Любовь Стратегического Назначения Гладов Олег

Чёрные плотные конверты со страшными снами, запечатанные чёрным сугучом.

ТАМ.

Вороненые ящички с наборами пробирок, в которые собраны все-все-все — до единой — слёзы.

ТАМ.

Непрозрачные, запаянные чёрным воском контейнеры с безжизненными запахами. Какими?

Привокзальных туалетов вперемешку с хозяйственным мылом, выскальзывающим из руки за секунду ДО.

Овощного рагу пополам с ртутью.

ТАМ.

Всё, что она не хочет вспоминать.

Всё, что она хотела бы забыть.

Всё, что ей не нужно.

— Ты??? — Он делает шаг, и Ничто вокруг содрогается. — Ты сидишь здесь вместе со всем этим гноем! Со страхами истерической человеческой самки!

Я — То, Что ей не нужно.

— ДА!!! — Он возвышается надо Мной сверкающей, подавляющей горой. — ТЫ — То, Что ей не нужно! Но так не должно быть!

Смотри!

Я вижу Его кованный чёрный короб. Геометрически пропорциональный Куб Тьмы.

— Смотри!!!

ТАМ.

Маленькая фигурка человека в полосатой больничной пижаме.

Он стоит по центру не своего, не собственного Нигде и словно не знает куда идти.

А если идёт — то движется по кругу.

По часовой стрелке.

Против часовой стрелки.

Не вперёд. Не назад.

По кругу.

У него легион вопросов! Ответы — у Меня! Он пойдёт туда, куда скажу ему Я!

Он — оболочка.

Суть — Я!

Если Я захочу — он будет чувствовать себя существом с химически активной кровью.

Если Мне будет угодно — он устроит жестокое избиение собственной психики.

Захочу — и датчик его злобы зашкалит за опасную красную отметку. Тогда он может бить с такой силой, что кафель на стенах превращается в крошево.

Он — это на самом деле Я!

Я! — ВОТ ЧТО ТАКОЕ он.

Так должно быть!

А у тебя — всё наоборот!

— Она держит Тебя здесь в этом ящике как насекомое! Так не должно быть! — свирепо рычит сверкающая и подавляющая собой гора, и со всей силы бьёт своим сверкающим кулаком размером с небоскрёб в крошечный несгораемый и не существующий шкаф, вминая его дверцу внутрь.

Но ведь она… она — та маленькая девочка, которой Я шёпотом подсказывало.

— ЧТО???

Она маленькая девочка…

Запутавшаяся маленькая девочка, которую Я

( люблю)

– ###???

Немыслимые, Гигантские, Сверкающие пальцы хватают сейф, и он трескается как яичная скорлупа.

Он — этот воображаемый, не существующий ящик — рассыпается в воображаемые атомы и, наконец, перестаёт существовать даже в воображении.

— ВОТ!!!

Что ты делаешь???

– ###!!!

Неподдающиеся осознанию Руки, сверкающими горстями хватают чёрные плотные конверты, ломают чёрный сургуч и вытряхивают их содержимое; разбрасывают треснувшие пробирки с кристально чистым содержимым внутри; швыряют хрупкие непрозрачные контейнеры, разлетающиеся в пыль.

— ВОТ!!!

Он зачёрпывает эту пыль и сыпет в свой чёрный сундук.

ТАМ.

Маленькая фигурка человека в больничной пижаме, сидящая в кресле. И маленькая фигурка в синем халате, протягивающая ему сейчас маленький хрустальный скипетр. Тонкую стеклянную палочку, поймавшую отблеск телеэкрана.

Прибор для измерения температуры тела.

Разграфлённый и поделенный на градусы.

Термометр.

Градусник.

— Ты точно самый странный человек, которого я встречала, — сказала Алёна и поняла, что ей давно хотелось это сказать. И что ей приятно говорить это Ему:

— Ты не такой, как другие… Не серая геометрическая фигура, а большое разноцветное пятно…

Ей захотелось обнять Его. Прижать к себе. Она протянула руку и коснулась Его волос.

