Слепой. Живая сталь Воронин Андрей

Глава 14

В разгар рабочего дня во дворе высотного дома на Новом Арбате остановился новенький черный внедорожник, явно не так давно покинувший мойку, но уже успевший основательно забрызгаться талой соляной жижей, которой в эти последние мартовские дни были сплошь покрыты улицы Москвы. Из машины выбрался человек в синей форме подполковника службы судебных приставов. Щурясь от солнца, которое в этот день было по-весеннему ярким, он надел солнцезащитные очки, поправил на голове форменное кепи и, сверившись с записанным в блокноте адресом, отыскал взглядом нужный подъезд. Опуская в карман расстегнутого бушлата ключ от машины, он нажал кнопку на брелке, и внедорожник, моргнув оранжевыми огоньками сигнализации, утвердительно пиликнул: все в ажуре, хозяин, граница на замке. Или, как говорили бойцы интернациональных бригад в Испании, но пасаран.

Тщательно выбирая, куда ступить, чтобы не промочить ноги в дорогих, не по сезону легких туфлях, пристав пересек вымощенный разноцветной тротуарной плиткой двор и поднялся по ступенькам подъезда. Почти незаметно оглядевшись по сторонам, он быстро и уверенно проделал некую манипуляцию с цифровой панелью кодового электронного замка, после чего железная дверь безропотно открылась, сообщив о своей капитуляции монотонным жалобным писком.

Писк оборвался одновременно с металлическим клацаньем, которое раздалось, когда сработал электромагнит дверного замка. Только после этого в разместившейся на скамеечке около детской площадки компании пенсионерок произошел краткий обмен мнениями по поводу личности описанного гражданина и цели его прибытия. Личность была единодушно признана неприятной, а цель визита, скорее всего, неблаговидной. Придти к иному мнению почтенные дамы не могли, поскольку, как все, кому ни разу не довелось в судебном порядке урвать у кого-нибудь солидную долю имущества и сбережений, видели в судебных приставах просто стервятников, жиреющих на людском горе. Посетовав на несовершенство мира, где сильные, здоровые мужики, на которых пахать и пахать, с утра до ночи только тем и заняты, что описывают чужое имущество и выселяют женщин, стариков и детей на улицу, эти живые видеорегистраторы вернулись к наблюдению за своими играющими на площадке внуками.

Резвящиеся внуки, как водится, со стороны здорово смахивали на шайку бесноватых, и созерцание этой орущей, плюющейся, виснущей вверх ногами на качелях и швыряющейся друг в друга игрушками оравы могло вызвать острый приступ мизантропии и жажды убийства несовершеннолетних у любого, кроме их ближайших родственников. Кто-то из бабушек завел разговор о возможных причинах, которыми было вызвано появление во дворе судебного пристава, но тут румяный черноглазый карапуз лет четырех повел себя не по-джентльменски, с размаху надев на голову своей не менее румяной и глазастой ровеснице ведерко с подтаявшим снегом. Жертва нападения взревела, как атомный ледокол в арктическом тумане, и в начавшемся переполохе пристав был мгновенно забыт.

Если бы его спросили, а он имел бы желание ответить, человек в форме судебного пристава мог сказать, что человек в форме судебного пристава и судебный пристав – не всегда одно и то же. Но он, как обычно, не испытывал ни малейшего желания откровенничать, а потому делал все возможное, чтобы к нему не приставали с глупыми вопросами. Да и сформулировать вопрос, на который можно получить такой ответ, не очень-то легко. Не станешь ведь, в самом деле, спрашивать у человека, одетого как подполковник федеральной службы судебных приставов, в самом ли деле он пристав, или вырядился так, чтобы повеселить знакомых или принять участие в ролевой игре с проживающей в одной из квартир данного многоэтажного дома на Новом Арбате любовницей. «Я пришел, чтобы обеспечить выполнение судебного постановления, согласно которому вам предписано…» Короче, раздевайтесь, и приступим к описи движимого имущества.

Войдя в подъезд, подполковник опустил до самых бровей козырек форменного кепи и наклонил голову, как это делают различного рода злоумышленники, подозревающие, что находятся в поле зрения следящей видеокамеры. Задняя стенка просторного лифта представляла собой сплошное зеркало, и пристав, не поднимая головы, сразу повернулся к нему спиной. В его трудовой биографии бывали крайне щекотливые моменты, когда ему приходилось позировать перед телевизионными камерами и давать интервью от имени куда более колоритных персонажей, чем сотрудник службы судебных приставов. Но он хорошо понимал смысл поговорки «До поры кувшин воду носит» и не хотел в одно далеко не прекрасное утро, когда количество перейдет, наконец, в качество, проснуться знаменитым.

Потому что известность для человека его профессии во все времена и в любой части света означала и означает одно из двух: полосатую робу смертника или могилу.

Выйдя из лифта на пятнадцатом этаже, он остановился перед дверью нужной квартиры. О том, что ошибки нет, и что это именно та квартира, а не какая-то другая, помимо номера, свидетельствовала наклеенная на дверь в районе замка полоска бумаги с неразборчиво оттиснутыми печатями. Действуя спокойно и неторопливо, пристав достал из кармана загодя изготовленные дубликаты ключей, поочередно отпер замки, небрежно надорвал бумажку с печатями и непринужденно, как к себе домой, вошел в квартиру.

Просторное двухуровневое жилище в центре столицы до недавнего времени принадлежало сотруднику дипломатического корпуса России Игорю Чернышеву. В начале весны Чернышева отозвали в Москву из Белграда для нового назначения. Решение вопроса о назначении неожиданно затянулось, а когда соответствующее предписание об отправке Игоря Вадимовича в Лондон, наконец, было составлено, должным образом согласовано и подписано, вдруг оказалось, что вручать его некому: Чернышев пропал. Он перестал регулярно появляться в министерстве иностранных дел, чтобы узнать, не сдвинулось ли его дело с мертвой точки, и не отвечал на телефонные звонки. В дверь ему тоже звонили, и с тем же результатом, исчерпывающе описываемым короткой английской фразой: «No reply» – нет ответа.

Супруга Игоря Вадимовича не могла пролить свет на эту темную историю по той простой причине, что ее тоже не сумели разыскать. Она по обыкновению проводила время где-то за рубежом – где именно, знал только ее муж, который заодно являлся единственным человеком, имевшим в своей записной книжке ее заграничный телефонный номер. Так, по крайней мере, считалось на первой стадии поисков, до тех пор, пока обеспокоенное руководство не обратилось с соответствующим заявлением в компетентные органы.

Компетентные органы в лице участкового поначалу даже не смогли проникнуть в квартиру, чтобы поглядеть, не лежит ли где-нибудь там, среди подобающей высокому статусу сотрудника дипломатического корпуса роскоши, разлагающийся труп хозяина. Слесарь из домоуправления, только разок глянув на дверь квартиры, объявил, что без «болгарки» и автогена тут нипочем не обойдешься, и что оплачивать из своего кармана ремонт (читай – приобретение и установку новой такой же двери) он не имеет ни желания, ни возможности.

Компетентные органы поставили в известность начальство Чернышева; начальство согласилось взять расходы на себя, и приглашенный им же специалист ровно за сорок восемь секунд по часам участкового без проблем открыл оба замка. Компетентные органы проникли в квартиру, убедились, что Чернышева там нет ни живого, ни мертвого, и, не обнаружив ничего подозрительного, удалились вместе с понятыми и специалистом, который перед уходом запер дверь, каковую органы тут же и опечатали.

По настоянию все того же начальства компетентные органы предприняли определенные меры к отысканию господина Чернышева – в частности, установили круг знакомств его отсутствующей супруги и раздобыли у одной из ее московских подруг заветный номер. Из состоявшегося телефонного разговора органы уяснили, что мадам Чернышева уже около месяца весело проводит время в Таиланде, порядком устала от этой страны и намерена в ближайшее время откочевать – куда именно, она еще не решила, но уж точно не в Москву. Коль скоро муж не скончался, а всего лишь куда-то пропал, и о похоронах и вступлении в наследство речь пока не шла, в заметенной снегами России, по твердому убеждению поименованной мадам, делать ей было абсолютно нечего. Куда подевался супруг, она не знала и, как показалось органам, не очень-то хотела знать. «Да пьет где-нибудь с дружками», – легкомысленно предположила она и повесила трубку раньше, чем органы успели спросить, откуда у нее такая уверенность: он что, запойный?

У следствия мгновенно родились две версии. Согласно первой из них, госпожа Чернышева была просто дура, а согласно второй, знала об исчезновении мужа намного больше, чем сочла нужным сообщить, а возможно, и приложила к этому исчезновению руку. Вторая версия показалась кое-кому довольно перспективной, поскольку проверить ее не представлялось возможным без командировки в Таиланд, а то и куда-нибудь подальше, в зависимости от того, какое решение примет подозреваемая по поводу своего дальнейшего времяпрепровождения. Но тут другие, куда более компетентные органы прозрачно намекнули, что это дело не следует копать чересчур глубоко и рьяно; оплаченный за казенный счет побег из заснеженной Москвы к теплому морю накрылся медным тазом, и интерес компетентных органов к загадочному исчезновению перспективного сотрудника дипломатического корпуса моментально иссяк. Люди пропадают каждый день, и переворачивать из-за каждого из них вверх дном всю Россию, понятно, никто не станет. Никаких уголовно или хотя бы административно наказуемых деяний Чернышев не совершил, заявления от родственников не поступило (а если бы и поступило, что с того?), оснований считать, что его убили и похоронили под кафелем в ванной комнате, не имеется… Короче, нет тела – нет и дела. Погуляет и вернется, а не вернется – признают его по истечении положенного срока умершим, и дело с концом.

Эта не шибко оригинальная и довольно скучная история была известна подполковнику службы судебных приставов во всех подробностях. Он знал даже чуточку больше, чем удалось установить следствию, и не без оснований предполагал, что хозяин квартиры, в которую он только что совершенно незаконно проник, не вернется никогда.

Повесив в стенной шкаф форменный бушлат и кепи, пристав отправился в ознакомительную прогулку по квартире. Шикарная обстановка его не особенно впечатлила: во-первых, он видел и не такое, а во-вторых, умел четко отделять главное от второстепенного. Вот господин Чернышев таким умением явно не обладал, поскольку ухитрился в погоне за деньгами и ни черта не стоящим барахлом, которое можно на эти деньги приобрести, потерять главное – жизнь.

Если бы нечто подобное сказали Игорю Вадимовичу в глаза, он бы наверняка стал возражать – с его точки зрения все это наверняка выглядело не так примитивно. Но погиб он именно из-за денег – недопрыгнул, пытаясь с разбега перемахнуть финансовую пропасть, отделяющую скромного секретаря российского посольства в Венесуэле от «владельца заводов, газет, пароходов», и расшибся в лепешку на такой глубине, что никто даже не слышал, как он там шмякнулся.

Некоторую заинтересованность человека в форме судебного пристава во всей квартире вызвал только музыкальный центр – вернее, хранящаяся в специальных хромированных подставках внушительная коллекция компакт-дисков. Некоторое время, сняв темные очки, он внимательно изучал надписи на обложках, а затем, так и не включив музыку, двинулся на кухню: дисков в лотках было что-то около трех сотен, и во всей этой груде пластика не нашлось ни одной записи, которую ему захотелось бы послушать. Классикой тут даже не пахло; было невооруженным глазом видно, что собранные здесь диски делятся на три категории: те, что нравились Чернышеву, те, которые любит его жена, и те, что приберегались для гостей – судя по названиям групп и именам исполнителей, гостей не простых, а начальственных. К этой категории можно было смело отнести несколько сборников шансона и песен мэтров российской эстрады – Пугачевой, Ротару, Кобзона и иже с ними, а также сборник альбомов «Любэ» – любимой группы действующего президента.

Сам Чернышев предпочитал рок, преимущественно западный; что до его супруги, то она, судя по музыкальным пристрастиям, была блондинкой – если не по цвету волос, то по внутреннему содержанию. Поискав, пристав нашел семейную фотографию и убедился, что угадал: мадам Чернышева была вылитая кукла Барби.

Банка с кофе, по счастью, была запрятана неглубоко и оказалась почти полной. С учетом профессии хозяина, нюхать содержимое банки стоило едва ли, но пристав все же понюхал и был вознагражден: кофе оказался отменного качества. Зарядив кофеварку, которой, судя по коричневому налету на стенках колбы, пользовались довольно часто, он закурил и уселся за стол у окна.

За окном вовсю светило солнце, с пятнадцатого этажа открывался отличный вид на город, который сверху выглядел вполне себе пристойно. Мимо окна, сверкая в солнечных лучах, как бриллианты, одна за другой пролетали капли талой воды, и пристав вдруг задумался: интересно, а вырастают ли сосульки на небоскребах? Подумав, он пришел к выводу, что могут, но не должны, потому что упавшая с такой высоты сосулька способна пробить не только человеческий череп, но, наверное, даже и танковую броню.

Кофеварка астматически захрипела, плюясь горячими брызгами. Человек в синем подполковничьем кителе выключил ее, и в это время со стороны прихожей послышалось характерное царапанье вставляемого в замочную скважину ключа. Сделав два скользящих, бесшумных шага, пристав очутился около кухонной двери и прикрыл ее, оставив небольшую щелочку, чтобы посмотреть кто пришел. Он догадывался, кто это, но возможность случайного визита какого-нибудь не в меру ретивого сотрудника полиции, а то и возвращения хозяев тоже не исключалась. Возможны были и другие, куда менее приятные варианты; имея их в виду, пристав достал из-под форменного кителя пистолет и одним привычным круговым движением надел на ствол длинный вороненый глушитель заводской работы.

В прихожей стукнула закрывшаяся дверь, послышалось шарканье вытираемых о половичок ботинок, и чей-то голос осторожно позвал:

– Эй, хозяева! Есть кто дома?

Усмехнувшись, пристав поставил пистолет на предохранитель и снял глушитель со ствола.

– Значит, никого нет, – не дождавшись ответа, громко, на всю квартиру констатировал новый гость. – А кофе, тем не менее, пахнет. Домовой, что ли, кофейком в опечатанной квартире балуется? Давай уже, конспиратор, выбирай что-то одно: или выходи, или стреляй! Причем второй вариант предпочтительнее, – уже вполголоса ворчливо добавил он.

– Неужели все так плохо? – выйдя из кухни, сочувственно поинтересовался Глеб Сиверов.

– И даже чуточку хуже, чем ты можешь себе представить, – с явно преувеличенной стариковской медлительностью снимая пальто, заверил его генерал Потапчук.

Преодолев последний крутой подъем, джип покатился веселее. Колеса прогромыхали по бетонным плитам железнодорожного переезда. Проложенный в одну нитку рельсовый путь, лепясь к поросшему густым лесом крутому склону, спускался в ущелье и окончательно терялся из вида под маскировочной сетью, которая отсюда, сверху, создавала полную иллюзию того, что рельсы просто обрываются или зачем-то уходят под землю.

