Дар волка Райс Энн

Лаура поняла со слов Ройбена, что это будет «исповедь», поэтому отправилась наверх, чтобы сесть за компьютер и ответить на письма. Она выбрала ближайшую к главной спальне комнату, в западном направлении, в качестве кабинета. Они все устроят как можно скорее. Пока что она просто принесла туда свои книги и бумаги. Комната вполне ее устраивала, с видом из окон на море и поросшие лесом утесы.

Ройбен глядел, как Джим извлекает небольшую пурпурную столу, чтобы обернуть ее вокруг шеи и выслушать исповедь.

— Не кощунственно ли мне просить тебя делать это? — спросил Ройбен.

— Обращайся к Богу с наилучшими помыслами, — спокойно ответил ему Джим.

— Благослови меня, Отче, ибо я согрешил, — начал Ройбен. — Я пытаюсь найти путь к раскаянию.

Он поглядел в восточное окно, на густую дубовую рощу, рядом с секвойями. Толстые серые деревья, изогнутые и узловатые, земля под ними, покрытая желтыми, зелеными и коричневыми листьями, плющ, оплетающий толстые стволы и уходящий вверх, по раскидистым ветвям.

Дождь кончился перед рассветом. Сквозь редкие ветви дубов и оставшиеся на верхушках листья просвечивало голубое небо. С запада протянулись теплые лучи солнца, освещая косыми лучами тропинки меж деревьев. Ройбен затерялся в своих мыслях сразу же, как поглядел туда.

Потом повернулся, оперся локтями на круглый дубовый стол. И, уронив лицо в ладони, начал говорить. Рассказал Джиму все, что произошло, абсолютно. Рассказал про странное совпадение с именами Нидек и Спервер. Изложил все, до мелочей, самых ужасающих.

— Не могу сказать тебе, что я желаю лишиться этой силы, — сознался он. — Не могу и объяснить, что это значит, нестись сквозь лес, будучи этим зверем, созданием, которое может пробежать на четырех не одну милю, а потом мгновенно забраться на дерево, на десятки метров вверх, существо, которое с такой легкостью может удовлетворить свои потребности…

Джим лишь кивал, терпеливо ожидая всякий раз, как Ройбен делал паузу, давая знак продолжать.

— Любой другой опыт бледнеет перед этим, — сказал Ройбен. — Я так тоскую по тебе, по маме и Филу, так тоскую! Но все бледнеет перед этим.

Он описал, как пожрал пуму, как это было — находиться в гнезде между небом и землей, в безопасности, когда внизу кружат молодые пумы. Как ему хотелось взять туда Лауру, в эту обитель.

Джим подождал, а потом аккуратно вернул разговор в прежнее русло, к тому, что Ройбен узнал от стража.

— Значит, теперь ты знаешь, что это такое, — сказал Джим. — Есть «другие», и в числе этих других может оказаться Феликс Нидек, но ты не знаешь этого в точности. Этот человек, Маргон Спервер, он тоже может оказаться Морфенкиндом, а имена могут быть выбраны намеренно, для отвлечения внимания. Ты подозреваешь это. У этих существ есть своя терминология — Хризма, Морфенкиндер, а это означает, что за ними стоит традиция, которой уже немало лет. То создание намекнуло на то, что они здесь уже давно. Тебе известно, что сыворотка роста, которая превратила тебя в это существо, может вызвать болезнь или убить, но ты выжил. Ты знаешь, что твои клетки изменились таким образом, что, будучи отделены от жизненной силы твоего организма, они разрушаются. А когда иссякает эта жизненная сила, то разрушается все тело. И что по этой причине власти не могут установить, кто ты такой.

— Да, пока я знаю только это.

— Ну, не только. Страж, как ты его назвал, дал тебе понять, что ты груб и поспешен, и спровоцировал интерес, который угрожает существованию этих существ, правильно?

— Да.

— Следовательно, по твоему мнению, «другой» или «другие» могут прийти, чтобы причинить тебе вред или убить, убив и Лауру. Ты убил одного из них, Ройбен, этого Маррока, так что они могут желать убить тебя хотя бы за это, если не за что-то иное.

— Я понимаю, к чему ты ведешь, — сказал Ройбен. — Понимаю, что собираешься сказать мне. Но нет никого, кто мог бы нам помочь в этом. Никого. И не говори мне о том, что надо сообщить об этом властям! Или признаться в чем-то врачам. Потому что любое подобное действие может положить конец моей свободе и свободе Лауры, навсегда, положить конец нашей жизни!

— Почему ты в этом так убежден?

— Джим, подумай сам. Почему ты не понимаешь этого? Они будут просто вынуждены заточить меня. У них нет иного выбора. А потом они будут рвать волосы на голове, пытаясь все выяснить, проанализировать, получить результаты…

— А какая альтернатива, Ройбен? Жить здесь, бороться с этой силой? Бороться с манящими тебя голосами? Бороться с желанием отправиться в лес и убивать? А потом у тебя возникнет искушение привести в это Лауру, и что будет, если сыворотка убьет ее, так, как сказал этот страж?

— Конечно же я думал об этом, — ответил Ройбен. — Я думал об этом.

Действительно, он думал.

Он всегда думал, что это глупые клише из фильмов ужасов, что «чудовищу» нужен товарищ, что оно может мучиться вечностью, вспоминая потерянную любовь. А теперь понял это, целиком и полностью. Понял, какое отчуждение и изоляцию, какой страх порождает такая жизнь.

— Я не причиню вреда Лауре, — сказал он. — Лаура не просила об этом даре.

— Дар, ты называешь это даром? Слушай, у меня хорошее воображение, и всегда было. Я могу представить себе свободу, силу…

— Нет, не можешь.

— О'кей, тогда я понимаю, что это свобода и сила, соблазнительные, за пределами моих представлений, самых несбыточных мечтаний.

— Вот теперь ты начинаешь понимать. Несбыточные мечтания. Ты когда-нибудь мечтал заставить страдать причинившего тебе вред, когда-нибудь хотел, чтобы они испытали боль за то, что совершили? Я принес эти страдания похитителям детей и другим.

— Ты убил их, Ройбен. Ты пожрал их души. Ты лишил их надежды и милосердия, всего, что было им суждено. Ты забрал все это, Ройбен. Ты уничтожил навеки годы раскаяния и сожаления, которые они могли бы прожить! Ты забрал их во грехах их, Ройбен, а не в молитвах!

Он остановился. Ройбен молчал, обхватив голову руками и закрыв глаза.

— Слушай, я хочу тебе помочь! — взмолился Джим. — Я не желаю обвинять тебя, не желаю отворачиваться от тебя.

— Ты этого и не делаешь, Джимми.

— Ты не сможешь жить с этим один. А эта женщина, Лаура, она прекрасна, и она предана тебе. Она не ребенок и не глупая, это я сразу понял. Но она знает обо всем этом ничуть не больше тебя.

— Она знает все, что знаю я. И знает, что я люблю ее. Если бы она не ударила топором, возможно, я не смог бы победить.

Джим даже не знал, что на это сказать.

— Так что же ты хочешь сказать? — спросил Ройбен. — Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Я не знаю. Позволь мне подумать. Позволь мне попытаться выяснить, кому можно доверять, кто сможет изучить это, проанализировать, найти какой-то способ обратить это…

— Обратить это? Джим, этот страж просто исчез! Прах к праху. Исчез. Ты думаешь, такое могучее превращение может быть обращено вспять?

— Тебе неизвестно, сколь долго это существо обладало этой силой.

— Это другой вопрос, Джим. Меня нельзя убить ни ножом, ни пулей. Если бы у этого существа была еще пара секунд и оно бы смогло извлечь топор из своего черепа, его череп, даже его череп и мозг могли бы исцелиться. Я обезглавил его. Этого никто не может пережить. Не забывай, Джим, я быстро исцелился от пулевого ранения.

— Да, Ройбен, я помню это. Сначала не поверил тебе когда ты мне сказал тогда, что тебя ранили. Не верил тогда.

Он покачал головой.

— Но они нашли эту пулю, в стене дома на Буэна Виста. Селеста мне рассказала. Нашли пулю, и по траектории определили, что пуля отклонилась. Пуля что-то пробила, прежде чем вонзиться в штукатурку стены. И на пуле не было следов тканей, ни малейших частиц.

— Так что же это означает, Джим? Что это означает, в отношении… моего тела и времени?

— Не думай, что стал бессмертным, Малыш, — тихо сказал Джим. Протянул руку и ущипнул Ройбена за складку кожи у запястья. — Пожалуйста, только не начинай думать так.

— Но что, если у нас огромная продолжительность жизни, Джим? В смысле, я не знаю, возьми хоть этого стража. У меня четкое ощущение, что он прожил весьма немало.

— Почему ты это говоришь?

— Он что-то говорил, говорил про память, что помнит свое первое любопытство намного лучше, чем многое другое. Я не знаю. Признаться честно, я просто гадаю, пытаюсь почуять нутром.

— Может быть и наоборот, — сказал Джим. — Ты просто не знаешь. Но ты прав насчет криминалистов. Нет другого объяснения тому, почему у них не остается никаких улик, а Селеста говорит, что так и есть. И она не знает почему. Никто не знает, почему у них ничего нет. Мама говорит, что они не могут найти объяснения, почему лабораторные препараты, взятые ими, просто саморазрушаются.

