Дар волка Райс Энн
— Но вы же только начали! — воскликнул Стюарт. — Ройбен, поддержи меня. Ты же тоже хотел узнать ответы. Маргон, как вы передали Хризму? Как это случилось?
— Возможно, тебе расскажет это тот, кому я передал ее, — с хитрой улыбкой ответил Маргон.
— И кто бы это мог быть? — спросил Стюарт, глядя на Феликса, а потом на Тибо. Феликс лишь приподнял бровь, а Тибо тихо рассмеялся.
— Обдумай пока то, что уже узнал, — сказал Феликс.
— Я сделаю это обязательно, — пообещал Стюарт. Поглядел на Ройбена, и тот согласно кивнул. Как же Стюарт не понимает, подумал Ройбен, что это лишь одна из множества бесед, бесед, которым не будет конца, где будут даны ответы на вопросы, которые им самим еще в голову не приходят?
— Так что мы стары, как само человечество, — сказал Феликс. — Это вы уже знаете, вы трое. Мы загадка, точно так же, как загадкой является все человечество. Мы часть цикла развития этого мира, и нам самим предстоит узнать, как и почему мы должны сыграть в нем свою роль.
— Да, — согласился Маргон. — Нас немало на этой земле, а были времена, когда нас было много больше. Бессмертие, если будет правильно использовать такое слово, дарует нам свободу от старости и болезней, от смерти, но не от насильственной. Так что мы живем, в своем роде, жизнью смертных, как и остальные в этом мире.
— А сколько же этих остальных? — спросил Стюарт. — Только не смотри на меня так, — сказал он Ройбену. — Ты же и сам хотел это узнать, знаешь, что хотел.
— Хотел, — сознался Ройбен. — Когда Маргон сочтет нужным сказать нам об этом. Знаешь, эта история будет иметь продолжение, со всей неизбежностью.
— Я не знаю, сколько еще в мире таких, как мы, — сказал Маргон, пожимая плечами. — Откуда мне знать? Откуда это знать Феликсу или Тибо? Я знаю другое. Опасность, грозящая нам в нынешнем мире, исходит не от Морфенкиндера. Она исходит от людей науки, таких как Клопова и Ясько. И самые большие трудности, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни, связаны именно с развитием науки. Мы не можем теперь выдавать себя за своих потомков в мире, где для этого требуется анализ ДНК, для установления родства. И нам приходится быть более чем осмотрительными, выбирая место и способ охоты.
— Можете ли вы стать отцом ребенка? — спросила Лаура.
— Да, — ответил Маргон. — Но только для женщины Морфенкинд.
Она ахнула, а Ройбен вздрогнул. Почему же он был так уверен, что не сможет завести ребенка с Лаурой? Это оказалось правдой. Не может. Это небольшое откровение ошеломило его.
— Значит, женщина Морфенкинд может выносить ребенка? — сказала Лаура.
— Да, — ответил Маргон. — И их дети становятся Морфенкиндер, за очень редким исключением. А иногда… иногда, скажем так, рождается целый помет. Хотя, должен сказать, плодовитые пары чрезвычайно редки.
— Помет! — прошептала Лаура.
Маргон кивнул.
— Поэтому женщины Морфенкинд очень часто образуют собственные стаи, — сказал Феликс. — А мужчинам свойственно объединяться в свои.
— Скажи уж начистоту, — обратился к нему Тибо. — Скажи, что такое случается редко. За все годы моей жизни я знал не более пяти урожденных Морфенкиндер.
— И как же выглядят эти создания? — спросил Стюарт.
— Превращение проявляется в подростковый период, — ответил Маргон. — И во всех остальных отношениях они очень похожи на нас. Когда они достигают физической зрелости, старение прекращается, точно так же, как не стареем мы. Если передать Хризму ребенку, будет та же картина: превращение произойдет в подростковом возрасте. Ребенок вырастет, а затем старение прекратится.
— Значит, мне еще предстоит немного вырасти, — сказал Стюарт.
— Определенно, — ответил Маргон, саркастически улыбаясь и закатывая глаза. Феликс и Тибо рассмеялись.
