Дневник плохой девчонки Гудоните Кристина
Папа, например, всегда так делал, когда хотел вырваться из дома. В этом случае самое удобное — поссориться. Вернувшись, можно еще долго ходить обиженным, не разговаривать, а значит, и не объяснять, где был. И чего только жены не терпят ради так называемого покоя в доме! Никогда ни за одного из этих уродов замуж не выйду, никогда!
Что папа маме изменяет, знали все, кроме нее самой. Даже мои подружки об этом шептались — за что и получали от меня по башке… Не думаю, чтобы мама ничего не чувствовала, нет; скорее, просто не хотела про папины измены знать, притворялась, что ничего такого не происходит и все у нас в семье хорошо.
Один раз я видела, как Элеонора привезла моего надравшегося папашу домой после какой-то корпоративной пьянки. Остановила машину, вытащила его наружу, и они стали со страшной силой целоваться под самыми нашими окнами. Мы с мамой и бабушкой прекрасно все видели, но стояли, будто к полу приросли, и не знали, что делать. Наконец мама как-то странно усмехнулась, выскочила на улицу, начала что-то выкрикивать, с трудом оторвала папу от Элеоноры и притащила его домой. И что же? Поссорились они? Нет!!! На другой день жизнь вошла в прежнюю колею, словно ничего и не случилось! Мама как последняя дура приносила ему попить и пичкала аспирином!!! Вот что по-настоящему мерзко!
Никогда, клянусь, никогда ни одной секунды не стану терпеть, если увижу, что мой парень лижется с другой. В то же самое мгновение он для меня умрет! А если будет недостаточно мертвым, прихлопну как муху! Баста! Точка! Я-то ни за что не стану притворяться слепой и глухой идиоткой и бегать потом вокруг него с компрессами! Никогда!
Надо сказать, чувствовала я себя, сидя под грушей, довольно странно… Даже грызть ногти — и то не помогало. Еще вчера только о том и мечтала, чтобы они расстались, а теперь, когда это, похоже, случилось, мне было как-то не по себе. И немножко жалко маму… Я вернулась в дом и тихонько подкралась к двери ее мастерской. Там пели негры. Маме нравится работать под негритянский хор, она часто слушает госпел.
Когда я приоткрыла дверь, она оторвала взгляд от холста и улыбнулась:
— А, ты уже встала, лапуля?
Мамина улыбка показалась мне неестественной. Я поняла, что она сдерживается, стараясь не показать, как ей больно. Лицо бледное, глаза покраснели… Все ясно, подумала я. Он в самом деле ее бросил.
— Что ты так странно смотришь? Хочешь мне что-то сказать? Что-то случилось? — встревожилась мама.
Случилось, только не со мной, подумала я. Глядит на меня красными глазами и воображает, будто я не понимаю, что она сейчас чувствует.
— Как поживаешь? — спросила я.
Вопроса глупее задать было невозможно, но в ту минуту ничего больше в голову не пришло. Мама громко засмеялась, подошла ко мне, взлохматила волосы.
— Отлично поживаю! Лучше всех! — торжественно объявила она. — А ты?
Мама непонятно улыбалась, глядя мне прямо в глаза, и я, не выдержав, опустила голову. Я поняла, что она победила, что я ничего от нее не добьюсь. Ну и ладно. Посмотрим, что она будет делать, когда он в конце концов появится. Не станет же он до бесконечности шататься неизвестно где.
— Может, кофе тебе принести? — предложила я.
— Нет, маленькая, не надо, и так всю ночь кофе хлебала. Лучше пойди сделай себе яичницу. Мне совсем не хочется, чтобы ты, перебравшись сюда, отощала.
Она потянулась, встав на носочки, и снова направилась к своей картине. Холст был повернут к окну, и я не могла разглядеть, что она пишет. Пока работа не закончена, мама никогда ее никому не показывает, боится, что тогда картина не получится. Такая уж у нее примета.
Я поднялась к себе, переоделась и пошла встречать Лауру — она обещала приехать двенадцатичасовым автобусом.
Лаура приехала, и мы сразу рванули на речку загорать и купаться. Вернувшись домой, я оглядела себя в зеркале и убедилась, что выгляжу не так уж плохо! Загар мне идет. Если бы не прыщи-зеленкой-надо-мазать вместо грудей и не ноги-палки с выпирающими коленями — была бы почти модель! Ха!
