Дневник плохой девчонки Гудоните Кристина

Мне срочно надо было узнать, дома старушка или после той злополучной ночи ее забрали в больницу. Если в квартире никого нет, подбросить деньги будет намного проще.

Около двенадцати я не вытерпела и опять пошла к бабулькиному дому. Все еще стояла страшная жара, потому-то, наверное, на улице не было ни единой живой души, но многие окна были распахнуты, оттуда слышались голоса и музыка. Поглядывая на фасады домов, я медленно перешла через дорогу — притворилась, будто ищу нужный номер, на случай, если меня кто-нибудь заметил бы из окна… Когда шла мимо старушкиного дома, увидела, что балконная дверь слегка приоткрыта… А может, мне только так показалось? Березовые ветки заслоняли часть балкона, я вполне могла и ошибиться… В общем, я повернула обратно, а когда снова поравнялась с домом, замедлила шаг и поглядела наверх. И похолодела — с бабулькиного балкона, перегнувшись через перила, за мной наблюдала невероятно толстая краснощекая бабища! Я ни секунды не сомневалась, что пялится она именно на меня, потому что больше никого на улице не было. Черт! Откуда она там взялась? Я прибавила шагу, хотела поскорее скрыться за углом, но вдруг, словно гром с ясного неба, грянул бас этой тетки:

— Вы не пятый ли дом ищете? По объявлению пришли, да? А то я смотрю, второй уже раз мимо идете… Все правильно, это здесь, поднимайтесь, мы вас ждем.

Собравшись с духом, я сделала овечью морду и, запинаясь, проблеяла:

— Н-ном-мера н-не вид-дно…

— Что верно, то верно! — продолжала драть глотку толстуха. — Летом, как береза зазеленеет — полдома занавешивает. Заходите, сейчас открою.

Она ушла в комнату, а я окаменела. Возможность попасть в квартиру свалилась, можно сказать, прямо с неба. Вернее, с балкона, но какая разница!.. А эта голосистая тетка, наверное, и есть та самая соседка, которая вызвала полицию… Но что она там говорила про какое-то объявление? Черт! Я страшно пожалела, что не взяла деньги с собой, — а вдруг мне прямо сейчас удалось бы куда-нибудь их засунуть? Пару секунд посомневалась, стоит ли входить, — я же не сказала, что пришла по этому чертову объявлению, — но решила, что рискнуть стоит.

В общем-то, ничего другого мне не оставалось. Я открыла тяжелую деревянную дверь, вошла в прохладный подъезд и стала подниматься по лестнице. Меня трясло, сердце колотилось как ненормальное. Я сделала глубокий вдох и заставила себя считать ступеньки, чтобы хоть немного успокоиться. Услышала, как наверху щелкнул замок, скрипнула дверь. Еще не поздно было свалить… Я остановилась, посмотрела наверх и увидела нависающую над перилами толстуху — она караулила на лестничной площадке. Валить было поздно. Я кое-как выдавила из себя кислую улыбку и потащилась дальше.

— Смелее, смелее! — грянул сверху бас, и я подумала, что в этом подъезде дьявольская акустика.

Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать… Еще семь ступенек — и прямо передо мной оказалась гора мяса, нет, скорее, огромный чан женского пола, обтянутый цветастым платьем. Почему толстухи так любят цветочки? Дверь в квартиру была распахнута настежь. Коровища заполнила собой весь проем, она стояла, уперев руки в могучие бедра, и улыбалась. Выглядела впечатляюще: щеки свисали до плеч, подбородки закрывали половину шеи, а голова переходила в шею без малейшего изгиба, линия была безупречно ровной. Гигантское вымя покоилось на колышущемся животе, а ножищи, как тесто, выползали во все стороны из старых шлепанцев. Невольно залюбуешься — настоящая богиня плодородия. Во всяком случае, мне почему-то вспомнилась первобытная статуя богини плодородия, которую я видела в маминой «Истории искусства». И еще я вспомнила, как мы с Лаурой однажды прогуливали уроки и забрели в парке в павильон с кривыми зеркалами. Чуть со смеху не полопались, на себя глядя! Картинка была очень похожая.

— Как удачно, что ты пораньше заявилась, мне после обеда уйти надо.

Она втолкнула меня в дверь, и я оказалась в хорошо знакомой гостиной.

— Мне нравится, что ты учишься в католической школе: может, хоть воровать не станешь, как та…

И рекомендации у тебя хорошие. Сестра Тереза сказала, что ты набожная и добросовестная — это очень важно. Теперь трудно найти добросовестную девушку. Днем с огнем не сыщешь.

Ага, значит, она ждала какую-то девицу из католической школы. Не самый лучший для меня вариант, но деваться было некуда, выбирать не приходилось. Я сочувственно покачала головой и возвела очи к небу.

— Знаешь, как я взбесилась, когда увидела, что ящик пустой! — взвыла богатырша. — Где это видано — воровать у старого человека! Попадись мне эта девка — своими руками удавила бы!

Вот в этом я почему-то нисколько не усомнилась. Сразу представила свою стройную шею в лапах этого чудовища, свое посиневшее лицо, выкатившиеся глаза, и меня прошиб холодный пот. Бедняжка Лаура, не завидую я ей… На мое счастье, я порядочная католичка, девушка с отличными рекомендациями, а не какая-нибудь размалеванная бродяжка, неизвестно откуда явившаяся!

— Подожди здесь!

Толстуха оставила меня в гостиной, а сама потопала в спальню. Я вздохнула с облегчением. Все чудесно, они искали новую прислугу для бабульки. И нашли меня! Теперь я вместо Лауры должна буду покупать еду и возиться с этой иссохшей мумией. Лучше не придумаешь! При таком раскладе засунуть куда-нибудь деньги будет легче легкого! А потом — бесследно исчезнуть. Честное слово, все шло как по маслу!

— Иди сюда! — грянуло из спальни.

Я снова состроила овечью морду и шагнула за порог.

— Вот, Казимереле, посмотри, кто пришел! Та девочка, про которую я тебе рассказывала.

Бабулька, обложенная подушками, сидела в постели. Все такая же нечеловечески тощая, но хоть глаза были открыты. И протезы она, похоже, вставила, потому что рот выглядел не таким запавшим, как тогда, ночью… Бабулька равнодушно оглядела меня с головы до ног, потом отвернулась к окну и прошелестела:

— Ничего мне не надо…

— Как же, не надо тебе ничего! — прогудела толстуха. — Не зли меня! Ничего не надо только покойникам.

— Я и есть покойница… — заморгало существо на кровати.

— Размечталась! — продолжала гудеть бабища. — Не будь ты таким заморышем — всыпала бы тебе по первое число!

Она наклонилась над старушкой и погрозила кулаком, явно испытывая желание применить физическую силу. Меня от этого в дрожь бросило, но бабулька, похоже, нисколько не испугалась: в ответ она издала какой-то булькающий звук, который, если я правильно поняла, должен был изображать иронический смешок.

Тогда толстуха взялась за дело. Одной рукой подняла старушку, другой стала разглаживать и встряхивать постель. Бабулька что-то пропищала и совсем закатила глаза, должно быть, возмущаясь, что ее потревожили. Выглядела она очень смешно, я не выдержала и прыснула. Обе повернулись ко мне.

— Вместо того чтобы зубы скалить, лучше бы помогла! — проворчала толстуха.

Я, как положено воспитаннице католической гимназии, смиренно кивнула, подошла к кровати и стала взбивать подушки. Бабулька глядела на меня, как кошка на птичку, а я вся извертелась, потому что давилась от смеха. Думаю, она это заметила, поскольку и сама еле слышно захихикала, если, конечно, считать хихиканьем похожие на икоту звуки: «Ик! Ик! Ик!»

В конце концов бабульку опять устроили на подушках. Теперь она выглядела роскошно: щеки чуть порозовели, а в глазах прыгали чертики.

— Как тебя зовут? — тихо спросила она и подмигнула.

Я чуть в осадок не выпала! Честное слово, она мне даже начала нравиться!

— Меня… Эле.

— Что еще за ненормальное имя? — удивилась толстуха. — Разве такое бывает?

— Меня все называют Эле, — объяснила я. — А полное имя — Эльвира.

— Так и надо было сказать! — обрадовалась бабища. — Эльвира — совсем другое дело. Эльвира Мадиган! Вот я наревелась! А ты видела этот фильм?

— Не-ет… — промямлила я.

— Хороший фильм. Мою покойную тетю тоже звали Эльвирой. Прекрасным человеком была, а как пела! Голос был — огого!

Ага, подумала я, этот огого-голос, наверное, отличительная особенность всего богатыршиного семейства. Желая сделать ей приятное, я улыбнулась и с католической покорностью кивнула.

— Ну хорошо, пошли на кухню! — скомандовала толстуха. — Покажу тебе, где там что, потом сходишь в магазин.

В кухне бабища показала мне, где стоит посуда, где хранятся продукты и все такое. Кроме того, выяснилось, что эту упитанную подругу старушки Казимеры зовут Онуте, и я подумала, что имя ей очень подходит: первая буква — прямо ее портрет! Еще я узнала, что поня Казимера когда-то была актрисой и играла в театре. Вот это да, ни за что бы не догадалась! В конце концов я получила деньги, ключ от квартиры и большую сумку и была послана в магазин закупать продукты.

Спускаясь по лестнице, встретила ползущую наверх вялую светловолосую девицу. Раззявив рот, она изучала номера квартир, и меня кольнуло нехорошее предчувствие: не иначе та самая клизма с рекомендациями из той самой школы для богомолок. Черт! Пришлось выкручиваться.

— Ты не восьмую квартиру ищешь? — спросила я.

— Да-а… ээ… — проблеяла блондинка и часто заморгала. — Я… ээ… по объявлению… ээ…

В жизни такой мямли не встречала!

— Тогда можешь отправляться домой, — сурово объявила я.

— А… ээ… почему? — удивилась эта рыбина.

— Потому что отбой: сиделка больше не требуется.

— Ээ… не требуется?

— Нет. Пациентка отбросила копыта.

— Ко-пы-та? — вытаращила глаза католичка.

— Я только что оттуда, — объяснила я. — Видела собственными глазами. Она повесилась на лампе. Может, тоже хочешь взглянуть? Вообще-то лучше бы нам ее снять. Ты ведь сиделка — привыкла небось к трупам.

— Ээ… трупам?

Что за идиотская привычка повторять последнее услышанное слово! Честно говоря, она меня бесила.

— Ну так как? Идешь или нет?

— Так если… ээ… может…

— Идем. Говорю же, надо ее снять. Кроме того, мне так и не удалось затолкать обратно язык!

— Язык?! — она вцепилась в перила.

— Ну, идем уже, пока она не протухла.

Девка с неожиданной прытью развернулась и рванула вниз. Бегать она умела быстрее, чем говорить! Я чуть не лопнула со смеху! Попыталась ее окликнуть, но она летела со скоростью звука — наверное, меня и не слышала. До сих пор не понимаю, что на нее нашло, но почему-то сразу догадалась, что больше она здесь не покажется. Ха! Вот как надо расправляться с конкурентами!

Настроение у меня стало отличное, и я, весело посвистывая, двинула на Пилес. Людей в магазине оказалось немного, так что уже через полчаса я снова была у старушки, нагруженная всеми необходимыми продуктами. Слегка удивилась, когда толстуха Онуте встретила меня на пороге квартиры. Видно, торчала на балконе и, завидев, что я приближаюсь, пошлепала к двери… Изучив принесенные мной продукты, она сказала, что моей работой довольна, и еще похвалила за то, что быстро обернулась. Признаюсь, это польстило моему самолюбию.

Толстуха успела сменить наряд — теперь на ней была широкая длинная блузка стального цвета с такой же юбкой и, хотя она стала похожа на тающий ледник, эта кар тина больше ласкала глаз, чем прежний цветущий сад.

— Хорошо, детка, на сегодня достаточно. Можешь идти домой, Эльвира! Считай, что экзамен выдержала! — Онуте громко расхохоталась и дружески пихнула меня в бок. — Придешь завтра в это же время. По дороге купишь молока и свежих булочек с яблочным джемом. Ясно?

Я, само собой, радостно закивала. Тогда она велела мне стоять и не двигаться с места, заковыляла в спальню и вскоре вернулась с деньгами. Ага! Значит, ничему не научилась, подумала я. Деньги так и держит в ящике комода!

— Вот! — толстуха протянула мне несколько бумажек. — Это на покупки и тридцать литов аванса тебе за работу. Сдачу принесешь. Сестра Тереза, наверное, сказала тебе, что ты будешь получать триста литов в месяц?

— Ага, — я часто закивала, с трудом пытаясь скрыть восторг.

Вот это да! Буду получать триста литов! Еще никогда столько денег не зарабатывала. Меня только сестра Тереза слегка напрягала — а вдруг они с толстухой то и дело созваниваются?

На этом мы распрощались, и я ушла. Домой неслась вприпрыжку. Хотя мой новый план еще не осуществился, мне стало намного легче… Мало того что теперь уже совершенно точно деньги подсунуть удастся — я впервые получила настоящую работу, за которую буду получать настоящую зарплату!

По дороге завернула в лавку с ношеными тряпками и купила фирменную рабочую одежду: скромное темно-синее стародевичье платьице, украшенное широким белым воротником и белыми пуговками. В кабинке покрутилась перед зеркалом и решила, что выгляжу как самая настоящая святоша! Теперь уж точно родная мать не узнает! И это меня окончательно развеселило.

На пути к Ужупису я прикидывала в уме, где бы завтра спрятать проклятые деньги. Действовать надо было очень обдуманно, чтобы не вызвать ни малейших подозрений, ведь полиция обыскала всю квартиру и не нашла их… Куда поня Казимера могла бы засунуть деньги, если бы ей пришло в голову их перепрятать? Под подушкой не годится — там бы уже сто раз нашли, в шкафу под бельем — тоже, скорее всего, искали, в книги такую кучу банкнот никак не запихнуть… Так что задачка была не из самых легких… Может, где-нибудь в кухне? Но там постоянно крутится толстуха, она бы заметила… Кроме того, надо их спрятать так, чтобы кто-нибудь обязательно нашел! И как можно быстрее!

Войдя в подъезд Элиного дома, я глянула на почтовый ящик. Там что-то болталось. Письмо! И вдруг меня, как сказал бы всякий добрый христианин, озарило самое настоящее небесное провидение… Да, теперь я уже знала, каким образом верну деньги! Просто-напросто засуну их в почтовый ящик Казимеры! Не найти их там будет невозможно, а если я буду действовать тихо и в перчатках, сам черт не догадается, откуда они взялись… Честное слово, от этой мысли мне сильно полегчало. Вот уж точно — просто, как все гениальное!

Достала из почтового ящика письмо. Оно было от Робиса. Мы с Эле договорились, что я буду читать ей все его письма по телефону… И что теперь, я в самом деле должна его открыть? Честно говоря, мне никогда не нравилось совать нос в чужие дела. Поднялась наверх — в квартире была настоящая душегубка, так что я распахнула настежь все окна и плюхнулась на кровать. Попыталась вспомнить, когда в последний раз получала письма, но так и не вспомнила… Странно, что в наше время кто-то все еще пишет письма… на бумаге… Робис пишет Эле… из самой… Африки… Надо позвонить Эле… Позвоню вечером…

Проснулась я уже под вечер и удивилась, что так долго спала. Обычно я днем не сплю, разве что в тех редких случаях, когда накануне тусовалась до упаду… Был уже девятый час, так что я не стала дольше залеживаться, спрыгнула с кровати, обулась и первым делом вывела Принцессу. Погуляли мы недолго, потому что, едва вышли на улицу, начал моросить дождик… Город выглядел сонным, редкие прохожие еле тащились. Всем жарко…

Мы дошли до ближайшего газетного киоска, и я купила целую пачку конвертов. До приезда из Ниды у меня оставался всего один день и самое большее два — до разговора со следователем… Значит, деньги я должна подбросить сегодня же ночью. Мне и думать-то про них не хотелось, но время поджимало, и действовать надо было немедленно, никуда не денешься. Я решила разложить деньги по конвертам — не засовывать же банкноты в почтовый ящик по одной! Как только мы вошли в дом, полило как следует и повеяло приятной прохладой. Люблю дождь…

Оказавшись в квартире, тут же бросилась на кухню — голодная была как собака, а потому пожарила яичницу и сделала кофе с соевым молоком. «Обед углекопа!» — сказала бы мама, ну и пусть, мне такая еда все равно нравится… Яичницу я могла бы лопать три раза в день.

Вошла в комнату, увидела на столе письмо Робиса и вспомнила, что собиралась позвонить Эле. Разорвала конверт и прочитала:

Светлейший ангел,

моя королева и владычица моей души,

жена, о которой я мечтаю, и мать моих детей,

драгоценнейшая Эльвира!

(Впечатляет! Парень явно перегрелся на африканском солнышке!)

Приветствую тебя, о богиня, из далекой языческой земли! Твой светлый образ ни на мгновение меня не покидает… Мыслями о тебе и навеяны недостойные строки, кои представляю на твой суд, а форму им помогли придать бессмертные сонеты Шекспира…

Верю, что твой развитый вкус и врожденная интуиция помогут почувствовать искренность этих строф…

Внимание! Во мне просыпается поэт!

• Без тебя пропадаю, любимая, днем,
• А ночами ты снишься без спросу.
• Мы по Вильнюсу бродим и бродим вдвоем,
• Как по райским холмам и утесам.
• Ты была, есть и будешь богиней моей,
• Ты единственная на века.
• Пусть хранит нас любовь до скончания дней
• И прославит поэта строка…

(Ого! Живой классик!)

Любимая! Вчера впервые увидел настоящую пустыню и подумал, что такая же бесконечная пустыня — в моей душе. С каждым днем я все больше чахну, потому что не могу тебя видеть, прикасаться к тебе, слышать тебя и дышать тобой… Эта бесконечная пустыня превратилась бы в оазис, если бы на безжизненный песок ступила твоя маленькая ножка…

(Правду сказать, тут я не сдержалась и заржала! «Страдания юного Робертаса»!)

Я словно одержимый вижу везде только тебя, тебя, тебя…

(Насчет одержимого — это точно!)

Мои мучители следят за каждым моим шагом, постоянно бродят поблизости и все вынюхивают, желая знать, что я делаю, куда иду, о чем думаю, чего хочу… Чувствую себя как в тюрьме. Жду мгновения, когда снова тебя увижу…

Эльвира! Знаешь ли ты, что звук твоего имени напоминает лиру?

(О-о-о!)

Все! Передышка закончилась. Они возвращаются из бассейна.

• Вспомни меня, любимая,
• Вспоминай меня и улыбайся…
• Я почувствую это, любимая,
• Почувствую, не сомневайся…

Твой несчастный смертельно влюбленный Робертас из первосортной африканской тюрьмы…

Дочитала, положила письмо на кровать… Ясно было одно — это диагноз! Честное слово, я растерялась… Поняла, что ничего не понимаю… Либо они оба — как из средневековья, либо Эле очень весело живется, раз она получает такие смешные письма… Что у девок от любви мозги размягчаются, мне было хорошо известно и даже, в общем, казалось естественным — нагляделась на эти страсти. Сразу начинаются всякие непредсказуемые проливания слез, вздохи, дневники, стихи и все такое прочее… Правда, не у всех… Но парни-то? Они же совершенно другие! Они никогда не краснеют перед девчонками, словно какие-нибудь недоноски, не кривляются, не красят ресницы, не хихикают, не закатывают глаза и, само собой, нафталинных стишков не пописывают… Этим, черт возьми, парни от девок и отличаются! Сонетами Шекспира он вдохновлялся! Ага, вдохновлялся, сразу видно! Только скажите, пожалуйста, какой нормальный, в здравом уме парень станет добровольно читать эти сонеты Шекспира, если они не входят в школьную программу? Да никакой! Я, во всяком случае, ни одного не знаю. А может, это только Элин Робце такой свихнутый? Может, у него какая-нибудь там детская травма — например, мать-наркоманка покончила с собой, или отец, маньяк-убийца, медленно гниет в тюрьме, что-то в этом роде… И чувствительный ребенок, изо всех сил жаждавший любви и нежности, с младенчества читал все подряд, от Винни-Пуха до Шекспира, а крыша у него понемногу съезжала и съезжала… пока не съехала окончательно. Чего доброго, и сам кого-нибудь прикончит.

Нет, насчет родителей — это я увлеклась: Робис же там, в Африке, вместе с предками, они, насколько мне известно, вполне живы и по-своему нормальны. Кроме того, Робис явно не намеревается никого приканчивать — скорее наоборот… Ну и что, помечтать-то можно…

Мы-то с «бэшками» общались только на переменках, ну, иногда еще — во время школьных тусовок или походов на природу. Робис всегда был каким-то незаметным, сливался с подоконниками, стенами и вообще с любым окружением, в каком оказывался. Я попыталась вспомнить, слышала ли когда-нибудь его голос, но так и не вспомнила… Даже странно, что этот тихоня, этот невидимый Робис умудрился сблизиться с Эле… Интересно, а как он к ней в первый раз подошел? Что сказал? А может, они друг друга поняли без слов? Ведь никогда не угадаешь, что скрывается под, казалось бы, совершенно невинной наружностью…

Как знать — может, и Гвидас способен написать что-нибудь в этом роде? Глупая мысль! Гвидас слишком современный…

Все, пора звонить Эле. Мне уже и самой стало интересно, как она отреагирует.

Эле отозвалась после четвертого звонка, немного запыхавшаяся.

— Алло! Слушаю!

— Эле, это я.

— А, привет, Котри… Эльвира!

— Можешь разговаривать?

— Да, конечно! Я вышла в коридор. У нас тут одно мероприятие…

— Тусуетесь?

— Не-ет, здесь другие тусовки… — Эле засмеялась. — Но мне нравится.

— Эле, тебе пришло письмо от Робиса.

— Правда? — радостно закричала она. — Можешь прочитать?

— Конечно. Слушай.

Я взяла письмо с кровати и стала читать громко и медленно, стараясь не показывать никаких эмоций. Но в душе надеялась, что Эле вот-вот не выдержит и засмеется… А она так и не засмеялась. Дослушала до конца и продолжала молчать.

— Эле, ты меня слышишь? — спросила я наконец. — Ну и как тебе?

— Да, да… — прошептала Эле. — Слышу…

И опять замолчала.

Я поняла, что подруга моя довольно сильно расчувствовалась, и у меня появилось смутное подозрение, что ей это все смешным ни чуточки не кажется.

— Странноватое, по-моему, письмо, — не вытерпев, сказала я. — Конечно, это не мое дело…

— Да… — вздохнула Эле. — Робце такой поэтичный…

— Поэтичный?.. Да уж, что есть, то есть…

— Мне кажется, ему там очень одиноко… А уж как я по нему соскучилась… — снова вздохнула Эле. — Красивые стихи, правда?

— Да, очень красивые, — поспешила согласиться я. (Признаюсь, в стихах, которые не сама написала, я совершенно не разбираюсь.)

Эле опять умолкла, и я, не удержавшись, спросила:

— Слушай, Эле, а он всегда так разговаривает? Ну… так поэтично?

— Нет, только в письмах… Он говорит, письма сохраняются и мне в старости будет что почитать…

Ну-ну… Любовь и в самом деле непонятная штука…

Снова помолчав, Эле попросила, чтобы я еще раз медленно прочитала ей письмо. Что делать, пришлось читать. Вообще-то, когда я читала второй раз, мне уже было не так смешно, а стихи Робиса показались совсем неплохими… Потом мы с Эле перекинулись еще несколькими словами и распрощались.

Мне стало грустно. Наверное, я никогда таких писем не дождусь. И почему мне в жизни так чертовски не везет? Один-единственный раз влюбилась, и сразу безнадежно несчастливо. Живя у Эле, я почти не думала о Гвидасе. Вернее, старалась о нем не думать, потому что думать не хотела. Теперь опять… Вспомнила его — и сделалось совсем тоскливо. Завтра я, скорее всего, его увижу… Увижу, как он, счастливый, целует мамины пальцы… Может, тоже шепчет: «Моя королева, владычица моей души…»? Меня в дрожь бросило от этой мысли! Не хочу их видеть! Не хочу туда ехать…

Не думать об этом, не думать!

В конце концов вытащила из-под кровати рюкзак с деньгами. Как украла, так с тех пор к ним и не прикасалась, только теперь пересчитала, сложила ровными стопками и рассовала по конвертам. Все это, само собой, проделала в перчатках. Если сегодня ночью удастся засунуть конверты в почтовый ящик, завтра толстая Онуте их найдет, сообщит в полицию и, может быть, заберет свое проклятое заявление. Тогда Лаура будет спасена, и эта ужасная история закончится. Может быть… Было немного жалко — так хорошо все спланировала, и ничего не вышло, зря старалась… Восьми тысяч литов как не бывало… Ничего не поделаешь, сама виновата, что про Лауру не подумала!

От одной мысли о разговоре со следователем меня подташнивало. Я не сомневалась, что, оставшись с ним с глазу на глаз, сразу начну блеять… Проклятое заикание! Будь я невинна как ангел — все равно вызвала бы подозрения.

Подошла к окну, закурила. Дождь уже не шел. Пора было собираться в поход…