До встречи с тобой Мойес Джоджо

Натан полез в карман.

– И так всегда, – пожаловался он.

Я уставилась на них.

– Всегда – что? – спросила я, когда Натан вложил банкноту в руку Уилла.

– Он сказал, что ты будешь читать книгу. Я – что смотреть телевизор. Он всегда выигрывает.

Я замерла, поднеся сэндвич к губам:

– Всегда? Вы ставите на то, насколько скучна моя жизнь?

– Мы бы назвали это иначе. – Слегка виноватое выражение глаз Уилла говорило об обратном.

– Можно я уточню? – Я выпрямила спину. – Вы бьетесь об заклад, что в пятницу вечером я буду сидеть дома и читать книгу или смотреть телевизор?

– Нет, – ответил Уилл. – Я поставил еще и на то, что вы встретитесь с Бегуном на дорожке.

Натан отпустил ногу Уилла, распрямил его руку и начал массировать от запястья вверх.

– А если бы я сказала, что буду делать нечто совершенно другое?

– Но такого никогда не случалось, – заметил Натан.

– Так, это мое. – Я выдернула десятку из руки Уилла. – Потому что сегодня вечером вы ошиблись.

– Но вы сказали, что будете читать книгу! – возразил он.

– Но теперь, – помахала я десяткой, – пойду в кино. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, верно?

Я встала, положила деньги в карман и засунула остатки обеда в коричневый бумажный пакет. Шагая прочь, я улыбалась, но по какой-то непонятной причине на глаза наворачивались слезы.

Утром, прежде чем прийти в Гранта-хаус, я час работала над календарем. Бывали дни, когда я просто сидела с маркером в руке на кровати и смотрела на календарь, пытаясь придумать, куда отвезти Уилла. Я все еще сомневалась, можно ли с ним ездить далеко, а мысль о ночевке, даже с помощью Натана, казалась обескураживающей.

Я изучала местную газету, поглядывая на футбольные матчи и деревенские праздники, но после катастрофы со скачками опасалась, что кресло Уилла застрянет в траве. Я беспокоилась, что в толпе он будет чувствовать себя уязвимым. Мне пришлось исключить все, связанное с лошадьми, а в наших краях этого было немало. Я знала, что Уилл не захочет смотреть, как бегает Патрик, и что он равнодушен к крикету и регби. Иногда меня мучила собственная неспособность придумать что-то новенькое.

Возможно, Уилл и Натан правы. Возможно, я скучная. Возможно, я совершенно не гожусь, чтобы изобретать способы разжечь аппетит Уилла к жизни.

Книга или телевизор.

Если подумать, сложно считать иначе.

После ухода Натана Уилл нашел меня на кухне. Я сидела за маленьким столиком, чистила картошку ему на ужин и не подняла глаз, когда он остановил свое кресло в двери. Он наблюдал за мной так долго, что от его пристального взгляда у меня порозовели уши.

– Знаете, – наконец сказала я, – а ведь я могла повести себя гадко. Могла сказать, что вы тоже ничего интересного не делаете.

– Вряд ли Натан поставит на то, что я отправлюсь на танцы, – заметил Уилл.

– Я знаю, это шутка, – выбрасывая длинный очисток, продолжила я. – Но вы меня по-настоящему расстроили. Зачем было признаваться, что вы ставите на мою скучную жизнь? Разве не могли вы подшучивать надо мной втайне?

Уилл молчал. Когда я наконец подняла глаза, он наблюдал за мной.

– Мне очень жаль, – сказал он.

– Непохоже.

– Ну… ладно… возможно, я хотел, чтобы вы это услышали. Хотел, чтобы вы подумали о том, что делаете.

– В смысле, о том, как моя жизнь утекает сквозь пальцы?..

– Вообще-то, да.

– О господи, Уилл. Когда вы уже прекратите указывать мне, что делать? А если мне нравится смотреть телевизор? Если мне хочется просто почитать книгу? – В моем голосе прорезались визгливые нотки. – Что, если я прихожу домой усталая? И мне не хочется заполнять свои дни бурной деятельностью?

– Но однажды вы можете об этом пожалеть, – тихо произнес он. – Знаете, что бы я делал на вашем месте?

– Полагаю, вы мне сейчас скажете. – Я отложила овощечистку.

– Да. И меня это ничуть не смущает. Я ходил бы на вечерние курсы. Учился на швею, модельера, или что вам там по-настоящему нравится. – Он указал на мое мини-платье в стиле шестидесятых и в духе «Пуччи»[57], сшитое из бывших дедушкиных занавесок.

Когда папа впервые увидел это платье, он ткнул в меня пальцем и завопил: «Эй, Лу, немедленно задернись!» А потом добрых пять минут хохотал.

– Я нашел бы себе недорогие занятия – гимнастику, плавание, волонтерство, что угодно. Учился музыке, или ходил на долгие прогулки с чужим псом, или…

– Ладно-ладно, я поняла, – раздраженно ответила я. – Но я – не вы, Уилл.

– Вам повезло.

Мы еще посидели. Уилл въехал на кухню и поднял сиденье, чтобы мы могли смотреть друг на друга через стол.

– Хорошо, – сказала я. – И чем вы занимались после работы? Таким ценным?

– Ну, времени оставалось немного, но я старался каждый день что-нибудь делать. Занимался в спортивном центре скалолазанием и сквошем, ходил на концерты, исследовал новые рестораны…

– Все это требует денег, – запротестовала я.

– И бегал. Честное слово, – добавил он, когда я подняла бровь. – Еще я пытался учить языки стран, куда мечтал поехать. Встречался с друзьями… или людьми, которых считал друзьями… – Он мгновение помедлил. – И планировал путешествия. Искал места, в которых никогда не был, занятия, которые пугали или требовали напряжения всех сил. Я переплыл Ла-Манш. Летал на дельтаплане. Взбирался на горы и спускался с них на лыжах. Да… – сказал он, когда я попыталась перебить, – я знаю, многое из этого требует денег, но далеко не все. Кроме того, как по-вашему, чем я зарабатывал деньги?

– Грабили людей в Сити?

– Я выяснил, что доставляет мне радость, и выяснил, чем хочу заниматься, а после обучился занятию, которое обеспечивало и то и другое.

– По-вашему, это так просто.

– Это просто, – подтвердил он. – Только требует тяжелого труда. А люди не любят трудиться.

Я закончила чистить картофель. Выбросила очистки в ведро и поставила сковороду на плиту, а затем, свесив ноги, уселась на стол лицом к Уиллу.

– У вас была интересная жизнь, правда?

– Да. – Он придвинулся ближе и поднял сиденье, так что мы оказались почти на одном уровне. – Вот по чему вы меня бесите, Кларк. Потому что я вижу ваш талант, вашу… – пожал он плечами, – вашу энергию, неординарность и…

– Только не говорите «потенциал»…

– …потенциал. Да. Потенциал. И я не в силах понять, как вы можете довольствоваться этой жалкой жизнью. Жизнью, которая почти полностью проходит в круге радиусом пять миль и в которой нет никого, кто удивлял бы вас, подталкивал или показывал вам то, от чего кружится голова и по ночам лежишь без сна.

– Вы пытаетесь сказать, что мне нужно заняться чем-то намного более стоящим, чем чистить вам картошку.

– Я пытаюсь сказать, что мир огромен и удивителен. Но я буду очень благодарен, если сперва вы приготовите картошку, – улыбнулся он, и я невольно улыбнулась в ответ.

– Вам не кажется… – начала я, но осеклась.

– Продолжайте.

– Вам не кажется, что теперь вам сложнее… привыкнуть… Из-за того, что вы столько всего делали?

– Вы имеете в виду, не жалею ли я, что вообще что-то делал?

– Просто я подумала… вам было бы проще. Если бы прежде вы жили скромно. В смысле, жить как сейчас.

– Я никогда не пожалею о том, что делал. Потому что теперь, застряв в кресле, могу путешествовать лишь по своим воспоминаниям. – Он улыбнулся. Улыбка вышла натянутой, как будто далась ему нелегко. – Так что если вы спрашиваете, не предпочел бы я вспоминать вид на замок из продовольственного магазина или прелестный торговый ряд за круговой развязкой, то мой ответ – нет. Моя жизнь была в самый раз, спасибо.

Я соскользнула со стола. Не знаю почему, но мне снова казалось, что он загнал меня в угол. Я взяла разделочную доску с сушилки.

– И еще, Лу, простите. За историю с деньгами.

– Ладно. Хорошо. – Я повернулась и подставила доску под струю воды. – Но не найдетесь, что я верну вам десятку.

Через два дня Уилл попал с инфекцией в больницу. Врачи называли это профилактической мерой, хотя любому было очевидно, что он испытывает невыносимую боль. У некоторых квадриплегиков чувства не сохраняются, но Уилл не замечал только температуры, а боль и прикосновения ниже груди чувствовал. Я дважды навестила его с музыкальными дисками и гостинцами, предлагая составить компанию, но ощутила себя помехой и довольно скоро поняла, что на самом деле Уилл вовсе не жаждет привлекать к себе внимание. Он попросил меня уйти и провести свободное время в свое удовольствие.

Год назад я потратила бы эти дни впустую: ходила бы по магазинам, быть может, пообедала с Патриком. Смотрела бы дневные передачи, возможно, попыталась бы разобрать свою одежду. Много спала.

Но теперь я испытывала странное беспокойство и неуверенность. Мне не хватало повода рано вставать, не хватало цели.

В середине утра я сообразила, что могу использовать время с толком. Я отправилась в библиотеку и приступила к поискам. Просмотрела все сайты о квадриплегиках, которые смогла найти, и выяснила, чем мы можем заняться, когда Уиллу станет лучше. Составила списки и в каждом пункте указала оборудование или вопросы, которые надо предварительно обдумать.

Я отыскала форумы для людей с травмами позвоночника и обнаружила, что таких мужчин и женщин, как Уилл, – тысячи. Они ведут неприметную жизнь в Лондоне, Сиднее, Ванкувере или соседнем доме. Им помогают друзья, родные, а порой они совершенно одиноки.

Я была не единственной сиделкой, интересовавшейся этими сайтами. Девушки спрашивали, как помочь своим парням обрести уверенность и снова появляться на людях, мужья искали совета по новейшему медицинскому оборудованию. Встречалась реклама инвалидных кресел, которые могут ездить по песку и бездорожью, умных подъемников или надувных приспособлений для купания.

В разговорах часто использовались коды. Я разобралась, что ПСМ означает «повреждение спинного мозга», ФЗ – «физически здоровый», ИМП – «инфекция мочевых путей». Оказалось, травма позвоночника C_4/5 намного тяжелее, чем C_11/12, при которой, как правило, сохраняется подвижность рук или торса. Я читала истории любви и утраты партнеров, разрывающихся между супругами-инвалидами и маленькими детьми. Жены испытывали угрызения совести из-за того, что молились, чтобы мужья перестали их бить, и их молитвы были услышаны. Мужья хотели бросить больных жен, но опасались общественного порицания. Разговоры были полны усталости, отчаяния и черного юмора – люди шутили о взрывающихся пакетах для мочи, идиотизме доброжелателей и злоключениях в пьяном виде. Падения с кресел были общим местом. О самоубийстве тоже говорили – одни хотели покончить с собой, другие уговаривали их немного потерпеть, научиться смотреть на жизнь по-другому. Я читала страницу за страницей, и мне казалось, что я тайком заглянула в голову Уилла.

В обед я покинула библиотеку и, чтобы немного проветриться, отправилась на короткую прогулку по го роду. Я вознаградила себя сэндвичем с креветками и, глядя на лебедей на озере у замка, уселась на стену. Было довольно тепло, я сняла куртку и подставила лицо солнцу. Забавно, но при виде того, как остальной мир усердно трудится, я обрела покой. Я все утро провела в мире затворников, и простая возможность прогуляться и перекусить на солнышке казалась свободой.

Закончив, я вернулась в библиотеку, за свой компьютер. Глубоко вдохнула и напечатала сообщение.

Привет! Я подруга / сиделка 35-летнего квадриплегика C5/6. В прежней жизни он был очень успешным и активным человеком, и ему нелегко привыкнуть к новой. По правде говоря, я знаю, что он не хочет жить, и пытаюсь придумать, как его переубедить. Помогите мне, пожалуйста! Есть идеи, что может ему понравиться или как изменить его настрой? Буду благодарна за любые советы.

Я подписалась «Трудолюбивая Пчелка». Затем, откинувшись на спинку стула, погрызла ноготь большого пальца и наконец нажала «Отправить».

На следующее утро я села за компьютер и обнаружила четырнадцать ответов. Я зашла на форум и заморгала при виде списка имен, откликов от людей со всего света, поступивших днем и ночью. Первый отклик гласил:

Дорогая Трудолюбивая Пчелка!

Добро пожаловать на наш форум. Не сомневаюсь, что вашему другу намного легче, оттого что о нем кто-то заботится.

«А я вот сомневаюсь», – подумала я.

Многие из нас рано или поздно впадают в уныние. Возможно, для вашего друга настал такой момент. Не позволяйте ему вас отталкивать. Будьте жизнерадостны. И почаще говорите ему, что не нам решать, когда вступать в этот мир и когда покидать его, а только Господу нашему. В своей неизъяснимой мудрости Он решил изменить жизнь вашего друга, и, возможно, это урок, которым Он…

Я прокрутила страницу до следующего ответа.

Дорогая Пчелка!

Ничего не поделаешь, квадриплегиком быть нелегко. Если твой друг тоже был своего рода игроком, ему, наверное, особенно несладко. Вот что мне помогло: много общения, даже когда я был к нему не расположен. Вкусная еда.

Хорошие врачи. Качественные лекарства, при необходимости – антидепрессанты. Ты не написала, где вы живете, но, возможно, ему стоит влиться в ПСМ-сообщество?

Я поначалу был против (наверное, мне не очень-то хотелось признавать себя квадриплегиком), но когда знаешь, что ты не одинок, становится легче.

Да, и НЕ советуй ему смотреть фильмы вроде «Скафандр и бабочка». Только настроение портить!

Держи нас в курсе, как у вас дела.

Всего наилучшего, Ричи

Я поискала фильм «Скафандр и бабочка». В аннотации было написано: «История человека, парализованного после инсульта, и его попыток общения с внешним миром». Я записала название фильма в блокноте, то ли чтобы невзначай не посоветовать его Уиллу, то ли чтобы не забыть самой посмотреть.

Следующие два ответа были от адвентиста седьмого дня и от мужчины, который предлагал способы подбодрить Уилла, явно не входившие в мой трудовой договор. Я покраснела и поспешно прокрутила вниз, опасаясь, что кто-то увидит экран из-за моей спины. Над следующим ответом я задержалась.

Привет, Трудолюбивая Пчелка!

Почему ты думаешь, что твоего друга / подопечного / неважно кого нужно переубеждать? Если бы я мог изобрести способ умереть с достоинством и не знал, что мои родные будут горевать, я бы непременно им воспользовался. Я провел в инвалидном кресле уже восемь лет, и моя жизнь – замкнутый круг унижений и разочарований. Ты способна по-настоящему влезть в его шкуру? Ты знаешь, каково это, когда даже кишечник самому не опорожнить? Каково знать, что до конца своих дней будешь прикован к кровати – не сможешь есть, одеваться, общаться с внешним миром без посторонней помощи? Что никогда не займешься сексом? Каково смириться с перспективой неизбежных пролежней, постоянных болезней, а то и дыхательных аппаратов? Похоже, у тебя большое сердце и ты желаешь ему добра. Но что, если на следующей неделе за ним будет ухаживать кто-то другой? Человек, который его расстраивает или даже недолюбливает. Это, как и все остальное, ему неподвластно. Мы, ПСМ, знаем: нам мало что подвластно – кто нас кормит, одевает, моет, назначает лекарства. Жить с этим знанием очень тяжело.

Поэтому я считаю, что ты задала неправильный вопрос. С какой стати ФЗ решать, какой должна быть наша жизнь? Если эта жизнь тяготит твоего друга, не лучше ли спросить себя: как мне помочь ему ее прекратить?

С наилучшими пожеланиями, Перегрузка, Миссури, США

Я смотрела на сообщение, мои пальцы на мгновение замерли на клавиатуре. Затем я прокрутила вниз. Несколько следующих сообщений были от других квадриплегиков. Они укоряли Перегрузку за его жестокие слова, возражали, что обрели смысл жизни и живут полноценно. Разгорелась небольшая перебранка, которая имела мало отношения к Уиллу.

Затем члены сообщества вспомнили о моей просьбе и поведали об антидепрессантах, массаже, чудесных выздоровлениях, обретении нового смысла жизни. Поступило и несколько практических предложений: дегустация вин, музыка, искусство, специальные адаптированные клавиатуры.

«Любовь, – написала Грейс-31 из Бирмингема. – Если он полюбит, то сможет жить дальше. Без любви я по грузилась бы в пучину отчаяния».

Ее слова звучали у меня в голове еще долго после того, как я ушла из библиотеки.

Уилла выписали из больницы в четверг. Я заехала за ним в специализированной машине и отвезла домой. Он был бледным и утомленным и всю дорогу неподвижно смотрел в окно.

– В больницах не поспишь, – объяснил он, когда я спросила, все ли в порядке. – Обязательно кто-нибудь стонет на соседней кровати.

Я сообщила, что в выходные он может отдохнуть, но после у меня запланирована серия вылазок. Сказала, что воспользовалась его советом и пробую новое и он должен меня сопровождать. Я слегка сместила акценты, сознавая, что это единственный способ заручиться его обществом.

Но на самом деле я составила подробное расписание на следующие пару недель. Все мероприятия были тщательно отмечены в моем календаре черным цветом. Красной ручкой я указала необходимые предосторожности, зеленой – необходимые принадлежности. Каждый раз, глядя на свою дверь, я испытывала легкое возбуждение, как от своей организованности, так и от того, что одно из этих мероприятий может изменить отношение Уилла к жизни.

Папа не устает повторять, что все мозги в нашей семье достались моей сестре.

Визит в картинную галерею занял чуть меньше двадцати минут. Включая три круга вокруг квартала в поисках места для парковки. Мы зашли в галерею, и не успела я закрыть за Уиллом дверь, как он заявил, что все работы ужасны. Я спросила почему, а он ответил, что, если я сама не вижу, он не сможет объяснить. Поход в кино пришлось отменить, когда сотрудники кинотеатра смущенно сообщили, что у них сломан лифт. Остальное, например неудачная попытка поплавать, требовало больше времени и организаторских сил – заранее позвонить в бассейн, договориться с Натаном о сверхурочной работе, а после, добравшись до места, молча выпить на парковке центра досуга термос горячего какао, поскольку Уилл наотрез отказался выходить из машины.

В среду мы отправились слушать певицу, которую он однажды видел в Нью-Йорке. Вечер удался. Уилл слушал музыку с сосредоточенным лицом. Большую часть времени он казался рассеянным, как будто какая-то его часть боролась с болью, воспоминаниями или мрачными мыслями. Но музыка все меняла.

На следующий день я отвезла его на дегустацию вин – часть рекламного мероприятия, устроенного владельцами виноградника в магазине марочных вин. Мне пришлось пообещать Натану, что я не позволю Уиллу напиться. Я подносила бокалы к носу Уилла, и он понимал, что к чему, даже не попробовав. Я с трудом сдержалась и не фыркнула, когда Уилл сплюнул в стаканчик – это было ужасно смешно, – а он посмотрел на меня исподлобья и сказал, что я совершенный ребенок. Владелец магазина перестал переживать из-за визита инвалида – Уилл произвел на него впечатление. Через какое-то время он сел и принялся открывать другие бутылки, обсуждая с Уиллом сорт и регион винограда, а я бродила и разглядывала этикетки, честно говоря, слегка заскучав.

– Садитесь, Кларк, и учитесь. – Уилл кивком приказал мне сесть рядом.

– Не могу. Мама говорит, что плеваться неприлично.

Мужчины переглянулись, как будто я была сумасшедшей. И все же он сплевывал не каждый раз. Я наблюдала за ним. Остаток дня он был подозрительно разговорчив – охотно смеялся и даже был агрессивнее, чем обычно.

По дороге домой мы оказались в незнакомом городке, и, пока стояли в пробке, я огляделась и увидела салон татуировок и пирсинга.

– Всегда хотела сделать татуировку, – заметила я.

Могла бы и сообразить, что в присутствии Уилла нельзя безнаказанно трепать языком. Он не любил переливать из пустого в порожнее и немедленно поинтересовался, почему я до сих пор ее не сделала.

– Ну… не знаю. Наверное, беспокоилась, что скажут другие.

– Почему? Что они скажут?

– Папа ненавидит татуировки.

– Сколько вам лет?

– Патрик тоже их ненавидит.

– И никогда не делает такого, что вам не по вкусу?

– У меня может случиться приступ клаустрофобии. Татуировка может мне не понравиться.

– Тогда сведете ее лазером, вот и все.

Я посмотрела на Уилла в зеркало заднего вида. Его глаза искрились весельем.

– Ну же, – сказал он. – Что бы вы предпочли?

– Не знаю, – невольно улыбнулась я. – Но точно не змею. И не чье-либо имя.

– И конечно, не сердце с надписью «Мама».

– Обещаете не смеяться?

– Не могу, сами знаете. О боже, только не говорите, что хотите наколоть пословицу на санскрите или что-нибудь в этом роде. «Что меня не убивает – делает меня сильнее».

– Нет. Я хочу пчелу. Маленькую черно-желтую пчелку. Я люблю их.

Уилл кивнул, словно мое желание было совершенно разумным.

– И где вы хотели бы ее наколоть? Или это неприличный вопрос?

– На плече? – пожала плечами я. – На бедре?

– Остановите машину, – сказал он.

– Что случилось? Вам плохо?

– Просто остановитесь. Вон там есть свободное место. Вон там, слева.

Я затормозила у обочины и обернулась на Уилла.

– Идем, – сказал он. – У нас нет других планов на сегодня.

– Куда?

– В салон татуировок.

– Ну да, – засмеялась я, – конечно.

– Почему нет?

– Вы и правда глотали, а не сплевывали.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Я повернулась и посмотрела на Уилла. Он был совершенно серьезен.

– Я не могу взять и сделать татуировку. Это не так просто.

– Почему?

– Потому что…

– Потому что ваш парень против. Потому что вы до сих пор хотите быть хорошей девочкой, даже в двадцать семь лет. Потому что это слишком страшно. Идем, Кларк. Поживите хоть немного полной жизнью. Что вас останавливает?

Я взглянула через дорогу на фасад татуировочного салона. На грязноватом окне сияло большое неоновое сердце и висели фотографии Анжелины Джоли и Микки Рурка в рамках.

– Ладно, – ворвался в мои расчеты голос Уилла. – Я тоже сделаю, если вы сделаете.

Я повернулась к нему:

– Вы сделаете татуировку?

– Если это убедит вас хоть раз в жизни вылезти из своей скорлупы.

Я выключила мотор. Мы сидели и слушали, как он щелкает, остывая, как глухо ворчат машины, выстроившиеся на дороге рядом с нами.

– Это почти на всю жизнь.

– Не почти, а совсем.

– Патрик будет вне себя.

– Это вы уже говорили.

– И мы наверняка подхватим гепатит от грязных иголок. И умрем медленной, ужасной, мучительной смертью. – Я снова повернулась к Уиллу. – Вряд ли они смогут сделать татуировку сейчас. Я имею в виду, прямо сейчас.

– Не исключено. Но, быть может, зайдем и проверим?

Через два часа мы вышли из салона. Я потратила восемьдесят фунтов, и на бедро мне налепили хирургический пластырь, под которым еще сохли чернила. Художник сказал, что татуировка относительно маленькая, а значит, ее можно набить и раскрасить за один визит. Так я и сделала. Готово. Я татуирована. Или, как, несомненно, скажет Патрик, изуродована на всю жизнь. Под белым лоскутом сидела пухлая маленькая пчелка, которую я выбрала из глянцевого каталога рисунков, предложенного нам мастером. От возбуждения я была на грани истерики. Все время отгибала краешек пластыря, чтобы посмотреть, пока Уилл не велел прекратить, если я не хочу смазать рисунок.

Как ни странно, в салоне Уилл расслабился и выглядел счастливым. Никто на него не глазел. Сотрудники салона сказали, что уже работали с квадриплегиками, и потому обращались с ним непринужденно. Они удивились, когда Уилл сообщил, что может чувствовать иглу. Шесть недель назад они закончили раскрашивать параплегика, который пожелал иллюзию механической ноги.

Татуировщик с болтом в ухе отвел Уилла в соседнюю комнату и при помощи моего мастера уложил на специальный стол, так что я видела через открытую дверь только голени и ступни. Я слышала, как мужчины переговариваются и смеются под гудение татуировочной машинки, и едкий запах антисептика резал мне ноздри.

Когда игла впилась в кожу, я закусила губу, полная решимости не завизжать при Уилле. Я все время думала, что он делает в соседней комнате, пыталась подслушать разговор, гадала, какую наколку он выбрал. Когда моя татуировка была готова, он выехал, но свою показать отказался. Я подозревала, что она имеет отношение к Алисии.

– Вы ужасно дурно на меня влияете, Уилл Трейнор, – сказала я, открывая дверцу машины. Спуская пандус, я не переставала ухмыляться.

– Покажите.

Я огляделась, повернулась и отогнула пластырь.

– Отлично. Мне нравится ваша пчелка. Правда.

– Теперь мне придется в присутствии родителей до конца своих дней носить брюки с завышенной талией. – Я помогла Уиллу направить кресло на пандус и подняла его. – Кстати, если ваша мама узнает, что вы тоже сделали татуировку…

– Я скажу ей, что меня сбила с пути девчонка из трущоб.

– Ну ладно, Трейнор, покажите свою.

– Вам придется поменять мне повязку, когда мы вернемся домой. – Он с полуулыбкой пристально посмотрел на меня.

– Угу. Можно подумать, я ничего подобного не делала. Мы никуда отсюда не уедем, пока не покажете.

– Тогда приподнимите рубашку. Справа. Справа от вас.

Я наклонилась между передними сиденьями, задрала его рубашку и отогнула кусок марли. На бледной коже темнел черно-белый полосатый прямоугольник, такой маленький, что я не сразу разобрала слова.

Употребить до 19 марта 2007 года.

Я уставилась на него, хохотнула, и на глаза навернулись слезы.

– Это…

– Дата несчастного случая. Верно. – Он закатил глаза. – Ради всего святого, не надо соплей, Кларк. Это шутка.

– Смешная шутка. Гадкая, но смешная.

– Натану понравится. И не надо так смотреть. Можно подумать, я изуродовал свое безупречное тело.

Я опустила рубашку Уилла, повернулась и включила зажигание. Я не знала, что сказать. Не знала, что все это значит. Он учится мириться со своим состоянием? Или просто в очередной раз выказывает презрение к собственному телу?

– Эй, Кларк, окажите любезность, – окликнул он, когда я собиралась отъехать. – Загляните в мой рюкзак. В карман на молнии.

Я посмотрела в зеркало заднего вида и снова встала на ручной тормоз. Наклонилась между передними сиденьями и засунула руку в сумку, следуя указаниям Уилла.

– Вам нужно обезболивающее? – Между нашими лицами оставалось всего несколько дюймов. Его кожа обрела краски впервые после выписки из больницы. – У меня есть в…

– Нет. Ищите дальше.

Я достала листок бумаги и села на место. Это оказалась сложенная десятифунтовая купюра.

– Держите. Это десятка на всякий пожарный.

– И что?

– Она ваша.

– В честь чего?

– В честь татуировки, – ухмыльнулся он. – Пока вы не сели в кресло, я ни секунды не верил, что вы и правда на это пойдете.