Майор Умберто Хорхе Суарес сидел за рулем, с таким вниманием и сосредоточенностью следя за дорогой, словно участвовал в финальном заезде престижного международного ралли. На самом деле ему было просто страшно повернуть голову и посмотреть направо, где на пассажирском сидении, прямой, как палка, сидел генерал Моралес с дымящейся сигарой в зубах. Русский механик-водитель Алехандро за несколько секунд до смерти назвал генерала Аморалесом. Благодаря тесному общению с экипажем «Черного орла» майор Суарес значительно улучшил свои познания в русском языке и теперь изучил его достаточно глубоко, чтобы оценить нехитрую игру слов. Впрочем, «мораль» – слово отнюдь не русское, но сочинить эту хохму, по мнению майора, мог только русский.

В зеркалах заднего вида маячила частично скрытая клубами серовато-желтой пыли оливково-зеленая морда армейского грузовика. Выгоревший и пропыленный брезентовый тент кузова хлопал, как парус корабля, рулевой которого по неопытности или по недосмотру взял не тот галс и потерял ветер, радужное от старости ветровое стекло сверкало ослепительными вспышками отраженного солнечного света. Солнце светило почти прямо в лицо, справа от машины, кривляясь и приседая на неровностях почвы, бежала короткая косая тень. Майор Суарес ее не видел, поскольку, как уже упоминалось, смотреть в ту сторону ему было боязно.

– Скажите-ка, майор, – нарушил молчание генерал Моралес, – как там ваши подопечные?

Майор Суарес подавил вздох: начиналось именно то, чего он надеялся как-то избежать. Знал, что избежать не удастся, но все равно надеялся – надежда, как известно, умирает последней. А зря.

– Работают, сеньор генерал, – ответил он. – Мне показалось, что сразу после… э… инцидента между ними возникли некоторые разногласия, возможно, даже ссора, но сейчас все нормально – по крайней мере, общаются они ровно, и их взаимоотношения никак не отражаются на работе.

– Разногласия, – с иронической интонацией повторил генерал. – Могу себе представить эти разногласия. Очевидно, одному из них хотелось посмотреть, что у вас внутри, а другой, более благоразумный и осмотрительный, против этого возражал… Не так ли?

– Совершенно верно. – Суарес заставил себя кивнуть. Ощущение в шее было такое, словно вместо нее пристроили обрубок бревна. – Но прибытие специалистов, которые привели в порядок бортовой компьютер, отвлекло их от посторонних мыслей, и теперь и машина, и они готовы начать обучение наших людей, как только прибудет новый механик-водитель.

– И вы действительно считаете, что нам необходим именно русский механик-водитель?

– Увы, сеньор генерал, – по-прежнему глядя прямо перед собой, вздохнул Суарес, – это так. И не просто русский, а знакомый с данной конкретной моделью. На этом настаивают члены экипажа, но дело не столько в них, сколько в том, что это представляется действительно необходимым. Танкистов хватает и у нас, но без специальной подготовки управлять этой машиной – то же самое, что, получив лицензию на пилотирование легкомоторного самолета, сесть за штурвал современного сверхзвукового истребителя.

– На этом тоже настаивает экипаж?

– Увы, нет. – Майор снова горестно вздохнул. – Я понимаю, что вы имеете в виду. Меня первым делом посетила та же мысль: что они просто хотят максимально усложнить нам жизнь в отместку за… за все. Поэтому, не вняв их предупреждениям, я взял на себя смелость доставить на полигон один из наших лучших экипажей – разумеется, взяв подписку о неразглашении и предупредив о наказании, которое ждет их, если они распустят языки. Полагаю, они не проронили бы ни словечка даже без моего предупреждения: боюсь, похвастаться перед приятелями у себя в гарнизоне им нечем. Этот эксперимент стоил нам порванной гусеницы, поврежденного катка и довольно серьезного ремонта подвески. О раздавленной и перемешанной с землей палатке, в которой хранился недельный запас продовольствия и питьевой воды, я уже не говорю.

– Превосходно, – сказал генерал. – Результаты вашей деятельности просто поражают воображение, Умберто. Признайтесь, амиго, как давно вы начали работать на ЦРУ? Вам хотя бы хорошо платят? Если да, я, пожалуй, подумаю о том, чтобы присоединиться. Получать деньги сразу от двух хозяев только за то, что с важным видом валяешь дурака у всех на виду и портишь все, к чему ни прикоснешься – это, должно быть, не только легко и приятно, но еще и довольно весело.

– Сеньор генерал, я…

– Молчать, – ровным голосом приказал Моралес, и майор послушно умолк на полуслове. – Мне не нужны ваши оправдания, тем более что я отлично знаю все, что вы можете сказать. Вы неплохо выучили русский язык, но не потрудились хотя бы поверхностно изучить русских. Среди них встречаются экземпляры, и притом нередко, которые реагируют на предложения, подобные сделанному вами, именно так, как отреагировал этот танкист: ударом в зубы. Это следовало знать, и нужно было, как минимум, держаться подальше – там, где он не смог бы достать вас кулаком. Да еще в присутствии нижних чинов! Но все это чепуха по сравнению с тем, во что вылилась ваша оплошность. Черт вас подери, майор, вы даже не представляете, во что меня втравили! И не просто меня – страну, которой служите.

– Я…

– Молчать! Русский механик-водитель, знакомый с данной моделью – вы понимаете, кто это? Верно, амиго, это всего-навсего еще один испытатель с Уральского вагоностроительного завода – того самого, который мы так ловко оставили с носом. И что прикажете делать в этой ситуации? Отправить запрос в официальном порядке, через посольство, или как-то иначе попросить русских прислать нам недостающего члена экипажа мы не можем – положение и так балансирует на грани серьезного международного скандала, а тут еще возникшая благодаря вам необходимость объяснять, куда подевался механик-водитель. И что нам остается? Не знаете? Не скрипите мозгами, следите лучше за дорогой. Могу вас немного утешить: все необходимые шаги уже сделаны, нужный нам человек прибудет со дня на день. Я обратился к серьезным, проверенным людям, которые зарабатывают себе на хлеб с маслом как раз тем, что устраивают подобные дела. Повторяю, эти люди заслуживают доверия, но они работают не в вакууме. Даже им не под силу сделать механика-водителя, хотя бы издалека видевшего эту машину, из собственного ребра или за неделю вырастить его в пробирке. Русские сейчас наверняка ломают голову, пытаясь придумать способ тихо и незаметно свести с нами счеты. И я уверен, что они постараются использовать шанс, который вы им дали, просто позволив какому-то трактористу разбить себе лицо. Поэтому человек, который вскоре прибудет из России, почти наверняка окажется вовсе не механиком-водителем. Или, как минимум, не только механиком-водителем. Кем же еще, спросите вы, и я с легкостью вам отвечу: шпионом.

– Клянусь, я не спущу с него глаз! – горячо пообещал майор Суарес.

Он был далеко не глуп и вполне мог самостоятельно продумать все последствия такого рядового, казалось бы, события, как недавняя драка на полигоне. Мог, да, но совсем этого не хотел. Допущенная им оплошность была пустяковой, и усугубило ее не его поведение, а отвертка, не ко времени оказавшаяся в руке у дурака-механика. Пара неосторожных слов, удар по лицу, который можно было предвидеть, а предвидя, предотвратить, нижний чин с отверткой, не посчитавший нужным держать в узде свой горячий латиноамериканский темперамент – глупое недоразумение, которое, не стань его участниками русские танкисты, наверняка прошло бы незамеченным. И думать о том, что эта чепуха способна поставить под угрозу проект, на который были ухлопаны миллиарды долларов, а также масса времени, сил и нервов высших руководителей страны, майору Суаресу было, мягко говоря, неприятно.

Надеяться оставалось только на доброе расположение генерала Моралеса, который при желании мог сделать вид, что ничего не заметил, а если и заметил, то не считает происшествие таким уж катастрофическим, а вину майора – столь огромной, что на нее так уж и нельзя закрыть глаза. В самом деле, почему бы и нет? Он виноват, и с этим бесполезно спорить. Но, во-первых, провинился он не по злому умыслу, а в результате недоразумения: кто же мог знать, что эти северные медведи на поверку окажутся горячее никогда не отличавшихся кротостью нрава местных жителей? А во-вторых, так или иначе, разбираться с последствиями придется не ему, а кому-то другому, обученному решать подобные вопросы и гораздо более высокопоставленному, чем майор Суарес. И поскольку взять с него в этой ситуации нечего, стоит ли его слишком сурово наказывать? Словесная выволочка наподобие полученной только что – это было именно то, на что в глубине души рассчитывал сеньор Умберто, и теперь, когда настало время давать обещания, он наконец-то почувствовал под ногами твердую почву.

Так, по крайней мере, ему показалось.

– Я стану его тенью, – добавил он для пущей убедительности, – и буду следовать за ним по пятам днем и ночью!

– Вряд ли в этом возникнет необходимость, – рассеянно ответил генерал Моралес. – Я сам присмотрю за ним. Да и настоящего присмотра, думаю, не потребуется. Его дело – управлять танком и учить этому наших водителей. Пусть занимается этим, и пусть смотрит по сторонам сколько душе угодно. Что он может увидеть такого, чего не видел у себя в России? Украсть у нас и вывезти обратно на Урал завод вместе с технической документацией и опытным образцом машины ему не под силу, а остальное не имеет значения. Пусть вынюхивает на здоровье, а мы постараемся, чтобы у него сложилась именно та картина, которая устраивает нас.

– Как с тем американцем? – с понимающим видом уточнил майор.

– Да, как с тем американцем. К этому даже не придется прилагать каких-то особенных усилий. Вдоволь насмотревшись на вас и ту банду имбецилов, которой вы командуете, он самостоятельно придет к заключению, что без постоянной технической и кадровой поддержки со стороны России завод просто зачахнет, как растение без солнечного света. Оборудование сломают и разворуют, секретную техническую документацию пустят на самокрутки с марихуаной, а единственный сошедший с конвейера танк украдут и продадут какому-нибудь колумбийскому картелю, главарь которого будет для собственного удовольствия гонять на нем по пересеченной местности, пока не утопит в болоте… Это заключение никого не удивит, поскольку будет целиком соответствовать бытующему в так называемом цивилизованном мире классическому представлению о латиноамериканцах.

– А если он не поверит? Если придет к другим выводам? – рискнул предложить альтернативный вариант майор Суарес.

– Поверит, – сказал генерал. – Должен поверить, потому что это правда. И нам придется немало потрудиться, чтобы эта правда осталась в прошлом, иначе рано или поздно она нас просто раздавит. Когда Соединенные Штаты окончательно подомнут под себя весь Аравийский полуостров, им придется решать, кто станет следующим – Африка, Азия или Латинская Америка. И мне хочется, чтобы, глядя в нашу сторону, они видели могучий бронированный кулак, который одним ударом сотрет в порошок их наземную группировку. Поэтому надо сделать все, чтобы русский шпион нам поверил. А если все-таки не поверит, мы его просто шлепнем и станем ждать следующего, comprende?

– Я понял, сеньор генерал, – сказал Суарес. – И сделаю все, что от меня зависит…

– Вам давно следовало научиться мыслить масштабно, – перебил его Моралес, – государственными категориями. Вы не просто майор вооруженных сил Венесуэлы, не тупой исполнитель. Вам доверили очень ответственный участок работы, а вы ее фактически провалили. Поэтому на вашем месте я бы воздержался от громких фраз и обещаний. Из ваших уст в данный момент они звучат не слишком убедительно, и я, положа руку на сердце, еще не решил, как с вами поступить. Вы меня очень разочаровали, Суарес. Очень!

– Клянусь, это больше не повторится…

– Вот в это я почему-то верю, – сказал сеньор Алонзо. – Полагаю, произошедшее станет для вас хорошим уроком на всю оставшуюся жизнь. Остановите здесь. Место, по-моему, подходящее.

Съехав с дороги на поросшую жесткой, как проволока, травой каменистую обочину, майор затормозил и выключил зажигание. Грузовик тоже остановился, и дующий со стороны обрыва легкий ветерок погнал клубившуюся за ним пыль куда-то вглубь плоскогорья, рассеивая ее по пологому склону с торчащими из травы, причудливо обглоданными эрозией каменными останцами. Временами ветер усиливался и начинал свистеть, наигрывая на струнах травы и окаринах иссеченных глубокими трещинами камней какую-то заунывную мелодию.

Генерал Моралес легко выпрыгнул из машины, подошел, шурша травой и похрустывая мелким щебнем, к самому краю обрыва и некоторое время молча смотрел на раскинувшуюся внизу подернутую синеватой дымкой испарений панораму. Когда он, наклонившись, заглянул под обрыв, майор Суарес поспешно отвернулся: от этого зрелища у него закружилась голова, а в коленях появилась противная ватная слабость.

– Да, место подходящее, – повернувшись к обрыву спиной, констатировал Моралес. – Прошу вас, майор, командуйте.

Отойдя в сторонку, он принялся щелкать зажигалкой, заново раскуривая потухшую сигару. Суарес отдал короткий приказ топчущимся у грузовика солдатам, и те, с грохотом и лязгом отвалив задний борт, принялись, покрикивая, выгонять оттуда понурых людей в синих комбинезонах – оставшихся в живых участников недавней драки на полигоне. Его превосходительство генерал Моралес нашел воспитательный метод, примененный майором к убийце русского, не только абсолютно верным, но и пригодным для более широкого использования, результатом чего и стала данная поездка.

Шофер грузовика поднял капот, достал из освободившегося кузова мятое жестяное ведро и, погромыхивая им, направился за водой к ближайшему ручейку, который, прыгая с камня на камень, стекал по склону и срывался в пропасть небольшим, рассеивающимся на лету в мелкую водяную пыль водопадом. Он – шофер, разумеется, а не водопад – старательно делал вид, что происходящее его не касается, и ему оставалось только позавидовать: он был единственный из присутствующих, кто мог позволить себе такую роскошь.

Приговоренных пинками и ударами прикладов прогнали до самого обрыва и оставили там – четыре понурые фигуры со связанными за спиной руками. Один, споткнувшись, упал на колени и остался в этой позе, уронив на грудь всклокоченную голову. Вместе со знакомыми запахами тропического леса ветер доносил с той стороны не менее знакомую вонь застарелого пота и неразборчивое бормотание – кажется, кто-то из механиков молился. Солдаты, тоже четверо, выстроились у грузовика в короткую шеренгу. Суарес поднял руку с зажатыми в ней перчатками и посмотрел на генерала. Сеньор Алонзо коротко кивнул, дымя сигарой: он явно был не расположен шутить.

Майор резко опустил руку, с трудом подавив желание зажмуриться. Он был штабной работник с университетским образованием, профессиональный переводчик, лингвист в погонах; командовать расстрелом ему до сих пор не приходилось ни разу, и сгоряча застреленный на полигоне механик с отверткой был единственным человеком, которого Умберто Хорхе Суарес собственноручно отправил на тот свет. Порученная ему в самом начале строительства завода несложная миссия гида и переводчика как-то незаметно трансформировалась; теперь у него появились полномочия, к которым он никогда не стремился, и обязанности, без которых с удовольствием мог обойтись. С одной стороны, доверие генерала Моралеса радовало, а с другой, пугало. Да и было ли это доверием? И нужно ли оно Умберто Суаресу, такое доверие?

От грохота автоматных очередей заложило уши, на землю, дымясь, градом посыпались горячие гильзы. Один за другим сломавшись в коленях, приговоренные механики поочередно исчезли из вида за краем обрыва. Стрельба затихла, и майор успел услышать удаляющийся крик, который почти сразу оборвался.

Солдаты почему-то не двигались, продолжая целиться из автоматов в пустоту на том месте, где только что стояли четыре живых человека. «Ах, да, – спохватившись, подумал майор, – конечно…» Он не своим, чужим и непослушным голосом подал команду, и стрелки, опустив оружие, полезли в кузов грузовика. Возможно, они тоже что-то чувствовали, думали, имели по поводу происходящего какое-то свое мнение, но по поведению их сейчас было практически невозможно отличить от роботов из фантастического романа или обыкновенных рабочих муравьев. И майор Суарес, откровенно говоря, не понимал, что ими движет в данный момент: дисциплина и привычка к беспрекословному послушанию или инстинкт самосохранения.

Вернувшийся водитель долил в горячий радиатор воды, с лязгом захлопнул капот и, получив от генерала утвердительный кивок, торопливо юркнул за руль. Грузовик завелся, заглушив посвист ветра бормотанием дряхлого дизельного движка, немного поскрежетал шестернями коробки передач, кое-как развернулся и, переваливаясь на ухабах, укатил в обратном направлении.

Генерал отчего-то медлил. Он опять подошел к краю обрыва и, остановившись почти точно на том месте, где всего пару минут назад стояли расстрелянные механики, неторопливо закурил новую сигару. Потом наклонился, упершись руками в колени, и посмотрел вниз. Повинуясь манящему жесту его руки, Суарес подошел и стал рядом.

– Плохо, – глядя в пропасть, озабоченно произнес сеньор Алонзо. – Как это по-русски?.. Никуда не годится, вот.

Осторожно приблизившись к самому краю, майор тоже заглянул вниз. У него опять закружилась голова, но он усилием воли взял себя в руки и внимательнее всмотрелся в то, что открылось его взору.

Более пристальный взгляд ровным счетом ничего не изменил: там, внизу, как и прежде, не наблюдалось ничего особенного. Они с Моралесом стояли на краю высокого плато, под которым безбрежным морем курчавой зелени расстилалась сельва. Прямо из-под их ног скала уходила вниз отвесной стеной, до подножия которой на глаз было метров сорок, если не все пятьдесят. Дальше начинался крутой, ощетиненный неровными каменными зубцами, изрезанный глубокими расселинами и трещинами, поросший густым кустарником и невысокими деревьями склон. Майор ожидал увидеть распростертые на камнях тела, но их не было, лишь в одном месте не серо-желтом боку большого валуна виднелось какое-то темное пятно, которое с одинаковым успехом могло оказаться как кровью, так и какой-нибудь разновидностью лишайника.

– Что плохо, сеньор генерал? – спросил майор.

– Да вон же, вон! Смотрите внимательнее! Видите?

Моралес указал рукой с зажатой в ней дымящейся сигарой куда-то влево и вниз, одновременно положив свободную руку майору на плечо, словно затем, чтобы развернуть его в нужную сторону. Майор послушно наклонился ниже, глядя в указанном направлении, и, наконец, увидел среди камней крошечное темное пятнышко, которое, если немного напрячь воображение, можно было принять за ботинок. Вероятно, ботинок сорвался с ноги одного убитых, когда тело ударилось о камни перед тем, как навеки исчезнуть в одной из многочисленных расселин; впрочем, с такой же долей вероятности пятно могло оказаться обыкновенным камнем.

– Вы говорите о ботинке, сеньор генерал? – на всякий случай спросил он, хотя и так было ясно, что ничего иного Моралес просто не мог иметь в виду: никакого другого непорядка, способного вызвать его неудовольствие, под обрывом не наблюдалось.

– Ботинок? – В голосе генерала Суаресу почудилось что-то вроде недоумения. – Да, разумеется, именно ботинок. Он не должен там лежать. Его надо убрать, майор.

В первое мгновение Суарес просто удивился: убрать? Но как это сделать и, главное, зачем?

В следующий миг он вдруг понял, к чему клонит его превосходительство, и попытался, выпрямившись, отпрянуть от края пропасти. Но было поздно: лежавшая на плече поверх погона ладонь сжалась, как стальные тиски, и резко толкнула его вперед.

Выброс адреналина был таким мощным, что майор Суарес не сумел даже вскрикнуть. Он летел головой вперед, слыша, как свистит в ушах тугой поток встречного воздуха, и видя, как стремительно приближаются, увеличиваясь в размерах, острые выступы скальной породы. Он успел увидеть, что привлекшее его внимание пятно на самом деле не ботинок и не камень, а просто кучка перьев – все, что осталось от какой-то умершей на лету птицы. Потом несущаяся навстречу планета Земля одним молниеносным рывком покрыла остаток разделявшего их расстояния и со страшной силой ударила майора в лицо острым каменным бивнем.

Камнем летящее вниз тело отскочило от скального выступа, изменив траекторию полета и моментально приобретя сходство с большой тряпичной куклой, ударилось о большой валун ниже по склону и боком соскользнуло в трещину, которая сверху казалась тонкой, как волосок. В воздухе в последний раз мелькнули беспорядочно болтающиеся, будто веревочные, руки и ноги, и труп исчез из вида, оставив на каменном боку валуна еще одно продолговатое темное пятно, которое теперь, когда единственный оставшийся наверху зритель точно знал, что это, нисколько не походило на лишайник.

Генерал Моралес еще немного постоял на краю обрыва, задумчиво попыхивая сигарой. В чистом голубом небе над сельвой опять кружили на распростертых крыльях стервятники. Сеньор Алонзо подумал, что в последнее время стал что-то очень часто видеть этих птиц, как будто они, чуя в нем надежного кормильца, записались в его официальную свиту. Но, разумеется, это было не так, просто в последнее время он стал чаще бывать за городом, в местах, где стервятники испокон веков водятся в великом множестве.

Еще он думал о майоре Суаресе, вина которого, по большому счету, была не так уж велика и вряд ли заслуживала столь суровой кары. Но генерал не жалел о сделанном. Он чувствовал, что в его жизни, как в жизни любого профессионального игрока, вот-вот настанет момент, когда лишние фигуры на доске будут ему только мешать.

Докурив сигару, генерал выбросил окурок в пропасть, вернулся к машине и сел за руль: пришло время свести более близкое знакомство с русскими танкистами.

Глава 15

– Дела, как сажа бела, хуже не придумаешь, – дуя на заваренный Сиверовым чай, сказал генерал Потапчук. – Зато чаек отменный, давно такого не пил.

– Настоящий цейлонский, без дураков, – подтвердил Слепой. – Ни крошки мусора, лично проверял. И потом, ворованное всегда вкуснее.

– М-да, – неопределенно молвил Федор Филиппович и осторожно хлебнул из чужой фарфоровой чашки чужого – или, как верно подметил Глеб, ворованного – чаю.

Глеб глотнул кофе, терпеливо дожидаясь продолжения. Снятый китель судебного пристава с подполковничьими звездами на погонах висел на спинке стула. В шикарно обставленной двухэтажной квартире пропавшего без вести дипломата Чернышева стояла глухая ватная тишина, вокруг все словно вымерло – видимо, соседи поголовно находились на работе, или здесь была какая-то уж очень надежная многослойная звукоизоляция. Сюда не проникал даже шум Нового Арбата, который пенным потоком разноцветного железа и людских голов катился в тумане выхлопных газов мимо подножия двадцатиэтажного железобетонного утеса. На стене гостиной отчетливо тикали электрические часы, но их размеренное, как капель из неисправного водопроводного крана, щелканье только подчеркивало тишину, которая по контрасту с ним казалась еще глубже и непроницаемее.

– Вчера я произвел что-то вроде разведки боем, – сообщил, наконец, генерал. – Договорился о встрече с человеком, который втянул меня в эту историю, и поговорил с ним начистоту: изложил известные нам факты, в том числе и те, о которых ты пока не знаешь.

– Ммм? – глядя на него поверх чашки, вопросительно промычал Глеб.

– Докладываю: твоя версия блестяще подтвердилась. Позавчера из Челябинска пришел, наконец, ответ на мой запрос. Для этого на них пришлось хорошенько надавить, и они нехотя, сквозь зубы признались, что в рамках подписанного соглашения передали Венесуэле документацию по этому твоему «Объекту сто девяносто пять». А еще направили туда группу специалистов по наладке оборудования и экипаж испытателей.

– Удивительно, как это они раскололись, – заметил Глеб. – Проект явно засекреченный, со строго ограниченным числом лиц, имеющих допуск к информации.

– Жареным запахло, вот и раскололись, – проворчал Федор Филиппович. – Твоя интуиция, как всегда, на высоте: договор-то оказался с душком, как ты и предполагал. На днях из Венесуэлы на завод пришло официальное уведомление о том, что он расторгнут ввиду очевидного несоответствия действующим в стране законам. Эти самые законы действуют там со дня принятия нынешней конституции. В момент подписания договора они, соответственно, тоже действовали, и твои недавние клиенты, вероятнее всего, отлично знали, что ставят свои подписи под документом, не имеющим в этой стране никакой юридической силы. Теперь Уралвагонзаводу ясно дали понять, что предусмотренных договором дивидендов им не видать, как своих ушей. О том, чтобы вернуть вложенные в строительство средства, оборудование или хотя бы техническую документацию по Т-95, естественно, нечего и мечтать: все это, сам понимаешь, национализировано и является достоянием свободолюбивого, а главное, кристально честного народа Венесуэлы.

– Ну, народ, – хмыкнул Сиверов. – Народ-то, как мне кажется, получит от этой аферы ничуть не больше, чем наши челябинские лопухи. А у лопухов, действительно, никаких шансов. Революционное правительство, до сих пор скорбящее по поводу смерти своего лидера, с администрацией какого-то там завода даже разговаривать не станет. А чтобы задействовать мощь российской дипломатии, придется для начала признаться, да не попу на исповеди, а Кремлю, что подарили шайке проходимцев набор «Собери танк». И не какой попало танк, а такой, какого пока нет на вооружении ни в одной стране мира, в том числе и у нас. Кому же захочется в таком признаваться? После таких признаний с людьми обычно происходят очень неприятные метаморфозы: заснул директором завода или, скажем, одним из главных акционеров, а проснулся безработным, да еще и подследственным. Нет, я бы не стал признаваться – аллах с ним, с заводом, не говоря уже о танке… Значит, вы прямо так поехали к нему и все это выложили? И что он?..

– Обещал во всем разобраться, – с кривоватой улыбочкой сообщил генерал.

– Это называется «нулевая реакция», – заметил Глеб. – Так говорят, когда сказать нечего. Или когда хотят уклониться от прямого ответа. Извиняюсь, конечно, но я не понимаю, чего, собственно, вы ждали от этого разговора.

– От разговора как такового я ничего не ждал, – заверил его Федор Филиппович, – я еще не настолько выжил из ума, что бы ты по этому поводу ни воображал. Мне было интересно посмотреть, как, собственно, он станет разбираться, с чего начнет, к кому обратится.

У Глеба чесался язык спросить, не опасался ли его превосходительство пули в затылок, но он благоразумно воздержался от этого обидного вопроса: Потапчук и впрямь еще не настолько выжил из ума, чтобы не предусмотреть такую возможность. А если бы выжил и не предусмотрел, то сейчас не сидел бы перед Глебом, попивая чаек, а лежал бы на обитом цинком столе в прозекторской, и какой-нибудь небритый хмырь в заляпанном кровью белом халате, держа в одной руке обкусанный бутерброд с котлетой, другой копался бы в его внутренностях, пытаясь установить, какие анатомические особенности отличают генерала ФСБ от рядовых граждан Российской Федерации.

– И каковы результаты? – спросил Глеб, чтобы не молчать.

– Результаты, как ты только что сказал, нулевые, – ответил генерал. – Ни да, ни нет – по-прежнему сплошная неопределенность. Мы встречались за городом, в Завидово. Сразу после нашего разговора он отправился в Москву. По дороге его машину расстреляли из гранатомета. Нападавшие были уничтожены на месте. Все четверо – чистокровные чеченцы, активные участники бандформирований, находящиеся в международном розыске еще со времен контртеррористической операции.

– Так это был Лужин! – сообразил Глеб. – Генерал-полковник, Герой России, гроза и ужас боевиков. Значит, они до него все-таки добрались. И теперь сам черт не разберет, было это исполнение старого приговора или отголосок нынешней истории.

– Ну, на этот вопрос я тебе отвечу легко, – заявил Федор Филиппович. – Причем не гипотетически, а вполне обоснованно, я бы даже сказал, доказательно. Это, Глеб Петрович, было и то, и другое. Кое-кому подсказали, где и когда можно свести с Лужиным счеты, и намекнули, что эта небольшая акция принесет исполнителям не только моральное удовлетворение. Полагаю, четыре машины ДПС, появление которых решило исход дела, тоже очутились там не случайно. Все это было очень тщательно организовано и разыграно как по нотам. Я говорю с такой уверенностью, потому что в кармане у одного из убитых чеченцев обнаружили мобильный телефон, а в нем – один любопытный номерок, известный очень и очень немногим людям…

– И чей же, если не секрет, это был номерок? – осведомился Глеб.

– Не секрет, – сказал Федор Филиппович. – Мой.

Сиверов поперхнулся кофе и некоторое время кашлял в кулак.

– Ну правильно, – сказал он, прокашлявшись. – Теперь понятно, к чему вся эта конспирация. Поздравляю, товарищ генерал. Свершилось! Я так и знал, что рано или поздно вам надоест разыгрывать из себя рыцаря без страха и упрека, вы бросите работать и начнете, наконец, зарабатывать. Недурная комбинация, шеф! Чур, я в доле.

– Очень смешно, – пару раз беззвучно ударив в ладоши, похвалил Федор Филиппович. – Я бы с удовольствием развил тему, да жаль, времени мало. Я, знаешь ли, в бегах, так что мне нынче не до твоих шуточек. Спасибо, вовремя предупредили, а то… – Он безнадежно махнул рукой. – Выбор, сам понимаешь, так себе: быть убитым при задержании или повеситься в камере следственного изолятора. Ну, или скончаться от какой-нибудь острой сердечной недостаточности. И быть похороненным с клеймом предателя на лбу.

– Да, выбор кислый, – перестав улыбаться, согласился Слепой. – Кстати, сердечная недостаточность – это мысль. Вы подумайте хорошенько, Федор Филиппович. Все равно ведь не отстанут!

– Я уже думал, – признался Потапчук. – А тебе не кажется, что не стоит так частить? Еще парочка подобных фокусов, и меня после очередного воскресения вызовут на ковер и проткнут осиновым колом – просто так, для окончательной ясности, чтоб больше не вводил народ в заблуждение.

Глеб осторожно усмехнулся. Шутка прозвучала мрачновато, но это была именно шутка, а не что-то иное – например, жалоба на то, что его, заслуженного, кристально честного человека, в жизни не прикарманившего ни одной казенной копейки, на старости лет выставили изменником, предателем государственных интересов, убийцей и казнокрадом. Да и вообще, его превосходительство сегодня выглядел, хоть и озабоченным до предела, но оживленным и даже чуточку помолодевшим. Неплохо его изучив, Глеб понимал, что это означает: Федор Филиппович был зол, как сто чертей, а из этого, в свою очередь, следовало, что скучать в ближайшее время не придется.

– Можно подумать, предыдущий вариант лучше, – сказал он, оставив все эти мысли при себе. – Не умрете понарошку – вам обязательно помогут сделать это по-настоящему. А насчет осинового кола бабушка надвое сказала. А другая бабушка, по имени Екатерина Вторая, она же Великая, очень правильно подметила, что победителя не судят. Так что подумайте, товарищ генерал. Правда, сердечная недостаточность – это, наверное, все-таки не вариант. При таком диагнозе опознать тело – раз плюнуть. А желающие вас опознать, чтобы лично убедиться в вашей безвременной кончине, полагаю, найдутся. Эти-то точно явятся в морг с осиновым колом за спиной – как вы сказали, для окончательной ясности. Надо бы придумать что-нибудь такое, этакое – яркое, с фейерверком и обугленным скелетом на выходе…

– Хватит смаковать подробности, – перебил его Потапчук. – Ишь, размечтался! В любом случае это не твоя забота. Твой военно-транспортный борт в Челябинск вылетает сегодня в двадцать один ноль-ноль. На ознакомление с аппаратом и приобретение первичных навыков управления даю двое суток, начиная с завтрашнего утра.

– С каким таким аппаратом? – невинно округлил глаза Сиверов.

– Прекрати паясничать. Сам знаешь, с каким. И отнесись к делу со всей серьезностью. Это тебе не «тридцатьчетверка» и даже не «королевский тигр», эта машина уже очень далеко ушла от обыкновенного гусеничного трактора. А когда прибудешь на место, надо будет хотя бы издалека смахивать на механика-водителя.

Сиверов длинно присвистнул.

– А место, как я понимаю, называется Сьюдад-Боливар?

– Предположительно, – кивнул Федор Филиппович. – Более точный адрес укажет местное начальство.

– А с чего вы взяли, что местное начальство станет со мной общаться и что-то такое мне указывать?

– С того, что оно в тебе нуждается, – сообщил генерал. – Причем настолько остро, что вот-вот начнет размещать объявления соответствующего содержания в средствах массовой информации. Они ищут механика-водителя, знакомого с Т-95 или хотя бы Т-90 – ищут, как ты понимаешь, по неофициальным каналам…

– Это понятно, – кивнул Глеб. – Официальные-то они сами себе перекрыли, бортанув в лице Уралвагонзавода всю Россию-матушку!

– Один из этих каналов, – продолжал Федор Филиппович, – контролирует некто Ицхак Соломонович Вейсман – гражданин Израиля, иногда шутки ради указывающий в качестве адреса постоянного проживания планету Земля. Серьезный, вполне легальный бизнесмен, мультимиллионер, среди всего прочего владеющий одним из крупнейших в мире агентств по найму рабочей силы…

– А, – сказал Глеб, – понятно. Такие конторы вроде московского птичьего рынка. На прилавке белые мыши и аквариумные рыбки, а под прилавком все, чего душа попросит: обезьяны, кашалоты, крокодилы, бегемоты… И зеленый попугай.

– Примерно так, – кивнул Потапчук. – Именно – чего душа попросит, от землекопа до программиста и от нейрохирурга до специалиста по проведению секретных спецопераций и захвату алмазных копей. Вейсман, если можно так выразиться, коренной израильтянин, его родители поселились там сразу после провозглашения государства. Во время заварушки на Синайском полуострове его угораздило угодить в лапы арабам, и один советский наблюдатель в составе миротворческих сил ООН – не надо таращить глаза, это был не я, я не такой древний, мне этот контакт достался по наследству от предшественника, – из чистого человеколюбия помог ему выбраться из этой передряги. С тех пор он не устает повторять, что даже среди русских таки встречаются приличные люди, и частями отдает должок, время от времени делясь с нами информацией, которая кажется ему любопытной. Берет он, правда, недешево, зато поступающие из этого источника данные всегда оказываются, во-первых, точными, а во-вторых, по-настоящему ценными. Так вот, буквально на днях из Венесуэлы пришел запрос на механика-водителя танка, разбирающегося в конструкции и особенностях управления известной тебе моделью. Общеизвестно, что среди соплеменников господина Вейсмана дураки попадаются крайне редко. Ицхак Соломонович – не исключение, и у него хватило ума сообразить, что это, как минимум, странно. Ну, а у меня, хоть я и в бегах, еще хватило влияния на то, чтобы конкурс среди возможных претендентов на открывшуюся вакансию не состоялся, и чтобы выбирать господину Вейсману и его коллегам пришлось всего из одной кандидатуры.

– И эта кандидатура моя, – констатировал Глеб.

– Так точно. Поэтому постарайся не подвести старика, он очень дорожит своей репутацией. Впрочем, ему в любом случае вряд ли станут предъявлять претензии. Те, кто затеял эту аферу, тоже не на помойке себя нашли и наверняка понимают, что человек, который явится по их запросу, будет не просто водителем танка. Для них это неизбежное зло, которое они наверняка постараются обратить себе во благо.

– А если это не получится, похоронить в бетоне, – закончил за него Глеб. – Веселенькая перспектива, ничего не скажешь. А не проще послать туда одну из наших подлодок и жахнуть по заводу ракетой?

– Не проще, – ответил генерал. – Во-первых, для такого удара нужны точные координаты цели. Или ты предлагаешь поднять на воздух все эти гектары, которые заняты заводом? А может, заодно и весь Сьюдад-Боливар? А во-вторых, кто я такой, чтобы отдавать приказы атомному подводному флоту? Дискредитированный беглец от правосудия, без пяти минут покойник… Такие команды поступают из Кремля, а Кремль… гм, да.

– Понимаю, – задумчиво кивнул Сиверов. – Если Лужина – генерал-полковника, героя и так далее – использовали как простую пешку, каков же тогда калибр самого игрока? Этот игрок может обнаружиться где угодно, в том числе и за кремлевской стеной. И это, скорее всего, не один игрок, а целая команда. И нет никакой гарантии, что, вступив в контакт с Кремлем, правительством, Думой, нашей дирекцией или Священным Синодом, вы не начнете делиться своими проблемами и планами с противником.