— Да, было бы очень разумно и вежливо с твоей стороны, если бы ты перестал расти, — сказал Феликс. — Меня приводит в некоторое замешательство твой невинный взгляд огромных голубых глаз большого ребенка.
Стюарт обрадовался сверх всякой меры.
— Ты возмужаешь, а потом перестанешь стареть, — сказал Маргон.
— Сложно надеяться на лучшее, — вздохнув, сказала Лаура.
— Нет, я так не думаю, — сказал Ройбен, но лишь теперь он осознал очевидный факт. То, что у него никогда не будет обычных, человеческих детей, что ребенок будет таким, каким теперь стал он сам.
— Что же до остальных, живущих в мире, со временем эти ребята узнают о них то, что известно нам, не считаешь? — спросил Маргона Феликс.
— Что именно? То, что они скрытны и часто недружелюбны? Что они очень редко позволяют увидеть себя другим Морфенкиндер? Что еще тут скажешь? — Маргон развел руками. — В этом мы все подобны волкам. Путешествуем стаями. Какое нам дело до другой стаи, пока она не появилась в наших лесах и полях?
— Значит, в целом они не представляют для нас угрозы, — сказал Стюарт. — Так получается, по вашим словам. Нет войн за территории, ничего такого? Никто не ищет власти над остальными?
— Как такое могло бы быть? — спросил Маргон.
Стюарт задумался.
— Они не могут пролить кровь невинного, — принялся рассуждать он. — Я понял, о чем вы говорите. Но не было ли среди Морфенкиндер таких, кто стал бы отщепенцем, начал убивать невинных, может, сошел с ума в своем роде?
Маргон задумался.
— Странные вещи случались, но такого не бывало, — ответил он после паузы.
— Уж не подумываешь ли ты стать первым отщепенцем? — спросил Тибо, шутливо, растягивая слова. — Малолетним преступником среди Морфенкиндер, так сказать?
— Нет, — ответил Стюарт. — Просто хотел знать об этом.
Маргон лишь покачал головой.
— Потребность в уничтожении зла может стать проклятием, — сказал Тибо.
— Что ж, тогда почему нам не создать целую расу Морфенкиндер, которые бы уничтожили зло без остатка? — спросил Стюарт.
— О наивная молодость, — сказал Тибо.
— А каково твое определение зла? — спросил Маргон. — Что мы должны установить для себя, мы, Морфенкиндер? Нападение на людей, которых мы считаем своими, не так ли? Но не в этом ли кроется истинный корень зла, позволь спросить?
— Я не знаю, в чем корень зла, — сказал Феликс. — Но знаю, что зло заново приходит в мир, с каждым рождающимся ребенком.
— Аминь, — сказал Маргон.
— Как мы уже говорили вчера вечером, — начал Тибо, глядя на Лауру, — зло определяется в контексте ситуации. Это неизбежно. Я не релятивист. Я верю в объективное существование добра и зла. Но контекст неизбежен, когда человеческое существо, коему свойственно ошибаться, говорит о зле. Это мы все должны принять как данность.
— Думаю, мы просто спорим о значении используемых слов, — ответила Лаура. — Не более того.
— Хризма… с точки зрения индивидуальной вариативности, силы, как она действует? — спросил Стюарт.
— Существуют огромные различия в восприимчивости и ходе развития, — сказал Феликс. — Как и в конечном результате. Но мы не всегда понимаем, почему это так. Определенно, существуют очень сильные и очень слабые Морфенкиндер, но, опять же, мы не знаем, почему. Урожденный Морфенкиндер может быть весьма могущественным и решительным, а может быть пугливым и застенчивым, вовсе не осознающим своей судьбы. Но то же самое происходит и с теми, кто был укушен, если, конечно, они сами не просили о Хризме.
Маргон начал вставать и сделал жест руками, ладонями вниз, будто давая понять, что пора заканчивать.
— Для вас сейчас важнее всего оставаться здесь, — сказал он. — Для вас обоих и, конечно же, для Лауры. Жить здесь с нами, с Феликсом, Тибо и остальными из нашей небольшой группы, с которыми вы скоро познакомитесь. Важно, чтобы вы научились контролировать превращение, сопротивляться голосам тогда, когда вам необходимо это сделать. И, самое главное на данный момент, отрешиться от мира, пока вся болтовня насчет печально знаменитого Человека-волка из Калифорнии не стихнет в конце концов.
