Любовь Стратегического Назначения Гладов Олег

Алена кивает. Говорит громко:

— И яблочный сок!

Через пять минут, они не дожидаясь закуски, пьют ледяную украинскую водку, запивая ее соком.

Мир вокруг Юки меняется.

Все отодвигается на второй и третий планы: музыка, голоса вокруг, сам вагон-ресторан и то, что он в составе поезда, и то, что поезд этот движется. Ей комфортно здесь — за этим столом, с этой Аленой. Есть сейчас только этот стол и эта Алена.

Юка смотрит на свою соседку и в очередной раз думает о том, что та на кого-то похожа.

Они выпивают полбутылки, рассказывая друг другу истории из детства. Чуть ли не впервые в жизни Юке вообще ничего не приходится выдумывать. Она вспоминает, например, как кормила кур сахаром — хотела, чтобы яйца были сладкими, — и они громко хохочут, не обращая ни на кого внимания.

— Да хоть в попу всех расцелуй, для всех хорошим не будешь, — сообщает она Алене.

Юка рассказывает историю о том, как однажды съела все конфеты в доме, а вместо них завернула в фантики пластилин. Вдруг Алена безо всякого перехода начинает плакать. Юка даже не сразу поняла, что происходит, и несколько мгновений продолжала говорить. Она замолчала только тогда, когда закапало на стол и расстеленную свежую салфетку.

Слезы хлынули таким потоком, будто копились пару лет. Алена закрыла лицо руками. За секунду до этого Юка поняла, на кого похожа сидящая напротив.

У них были разные прически, длинна и цвет волос.

Брови у одной сходились на переносице, а у другой были выщипаны в тонкие дуги.

Размеры и узор ушных раковин были явно разными, но (!).

Форма носов, линии скул, губы, подбородки и разрез глаз — все совпадало. Только цвет их был разным. У одной — темные-темные, почти черные колючки. У другой — очень светлые, серо-голубые. Черные колючки удивленно смотрели на то, как серо-голубые исторгали потоки слез.

— Что такое, Аленка? Что случилось? — спросила, наконец, Юка. Люди за соседними столиками посмотрели на них и отвернулись.

Юка пересела на сидение к Алене и обняла ее за плечи.

Владелец четок и его дружок ухмыльнулись. Юка показала им средний палец.

— Что случилось, Алена? — Юка поглаживала свою почти копию по волосам. — Что?

Алена рыдала, уткнувшись лицом в Юкину кофту.

Она любит Его больше всех на свете.

Любит только Его одного. Больше всех на свете. Никого Никогда Так не Любила. Только его любит… Больше всех на свете…

Юка, поняв, что Алену заклинило, свободной рукой наливает им обоим по полной рюмке. Алена, звякнув зубами о стекло, отправляет очередной полтинник в себя. Чуть успокаивается.

Юке кажется, что водка ее больше не берет. На самом деле, ей, действительно, это только кажется.

Она полюбила Его еще в восьмом классе.

— Он мое Солнце!.. — давится слезами Алена. — Я его из армии ждала… У него девушка была, которая его туда провожала… самая красивая на районе… А я его все равно ждала…

Он самый красивый. Самый хороший. Самый лучший.

Она шесть лет пожирала его глазами при каждой встрече: хотела, а не могла отвести взгляда. От звука Его голоса у нее подгибались колени и немела поясница. Если она случайно замечала кого-то, хотя бы отдаленно похожего на него, — сердце пропускало два-три удара.

И вот — спустя шесть лет — ОНИ ВМЕСТЕ!!!

Она в Раю.

Она не верит своему счастью.

Она словно во сне. В хорошем-прехорошем сне:

Он сложен как Бог. Он целуется так, будто это он изобрел поцелуй. Он Веселый, Добрый, Сильный, Умный, Понимающий, Внимательный.

Он постоянно дарит ей милые подарки. А недавно подарил пейджер.

— Чтобы в любой момент сообщать тебе, Как я Люблю Тебя… — говорит он, и она тащит Его в кровать, чтобы он показал Как.

Пейджер очень полезная и удобная вещица. Она быстро привыкает к нему. Любимый её в частых командировках. Но каждый день он обязательно дозванивается оператору местной пейджинговой и диктует что-то очень тёплое. Он обязательно желает ей «доброго утра» и «спокойной ночки».

Пейджер выручает её на экзамене в автошколе — её подружка Настя, подслушав под дверью номер билета Алёны, начитывает оператору ответы из «Правил дорожного движения». Через время Алёна оказывает такую же услугу Насте. Настя возвращается с экзамена красная от злости.

— Спасибо! — говорит она, раздражённо протягивая пейджер хозяйке.

— Что такое?

— Могла бы хоть полстрочки, блин, черкнуть! Я ждала там как идиотка! Лучше бы взятку дала, как все!

Оказывается, Настя не получила ни одного отправленного Алёной сообщения: память пейджера пуста.

— Да блин! — говорит Алёна. — Что за фигня?!

Она быстро набирает номер станции. Говорит в трубку:

— Здравствуйте! Скажите, а что абонент одиннадцать три пять отключен?

Выслушивает ответ.

— То есть и не отключали? Ага… А можно сообщение ему, да?..

Она смотрит на Настю. Пожимает плечами. В трубку:

— Да… Диктую: «Ты лучше всех. Люблю тебя. Хочу тебя…».

Она показывает хмурой Насте язык. Та улыбается. В трубку:

— Подпись? Подпись «Я»… Спасибо… До свидания…

Алёна кладёт трубку. Пейджер вибрирует. Она берёт его в руки и читает всё, что продиктовала.

— Блин!.. Ну вот! Работает!

Она смотрит на подругу:

— Настя, я тебе говорю — я пол учебника переслала тут, блин… Вон книжка возле телефона валяется… Это у них чё-то там, блин, не работает… Ну, блин, не дуйся… С меня шампанское…

Любимый приезжает вчера вечером. Они долго целуются в коридоре. Потом отправив его в ванную, Алёна быстро разогревает в духовке курицу, открывает бутылку вина. И когда уже начинает распаковывать новые бокалы — видит, как он голый, оставляя за собой лужи на линолеуме, входит в кухню.

— Что это значит? — говорит он каким-то не своим голосом.

— Что «это»? — переспрашивает Алёна.

— Это! — сквозь зубы выдавливает он, и Алёна замечает в его руке пейджер. Еле сдерживая бешенство, он подносит его к глазам и читает с узкого, трёхстрочного экрана:

«Ты лучше всех. Люблю тебя. Хочу тебя. Я.».

Алёна пытается что-то сказать, но:

— Кто этот «Я»???!!! — кричит вдруг обнажённый мокрый мужчина. — А???!!!

Она пытается объяснить, но:

— Я так и знал, что у тебя кто-то есть!!! — он швыряет маленькое средство связи в стену, и оно разлетается на мелкие осколки. Он бешено вопит и отпихивает её от себя. Она влепляет ему пощёчину. Он замахивается и Алёна думает, что сейчас он её ударит. Но достаётся холодильнику — он наносит ему удар, от которого сминается дверца.

— Шлюха! — бешено рычит он.

Через минуту Алёна выбегает из дома.

Через сутки рыдает, заливая слезами кофту своей случайной соседки по столику.

Она любит Его. Она любит Его больше всех на свете. Она жить без него не может. Не сможет…

Она всю ночь на него злилась. Обзывала непрерывно про себя самыми мерзкими словами.

А сейчас…

А сейчас рыдает и не может остановиться.

Юка, обнимая Алёну правой рукой, берёт левой бутылку водки и делает хороший глоток. Она пьёт сок прямо из пачки, сминая картон.

— Любишь его? — спрашивает Юка.

Алёна кивает.

Юка делает ещё один длинный глоток из горлышка и протягивает бутылку Алёне.

В этот момент Юка вдруг вспоминает свою мать. Ей кажется, что она понимает… Блин! Да она ВСЁ понимает! Она ВСЁ понимает и знает ЧТО делать!

Юка обнаруживает, что больше не пьянеет. Что сейчас она в том состоянии, в которое приводила себя и без всякой водки.

— Алёнка! — говорит она. — Я знаю, что делать!

— Правда? — спрашивает Алена, с надеждой глядя на неё.

— Правда! — говорит Юка. — Пошли!

Они встают и Юка, схватив Алёну за кисть, тащит её по проходу. В другой руке она держит почти пустую поллитру. Алёна прижимает к животу их мятые куртки.

— Опа! — говорит тот, что с чётками. — «Татушки» нализались и пошли лизать друг у друга!

Его приятель ржёт, запрокинув голову. Юка, развернувшись, бьёт его по голове бутылкой.