Его лба.

— Эй! — она вскочила и встревожено заглянула в Его глаза. — Ты чего молчишь! У тебя же температура поднялась!

Его глаза сверкнули и сразу же помутнели. Словно неожиданно сгустился туман, где-то там — по ту сторону Его зрачков.

— Эй! — Алёна тряхнула его за плечо. Он привалился к спинке кресла. Смотрел так, будто не узнаёт её.

Она прикоснулась губами к Его лбу — огонь.

Алёна не на шутку встревожилась.

— Сейчас, — говорит она и быстро идёт в свою спальню. Она хватает со своего столика футляр с градусником и так же быстро возвращается в зал.

Она стремительно ступает своими босыми ногами по ковровому покрытию, но ей кажется — слишком медленно. Словно её тело утратило свои обычные аэродинамические показатели и туго входит в воздух. Трётся о него. И как метеорит в верхних слоях атмосферы — начинает нагреваться.

Пространство становится вязким.

Хватает за голые ступни, которые вязнут в нём как в сгущёнке.

Алёна думает о том, что температуру нужно измерить и ей тоже. Но сначала Ему.

Сначала Ему.

Она несколько раз резко взмахивает термометром, сбивая предыдущие показания, протягивает:

— Держи! Нужно измерить температуру!

Он смотрит так, будто не то, что не узнаёт, — не видит её вовсе. Алёна сама приподнимает его руку и вставляет градусник в его подмышку. Словно ключ в замок зажигания. Ей даже кажется, что она слышит характерный щелчок, И:

— СУКА! ВАФЛИСТКА! ЗАЩЕКАНКА! МИНЕТЧИЦА! — зарычал он ей вдруг в лицо и крепко вцепился в её запястье. Он рывком дёрнул её к себе и пролаял, исторгая изо рта мокроты и запах прихваченного морозом дерьма:

— У ДЫТИ И САХАРА СОСАЛА!!!

Жёлтая слизь попала ей в глаз.

Она зажмурилась. Дёрнулась изо всех сил. Вырвала руку из его мёртвой хватки. Всё ещё ничего не видя, почувствовала, как его ногти сорвали тонкие полоски кожи с её предплечья. Зашипела от боли. Услышала:

— ВШИВАЯ! ВШИВАЯ!

Прямо за спиной:

— ВШИВАЯ! ВШИВАЯ!

Сколько голосов произносят это?

— ВШИВАЯ! ВШИВАЯ!

Она вжала голову в плечи и

Открыла глаза. Он стоял прямо перед ней. Ухмыляясь не своей и от этого страшной улыбкой. Словно не улыбка это — глубокий шрам, прорубленный в черепе. Не своим и от этого страшным голосом он проскрежетал, будто в горло ему напихали толчёного стекла:

— У ГОРЬКОГО ЧЛЕН ГОРЬКИЙ, У ПУШКИНА ЧЛЕН ПУШКОЙ, А У ТОЛИ САХАРА? СПРОСИТЕ ЮЛЮ ИЗ ПЯТОГО ПОДЪЕЗДА!!! ХА-ХА-ХА!!!

И он захохотал ей в лицо не своим и от этого страшным хохотом. Она закрыла глаза.

— Я не Юля, — шёпотом.

— ХА-ХА-ХА!!!

— Я — не Юля, — она зажала уши кулаками.

— ХА-ХА-ХА!!!

— Я! НЕ! ЮЛЯ!!! — завизжала она, ничего не видя и не слыша. — Я! НЕ! ЮЛЯ!!!

Он лежал мёртвый.

Как мёртвый.

Кисти и локти вывернуты под неестественными для живого организма углами.

Она не видит, чтобы его грудная клетка шевелилась.

Она видит его остекленевшие глаза.

Его высунутый язык словно пробует на вкус ковровое покрытие комнаты.

Она видит лужицу слюны.

Она (наконец-то!) видит и

(наконец-то!) делает вдох.

Выдох. Вдох. Выдох.

В руках — незнакомое ощущение. В сухожилиях и ладонях.