— Я знал об этом. И мама знает, что произошло с анализами, которые они у меня брали.

— Она этого не говорила. Но мама что-то знает. И мама боится. А еще она мучится. Этот русский врач, он должен прибыть завтра, отвезти ее в ту маленькую больницу в Саусалито, показать…

— Это тупик!

— Понимаю, но мне это не нравится. В смысле, я бы хотел, чтобы ты сказал маме, но мне не нравится этот врач из Парижа, то, что у него на уме. Папе тоже это не нравится. Он сразу сказал маме, что лучше бы не пытаться проводить исследования вопреки твоей воле.

— Что?

— Слушай, я просто говорю о том, что слышал. Все эти разговоры про частную больницу в Саусалито, которая, кстати, покрыта полнейшей завесой тайны. Фил не нашел в Интернете ни одного упоминания о больнице, ни одного врача, который мог бы что-то о ней сказать.

— Ну, так о чем же, черт побери, мама думает?

— Не бери в голову. Я не знаю.

— Она знает, — сказал Ройбен. — Она нашла взаимосвязь. Она с самого начала знала, что со мной все плохо, серьезно плохо, чувствовала, как чувствует только мать. А теперь я понимаю, что она знает.

— Думаю, ты прав. И не вижу, какой еще вред ты можешь причинить маме, если расскажешь ей всю правду. Но это одно дело, а вот врач из Парижа — совсем другое, кто бы он ни был. Ройбен, ты не можешь допустить, чтобы тебя поместили в эту частную больницу, в чьи-то руки. Это хуже любого, что ты только можешь себе представить.

— В чьи-то руки! Речь идет о какой-то частной психбольнице, секретной, никому не подчиняющейся.

Джим кивнул.

— Мне это не нравится. И не знаю, на самом деле, нравится ли это маме. Но она в отчаянии.

— Джим, я не могу рассказать ей. Частная больница, государственная, какая разница. Бояться, что твой сын стал чудовищем, — одно. А услышать, как он признается тебе в этом, со всеми подробностями, — она может этого не вынести. Кроме того, этого не случится. Это не мой путь. Если бы я смог все сделать по новой, то не стал бы говорить и тебе.

— Не говори так, Младший.

— Слушай меня. Я боюсь того же, чего боишься и ты. Что это существо поглотит меня, что я постепенно потеряю моральные ограничения, одно за другим, и в конечном счете перестану осознавать ситуацию и буду целиком повиноваться инстинктам…

— Боже правый.

— Но, Джим, я не сдамся без боя. Я не плохой, Джим. Я хороший. Я знаю это. Я чувствую это. Моя душа не оставила меня. Я не неразумная тварь, лишенная сострадания, неспособная творить добро.

Ройбен приложил правую руку к груди.

— Я чувствую это, здесь, — сказал он. — И хочу сказать тебе кое-что еще.

— Говори.

— Я не продолжаю меняться, Джим. Я достиг некоего равновесия. Я борюсь с этим, ищу способ, как договориться с этим, я учусь всякий раз, как это случается, но я не деградирую, Джим.

— Ройбен, ты сам сказал, что все остальное бледнеет в сравнении с тем, что ты думаешь и чувствуешь, когда наступает это превращение! А теперь хочешь сказать, что это не так?

— Моя душа не оскверняется, — сказал Ройбен. — Я клянусь. Посмотри на меня, сможешь ли ты сказать, что я не твой брат?

— Ты мой брат, Ройбен, — ответил Джим. — Но те люди, которых ты убил, тоже были тебе братьями. Проклятье, как можно сказать об этом еще? Женщина, которую ты убил, была тебе сестрой! Мы не звери дикие, во имя небес, мы человеческие существа. Мы все родня!

— О'кей, Джимми, спокойно, спокойно.

Ройбен протянул руку и подлил Джиму кофе в чашку.

Джим откинулся на спинку стула, стараясь взять себя в руки, но у него в глазах стояли слезы. Ройбен никогда не видел, чтобы Джим плакал. Джим был почти на десять лет его старше. Был уже рослым, умным и целеустремленным подростком, когда Ройбен только вылез из колыбели. Он просто не мог знать, каким Джим был в детстве.

Джим поглядел на лес. Клонящееся к закату солнце уходило на запад, дом отбрасывал большую тень на ближайшие к нему деревья, но дальше, где лес подымался вверх по склону, он был озарен чудесным светом, до южного своего края.

— Пока что ты даже не знаешь, что вызывает превращение и как это контролировать, — тихо сказал Джим. Его глаза глядели вдаль, голос был совершенно упавший. — Будешь ли ты теперь каждую ночь превращаться в это существо, до скончания дней твоих?