Ещё через десять секунд Юка выволакивает Алёну в тамбур. Там — позади них — звуки скандала и драки.

— Да! — кричит Алёна восторженно. — Да!!!

— Алёнка!!! — говорит Юка, отпуская её руку. — Держись!!!

Если порыться в архивах Министерства Путей Сообщения и ЛОВД и найти отчёты об этом рейсе, то можно обнаружить, что за семь дней пути было зарегистрировано четыре черепно-мозговых травмы, один перелом руки, множественные ушибы, ожоги и одни роды. Роды случились уже за Уральскими горами у гражданки Казахстана Сауле Султангалиевой. Всё остальное — в тот день, когда ровно в 21.30 кто-то (предположительно, две неустановленные особы женского пола) сорвал стоп-кран недалеко от маленькой станции РЭП-4.

В результате этого: проводник Андросов, разносящий в этот момент чай в своём вагоне, выплеснул пять стаканов кипятка на двух пассажиров и свою правую ногу; трое мужчин в плацкартах и одна женщина в купейном упали с верхних полок, ударившись о столики; официантка вагона-ресторана Смирнитская, неудачно приземлившись, сломала руку.

В начале одиннадцатого в маленький зал ожидания РЭП-4, возбуждённо говоря на ходу, вошли две не по здешнему одетые и не совсем трезвые девушки. Они подошли к расписанию и узнали, что на этой станции за сутки останавливаются четыре электрички и два пассажирских. Один из них — Симферопольский — будет через полчаса.

— Yes! — громко сказала тёмненькая.

— Вот видишь, — блондинка в капюшоне посмотрела на часы. — Я же говорила…

Она подошла к окошку кассы. Там, закутавшись в фуфайку и платок, сидела женщина. Глаза её были закрыты.

Помещение станции абсолютно пустое. Три стула у стены. Всё.

Юка постучала пальцем по слегка запотевшему изнутри стеклу. Кассирша открыла глаза.

— Здрасьте, — сказала Юка.

Кассирша никак не отреагировала.

— Скажите, — Юка повысила голос. — А здесь бар есть?

Женщина слегка шевельнулась, и рядом с Юкой громко и резко заскрежетало. Она отшатнулась.

— Два. Километра. В посёлке, — прохрипел динамик, искажая голос кассирши: там, за стеклом, она шевелила губами, словно не попадая в свою же фонограмму.

Юка потёрла левое ухо о плечо — от фонящего писка заболела барабанная перепонка.

Кассирша, не мигая, смотрела на неё. Потом опять зашевелила губами и роботоподобный голос перевёл с сурдо на человеческий:

— Билеты. Брать. Будете.

Алёна захихикала, прячась где-то за спиной.

— А надо? — спросила Юка.

Кассирша закрыла глаза.

— Понятно, — сказала Юка и обернулась.

— Блин, ты такая молодец, — Алёна улыбалась ей. — Ты, правда, со мной поедешь?

— Конечно, — Юка потёрла левое ухо о плечо. — А если твой самый лучший тебя не ждёт, мы ему по яйцам надаём.

— Не надо, — улыбаясь, сказала Алёна.

Водка ещё грела обеих изнутри, но Юка чувствовала, как холод потихоньку начинает покусывать пальцы рук и ног. Она ещё не знала, что к ней на цыпочках подкрадывается первое похмелье.

— Блин, а где у них тут туалет? — сказала Алена пританцовывая. — Я писать хочу, пипец!

Они обе посмотрели на кассиршу. Друг на друга.

— Пошли, — сказала Юка и две попутчицы вышли из здания.

Туалет на РЭП-4 был не в пример другим станционным туалетам, которые Юка видела в своей жизни. Он был мал, не разделён на «М» и»», но в окнах его были стёкла. И в нём было тепло. И горела яркая лампочка. Рядом с пластмассовым рукомойником лежал небольшой кусочек хозяйственного мыла и стоял рулон серой туалетной бумаги.

— Вот так вот? — сказала Юка, войдя в помещение вслед за Алёной. Её так удивило увиденное, что она тоже решила пописать — на всякий случай и за компанию. Обе оторвали по кусочку бумаги, расстегнули куртки, джинсы и присели разделённые перегородкой из толстой фанеры. Прямо напротив них, на жёлто-сером поле поблёкшей извести, чем-то (скорее всего толстым гвоздём) было выцарапано: «MC HAMMER».

— Понятно, — сказала невидимая Алёна.

— Что? — спросила Юка.

Алёна хотела ответить, но тут прямо у них над головами послышалось громкое и резкое шуршание, похожее на туберкулёзный кашель и во много раз усиленный человеческий голос произнёс:

— НА ВТОРОЙ ПРИНИМАЕМ ШЕСТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ!!! НАВТОРОЙ ПРИНИМАЕМШИССОТШИСЯТПЯТЫЙ!!!

Потом писк, скрип и — тишина.

— Фу! — после паузы произнесла из-за перегородки Алёна. — Я чуть не укакалась тут!

— Я тоже, — сказала Юка, только теперь чувствуя, что какие-то гинекологически важные мышцы внутри неё, сжавшись от испуга, прервали процесс.

Они поднялись, заправились, застегнулись. Алёна быстро сполоснула руки, сказала:

— Дай сигарету…

Юка достала одну из пачки, прикурила и аккуратно вложила её в Аленины губы — та помахивала мокрыми кистями рук, отправляя крупные капли в полёт по всему туалету. Юка почувствовала, как одна долетела до её щеки.

Алёна развела руки в стороны, присела в реверансе и, развернувшись, вышла на улицу — в декабрьский поздний вечер. В почти ночь. Юка почувствовала маленький зверёк похмелья, вцепившийся коготками-иглами, где-то в районе затылка. Думая о том, что в поезде сразу нужно идти в вагон ресторан, она взяла в руку холодный и скользкий кусочек мыла.

В дверь с улицы ударили с такой силой, что она со звуком пистолетного выстрела хлопнула о стену, отколов здоровенный кусок штукатурки.

— Ну шо, пи*да борзая! — сказал стоящий на пороге человек и сплюнул желтовато-коричневой жижей. — Обосралась?

В его синих от татуировок пальцах не было ключей с брелком.

В них был нож.

Юка услышала визг Алёны из-за его спины. Визг насмерть перепуганной маленькой девочки.

Этот звук снял Юку с ручника и в тот момент, когда человек с ножом сделал шаг внутрь помещения — Юка успела сделать два ему навстречу.

Он получил очень техничный и неожиданный Йоко-Гири в пах и слегка смазанный Маваши в голову. Остальные удары не имели имен, но в них было достаточно силы, чтобы нижняя челюсть треснула в двух местах, а нос свернулся набок.

Когда-то, в старом спортзале на окраине Воронежа, она пролила литры пота, отжалась бессчетное количество сотен раз от плохо покрашенного пола и провела десятки часов в спаррингах для того, чтобы сейчас это впервые по настоящему пригодилось ей для спасения собственной жизни.

В углу туалета стояли облезлая метла и широкая деревянная лопата для расчистки снега.

И лом.

Хороший тяжёлый лом, используемый для борьбы с наледью на ступеньках. Меньше чем через минуту этим ломом Юка проломила череп второму — тому, кто напугал Алёну.

— Нет, — сказала Юкка, словно удивляясь.

Не только напугал.

— Нет, нет, нет, нет… Алёнка!!! — Юка, стоя на коленях, поддерживала её под голову, чувствуя, как тепло уходит из затылка.

Узкой длинной заточкой.

Прямо в сердце.

Убил. Сука. Тварь. Убил.

— НАВТОРОЙПРИНИМАЕМШИССОТШИССЯТПЯТЫЙ!!! НА ВТОРОЙ ПРИНИМАЕМ ШЕСТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ!!! — разрывая ночь и тишину, обрушился с неба во много раз усиленный и совсем не похожий на человеческий голос. Закладывая уши и заставляя сжиматься гинекологические мышцы внутри. Заставляя сжиматься мышцы горла и ощущать в районе голосовых связок лопающийся со скрипом тугой пузырь, наполненный горячим маслом, заполняющим глаза изнутри.

Юка судорожно и коротко втянула ледяной воздух носом и ртом.

Ещё раз.

И впервые за десять лет.

Глядя на лежащую перед ней девушку и чувствуя, как холод овладевает мышцами этого тела.

Она заплакала, молча глотая слёзы.

Снег отражал какие-то далёкие источники света и мягко освещал заострившиеся черты Алёны.

Юка плакала и смотрела на то, как будет выглядеть после смерти.

Она умерла сейчас. Здесь. На станции РЭП-4.

Алена, лежащая перед ней с растрепавшимися тёмными волосами, с закрытыми глазами и приоткрытым ртом была точной её копией. Как отражение в зеркале трое суток назад.

Острый нож, словно отсёк всё лишнее и добавил недостающее.

Беззвучно рыдая и слыша шум приближающегося поезда, Юка расстегнула куртку Алёны и забрала содержимое её внутренних карманов.

Затем она делает то, за что проклинает себя и не может простить уже в тот момент.

Она хватает лом и несколько раз бьёт лежащую на снегу по голове, превращая её лицо в месиво.

Спустя несколько часов труп в туалете и два под мачтой с громкоговорителями найдёт сменщица толстой и сонной кассирши. Такая же толстая и сонная она захочет опорожнить перед работой мочевой пузырь, и через десять минут уже будет вызывать милицию: своя на РЭП-4 появится только после этого случая.

Анатолия Сахара и Павла Артамонова похоронят по месту прописки. Неопознанную девушку на районном кладбище под номером «015».

За всю историю «нового» кладбища под районным центром на нём только шестнадцать раз хоронили нездешних. Было ещё «старое» кладбище, с другой стороны города. Прямо в центре большого железобетонного завода. Предприятие расстраивалось, достраивалось, модернизировалось и расширялось так, что двадцать лет назад полностью огородило собой большое поле, используемое местными жителями для захоронения себя же. В смысле те горожане, которые ещё не умерли, закапывали здесь время от времени тех горожан, которые всё-таки взяли и умерли. Но теперь получалось, что усопшего приходилось вносить через проходную ЖБИ-9, проносить мимо цеха арматуры и хоронить рядом со здоровенным открытым Полигоном Готовой Продукции.

Поэтому двадцать же лет назад появилось новое кладбище. И на нём горожане, все поголовно знавшие друг друга, продолжали хоронить таких же, как они, только умерших. И только шестнадцать раз на этом «новом» предавали земле нездешних.

До такой степени нездешних, что никто из местных не знал их имён. И милиция не смогла выяснить.

Четверо из них были женщинами.

Двое погибли в одну и ту же секунду (то есть одновременно).

Одна была обезображена.

Её тело лежало на полутораметровой глубине под номером «015».

Под номером «016» год и три месяца спустя похоронили неизвестного мужчину непонятного возраста, неприметной внешности и неопределённой национальности.

Я долго не могло понять: знает ли она обо мне?

Догадывается?

Слышала?

Ощущала вибрации?

Теперь знаю: Да.

Я (предполагало? ожидало?) надеялось, что она обрадуется.

Может, удивится.

Может, испугается.

Удивится и испугается.

Или сначала испугается, а потом удивится.

Может, обрадуется.

Может, нет.

Но отреагирует.

Не удивилась.

Отмахнулась, как от назойливой мухи.

Когда Я пыталось докричаться до неё, достучаться — она отгородилась от Меня.

Создала бронированную стену Льда.

Укрылась за свинцовыми щитами Тишины.

Создала зону отчуждения, обнесённую тремя слоями Безмолвия.

Я в бесцветной, безсветной пустоте.

В Нигде.

В бескрайнем тупике.

Пылинка в запаянной коробке из под конфет. В которой даже запаха — и того не осталось.

Ничто в Нигде.

Когда-то одна девочка бросила любимого котёнка. Променяла его на новую комнату, в новой квартире. Была счастлива тогда? Не помнит.

А как подпирала дверь своей новой комнаты новым стулом? Как слышала по ту сторону странный, незнакомый и от этого страшный голос знакомого человека? Стоны и скрежет его зубов? Не помнит.

Память.

Память — это тысячи пылинок, скапливающихся на неподдающейся воображению поверхности. Лишь с двумя ограничителями: «рождение»/ «смерть».

Пылинки. Хаотически падающие и не имеющие практической пользы. Не помогающие. Не мешающие. Обрезки плёнки в мусорном ведре под столом монтажёра.

Молочно-резиновый вкус соски во рту и…

Всё.

Ни места, где это произошло. Ни, в какое время суток. Тепло или холодно было? Ничего. Просто: резиновая соска во рту и вкус молока.

Сильная боль в одной из мышц тела и «ссс!» — словно попытка произнести долгую S, сжав зубы и сильно втягивая воздух в себя.

Хвоя и цитрус — это запах. Причём один.

Вкус помады на губах. Своих? Чужих?