Дар волка Райс Энн
Обстановка была деревенской, потолок был невысокий, скошенный, в углу гудел огонь в камине, пол был застелен старыми, потертыми досками.
Это ему нравилось, даже чересчур. И вслед за радостью пришла неизбежная печаль.
Море за окном темнело. Волны стали черными, с серебристо-белыми гребнями.
— Ты понимаешь, что я сделал с тобой? — прошептал он.
При свете свечей ее лицо мягко отблескивало, брови, чуть темнее волос, придавали ее лицу серьезное выражение, а ее голубые глаза были прекрасны даже тогда, когда казались холодными. Редко он видел голубые глаза такого светлого оттенка, но при этом столь же выразительные. На ее лице отражались все чувства, и сейчас на нем читались восхищение и, наверное, любовь.
— Я уже знала, что ты сделал, как только увидела тебя в первый раз, — сказала она.
— Теперь ты, по факту, стала соучастницей.
— Гм, некоей странной череды случаев насилия, если так.
— Это не выдумки.
— Кому это знать, как не мне?
Он сидел молча, раздумывая. Не следует ли ему покинуть ее, избавив от ответственности? Но ощущал, что для нее будет огромным несчастьем, если он ее покинет. Может, он просто запутался? Может, это для него будет несчастьем, если он ее потеряет.
— Некоторые загадки таковы, что мимо них не пройдешь, — сказала она. — Но они меняют жизнь навсегда.
Он кивнул.
И осознал, что чувствует исключительное притяжение к ней, ощущение принадлежности, такое, какое он не чувствовал ни к кому другому, даже к Селесте. Даже мысли об этом пробудили в нем страсть. В этой таверне есть комнаты, на втором этаже. Интересно, каково им будет вдвоем здесь.
Но сколько у него есть времени до наступления ночи? Он уже жаждал превращения, желал стать более целостным, совершенным.
Вот оно, ужасающее откровение. Она что-то сказала, но он даже не услышал, что. «Кто, что я теперь, — подумал он, — если другой стал моей истинной сутью?»
— …надо бы уже ехать.
— Да, — ответил он.
Встал, подвинул стул и помог ей надеть куртку.
Эти жесты ее явно тронули.
— Кто научил тебя таким старомодным манерам?
19
Было девять вечера.
Они сидели на кожаном диване в библиотеке, в камине горел огонь, и они смотрели на экран большого телевизора, слева от камина. Лаура уже надела ночную рубашку, он был в старых джинсах и свитере.
Мужчина с красным галстуком на экране телевизора был мрачно серьезен.
— Это ужаснейший случай психопатии, — сказал он. — В этом не может быть ни малейших сомнений. Он считает, что он с нами на одной стороне. Одобрение общества, без сомнения, подпитывает его одержимость и патологическое состояние ума. Не следует заблуждаться. Он рвет жертвы на куски, безо всякой жалости. Он пожирает человеческую плоть.
Внизу мелькнули имя и данные выступающего. Криминалист-психолог. Камера показала журналиста, берущего интервью, известного человека из новостного отдела Сиэн-эн, хотя Ройбен и не помнил его по имени.
— Но что, если это какая-то мутация…
— Ни в коем случае, — сразу же ответил криминалист. — Это такой же человек, как вы или я, использующий ряд сложных способов, чтобы придать своим атакам видимость нападения животного. Анализ ДНК не обманешь. Он человек. Да, безусловно, у него есть доступ к биологическим жидкостям животных. Это тоже не подлежит сомнению. Он искажает улики. И, очевидно, использует протезы зубов, вернее, клыков. В этом тоже нет сомнения. Закрывает всю голову какой-то сложной маской. Но он — человеческое существо и, возможно, самое опасное из человеческих существ, с какими доводилось сталкиваться криминалистике.
— Но как же его сила? — спросил журналист. — В смысле, что этот человек способен мгновенно справиться с двумя-тремя противниками сразу. От человека в маске животного можно было бы ожидать…
— Ну, во-первых, элемент неожиданности, — ответил криминалист. — Кроме того, считаю, что его сила, вероятно, изрядно преувеличена.
— Но как же улики, в смысле, три изломанных тела, одно обезглавленное…
— Опять же, не стоит торопиться с выводами, — с явным раздражением ответил криминалист. — Вполне возможно, что он использует какой-нибудь газ, чтобы нарушить ориентацию или вызвать слабость у своих жертв.