Она смотрит на свои сжатые со всех сил кулаки.

В правом — жжение.

Она с усилием раскрывает его. Мелкие осколки стекла, впившиеся в ладонь. В рисунок, по которому некоторые определяют судьбу. В линиях ума, сердца, жизни — торчат хрупкие обломки треснувшего от приложенного усилия термометра. Лопнувшего от непроизвольно сократившихся мышц кисти. Она опускает взгляд и видит обломки его у себя под ногами. Навсегда испорченного прибора для измерения температуры тела. Разграфлённого и поделенного на градусы.

Градусника.

Маленькие матовые шарики.

Тускло мерцающие капли.

Семена ртути.

Она посеяла их здесь.

— Ноль, шесть, шесть, восемь, «Приполяртранс», служба такси. Доброй ночи.

— Проспект Мира семь… Третий подъезд.

— Куда едем?

— МБК… с Южной части…

— Пять минут, машина выезжает.

— …………………………………

— Алло? Девушка?

— Я поняла… Пять минут… Спасибо…

— До свидания.

— …………………………………

Она нажала «отбой» и какое-то время стояла, держа трубку в руке и смотря в противоположный конец комнаты.

Туда, где лежал человек в больничной пижаме.

В ней она привезла его сюда. Теперь его нужно вернуть обратно.

Она, наконец — словно решившись — бесшумно ступая по ковру цвета сгущёнки и ощущая подошвами каждую ворсинку, приблизилась к нему.

Нет. Всё-таки жив.

Ресницы подрагивают.

— Вставай… — негромко произнесла она.

Ноль реакции.

Ей захотелось со всей силы пнуть его в живот.

Минуту назад хотелось придушить.

Пять минут назад боялась. Очень. Его.

Она посмотрела по сторонам: все свечи, догорев ровно до середины, разом потухли. Когда?

В квартире прохладно.

Серо и беззвучно мерцает экран большого телевизора на пустом канале. Именно он даёт этот ровный серый свет в помещении.

Она видит бликующие мелкие осколки стекла в трёх метрах от себя. От этого зрелища подошвы начинают чесаться.

— Вставай, — негромко. Сдерживаясь. А сдерживаться приходится. Иначе она заорёт и действительно пнёт его в живот. Со всей силы. И ещё раз. И ещё.

Она наклоняется и ловит мочку его уха указательным и большим пальцами левой руки.

— Вставай! — шипит она и глубоко вонзает свои ногти в прохладный кусочек кожи.

Семь с половиной минут спустя таксист помогает девушке запихнуть на заднее сидение невменяемого и одетого кое-как молодого человека.

Девушка и сама одета странно — из под синего домашнего халата торчат джинсы. Поверх его — не застёгнутая пуховая куртка.

— День рождения? — спрашивает таксист.

— Поехали, — сквозь зубы говорит девушка.

— Жди, — возле больницы так же сквозь зубы произносит она, и сама тащит парня в один из боковых входов: он кое-как переставляет ноги, но всё-таки идёт. Таксист видит, как мелькнул свет в приоткрывшейся и почти сразу же захлопнувшейся двери.

Дверь с табличкой «Прачечная» рывком распахнулась.

Таким же рывком — РАЗ! — вдёрнула его из пахнущей стиральным порошком полутьмы в коридор.

Пустой. Ночной. Боковой. Ярко освещённый коридор первого этажа.

Она прислонила его к стене и бесшумно прикрыла дверь, почувствовав, как сквозняк шевельнул её локон.

Он, широко раскрыв глаза (растерянно? испугано?), таращился на неё.

Она тяжело — сама чувствуя мышцами лица тяжесть своего взгляда — смотрела на него.

Симулирует. Точно симулирует.

Кого??????

— Никогда. ТАК. Больше. Не делай, — сказала она.

Невидимый нож вырезал в тыкве его лица эту улыбку — глубокий шрам в черепе.

— Что? — спросил он, ухмыляясь, и его губы раздвинулись ещё шире.

Воздух с шумом ворвался в её ноздри.

Коротко выдохнув, она, не сдерживая себя, со всей силы, оглушительно, чуть не вывихнув руку — ударила его открытой ладонью по щеке.

БАЦ!!! — словно мокрая тряпка о кафель.

Миг (!) — и дверь с табличкой «Прачечная» захлопнулась у неё за спиной.

Она поднялась пешком.

Не думая, как робот, размерено ступая по ступенькам с первого на шестой.

Не смогла себя заставить войти в лифт.

Не могла бы объяснить «почему?» даже самой себе: подошла к дверцам, протянула руку к кнопке «вызов» и замерла.

Был самый глухой и незаметный момент суток — когда три часа ночи незаметно превращаются в четыре часа утра. Где-то там — над крышами города, над тундрой вокруг него и разбросанными в замёрзших болотах газовыми факелами — бушевало небесное бледное пламя. Неописуемое, неуловимое, похожее на всё сразу и непохожее ни на что — Северное Сияние.

Здесь — в третьем подъезде на площадке первого этажа — протянув руку к кнопке вызова, стояла она.

Прикоснулась подушечками пальцев к серым железным дверцам. Потом второй рукой. Прислонилась плечом, ухом к ледяной перламутровой поверхности.

Замерла будто прислушиваясь. Или не будто?

Безмолвие просачивалось из шахты лифта сквозь щель между дверцами.

Она, затаив дыхание, слушала. И у неё было ощущение, что кто-то, затаив дыхание, слушает с той стороны.

Она убрала занемевшее ухо. Сделала движение головой ОТ.

ОТстранилась. Подушечки пальцев правой руки покинули холодную серую дверцу. Подушечки пальцев левой руки последовали за всем остальным.

Она сделала шаг назад.

И пошла пешком.

Не думая.

Как робот, размеренно ступая по ступенькам.

С первого на шестой.

Концы её тёмно-синего халата, торчащего из под куртки, касались широких бетонных ступеней.

Она этого не замечала.

Переставляла ноги.

В какой-то момент ей показалось, что она не поднимается.

Опускается.

Вниз.

Остановилась.

Поняла, что находится на площадке своего этажа. Почувствовала себя невероятно уставшей. Сунула руку в карман, нащупала ключи от входной двери.

Она бросает куртку на пол в прихожей. Там же валяются смятые джинсы. Один ботинок застрял в штанине, другой — лежит почти у порога кухни. Она входит в зал, где всё ещё бесшумно мерцает серым пустым каналом экран её большого телевизора.

Она видит на низком журнальном столике кухонную пьезозажигалку. Нажала на кнопку — на конце длинного тонкого ствола имитирующего пистолетный — загорается маленький огонёк.

Она берёт эту зажигалку с фиолетовой пластиковой рукоятью и подносит к толстой, оплавившейся наполовину, свече. И к следующей. И к той, что с ней рядом. И к тем — на полочке с дисками…

Она по неправильному овалу обходит всю комнату, зажигая потухшие свечи. Она никак не может вспомнить тот момент, когда она успела их задуть… И не вспоминает дальше…

Наконец все зажжены… Зачем?

Она оглядывает комнату: в мягкий и тёплый оттенок, который дают свечи, вклинивается безжизненный, бледный поток из экрана. Вносит ноты телехолода в цветовую гамму.

В (такое ощущение) саму температуру, в помещении.

Она зябко поводит плечами и, сунув зажигалку в карман, плотнее запахивает свой халат.

Ищет глазами пульт от ТВ.

Видит его — рядом с диваном.

На полу.

Возле позавчерашней газеты.

Чувствуя себя старше лет на сто, она предпринимает путешествие от последней зажжённой свечи до кнопки «выкл». Тяжело ступая по прохладному ковровому покрытию и чувствуя, как каждый шаг гулом отдаётся в железобетонном межэтажном перекрытии. Всем весом, всей ступнёй: топ. Топ. Шаг правой. Шаг левой. Правой. Левой.

Халат шуршит по ворсу цвета свежей сгущёнки:

Шшшк, Шшшк, Шшшк.

Стоп.