Стюарт кивнул.
— Это я понимаю и принимаю. Я хочу остаться здесь. Сделаю все, что вы скажете! Но ведь еще так много всего осталось.
— Это будет труднее, чем тебе кажется, — сказал Маргон. — Ты испробовал, что такое голоса. Ты будешь становиться все более нервным и подавленным, не слыша их. И захочешь отправиться на их поиски.
— Но теперь мы с вами тремя, — сказал Феликс. — Мы вместе уже очень давно. Нынешние имена мы выбирали уже в современном мире, как вы догадываетесь, взяв их из книг о вервольфах, написанных в недавнем прошлом. Мы это сделали не для того, чтобы дать знак о том, кто мы такие, не для того, чтобы чувствовать связь с другими. Эти имена служат отметками для нас самих и для тех немногих друзей, вне нашей группы, которые знают, кто мы. У людей, которые не умирают, с именами проблема. Такая же, как с собственностью и наследованием, а также легальностью пребывания в отдельно взятой стране. Поэтому мы избрали простой и, в своем роде, поэтичный путь решения этой проблемы. И будем продолжать искать решения других проблем самыми разными способами.
— Однако я хочу сказать, что мы являемся группой и сейчас принимаем вас в эту группу.
Стюарт, Ройбен и Лаура кивнули, выражая сердечную благодарность. Стюарт заплакал. Он едва мог усидеть на месте. Наконец вскочил со стула и принялся расхаживать.
— Это твой дом и твоя земля, Феликс, — сказал Ройбен.
— Наш дом и наша земля, — снисходительно ответил Феликс, от души улыбаясь.
— Скоро к нам присоединятся Сергей и Фрэнк, — сказал Маргон. — Через пару дней. Сейчас они заняты, выписывая красочный путь бесславного Человека-волка на юг.
— О, они делают это с удовольствием, — заявил Тибо раскатистым баритоном. — Особенно Фрэнк.
— Отныне мы будем вместе с вами, — сказал Феликс. — И временами мы, все вместе, будем отправляться в те места в мире, где голоса зовут нас настойчивее всего и где всегда есть возможность охотиться на зло.
Маргон встал.
— Ваша жизнь, волчата, только начинается.
Их встреча закончилась, но был один вопрос, который будто жег Ройбена. Он не мог не получить на него ответ.
Его охватила буря чувств и мыслей. Он желал обдумать все, что узнал сегодня, а перспектива того, что все они останутся здесь, под крышей дома в Нидек Пойнт, наполняла его радостью. Но был вопрос, который не давал ему покоя, и он не мог ждать дальше. Это было будто желание тела, оно не оставляло его, какие бы чудесные мысли ни кружились сейчас в его уме.
Было нечто, что он желал знать, знать прямо сейчас.
Он пошел следом за Феликсом, тем, кого ощущал как самого близкого себе. Они пришли в библиотеку, и Феликс стал разводить огонь в камине.
— Что такое, младший брат? — спросил Феликс. — Ты выглядишь обеспокоенным. Я думал, все прошло хорошо.
— Лаура, — прошептал Ройбен. — Что же с Лаурой? Даруете ли вы Хризму Лауре? Должен ли я спросить об этом тебя, или же Маргона, или…
— Она достойна, — сказал Феликс. — Это было решено почти сразу же. Думаю, не было ни малейшего сомнения. И она знает это. У нас нет тайн от Лауры. Когда она сама будет готова, пусть лишь попросит.
У Ройбена замерло сердце. Он не мог глядеть в глаза Феликсу. Почувствовал, как тот взял его за плечо. Как сильные пальцы взяли его за предплечье.
— А если она захочет, ты сделаешь это? Ты? — спросил Ройбен.
— Да. Если она захочет. Маргон или я. Мы сделаем это.
Почему же это было так болезненно? Неужели это не то, что он так хотел знать?