Когда стало темнеть, моя мама позвонила Лауриной маме, и та разрешила Лауре переночевать у нас! Ура! Всю ночь сможем болтать! Кроме того, Лаура сказала, что ее бабульку положили в больницу на обследование, так что целых три дня не надо будет носить ей еду! Еще раз ура! И бабульке ура!
Мы приволокли в мою комнату раскладушку, разогрели пиццу и поужинали в постели. Я предложила Лауре вылезти на крышу, посмотреть на звезды и покурить, но она отказалась — высоты боится. Ну и ладно, не хочет — как хочет! Решила, что завтра все равно ее туда затащу.
Когда моя усталая Лауруте начала засыпать и я достала дневник, она тут же открыла глаза и удивилась: ты что, дневник ведешь? Зачем тебе? Лаура, оказывается, считает, что дневник может пригодиться только в одном случае — если хочется от души выругаться, а вслух нельзя. Вот тогда — хватай дневник и валяй!
Я сказала, что завела дневник, потому что хочу стать писательницей (только что придумала!), а она засмеялась и ответила, что она в таком случае хотела бы стать Пэрис Хилтон. Ха! Я бы тоже не отказалась! Купила бы себе необитаемый остров, пригласила несколько самых лучших друзей, и жили бы мы там, как Робинзоны Крузо. Хотя нет… Честно говоря, не знаю, чем хотела бы заняться после школы… Может быть, путешествовать… И быть кем угодно, только не собой… Спокойной ночи, дорогой дневник…
P. S. Красавчик так и не появился! Странно, странно…
22 июня
После завтрака позвонила Силва — ей, видите ли, тоже захотелось меня навестить. (У-у-у! Только ее здесь и не хватало!)
Мама и сегодня пишет, закрывшись в мастерской, так что ей все равно, кто ко мне приезжает, кто уезжает, и, когда Лаура спросила, можно ли нам пригласить сюда Силву, мама ответила, что ничего против не имеет. (Ну спасибо, удружила!)
Силва — наша классная красотка. Лаура ей слепо доверяет, а я терпеть ее не могу, бегаю от нее, как от чумы. Мне кажется, Силва — порочная, лицемерная и хитрая лиса. Она постоянно сует нос в чужие дела, хочет знать все обо всех до мельчайших подробностей, вечно притворяется добренькой, а потом как бы невзначай устраивает подлянку. Вытягивает из тебя секреты и ловко их использует. Еще Силва — из тех девиц, которым всегда и везде надо господствовать. Она убеждена в том, что все без исключения девчонки должны считать ее своей лучшей подругой, а все до единого мальчишки — млеть от ее неземной красоты! И еще: она охотно даст тебе в долг десятку, но тогда смирись заранее с неизбежным: об этом узнают все! Меня Силва достает по-черному, а Лауре она нравится, и это — самое ужасное. Я попыталась открыть подруге глаза и показать истинное лицо Силвы, но она разозлилась и сказала, что я Силве попросту завидую! Нет, ну надо же до такого додуматься! Чему, интересно, там завидовать? Может, ее роскошному бюсту и светлым волосам? Так ведь это дело наживное, как сказала бы мама! Подозреваю, что лапочка Лауруте, не умеющая держать язык за зубами, уже рассказала этой лисе про мамин роман с красавчиком-соседом, потому-то Силва и решила к нам снизойти. А то с чего бы? Спорю на что угодно, она умирает как хочет поглядеть на Гвидаса!
(А красавчика-то здесь и нет — ха-ха-ха!)
В общем, я-то без Силвы прекрасно бы обошлась, но приходится мириться с мыслью, что независимо от моего желания завтра она все равно сюда явится и будет капать нам на мозги. Мне совсем неохота ссориться с Лаурой, а кроме того, я должна Силве пятьдесят литов… Прямо беда…
Все! Лаура возвращается, надо заканчивать! Пойдем на речку.
23 июня
По случаю приезда Силвы Лауре вздумалось нажарить драников. Глупее не придумаешь! Картофелины сейчас усохшие, как мумии, пока натрешь — намучаешься. Ну пусть помучается, пусть скребет картошку, только без меня, я в этом участвовать не намерена!
А я пока стала искать свой новый купальник, мамой подаренный, — весь шкаф перевернула, но так и не нашла. Черт! Неужели оставила у бабушки Валерии?
Внизу шум. Видно, принцесса уже прибыла! О-о-о!