— Да, но выбросить женщину из окна так, чтобы она упала в паре десятков метров от дома…
— Не будет никакой пользы, если мы примемся преувеличивать то, на что способен этот человек. На свидетелей полагаться не приходится…
— И вы уверены, что они рассказали нам все, что узнали о ДНК этого создания?
— Нет, вовсе нет, — ответил криминалист. — Без сомнения, какую-то информацию они скрывают, стараются проверить ее и сделать осмысленной. А еще у них хватает дел, в том плане, чтобы унять истерию в обществе. Однако вся эта поэтическая чушь в прессе по его поводу является в высшей степени безответственным действием, скорее всего, провоцирующим его на новые нападения, еще более жестокие.
— Но как же он находит свои жертвы? — спросил журналист. — По этому поводу столько разговоров. Как он нашел женщину на третьем этаже дома в Сан-Франциско, или бездомного, на которого напали в парке Голден Гейт?
— О, ему просто повезло, вот и все, — с отвращением сказал криминалист. — И мы понятия не имеем, как долго он выискивал этих людей или следил за ними, прежде чем к ним подобраться.
— Но похитители, он нашел похитителей в округе Мэрин, когда этого не мог сделать никто другой…
— Исходя из того, что нам известно, мы не можем отрицать возможность того, что он был с ними связан, — ответил криминалист. — Никого не осталось в живых, чтобы дать показания на этот счет, не говоря уже о том, чтобы выяснить всех замешанных в деле. Возможно, это было чистое везение.
Ройбен ткнул пульт, переключая телевизор на другой канал.
— Прости, не могу больше это слушать, — сказал он.
На экране появилось лицо женщины. Оно было живой картиной горя и страдания.
— Мне все равно, что там сделал мой сын, — сказала она. — Он заслуживал суда, в соответствии с законом, как любой другой американец. Он не заслужил того, чтобы быть разорванным на части чудовищем, которое присвоило себе право быть судьей, присяжными и палачом одновременно. А теперь люди поют этому убийце хвалебные песни.
Она начала плакать.
— Неужели мир сошел с ума?
На экране появилась ведущая программы новостей, длинноволосая темнокожая женщина с низким мягким голосом.
— Кто же это загадочное существо, ставшее известным во всем мире как Человек-волк из Сан-Франциско? Утешающее малых детей, относящее бездомного в его убежище, освобождающее целый автобус похищенных, предварительно включив сигнализацию, чтобы вызвать помощь? Пока у властей больше вопросов, чем ответов.
Показали кадры из Городского совета, чиновников, собравшихся перед микрофонами.
— Но в одном можно быть уверенным. Люди не боятся Волка из Сан-Франциско. Они чествуют его, выкладывают в Интернет рисунки с его изображениями, сочиняют в честь него стихи и даже песни.
Показали кадры двух молодых парней в дешевых костюмах горилл, с написанным от руки плакатом «Человек-волк, мы тебя любим!». Другой кадр, девочка-подросток с гитарой, поющая: «Это был Человек-волк, это был Человек-волк, это был Человек-волк с большими голубыми глазами!»
Женщина на улице, перед микрофоном репортера.
— Настораживает то, что они не позволяют свидетелям общаться с прессой! Почему мы слышим обо всем, что они видели, только от представителей власти, а не напрямую от свидетелей?
— Как вы думаете, как должны себя люди чувствовать? — спросил рослый мужчина, которого остановили на углу Пауэлл-стрит, на фоне трамвая канатной дороги, с лязгом едущего вниз. — Есть ли среди нас хоть кто-то, кто не хотел бы наказать зло, наполняющее этот мир? Эти похитители убили двоих детей, знаете ли. Третий ребенок впал в кому и умер от кетоацидоза. И кто теперь должен бояться этого парня, можно спросить? Я не боюсь. А вы?
Ройбен ткнул кнопку, выключая телевизор.
— С меня уже хватит, — извиняющимся тоном сказал он.
Лаура кивнула.
— С меня тоже, — произнесла она. Беззвучно подошла к камину и разворошила поленья бронзовой кочергой. Вернулась к дивану и откинулась на белую подушку, которую принесла со второго этажа. Прикрылась белым одеялом. Рядом с ней лежала стопка книг про вервольфов, недавно купленных Ройбеном. С тех пор как они приехали, она то и дело принималась читать их.
Комнату освещал приятный свет бронзовой лампы, стоящей на столе. Все шторы были закрыты. Ройбен закрыл шторы по всему дому. Долгое занятие, но они вместе решили, что так лучше.
Больше всего на свете Ройбену сейчас хотелось прижаться к ней, здесь, или наверху, в роскошной постели в главной спальне.
Но оба они томились в ожидании. Ройбен не мог думать ни о чем, кроме как о превращении. Случится ли оно сегодня? Или не случится? А если не случится, насколько сильной будет нервозность? Он уже ее ощущал.
— Если бы я только знал, — со вздохом сказал он. — Будет ли это происходить со мной каждую ночь, всю оставшуюся жизнь? Если бы только я нашел способ предсказывать или контролировать превращение.
Лаура отнеслась к этому с полнейшим пониманием. Попросила лишь о том, чтобы она могла все время быть рядом.
Первые пара часов в доме были просто прекрасны. Ройбен с удовольствием показывал ей все, комнату за комнатой, и ей сразу же полюбилась главная спальня, как он и надеялся.
Гэлтон поставил в оранжерее кучу новых растений и даже расставил их в определенном порядке.
Деревья орхидей были величественны, высотой под три метра, усыпанные розово-лиловыми цветами, правда, некоторые из них повредили при перевозке. Они стояли в деревянных кадках. У Ройбена перехватило дыхание от мысли, что их заказала Мерчент, прямо перед тем, как оборвалась ее жизнь. Они стояли по обе стороны от фонтана, а прямо перед фонтаном теперь стоял стол с белой мраморной столешницей и два стула из белого железа.
Фонтан починили, и вода красиво струилась из маленькой верхней чаши, стоящей на рельефной колонне, в большую нижнюю.
Доставили компьютерное оборудование и принтер, а вместе с ними и фильмы на Blu-ray-дисках. Все телевизоры в доме были подключены и работали.
Ройбен провел некоторое время, отвечая на письма, пришедшие по электронной почте, скорее чтобы предотвратить ненужное беспокойство. Селеста писала, что анализ ДНК, найденных на местах нападений Человека-волка, «разочаровал всех», но не уточнила, что именно она имела в виду.
Грейс продолжала настаивать на том, чтобы он вернулся домой и они провели новые анализы. Если кто-то попросит его сделать новый анализ ДНК, следует отказаться. И пусть помнит, что они не могут сделать это против его воли, не имея судебного распоряжения. Она выяснила вопрос насчет частной лаборатории в Саусалито, которую рекомендовал русский доктор из Парижа. Возможно, это будет наилучшим местом, чтобы провести исследования конфиденциально.
Она также предостерегла его от разговоров с прессой. С каждым новым известием о Человеке-волке репортеры все сильнее жаждали получить комментарии Ройбена по этому поводу, даже начали приходить к дому на Русском Холме и звонить на домашний телефон.
Билли хотела от него какой-нибудь объемной статьи по поводу Человека-волка.
Возможно, теперь пришло время написать ее. Он смотрел новости по национальным каналам, столько, сколько смог вытерпеть, и достаточно порылся в Интернете, чтобы понять реакцию разных слоев общества на события.
Хорошо здесь, одному, с Лаурой. Тишина, треск огня, шепоты леса за окнами. Почему бы не поработать? Кто сказал, что он не может работать? Кто сказал, что он не сможет продолжать работать?
И наконец он начал.
Изложив все случаи, подчеркнув некоторые детали, Ройбен принялся писать.
«Наш образ жизни — западный образ жизни — всегда был ориентирован на „действия по мере выполнения“. Вопросы жизни и смерти, добра и зла, справедливости и несчастья — все это никогда не решалось окончательно, и к ним обращались снова и снова, по мере того как менялась личность и общество. Мы считали нашу мораль чем-то абсолютным, но контекст наших действий и выборов постоянно менялся. Мы никогда не были склонны к релятивизму, поскольку все время снова и снова пытались заново осознать наши ключевые моральные постулаты.
Так почему же мы романтизируем Человека-волка, который, на первый взгляд, не раздумывая наказывает зло теми способами, которые мы сами считаем неприемлемыми? Почему его мрачное безумие встречено шумным одобрением общества, хотя на самом деле его жестокость должна бы отпугнуть всех нас? Может ли чудовище, которое воплощает в себе самый первобытный и отвратительный инстинкт, известный людям, инстинкт безрассудного убийства, быть восхваляемо как супергерой? Конечно же, нет. И, конечно же, если мы в состоянии крепко спать в своих постелях в эти исключительные времена, так только потому, что мы уверены, что те, на кого мы полагаемся в плане нашей повседневной безопасности, уже идут по следу этого самого потрясающего явления наших дней.
Структура общества, какой бы податливой она ни была, не в состоянии принять в себя Человека-волка. И даже непрекращающиеся похвалы этому созданию, которые мы видим в прессе, этого не изменят.
Возможно, стоит вспомнить, что все мы, как биологический вид, подвержены иллюзиям и кошмарам. Наше искусство основано на непрекращающемся потоке образов, исходящих из источника, который не заслуживает доверия. Пусть эти образы могут быть приятны и удивительны, но они же могут ужасать и парализовывать. И теперь настали времена, когда мы должны устыдиться этих дикарских выдумок.
Безусловно, Человек-волк выглядит, будто оживший кошмар. Но это определенно не иллюзия и не сон. И здесь лежит граница нашей ответственности не только перед ним, но и перед тем, что он подрывает в нас своими бесчестными деяниями».
Ройбен отправил статью Билли сразу же и распечатал ее для Лауры. Она молча прочла ее, а потом обняла его одной рукой и поцеловала. Они сидели рядом. Он глядел на огонь, уперев локти в колени и теребя пальцами волосы, будто так он мог привести в порядок мысли в его голове.
— Скажи мне правду, если сможешь, — сказал он. — Разочарована ли ты, что я не тот Человек из Леса, каким ты меня считала? Думаю, ты видела во мне нечто первозданное, не отягощенное моральными нормами. А может, живущее по совершенно иным правилам, поскольку я не человек.
— Разочарована… — повторила она и задумалась. — Нет, не разочарована, ни в коем случае. Я просто по уши влюблена.
Она произнесла это тихо и уверенно.
— Позволь мне объяснить тебе это так. Возможно, ты поймешь. Ты тайна, в таком же смысле, в каком тайной является священное таинство.
Он посмотрел на нее.
Ему отчаянно хотелось поцеловать ее, заняться любовью с ней, прямо здесь, в библиотеке, да где угодно, где только она пожелает. Но в его сознании четко угнездилась мысль о том, что она не захочет его в том обличье, в каком он сейчас находится. Да и как иначе? Она хотела того, другого. Они оба ждали, когда он станет другим, а не будет просто «самым симпатичным из мужчин», каких она когда-либо видела.
Часы могут тикать, даже если их нет.
Он начал целовать ее. Запылал сразу же, и она обняла его. Он нащупал руками ее нагие груди под белой фланелью, обхватил одну из них левой рукой. Он был готов, о, еще как готов, после столь долгого ожидания.
Они вместе соскользнули на ковер, и он услышал, как ее пульс участился, как от нее стал исходить запах желания, тонкий, немного дымный, еле ощутимый. Ее лицо раскраснелось, стало теплым, о, таким теплым.
Они сняли одежду, быстро, беззвучно, и снова слились в вихре поцелуев, которые стали для него почти что мучительными.
И внезапно он ощутил сильнейший спазм в животе и груди. Волна наслаждения пошла изнутри наружу, по всему телу. Тело будто парализовало и начало покалывать. Он упал набок, потом сел, согнувшись.
Услышал, как она ахнула.
Его глаза были закрыты. Случалось ли это всякий раз во время превращения? Да, именно в тот момент, когда он чувствовал, как из каждой поры его тела вырастают волосы, когда наслаждение прокатывается волна за волной, он ничего не видел.
Когда он открыл глаза, то понял, что стоит. Густая тяжелая грива спадала на его плечи, а руки превратились в лапы. Мех на шее и между ног стал плотным. Мышцы пели от ощущения новой силы, руки удлинялись, а ноги росли, толкая его вверх.
Он поглядел на нее с высоты своего нового роста.
Она стояла на коленях, глядя на него в полнейшем шоке.
Потом встала, дрожа. Что-то сдавленно прошептала, что-то, похожее на молитву, осторожно протянула руку и быстро коснулась его. Запустила пальцы, как раньше, в густой мех, который становился все длиннее и гуще.
— Как бархатный! — прошептала она, проводя пальцами по его лицу. — Такой шелковистый.
Он едва сдержался от того, чтобы подхватить ее на руки, чтобы прикоснуться губами к ее губам. Она вся была в его власти, маленькая, обнаженная, пульсирующая страстью в его объятиях.
— Лаура, — сказал он своим новым голосом, настоящим. Его охватило немыслимое облегчение. Она открыла рот, принимая его. От его тела исходил низкий пульсирующий звук, будто оно стало огромным барабаном.
Звуки леса подползали к окнам. Шуршал дождь, плескалась вода в стоках, журчала, перетекая по плитам. Ветер с океана ударял в струи дождя и стены дома.
Он слышал тихое гудение ветра под стропилами крыши и в ветвях деревьев, поскрипывающих на ветру.
Все запахи ночи вдруг прорвались сквозь крепкую оболочку дома, заструились, будто пар из тысяч крохотных щелей и трещин. Но главным среди них был ее запах, напрямик идущий в его мозг.
20
Он стоял у дверей, под дождем, подсвист ветра.
Вдалеке, в южном направлении, где лес уходил к востоку, он слышал фырканье и сопение животного, которое хотел найти. Пума, дремлет. О, ты станешь прекрасной добычей.
Лаура стояла рядом, придерживая воротник фланелевой ночной рубашки на горле, чтобы не замерзнуть.
— Ты не должен идти, — сказала она. — Не должен рисковать. Не надо привлекать внимание к этому месту.
— Нет. Это не голоса, — ответил он. Понимал, что глядит на лес остекленевшим взглядом. Осознавал, как звучит его низкий гортанный голос. — Эту жертву никто не станет оплакивать. Она, как и я, — создание природы.
Ему хотелось победить это животное, мощное, большое, которое убило собаку Гэлтона, этого могучего зверя, который спрятался глубоко в лесу, вместе со своими тремя отпрысками, которые уже сами стали крупными кошками. Глубоко дышали во сне, уже готовые оставить мать и отправиться в мир. Их запахи, смешанные с другими, проникали в его ноздри.
Ему надо идти. Он не может противиться этому. Иначе голод и нервозность станут просто нестерпимы.
Наклонившись, он снова поцеловал Лауру, осторожно, чтобы не поранить, мягко, очень мягко прикоснувшись лапами к ее лицу.
— Жди меня у камина. Не замерзай. Обещаю, я долго не задержусь.
Выйдя из круга света, окружавшего дом, он побежал по полному жизни, шепчущему лесу, на четырех, с такой скоростью, что едва видел что-либо вокруг. Запах кошек тянул его, будто дрожащий от напряжения канат.
В глубине леса секвой ветер с океана стих, а дождь стал едва различимым туманом перед глазами.
Подбираясь к спящей кошке ближе, он поднялся на нижние ветви деревьев, почти так же быстро, как на четырех по земле. Оказался над логовом кошки, и она, видимо, почуяв его запах, проснулась, зашуршав подлеском и предупредила котят, издав тихий рык и шипение.
Он знал инстинктивно, что будет делать кошка. Припадет на лапы, ожидая, что он пробежит мимо, а затем оттолкнется изо всех сил своими мощными, как у лани, ногами, чтобы попытаться ударить сзади. Попытается вонзить зубы в загривок, чтобы раздробить позвоночник, лишив подвижности, а потом разорвать горло. Он видел это, видел так, будто образ действий кошки был записан в ее запахе.
Бедное, храброе и неразумное животное, которому суждено стать добычей человека-зверя, способного перехитрить ее, а потом победить в открытом бою. От этой мысли его голод и неистовство лишь возросли.
Он был рядом с логовом, и котята, большие, весом в двадцать пять — тридцать килограммов каждый, выскочили из-под влажной листвы и хвои. Их мать припала к земле, готовая к прыжку. Мощный зверь, коричнево-желтый, весом килограммов в семьдесят, явно понимающий, что ему грозит опасность. Чует ли она по запаху, кто он такой?
«Если чуешь, то ты лучше меня это знаешь», — подумал он.
Издал громкий рык, честно предупреждая противника, а потом перепрыгнул с одного дерева на другое, прямо перед ней, провоцируя ее на бросок.
Она попалась на приманку, и, как только она прыгнула, резко развернулся и обрушился на нее, обхватывая рукой ее мощную шею и впиваясь в мышцы шеи клыками.
Никогда еще он не сталкивался с таким могучим и крупным созданием, наполненным до краев инстинктом выживания. Отчаянно рыча, они покатились по земле, его лицо было прижато к густой и пахучей шерсти. Они боролись, катаясь среди колючего кустарника и мокрых листьев. Ройбен снова и снова вонзал клыки, раня животное, приводя его в неистовство, а потом вырвал зубами толстый клок неподатливого мяса, еще живого, с такой силой, на которую только были способны его челюсти.
Кошка не собиралась сдаваться. Ее длинное мощное тело дернулось, она начала брыкаться мощными задними лапами. Низко заскулила, а потом издала яростный вопль. И, лишь оседлав ее и впившись когтями левой лапы в горло, он смог убить ее, пронзив мягкие ткани шеи и сомкнув когти на позвоночнике.
Ее плоть и кровь отныне принадлежали ему. Но на смену матери пришли котята. Они окружили его и начали надвигаться. Крепко ухватив зубами тело их матери, он запрыгнул на толстую ветку старой секвойи и с легкостью забрался туда, куда котята забраться не могли. Так приятно было чувствовать эту боль в челюстях, таща наверх добычу. Тяжелое тело кошки стучало по его груди.
Устроившись высоко, на переплетшихся толстых ветвях, он спугнул оттуда птиц. Лишь зашуршали крылья по веткам и хвое.
И медленно принялся поедать горячую плоть кошки, откусывая большие куски пряного на вкус мяса и лакая соленую кровь. Внизу кружили котята.
Насытившись, он некоторое время глядел на разъяренных котят внизу. Их желтые глаза блестели в темноте. Он слышал их низкий рык.
Переложил мощное тело их матери на левую лапу, так, чтобы откусывать от мягкого живота, и впился зубами в сочные мягкие ткани.
Он будто опьянел, поскольку у него была возможность есть до тех пор, пока голод не исчезнет. Просто исчезнет. Откинулся на поскрипывающие ветви и прикрыл глаза. Дождь окружал его приятной серебристой пеленой. Он поглядел вверх, и небеса открылись, будто взрезанные лучом лазера, он увидел луну, полную луну, бессмысленную и неуместную, при всей ее красоте, плывущую в венце из облаков на фоне далеких звезд.
И вдруг почувствовал искреннюю любовь ко всему, что его окружало, — к блеску луны и искрам света вокруг нее, к огромному лесу, давшему ему совершенное убежище, к дождю, несущему серебряный свет небес к сверкающей чаше, в которой он лежал.
В нем запылало пламя, вера в то, что существует сознательная Сила, приводящая в движение все, созданное ею, наполняющая все это любовью за пределами его, Ройбена, понимания.
Он не испытывал жалости к котятам, нервно кружащим внизу, во тьме. Он подумал о жалости, да, но не испытал ее. Он стал неотъемлемой частью мира, в котором такое чувство не значит ничего или почти ничего. В конце концов, может ли возникнуть жалость в этих кошках? Они бы порвали его на части, если бы могли. Будь у нее такая возможность, их мать сожрала бы его. Их мать, которая грубо оборвала счастливую жизнь собаки Гэлтона. Должно быть, Ройбен тоже показался ей легкой добычей.
Ужас в том, что он оказался страшнее всего, что могла видеть в своей жизни эта кошка, так ведь? Наверное, даже медведю не одолеть его. Но это можно будет проверить со временем. Дрожь предвкушения, охватившая его, заставила его рассмеяться.
Насколько же люди ошибались, говоря о вервольфах, представляя их существами, постепенно скатывающимися в бездумное безумие. Вервольф не был волком и не был человеком, а представлял собой лишь отвратительную помесь того и другого, значительно более сильную, чем каждая из составляющих.
Но сейчас, в этот момент, это не имело значения. Язык мыслей был… просто языком мыслей. Как можно доверять языку? Слова, будто чудовища, они ужасны, отвратительны. Слова, которые он совсем недавно написал Билли, чем они являлись, как не невесомыми пленками, слишком слабыми, чтобы передать живую силу, запах и пульс существ.
Большая кошка, мертвая кошка, кошка, которая убила теплое и ласковое существо, каким был пес Гэлтона. Мертвая. Ни на секунду не жалею!
Он наполовину дремал. Выдрал большой кусок из живота кошки и принялся высасывать кровь, будто сироп.
— Прощай, Сестра Кошка, — прошептал он, облизнув ее скалящуюся пасть, проведя языком по ее зубам. — Прощай, Сестра Кошка, ты сражалась достойно.
И отпустил ее тело, его добычу. Она полетела вниз, ниже, ниже, сквозь ветви, и упала на мягкую землю, посреди ее потомства.
Мысли бродили в его голове. Если бы только он мог взять Лауру с собой, в этот блистающий мир, крепко держа ее в руках. Ему снилось, что она рядом, в безопасности, тоже спит, как и он. Влажный ветер шуршал ветвями, мириады крохотных существ шуршали и трепетали вокруг, убаюкивая его.
Что же с голосами издалека, которых он не слышит? Не зовет ли кто-то его, из городов, что на севере или на юге? Никто не спасается от опасности, не зовет на помощь? С мрачной гордостью он почувствовал, как растет его сила. Как долго, сколько ночей он сможет не обращать внимания на голоса? Сколько ночей сможет избегать этой «самой опасной игры»?
Но он что-то слышал, сейчас!
Что-то, что пронзило закрытые хвоей врата его убежища.
Кто-то в опасности, ужасной опасности! И он знает этот голос!
— Ройбен! — раздался хриплый крик. — Ройбен! Предупреждаю, не подходи больше ни на шаг!
Смех. Низкий, злобный смех.
— Да ну, маленькая женщина, неужели ты собираешься убить меня этим топором?
21
Он бежал сквозь лес на четырех, огибая деревья, с такой скоростью, с которой еще ни разу не бегал.
— Милая, ты лишь делаешь все намного проще для меня. Ты и представить себе не можешь, как мне отвратительно проливать кровь невинного.
— Уходи от меня. Уходи от меня!
Запах зла не вел его, поскольку его просто не было. Его вели запах и голос Лауры.
В два прыжка он перемахнул широкую террасу, мощенную плитами, схватился за дверь и дернул всем весом, вырывая замки из дерева.
Шагнул вперед, на деревянный пол, и захлопнул дверь, не оглядываясь.
Лаура стояла, дрожащая и перепуганная, слева от огромного камина, сжимая обеими руками деревянную рукоять топора.
— Он пришел, чтобы убить тебя, Ройбен! — глухо сказала она.
Напротив нее, справа, стоял невысокий худощавый подтянутый мужчина, темнокожий, с азиатскими чертами лица. На вид ему было лет пятьдесят, у него были короткие неухоженные черные волосы и небольшие черные глаза. На нем была серая куртка и брюки простого покроя, и белая рубашка, расстегнутая у воротника.
Ройбен двинулся вперед, вставая между ним и Лаурой.
Невысокий мужчина грациозно подался назад.
Оценивающе поглядел на Ройбена. Выглядел отрешенно, будто человек, разглядывающий чужака, встреченного на улице.
— Он сказал, что должен убить тебя, — хрипло, задыхаясь, сказала Лаура. — Сказал, что у него нет выбора. Сказал, что должен убить и меня.
— Иди наверх, — сказал Ройбен. Шагнул ближе к мужчине. — Закройся в спальне.
— Нет, я не думаю, что у нас есть на все это время, — сказал незнакомец. — Вижу, описывавшие тебя не преувеличивали. Ты отменный образец породы.
— И какой же породы? — спросил Ройбен. Он стоял меньше чем в метре от незнакомца, глядя на него сверху вниз, пораженный полным отсутствием запаха. Да, от него шел запах, запах человека, но не было ни запаха зла, ни запаха враждебности.
Ройбена охватило отчаяние. Этот человек знает тайны, те, которые он сам отчаянно желает узнать.
— Я сожалею о том, что случилось с тобой, — сказал мужчина. Его голос был ровным и выразительным. — Мне не следовало ранить тебя. С моей стороны это было непростительной ошибкой. Но я совершил ее, поэтому у меня нет иного выбора, кроме как ее исправить.
— Значит, ты всему этому причиной? — сказал Ройбен.
— Совершенно верно, хотя и совершенно ненамеренно.
Он выглядел рассудительным и слишком миниатюрным в сложении, чтобы представлять опасность для Ройбена, но Ройбен понимал, что это лишь человеческая форма, в которой противник не станет сражаться с ним. Будет ли лучше убить его сейчас, пока не началось превращение? Пока он слаб и беззащитен? Или попытаться вытащить из него информацию, бесценную, всю, которую он согласится выдать ему?
— Я очень долго охранял это место, — сказал мужчина, делая пару шагов назад, по мере приближения Ройбена. — Это продолжалось слишком долго. И я никогда не был хорошим охранником, если правда, а иногда меня здесь просто не было. Это непростительно, и, чтобы заслужить хоть какое-то прощение, я обязан исправить то, что сделал. Боюсь, мой бедный юный Человек-Волк, как ты себя назвал, тебе было лучше не появляться на свет.
Лишь теперь на его лице появилась зловещая улыбка, а вместе с ней произошло и превращение, так быстро, что Ройбен едва успевал следить за его этапами. Одежда мужчины лопнула, его грудь стала шире, руки и ноги стали удлиняться и набухать. Сорвав с запястья золотые часы, он отшвырнул их в сторону. Его тело покрыл блестящий черный мех, набухая, будто пена. Ботинки разлетелись на части, и ноги превратились в когтистые лапы. Подняв руки, он сорвал с себя остатки рубашки и куртки, стряхнул обрывки брюк. Из его груди вырвался низкий рык.
Ройбен прищурился. Руки меньше и короче, но как оценить силу, которую придаст противнику его умение? А лапы, которыми оканчивались руки и ноги, огромны. Нижние конечности толще, чем у Ройбена, или ему так кажется.
Лаура двинулась ближе к Ройбену. Краем глаза он увидел ее у камина с занесенным над правым плечом топором.
Ройбен стоял неподвижно. Вдохнул, пробуждая источник внутренней силы. «Ты сражаешься не только за свою жизнь, но и за жизнь Лауры», — подумал он.
Мужчина стал выше ростом где-то на фут, его черная грива ниспадала, как мантия, но он все равно был сильно ниже, чем Ройбен, даже в волчьем обличье. С лица исчезли спокойствие и понимание, глаза стали еще меньше, рот вытянулся, в нем появились длинные кривые клыки.
Между белых зубов мелькнул розовый язык, и он напряг мощные бедра. Весь мех был черным, даже подшерсток, а поднятые острые уши придавали ему отталкивающе волчий вид. Ройбену стало противно, поскольку он боялся, что сейчас выглядит так же.
«Стой на месте, — только и думал Ройбен. — Стой на месте». Он был в ярости, но не дрожал так, как бывает, когда подгибаются ноги или опускаются руки. Нет, вовсе нет.
Что-то заставило это существо замешкаться. Что-то было не так, как оно ожидало. Сделай шаг вперед.
Он шагнул вперед, и черное волкоподобное создание отступило на шаг.
— И что, что теперь? Думаешь, ты сможешь от меня избавиться? — спросил Ройбен. — Ты думаешь, что можешь уничтожить меня лишь потому, что я — твоя ошибка?
— У меня нет выбора, — ответило создание низким звучным баритоном. — Я тебе сказал. Этого не должно было произойти. Я должен был убить тебя вместе с остальными, виновными, если бы знал. Но ты уже наверняка знаешь, насколько омерзительно проливать кровь невинного. Осознав свою ошибку, я отпустил тебя. Всегда есть шанс, знаешь ли, что Хризма не передастся, что жертва просто выздоровеет. Или очень быстро умрет. Так случается чаще всего. Жертва просто умирает.
— Хризма? Миропомазание? Так ты это называешь? — спросил Ройбен.
— Да, Хризма, так называли мы это испокон века. Дар, сила — для этого есть сотня древних названий, но какая разница?
— «Мы». Ты сказал «мы». Сколько же в мире таких созданий, как мы?
— О, я понимаю, ты сгораешь от любопытства, думая, что еще я могу сказать тебе, — с еле заметным презрением произнесло создание. Его голос звучал сдержанно, приводя в бешенство. — Это любопытство я помню куда лучше, чем что-либо еще. Но зачем мне тебе что-то говорить, если я не могу позволить тебе остаться в живых? Кому я доставлю этим удовольствие: себе, тебе? Мне проще сделать благо, убив тебя, поверь мне. Я вовсе не намеревался заставить страдать вас обоих. Вовсе нет.
Странно было слышать эти правильные слова, говоримые приятным голосом, от существа с таким звериным ликом. «Так вот как я выгляжу в их глазах, — подумал Ройбен. — Таким же отвратительным и чудовищным».
— Ты должен отпустить женщину, сейчас, — сказал Ройбен. — Она сядет в мою машину. Уедет отсюда…
— Нет, я не позволю женщине уйти, ни сейчас, ни потом, — ответил зверь. Он говорил абсолютно невозмутимо. — Ты обрек женщину, а не я, посвятив ее в тайну того, чем ты являешься.
— Я понятия не имею о тайне того, кем являюсь, — ответил Ройбен. Пытался выиграть время. Рассчитывал возможные варианты. Как лучше всего напасть на него? Где он наиболее уязвим? Если он вообще уязвим! Он сделал еще один шаг вперед, и, к его удивлению, зверь инстинктивно сделал шаг назад.
— Теперь ведь все это не имеет значения, так? — спросил зверь. — В этом и ужас.
— Имеет, для меня, — ответил Ройбен.
Что за зловещий спектакль разыгрался на глазах Лауры, словесная дуэль двух чудовищ. Ройбен снова сделал шаг вперед, и зверь снова отступил.
— Ты молод, жаден до жизни, — сказал зверь, немного быстрее. — И жаден до силы.
— Все мы жадны до жизни, — ответил Ройбен, не повышая голоса. — Этого требует от нас жизнь. Если бы мы не были жадны до жизни, то не заслуживали бы ее.
— О, но ты особенно жаден, так ведь? — злорадно сказал зверь. — Поверь, мне не доставит никакого удовольствия умертвить такого сильного противника.
Его небольшие темные глаза злобно сверкнули в свете огня камина.