Девочка-ворона Сунд Эрик

Он встал и скрылся в туалете. Жанетт знала, что он просидит там довольно долго, а потом предложит ехать домой на такси. Она заплатила за еду и стала ждать.

Новый художественный проект, думала она. Интересно, что за контакт у него появился?

Минут через двадцать он вернулся к столику, с покрасневшими от слез глазами и с жалким выражением лица. Взял со стула куртку, даже не присев.

– Ты расплатилась?

– Конечно. Как ты себя чувствуешь?

Он, не отвечая, стал натягивать куртку.

– Ты вызвала такси?

– Нет, я подумала, что мы могли бы поехать на метро.

– Забудь. Мне надо домой, как можно скорее. У меня что-то с животом.

“Кома чили” поставила на вечере точку.

Выйдя из ресторана, Жанетт снова спросила о художественном проекте. Оке ответил уклончиво, пробормотав, что из этого, наверное, ничего не получится.

– Ты говорил, что очень устал сегодня. – Жанетт остановила такси, и оно подъехало к тротуару. – Ты рисовал?

Он вздохнул. Казалось, его сейчас стошнит. Четыре больших бокала пива за час, подумала Жанетт. И еще эта еда. Не хватает только, чтобы его вырвало в такси.

– Нет, – в конце концов ответил он. – Я откопал кое-какие старые вещицы и собираюсь довести их до ума.

Шофер такси деликатно погудел, напоминая им, что таксометр включен.

– Ну что ж, хорошо… – Жанетт помнила случаи, когда Оке собирался довести старые картины до ума. Это всегда кончалось тем, что он решал, будто они стали хуже, или просто уничтожал их.

– Гамла Эншеде. Сколько вы возьмете? – спросил Оке, открывая дверцу машины.

– Я работаю по таксометру, – ответил шофер. – Выйдет две-три сотни.

Жанетт села на переднее сиденье. Она понимала, что вечер выльется ей в кругленькую сумму. “И чего ради?” – подумала она, когда Оке плюхнулся на заднее сиденье.

– Вы ведь знаете дорогу? Когда будем подъезжать, я покажу, куда дальше, – обратилась она к шоферу.

Он посмотрел на нее, наморщив лоб:

– Мне кажется, мы где-то встречались.

Жанетт обладала хорошей памятью на лица и через несколько секунд сообразила, откуда его знает. Лицо принадлежало ее однокласснику. Глаза почти не изменились, рот в целом сохранил очертания, но губы уже не такие пухлые. Казалось, будто перед ней лицо ребенка, спрятанное под многочисленными слоями жира и обвислой кожи, и она не смогла сдержать смеха.

– Господи… Магнус? Это ты?

Он рассмеялся в ответ и провел рукой по почти лысой голове, словно желая скрыть следы возраста. Жанетт помнила, что у него были длинные вьющиеся волосы, причем рыжевато-каштановые. Теперь же то немногое, что от них осталось, было в лучшем случае мышиного цвета.

– Неттан?

Она кивнула. Давненько ее никто так не называл.

– Ради старой дружбы возьму сто пятьдесят, – сказал он, выключая таксометр. Потом улыбнулся ей и выехал на улицу.

Ради старой дружбы, подумала она. Он считался у них в классе главным хулиганом и однажды побил ее. На уроке физкультуры, в седьмом классе. Он был из тех, кого вообще-то следовало избегать, а Жанетт не стала.

Посмотрев на него, она поняла, что он думает о том же самом.

– Ну… – заговорил он, когда они вывернули на Кольцевую дорогу, – что ты поделываешь?

– Работаю в полиции.

– Вот черт, может, лучше снова включить эту штуку? – засмеялся он, постучав по таксометру.

– Не волнуйся.

Они остановились перед светофором. Магнус протянул руку назад и поздоровался с Оке, которому, казалось, стало уже совсем плохо.

– Вы женаты? – Вопрос был адресован им обоим, но Оке отвернулся и скрючился на заднем сиденье.

– Да, – ответила Жанетт. Зажегся зеленый, и машина двинулась дальше. – А ты?

– Холостяк. Вожу такси… – Он повернул на мост. – Должен сказать, меня не удивляет, что ты стала полицейским.

– Это почему же?