Силва приехала на такси. (Круто! Должно быть, немало денежек выложила!) Вылезла из машины с дорожной сумкой и большим букетом цветов. (Идиотка! Какого черта тащить в сад цветы? У нас их полон двор и еще немножко! Забора за ними не видно!)
Едва войдя в дом, Силва спросила, где моя мама. Я сказала, что мама работает и не надо ей мешать. Но дорогая гостья сделала вид, будто не слышит, Лауруте, которой всегда больше всех надо, вызвалась ее проводить, ну и я поплелась в мастерскую следом за ними. Красотка наша, сияя улыбкой, — ну прямо новобрачная перед первой ночью! — шагнула внутрь, а мы с Лаурой остались в дверях.
Все еще сверкая зубами, Силва дотопала до мамы, всучила ей цветы и принялась молоть всякую чушь: типа, давно хотела познакомиться поближе, видела мамины работы на выставках и до глубины души потрясена этими шедеврами (да ее пинками ни на какую выставку не загонишь!), а поскольку все мы тут — лучшие подруги (ага, пусть помечтает!), значит, и моя мама — тоже ее лучшая подруга, автоматом (вот счастье-то привалило!)… В общем, меня чуть не вырвало, и в конце концов я не утерпела — захлопала в ладоши и завопила «ура!».
Мама при этом выглядела — хуже не бывает, смотреть страшно, можно подумать, целый год не умывалась и не причесывалась, — она всегда ужасно выглядит, когда пишет, совсем себя запускает. Словом, мамулечка смотрела на нас, разинув рот, и хлопала ушами. Как полнейшая идиотка. Не уверена, что она вообще понимала, что происходит. Так мы и оставили ее посреди мастерской — остолбеневшую от этого внезапного признания. И с цветами в руках… Она, наверное, еще не скоро опомнилась…
По случаю прибытия Силвуте, лучшей подруги всего человечества за всю его историю, мы притащили в мою комнату старый матрац и устроили вполне приличное койко-место. Решено было, что спать на нем буду я, потому что изнеженным бокам Силвуте было бы слишком жестко. Сначала я предложила ей ночевать в гостевой комнате, но она категорически отказалась. И я знаю, почему: она мгновенно впала бы в депрессию, если бы спала за стенкой и не могла услышать, о чем мы с Лаурой болтаем!
После обеда, когда мы сидели на веранде и Силва рассказывала про своих парней, случилось кое-что странное. Появилась мама. На этот раз она выглядела по-человечески — причесалась, умылась и даже переоделась в чистенькую одежку. Мало того — принесла нам огромную миску крупной клубники со сливками! Не поленилась, сама насобирала! Я страшно удивилась: надо же, вдруг бросила работу ради того, чтобы пообщаться с тремя неинтересными подростками! Какого черта? Понимаю, что так обычно ведут себя миллионы мам во всем мире, но только не моя!
Силва всплеснула руками и принялась расхваливать клубнику так, словно только что прибыла с Северного полюса и впервые в жизни ягодку увидела. (Ой-ой-ой, какое чудо!) А чтобы мало не показалось, стала неумеренно хвалить наш сад. Договорилась до того, что такого красивого чеснока она в жизни не видела, и даже полоть вызвалась, а то бедняжку совсем сорняки задушили. Я чуть не упала! А потом сказала ей, чтобы оставила чеснок в покое, я сама давно собираюсь его прополоть. И заметила, что мама сильно удивилась, но промолчала, только улыбнулась.
Короче, Силва — дура ненормальная и мерзкая интриганка! Не понимаю, как ее родители все это выдерживают!
Наконец этот цирк закончился, мама села в машину и поехала в город купить чего-нибудь вкусненького, а мы отправились купаться. Проходя мимо соседского сада, я глянула во двор — машины скрипача по-прежнему не было. Ну-ну, подумала я, пожалуй, оно и к лучшему, что сейчас его здесь нет…
Силва привезла сидр и сигареты. Вечером, когда мама ляжет спать, сможем тяпнуть. Хотя, честно говоря, пиво мне нравится больше.