Он снова будто увидел ее перед собой, так, как увидел той ночью, в Мьюирском лесу, когда он пел на лужайке у ее дома, когда она появилась перед ним, будто из ниоткуда, стоя на заднем крыльце своего маленького дома, в длинной белой фланелевой ночной рубашке.
— Наверное, я самый эгоистичный мужчина, когда-либо родившийся, — прошептал он.
— Нет, ты не таков, — ответил Феликс. — Но решение за ней.
— Сам себя не пойму, — сказал Ройбен.
— А вот я тебя понимаю, — ответил Феликс.
Бежали мгновения.
Феликс чиркнул большой каминной спичкой и поджег растопку. Раздался уже привычный гул, растопка занялась пламенем, от которого пошли отблески на кирпичи камина.
Феликс стоял, терпеливо ожидая.
— Вы такие прекрасные дети, — тихо сказал он. — Завидую я вам и вашему дивному новому миру. Даже не знаю, хватило бы у меня отваги и дальше жить в нем, если бы со мной не было вас.
40
За неделю случилось очень многое.
Маргон отвез Стюарта в Санта-Розу, чтобы тот забрал свою машину, старый «Ягуар»-кабриолет, когда-то принадлежавший отцу Стюарта. Они навестили мать Стюарта, которая была помещена в психиатрическую лечебницу и заявляла, что «умирает со скуки» и «устала от этих дешевых журналов», что готова накупить целый гардероб новой одежды, чтобы справиться со своим состоянием. Звонил ее агент из Голливуда, сказал, что она снова популярна. Конечно, это было преувеличением, но у них была для нее работа, садись в самолет и прилетай. Может, заодно закупишься на Родео Драйв.
Грейс, как человека, лучше всех умеющего выразить свои мысли и самую титулованную из всех свидетелей последнего нападения Человека-волка, приглашали наперебой в ток-шоу, и она последовательно убеждала весь мир в правильности своей теории насчет того, что это несчастное создание представляет собой жертву врожденной аномалии или заболевания, которое привело к физическим и психическим отклонениям, и выражала уверенность в том, что оно очень скоро попадет в руки органов правопорядка, после чего будет изолировано от общества и получит надлежащее лечение.
Следователи из суда штата и ФБР, а также полиции Сан-Франциско раз за разом допрашивали Стюарта и Ройбена, поскольку они загадочным образом оказались в фокусе не одного, а нескольких нападений Человека-волка.
Стюарту и Ройбену приходилось тяжело, поскольку оба они не были заядлыми лжецами, но вскоре они научились отвечать на вопросы по минимуму, что-нибудь бормоча, отвечая невнятно до тех пор, пока их не оставят в покое.
Ройбен написал пространную статью для «Сан-Франциско обсервер», которая представляла собой синтез его предыдущих статей, приправленный красочным описанием нападения Человека-волка, «первого», которое он увидел своими глазами. Выводы были предсказуемы. Это не герой, и преклонение перед ним, создание фан-клубов и прочее должны, наконец, прекратиться. Однако случай этот оставляет после себя множество вопросов. Почему многим оказалось столь легко воспринять положительно столь беспощадно жестокое существо? Не представляет ли Человек-волк шаг назад в развитии человечества, в те времена, когда все мы были жестоки и были вполне этим довольны?
Тем временем зверь разыграл еще одно впечатляющее представление, далеко на территории Мексики, уничтожив убийцу в Акапулько. И растворился в небытии.
Фрэнк Вэндовер, рослый, черноволосый, с гладкой кожей и чувственным ртом, вернулся вместе с гигантским человеком нордического типа, Сергеем Горлагоном. Они принялись рассказывать истории, отчасти смешные, как они долго водили за нос полицию и свидетелей по дороге на юг. Фрэнк, по всей видимости, был наименее древним из всех этих почтенных джентльменов, хитроумный американец, полный голливудского лоска, постоянно подшучивавший над первыми приключениями Ройбена и то и дело ерошивший волосы Стюарту. Он называл их Чудо-щенками и уже готов был подбить их на побег в лес, но Маргон вовремя положил конец этой проказе.
Сергей оказался талантливым ученым, седовласым, с кустистыми бровями и голубыми глазами, в которых читался пытливый ум. Его голос был чем-то схож с голосом Тибо, низкий и звучный, хотя и немного трескучий. Однажды он вступил в долгий и захватывающий разговор с Лаурой и Ройбеном о гениальном и пророческом, в своем роде, Тейяре де Шардене, проявив завидные познания и любовь к теологии и философии.
На самом деле угадать реальный возраст этих людей Ройбен не мог. А спрашивать, очевидно, было бы невежливо. Не слишком-то подобающий вопрос: «А сколько же ты странствуешь по этой планете?» — особенно от того, кого Фрэнк упорно продолжал звать «щенком».
В любой момент, за ленчем или ужином, просто собравшись поговорить в утренней столовой, двое из них или больше могли перейти на другой язык, видимо, забывшись. И всякий раз Ройбена поражала красота и быстрота ритма этого языка, который он, при всем желании, не мог сопоставить ни с одним из известных ему языков.
Маргон и Феликс часто говорили на этом языке, оставаясь наедине. Он не раз слышал это случайно, и ему постоянно хотелось спросить, что это за общий язык. Однако это казалось ему настолько же невежливым, как спросить их о возрасте, о том, где они родились, или о тайном письме в дневниках и письмах Феликса. Он чувствовал, что это будет невежливо, что это не следует делать.
И Стюарт, и Ройбен хотели знать, кто придумал этот термин, Морфенкиндер, Изменяющиеся, или Морфенгифт, Дар Изменения. Какие термины были прежде, какие появились сейчас. Но понимали, что эта информация, как и многая другая, будет дана им в свое время.
Все разбились на небольшие группы, чаще попарно. Ройбен большую часть времени проводил с Лаурой и Феликсом. Лаура тоже с удовольствием общалась с Феликсом. Фрэнк чаще всего общался с Сергеем. Стюарт преклонялся перед Маргоном и следовал за ним неотрывно. Тибо же, судя по всему, был прирожденным одиночкой и одинаково хорошо общался со всеми. Между Тибо и Лаурой возникла взаимная симпатия. Лаурой восхищались все, но Тибо особенно любил ее компанию, часто ходил с ней гулять в лес и по делам, а иногда смотрел вместе с ней фильмы.
Родные Ройбена, вместе с Селестой и Мортом Келлером и доктором Катлер приехали в гости на День благодарения, присоединившись к Ройбену, Лауре, Стюарту и почтенным джентльменам, и это стало самым приятным праздником в этом доме за последнее время. Равно как и ярчайшим доказательством правоты Маргона в том, что человек должен жить в обоих мирах — мире людей и мире зверей, если он хочет выжить.
После ужина Фрэнк поразил Ройбена и его родных потрясающей игрой на рояле, сыгрыв любимые Ройбеном произведения Сати, а затем перейдя к Шопену и другим композиторам романтической эпохи.
Даже Джим, весь вечер ведший себя мрачно и отстранение, втянулся в беседу с Фрэнком. И, наконец, сам сыграл произведение, которое сочинил очень давно, до того, как поступил в семинарию, свой аккомпанемент к поэме Рильке.
Для Ройбена эти мгновения стали очень болезненны. Он сидел в музыкальной, на небольшом позолоченном стуле, слыша, как Джим погружается в короткую и печальную мелодию, так похожую на музыку Сати, медленную, медитативную, полную боли.
Лишь Ройбену было известно, что познал Джим. И лишь Джим, среди всех гостей, знал, кем на самом деле являются эти почтенные джентльмены, что произошло со Стюартом и кем стал Ройбен.
Они не разговаривали в тот вечер, Ройбен и Джим, на всем протяжении Дня благодарения. Был лишь этот краткий момент, когда в освещенной свечами музыкальной Джим играл мрачную мелодию. Ройбен почувствовал стыд за то, что так жестоко поступил с Джимом, посвятив его в свою тайну. Теперь он не знал, что и делать. В будущем настанет время, когда он снова встретится с Джимом, чтобы обсудить все происшедшее. Но сейчас он не мог решиться на такое. Сейчас он просто не хотел этого делать.
Грейс хорошо чувствовала себя в их компании, но что-то в отношениях Ройбена с матерью изменилось. Она уже более не пыталась понять, что с ним происходит, нет, похоже, она нашла место в своем упорядоченном сознании для феномена, который так долго занимал ее. Но между ней и Ройбеном будто пролегла тень. Ройбен изо всех сил пытался прорвать эту тьму, снова стать ей ближе, как раньше. Быть может, стать ближе всему миру, если у него получится. Но так не случилось. Его мать что-то чувствовала, возможно, лишь разительную перемену в поведении сына, но в ее прекрасном и блистательном мире отныне жил безымянный страх, в котором она никому не признавалась.
Селеста и Морт Келлер отлично чувствовали себя вместе, и Селеста бесконечно пыталась втолковать Ройбену нецелесообразность «уединенного сосредоточения» для человека его возраста. Морт и Ройбен гуляли среди дубов, разговаривая о старинной английской поэзии, которую они оба так любили. Морт привез Ройбену посмотреть последнюю редакцию своей диссертации.
После праздников они переставили рояль в гостиную, где нашли отличное место для него, у дверей в зимний сад, а музыкальную комнату переделали в кинозал, куда вскоре приобрели удобные кожаные диваны и кресла белого цвета, чтобы иметь возможность всем вместе смотреть кино и телевизор, если захочется.
Ройбен начал писать книгу. Это не была автобиография или роман. Она представляла собой нечто отвлеченное, основанное на его собственных наблюдениях, размышлениях о том, что высшие истины, какие способен познать человек, имеют основу в природе окружающего мира.
Тем временем старый полуразвалившийся двухэтажный коттедж, стоявший ниже по склону, гостевой дом, который Ройбен увидел еще во время прогулки с Мерчент, был полностью восстановлен и ждал Фила. Феликс сам выписал чек Гэлтону, сказав, чтобы тот не скупился на расходы.
Он также познакомился с людьми из городка Нидек, представившись сыном покойного Феликса Нидека, вложил деньги в «Таверну», и необходимость продажи отпала. Выкупил магазины, не торгуясь, и собирался сдавать их продавцам по выгодной цене. Важно, объяснил он Ройбену, чтобы семью воспринимали как благодетелей городка. Ройбен понимал, что это просто прекрасно. Был приглашен к ужину, вместе с Феликсом, в дом мэра города, занялся поиском в Интернете возможностей дальнейшего развития идей, высказанных Феликсом.
Тем временем Человек-волк быстро уходил в область легенд, а продажи футболок, кружек и прочей атрибутики, с ним связанной, росли как на дрожжах. В Сан-Франциско уже организовывали туры по местам, связанным с Человеком-волком, продавали костюмы.
Ройбен написал две обширные статьи по заказу Билли, сделав подробный анализ легенд о вервольфах на протяжении всей истории человечества, в том числе о красочных гравюрах с изображениями вервольфов, которые ему особенно понравились, а также творчестве свободных художников, на которое сложно было не натолкнуться, лишь выйдя в Интернет.
Каждую ночь Ройбен охотился в лесу вместе с Феликсом. Они забирались все дальше и дальше к северу, в округ Гумбольдт, охотясь на диких кабанов с их бритвенно острыми клыками, а однажды выследили могучую дикую кошку, куда больше той самки, с которой так легко справился Ройбен. Ройбен не любил охотиться на стадных животных, а также на одиночек, таких как олени и лоси, поскольку они не были убийцами по природе, однако Феликс напомнил ему, что эти животные часто гибнут сами, не менее болезненно и мучительно.
Маргон и Стюарт дважды присоединялись к ним. Стюарт оказался жадным и азартным охотником, жаждавшим обрести любой опыт, был готов охотиться хоть в волнах у утесов, если бы Маргон ему позволил. Но Маргон не позволил.
Еще до Дня благодарения Ройбен услышал разговор насчет частного аэропорта в Форт-Брэгг, которым пользовались остальные, чтобы летать в другие места и охотиться. Сгорал от любопытства, как и Стюарт. Стюарт целыми днями изучал легенды о вервольфах, мировую историю, историю эволюции, гражданское и уголовное право, анатомию человека, эндокринологию и археологию. Смотрел иностранные фильмы.
Почтенные джентльмены часто уходили в святая святых, как называли они потайное помещение в центре дома, чтобы заняться древними табличками, сортируя их. Совершенно очевидно было, что они не горят желанием перевозить их куда-то еще.
Феликс тратил большую часть времени на поддержание порядка в своей библиотеке и коллекции. Он часто читал на чердаке над главной спальней, в том самом месте, где Ройбен нашел маленькую книжку Тейяра де Шардена.
В ночь после Дня благодарения, когда родные Ройбена уехали, Лаура поехала на юг, чтобы провести пару дней в одиночестве в своем небольшом доме на краю Мьюирского леса. Ройбен умолял ее взять его с собой, но она настояла на том, что в эту поездку она должна отправиться одна. Она хотела сходить на кладбище, где были похоронены ее отец и сестра с ее детьми. Вернувшись, она сказала, что теперь знает, что ждет ее в будущем. Как и Ройбена.
Наконец почтенные джентльмены взяли «щенков» с собой на охоту. Они вылетели на самолете и прибыли в мексиканский город Хуарес, рядом с Эль Пасо, находящимся по ту сторону границы, в Техасе.
По словам Маргона, это должна была быть смешанная охота, так что им пришлось взять с собой одежду — футболки с капюшонами, просторные плащи, широкие штаны и мягкую обувь, все то, что могло адекватно вмещать их увеличивавшиеся тела.
Стюарт и Ройбен сгорали от нетерпения.
Но действительность оказалась ярче самых смелых мечтаний. Старый грузовой самолет, приземляющийся на тайной взлетной полосе, черные джипы, несущиеся сквозь кромешную тьму южной ночи, путешествие по крышам домов, когда они рассыпались, будто стая охотящихся львов, перескакивая с крыши на крышу, ведомые запахом женщин и девочек, которых держали пленницами в бараках в сексуальном рабстве, готовя их к нелегальной отправке в США под угрозой пыток и смерти.
Ройбен даже представить себе не мог такого кровопролития и бойни в этом низком бетонном здании. Они отрезали провода, закрыли все двери снаружи, а потом носились по коридорам, влажным, скользким, за убегающими, словно крысы, мерзкими бандитами, которые были не в силах скрыться от обрушившихся на них безжалостных зубастых противников.
Здание потрясал рык Морфенкиндер, вопли и рев умирающих бандитов и визг перепуганных женщин, сгрудившихся в грязном помещении и отгороженных от картин наказания тех, кто похитил и избивал их.
Наконец запах зла исчез. Морфенкиндер пировали в укромных уголках здания, пожирая останки. Женские крики начали стихать.
Пришло время скрыться, выпустив женщин на свободу, в кромешной темноте, так, чтобы они и не увидели, кто были их спасители. А непреклонные охотники исчезли, снова запрыгнув на крыши, с покрытыми кровью лапами и одеждой, с пахнущими кровью пастями, с желудками, наполненными самым вкусным мясом, какое только пробовал Ройбен.
Они спали, будто помет щенков, сгрудившись и лежа друг на друге в грузовом отсеке самолета. Пролетая над Тихим океаном, выбросили в воду окровавленную одежду, и вышли в холодную ветреную ночь в Мендосино в свежей, которую заготовили заранее к возвращению, с затуманенными глазами, сытые и умиротворенные, по крайней мере на вид. Молчали, пока ехали в Нидек Пойнт, под неумолимым калифорнийским дождем, хорошо им знакомым, поливавшим лобовое стекло машины.
— Вот это была охота! — сказал Стюарт, сонно пошатываясь и идя к задней двери. Запрокинул голову и издал волчий вой, эхом отразившийся от каменных стен дома. Остальные тихо рассмеялись.
— Через две недели ровно отправимся на охоту в джунгли Колумбии, — сказал Маргон.
Устало подымаясь по лестнице, Ройбен мечтал, как увидит ждущую его Лауру, но ее не было дома. Остался лишь запах ее духов в подушках и пуховом шарфе.
Спустя не один час он проснулся и с удивлением увидел голубое небо над Тихим океаном, просто чудо в это время года. И другое чудо, чудо воды, голубой, сверкающей и искрящейся в лучах солнца.
Быстро приняв душ и одевшись, он вышел прогуляться. Стоял погожий день над островерхой крышей дома, возвышающегося, будто могучая крепость, проплывали снежно-белые облака.
Казалось, это было целую жизнь назад, когда он пришел на эту самую террасу с Мерчент Нидек, глядя на этот дом, спрашивая его, дарует ли он ему глубину чувств и тьму, тех, в которых он так нуждался. Ты станешь минорной гаммой в моей жизни, сказал он дому тогда, и дом ответил ему, обещая такие откровения, о которых он и мечтать не мог.
Он прошелся по истертым водой и ветром плитам к яркому и свежему океану и оказался на старой полуразрушенной балюстраде, отделявшей террасу от утеса. Увидел узкую неверную тропу, ведущую вниз, к полоске пляжа, отполированным водой камням и плавнику.
Шум прибоя поглотил его. Он не чувствовал веса, и ветер легко подхватил бы его сейчас, захоти он прыгнуть, подняв руки к небу.
Справа от него возвышались покрытые темно-зеленым лесом утесы, прикрывавшие от океанского ветра лес секвой. К югу тянулся лес из кряжистых дубов и кипарисов, превращенных ветром в изломанные скульптуры.
Его охватила печальная радость, глубочайшее понимание того, что он любит себя таким, какой он есть, любит, любит эту безумную охоту в грязных коридорах борделя в Хуаресе, безумный бег сквозь девственные леса севера, любит ощущение добычи в зубах, ощущение зверя, отчаянно и тщетно сопротивляющегося ему в битве.
Но глубоко внутри в нем уже жило понимание того, что это только начало. Он чувствовал себя юным и сильным, не стесненным расчетами и размышлениями. Чувствовал, что у него есть время понять, как и почему он совершал ошибки, почему он должен всегда превращаться обратно, оставляя Дар Волка, тот, что стал для него превыше всех иных страстей.
Рай и ад открыты пред молодыми. Рай и ад скрываются на дне морском и на небе, раскинувшемся над нашими головами.
Светит солнце и в Саду Боли. В Саду Откровения.
Он вспомнил лицо брата, тогда, на День благодарения, печальные и усталые глаза Джима. У него защемило сердце. Будто брат был для него важнее бога, или, напротив, сам бог говорил устами Джима, как может он говорить устами любого, кто окажется на нашем пути случайно или неизбежно, любого, кто может призвать нас к нашей изначальной сущности, кто посмотрит на нас глазами, в которых будет эта боль, эта слабость, это разочарование, что есть лишь отражение наших сердец в них.
Его обдувал ледяной ветер, уши замерзли, а пальцы, которыми он прикрыл лицо, застыли так, что он едва мог шевелить ими. И тем не менее это было хорошо, очень хорошо, так чудесно, ибо не мог он почувствовать такого, когда был покрыт волчьей шкурой.
Он обернулся и поглядел на дом, на высокие ромбовидные окна, на печные трубы, возвышающиеся над покатой крышей, на уходящий в небо дым, подхватываемый ветром и рассеивающийся без следа.
Боже милостивый, помоги мне. Не забывай обо мне на этом крохотном уголке, потерянном в затерявшейся во Вселенной галактике, о сердце, не больше пылинки, борющимся со смертью, бьющимся с бессмысленностью, виной и скорбью.
Он наклонился против ветра, будто опираясь на него, и ветер держал его, не давая упасть с балюстрады вниз, на утес, ниже и ниже, к бьющемуся среди скал прибою.
Он сделал глубокий вдох, и на глазах выступили слезы, которые тут же сдул ветер, тот самый ветер, что держал его.
— Господи, прости меня, богохульника, — дрожащим голосом прошептал он. — Но я от всего сердца благодарю Тебя за дар жизни, за все дары, которыми Ты осыпал меня, за чудо жизни во всех ее проявлениях, и, Господи, благодарю тебя за Дар Волка!
Читать бесплатно другие книги:
