиго, – с улыбкой сказал Моралес. – Я все отлично понимаю. И что-то подсказывает, что ваша угроза – пустой звук.

Танк скрылся из вида за дальним выступом скалы. Публика в шитых золотом мундирах, оживленно гомоня, рассаживалась по машинам. Все было сказано, и Александр Андреевич, не дав себе труда попрощаться, почти оттолкнув торчащее на дороге забинтованное чучело в темных очках, стал торопливо спускаться по лестнице.

Отпустив водителя, генерал Моралес сам уселся за руль большого черного внедорожника с тонированными стеклами. В зеркале заднего вида маячил марлевый шар с нахлобученным сверху армейским кепи – голова сеньора Гомеша, который в создаваемом затемненными стеклами полумраке смахивал на Человека-невидимку еще больше, чем снаружи, при ярком солнечном свете. В замкнутом пространстве автомобильного салона явственно ощущался исходящий от него резкий запах каких-то медицинских препаратов, применяемых при перевязках.

Примерно в двух кварталах от президентского дворца машина свернула с правительственной трассы и, немного попетляв по второстепенным улицам, въехала в подземный гараж. Охранник в застекленной будке на въезде поспешно вскочил и, вытянувшись в струнку, отдал честь. Не обратив на него внимания, генерал повел внедорожник по винтовому съезду. Выложенные кафелем стены отражали звук работающего мотора, укрепленные на потолке люминесцентные лампы заливали спускающийся вниз плавной спиралью коридор мертвенным голубоватым светом. Очутившись на самом нижнем уровне, Моралес повел машину в дальний конец просторного подземного паркинга. Сейчас, в разгар рабочего дня, здесь было почти пусто, и можно было не бояться случайных свидетелей. Впрочем, генерал Алонзо Моралес не без оснований полагал, что бояться должен вовсе не он, а именно свидетели, которым лучше было не видеть того, что при крайне несчастливом стечении обстоятельств они могли бы здесь увидеть.

Сделав несколько поворотов, машина очутилась в глухом тупике – вернее, в месте, которое могло показаться таковым непосвященному. Взяв с приборной панели миниатюрный пульт, Моралес ткнул пальцем в кнопку, и то, что выглядело монолитной бетонной стеной, послушно повернулось на оси, открыв темный проезд. Как только машина миновала ворота, в тоннеле автоматически вспыхнул свет, а тяжелая стальная пластина ворот позади внедорожника начала медленно опускаться. Нажав на пульте другую кнопку, генерал деактивировал автоматическую охранную систему и прибавил газу. Покрытые рельефным узором бетонные стены быстрее побежали навстречу; справа промелькнула небольшая бетонная платформа со сложенным из мешков с песком пулеметным гнездом. Людей в гнезде не было, лишь похожий на тощего сторожевого пса пулемет, растопырив сошки и задрав к потолку тонкий черный хобот, охранял подземный тоннель. Хитро запрятанные в стенах, полу и потолке системы активной защиты, играючи способные превратить в груду закопченного металлолома бронетранспортер или даже легкий танк, молчали, никак себя не проявляя. Тоннель шел сложным зигзагом; это несколько затрудняло вождение, зато было очень удобно в смысле обороны: каждый поворот здесь обещал стать смертельной ловушкой для ворвавшегося в подземный коридор противника.

Ведя машину, генерал привычно думал о многих вещах сразу: о танке «Черный орел», о русских специалистах, о множестве насущных проблем и большой, глупой, насквозь проеденной коррупцией заокеанской стране, которую так ловко оставил с носом. О человеке с забинтованным лицом, что истуканом торчал на заднем сидении, он думал тоже. Грядущие внеочередные выборы президента, высокооплачиваемое светило пластической хирургии, в погоне за фантастическим гонораром примчавшееся в Венесуэлу из далекой Швейцарии, хорошо замаскированная известковая яма в одном из боковых ответвлений тоннеля, по которому они сейчас ехали, – все это каруселью вертелось в его мозгу, то и дело складываясь в мозаичные, никогда не повторяющиеся, как в калейдоскопе, картинки.

Генерал Моралес думал о том, что человек – раб привычки. Один привык литрами глушить крепкий черный кофе и выкуривать по две пачки сигарет в день, другой не мыслит себе жизнь без ежедневных десятикилометровых пробежек; кто-то вполне доволен, выбирая из мусорных баков гнилые объедки, а кто-то еще настолько привык к льстивым дифирамбам клюющих у него с ладони журналистов, что считает их искренним проявлением всенародной любви, а главное, уверен, что так будет всегда. Конечно, будет, а как же иначе, ведь он ко всему этому привык!

Машина миновала три пары массивных, способных выдержать прямое попадание тяжелого бронебойного снаряда автоматических ворот. За последними из них, наконец, обнаружились люди – трое вооруженных до зубов, гренадерского роста молодцов в камуфляже и малиновых беретах. Один из них держался за рукоятки крупнокалиберного пулемета, другой, расставив ноги на ширину плеч и держа поперек груди автомат, пятнистым изваянием застыл слева от шахты грузового лифта. Третий, в чине капрала, заглянул в машину, узнал сидящего за рулем генерала и, отчетливо козырнув, отступил в сторону. Моралес загнал внедорожник на платформу подъемника, и та сейчас же плавно пошла вниз.

Прибыв на последний подземный уровень, они вышли из машины, которая так и осталась стоять на платформе лифта. Здесь охраны уже не было. Человек остается человеком, сколько его ни дрессируй, пытаясь превратить в послушный, не рассуждающий и ни в чем не сомневающийся механизм. Даже у самого тупого исполнителя мозг достаточно сложен, что делает его способным на неожиданные выходки. Есть секреты, которые нельзя доверять никому, и места, в которые никого нельзя допускать. Роскошный пятизвездочный бункер, расположенный на глубине двадцати метров под президентским дворцом, был как раз таким местом. Солдаты, сторожившие шахту лифта, знали, что охраняют секретный правительственный объект особой важности, но не имели ни малейшего представления о его характере и назначении.

На стене обставленной удобной низкой мебелью гостиной беззвучно переливалась яркими красками большая плазменная панель; фальшивое окно в противоположной стене при невнимательном взгляде с некоторого расстояния создавало полную иллюзию нахождения в пентхаусе небоскреба.