24 июня
Черт! Совершенно некогда записывать! Короче: Гвидас так и не появился (это хорошо!), мама работает, но время от времени вылезает с нами поболтать (а вот это плохо, потому что тогда мы не можем курить, ну да ладно), Силва, по обыкновению своему, царит, а мы с Лаурой, как последние дуры, так и смотрим ей сами знаете куда! Хотя иногда нам бывает очень весело…
Вчера вечером, когда мы пили сидр, Силва попыталась завести разговор про красавчика-скрипача, но я притворилась, будто не понимаю, о ком она говорит. Я видела, как они с Лаурой переглянулись и обе, похоже, слегка обиделись. А я поняла, что была права: Лаура в самом деле все выболтала про маму и Гвидаса этой клизме. Подруга называется! Ненавижу ее за это!
Да, еще одно: когда мы уже основательно набрались, Силва как бы между прочим упомянула о том, что бутылка сидра и сигареты обошлись ей в тридцать литов. Если поделить на троих — с каждой по чирику! Лаура немедленно вытащила десятку, а я, понятно, сказала, что должок за мной. Как всегда, черт возьми! Главное, мне этот сидр вовсе и не нравится. Сплошная печалька, и больше ничего! Вообще, мои денежные дела трагичны. Сейчас я должна:
Силве — 50 литов +10 литов (за эту фигню… сидр и сигареты) = 60 литов (!!!), Кипрасу — 43 лита (набралось за долгое время), Валентинасу — 5 литов (за что — не помню), Лауре — около 30 литов (она все время платит за меня в кафешках).
Всего должна: 60+43+5+30=138 литов.
Ужас! Сто тридцать восемь литов набралось! А я ведь еще из маминого кошелька вытащила десятку, когда срочно понадобилось вернуть Гинце деньги за диск, но это не в счет, можно не отдавать, потому что она все равно не заметила. Конечно, всякий раз, как я еду в город, мама дает мне пятерку на личные расходы, но разве это деньги?! Как же меня достало, что все время надо просить! Черт, надо срочно найти работу!
Ну все! Они уже топают сюда. Пойдем в лес собирать шишки и хворост, а вечером разожжем костерок и будем жарить колбаски. Пока! Не грусти, дорогой дневник, я люблю тебя!
25 июня
Первое, что мы увидели, как только встали и выползли наружу, — маму с Гвидасом!!! Черт! Когда он приехал? Как я могла такое проспать? Все из-за этого сидра! А самое страшное, что они целовались! Целовались под яблоней, будто Адам с Евой! О боги! Куда катится мир? Значит, они не поссорились, а если и были в ссоре, так помирились? Должно быть, моя покладистая мамочка его простила. Ненавижу!
Увидев нас, они, само собой, это неприличие прекратили. Гвидас изумленно поглядел на нас и оскалился, выставив напоказ все тридцать два здоровехоньких зуба. Мне показалось, он нашел, что нас тут многовато. А мама, по-моему, слегка смутилась оттого, что ее застукали в неподходящей для матери ситуации, но тоже улыбнулась и весело воскликнула:
— Доброе утро, красавицы! Лаура, Силва, познакомьтесь, это Гвидас.
Подруженьки мои усиленно закивали. Я видела, что от этой романтики под яблоней они тоже слегка прибалдели.
— Доброе утро… — взяв чуток высоковато, пропела Силва. — Мы так много о вас наслышаны!
У мамы брови полезли вверх, и она взглянула на меня удивленно:
— Неужели?
Само собой, я почувствовала себя дурой и сильно пожалела о том, что заварила всю эту кашу. И зачем я только рассказала Лауре про мамин роман! Надо было срочно исправлять положение, и я объяснила:
— Силва просто обожает скрипичную музыку…
Все засмеялись. Честно говоря, я так и не поняла почему.
— Котрина, — сказал Гвидас, — а я тебе подарок привез.
— П-подарок? — переспросила я. — Откуда? Вы что, куда-то ездили?
— Масенька, а я разве тебе не говорила? — мамуля захлопала ресничками. — Гвидас играл в Германии. Все газеты писали о его гастролях.
Честное слово, меня страшно разозлили эта «масенька» и эта нездорово счастливая улыбка на ее лице, и потому я, не удержавшись, выпалила:
— Ой, мамуль, я ведь давно уже макулатуры не читаю. Есть что почитать и кроме газет.
Мама склонилась Гвидасу на плечо и тихонько (но мы прекрасно расслышали) шепнула:
— Видишь, с кем тебе придется уживаться?
Скажет тоже! Будто я какое-то чудовище! И что означает это «придется уживаться»? Они что, собираются жить вместе долго и счастливо? Нетушки, лучше не надо… А тут еще мои подружки, словно сговорившись, дружно захихикали. Свинюги!
Гвидас подошел ко мне, взял за руку и потянул за собой на веранду. Остальные как овцы поплелись следом.
— Ну иди же, получи свой подарок!
Посреди веранды стояла его дорожная сумка. Он вытащил оттуда большое пестрое яйцо и, страшно собой довольный, вручил мне.
— Что это? — не поняла я.
— Да ты открой…
Яйцо оказалось из двух частей. Немного покрутив его, я отделила одну половину от другой. Внутри было яйцо чуть поменьше, в нем — еще меньше, и так до бесконечности… В самом маленьком яичке оказались две крохотные фарфоровые куколки — парень и девушка. Она — в белом подвенечном платье, он — в черном фраке. Я растерялась. Не понимала, что Гвидас хотел этим сказать, и не знала, как реагировать. С чего ему вздумалось дарить мне новобрачных?
Девки, радостно визжа, похватали разнокалиберные скорлупки и попытались снова соединить. Детские забавы…
— Нравится? — Гвидас не выпускал моей руки и смотрел мне прямо в глаза.
— Ну-у… миленько… — протянула я. — Была бы я лет на десять помладше, может, мне бы еще больше понравилось.
Мама с улыбкой покачала головой:
— Ах ты, моя старушечка!..
— Главное — ты у нас молодушечка! — не удержалась я, чтобы не съязвить.
Сразу увидела, насколько ее это задело, и немного позлорадствовала про себя, но мне тут же стало жалко мамулю, и я спросила:
— А тебе что перепало?
Мама протянула руку. У нее на пальце блестело кольцо. Мне мигом все стало ясно: он привез ей кольцо и сделал предложение! О боги! Так вот почему они лизались под яблоней…
— Какое красивое! — пискнула Силва. — С ума сойти!
Я равнодушно пожала плечами. Заметила, что Лаура удивленно на меня смотрит и, похоже, пытается разгадать своими воробьиными мозгами нерешаемый ребус.
— Чудесно! — разулыбалась я, желая окончательно запутать подружку. — Значит, дело двигается к свадьбе?
Всегда страшно говорить то, что на самом деле думаешь, но тут у меня появилось странное желание себя помучить. Не знаю почему. Наверное, хотелось, чтобы они перестали уже эту байду разводить и сказали в конце концов напрямик, что, собственно, происходит.
Девки затихли и с любопытством уставились на Гвидаса, а он усмехнулся и обнял маму за плечи.
— Теперь все зависит только от твоей мамы… — негромко проговорил он. И наклонился к ней. Смотреть противно.
Маменька зарделась осенней розой, но ни слова не произнесла. Я же говорила, что она не умеет ни притворяться, ни давать отпор…
— Страшно хочется нырнуть в волны! — внезапно заявил свежеиспеченный жених. — Барышни, может, пойдем на речку?
Барышни, само собой, это предложение радостно поддержали: засуетились, бросились сдергивать с веревки купальники и разыскивать солнечные очки…
Одна я так и осталась стоять столбом. Меня это, честно говоря, подкосило, мне чертовски хотелось побыть одной, а кроме того, я знала, что, если пойду с ними, сразу начну задираться и нести всякую чушь, и потому кротко сказала, что купаться не пойду, поскольку запланировала на сегодня прополку чеснока.
— Прямо сейчас полоть собралась? Ты это серьезно? — изумилась Силва.
Я боялась, что они бросятся меня отговаривать, но, на мое счастье, ничего такого не произошло — все были слишком заняты собой.
Когда отбывающие свалили на кухню делать себе бутерброды и веранда наконец опустела, я взяла тяпку и направилась к чесночной грядке. Прополкой, честно говоря, я всего раз в жизни и занималась, да и то под присмотром бабушки Эльжбеты, но дело это нехитрое, и я принялась злобно дергать разросшиеся сорняки — их на грядке оказалось куда больше, чем стрелок чеснока. Все как в жизни! Работа была как раз под настроение, я трудилась не поднимая головы, и уж чего мне совсем не хотелось, так это видеть Гвидаса. Но он спустился в сад и присел на корточки рядом со мной.
— Ты всерьез решила остаться дома?
— Да.
— А может, чеснок еще денек подождал бы? Пойдем, искупаемся?
— Нет.
— Ну если ты твердо решила…
Гвидас попытался выдернуть длинный корень пырея, тот, разумеется, оборвался.
— Оставь в покое эти корни!
Мамочкин жених внимательно на меня посмотрел:
— В чем дело, Котрина? За что ты меня невзлюбила?
— А с чего мне тебя любить? Я же тебя не знаю.
— Может, пора уже познакомиться?
— Еще чего! Если я стану знакомиться с каждым мамочкиным возлюбленным, поседеть успею, пока перезнакомлюсь со всеми!
Чистейшее вранье, мне просто хотелось его уязвить. После развода с отцом мама с головой ушла в свою живопись и жила совсем одна, но сейчас это уже не имело значения, так и так она все испортила.
Гвидас несколько секунд помолчал. Выкопал пальцем какой-то розовый камешек, отбросил в сторону. Потом снова повернулся ко мне:
— А может, все-таки попробуем подружиться?
— С какой стати? Может, потому, что интеллигенты должны общаться между собой?
Он улыбнулся:
— Может, и потому.
— Нет, не вижу смысла. Ты ничем не хуже и не лучше всех остальных.
— А вдруг самую чуточку получше? Если не попробуем, так и не узнаешь…
— Ну и наплевать!
Вали отсюда, думала я, проваливай, не то я сейчас завизжу или наговорю тебе еще больше гадостей, о которых потом придется пожалеть! Про-ва-ли-вай! Черт, ну почему он такой безупречный?
Тут на веранду выскочила радостно галдящая троица, и Гвидас, будто прочитав мои мысли, встал. И сказал мне с едва уловимой иронией:
— Ладно… Очень жаль, но ничего не поделаешь… Успеха тебе в сельскохозяйственных работах. Будем надеяться, не пропадут даром твои усилия — принесут чудесные плоды.
Он побрел прочь, опустив голову, с несчастным видом… Гвидас, Гвидас, Гвидас…
Как только они наконец вымелись за калитку, прополка чеснока закончилась. Я взлетела в мансарду, а оттуда вылезла на крышу, прихватив театральный бинокль. Раньше я часто разглядывала с крыши в бинокль соседние дворы и прохожих, идущих по тропинкам к лесу, пыталась угадать, о чем они разговаривают… По их движениям очень много чего можно было понять… Вскоре показались наши купальщики. Гвидас с мамой шли рядом и что-то горячо обсуждали. (Спорим, они говорили обо мне!) Лаура с Силвой вприпрыжку бежали впереди, изображая из себя несмышленых малышек — явно хотели покрасоваться перед Гвидасом. Когда все они скрылись за поворотом, я отложила бинокль и закурила.
Курила и думала, что чертовски несчастна, потому что меня окружают одни предатели:
Лаура — беспросветная предательница, потому что, едва в ее поле зрения попала Силва, она в упор перестала меня видеть. Кроме того, что же она за подруга, если выбалтывает Силве мои секреты!
Мама — предательница, потому что все время соловьем заливалась насчет того, что у нее никого на свете нет, кроме меня, но стоило появиться мужику — мигом про меня забыла.
Гвидас — двойной предатель! Он предал не только меня, он предал мою любовь к его музыке! Теперь я уже не та, что прежде, и больше никогда скрипичная музыка меня не тронет.
Никогда… Гвидас убил во мне способность летать…
Я почувствовала себя страшно одинокой и никому на этом свете не нужной… Мне было до того плохо, что даже разреветься не удавалось. Выкурила три сигареты подряд, но и это не помогло. Будь у меня деньги, немедленно сбежала бы отсюда на край света! Чтобы больше никогда никого из них не видеть…
На крыше стало нестерпимо жарко, я оттуда слезла, стала без всякой цели слоняться по дому. Дверь маминой мастерской была приоткрыта, и я заглянула внутрь. На маленьком столике стояла початая бутылка чего-то темного, рядом с ней два ненормально огромных пустых бокала и пепельница с окурками. Значит, они тут сидели и выпивали, должно быть, его возвращение праздновали… Глаза бы мои на это не глядели!