– Группа специалистов из Челябинска, работавшая в Сьюдад-Боливаре, на днях прибыла из Каракаса в Москву, – ровным голосом сообщил Федор Филиппович. – Вернее, до Москвы они так и не добрались. В микроавтобусе, который вез их из аэропорта, по неизвестной причине взорвались газовые баллоны. Погибли все, документы сгорели тоже, и то, что это были именно они, удалось установить только после просмотра записей, сделанных следящими камерами в аэропорту. На одной из них видно, как они садятся в автобус. Вот эта запись, на досуге можешь полюбопытствовать. – Генерал протянул Глебу миниатюрный компакт-диск. – Еще одна интересная деталь. Если пассажиров не подменили по дороге, что представляется маловероятным, и это точно были они, то двух трупов почему-то не хватает. Вернее, целых трех, считая водителя, который куда-то пропал – за рулем, во всяком случае, его не оказалось. Вот эта деталь представляется мне довольно существенной и, на мой взгляд, многое говорит о противнике.

– Ничего нового она не говорит, – возразил Слепой. – С самого начала ясно, что это упырь или целая компания упырей, для которых человеческая жизнь ничего не стоит. А если стоит, так никак не больше той суммы, которую пришлось потратить на ее прерывание – патроны-то ведь на деревьях не растут, их покупать надо, как и газовые баллоны. Скажите лучше другое. Это опять насчет противника – не того, с которым мы имеем дело в данный момент, а традиционно потенциального. Я думаю, ввиду большой спешки наше латиноамериканское жулье обратилось не только к вашему Ицхаку Соломоновичу. Да и сам почтенный старец, не будь он лицом совершенно определенной национальности, почти наверняка поделился любопытной новостью не с вами одним. Интересно, как смотрят на всю эту катавасию Соединенные Штаты?

– С беспокойством смотрят, – сказал Федор Филиппович. – С озабоченностью. И мне эта озабоченность очень не нравится. Пока что они не знают ничего, кроме того, что Каракасу зачем-то понадобился механик, умеющий управлять новейшими моделями наших танков. Зачем, конкретно, понадобился, они не в курсе, но догадаться несложно. А когда спецслужбы начинают гадать на кофейной гуще, догадки у них рождаются, как ты понимаешь, одна мрачнее другой. Они уже начали понимать, что с этим строительством противоатомного бункера в окрестностях Сьюдад-Боливара их ловко надули, и очень этим недовольны: дядя Сэм не любит, чтобы его водили за нос. Конечно, старику полегчает, когда он узнает, что эти пройдохи обобрали Россию почти точно так же, как когда-то его, но для нас это ровным счетом ничего не меняет. Статус-кво необходимо восстановить, Глеб Петрович, и сделать это надлежит до того, как начнется обмен резкими дипломатическими нотами и высадка «морских котиков» на побережье Венесуэльского залива.

– Я, по-вашему, кто? – удивился Глеб. – Джеймс Бонд? Терминатор? Двуногая водородная бомба мощностью в полторы гигатонны тротилового эквивалента? Как вы себе это представляете? Мне что, облить весь завод керосином и поджечь?

– Если замерзнешь, – сказал генерал. – Не многовато ли вопросов? Не волнуйся, ответы на них, как и необходимую поддержку, ты получишь.

– Когда?

Федор Филиппович посмотрел на часы и открыл рот, но ответить не успел: в прихожей раздался звонок.

– Точность – вежливость королей, – с удовлетворением заметил он. – Убери пистолет, только этого мне сейчас и не хватает! Лучше пойди открой.

Для разнообразия Глеб воспринял эту реплику как приказ и беспрекословно выполнил все, что от него требовалось: убрал с глаз долой пистолет и направился в прихожую. Правда, отпирая замок, он на всякий случай держал правую ладонь на рукоятке торчащего сзади за поясом брюк «Стечкина», но обнаружившийся на лестничной площадке гражданин его слегка разочаровал, даже не подумав совать ему в нос ствол, кидаться на него с топором и как-либо иначе проявлять недобрые, агрессивные намерения. Это и впрямь было огорчительно: поговорив с Федором Филипповичем, Глеб лишний раз убедился в несовершенстве окружающего мира и испытывал сильное желание сделать кому-нибудь больно.

На вид визитер казался ровесником Глеба. Одет он был с обманчивой демократичностью – не так, разумеется, как питерский резидент ЦРУ в одном из фильмов об агенте 007, но все-таки достаточно просто, чтобы не слишком выделяться из толпы на центральных улицах Москвы. Правда, если приглядеться, от его джинсов, спортивной куртки и, в особенности, ботинок за версту разило махровой заграницей, да и лицо выдавало в нем иностранца так же ясно, как если бы он потрудился наклеить себе на лоб страничку из паспорта с визой, выданной российским посольством где-то очень далеко, за семью морями. Дело тут было не в цвете и гладкости кожи – мужиков с холеными физиономиями нынче предостаточно и у нас, – и даже не в выражении лица, а в чем-то глубинном, трудноуловимом, чего не могут дать ни правильное питание и здоровый образ жизни, ни ежедневный уход, ни нож пластического хирурга. Наверное, это была свобода – ну, или, как минимум, ее иллюзия, которой предки этого человека, как и он сам, тешились на протяжении веков.

– Кажется, я ошибся дверью, – сказал он с едва уловимым англо-американским акцентом.

На его лице было написано искреннее недоумение; Глеб, в свою очередь, удивился, но потом вспомнил, во что одет, и улыбнулся.

– Не думаю, – сказал он.

– Вот как? – пуще прежнего изумился гость. – Так это засада, верно? Эта танцовщица из «Дягилева» все-таки подала на алименты! Иначе откуда тут взяться судебному приставу?

– Хватит стоять в дверях и выбалтывать подробности своей личной жизни, Боб, – послышался из комнаты голос генерала Потапчука. – Проходите, нам есть о чем потолковать, помимо ваших сексуальных похождений.

– Полагаю, что есть, – согласился подозрительный тип по имени Боб, расстегивая куртку, и дружески, как закоренелый чревоугодник жареной индейке, подмигнул Глебу.

Вилла стояла на каменистом склоне у подножия поросшей густым вечнозеленым лесом горы. Склон полого спускался к лазурной бухте, которая сверху казалась мелкой, как лужа. Эта иллюзия возникала из-за прозрачности воды, сквозь толщу которой в безветренный день можно было разглядеть каждый камешек на дне. На самом деле уже в десятке метров от берега там было довольно глубоко – насколько именно, выяснить так и не удалось, поскольку даже Сумароков, плававший, как рыба, ни разу не сумел донырнуть до дна.

К бухте вела петляющая среди скал и причудливо изогнутых муссонами деревьев, вымощенная желтовато-серым ракушечником тропинка. Если спускаться к морю было лень (а лень стало уже на второй день), можно было поплескаться в бассейне, который гигантским голубым сапфиром сверкал посреди уютного тенистого патио.

Вилла была обставлена без ненужной роскоши, но тут имелось все необходимое, вплоть до кондиционеров, которые непривычные к здешней липкой жаре сибиряки нещадно гоняли круглые сутки. В число предметов первой необходимости гостеприимные хозяева включили также повариху и горничную. Их явно не случайно было именно двое, и обе опять же неспроста выглядели так, словно только что спрыгнули с обложки одного из тех журналов, которые продаются только в строго определенных местах, только совершеннолетним и только в плотной целлофановой обертке. Судя по скудости гардероба, сошествие этих чаровниц с глянцевых страниц в реальность происходило в большой спешке: их микроскопические халатики практически не оставляли места воображению, а когда дамочки зачем-нибудь наклонялись (что происходило с завидной регулярностью), складывалось совершенно определенное впечатление, что на них отсутствует нижнее белье.