Слепой. Живая сталь Воронин Андрей

– Станет Аморалес тебя спрашивать, – заметил Гриняк.

– Аморалес – это звучит, – сказал «провокатор». – Это вы хорошо придумали.

– Это не мы придумали, – вздохнул Сумароков, – это тезка твой, Саня Сердюк его так окрестил… Хорошо, беру свои слова насчет провокатора обратно. Но все равно непонятно, что ты предлагаешь. Чего мы добьемся, рассказав генералу твою сказочку?

– Возвращения на полигон, – сказал потерявшийся в Каракасе русский турист.

– А дальше?

– А дальше, Гриша, как в песне поется: на поле танки грохотали, – ответил вместо «Пушкина» Гриняк. – Согласно присяге. И, так сказать, во исполнение твоих многочисленных пожеланий.

– Нас извлекут из-под обломков, – словами из той же песни предрек Сумароков. – Но оттянуться успеем, причем по полной программе!

– Оттянетесь, – пообещал Глеб Сиверов. – А насчет обломков бабушка надвое сказала, это почти целиком будет зависеть от вас.

– Есть план? – оживился Сумароков.

– Нет, – саркастически ответил Глеб, – я за ночь проехал чуть ли не полстраны на угнанной машине только затем, чтобы насладиться общением с соотечественниками! Ну что, будем дальше обмениваться любезностями или потолкуем по существу?

– Потолкуем, – согласился Алексей Ильич Гриняк.

Сумароков молча кивнул, глядя на сбитый беспилотный аппарат. Беспилотник лежал, уткнувшись закругленным безглазым рылом в мелкую прозрачную воду, и течение слегка шевелило его, делая похожим на издыхающую крылатую рыбу. Где-то внутри серебристого обтекаемого корпуса была запрятана миниатюрная видеокамера, и Григорий Сумароков от души понадеялся, что она до сих пор продолжает работать, показывая оператору, засевшему где-то в безопасном месте – например, на борту самолета-разведчика, – захватывающую панораму каменистого дна и драматические сцены из жизни населяющих ручей рачков, личинок и прочей водоплавающей мелочи.

Доставая из-за пазухи украденную из полевой сумки майора Липы карту, Сумароков улыбнулся: жить прямо на глазах становилось веселее, и, судя по всему, это было только начало.

Глава 18

С громовым рокотом и свистом рассекая лопастями воздух, разрисованный камуфляжными разводами вертолет с эмблемой вооруженных сил Венесуэлы на борту шел над сельвой. Он летел, ни от кого не прячась, на небольшой высоте, и расстилающаяся под ним панорама лесистого плоскогорья напоминала рельефную топографическую карту, на которую неизвестный умелец наклеил кривые ленточки рек из серебристой фольги, неровные зеркала озер и окрашенную зеленкой губку, которая должна изображать растительность. То и дело земля вздыбливалась навстречу вертолету скалистыми выступами, и тогда сидящий рядом с пилотом генерал Моралес мог видеть стремительно скользящую по кронам деревьев и крошащимся каменным зубцам тень стальной стрекозы.

Генерал был мрачнее тучи. Денек у него выдался хлопотный и беспокойный. Вообще-то, будучи от природы человеком деятельным, сеньор Алонзо любил такую жизнь, в которой нет ни минуты не безделье и скуку. Чего он не любил, так это когда его водили за нос и отчитывали, как мальчишку, а за последние сутки ему с лихвой хватило и того, и другого.

Исчезнувший из-под носа у группы наружного наблюдения турист, американский резидент Дикенсон с его шитыми белыми нитками россказнями о какой-то мисс Спивак и привезенном из далекой России сувенире, русские танкисты, которые, вдоволь понежившись за казенный счет на государственной даче, вдруг решили, что вполне могут обойтись без механика-водителя – вся эта шайка вралей и мошенников вызывала у генерала крайнюю степень раздражения и желание пустить в ход свой любимый «смит-и-вессон». Те же чувства вызвал у сеньора Алонзо и временно исполняющий обязанности главы государства вице-президент, вздумавший с утра пораньше устроить ему выволочку по поводу состояния дел на заводе в Сьюдад-Боливаре. В чем-то этот мешок с трухой был, несомненно, прав. Завод работал в три смены, в стадии сборки на данный момент находились целых четыре новеньких, с иголочки, машины, которые некому было обкатывать, а ответственный за реализацию важнейшего оборонного проекта генерал Моралес до сих пор возился с типами наподобие этого Ицхака Вейсмана и ублажал окопавшихся на правительственной вилле русских саботажников.

Со всем этим следовало что-то делать, причем незамедлительно. В этом сеньор вице-президент был целиком и полностью прав. Но кто дал ему право повышать на генерала Моралеса голос?

Впрочем, полоса невезения, кажется, подошла к концу. Невообразимый клубок непрестанно громоздящихся друг на друга нелепиц понемногу начал распутываться. Это было хорошо, потому что сеньор Алонзо превосходно понимал: в таких делах, как это, нелепиц не бывает. И, если происходящее кажется тебе нагромождением глупых случайностей и дурацких совпадений, это может означать только одно: ты чего-то не понимаешь, и твое непонимание вот-вот обернется для тебя весьма тяжелыми последствиями. С того мгновения, когда ему доложили об исчезновении русского туриста, генерал Моралес чувствовал себя как человек, вынужденный драться с плотным мешком на голове, не видя противника и не зная, с какой стороны следует ожидать удара.

Теперь этот воображаемый мешок не то чтобы свалился совсем, но, фигурально выражаясь, прохудился, и сквозь образовавшуюся прореху сеньор Алонзо начал хоть что-то видеть. И он горячо и искренне благодарил всевышнего за то, что надоумил внять просьбе русских и, бросив все дела, посетить их на вилле. Как раз благодаря этой поездке, которую поначалу подумывал отложить, а то и отменить вовсе, генерал начал понемногу прозревать.

Он был зол на Гриняка и Сумарокова за то, что заставили его валять дурака, правдами и неправдами разыскивая третьего члена экипажа, в котором эти хитрецы, оказывается, вовсе не нуждались. Но генерал благоразумно воздержался от метания громов и молний: эти двое пока что были нужны ему буквально позарез, да и поднесенный ими подарок заслуживал того, чтобы отнестись к этой парочке с максимально возможным снисхождением. Когда придет время, он разом припомнит им все, но сейчас – о, сейчас он нуждался в этих людях не только как в инструкторах.

В целом их рассказ выглядел очередной нелепицей, но эта нелепица, в отличие от предыдущих, многое объясняла, а главное, была подтверждена фактами. Миниатюрный беспилотный самолет-разведчик с надписью «US Air Forces» на фюзеляже был налицо, и, какой бы неправдоподобной ни казалась история об удачно брошенном камне, налицо было и крыло, перебитое явно не пулей, а именно камнем. «Только не надо просить меня повторить бросок, – предупредив возникшее у сеньора Алонзо желание проверить эту байку на прочность, сказал младший член экипажа, Сумароков. – Случайно вышло, я и не целился даже – просто заметил, швырнул и попал. С вами так разве не бывало?»

С сеньором Алонзо такое, действительно, случалось – давно, в отрочестве. Как-то раз он битых полчаса швырялся камнями в установленную на верхушке придорожного столбика пустую пивную бутылку и ни разу не попал. А потом, отчаявшись и заскучав, перед уходом бросил последний кусок щебня – не примериваясь, от бедра, на авось, – и бутылка красиво, как от попадания револьверной пули приличного калибра, разлетелась вдребезги. Можно было допустить, хотя и с некоторой натяжкой, что и с Сумароковым в это утро произошло нечто подобное. А допустить это приходилось поневоле: в конце концов, вероятность того, что эти русские мошенники сами смастерили беспилотник только для того, чтобы сломать его и предъявить как доказательство своей неправдоподобной истории, была еще меньше.

Эта история, действительно, объясняла многое. Начав разбираться в ситуации, сеньор Алонзо остро пожалел о том, что, поддавшись эмоциям, подарил майору Суаресу чересчур быструю и легкую смерть. Этот недотепа заслуживал куда большего. С него следовало бы живьем содрать шкуру, искупать в уксусе и оставить на солнцепеке, чтобы смерть показалась ему желанным избавлением от мучений. Именно по его недосмотру погиб русский механик-водитель, и эта смерть дала двум оставшимся в живых членам экипажа возможность руками самого сеньора Алонзо послать весточку на родину: SOS, мы в беде!

Весточка была получена – правда, не теми, кому была адресована, а их давними конкурентами. Очевидно, кто-то из тех самых серьезных людей, к которым обратился генерал Моралес, не упустил возможности подзаработать деньжат и сообщил своим знакомым из американского посольства, что правящей верхушке Венесуэлы зачем-то понадобился танкист, да не какой придется, а именно русский и притом знакомый с последними российскими разработками в области танкостроения. Американцам, естественно, не составило труда сложить два и два, следствием чего и стало появление в окрестностях виллы беспилотного самолета-шпиона и прибытие в Каракас подозрительного русского туриста по имени Александр Пушкин.

Этот Пушкин допустил серьезную ошибку, вступив с русскими танкистами в контакт и сделав прямое предложение. Собственно, это была даже не ошибка как таковая, а обычное невезение: агент ЦРУ просто не мог знать, что столкнется с двумя твердолобыми ослами, до сих пор остающимися во власти химер, которыми им когда-то затуманили мозги на политзанятиях в танковом училище. Рассказывая о своей встрече с американцем, Гриняк и Сумароков выглядели донельзя удрученными, что, несмотря на серьезность ситуации, от души позабавило сеньора Алонзо. В отличие от своих собеседников, он не понаслышке знал две вещи: что ЦРУ – серьезная организация и умеет работать, и что, когда речь заходит о больших деньгах и международном престиже, государству, будь это Россия, Америка, Венесуэла или Конго, глубоко наплевать на своих подданных и их проблемы.

Оказавшись в сложной, запутанной ситуации, русские сделали выбор – с точки зрения здравого смысла неправильный, глупый и даже роковой, но зато целиком устраивающий генерала Моралеса. Они исходили из глубоко укоренившейся привычки считать Соединенные Штаты своим врагом, а свободолюбивый народ Латинской Америки – в частности, Венесуэлы – другом, забывая о том, что в бизнесе друзей не бывает. Их послала сюда Россия; они были люди военные и действовали по присяге, не замечая или не желая замечать, что дух ее в данном случае прямо противоречит букве. Присяга предписывает беспрекословно выполнять приказы, подразумевая, что начальству виднее, каким именно образом следует блюсти интересы родного государства. А начальство этих чудаков сейчас было озабочено только тем, как набить карманы и сберечь свою шкуру. После всего, что случилось, возвращение этой парочки на родину не было нужно никому, даже им самим, и, если бы они это поняли, у них появился бы шанс спастись и спокойно дожить до старости где-нибудь в Нью-Йорке, Чикаго или Сан-Франциско.

Теперь этого шанса у них не осталось. Покидая виллу, сеньор Алонзо приказал усилить уже и без того удвоенную охрану полигона и завода в Сьюдад-Боливаре. Коль скоро в ход пошли беспилотники и полевые агенты с широкими полномочиями и фантастически высокой квалификацией, можно было не сомневаться, что шило вылезло-таки из мешка. Это заставляло торопиться и нервничать, но генерал твердо верил, что после более или менее шумного скандала все закончится благополучно. Почему бы и нет? Взгляните на Северную Корею с ее ядерной программой, и вам многое станет ясно; прибавьте сюда Индию, постоянно грозящую Пакистану водородной дубиной, оглянитесь на Африку, по которой, вздымая красную пыль, носятся взад и вперед шайки оголтелых черномазых психов с АК-47, и вы поймете, какова на самом деле цена совету безопасности ООН с его многочисленными велеречивыми резолюциями.

Правда, шило вылезло из мешка слишком рано; что бы ни утверждал покойный команданте, Венесуэла еще не готова победоносно отразить масштабное вторжение империалистических интервентов. Если дойдет до прямой агрессии со стороны США, придется прибегнуть к запасному варианту. Мечта о власти над целой страной в этом случае так и останется мечтой, зато предусмотрительно размещенных в оффшорах по всему миру денег сеньору Алонзо Моралесу хватит на три жизни вперед.

На минуту генералом овладело почти непреодолимое желание сразу же по возвращении в Каракас спуститься в подземелье президентского дворца и сделать покойного команданте покойным по-настоящему, но он сумел взять себя в руки: эта маленькая приятная процедура по-прежнему могла подождать.

Сеньор Алонзо обернулся. Русских в салоне вертолета уже не было, их высадили в окрестностях полигона, где дожидался посланный специально за ними грузовик с вооруженной охраной. Их места заняли двое солдат в камуфляже и малиновых беретах. На полу у их ног, напоминая то ли крылатую ракету, то ли выловленную в каком-то подземном водоеме бледную безглазую рыбину, лежал сбитый беспилотник. Его сбили обыкновенным камнем; это сильно смахивало на анекдот, но генерал Моралес сейчас размышлял вовсе не о юмористической стороне дела: он думал, как поступить с этой штуковиной. Ему очень хотелось отнести этот сувенир в столичное бюро «Ассошиэйтед Пресс» и колотить им мистера Дикенсона по голове до тех пор, пока что-нибудь одно, или голова, или беспилотник, не развалится на куски. Он подозревал, что первым не выдержит легкий планер; кроме того, данное мероприятие – тоже, спора нет, весьма и весьма приятное – обещало стать не только бесполезным, но и очень рискованным. Доказательств того, что Дикенсон – обыкновенный шпион, и что запуск беспилотника – его рук дело, у генерала нет, а за покушение на своего официального представителя Америка раздавит его, как клопа. Как минимум, добьется его официальной отставки, которую этот отпрыск хромого осла, сеньор вице-президент, подпишет с превеликим удовольствием, а в худшем случае пришлет по его душу какого-нибудь очередного головореза наподобие этого Александра Пушкина.

Поднимать шум, нести беспилотник в американское посольство и демонстрировать его журналистам тоже бесполезно: американцы заявят, что это провокация, да еще и поинтересуются, что, по мнению генерала Моралеса, пытался разнюхать этот аппарат на территории виллы. Ответа они, конечно, не получат, зато журналистов эта тема может зацепить; щелкоперы начнут строить предположения, кто-нибудь аккуратно, в виде непроверенной версии, подбросит им правду, и тогда поднимется такой звон, что под угрозой может оказаться весь проект.

Решение было принято. Кашлянув в микрофон внутреннего переговорного устройства, чтобы привлечь внимание солдат, генерал указал пальцем сначала на беспилотник, а затем на дверь. Один из бойцов открыл дверь; другой, отворачивая лицо от ворвавшегося в нее тугого воздушного вихря, поднял легкий аппарат и выбросил за борт сначала его, а затем и обломок крыла.

Беспилотник падал, вращаясь, как сухой лист, наконец-то сделавшись похожим не на птицу или рыбу, а на то, чем являлся в действительности, то есть на сбитый самолет. Ударившись о верхушку какого-то дерева, он завалился набок, потерял второе крыло и скрылся среди колышущихся ветвей, спугнув стайку каких-то птиц. Солдат закрыл дверь, и пятнистая стальная стрекоза, заложив пологий вираж, выправила курс на уже недалекий Каракас.

* * *

На черном бархате неба, как разложенные в витрине ювелирной лавки бриллианты, сверкали крупные звезды тропиков. Они складывались в созвездия, рисунок которых был до головокружения непривычным, едва ли не пугающим. Глаз не особо сведущего в астрономии европейца мог бы отыскать среди них разве что Южный Крест, да и то лишь в том случае, если бы у европейца нашлось достаточно много времени и желания глазеть на небо, силясь найти в нем что-нибудь крестообразное. В начале второго десятилетия двадцать первого века среди европейцев, у которых хватило денег добраться до Латинской Америки, редко встретишь такого романтически настроенного ротозея. В такой же, если не большей, степени данное утверждение справедливо в отношении американцев, предпочитающих с наступлением темноты попеременно поглядывать то на полуголых танцовщиц в баре, то на донышко стакана, но никак не на звездное небо.

Звезды в наше высокотехнологичное, суетное и прагматичное время практически полностью утратили свое прежнее значение. Даже самые заядлые мечтатели уже не рассчитывают в обозримом будущем до них добраться; капитаны морских и воздушных судов нынче ориентируются в пространстве не по этим небесным маякам, а по подсказкам спутниковых навигаторов, и, если в бархатной тьме южной ночи чей-то голос негромко произносит: «Смотри, вон там Южный Крест!», – можно не сомневаться, что он принадлежит какому-нибудь сексуально озабоченному самцу, усыпляющему бдительность партнерши (или партнера) с намерением вскоре ею (или им) овладеть.

Повальное безразличие людей к звездам можно расценивать как наконец-то наступившую ответную реакцию на полнейшее ледяное равнодушие, которое звезды проявляли к человечеству на всем протяжении его истории. Как аукнется, так и откликнется; астрологи придерживаются по этому поводу иного мнения, и их легко понять: редкий сумасшедший станет плевать в колодец, из которого пьет, и испражняться в кастрюлю, из которой ест.

Загадочно мерцая в поднимающихся от разогретой за день земли потоках теплого воздуха, звезды со свойственной им философской отстраненностью наблюдали, как в распахнутые ворота заводской транспортной проходной, рыча дизельным двигателем, вползает мощный тягач с длинной, старательно укутанной брезентом грузовой платформой. Тягач прибыл из речного порта в Сьюдад-Гуаяна, где несколько часов назад пришвартовалась пришедшая по Ориноко со стороны побережья самоходная баржа. Груз, доставленный им на завод, был достаточно важным, чтобы его охраняли целых два набитых вооруженными до зубов солдатами джипа.

Если бы звезды дали себе труд запомнить такую ничего не значащую мелочь и сочли необходимым с кем-нибудь ею поделиться, они могли бы рассказать, что тягач доставил из порта привезенные сначала морем, а затем по реке длинные стальные трубы, подозрительно смахивающие на танковые орудия. Звезды видели, как их выгружали из трюма баржи и бережно укладывали на платформу тягача; в отличие от грузчиков и вооруженной охраны, звезды видели еще кое-что любопытное, но, как обычно, не стали вмешиваться в людские дела, предоставив событиям идти своим чередом.

Пройдя проверку, которая сегодня была куда более придирчивой, чем обычно, тягач въехал на территорию вагоностроительного завода. Джипы охраны остались снаружи: здесь, внутри тщательного охраняемого периметра, в них уже не было необходимости, да и солдаты, которые в них ехали, не имели допуска, соответствующего установленному на объекте уровню секретности.

Преодолев последний короткий отрезок пути, тягач остановился под длинным навесом, где его уже поджидала стоящая на рельсах мотодрезина с подъемником и пустой грузовой платформой. Не по-здешнему молчаливые и расторопные грузчики живо сняли брезент и приступили к перегрузке. Стрела подъемника плавно поворачивалась из стороны в сторону, переправляя длинные, маслянисто поблескивающие в свете прожекторов орудийные стволы с прицепа на платформу. По контрасту со слепящим сиянием сильных галогенных ламп тьма за пределами освещенного пространства казалась густой и угольно-черной, как китайская тушь. Поэтому бесшумно отделившаяся от днища прицепа и тенью скользнувшая за угол грузового пандуса человеческая фигура осталась никем не замеченной. Этому немало способствовали черный, как тьма тропической ночи, комбинезон и густо нанесенный на лицо грим того же цвета. Со стороны этот человек мог показаться похожим на японского ниндзя, но при ярко выраженном сходстве имелись и отличия: описываемый персонаж, во-первых, не являлся японцем, а во-вторых, был безоружен. При нем не было даже перочинного ножа, и вовсе не потому, что бесшумно скользящий во тьме черный призрак причислял себя к пацифистам: просто сегодня он охотился на крупную дичь и не собирался размениваться на такие мелочи, как снятие часовых и перестрелки с охраной.

Что он действительно собирался сделать, так это попасть в плен, но – не сразу и по возможности живым, что было бы довольно затруднительно, устрой он беготню со стрельбой на территории тщательно охраняемого стратегического объекта.

Кроме того, разжиться достойным упоминания оружием, которое могло бы выручить не в случайном столкновении с уличными грабителями, а в стычке с элитным армейским подразделением, ему было негде. Чужак в чужом краю, он поневоле больше полагался на голову и простое человеческое везение, чем на огнестрельное оружие. Когда-то давно, в юности, он прочел, что оружие способно сыграть со своим владельцем злую шутку, заставив его чувствовать себя всесильным хозяином положения, от поступи которого содрогается земля, и все живое в страхе бросается врассыпную. В подавляющем большинстве случаев это ощущение всесилия – просто опасная иллюзия; прежде чем пустить оружие в ход, нужно очень трезво и тщательно оценить свои шансы на победу. А если шансов заведомо нет ввиду отсутствия оружия, человек поневоле становится предельно осторожным и старательно избегает ситуаций, в которых его могли бы запросто укокошить, волоки он на себе хоть весь ассортимент крупного оружейного магазина.

Позже, когда юность давно осталась в прошлом, вычитанную в приключенческом романе истину подтвердили опытные инструкторы в закрытой школе. Истина эта справедлива, в основном, для не нюхавших пороха и не получивших специальной психологической подготовки новичков, говорили они, – но забывать о ней все равно не стоит. Глеб Сиверов таких вещей не забывал никогда; кроме того, он сам по себе являлся достаточно грозным оружием, чтобы не особенно переживать по поводу отсутствия за пазухой любимого «Стечкина».

Железнодорожная платформа, на которую перегружали орудийные стволы, наверняка направлялась в подземный сборочный цех. Именно туда стремился попасть Глеб; платформа обещала стать почти идеальным транспортным средством, но садиться в этот следующий до нужной станции автобус было рано: у Слепого еще остались незаконченные дела на поверхности.

Перед тем как совершить партизанскую вылазку с проникновением на охраняемую государственную дачу на побережье, Глеб довольно долго колебался и раздумывал, решая, стоит ли эта овчинка выделки. Но в конце концов решил, что стоит: втроем они действительно могли управиться с работой намного быстрее, а главное, качественнее, чем он сделал бы это в одиночку. А время, как и прежде, решало многое. Федор Филиппович был объявлен в розыск и находился на нелегальном положении, готовиться к экспедиции в Латинскую Америку по-настоящему, всерьез было некогда. Где-то жили и работали люди, которые проектировали и строили завод в Сьюдад-Боливаре, и Глеб допускал, что большинство из них до сих пор живы и здоровы; где-то почти наверняка хранилась проектная документация, которая позволила бы обойтись без общения с этими людьми. Но мотаться по Москве, разыскивая этих людей и эти бумаги, не было времени, а застрявшие в Венесуэле танкисты, предположительно, могли знать, в какой именно точке обширной заводской территории расположен подземный сборочный цех.

На резидента ЦРУ в Каракасе Дикенсона в этом плане надежды было мало. Он получил от своего руководства приказ оказать Глебу посильную помощь и при встрече был само дружелюбие, очень напомнив этим своего московского коллегу мистера Боба. Но обольщаться на его счет, разумеется, не стоило: он был офицер разведки и работал не на Москву, а на Вашингтон; в этом деле он приходился Глебу случайным попутчиком, и попутчик этот был сильно себе на уме.

Он не столько давал информацию, которой, скорее всего, не владел, сколько пытался вытащить ее из собеседника. Глеб отнесся к его ухищрениям с полным пониманием и даже сочувствием, однако откровенничать с ним не стал: дружба дружбой, а табачок врозь.

Интерес американцев к вагоностроительному заводу в Сьюдад-Боливаре представлялся вполне закономерным. Простой здравый смысл подсказывал, что стране, в которой нет достойной упоминания сети железных дорог, такой завод нужен, как кашалоту мобильный телефон. О том, что на самом деле представляют собой Уралвагонзавод и его основная продукция, в наше время известно любому, кто не ленится время от времени читать новости в интернете или хотя бы смотреть телевизор. Чтобы это знать, не нужно оканчивать разведшколу, и участие в реализации амбициозного проекта молодой боливарианской республики специалистов именно этого предприятия, естественно, не могло не встревожить дядюшку Сэма.

Поначалу американцев наверняка беспокоила в основном перспектива незапланированного и резкого обострения конкуренции на латиноамериканском рынке торговли оружием. Но, когда стараниями генерала Моралеса, поднявшего на ноги чуть ли не всех, сколько их есть на свете, вербовщиков, в узких кругах распространилась информация о том, что Каракасу нужен специалист, знакомый с Т-95, тревога осведомленных лиц из штаб-квартиры в Лэнгли значительно усилилась и приобрела гораздо более конкретные и зловещие очертания, чем раньше. Соответственно, усилился и интерес ко всему происходящему в Сьюдад-Боливаре и его окрестностях – в частности, на объекте с кодовым названием «Гнездо орла». Отбирать у сержанта Камински медаль Конгресса не стали, но уже было окончательно ясно, что наградили его за услугу, оказанную противнику – попросту говоря, за то, что с риском для жизни помог Моралесу подсунуть ЦРУ дезинформацию.

Нет худа без добра; если бы не вся эта возня, Глебу пришлось бы потратить массу времени и усилий на то, чтобы отыскать запертых на вилле Гриняка и Сумарокова. Он до сих пор не знал, что Федор Филиппович наплел улыбчивому мистеру Бобу, насколько близко подошел к черте, отделяющей оперативную игру от государственной измены, но подозревал, что достаточно близко: терять генералу было нечего, да и выбора у него, можно сказать, не осталось: или действуй по обстановке, или сложи лапки и иди на дно, вот и весь выбор.

Как бы то ни было, танкистов Дикенсон и его коллеги нашли – как обычно, использовав для этого нехитрого дела явно избыточную техническую мощь, которой в последнее время начали все чаще заменять интеллект. Наметившаяся тенденция лишний раз подтверждала тот общеизвестный факт, что миром правят деньги. Специалисты крупных компаний, не покладая рук, трудятся над созданием все новых и новых видов вооружения и технических приспособлений, призванных сделать процесс истребления себе подобных максимально легким, комфортным и безопасным для истребителя. Делается это с единственной целью: заработать как можно больше денег. Министерство обороны, ссылаясь на неспокойную международную обстановку, добивается от правительства постоянного увеличения расходов на военные нужды, и запуганное правительство безропотно отдает столько, сколько требуют военные. А поскольку в США бюджет разворовывают чуточку скромнее, чем в России (а может быть, он у них просто настолько большой, что после того, как все вдоволь наворовали, еще что-то остается), выделенные средства приходится осваивать, покупая у компаний-разработчиков все новые и новые электронные штучки-дрючки.

То, что куплено за большие деньги, грех не использовать, и в результате там, где хватило бы одного-двух опытных оперативников и скромной суммы на карманные расходы, в воздух поднимаются целые тучи беспилотных самолетов-разведчиков. Часть их неминуемо гибнет; по ходу дела выясняется, что один из аппаратов был сбит из примитивнейшей рогатки, и специалисты крупных корпораций, потирая руки, садятся за разработку нового устройства с улучшенными характеристиками и повышенной устойчивостью к попаданиям из самодельной рогатки. Спустя какое-то время и энное количество проданных военным новых, улучшенных моделей кто-нибудь придумает, как защитить начиненный мудреной электроникой планер от пистолетной пули, сохранив при этом малый вес и летные качества. Потом изобретут что-нибудь еще более хитроумное и дорогостоящее, и конца этому не будет до тех пор, пока не наступит всеобщее полное изобилие, и деньги не отомрут за ненадобностью. А изобилие не наступит до тех пор, пока человечество тратит львиную долю того, что зарабатывает, на создание, закупку, а потом и утилизацию оружия, которое ему, человечеству, нужно, как рак прямой кишки. Это замкнутый круг, и вырваться из него можно, только очень сильно поумнев.

Впрочем, в данном случае цель действительно оправдывала средства: Дикенсон разыскал русских танкистов, а каким способом он это сделал, какой урон нанес госбюджету США, Глеба не особенно интересовало. Зато сами танкисты в полной мере оправдали его надежды: они не только горели желанием задать жару местным ловкачам, но и подсказали Глебу, где искать подземный цех.

По их словам, убитый в нелепой драке на полигоне механик-водитель обладал редким даром ориентации в пространстве. После экскурсии на завод и посещения сборочного цеха он с уверенностью утверждал, что точно знает, где тот расположен. И теперь, стремительной сгорбленной тенью перебегая освещенные прожекторами участки, Глеб действовал именно по его подсказке. При этом он отлично сознавал, что во многом полагается на авось: покойный Сердюк мог ошибаться, а то и намеренно говорить неправду – неважно, просто так, для придания своей персоне дополнительного веса в глазах коллег, или в соответствии с чьими-то инструкциями. Последнее тоже не исключалось: с учетом характера командировки, в которую отправлялся экипаж испытателей Уралвагонзавода, кого-то из них могли счесть небесполезным завербовать.

Сейчас думать об этом было уже поздно. Боковым зрением уловив ослепительный блеск прожекторного луча, Глеб боком скользнул в тень за углом какой-то кирпичной будки и замер там, дыша через раз. По гладким стальным рельсам, что поблескивали в паре метров от его укрытия, заскользили яркие световые блики, слуха коснулись рокот мотора и неторопливый металлический перестук колес. Маневровый тепловоз притормозил у стрелки, пронзительно свистнув; где-то клацнул контакт, лязгнула переведенная стрелка, громыхнули буфера, и короткий состав из тепловоза, единственного пассажирского вагона и порожней грузовой платформы снова пришел в неторопливое движение.

Когда он проезжал мимо, Глеб отчетливо рассмотрел высунувшегося из окна кабины усталого машиниста с прилипшим к нижней губе тлеющим окурком. На голове у него была белая пластмассовая каска, а сам машинист, несмотря на густые и пышные черные усы, что подковой охватывали подбородок, выглядел совсем молодым. Это лишний раз напомнило, что кадрам опытных железнодорожников в этой стране просто неоткуда взяться, и Глеб мысленно пожал плечами: в самом деле, желая замаскировать предприятие по сборке современных танков, ребята могли бы придумать что-нибудь поумнее.

В тот момент, когда с укрытием Сиверова поравнялся идущий первым в сцепке вагон, машинист, как по заказу, скрылся в кабине. Одним стремительным броском преодолев открытое пространство, Глеб запрыгнул на буфер между вагоном и платформой. Задняя торцовая дверь тамбура не то что не была заперта – она просто отсутствовала, позволяя во всех подробностях разглядеть запыленное и изрядно замусоренное нутро пустой железной коробки. Все было логично: от своих скрывать нечего, они и так в курсе, а с воздуха, тем более с орбиты, такую мелочь, как пустой дверной проем, не очень-то и разглядишь.

По полу медленно перемещались косые четырехугольные пятна света, проникавшего в вагон через запыленные окна. Никакой звукоизоляцией здесь, естественно, даже не пахло, пустой железный кузов усиливал стук колес, как гитарная дека, и ощущение было такое, словно Глеба угораздило забраться в большую жестяную бочку, по которой кто-то неравномерно, но сильно колотил молотком. Оставленная каким-то злостным нарушителем трудовой дисциплины пустая бутылка с рокотом перекатывалась от стены к стене; бутылка была пузатая, темного стекла – не иначе, из-под рома. Глебу подумалось, что в этом нет ничего удивительного: здесь, на поверхности, настоящей работой, похоже, и не пахло, а для имитации бурной трудовой деятельности вовсе не обязательно быть трезвым, как стекло.

Лязгнув буферами, состав остановился. Глеб услышал доносящиеся со стороны тепловоза голоса сцепщиков; локомотив снова свистнул и, судя по звуку мотора, начал удаляться. Сиверов осторожно выглянул в окно, но то, что он там увидел, нисколько не походило на конечный пункт назначения. Снова послышались голоса, говорившие по-испански, свистнул тепловоз, и звук мощного двигателя опять начал приближаться, теперь уже сзади. Глеб сообразил что к чему, почти одновременно с очередным мощным, грубым толчком, который едва не сбил его с ног – машинист то ли и впрямь был совсем неопытный, то ли не считал необходимым церемониться с металлическими муляжами: железо – не пассажиры, жаловаться не станет!

Состав тронулся. Теперь тепловоз не тащил его за собой, а толкал сзади – видимо, в отстойнике для так называемой готовой продукции не было места для маневра, и его совершили снаружи, на просторе.

– Катится, катится, голубой вагон, – пробормотал Глеб Сиверов под лязгающий перестук колес, что доносился из-под голого железного пола.

Вагон был не голубой, а темно-красный, но он действительно катился, и, посмотрев вперед, Глеб увидел конечную точку маршрута – глухие железные ворота отстойника, около которых на ярко освещенном прожекторами пятачке, расставив ноги на ширину плеч и привычно положив руки на казенники автоматов, торчали двое солдат в камуфляже и сдвинутых набекрень малиновых беретах.

Глава 19

Краткость – сестра таланта. Однажды знаменитый сказочник Ханс Кристиан Андерсен укладывал спать своего младшего сынишку. «Папа, расскажи сказку!» – капризно потребовал тот. «С удовольствием, малыш, – ласково ответил знаменитый сказочник. – Устраивайся поудобнее и слушай. Крибле, крабле… Все, мля. Спи, мля».

Денек нынче выдался не то чтобы очень трудный или тяжелый, но до того насыщенный событиями, что к вечеру было по-настоящему трудно поверить, что начался он, как полагается, утром, а не неделю или даже месяц назад. В половине девятого утра они завтракали на просторной каменной террасе с видом на море и не без удовольствия изучали особенности дизайна опорно-двигательного аппарата горничной Долорес, сдержанно грустя по поводу еще одного пропащего, убитого без цели и смысла дня. А потом понеслось: водопад, Александр Сергеевич с рогаткой, сбитый американский беспилотник, велосипед сержанта Лопеса, переполох, поднявшийся на вилле, когда они принесли туда потерпевший крушение летательный аппарат, крики в телефонную трубку, объяснение с хмурым Моралесом, вертолет, полигон…

Моралес даже не думал скрывать, что относится к рассказанной ими истории с недоверием, особенно в той ее части, которая касалась внезапной перемены планов и столь же внезапно вспыхнувшего желания незамедлительно, не дожидаясь прибытия нового водителя, вернуться к работе. Но откровенно липовый тезка великого поэта не ошибся в прогнозе: под давлением обстоятельств «Аморалес» проглотил свое недоверие, даже не попросив водички, чтобы запить. Его можно было понять: производство в Сьюдад-Боливаре набирало обороты, мало-помалу приближаясь к проектной мощности, а в его распоряжении до сих пор не было ни одного грамотного механика-водителя, который сумел бы, как минимум, вывести «Черного орла» из цеха, не наломав дров. О специалистах по управлению навигационными приборами и огнем не приходилось даже говорить, а о том, чтобы навербовать их в России, хотя бы на время, в качестве инструкторов, «Аморалесу» и его компании следовало поскорее забыть – уж очень сильно они там наследили, чтобы теперь обращаться к бывшим партнерам за помощью.

«После такого кидалова, – высказался по этому поводу Сумароков, – в эту их Венесуэлу еще лет десять ни одного нашего танкиста не выпустят. Прямо на границе в аэропорту будут спрашивать: где служил? Ах, в танковых! Тогда свободен. Домой иди, телевизор смотри – может, Венесуэлу твою покажут… А ты где работаешь, уважаемый? На Уралвагонзаводе? Домой, домой – вагоны строить, чай с вареньем хлебать. Так что мы с тобой, Алеша, в настоящий момент на всю страну самые ценные, уникальные специалисты штучной выделки».

«Ты особо-то не заносись, – одергивал его Алексей Ильич. – В том, что один человек построил, другой всегда разобраться сумеет, если у него в черепушке мозги, а не рисовая каша с черносливом. Тем более что наш «девяносто пятый», хоть и новый, а все ж таки танк – как был танком, так танком и остался. А танком управлять, когда чуток пообвыкнешь, дело нехитрое, ему при большом желании даже медведя обучить можно. Мы с тобой на волоске висим, Гриша, и ты, будь добр, об этом не забывай. Не дразни ты его, Аморалеса этого, а то ведь плюнет на все и шлепнет собственной рукой!»

«Так все равно ведь шлепнет, – возражал Сумароков. – Сперва выжмет все, что сумеет, а потом шлепнет, чтоб никому его военную тайну не открыли…»

Если Моралес в общем и целом повел себя вполне предсказуемо, то на полигоне их поджидали сюрпризы – как ни странно, по большей части приятные. Людей здесь по вполне понятным причинам почти не было, осталась лишь контролирующая занятый полигоном участок ущелья охрана. На смену брезентовой армейской палатке, в которой они обитали раньше, пришел довольно уютный балок, в котором имелись даже кондиционер и портативный телевизор. Но главным сюрпризом стал танк, который, укрытый брезентом, стоял там, где они его оставили, под навесом из уже заметно обтрепавшейся и выгоревшей на солнце маскировочной сети. После драки, в которой погиб Сердюк, навес перенесли метров на двести, и товарищи, не сговариваясь, старательно избегали смотреть туда, где он стоял раньше. Они даже не знали, где местные похоронили младшего члена экипажа. Моралес сказал, что тело предано земле с воинскими почестями, но кто б ему поверил?

Машину они проверили первым делом. Перед тем, как отбыть на своем вертолете в столицу, генерал обещал, что первая группа курсантов прибудет не позднее завтрашнего утра. «На рассвете», – сказал он, и в этом, по крайней мере, можно было не сомневаться: в том, что касалось повседневной жизни полигона – расписания работы, сроков поставки горючего, продовольствия, запчастей и боеприпасов, – его превосходительству смело можно было верить. Поскольку группа местных танкистов должна была появиться на полигоне прямо с утра пораньше, затеянная Гриняком проверка не вызвала у охраны ни малейшего подозрения. Танк был просто предметом, который эти парни сторожили, экипаж к нему прилагался, а как они там взаимодействуют, что делают, никого не интересовало до тех пор, пока «орел» оставался на своем месте под навесом.

Двигатель был исправен, уровень масла и охлаждающей жидкости в норме; солярки в баках плескалось километров на сто хода («Хватит с головой, – заметил Сумароков, – уйти дальше все равно не дадут»), а отсек для боекомплекта к удивлению экипажа оказался набит под завязку. Видимо, тот, кто остался здесь за главного после отстранения от дел проштрафившегося Липы, от нечего делать занимался поддержанием танка в полной боевой готовности.

Судя по некоторым признакам, попытки самостоятельно освоить сложную науку управления напичканным электроникой современным боевым аппаратом все-таки прекратились не до конца: кто-то явно пробовал оружие, в том числе и пушку, о чем свидетельствовала появившаяся на противоположном краю ущелья свеженькая, с пылу, с жару каменная осыпь. В нескольких метрах от осыпи, перекосившись на спущенных шинах, стоял покрытый ровным слоем желтовато-белесой пыли грузовик – армейский «Урал» повышенной проходимости с выбитыми стеклами, помятой кабиной и изодранным в клочья тентом, остатки которого печально свисали с покореженных, погнутых, торчащих вкривь и вкось стоек. Осыпь при этом выглядела основательно развороченной, из нее торчало несколько ломов, у скалы стояли и валялись лопаты. Сумароков предположил, что эта осыпь и покалеченный грузовик в течение некоторого времени составляли одно целое, и что было это совсем недавно – возможно, буквально вчера, а то и сегодня утром. «Черти безрукие, – заключил он тоном, каким ставят неутешительный диагноз. – Их счастье, что Аморалес этого не видел!»

Прикончив поздний ужин и выкурив напоследок по сигаретке, они отправились на покой. Под потолком шелестел, нагнетая в спальный отсек балка холодный воздух, кондиционер, снаружи доносились стрекот каких-то насекомых, протяжные жутковатые крики ночной птицы, да изредка – хруст мелких камешков под ногами неторопливо прохаживающегося взад-вперед часового.

Перед ужином Сумароков битый час обследовал балок на предмет скрытых камер и микрофонов, но так ничего и не нашел. Это, по его мнению, не означало, что микрофонов нет, но Гриняк, которому лень было простукивать стены, ползать под низкими складными кроватями и ковырять ногтями обшивку, его успокоил. Все на свете имеет конец, в том числе и слежка за людьми, сказал он. Тут, на полигоне, русского никто не знает, а прибор, способный без проводов транслировать поступивший с микрофона сигнал в Каракас или хотя бы в Сьюдад-Боливар, должен иметь весьма солидные размеры. А с учетом того, что полигон расположен на дне довольно глубокого ущелья, понадобилась бы еще как минимум одна радиомачта, не заметить которую было бы трудновато. У них тут сплошная секретность, и что получится, если они затеют эту бодягу с радиотрансляцией? Да ничего, кроме демаскировки! Американцы внимательно прослушивают эфир, а зачем Аморалесу надо, чтобы они слушали нас? А если тут упрятана какая-нибудь хреновина, которая работает на запись, так это на здоровье: завтра нас тут так или иначе уже не будет.

– Вот именно – так или иначе, – невесело вздохнул Сумароков. – Слушай, а чего его ждать, утра? Утром сюда нагонят целый батальон этих латинос, и на кой ляд нам сдалось с ними воевать?

– Уговор дороже денег, – сидя на кровати и стаскивая брюки, напомнил Гриняк.

– Уговор… – недовольно проворчал Сумароков. – Этот твой Александр Сергеевич, наверное, цыган, уж больно ловко он нам глаза запорошил. Как загипнотизировал, ей-богу! Обо всем договорились, а кто он такой на самом деле есть, толком даже не спросили.

– Будто и так не ясно, – сказал Гриняк.

– А что тебе ясно? Мне вот, например, ни черта не ясно! Может, он и в самом деле цээрушник, откуда ты знаешь?

– Знаю, – с уверенностью сказал Алексей Ильич. – Цээрушник действовал бы по-другому, и уговор у нас с ним получился бы другой. Ты понимаешь, о чем я. Наша коробочка, как ни крути, секретная военная разработка. Все знают, что она есть, смотрели ролики в интернете, а некоторые так и на показах бывали, видели своими глазами. Ну и что? Танк и танк, а что у него внутри, чем он от других танков отличается и, главное, почему, как оно там работает – поди знай! Нет, Гриша, кабы этот парень работал на ЦРУ, Ми-6 или любую другую разведку, кроме нашей, он бы нас с тобой в другую сторону толкал. Я бы сказал, в прямо противоположную.

– Можно подумать, наши лучше, – непримиримо пробурчал Сумароков. – Все они одним миром мазаны! Им же на нас наплевать с высокого дерева, мы же для них просто расходный материал наподобие патронов к пулемету или, там, графитовой смазки – попользовался, выкинул и забыл. Наши… Где они нынче наши? Ты для меня свой, Санька был свой, а остальные – извини-подвинься. Корочки, которые у него в кармане, ни черта не значат. Что с того, что он, скажем, с Лубянки? Когда и кому это мешало на две стороны работать?

– Баламут ты, Григорий, – укладываясь, объявил Гриняк. – Ну вот что толку впустую языком молоть? Допустим, я тоже не в восторге – и от Пушкина этого, и от его плана. Ну и что с того? У меня, лично, лучшего плана нет. А если у тебя такой имеется, не ходи вокруг да около, поделись с народом. Ну?

– Да нет у меня никакого плана, – вздохнул Сумароков. – Откуда? Тоже мне, нашел стратега… Просто помирать неохота.

– А ты не помирай, Гриша, – посоветовал Алексей Ильич. – Ты живи и радуйся. Вот откатаем завтра прощальное показательное выступление и – домой…

– К теще на блины, – подсказал Сумароков. – Ей-ей, не знаю, что лучше. Вернее, хуже.

– Баламут, – убежденно повторил Гриняк. – Свет гаси и, это… крибле, крабле…

Сумароков снова вздохнул, вспомнив Сердюка, который обожал рассказывать анекдот про знаменитого датского сказочника, хлопнул ладонью по выключателю и повалился на койку. Некоторое время он еще ворочался, шурша простынями, скрипя деревянным каркасом и что-то неразборчиво ворча, потом затих, и через минуту балок уже содрогался от его богатырского храпа.

Алексей Ильич еще немного полежал на спине, глядя в темноту и думая о завтрашнем дне, но вскоре уснул и он. Теперь они храпели дуэтом. Издаваемые ими звуки, похожие на рокот двух работающих вразнобой дизельных движков, были отчетливо слышны снаружи. Если бы их мог услышать генерал Моралес, они окончательно убедили бы его в том, что русские ничего не замышляют: так храпеть могут только люди с чистой совестью. Но храп танкистов слышал только прохаживающийся по лагерю часовой, который по этому поводу ничего не думал, а просто люто завидовал тем, кто, в отличие от него, в этот глухой полуночный час мог спокойно дрыхнуть, а не бродить под открытым небом с автоматом на шее, отмахиваясь от москитов.

* * *

Перед воротами короткий состав снова остановился, лязгнув буферами и издав еще один требовательный свисток. Капрал в сдвинутом на правую бровь малиновом берете шагнул навстречу тепловозу, требовательно подняв ладонь. Вторая ладонь сжимала рукоятку висящего на плече автомата, указательный палец находился в предписанном уставом положении – поверх предохранительной скобы, в непосредственной близости от спускового крючка. Два солдата, вооруженные, помимо автоматов, сильными ручными фонарями, ловко вскарабкались в кабину тепловоза и приступили к осмотру; еще двое, по одному с каждой стороны, остались стоять сбоку от рельсов, держа состав под прицелом. Так выглядели принятые по приказу генерала Моралеса усиленные меры безопасности; здесь и сейчас они являлись простой формальностью, но полученный приказ выполнялся неукоснительно: в карауле стояла гвардия, и этим сказано абсолютно все.

Пройдя тепловоз насквозь, заглянув в каждый уголок и не обнаружив посторонних, группа досмотра взялась за вагон. Для начала солдаты заглянули под днище, осветив его фонарями, затем поднялись по лесенкам и через расположенные в разных концах вагона двери прошли внутрь. Длинное, лишенное внутренних перегородок помещение просматривалось насквозь; сойдясь посередине, солдаты обменялись замечаниями по поводу валяющейся на полу бутылки из-под рома, после чего один из них, поддев длинным проволочным крючком, поднял крышку расположенного под днищем багажного ящика. Железный ящик был пуст – как, впрочем, и следовало ожидать. С грохотом и лязгом уронив крышку на прежнее место, солдат с крючком махнул рукой напарнику, и оба двинулись к выходу.

Когда лучи их фонарей зашарили по железному днищу пустой грузовой платформы, откуда-то из-под потолка вагона на пол мягко, как большая кошка, спрыгнул человек в черном комбинезоне и с замазанным черным гримом лицом. Упав на корточки, он пару секунд оставался в этом положении, вслушиваясь в доносящиеся снаружи голоса. Установленные на гребне ограды сильные галогенные прожекторы заливали площадку перед воротами беспощадно ярким белым светом. В вагоне из-за них тоже было намного светлее, чем хотелось бы, и Глеб искоса, с неудовольствием поглядывал на целых две свои тени, одинаково глубокие и темные, что лежали на пыльном замусоренном полу у его ног, под тупым углом расходясь в разные стороны.

Говорящие на чужом непонятном языке голоса снаружи звучали спокойно, буднично, из чего следовало, что трюк из репертуара человека-паука прошел незамеченным. Гвардия гвардией, а особенности национального менталитета в карман не спрячешь: по мнению Глеба, осмотр вагона был проведен из рук вон безалаберно и небрежно – вот именно, спустя рукава. Впрочем, возмущаться по этому поводу и, тем более, указывать солдатам на допущенный просчет было не в интересах Глеба: прояви они должную бдительность, он сейчас валялся бы на этом самом месте в луже собственной крови, свободно покидающей тело через многочисленные пулевые отверстия.

Осмотр порожней платформы не занял много времени. Прежде чем дать команду машинисту тепловоза, начальник караула что-то спросил у проверявших состав солдат. Там, у водопада в окрестностях правительственной дачи, Глеб потратил минут десять, чтобы выслушать из уст Сумарокова и запомнить небольшой набор самых необходимых испанских слов. Ему почудилось, что капрал помянул вагон; после короткого отрицательного ответа последовал взрыв начальственного возмущения; слов Глеб не понимал, но он достаточно долго общался с военными, чтобы вникнуть в смысл сердитой тирады начальника караула без помощи переводчика.

Ворча, как побитые псы, солдаты снова поднялись в вагон и исправили оплошность, старательно осветив фонарями потолок. Потолок как таковой отсутствовал; лучи яркого света пробежались по уже тронутым ржавчиной поперечным балкам каркаса, скользнули по округлому жестяному горбу крыши и убрались. Получив доклад о том, что вагон проверен повторно и действительно пуст, как ему и полагается, удовлетворенный капрал махнул рукой. Металлические створки ворот, дрогнув, разошлись в стороны, тепловоз свистнул и толчком сдвинул состав с места. По грязному железному полу пустого вагона опять поползли косые четырехугольники света, которые заметно потускнели, когда короткий поезд, миновав ворота, вкатился на территорию отстойника.

Вагон еще двигался, когда железная крышка багажного ящика сдвинулась в сторону, и из открывшейся прямоугольной ямы в полу выбрался безбилетный пассажир. Аккуратно вернув крышку на место, он переместился к окну и, осторожно выглянув наружу, осмотрелся.

Ничего интересного он не увидел. То, что проплывало за покрытым толстым слоем пыли стеклом, напоминало обычный вагонный отстойник железнодорожного депо или запасные пути узловой станции – бесконечные ряды пустых вагонов и платформ, какие-то кирпичные строения с высокими, во всю стену, окнами с частым переплетом, рельсы, навесы, стрелки…

После очередного толчка, опять едва не сбившего Глеба с ног, состав остановился. Послышался грохот сцепного устройства, и сквозь пустой дверной проем в заднем торце вагона Сиверов увидел медленно удаляющийся маневровый локомотив. В незапамятные времена у него был знакомый, который в подобных случаях любил приговаривать: «Станция Березай, кто приехал – вылезай!» Глеб не знал, почему ему вдруг вспомнилась эта присказка – наверное, на радостях, поскольку, ввиду спонтанности его нынешних действий, «Березай» для него мог наступить гораздо раньше запланированного срока – у ворот отстойника, а то и на транспортной проходной завода.

Такое с ним случалось и раньше – нечасто, но все-таки случалось. Когда занимаешься тем, что называется «действовать по обстановке», некоторым людям, и таких немало, твои действия могут показаться неоправданно рискованными, необдуманными и даже безумными. В этом, бесспорно, что-то есть, потому что невозможно обдумать то, чего не знаешь, о чем не имеешь ни малейшего представления. Что же до риска, безумия и всего прочего, то, и это тоже бесспорно, намного благоразумнее и безопаснее сидеть дома на диване и смотреть телевизор, чем бегать ночью по каким-то расположенным за тридевять земель вагоностроительным заводам, рискуя схлопотать пулю. И Глебу оставалось только сожалеть, что он не относится к категории граждан, которые могут позволить себе сидеть на диване, твердя: что сделано, то сделано и не может быть переделано. Или, как говорили в детском саду, рыбка передом плывет, а назад не отдает.

Когда тепловоз удалился на безопасное расстояние вместе со своими фарами и прожекторами, Глеб спрыгнул с подножки вагона на коротко хрустнувший гравий насыпи. Локомотив въехал в длинное строение с высокими окнами, похожее на ремонтный цех железнодорожного депо. Оттуда послышался приглушенный лязг буферов, но, вопреки ожиданиям Глеба, выезжающего из ворот тепловоза он так и не увидел. Слабеющее гудение мотора и перестук колес вскоре окончательно смолкли. Все было ясно: состав ушел под землю, чтобы по замаскированному тоннелю вернуть часть «готовой продукции» в фальшивый сборочный цех. Это, помимо всего прочего, означало, что здание с высокими окнами не представляет для Глеба Сиверова никакого интереса: ему туда не надо.

Определить, куда ему надо, оказалось чуточку сложнее. Над головой по-прежнему мерцали крупные звезды тропиков, но они вряд ли могли помочь Глебу найти дорогу. В вышине, соперничая со звездами, рдели красные позиционные огни на заводских трубах, над которыми белесыми султанами стояли подсвеченные снизу дымы: построенный российскими специалистами завод работал даже ночью, продолжая крепить обороноспособность молодой республики и чье-то материальное благосостояние. Земля под ногами едва ощутимо вздрагивала, и эти толчки сопровождались чуть слышным тяжелым уханьем, как будто где-то неподалеку работал гидравлический молот или мощный пресс. Это действительно было недалеко – если покойный Сердюк не ошибся и не соврал, прямо у Глеба под ногами. Оставалось только найти способ спуститься в подземелье и воочию убедиться в его правоте.

Выбравшись из лабиринта вагонов и платформ, он увидел еще одно здание – вернее, просто железобетонный каркас, прикрытый сверху легкой кровлей из профилированного металла. Судя по тому, что виднелось внутри, крыша здесь служила защитой не столько от дождя, сколько от нескромных взглядов сверху. Похожее на вкопанный глубоко в землю гигантский церковный орган скопление толстых асбестовых труб наверняка представляло собой внешний выход мощной вентиляционной системы, обеспечивающей приток свежего воздуха – куда, догадаться было несложно. С той стороны доносилось ровное басовитое гудение, ясно дающее понять, что Глеб напрасно трудился, таская с собой моток прочного нейлонового шнура со стальной кошкой на конце. Могучие промышленные вентиляторы работали на всю катушку, и о заманчивой идее проникнуть на подземный завод через вентиляционные трубы следовало поскорее забыть, если только он не хотел попасть туда в виде мелко порубленного мясного фарша.

Должен был существовать какой-то другой способ. Затаившись в тени, Глеб терпеливо ждал. Он не ошибся в расчетах: часовой с автоматом поперек живота появился в поле его зрения менее чем через минуту. Он вышел из темноты на освещенный прожектором участок, продефилировал мимо похожей на снятый с колес строительный вагончик будки, что приткнулась к подножию асбестового органа, и прежде, чем снова скрыться в темноте, задрал голову и помахал кому-то рукой. Посмотрев в ту сторону, Глеб увидел еще одного солдата, который, держа под мышкой снайперскую винтовку, прохаживался по плоской крыше соседнего строения.

Точный адрес подземного цеха можно было считать установленным: грубо выполненные муляжи вагонов и грузовых платформ вряд ли стоят того, чтобы их так тщательно охраняли. Присутствие снайпера, как и всей остальной вооруженной гопкомпании, здесь, в самом сердце тщательно охраняемого по всему периметру объекта, прямо указывало еще и на то, что старания Глеба привлечь к своей персоне как можно больше внимания не пропали даром: его превосходительство генерал Алонзо Моралес был не на шутку обеспокоен и занял глухую круговую оборону.

Часовой вернулся через две минуты. Глеб дал ему совершить еще один обход, чтобы убедиться, что он патрулирует участок в одиночку, без напарника, и сосредоточил внимание на снайпере. Когда тот отвернулся и исчез из вида за парапетом, откочевав на противоположный край крыши, Сиверов покинул укрытие и одним броском пересек освещенное пространство.

Дверь строительного вагончика оказалась незапертой. Проскользнув в нее, Глеб очутился в слабо освещенном проникающими через пыльное зарешеченное окошко отблесками прожекторных лучей тесном голом помещении. У стены напротив двери стояла грязная деревянная скамья; к стене над скамьей была приколочена вешалка, на которой поблескивали три пластмассовые каски – две белые и одна красная. Глеб надел красную; висящее на стене пыльное зеркало беспристрастно засвидетельствовало, что в сочетании с покрывающим лицо черным гримом этот аксессуар сделал его неотличимо похожим на поднявшегося из забоя после рабочей смены шахтера. Что делает шахтер на танковом заводе, было непонятно, и Глеб решил временно считать себя не Александром Сергеевичем Пушкиным, а его предком – арапом Петра Великого Ибрагимом Петровичем Ганнибалом.

За пыльным окошком опять прошагал часовой, и Глеб услышал, как он насвистывает какую-то сложную, печальную мелодию. Когда свист и звуки шагов затихли в отдалении, Глеб приоткрыл расположенную справа от входа дверь и боком проскользнул в соседнее помещение. Ровный гул вентиляционной системы многократно усилился; здесь горели неяркие лампы, и Глеб сразу закрыл дверь, чтобы снайпер на крыше, заметив свет, раньше времени не поднял тревогу.

Как и рассчитывал, он очутился на верхней площадке лестницы, которая марш за маршем уходила в глубь кажущейся бездонной вертикальной шахты. Ухающие удары гидравлического молота стали слышнее, решетчатый стальной настил под ногами вибрировал и гудел, как резонатор, лишний раз подтверждая, что Глеб находится на правильном пути.

Глеб вынул из кармана мобильный телефон и включил его. Аккумулятор был заряжен под завязку, аппарат находился в зоне действия сети. Отправляя пустое SMS-сообщение на номер мистера Дикенсона, Глеб мимоходом подивился тому, как быстро летит время, и какими семимильными шагами движется технический прогресс. В начале карьеры Слепого для того, что он сейчас задумал, понадобилась бы специальная аппаратура с громоздким аккумулятором, теперь же ему вполне хватало простого бытового прибора, который в наше время имеется почти у каждого человека. Беспечное человечество редко задумывается о грозной разрушительной силе, заключенной в его давно ставших привычными игрушках. Наверное, мало кто представлял, что можно натворить посредством одного звонка по мобильному телефону, пока президент независимой Ичкерии Джохар Дудаев, вздумав поболтать с кем-то из своих сподвижников, в ответ на простое нажатие клавиши не получил точечный ракетный удар.

Сообщение ушло. Глеб старательно очистил память аппарата, удалив оттуда номер американца. Он знал, что, если дело дойдет до официального расследования, толку от этой предосторожности не будет никакого; впрочем, если дойдет до официального расследования, ему, Глебу Сиверову, будет уже все равно. Удаление номера было тем, что американцы называют «foolproof». В буквальном переводе это означает «простой, не портящийся от неумелого обращения», но чаще данное слово переводят как «защита от дурака». Глебу вовсе не улыбалось, чтобы какой-нибудь мастер по обслуживанию вентиляционных систем, затеяв внеурочную ночную проверку своего сложного хозяйства и случайно наткнувшись на этот телефон, набрал единственный значащийся в памяти номер и услышал что-нибудь вроде: «Дикенсон у аппарата».

Став ногами на перила, он пристроил телефон поверх жестяного вентиляционного короба, постаравшись сделать это так, чтобы он не соскользнул вниз от вибрации. Полдела было сделано, и рассчитывать теперь оставалось только на две вещи: что Дикенсон не проспал сообщение, и что у него хватит порядочности сдержать свое обещание и немного подождать.

Кажущаяся бездонной шахта на поверку оказалась не такой уж и глубокой. Спускаясь в нее, Глеб на глаз оценил толщину перекрытий. Толщина была солидная, но Глеб не собирался расстраиваться по поводу того, что не мог изменить. Кроме того, он помнил, что в этом деле его союзниками выступают американцы, склонные к гигантомании во всем, от рекламы пончиков и рабочих объемов двигателей внутреннего сгорания до нанесения ракетно-бомбовых ударов. Заставь дурака богу молиться – он и лоб расшибет, гласит народная мудрость; Глеб надеялся, что союзники и на этот раз не изменят своим привычкам, и немного опасался, что они могут начать молиться преждевременно и с такой энергией, что, того и гляди, прошибут насквозь планету Земля.

Очутившись на нижнем уровне, он толкнул железную дверь и очутился в выложенном зеленоватым кафелем коротком коридоре. Вдоль стены под низким потолком тянулся жестяной короб вентиляции; справа, из-за поворота коридора, доносилось ставшее отчетливым и громким уханье пресса, которому вторили визг вгрызающихся в металл абразивных кругов, частый перестук отбойных молотков и треск сварочного аппарата.

Углядев дверь с табличкой, на которой красовалось условное изображение мужской фигуры, Глеб нырнул туда. В туалете было пусто, светло и чисто. Положив каску на пол, Сиверов пустил в умывальнике воду, набрал в горсть жидкого мыла и старательно удалил с лица и рук сажу, которой воспользовался за неимением настоящего грима. Придирчиво осмотрев себя в зеркале и убедившись, что отмылся полностью, без огрехов, он быстро стянул черный комбинезон, под которым обнаружились основательно замызганные белые тропические брюки и пестрая рубашка навыпуск – тот самый наряд, в котором он ускользнул из-под носа у группы наружного наблюдения. Не хватало только дурацкой панамы, которая где-то потерялась и по которой Глеб нисколько не скучал.

Пригладив ладонью влажные после умывания волосы, он нацепил темные очки, вышел в коридор и, более нигде не задерживаясь, проследовал в цех.

То, что он увидел, мало отличалось от точно такого же цеха Уралвагонзавода. На главном конвейере стояло четыре машины, пребывающих на различных стадиях сборки. На глазах у Глеба мостовой кран скользнул по направляющим, бережно неся откуда-то из дальнего конца цеха танковую башню без орудия. Быстро сориентировавшись, Сиверов направился к виднеющейся поодаль небольшой группе людей в белых касках, один из которых что-то энергично втолковывал остальным.

Смуглый латиноамериканец, который обрабатывал болгаркой сварные швы на корпусе крайнего танка, опустил инструмент и застыл, смешно разинув рот, когда мимо него непринужденно продефилировало привидение в белых штанах. Другой толкнул локтем товарища, который при виде незнакомца откровенно европейской наружности отложил отбойный молоток и принялся тереть грязными кулаками глаза, будто и впрямь принял незваного гостя за галлюцинацию. Глеб шел вперед, и там, где он проходил, работа прекращалась, как по мановению волшебной палочки. Преодолевая искушение обернуться, чтобы посмотреть, не следует ли за ним по пятам молчаливая толпа с ломами и кувалдами наперевес, он преодолел остаток пути и, похлопав по плечу человека, который так увлекся процессом отдачи распоряжений, что остался единственным, кто не заметил чужака, старательно проговорил заученный наизусть испанский текст:

– Меня зовут Александр Пушкин. Немедленно свяжите меня с генералом Моралесом. Это срочное дело государственной важности, и, если вы сейчас же не позвоните сеньору Алонзо, вас ждут большие неприятности.

И поднял руки над головой, с широкой дружелюбной улыбкой капитулируя перед набежавшей охраной в малиновых беретах.

Глава 20

Армейский джип, за рулем которого в гордом одиночестве восседал его превосходительство генерал Моралес, пулей пронесся по цеху, распугивая зазевавшихся рабочих, и резко остановился у подножия лестницы, что вела на балюстраду, куда выходили двери кабинетов инженерно-технического персонала. Отстранив кинувшегося навстречу начальника смены, который вознамерился, было, помочь ему выйти из машины, сеньор Алонзо легко соскочил на рубчатые чугунные плиты пола, расправил плечи, вздернул подбородок и отрывисто спросил:

– Где он?

В выражении его лица не было ни малейшего намека на ту легкость, которая сквозила в его движениях; напротив, сейчас это отмеченное печатью жгучей латиноамериканской красоты лицо казалось тяжелым, как чугунная баба, которой ломают кирпичные стены, и одного взгляда на него начальнику смены хватило, чтобы проглотить заготовленную пространную речь, ограничившись коротким:

– Там. Заперт в кабинете сменного мастера.

Подняв голову, генерал посмотрел в указанном направлении и увидел маячащую в одном из выходящих на балюстраду окон фигуру в пестрой распашонке. Заметив его движение, фигура приветливо помахала рукой. Сеньор Алонзо сумел сдержаться и даже не скрипнул зубами: этот явно издевательский жест практически ничего не добавил к общей абсурдной картине происходящего. Резким отрицательным движением головы дав понять, что сопровождающие ему не нужны, генерал поднялся по лестнице и кивнул вытянувшемуся в струнку при его появлении солдату, который караулил хлипкую фанерную дверь кабинета.

Гвардеец отпер замок, который взрослому мужчине ничего не стоило выбить одним ударом ноги, и генерал переступил порог.

Исчезнувший в Каракасе русский турист, который уже сидел за столом с дымящейся сигаретой в зубах, даже не подумал оторвать зад от единственного в помещении стула. При виде его нагло ухмыляющейся физиономии сеньору Алонзо немедленно захотелось вынуть «смит-и-вессон» и разнести ее вдребезги, как гнилую тыкву. Он допускал, что в скором времени, возможно, именно так и поступит, но сначала нужно было узнать, что у этого типа на уме.

– Кто вы такой? – отрывисто спросил он. – Какого дьявола означает весь этот цирк?

– Но абла эспаньол, – с варварским акцентом сообщил русский и непринужденно стряхнул пепел с сигареты прямо на стол. – Зато вы, насколько я знаю, недурно владеете русским. Вы ведь Моралес, верно?

– Да, это мое имя, – сдерживаясь, по-русски ответил генерал. – А ваше? Кто вы и с чем пожаловали?

– Я Пушкин, – с улыбочкой, прозрачно намекающей на степень правдивости данного утверждения, сообщил турист, – Александр Сергеевич. А с чем я пожаловал, во многом зависит от вашего поведения, амиго. Мне поручено действовать по обстановке, а обстановка, насколько я вижу, не блещет.

– Боюсь, проникновение сюда было последним вашим действием, – сказал генерал. – Я имею в виду, самым последним, что вы сделали в этой жизни.

– Как всякий живой человек, я тоже этого опасаюсь, – объявил рассевшийся за столом наглец. – Но, если вы тверды в своем намерении меня убить, выслушайте добрый совет: вы сэкономите кучу сил, нервов и времени, а заодно и патрон тридцать восьмого калибра, прострелив не мою, а свою собственную голову. Потому что, если через полтора часа меня не увидят в условленном месте, ваша манера разъезжать с ветерком в открытой машине приведет вас к такому же концу, какой постиг Джона Кеннеди. Кстати, вы очень правильно поступили, что сразу приехали сюда. Реши вы хорошенько выспаться перед нашей встречей, я бы вас точно не дождался.

Он согнул указательный палец, спустив воображаемый курок, и дернул рукой, имитируя отдачу, после чего вынул изо рта окурок и энергично раздавил его об крышку стола – вернее, прямо об лежащую на столе ведомость.

– Не обращайте внимания, – дружелюбным тоном посоветовал он и смахнул испорченную ведомость на пол, – все равно эта бумажка уже никому не пригодится. Очень скоро от этого места не останется камня на камне.

– Вы слишком много на себя берете, – холодно сообщил сеньор Алонзо. – Не думайте, что меня можно испугать пустыми угрозами.

– Почему же пустыми? – возразил Глеб Сиверов. – Вы не господь бог, не император Латинской Америки и даже не президент Венесуэлы, а самый обыкновенный мошенник в генеральском мундире. Причем мошенник настолько бесталанный, самонадеянный и глупый, что ухитрился практически полностью провалить верное, прибыльное дело. Вы сидите по уши в выгребной яме и до сих пор даже не подозреваете об этом. А между тем вонь, которую вы подняли, уже распространилась по всему свету, достигнув и Москвы, и Вашингтона. Вас обвели вокруг пальца два обыкновенных танкиста, один в чине майора, другой – капитана, а вы продолжаете корчить из себя шишку на ровном месте!

– Может быть, вы перестанете, наконец, говорить загадками? – еще холоднее осведомился сеньор Алонзо. – Для человека, у которого есть ко мне не терпящее отлагательств дело государственной важности, вы слишком много болтаете языком, а информации не даете.

– Зато вы по части информативности давно переплюнули крупнейшие новостные агентства мира, – заявил Глеб. – Как вы могли поверить, что два опытных танкиста, два испытателя с огромным стажем работы неспособны заменить обыкновенного механика-водителя? И кто, скажите на милость, надоумил вас устроить им экскурсию в этот цех? Всего две небольшие, казалось бы, ошибки, и что мы имеем?

– Кто это – «мы»? – надменно уточнил генерал Моралес.

– Меня прислал ваш российский партнер, – сказал Глеб, – господин Полунин. Не надо округлять глаза, Моралес, вы отлично знаете, кто такой Рудольф Витальевич Полунин, и вряд ли он, договариваясь с вами, пользовался псевдонимом или услугами третьих лиц. Во всяком случае, будь это так, он бы меня предупредил…

– Гм, – сказал сеньор Алонзо. – Ну, предположим, что мне известно имя этого господина. И что же он поручил мне передать?

– Передать? Кроме того, что вы болван, пожалуй, ничего. Я пришел за документацией по «Черному орлу», амиго. Отдайте мне ее, и я, так и быть, позволю вам и дальше коптить небо – так долго, как это у вас получится.

– Документацию? Только и всего?

– Ваша ирония неуместна, Моралес. Повторяю, вы провалили дело. Благодаря вашей самоуверенной тупости американцам теперь известно не только то, какую продукцию на самом деле выпускает этот завод, но и точное местоположение подземных цехов. Им известно, что в действительности представляет собой объект под кодовым названием «Гнездо орла», вы своими руками рассекретили собственную дезинформацию. Вы конченый человек, амиго, и все, что вам осталось, это бежать настолько далеко и быстро, насколько сумеете. Через несколько дней, часов, а может быть, и минут это место подвергнется ракетному удару, и документация, которую еще можно выгодно продать, просто-напросто превратится в пепел.

– И только на этом основании я должен вот так, запросто, отдать ее вам?

– Вам она точно не пригодится, – заверил Глеб. – Новый завод вы, лично, не построите, да и вообще… Вообще, амиго, единственный способ не отдать мне эти бумаги состоит в том, чтобы меня убить. А о последствиях этого поступка вы уже предупреждены: троньте меня пальцем, и вы труп, которому не нужна ни документация по Т-95, ни деньги, которые за нее можно получить. Словом, выбор за вами, и он невелик: либо вы отдаете бумаги, и мы расстаемся друзьями, либо вы их не отдаете, и тогда вы – покойник. Возможно, я тоже, но разве вам от этого легче? Ну давайте, зовите ваших головорезов! Что они торчат там, как семейка подосиновиков?

– Подосиновиков?

– Это такой гриб с красной шляпкой, – объяснил Глеб. – Когда гриб совсем молодой, и шляпка еще не раскрылась, она очень похожа на глубоко натянутый красный берет.

– Будьте вы прокляты, – пробормотал сеньор Алонзо. – Может быть, вас и в самом деле пристрелить?

– Как хотите, – сказал Сиверов. – Только решайте поскорее. Я не шутил, когда говорил об угрозе ракетно-бомбового удара. Как знать, возможно, ракеты уже на подлете!

– Они не посмеют, – без особенной уверенности сказал генерал.

– Это почему же? – удивился Слепой. – А что, если не секрет, их остановит? Чем вы их напугаете, чем накажете – подадите в суд? Швырнете в Обаму ботинком? Расскажете всему миру, какой именно объект они уничтожили?

– Не понимаю, зачем вам нужны эти бумаги, – проворчал сеньор Алонзо. – Можно подумать, они существуют в единственном экземпляре!

– Нет, конечно, не в единственном, – согласился Глеб. – На том же Уралвагонзаводе, если поискать, наверняка найдется парочка копий. Но кто станет этим заниматься? И зачем так рисковать, когда есть ваш экземпляр, который, повторяю, вам абсолютно не нужен и вот-вот погибнет?

– А с чем останусь я?

– С опытным образцом на полигоне, который тоже можно продать, и недешево. Кроме того, я уполномочен предложить вам десять процентов выручки от продажи документации.

– Десять процентов – это мизер, – заметил генерал.

– Во-первых, не такой уж это и мизер. Во-вторых, вы, на мой взгляд, не заработали и его. А в-третьих, если вам угодно торговаться, позвоните Рудольфу Витальевичу и говорите на эту тему с ним. Я – простой исполнитель, мое дело забрать бумаги и доставить их… не важно, куда именно.

– Не понимаю, – объявил генерал. – У вас концы с концами не сходятся. Если вас прислал Руди, зачем понадобилась эта эскапада в Каракасе? Зачем вы проникли на завод? Подозреваю, что и на вилле под видом агента ЦРУ тоже побывали вы. Зачем?

– Что вы заладили, как попугай – зачем, зачем?.. А что бы вы предприняли, если бы я прямо в день прилета в Венесуэлу пришел к вам и потребовал бумаги? Как минимум, посадили бы меня за решетку и стали промывать мозги, теряя драгоценное время. Да, я побывал на вилле и убедился, что танкисты дважды вас обманули: первый раз, когда убедили, что не могут работать без третьего члена экипажа, и второй, когда сообщили побывавшему на вилле человеку Дикенсона все, что им известно о заводе.

– Кстати, а для чего вы сами встречались с этим американцем?

– Чтобы привлечь ваше внимание к себе и отвлечь его от тех, кто сейчас дожидается меня у всех заводских проходных. Когда мы с вами выедем с завода на вашем джипе, они просто зачехлят прицелы и тихо, мирно разойдутся кто куда. А если вы покажетесь один, завтрашние газеты напечатают ваш некролог. Как видите, все очень просто, амиго! Политик должен уметь проигрывать. А вы проиграли, как бы трудно и неприятно ни было вам это признать. Не берите слишком близко к сердцу, займитесь лучше подготовкой к предстоящим выборам. Вы ведь наверняка метите в президенты, а живой президент, согласитесь, намного лучше, чем мертвый мошенник, убитый из-за собственной жадности, потому, что не захотел отдать добычу, которая ему самому не нужна.

– По-моему, вы блефуете, – сказал сеньор Алонзо, задумчиво вертя в пальцах незажженную тонкую сигару.

Глеб вздохнул. Его превосходительство как в воду глядел, но информировать его об этом никто, естественно, не собирался.

– А вы проверьте, – посоветовал он. – Это ведь так просто! Штуковина, которая выглядывает из кобуры у вас на животе, отлично подходит для такой проверки. Кто предупрежден, тот вооружен, с этим не поспоришь. Допускаю, что, совершив это безумство, вы сумеете выбраться с территории завода живым и вывезти документацию до того, как американцы превратят это местечко в груду дымящихся обломков. Это не так уж сложно сделать, достаточно просто подняться на поверхность и вызвать бронеавтомобиль с вооруженным эскортом. Ну, и что дальше? Так и будете прятаться по бетонным норам, пока вас не отыщут и не возьмут к ногтю, как Саддама или бен Ладена? В этом случае вы не получите вообще ничего. Вы всего лишитесь – и денег, и надежды стать президентом, и даже своего нынешнего поста. Потому что, согласитесь, невозможно руководить официальной государственной структурой, одновременно прячась от всех на свете! И не надейтесь, что сможете отсидеться и вернуться к нормальной жизни, когда уляжется пыль. Эта пыль не уляжется, Моралес. Ваш российский партнер в этом деле выступает как частное лицо, не связанное необходимостью соблюдать законы и оглядываться на общественное мнение. Возможности у него самые обширные, память долгая, а руки, как видите, достаточно длинные, чтобы достать вас в любой точке планеты. И он уже достаточно зол, чтобы послать за вами небольшую, но зато очень, очень профессиональную армию. Не надо злить его еще сильнее, амиго. Вам самому не кажется странным и зловещим то обстоятельство, что он не попытался уладить с вами этот вопрос по телефону, а сразу прислал оперативную группу? Подумайте хорошенько, генерал! В вашем случае поговорка любителей покера верна как никогда: пас – не ошибка. Даже если я блефую, вы не потеряете ничего, кроме стопки чертежей, которые, повторяю, вам уже ни к чему. Самостоятельно вы этот завод восстановить не сумеете, а Россия, не говоря уже об Америке, вам помогать не станет – один раз уже помогли, и такой опыт, поверьте, способен кое-чему научить даже наших чиновников.

Генерал закурил свою сигару и, наконец, сел – за неимением другой посадочной площадки, на край стола, вполоборота к собеседнику. Глеб расценил это как добрый знак: его превосходительство пребывал в явной и притом весьма глубокой задумчивости. Все действия, предпринятые Глебом на протяжении последних двух суток, были направлены, в основном, на то, чтобы ввергнуть сеньора Алонзо в это состояние. Игра была рискованная, но она привела к желаемому результату: после всех этих фокусов с необъяснимыми исчезновениями в одном месте и столь же необъяснимыми появлениями в другом голословные, ничем не подкрепленные угрозы Сиверова звучали уже не так легковесно, как могли бы. Кажется, генерал поверил, что ему противостоит не одиночка, а целый отряд опытных профессионалов, присланный в Венесуэлу специально по его генеральскую душу. На тот свет он явно не торопился, ему было за что держаться на этом, и его задумчивость выглядела красноречивее любых заявлений. Если бы он был уверен в себе, он бы ни о чем не стал думать, а просто приказал бы своим бойцам взять Глеба за штаны и отправить в допросную камеру, где пленнику так или иначе развязали бы язык. Но он колебался, и его осталось лишь немного подтолкнуть.

Глеб решительно поднялся из-за стола, со скрежетом отодвинув стул.

– Время вышло, амиго, – сообщил он. – Сидеть, наблюдая, как вы боретесь с жадностью, и ждать, когда на голову начнут рушиться плиты перекрытия, – занятие не по мне. Тем более мне не улыбается быть похороненным заживо в вашей компании – если сразу не раздавит, вы, того и гляди, попытаетесь употребить меня в пищу. Поэтому – думайте. Я буду ждать вас около кабинета секретной части в течение пяти минут с этого самого мгновения. – Он посмотрел на часы, демонстративно не замечая того, как правая ладонь сеньора Алонзо скользит по направлению к кобуре. – Время, генерал!

– Все-таки вы чересчур много себе позволяете, – отстегивая ремешок, который удерживал револьвер в открытой кобуре, убежденно произнес генерал. – Часовой!

Дверь немедленно открылась, и шагнувший через порог гвардеец с автоматом наизготовку очутился нос к носу с безоружным тезкой великого русского поэта. Глеб аккуратно взялся за ствол автомата, отведя его в сторону, и еще аккуратнее, чтобы не покалечить, ткнул солдата двумя пальцами в шею под подбородком. Гвардеец с шумом обрушился на пол, и его превосходительство, едва успевший до половины вытащить револьвер из кобуры, обнаружил себя глядящим в дуло автомата. Открывшееся его взору зрелище было завораживающим, но не сказать, чтобы приятным.

– Ну? – с насмешкой сказал Глеб и с лязгом отшвырнул автомат в угол. Моралес до конца вынул револьвер и прицелился Сиверову в лоб. – Ну?! – требовательно повторил тот, и мощное оружие, способное на бегу остановить африканского буйвола, опустилось.

– Ваша взяла, – сказал сеньор Алонзо. – Но документы вы получите, только когда я удостоверюсь, что мне ничто не угрожает.

– Да на здоровье, – великодушно согласился Глеб и, зевнув, посмотрел на часы. – Дайте команду эвакуировать завод, и пойдемте в закрома. Надо поскорее с этим кончать, вы меня дьявольски утомили.

* * *

В затянутом маскировочной сетью, перекрещенном едва различимыми в темноте паутинными нитками тросов небе мерцали крупные, мохнатые звезды тропиков. На востоке небо уже начало светлеть, предвещая скорый восход солнца, но со дна ущелья этого было не разглядеть. Здесь все еще царила глубокая ночь, и солдат, заступивший на пост в этот глухой предутренний час, отчаянно зевал и едва перебирал заплетающимися спросонья ногами. У моряков это время называется «собачьей вахтой»; солдат, за всю свою жизнь не прочитавший и двух книжек, этого выражения не знал, но, когда он, совершив все предписанные уставом караульной службы формальности, двинулся по маршруту, на языке у него вертелось что-то именно в этом роде.

Принимая пост, он поинтересовался у своего предшественника, как там русские. «Храпят», – ответил тот, и на его смуглом лице ясно читалось удовольствие от того, что очень скоро, буквально через пару минут, то же самое можно будет сказать и о нем.

Расставшись с начальником караула, который, дымя сигаретой, отправился досматривать нарезанный кусками по количеству ночных смен сон, часовой двинулся в обход охраняемого участка. Миновав замершую под навесом из маскировочной сети, укутанную в брезент бесформенную тушу танка, он ненадолго остановился, чтобы справить малую нужду. Стало легче, но ненамного – желание свернуться калачиком прямо на песке и уснуть, по крайней мере, не прошло и даже не ослабело. Оглядевшись, не видит ли кто, часовой нырнул за угол балка, в котором поселили русских танкистов, и вынул из нагрудного кармана униформы пачку сигарет. Курение на посту, естественно, строго воспрещено, но неужели будет лучше, если он в буквальном смысле уснет на ходу и рухнет лицом в землю прямо посреди маршрута? Рухнет и останется лежать, оглашая ущелье храпом и дожидаясь, пока его в таком виде обнаружит начальник караула… Нет, сеньоры, это будет не лучше, а хуже, причем, поверьте, намного, чем маленькое, никем не замеченное нарушение устава!

Чиркнуло колесико зажигалки, в темноте расцвел старательно прикрытый ладонями робкий оранжевый огонек. Он почти сразу погас, и во мраке зарделась красная точка тлеющей сигареты. Первая после сна затяжка ударила по бронхам, как кузнечный молот, мигом прогнав сон и взбодрив лучше самого крепкого кофе. Рядовой затянулся снова, жалея, что в сигарете не марихуана, и напомнил себе с утра наведаться в радиорубку и узнать у радиста новости о ходе предвыборной кампании. Он приходился однофамильцем одному из семи кандидатов в президенты, Николасу Мадуро, и поставил месячное жалованье на то, что тот победит. Сейчас, втихомолку покуривая в кулак за углом жилого вагончика, он уже немного жалел о своей горячности. Шансы у двух основных кандидатов приблизительно равные; что изменится для него, лично, в случае победы или поражения однофамильца, рядовой Мадуро представлял слабо, а терять месячное жалованье было жаль. Кроме того, в последнее время в некоторых газетах начали проскакивать упоминания о каком-то потерянном, а теперь вдруг нашедшемся брате покойного команданте, который будто бы заявил каким-то журналистам о своем намерении принять участие в президентской гонке. Рядовой Мадуро газет не читал ввиду нелюбви к этому занятию и удаленности нынешнего места службы от киосков со свежей прессой, но слухи ходили разные, и сослуживцы все чаще подначивали его по поводу уже почти наверняка проигранного жалованья. И в чем-то они, увы, были правы: если бежавший из застенков американской тюрьмы Гуантанамо родной брат команданте выдвинет свою кандидатуру на голосование, результат предсказать несложно.

Густой, теплый и душистый воздух тропической ночи дрожал от пения цикад, в звездном свете над головой хаотично, как несомые ураганом хлопья черного пепла, порхали возвращающиеся с ночного промысла летучие мыши. Выкурив сигарету примерно до половины, часовой неожиданно осознал, что именно уже на протяжении нескольких минут беспокоит его даже чуточку сильнее, чем президентские выборы: в балке, за углом которого он притаился, царила мертвая тишина. Сменщик сказал, что русские храпят, и это наверняка не было обычной фигурой речи: как умеют храпеть гости из далекой загадочной России, рядовой Мадуро слышал собственными ушами, поскольку заступал на этот пост далеко не впервые.

Редкий человек храпит всю ночь напролет; кроме того, танкистов могла одолеть бессонница. Тем не менее, часовой поспешно затоптал окурок и, обойдя балок, приблизился к входной двери. Он толком не знал, что именно ожидает увидеть – распахнутую дверь, кровь на песке, следы поспешного бегства, – но увиденное его немного успокоило: дверь была плотно закрыта и даже заперта на ключ, в чем он убедился, осторожно подергав ручку.

Кристо Мадуро, естественно, не являлся воплощенным идеалом военнослужащего, каким его представляют себе сочинители уставов и армейских правил внутреннего распорядка. Но солдатом он был неплохим, в должных пропорциях сочетая в себе лень, разгильдяйство, храбрость и верность долгу. Сеньоры начальники, от капрала Фернандо до генерала Моралеса, могут сколько угодно твердить, что между выкуренной на посту сигаретой и государственной изменой почти нет разницы. На самом деле это не так, и они сами об этом прекрасно знают, иначе в армии без расстрела не проходило бы не то что дня, но, пожалуй, даже и часа. Все, в том числе и строгое соблюдение устава, хорошо в свое время и на своем месте, и хождение в уборную строевым шагом выглядит так же нелепо, как спящий в полдень посреди полкового плаца пьяный в стельку унтер-офицер.

Сейчас, по мнению рядового Мадуро, пришло самое время проявить бдительность. Достав из петли на поясе электрический фонарик, он приблизился к окну и осторожно посветил внутрь. Жалюзи на окне, как по заказу, были приподняты; правда, разглядеть удалось всего одну кровать, но на ней точно кто-то лежал, с головой укрывшись простыней от вездесущих и надоедливых москитов.

Прихлопнув на щеке одного из представителей этой подлой, неприятной породы, часовой погасил фонарик, опустил его рукояткой вниз в кожаную петлю на поясе, взял наперевес автомат и возобновил прерванный для перекура обход.

Когда он скрылся из вида за выступом скалы, под днищем балка возникло какое-то движение. Из узкой щели на животе выполз Сумароков и помог выбраться наружу чуточку более крупному и менее ловкому Гриняку.

– Зараза латиноамериканская, – тихонько выругался он, имея в виду бдительного часового. – У меня чуть сердце не остановилось!

– Экий ты, брат, впечатлительный, – так же тихо откликнулся Гриняк.

Пригибаясь, они направились к навесу, под которым стоял танк. В целях сохранения секретности разбитый на краю полигона временный военный лагерь в ночное время не освещался, а в жилых помещениях рекомендовалось соблюдать светомаскировку. О светомаскировке и Сумароков, и Алексей Ильич регулярно забывали, и сейчас все это было им очень даже на руку: темнота позволяла скрытно подобраться к машине, а ставшая притчей во языцех забывчивость русских танкистов стала для часового вполне приемлемым объяснением того, почему в балке в ночное время подняты не только светомаскировочные шторы, но и жалюзи. Жалюзи же, в свою очередь, были оставлены в таком положении специально, чтобы всякий, у кого возникнет такое желание, мог вдоволь полюбоваться лежащей на постели Сумарокова тряпичной куклой. Мера предосторожности, казавшаяся явно излишней, их неожиданно выручила: поступи они иначе, и чересчур добросовестный чудак, который только что ушел по своему маршруту, мог начать ломиться в вагончик и перебудить весь лагерь.

Сумароков вовремя услышал шаги возвращающегося часового и, дернув Гриняка за рукав, первым присел на корточки в густой тени скальной стены. Из-за края ущелья показалась ущербная луна, света которой часовому вполне хватало, чтобы не пользоваться фонариком. Проходя мимо балка, он ненадолго задержался и, снова вооружившись фонарем, посветил на дверь.

– Вот же тварь дотошная, – чуть слышным шепотом посетовал Сумароков, и Алексей Ильич молча сунул ему под нос почти неразличимый в темноте кулак.

Следующим броском они достигли танка. Гриняк остался стоять на стреме, а Сумароков ящерицей бесшумно скользнул под брезент. Там зашуршало, негромко стукнуло, и сдавленный голос Сумарокова тихонько позвал:

– Леха, давай сюда!

Алексей Ильич подождал еще немного, пропуская мимо себя часового, и не так ловко, как более молодой коллега, но все же без приключений забрался в машину. Сообразительный Сумароков уже успел расчехлить наружные датчики и линзы и даже включить приборы, так что теперь, сидя под надежной защитой титановой брони, они могли видеть происходящее в ущелье лучше, чем при неверном свете луны и звезд.

– Туристы-авантюристы, – давая оценку собственным действиям, пробормотал Сумароков. – Ну что, будем ждать с моря погоды или прямо сейчас рванем?

– Ну куда ты рвешься, как пудель на прогулку? – осадил его Гриняк. – Раз уж начали, будем и дальше действовать, как договорились. Делом лучше займись, рвач!

– Это каким же? – удивился Сумароков.

– Боекомплект в центральный отсек перегрузи. Ты подавай, а я тут складывать буду. Только тихо давай, без звона!

– Весь? – помолчав, уточнил Сумароков.

– Пулеметы не трогай, – сказал Гриняк, – и на орудии оставь одну кассету – вдруг пригодится!

Сумароков снова помолчал, не делая попытки выполнить приказ командира экипажа.

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

Словарь содержит более 12 000 терминов, понятий, обозначений, сокращений и аббревиатур, используемых...
Изучив эту книгу, вы научитесь делать великолепные презентации, с помощью которых можно донести свои...
Игристое вино-шампанское? Дорогой коньяк? А может быть, крепкая русская водка? Нет, нынешние герои М...
Номинант литературных премий «Северная Пальмира» (1999) и «Честь и свобода» Санкт-Петербургского рус...