Я вошла в мастерскую. И то, что там увидела, меня добило: мама уже закончила писать картину, повернула ее лицом к комнате, и оказалось, что изображен на ней не кто иной, как известный мне скрипач Гвидас! Мамин возлюбленный был намалеван завернутым в большую белую простыню, словно какой-нибудь античный Давид, длинные черные волосы падали на крепкие загорелые плечи, и красив он был удивительно, просто до ужаса! Стоял у открытого окна, держа в руке скрипку, но не играл на ней, хоть и поднял к плечу. Стоял в задумчивости и, слегка прищурившись, смотрел на пейзаж за окном. А там виднелось чистое поле, залитое ярким солнечным светом, и одинокое дерево. Казалось, дерево медленно колышется…
О боги! Я завалилась в мамино глубокое кресло и уставилась на картину… С минуту, наверное, не могла отвести от нее глаз, у меня кружилась голова и воздуха не хватало… Думать я была не способна… Когда немного пришла в себя, потянулась к столику, налила себе полнехонький бокал темного из красивой бутылки и залпом выпила. Ни фига себе: от этого пойла у меня слезы из глаз брызнули, а горло загорелось, будто ошпаренное. Отдышавшись, глянула на этикетку: коньяк, вот это что. Мощная штука! Ну и хорошо! Стану алкоголичкой! Нарочно! Все равно я никому не нужна. Буду шарить по мусорным бакам и собирать бутылки…
Еще через минуту мне стало тепло и очень весело. Давид с картины, как последний идиот, все еще пялился на дерево, даже и не догадываясь, что я тут прячусь и смотрю на него… Ку-ку! Я его вижу, а он меня — нет, ха-ха-ха! Внезапно мне в голову пришла гениальная мысль слегка его приукрасить — пририсовать бороду и усы, но, оглядевшись, я не нашла поблизости ни карандаша, ни красок, ни кисточки… Предательница-мама нарочно все попрятала! А встать с кресла и порыться в шкафах мне было очень лень… Очень-очень… Прямо беда… Так что ничего не оставалось, как плеснуть себе еще коньячку. Лиха беда начало, как говорится… чуть-чуть пролила, но ничего… в бутылке еще много… Вторая порция обожгла уже не так сильно… То-то, век живи, век учись… Золотая мысль… Теперь буду пить только коньяк… Решено… Точка…
Проснулась я под вечер от шума на веранде и, очухавшись, поняла, что они вернулись. А я, оказывается, весь день проспала в кресле, в маминой мастерской! Черт! Я вскочила и кое-как, но почти по прямой, дотащилась до ванной — коньяк с неудержимой силой стремился на свободу! В самый раз успела… Процесс только-только пошел, как в коридоре послышались торопливые шаги, а еще через миг в ванную влетела на удивление жизнерадостная Лаура.
— Какого черта? — грозно взревела я.
— Ой, как напугала! Ты что тут делаешь?
— А ты как думаешь? — рыгнув, отозвалась я.
— Блюешь!
— О, ты бесконечно наблюдательна…
— Что с тобой?
— А ты как думаешь?
— Брось ты эти «ты как думаешь», скажи, что случилось…
— А не пошла бы ты…
— Тебя же не просто так тошнит. Может, у тебя солнечный удар или ты отравилась?
— А ты как думаешь?
Она прикусила губу, и я поняла, что моя лучшая подруга-предательница обиделась.
— Пойду позову твою маму.
— Ну конечно! — заорала я. — Иди и разболтай всем, что видела! Ты и не на такое способна!
Лаура явно растерялась.
— Я только… Я подумала… Может, она бы тебе какое-нибудь лекарство дала?
— От этой болезни никакое лекарство не поможет.
— Что ты несешь?!
— Ох…
— От какой такой болезни? Котрина, мне уже страшно. Неужели у тебя…
— Рак?
— Ой, нет, в это я не верю.
— И не верь, потому что все намного хуже.
— Куда уж хуже… А может, ты…
— Да-да?
— Что — «да-да»?
— Не обращай внимания, — я с притворным равнодушием махнула рукой. — Рано или поздно все равно все выяснится.
Тут Лаура умолкла и, обессилев, села на бортик ванны. Выглядела она при этом как мешком ушибленная, и мне стало смешно.
— Котрина… Котрина, только не говори, что ты…
Я разок-другой выразительно икнула.
— Котрина, — обмирая, прошептала Лаура, — ты что, беременная?
Ну и личико же у нее сделалось, я просто залюбовалась — ни дать ни взять театральная маска, изображающая ужас. Так тебе и надо, предательница! Будешь теперь знать, что потеряла! Какая ты, к черту, лучшая подруга, если способна прозевать такой момент?!