— Это невозможно, — ответил Ройбен. — Эти существа, Морфенкиндер, просто не выжили бы, если бы превращались каждую ночь, если бы это было так. Приходится считать, что дело обстоит иначе. И я учусь контролировать это. Учусь, как вызывать превращение и как останавливать его. Это существо, этот страж, он превратился по своей воле, мгновенно, когда счел необходимым. Я научусь.

Джим вздохнул и покачал головой.

Они молчали. Джим продолжал глядеть на лес. Зимний день быстро заканчивался. Интересно, подумал Ройбен, какие звуки может слышать Джим, какие запахи ощущать. Лес был живым, дышащим, шепчущим и всхлипывающим. Он был полон запахов, запахов жизни и запахов смерти.

— Просто исключительное место здесь, — сказал Джим. — Да, но какую цену ты заплатил за это.

— Мне ли не знать? — ответил Ройбен, сжав губы и с горечью улыбнувшись.

Сложил ладони вместе и начал молитву, завершая исповедь.

— Боже мой, я от всего сердца раскаиваюсь… от всего сердца раскаиваюсь, от всего сердца, клянусь, чистосердечно раскаиваюсь. Молю Тебя, укажи мне путь. Боже, вразуми меня, кто я таков, что за существо я теперь. Дай мне силу бороться с искушениями, не причинять никому вреда, не причинять вреда, но стать лишь силой любви во имя Твое.

Он произнес эту молитву со всей откровенностью, но не ощутил стоящего за ней чувства. Он ощущал окружающий мир, весь, будто крохотный уголек, искорку, называемую планетой Земля, вращающуюся вокруг Солнца, вращающуюся вместе с галактикой Млечного Пути, ощущал, как крохотна эта галактика в сравнении со Вселенной, лежащей за пределами человеческого понимания. И у него возникло печальное ощущение, что он говорит эти слова не Богу, а Джиму и ради Джима.

Их молчание было печально. Они были едины в этой печали.

— Как ты думаешь, прав ли был Тейяр де Шарден? — спросил Ройбен. — Что мы боимся того, что Бога не существует, лишь потому, что не способны физически осознать беспредельность Вселенной. Боимся, что личность теряется в этом, и что, возможно, существует сверхличность, которая правит всем этим, сверхосознающий бог, который вложил развивающееся сознание в каждого из нас…

Он умолк. У него никогда не было склонности к абстрактной теологии и философии. Ему нравились теории, которые можно было понять и применить, когда это нужно, ощутить, что каждая вещь имеет свое значение и судьбу в безграничном пространстве Вселенной. Даже он сам.

— Ройбен, — начал Джим. — Забирая жизнь разумного существа, виновного ли, невинного, ты идешь против этой великой силы прощения, какова бы она ни была, как бы ее ни описывали. Ты уничтожаешь это таинство, уничтожаешь силу его.

— Да, — ответил Ройбен, продолжая глядеть на дубы, которые уходили в тень дома по мере захода солнца. — Я знаю, что ты веришь в это, Джим. Но я чувствую это иначе, когда становлюсь Морфенкиндом. Чувствую, как нечто иное.

24

Ройбен поставил готовиться ягнячью рульку еще до того, как они отправились в лес, и мясо с овощами тушилось в котле весь день.

Потом Лаура приготовила сочный пряный салат из латука, помидоров и авокадо, заправив его нежнейшим оливковым маслом с травами. Они сели ужинать в утренней столовой, Ройбен, как обычно, ел все, до чего мог дотянуться, а Джим — всего понемногу.

Лаура надела платье, которое Ройбен счел старомодным. Он было пошито из желтой с белым хлопчатобумажной ткани в рубчик, с рукавами, аккуратно вышитыми манжетами и белыми пуговицами в виде цветков. Ее волосы были распущены и блестели. Она то и дело улыбалась Джиму, вовлекая его в беседу, расспрашивая его про церковь и про их работу.

Беседа завязалась. Они принялись обсуждать Мьюирский лес, регенерацию растений, то, как живет и развивается подлесок, как предотвратить его уничтожение множеством человеческих ног, вытаптывающих его. Ведь тысячи людей, по вполне понятной причине, желали своими глазами увидеть невероятную красоту секвой и всего, что растет в этом лесу.

Лаура не стала заговаривать о своем прошлом, а Ройбен не считал себя вправе переводить разговор на скользкую дорожку. Джим с готовностью принялся рассказывать про столовую при храме Святого Франциска, про то, сколько еды они собираются приготовить на День благодарения в этом году.

В прошлом Ройбен всегда помогал кормить людей в День благодарения при храме Святого Франциска, как и Фил, а потом и Селеста. Даже Грейс к ним присоединялась, когда у нее было время.

Ройбена охватило мрачное раздумье. В этом году его там не будет, он чувствовал это. И вряд ли даже будет дома в День благодарения, когда в семь вечера семья соберется за традиционной трапезой.

День благодарения всегда был шумным праздником жизни в доме на Русском Холме. Довольно часто вместе с ними его отмечала мать Селесты, Грейс без особых колебаний приглашала в дом интернов или стажеров, работающих с ней, если они жили далеко от своих семей. Фил каждый раз сочинял новые стихи, а один из его старых учеников, эксцентричный талантливый поэт, живший в дешевом доме на углу Хайт и Эшбери, часто заходил к ним и оставался до тех пор, пока кто-нибудь, со всей неизбежностью, не начинал с ним спорить насчет теории заговора, по которой тайная организация богатых и влиятельных людей постепенно уничтожает общество. После этого он обычно поспешно уходил в гневе.

Что ж, в этом году Ройбен вряд ли там будет.

Он проводил Джима до машины.

Ветер дул с океана. В шесть вечера уже стемнело, Джим замерз и спешил. Согласился сказать родным, что Ройбену необходимо побыть одному, но умолял его не терять с ним связи.

В этот момент подъехал Гэлтон на своем сияющем пикапе и, лишь коснувшись ногами плит, торжествующе провозгласил, что до пумы, которая убила его собаку, «добрались».

Джим выказал интерес с привычной безукоризненной вежливостью. Гэлтон поднял воротник и заново изложил всю историю с собакой, как его пес угадывал мысли, чувствовал опасность, спасал жизни, творил чудеса и постоянно сам выключал свет, лапами.

— Но откуда же вы узнали, что эта кошка мертва? — спросил Ройбен.

— О, ее нашли сегодня днем. Ей поставили метку на левое ухо, ученые из университета, четыре года назад. Это она, уж точно, и кто бы до нее ни добрался, она этого заслужила! Видимо, в наших лесах медведь завелся, так что будьте поосторожнее, и ты, и твоя чудесная девушка.

Ройбен кивнул. Он уже превращался в ледышку, но Гэлтон на холод внимания не обращал в пуховике на гусином пуху. Продолжал ругаться по поводу пумы.

— Они должны были дать мне разрешение на отстрел хищника, чтобы я с ней покончил, — сказал он. — О нет, они собирались ждать, пока она не убьет человека, и, поверь мне, так и было бы.

— А что с ее котятами? — спросил Ройбен, усмехаясь про себя. Он злорадствовал, зная, что это он убил кошку и наполовину съел ее, и ему доставляло мрачное наслаждение понимать, что Джим это знает, поскольку он ему сказал, но Джим промолчит, и Гэлтон не узнает об этом никогда. Ему стало немного стыдно, но он вспомнил кошку, свою трапезу, гнездо на деревьях и продолжил злорадствовать.

— А, эти котята теперь разбегутся и станут искать себе новую территорию. Может, один здесь и останется, кто знает? В Калифорнии их тысяч пять. Совсем недавно одна зашла в город и прогулялась по Беркли, в северной части, прямо перед витринами магазинов и ресторанами.

— Я помню, — сказал Джим. — Паника была. Мне надо спешить. Рад был познакомиться, мистер Гэлтон, надеюсь, еще увидимся.

— Так у вас в семье свой священник, — сказал Ройбену Гэлтон, когда Джим поехал в сторону леса на своем стареньком «Сабурбане». Габаритные огни вскоре исчезли среди деревьев. — Ты ездишь на «Порше», сынок, а он — на старой семейной машине.

— Ну, не то чтобы мы не пытались уговорить его купить себе нормальные колеса, — ответил Ройбен. — Мама купила ему «Мерседес», но он у него прожил дня два. Все бездомные из приюта принялись подшучивать над ним, и он просто отдал его обратно, приняв это близко к сердцу.

Он взял Гэлтона за руку.

— Пойдемте внутрь, — сказал он.

Они сели за белый кухонный стол, и Ройбен налил Гэлтону кофе. А затем спросил его, что он знает о Феликсе Нидеке.

— Что за человек это был?

— О, чудеснейший. Настоящий аристократ, старой закалки, если хочешь знать мое мнение. Не то чтобы я чертовски хорошо разбирался в аристократах, конечно. Думаю, на самом деле, не очень. Но он был человеком колоссальным, если хочешь. Здесь все его любили. В этих местах не было человека более щедрого, чем он. Когда он покинул сей мир, горевали все. Ведь мы не знали, что больше его никогда не увидим. Всегда думали, что это еще случится.

— Сколько ему было лет, когда он исчез?

— Ну, позднее говорили, что ему было лет шестьдесят. Так написали в газетах, когда за его поиски всерьез взялись. Но я и представить себе такого не мог. Он выглядел лет на сорок, не больше. Мне самому сорок было, когда он исчез. Так что, будь он старше меня, я бы не смог этого подтвердить. Но потом выяснилось, что он родился в 1932 году. Для меня это было неожиданно. Сам понимаешь, родился он не здесь. За границей, а сюда приехал позже. Я с ним был знаком добрых пятнадцать лет, наверное. Где-то так. И так и не могу себе представить, чтобы ему было шестьдесят. Но так говорят.

Ройбен кивнул.

— Ну, мне ехать надо, — сказал Гэлтон. — Благодарю за кофе, согрелся. Я просто приехал проверить, все ли в порядке. Кстати, тот пожилой парень тебя нашел, друг Феликса?

— Какой парень? — спросил Ройбен.

— Маррок, — ответил Гэлтон. — Я его позавчера видел, в «Таверне». Он там пил. Спросил меня, не знаю ли я, когда ты вернешься.

— Расскажите мне о нем.

— Ну, он тут часто бывал. Друг Феликса, как я уже сказал. Всегда останавливался у них дома, пока Мерчент его не выгоняла. Время от времени она это делала. На самом деле Мерчент его терпеть не могла. Но всегда принимала в следующий раз. Возможно, он здесь появится, в знак уважения к Феликсу и его семье, вот и все. Он не сует нос не в свое дело, наверное, просто хочет знать, что с домом все в порядке, что дом попал в хорошие руки. Я ему сказал, что дом попал в очень хорошие руки.

— Они Мерчент не ладили?

— Ну, ладили, пока она была маленькой девочкой, я полагаю, но после исчезновения Феликса не знаю. Она не слишком-то его жаловала и как-то раз мне сказала, что избавилась бы от него, если бы могла. Бесси, моя жена, говорила, что он влюблен в Мерчент, сам понимаешь, подкатывается к ней, все такое, а Мерчент это не нравится. Мерчент не собиралась принимать от него ухаживания.

Ройбен ничего не ответил.

— А братья его просто ненавидели, — продолжал Гэлтон. — Он постоянно им неприятности устраивал. Только они собирались что-нибудь натворить, машину угнать, выпивки найти, сам понимаешь, когда им еще по возрасту не продавали, как он им все портил.

— И отец их тоже его терпеть не мог. Абель Нидек нисколько не был похож на Феликса Нидека, совсем. Он не прогонял Маррока, нет, он просто с ним не общался. Хотя они и бывали-то тут редко, как и Мерчент. Насколько я понимаю, Мерчент за Маррока вступалась ради Феликса. Иногда он ночевал в спальне наверху, в задней части дома иногда ночевал в лесу. Он мог спокойно устроить себе лагерь в лесу. Ему это нравилось. Нравилось бывать в одиночестве.

— А откуда он здесь появился? Вы не знаете?

Гэлтон покачал головой.

— К Феликсу постоянно люди приезжали, его друзья… черт, да со всего света. Этот парень азиат, может, индус не знаю. С достаточно темной кожей, черными волосами отлично говорит по-английски, как и все друзья Феликса. Но, сам понимаешь, для Мерчент он был староват, ему лет было, наверное, как самому Феликсу, хотя так и не скажешь. Но я могу судить о его возрасте, потому что он здесь появлялся, когда Мерчент еще маленькой девочкой была.

Гэлтон огляделся по сторонам, будто проверяя, не подслушает ли их кто-нибудь.

— Вот что я тебе скажу, — доверительно произнес он. — Мерчент как-то говорила об этом с Бесси. Сказала: «Феликс сказал ему присматривать за мной, защищать меня. А кто будет меня от него защищать, вот вопрос!»

Гэлтон откинулся на спинку стула и рассмеялся. Отхлебнул хороший глоток кофе.

— На самом деле, с ним все нормально. Чего уж, когда Абель и Селия погибли, он приехал сюда, был вместе с Мерчент, чтобы она не чувствовала себя одиноко. Вот тогда она действительно в нем нуждалась, полагаю. Но долго это не продлилось. Так что ты вовсе не обязан позволять ему долго здесь оставаться, сам понимаешь. Теперь это дом твой, сынок, и людям придется к этому привыкать. Это теперь не дом Феликса. Феликса уже давно нет с нами.

— Что ж, буду готов к его визиту, — ответил Ройбен.

— Как я уже сказал, на самом деле он парень неплохой. Его тут все знают. Он просто из тех странных людей, что шатаются по всему миру, каких тут много бывало. Но теперь это твой дом.

Ройбен проводил Гэлтона до дверей.

— Если хочешь, приходи вечером в «Таверну», выпьешь с нами, — сказал тот. — Будем праздновать то, что кто-то разделался с кошкой, которая забрала моего пса!

— «Таверна»? А где здесь «Таверна»?

— Сынок, мимо не проедешь. Прямо по дороге.

Ройбен закрыл дверь за Гэлтоном и пошел в библиотеку.

Открыл папку с документами на дом, которую переслал ему Саймон Оливер. Был же рукописный список подрядчиков и работников коммунальных служб, который составила для него Мерчент в последний час своей жизни. Может быть…

Где-то должна быть копия.

И он нашел ее.

Быстро проглядел список. Вот он, Томас Маррок. «Друг семьи, появляется время от времени. Может попросить разрешения переночевать в лесу у дома. Старый друг Феликса. На твое усмотрение. Никаких особых привилегий. Как пожелаешь».

Он поднялся наверх и обнаружил Лауру в ее кабинете.

Рассказал ей все, что узнал от Гэлтона.

Они сели в «Порше» и поехали в Нидек.

Нидек, как и сказала ему в свое время Мерчент, оказался типичной глубинкой, в нем не насчитывалось и пары сотен жителей. В городке была единственная улица, узенькая, на многих магазинчиках висели таблички «Продается», а «Таверна» оказалась рядом с единственной в этих местах заправкой и круглосуточной бакалейной лавкой. Она тоже была выставлена на продажу.

Они вошли в уютную небольшую столовую. Народу внутри было достаточно. Обстановка была деревенской, стены были обшиты нестругаными досками, в углу пожилой мужчина играл на гитаре, напевая какой-то печальный кельтский мотив. На столах лежали скатерти в красно-белую клетку и стояли свечи.

Трактирщик сидел в своем небольшом кабинете, закинув ноги на стол, читая книжку в мягкой обложке и одним глазом глядя в небольшой телевизор, где показывали очередную серию «Дымка из ствола».

Ройбен спросил его, не знает ли он человека по имени Маррок и не снимал ли он здесь комнату на этой неделе.

— Ага, был он тут, — ответил трактирщик. — Но у меня не останавливался, нет. Я думал, остановился в доме Нидеков, на холме. На самом деле, мне кажется, он всегда там останавливается. Или раньше останавливался, до недавнего времени. Но он тут был, да.

— Вы, случайно, не знаете, откуда он родом? — спросил Ройбен.

— Ну, он всегда по миру путешествовал, так вот и не скажешь. Кажется, вчера вечером говорил, что был в Мумбае. А как-то раз сказал, что прибыл из Каира. Не знаю, был ли у него постоянный дом где-то. Почту он всегда получал в старом доме, насколько я знаю. Погоди, слушай, кажется, ему сегодня письмо пришло. Почтальон сюда принес, сказал, что не имеет права носить в тот дом теперь. Оставил здесь, чтобы я ему отдал, когда он появится.

— Может, я ему письмо передам, — сказал Ройбен. — Я из дома Нидеков.

— Да, я знаю, кто ты такой.

Ройбен представился, извинившись, что не сделал этого раньше.

— Ничего страшного, — ответил трактирщик. — Я тебя уже знаю. Тут тебя теперь все знают. Рады, что в старом доме будет новая семья. Рад с тобой познакомиться.

Трактирщик вышел в столовую, а потом вернулся с письмом в руке.

— Жена его вскрыла, не поняв, кому оно. Потом увидела, что оно Тому Марроку. Все остальное не на английском, так что прости. Скажи ему, что это мы оплошали.

— Благодарю вас, — ответил Ройбен. Ему еще никогда не доводилось красть почтовое отправление, защищенное федеральным законом, и он почувствовал, что слегка краснеет.

— Если он зайдет, скажу ему, что ты дома и забрал письмо.

— Это будет лучше всего, — ответил Ройбен.

Сидевший у бара Гэлтон помахал рукой и поднял бокал с пивом, когда Ройбен и Лаура выходили из «Таверны».

Они поехали обратно.

— Нельзя верить ничему, что говорил тот человек, — сказала Лаура. — Ни по поводу «других», ни по поводу его намерений. Это все ложь.

Ройбен глядел прямо перед собой. У него была одна мысль на этот счет. Что страж уже был в доме, вчера, еще до того, как они приехали.

Как только они оказались в гостиной, он открыл письмо. Был уверен, что, раз оно принадлежало погибшему существу, теперь незачем об этом беспокоиться.

Письмо было написано такими же странными буквами, которые он уже видел единожды. Когда глядел на дневник Феликса.

Три страницы, и ни единого слова, которое он мог бы понять. Но вот что-то, что, судя по всему, является подписью.

— Пойдем, — сказал он. Повел Лауру вверх по лестнице, в небольшой кабинет Феликса. Включил верхний свет.

— Он пропал, — сказал он. — Дневник Феликса. Он лежал тут, на столе.

Начал рыться в ящиках стола, понимая, что это бесполезно. Кто бы ни похитил таблички, видимо, он забрал и дневники Феликса Нидека.

Поглядел на Лауру.

— Он жив, — сказал он. — Теперь я это знаю. Он жив и написал этому Марроку, сказав вернуться сюда, чтобы…

— Ты не знаешь, что он ему сказал, — перебила его Лаура. — И не можешь в точности знать, что это письмо от Феликса. Точно знаешь лишь то, что они владеют одним языком, шифром.

— Нет. Я знаю. Он жив. Он не умирал. Что-то помешало ему вернуться сюда и объявить, что он жив, заявить права собственности. Может, он хотел скрыться. Может, больше не мог показываться людям на глаза в силу возраста. Поскольку попросту не старел. Ему пришлось исчезнуть. Хотя я и не могу допустить, что он так жестоко поступил бы с Мерчент и ее родителями — просто исчезнув.

Мгновение он стоял, оглядывая уже знакомую ему небольшую комнату, доски, стенды, все без изменений. Те же поблекшие надписи мелом, те же пожелтевшие вырезки из газет, приколотые на стендах. Те же фотографии улыбающегося Феликса, улыбающегося Сергея и остальных загадочных людей, их друзей. На полках все те же предметы, старинные. Все точно так же. Вот только древних табличек нет.

— Мне надо как-то связаться с ним, поговорить с ним, умолять его, чтобы он понял, что со мной случилось, что я не понимал, что это такое, что я…

— Что это с тобой?

Ройбен шумно выдохнул.

— Нервозность. Она наступает, когда я не могу совершить превращение, когда я не слышу голоса, зовущие меня. Мне надо куда-то уйти. Надо прогуляться. Мы не можем здесь оставаться. Не можем сидеть, как на тарелочке, ожидая, когда он нанесет удар.

Он принялся расхаживать, снова оглядывая полки. Вот, здесь, судя по всему, были другие дневники, на полке, но полки не были забиты книгами до отказа, так что и не скажешь точно. Забрал ли их Маррок, когда залез в дом? Или это сделал сам Феликс?

Дверь в смежную с кабинетом спальню была открыта. Угловую спальню, в северо-западном углу дома, ту, где он и Мерчент занимались любовью. Перед ним снова встал образ этого человека, хозяина этих комнат, человека, который выбрал себе эту огромную кровать, черную, украшенную крохотными резными фигурками, поставил рядом с лампой черную диоритовую статуэтку кошки, оставил в ящике столика книгу стихов Китса.

Он взял в руки книгу. В ней была выцветшая бордовая закладка. Ройбен открыл страницу. «Ода меланхолии». На странице стояла черная галочка, чернилами, у первой строфы, потом длинная линия и строчка этих странных букв, тех, которыми писал Феликс. Будто морская рябь.

— Вот, это он пометил, очень давно.

Лаура взяла книгу в руки, поднесла к лампе и начала тихо читать:

  • Не выжимай из волчьих ягод яда,
  • Не испивай из Леты ни глотка,
  • И Прозерпине для тебя не надо
  • Сплетать из трав дурманящих венка;
  • Для чёток не бери у тиса ягод,
  • Не позволяй предстать своей Психее
  • Ночною бабочкой, пускай сова
  • Тебя не кличет, и пускай не лягут
  • Над тенью тени, став ещё темнее, —
  • Печаль твоя останется мертва. [1]

Какая трагедия! Как он хотел поговорить с ним, воззвать к его чувствам. Я делал то, что было для меня естественно, делал потому, что не знал, что еще делать. Но было ли это правдой?

Его охватило всепоглощающее желание силы. Нервозность сводила его с ума.

Ветер бросал на черные окна струи дождя. Он слышал шум волн, накатывающихся на берег.

Лаура, такая терпеливая, такая уважительная, такая молчаливая. Она стояла у лампы, с томиком Китса в руках. Поглядела на обложку, а потом на него.

Страницы: «« ... 1011121314151617 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В альтернативном мире, устроенном согласно представлениям физики XVII—XIX веков, где пространство за...
Книга «Разум и любовь» представляет собой очерк жизни и творчества выдающегося философа Садр-ад-Дина...
О «снежном человеке» слышали все, о Калгаме – навряд ли. Этого великана придумали нанайцы – народ, ж...
Эта книга родилась из блога «Лето в голове», над которым мы с Олей начали работать в Гоа, уволившись...
В книге собраны очерки из истории масонства XIX—XX вв., опубликованные в трудах лондонской исследова...
Что делать если женщина которую ты хочешь, ни при каких условиях не будет твоей? Против этого объект...