– Это совершенно естественно. – Он посмотрел на нее многозначительно. – Ты уже тогда была полицейским нашего класса. С собственным мнением по любому поводу. Оглядываясь сейчас назад, я считаю, что ты была довольно крутой.

Крутой? Жанетт даже не могла сосчитать, сколько раз плакала в детстве. Школа, в которую они ходили, приютила многих любителей поиздеваться, он был одним из них, и хоть сама она разбиралась с ними довольно успешно, мысль о том, что пришлось пережить некоторым другим, причиняла боль.

– Я хочу сказать, – продолжил он, – кое-кто из нас ведь поступал довольно гадко. Помнишь того парня с очками? И молчаливую девчонку?

– Конечно. Фредрик и Анн-Кристин.

Она помнила их более чем хорошо.

– Именно. Мы делали им всякие пакости, а ты нам чертовски мешала. Все время нас доставала… Еще б ты не стала полицейским! Твой папаша ведь тоже служил в полиции? – Он снова рассмеялся.

– Ты едешь слишком быстро, – заметила Жанетт с непроницаемым видом.

Он сбавил скорость, и улыбка сошла с его лица.

– Извините. Я немного отвлекся.

Жанетт подумала обо всех тех эпизодах, когда ей приходилось вмешиваться. Тогда они только потешались над ней, говорили гадости.

Теперь же он сразу подчинился.

Остаток вечера Оке провел, бегая между постелью и туалетом. Около полуночи он, похоже, уснул. Жанетт сидела в кресле, в гостиной, и смотрела плохой фильм про американских полицейских, охотившихся за террористами. Ей стало очень скучно, и она открыла бутылку вина.

Как предсказуемо, думала она, отчасти имея в виду фильм, а отчасти их с Оке отношения.

Неужели она тоже предсказуема? Вероятно.

Палак панир.

Главный коп класса уже в средней школе.

Она – единственная девчонка в компании, устроившейся летом на эту работу. Пятнадцать подстрекающих друг друга парней, а лаборатория совсем небольшая, особенно когда все время идет дождь и у них нет возможности сидеть на улице. Они обычно дуются в карты на то, кто отправится с Девочкой-вороной в другую комнату.

В середине августа в Упсалу на неделю приехал передвижной луна-парк. Большая зеленая равнина позади старой казармы заполнена каруселями, аттракционами и торговыми палатками.

Ей предстоит показать все это Мартину, пока его родители будут ужинать в центре города.

Мартин – само обаяние, и она замечает, что он особенно рад тому, что остался с ней вдвоем. После проведенных вместе нескольких летних каникул она стала его лучшим другом, и, если надо поговорить о чем-то важном, он всегда приходит к ней. Если ему грустно или хочется сделать что-нибудь интересное, но запрещенное.

Весной она так скучала по нему, что по нескольку раз в неделю ездила на автобусе к ним на виллу, в пригородный район, чтобы навестить его.

Ей не хватало их совместных летних игр, их тайн. При родителях получалось совсем не то, поскольку они все время норовили вмешиваться и командовать, не обладая то ли знаниями, то ли достаточной сообразительностью, чтобы понять, чего на самом деле хочется и не хватает Мартину.

Она предполагает, что это последнее лето, которое они проведут вместе, поскольку папе Мартина предложили новую, хорошо оплачиваемую работу в Сконе, на юге страны. Семья должна переехать туда в начале сентября, и мама Мартина говорила, что они уже якобы подыскали аккуратную и ответственную няню.

Виктория пообещала его родителям встретиться с ними в восемь часов возле колеса обозрения, где Мартин сможет закончить вечер прекрасным видом на Упсальскую равнину. Оттуда наверняка можно даже разглядеть их дом.

Мартин весь вечер с большим энтузиазмом ждал катания в вышине. В каком бы месте луна-парка они ни находились, отовсюду было видно колесо обозрения с гондолами, летящими над землей на высоте почти тридцать метров.

Сама она никакой радости по поводу предстоящего катания не испытывала, поскольку оно должно было не только стать завершением вечера, но, возможно, вообще поставить точку на их общении.

Больше ничего уже не будет.

Ей не хотелось, чтобы при этом присутствовали взрослые. Поэтому она предложила проехаться на колесе прямо сейчас, чтобы потом, когда придут папа с мамой, прокатиться еще раз. Тогда он сможет показывать им разные места еще до того, как они успеют обнаружить их сами.

Мартину идея очень понравилась, и прежде чем пойти и встать в очередь, они купили по бутылочке лимонада. Когда они оказываются прямо под колесом и смотрят вверх, у них начинает кружиться голова. Ужасно высоко! Она кладет руку ему на плечо и спрашивает, не страшно ли ему.

– Чуть-чуть, – отвечает он, но она видит, что он лукавит.

Она взъерошивает ему волосы и смотрит прямо в глаза.

– Не бойся, Мартин, – говорит она как можно убедительнее. – Ведь я с тобой, а значит, ничего страшного случиться не может.

Когда они занимают места в одной из гондол, он улыбается ей, судорожно сжимая ее руку. По мере того как рассаживаются новые пассажиры, а они постепенно поднимаются выше и выше, Мартин все крепче держит ее под руку. Когда гондола накреняется и, пока внизу заполняется последняя кабинка, они ненадолго повисают почти на самом верху, он говорит, что больше не хочет кататься.

– Я хочу спуститься вниз.

– Но, Мартин, – возражает она, – раз уж мы забрались так высоко, мы можем увидеть всю дорогу до твоего дома, тебе ведь интересно на нее посмотреть? – Она показывает ему окружающий ландшафт, указывая пальцем на разные места, как в свое время указывала в лесу. – Посмотри туда, – говорит она, – вон купальные мостки, а там фабрика.

Но Мартин отказывается смотреть.

– Ну пожалуйста… давай поедем обратно вниз, – просит он с отчаянием в голосе.

Она не понимает. Ему ведь понравилась ее идея, и он совсем замучил ее этим колесом. А теперь вдруг не хочет.

У нее возникает желание взять и как следует встряхнуть его, но, увидев выступившие слезы, она сдерживается.

Когда колесо вновь приходит в движение, он смотрит на нее и вытирает слезы рукавом футболки. На третьем обороте его страх, похоже, как ветром сдуло, и у него просыпается любопытство к открывающимся перед ними видам.

– Ты лучше всех на свете, – шепчет она ему на ухо, и они со смехом обнимаются.

С колеса обозрения они видят много знакомых мест. Видят игровую площадку и холмы, где часто катались зимой на санках. Правда, дом Мартина им рассмотреть не удается, поскольку его заслоняет лес. Позади зданий казармы виднеются река Фюрисон, мост Кунгсэнгсбрун и очистные сооружения.

Вдоль реки за деревьями мелькают плавучие домики. Возле одного из мостков купаются ребятишки, и их смех долетает даже до гондолы.

– Я тоже хочу купаться, – заявляет Мартин.

До встречи с его родителями остается почти сорок пять минут, а до речки совсем недалеко. Однако уже похолодало, и у них нет купальных принадлежностей. К тому же она знает, как там неприятно пахнет, если ветер дует не с той стороны, принося с собой с расположенных поодаль очистных сооружений сладковатый, удушающий запах грязи и испражнений.

Но он уперся. Хочет только купаться. И поскольку этот вечер для них особый, она уступает, не слишком сильно протестуя.

Ее снова охватывает ощущение, что вечер не получается таким идеальным, как ей хотелось.

Когда катание на колесе обозрения заканчивается, он сразу же рвется на речку.

Они выбираются из толпы на территории луна-парка, огибают здания казармы и устремляются по тропинке, ведущей по напоминающему ущелье спуску к Фюрисон.

Мостки, возле которых совсем недавно купались дети, пусты, только на одном из столбов осталась забытая купальная простыня. На черной речной воде покачиваются темные, пустые плавучие домики.

Она решительно выходит на мостки, наклоняется и щупает воду.

Позже ей так и не удастся понять, как она могла потерять его.

Он просто вдруг взял и пропал.

Она зовет его. Отчаянно ищет в кустах и прибрежном тростнике. Падает и ранится до крови об острый камень. Но Мартина нигде нет.

Она выбегает обратно на мостки, но видит, что вода совершенно спокойная. Ничего.

Ни единого движения.

Такое ощущение, будто она находится в мутном пузыре, отсекающем все внешние звуки и впечатления.

Поняв, что ей его не найти, она бежит на подкашивающихся ногах обратно к луна-парку и бесцельно блуждает среди торгующих пивом палаток и каруселей, пока наконец не оседает посреди одной из оживленных дорожек.

Ноги идущих мимо людей и удушающий запах попкорна. Мигающие разноцветные огни.

Она чувствует, что кто-то причинил Мартину вред. И тут прорываются слезы.

Когда ее находят родители Мартина, общаться с ней невозможно. Она безутешно рыдает и уже успела описаться.

– Мартин пропал, – повторяет она.

Она слышит, как где-то на заднем плане папа Мартина вызывает санитара, и чувствует, как ее закутывают в плед. Кто-то берет ее за плечи и укладывает в устойчивое безопасное положение.

Поначалу они не слишком волнуются за Мартина, поскольку территория невелика и здесь достаточно народу, способного позаботиться об одиноком ребенке.

Однако после получасовых поисков беспокойство начинает закрадываться. На территории парка Мартина нет, и еще через полчаса папа звонит в полицию. Начинают более систематично обыскивать прилегающую к парку местность.

Но в тот вечер Мартина не находят. Только на следующий день, начав обследовать дно реки, обнаруживают его тело.

Судя по травмам, он утонул, возможно, ударившись головой о камень. Примечательно, однако, что тело, по всей видимости, вечером или ночью получило сильные повреждения. Эксперты пришли к заключению, что их нанес винт моторной лодки.

Викторию на несколько дней кладут в Академическую больницу для наблюдения. В первые сутки она не произносит ни слова, и врачи определяют, что она находится в глубоком шоке.

Только на второй день ее разрешают допросить, и с ней случается истерика, продолжающаяся не менее двадцати минут.

Ведущему допрос полицейскому она объясняет, что Мартин исчез после катания на колесе обозрения и что, не сумев его отыскать, она впала в панику.

На третьи сутки пребывания в больнице Виктория просыпается посреди ночи. Она чувствует, что за ней наблюдают и что в комнате воняет. Когда глаза привыкают к темноте, она видит, что вокруг никого нет, но не может отделаться от ощущения, будто на нее кто-то смотрит. И еще этот удушающий запах, точно от испражнений.

Она осторожно выбирается из постели и выходит в коридор. Там горит свет, но тихо.

Виктория озирается в поисках источника своего беспокойства. И видит его – мигающую красную лампочку. Осознание жестокости ударяет ей под дых.

– Выключите! – кричит она. – Черт возьми, вы не имеете права меня снимать!

Слышатся быстро приближающиеся со всех сторон шаги. Она так и думала. Они сидели и караулили ее, проследили и задокументировали каждое ее движение, тщательно записали каждое сказанное ею слово.

Возможно, за всю жизнь.

Как она могла быть такой дурой, что не заподозрила этого раньше?

Одновременно возникают трое ночных дежурных.

– В чем дело? – спрашивает один, а двое других хватают ее за руки.

– Идите к черту! – кричит она. – Отпустите меня и прекратите свои записи! Я ничего не сделала!

Санитары не отпускают, а когда она оказывает сопротивление, только крепче обхватывают ее.

– Ну-ну, угомонись! – пытается успокоить один.

Ей слышно, как они разговаривают у нее за спиной и о чем-то сговариваются. Заговор столь очевиден, что это просто смешно.

– Кончайте разговаривать своими чертовыми кодами и прекратите шептаться! – ожесточенно требует она. – Объясните, что происходит. И не пытайтесь, я ничего не сделала, это не я размазала какашки по окну.

– Да, мы знаем, что не ты, – говорит один.

Они пытаются ее успокоить. Лгут ей прямо в лицо, а ей некого позвать, никто ей не поможет. Она в их власти.

– Прекратите! – кричит она, увидев, что один из них готовит шприц. – Отпустите мои руки!

Затем она погружается в глубокий сон. Отдых.

Утром к ней приходит психиатр. Он спрашивает, как она себя чувствует.

– Что вы имеете в виду? – удивляется она. – Со мной все в порядке.

Психиатр объясняет Виктории, что чувство вины за смерть Мартина спровоцировало у нее галлюцинации. Психоз, паранойю, посттравматический стресс.

Виктория молча и спокойно выслушивает его, но внутри у нее поднимается немое и решительное сопротивление, точно надвигающаяся буря.