Лаура вздохнула, поднялась и встряхнулась.
— Я тебе не верю.
— Как хочешь.
— Не могла же ты… ни с того ни с сего… как пресвятая дева Мария…
Я распрямилась, спустила воду и некоторое время любовалась тем, как содержимое унитаза исчезает в дыре. Потом села на еще теплый бортик и стала намыливать руки. Лаура пристроилась рядом.
— Но ты же ни с кем не…
— Ты в этом уверена?
— Я бы знала, если бы…
— Знала бы? — я впилась убийственным взглядом в ее вытаращенные глаза. — Если хочешь что-нибудь о ком-нибудь знать, для начала не помешает этим человеком интересоваться.
Лаура заерзала и опустила голову, видно, почувствовала свою вину. Вот и хорошо, подумала я, так тебе и надо, а она встала и нерешительно двинулась к двери.
— Может, тебе чаю принести?
— Ну, принеси…
Мне уже стало чуть получше, так что я тоже вышла из ванной и тихонько проскользнула к себе. Растянулась на постели и закрыла глаза. Спать все еще очень хотелось. Внизу, на кухне, топали, гремели чашками — видно, нагулявшись, они готовили ужин… Я задремала, но через минуту в комнату бесшумно вползла Лаура с чашкой чая в руках, а за ней, само собой, моя обожаемая Силвуте! Едва увидев ее лицо, я сразу поняла, что и она уже «обо всем узнала». Не дожидаясь приглашения, эта хищница уселась на мою кровать.
— Котрина, Лаура мне все рассказала. Какой ужас! Можешь мне довериться, клянусь, я правда никому ничего не скажу. Ты же меня знаешь. Мы ведь с тобой лучшие подруги, да?
Я отвернулась к стенке.
— Котрина, — не унималась Силва, — я представляю, как тебе не хочется об этом говорить. Если бы ты знала, как я тебя понимаю! Случись со мной такое, я бы, наверное, покончила жизнь самоубийством!
— Думаешь, это самый лучший выход? — спросила я еле слышным дрожащим голоском и, словно придавленная страшной мыслью, уткнулась в подушку.
— Силва, ты что? — закричала Лаура.
В ее голосе я расслышала призыв на помощь и развеселилась еще больше.
— Нет-нет, — стала оправдываться Силва, — я только потому так сказала, что Эле из класса «Б», ну, знаешь, которая залетела, тоже хотела покончить с собой, но я ее отговорила…
— Ты спасла ей жизнь… — промолвила я исполненным тихого трагизма голосом.
Обе мои подруги глубоко вздохнули — должно быть, растроганные собственным благородством. Лаура осторожно погладила меня по плечу. Ее рука дрожала.
— Может, все-таки попьешь чайку?
— Чаем тут не поможешь, ей надо выговориться, излить душу, нельзя все держать в себе, — снова вмешалась Силва. — Эле сначала тоже ничего не хотела рассказывать, но, когда мы с ней подружились, все рассказала, и ей сразу стало легче.
Могу себе представить… Бедненькая Эле! Потом вся школа только об этом и молчала!
— Вы и с Эле тоже подруги? — тихо спросила я.
А как же! Само собой! Тут-то я все подробности и узнала. Элин Робис, может, и хотел бы, чтобы она родила, но его мать с отцом против: подозревают, что ребенок не от него, и требуют провести генетическую экспертизу. Только мама-то у Эле небогатая, у нее на такие анализы ни цента нет, так что неизвестно еще, как все обернется. Аборт делать уже поздно, Эле волей-неволей придется рожать. И что будет с ребеночком? Мама Элина работает за границей, не сможет с ним сидеть, Робис, что ли, станет им заниматься? Эле говорит, он хочет на ней жениться, но я сильно сомневаюсь, что он ее любит…
— Почему это? — удивилась Лаура.
Силва загадочно улыбнулась:
— Когда мы в тот раз со школой ходили в поход, он так странно на меня смотрел… ну очень странно… м-м… как бы это сказать… Между прочим, в том самом походе у них все и случилось, Эле сама рассказывала.
Я всегда говорила, с парнями надо поаккуратнее, теперь сами видите. Только, девчонки, вы же понимаете, все это должно остаться между нами! Я поклялась никогда никому не рассказывать! Не были бы мы близкими подругами, я бы и вам… В общем, понимаете.
Читать бесплатно другие книги:
