Любовь Стратегического Назначения Гладов Олег

— А хрен его… Может, мозгов больше станет… И чё-нить вспомнит… А то пустая башка вообще у чувака…

— У него тогда просто пустых мозгов больше станет… как наполнитель типа… Ну, нах, эти колёса, чувак… А то у него потом мозги через уши вылезут… Впухнешь потом, как очкарик…

Алёна очень хорошо поняла, о ком они говорят.

Все её мысли занимал собой этот человек.

Пациент 417—й палаты.

Железный Дровосек.

Она отходит от окна.

Натягивает облепляющие её ладную фигуру узкие шортики и майку, всовывает в уши sony sport с антишоком.

Под смертоносную музыку девятерых разгневанных мужчин из города Де Мойн, штат Айова, она становится на беговую дорожку.

Под нечеловеческие голоса, скандирующие на английском «Люди = Говно!!!», Алёна бежит свои первые метры по поверхности невидимой планеты.

Каждое утро она углубляется в пустоту на очередные пять километров. Это показывает счётчик на тренажёре.

Она не верит, что бежит на месте.

Ей кажется, что она знает, куда бежит.

Она бежит от себя.

— Симулирует! — вдруг думает она с неожиданной злостью. — Симулирует. Точно.

Сегодня ей не надо на работу.

Сегодня не её смена.

Сегодня ей не надо никого подменять — сегодня выходной.

Сегодня она впервые придя в Многопрофильный Больничный Комплекс, не надевает белые лакированные туфли на хромированных каблуках.

Два часа после полуночи.

Охрана на центральном входе пьёт чай и смотрит «Место встречи изменить нельзя» по ночному каналу.

Медсестра в «Приёмном отделении» прилегла отдохнуть на кушетку.

Дверь с надписью «Прачечная» в одном из боковых коридоров первого этажа медленно приоткрылась. Там — в прачечной — темно. Там — в узкой щели между дверью и косяком — блестящая точка. Зрачок, поймавший отблеск настенных больничных светильников. Секунда, и

Алёна уже идёт по коридору.

Нет цоканья каблуков. На её ногах — мягкие, удобные белые тапочки. Текстиль и резина. Шаги — словно шёпот. То, что нужно в этот поздний час.

Она быстро шагает, сунув обе руки в карманы чужого белого халата, пахнущего чьими-то духами. В правом кулаке зажата маленькая карамелька в зелёной обёртке — нашла её тут же. В кармане. В чужом кармане.

Она игнорирует лифты, молчащие сейчас, и пешком поднимается на четвёртый этаж. Выглядывает из-за угла: так и есть. Дежурная ушла до утра спать в «процедурную».

Она не спеша вышла на середину коридора и пошла прямо под длинными лампами «дневного света», висящими на потолке.

Она успела сделать двадцать шагов и тут увидела Его.

Сидит на одном из диванов с пультом в руках перед работающим телевизором. Холл отделения пуст. Тишина — громкость на телеприёмнике убрана. На экране — мультфильм. Алёна даже узнаёт его — «Ну, погоди!».

— Погоди… — думает она. — Погоди…

Он смотрит в мигающий экран не жадно. Без интереса. Просто — сидит и смотрит.

Алёна тоже очень просто — не быстро, не медленно, обычным шагом подходит почти вплотную к нему.

Он смотрит в экран.

Достала карамельку из кармана, освободила её из зелёной бумажки и сунула в рот, ощущая мятный холодок во рту.

Она аккуратно свернула фантик пополам. Потом ещё раз. И ещё раз пополам. Получившийся маленький зелёный квадратик положила в правый карман.

Он смотрит в экран. Не мигая.

Она пришла сюда, твёрдо зная, что будет говорить ему, с какой интонацией и громкостью. А теперь стоит и никак не решится открыть рот. Она подошла ещё ближе и мягко присела на кресло справа от него.

Он смотрит в экран.

Видит его?

Она смотрит на Него.

Видит Его.

В животе её какой-то пустой, щекочущий изнутри, пузырь.

Она видела много людей в своей жизни. И только единицы из них были по-настоящему некрасивы.

Человек создан по образу и подобию Творца, и поэтому красив уже по определению. Сидящий в профиль к ней сейчас человек — красив. Очень красив. Он самый красивый человек, которого она встречала. Во сне, даже не видя Его лица, она чувствовала Его Красоту.

Сон.

При воспоминании о нём пузырь в животе увеличился и упёрся в сердце — тук! (пауза) тук! — дальше пошло. Она посмотрела на его руки. И в этот момент он шевельнулся. Щекочущий пузырь (хлоп!) исчез. Алёна неожиданно для самой себя открыла рот и:

— Я думала о тебе, — произнесла достаточно громко. Он вздрогнул и посмотрел на неё.

Такое ощущение, что и не удивился даже. Сказал:

— У тебя талант подкрадываться незаметно.

— Вот примерно об этом и я хотела с тобой поговорить… — она желала, чтобы её голос звучал твёрже и ровнее, но:

— О чём? — спросил он.

И медсестра Алёна поняла, что звук Его голоса сбивает её с мысли. Что от Его тембра, от того, как он резонирует и в каком виде долетает до её ушных раковин, — её начинает потихоньку трясти. Её притягивают Его глаза. Она смущена и возмущена этим, потому что понимает — ещё несколько секунд, и она перестанет себя контролировать. Влажными становятся все маленькие и важные места её тела: в глазах неожиданно оседает внутренний конденсат и они начинают искриться. А там, где сходятся её аккуратные точёные бёдра…

Она хочет Его так, что у неё отшибает память — сколько не силится она на следующее утро вспомнить, о чём же они говорили, сидя на диванах перед беззвучно мерцающим экраном телевизора, — не может. Словно он заразил её новым видом венерической амнезии, передающейся половым путём. А половой путь — о, да — вчера был. Её память включилась в пыльной кладовке со швабрами и вёдрами. С тюками грязного и чистого постельного белья, на которых они оба сейчас лежали.

— Тебе больно? — спрашивает Он.

Алёна чувствует, что её щёки мокры от слёз. Она сама не знает почему. Когда-то она хотела, чтобы красивый человек плакал из-за неё. Теперь она сама в компании красивого человека плачет.

Из-за Него?

Из-за чего?

— Тебе больно?

— Нет, — она попыталась почувствовать себя единым целым. — Нет. Конечно, нет…

Единым целым почувствовать себя не удалось.

Он нереальный любовник.

Она боялась. Что прошлый раз показался ей таким, каким показался из-за длительного воздержания: у неё не было секса уже почти полгода.

Но вот он — второй раз. И опять тоже самое… Нет. Лучше. Она думает — есть ли предел? Или каждый раз с ним будет всё мощнее и мощнее?

Алёна понимает, что к ней наконец-то стопроцентно вернулись её слух, зрение и обоняние: она чувствует запах его пижамы. Он пахнет так же, как и всё вокруг — дезинфекцией, смесью старого и нового белья. Ей хочется отмыть Его. Уничтожить этот хлорировано-антибактериальный аромат, исходящий от Него. Он должен пахнуть по-другому.

Его нужно выкупать в горячей ванне с ароматизированными солями.

Нужно зажечь благовония, чтобы они впитались в Его кожу и волосы.

Нужно зажечь много-много свечей, чтобы они мягко освещали Его тело и грели воздух…

Она говорит Ему об этом и видит, как загораются Его глаза.

Она говорит Ему, что если найти одежду для Него, то можно сбежать на одну ночь к ней.

Он возбуждён. И ей нравится смотреть на Него такого. Она довольна, что тоже может Его удивить.

— У меня есть у кого попросить одежду! — говорит он, похожий сейчас на восторженного красивого ребёнка.

— У Юры? — спрашивает она, теребя своими пальчиками Его взлохмаченные волосы.

— У него… — говорит Он.

Как же ей Его называть? Не «Дро», же?

— Юра единственный человек, которого я хорошо знаю… С ним весело… Интересно… С ним хорошо… И с Яриком хорошо…

— А со мной? — спрашивает она, как можно спокойней, но сжавшись почему-то внутренне. Он словно испытывая её терпение, молчит.

Пять секунд.

Десять.

— С тобой? — говорит он, наконец. — С тобой, по-другому…

Она хочет укусить Его. Не со зла. И не для того, чтобы сделать Ему больно.

— Это с тобой по-другому… — говорит она, слыша какие-то незнакомые нотки в своём голосе. Она вообще всегда думала, что очень хорошо знает свой голос. Но после знакомства с Ним поняла — не совсем.

Только в такси, по дороге домой, она понимает — нотки нежности.

Алёна просит у таксиста сигарету и курит, стряхивая пепел в приоткрытое окно, испытывая удовольствие от каждой затяжки.

— Да… — произносит она не вслух, как и все люди, обращаясь то ли к себе, то ли к кому-то ещё. — Да. Это с Тобой по-другому…

Всё по-другому.

Совсем по-другому.

В следующую ночь — сразу после двенадцати — она через боковой выход выводит его к такси, на котором приехала сама. У неё целая связка ключей, которую она днём стащила у сестры-хозяйки первого этажа. Это запасной комплект, хранящийся в нижнем ящике стола, — Алёна собирается сделать дубликаты с нескольких ключей и вернуть связку на место. Самые нужные — ключ от двери с табличкой «Прачечная» и от пожарного выхода.

Он одет в сборный комплект одежды, собранный ему Яриком и Ураном. Что он им говорил, Алёна не знает. Но куртка, шапка, свитер, ботинки — всё это волшебным образом оказывается в одном из шкафчиков рядом с огромными стиральными машинами. Она помогает ему одеться, наблюдая лёгкую растерянность в его лице. Завязывает ему шарф, как мама маленькому мальчику — большим узлом спереди. Он послушно стоит, глядя на её руки. Потом они делают короткую перебежку — и такси трогается.

Сидя на заднем сидении, он пару раз оборачивается и пристально смотрит на огромное здание Больничного Комплекса, от которого они удаляются по гнутой, как серп, расчищенной снегоуборщиками дороге. Она не знает, что сейчас ощущает он. Но сама испытывает давно позабытое ей чувство — словно кончики ушей прижимаются к затылку.

Когда они, уже стоя в её подъезде, вызывают лифт, она вдруг чувствует, как её губы независимо от неё раздвигаются в улыбку. И он — тоже улыбается ей.

Они входят в её квартиру, и он издаёт изумлённый вздох: кругом дрожащий свет множества свечей. Воздух в помещении горячий и сухой: в нём плавают тонкие лохмотья дыма от нескольких дымящихся палочек — Алёна создала свой любимый букет, где корица — главная нота.

Она раздевает Его.

Когда добирается до майки — он покрывается пупырышками… Она ведёт Его в ванную и погружает Его в горячую воду, посоленную ароматами… Она медленно протирает Его тело мягкой губкой, и её взгляд постоянно соскальзывает к Его паху — там торчало ещё до того, как они добрались сюда из зала. Она сама возбуждена до предела, но оттягивает всё до того момента, когда уже не может больше терпеть. Она делает неуловимое движение и тёмно-синий халат плавно и быстро сползает по её коже вниз.

Он рассматривает её тело. Переступая борт ванны, она видит своё отражение в большом зеркале. Ей нравится то, что она видит: в плавающем мягком свете трёх десятков свечей её кожа словно светится изнутри белым матовым светом. Она видит свою аккуратную грудь, стройные ноги, хрупкие плечи с выступающими косточками ключиц.

Она быстро переносит вторую ногу через край ванны и впивается в Него поцелуем.

Она не знает, сколько прошло времени.

Она знает, что это ещё не всё.

Они идут в комнату. Она включает «Мёртвые Могут Танцевать», и невидимая Лайза Джерард начинает резать своим голосом воздух в комнате ломтями, отслаивая кости и кожу от мяса.

Она, положив голову на Его живот, лежит так с полчаса, чувствуя, как всё её тело постепенно приходит в норму. Он задаёт ей какие-то вопросы, о которых она забывает тут же, как только отвечает на них. Она слушает Его голос.

Одним движением оказывается сверху.

— Я сама, — говорит она, выбирая нужный угол. — Сама…

И, наконец, делает то, что давно хотела сделать, но берегла на десерт: сидя на Нём и двигая скользкими от горячего пота бёдрами, она впивается своими ногтями чуть выше Его сосков. Она оставляет на Его коже глубокие вмятины. Она, постепенно ускоряясь, продолжает погружать свои остро заточенные, крашенные бесцветным лаком когти в Его эпидермис. Она двигается всё быстрее и быстрее, и в тот момент, когда во вмятинах под её ногтями выступают крошечные капли крови, — она кончает несколько раз подряд. Быстро, коротко и как всегда с ним — мощно.

Будто нереальная фотовспышка ослепляет её каждый раз, и ей кажется, что на сетчатке глаз отпечатывается ярко сияющая, засвеченная и словно смазанная фигура. Словно отслоившаяся от зеркала и быстро приблизившаяся к ней.

Мышцы горла сжимаются синхронно с какими-то гинекологически важными мышцами внутри неё, перекрывая кислород на доли секунды несколько раз подряд.

И она испытывает странное: будто несколько изображений накладываются одно на другое.

Упав на лежащего под ней — она ещё долго вздрагивает всем телом.

Спустя полчаса она, закутавшись в свой тёмно-синий халат и оставив мужчину в комнате, готовит им обоим гренки с корицей.

Кипятит воду.

Насыпая какао в пустые чашки, она спиной чувствует, как Он зашёл в кухню. Улыбаясь оборачивается, и

Никого нет.

Она слышит, как в глубине квартиры включается телевизор. Как Он убирает звук.

Медсестра Алёна слегка пожимает плечами и переворачивает куски хлеба на сковороде. Спустя пять минут она, намазывая на горячие гренки мёд, еще раз резко оборачивается — опять чётко почувствовала кожей спины, затылком, лопатками — кто-то вошёл и смотрит на неё.

Никого.

Покусывая нижнюю губу, ставит приготовленное на поднос и идёт в зал.

Он сидит там, глядя в телевизор.

Они разговаривают, пьют какао, хрустят гренками, пачкая губы в мёд.

— До, — вдруг неожиданно произносит Он, отставив кружку.

— Что? — Алёна поворачивается к нему. Он напряжённо смотрит на золотистый узор, вышитый на халате.

Прямо над сердцем.

— Иероглиф «До», — медленно говорит Он. — «Путь».

Я долго не могло понять: знает ли она обо мне?

Знает.

Догадывается?

Догадывается.

Слышала.

Ощущала вибрации.

Теперь я точно знаю: Да.

Я (предполагало? ожидало?) надеялось, что она обрадуется.

Не обрадовалась.

Не удивилась.

Даже не испугалась.

Отмахнулась, как от назойливой мухи.

Отгородилась от Меня.

Создала бронированную стену Льда.

Укрылась за свинцовыми щитами Тишины.

Создала зону отчуждения, обнесённую тремя рядами колючего Безмолвия.

Я в бесцветной, безсветной пустоте.

В Нигде.

В бескрайнем тупике.

Пылинка в запаянной банке из под конфет. В которой даже запаха — и того не осталось.

Ничто в Нигде.

Не сухое. Не мокрое. Не светлое. Не тёмное.

Без стен, но.

Можно предсавить в воображаемом центре этого воображаемого Нигде — крепкий ящик.

Несгораемый и не существующий материально шкаф.

Бронированный сейф.

В котором?

Я знаю, ЧТО там.

Если бы Я могло, Я бы бесчисленное количество раз рассматривало и перебирало ЭТО… Протирало и аккуратно укладывало в чёрный бархат обратно… Если бы Я чувствовало Время, Я бы делало ЭТО каждую минуту… Но я не чувствую Время… Я не знаю, как долго или коротко, быстро или медленно Я Здесь…

Я знаю, что ТАМ. Там…

ОСЛЕПИТЕЛЬНЫЙ СВЕТ.

Если бы у Меня были глаза, Я бы зажмурилось.

Сияние, пробивающееся сквозь толщу.

Льда?

Нет Льда.

Нет Свинца Тишины.

И колючего Безмолвия нет.

В бесцветной, безссветной пустоте.

В Нигде.

В бескрайнем тупике.

В сверкающих железных одеждах.

С огромным топором в руках.

С чёрным кованым коробом, поглощающим сияние.

Стоит (летит? горит?).

Он.

Здесь? Со Мной?

Стоит и смотрит на Меня в узкие прорези сверкающей маски.

С удивлением?

А как Я (?) Смотрю (?) на него?

Если бы Я могло дышать или не дышать, сейчас бы Я НЕ дышало.

Я делаю движение.

И Он делает движение.

Я двигаюсь в другую сторону.

И Он движется синхронно со Мной.

Он моё отражение?

Я похоже на Него?

Я так выгляжу?

Откуда Он?

Почему Он здесь?

Кто Он?

— Кто Я??? — его глаза вспыхнули, затмевая сияние Его же плоти. — Это ты кто???

Я не хотело Его оскорбить.

— А Я ХОТЕЛ!!!

Он переполнен яростью.

Она — Его ярость — не может удерживаться в Его «нутри». Она разрядами молний сверкает на Его сверкающих доспехах.

Но, не смотря на всё, — Я чувствую — МЫ чем-то похожи… Может быть, Он Мой брат?

— Холод и Мрак Мои Братья, — говорит Он.

Может быть, Я Его сестра?

— Месть, Злоба и Ненависть Мои Сёстры, — отвечает Он.

Но тогда… что Я?

— Ты? — Он делает шаг ко Мне. И Я — чувствуя невероятные Давление, Мощь и Арктический Минус, исходящие от Него, — делаю шаг назад. Даже из этого ясно, что МЫ не можем быть отражениями друг друга.

— Ты? — Он поднимает свой гигантский сверкающий топор и указывает огромным искрящимся Лезвием в воображаемый центр, воображаемого Нигде. Там — воображаемый крепкий ящик. Несгораемый и не существующий материально шкаф.

Бронированный сейф.

Я знаю, ЧТО там. То, ЧТО там — закрыто от Меня.

Как я закрыто Здесь.

В Нигде.

ТАМ — собрано ВСЁ, ЧТО она не хочет вспоминать.

ВСЁ, ЧТО она хотела бы забыть.

ТАМ.