Девочка-ворона Сунд Эрик

София молчала, и Жанетт видела, что она погружена в серьезные размышления.

– Конечно, иметь кого-то в непосредственной близости надежно, но в то же время… Это как жить с собственным братом. Ох, я не знаю, что такое близость… Ведь это же не может быть чисто географический вопрос. Черт, я чувствую себя такой занудой.

Жанетт в отчаянии всплеснула руками, хоть и понимала, что София не станет ее осуждать.

– Все в порядке. – София осторожно улыбнулась, и Жанетт улыбнулась в ответ. – Я с удовольствием послушаю, только если тебе хочется, чтобы я выслушала тебя как друг.

– Разумеется. У меня бы не хватило денег нанять такого специалиста, как ты. Я же нищий полицейский. Ты, наверное, берешь по тысяче в час?

– Да, и это еще без НДС.

Они засмеялись, и София наполнила пустые бокалы.

– Ну, я, конечно, люблю Оке, но не уверена, что хочу с ним жить. Или нет, я знаю, что не хочу. Меня удерживает только Юхан, сын. Ему тринадцать. Он уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что происходит.

– А Оке знает, что у тебя такой настрой?

– Думаю, подозревает, что я больше не на все сто верю в наши отношения.

– Но вы никогда об этом не говорили?

– Нет, прямо, пожалуй, нет. Это скорее висит в воздухе. Я занимаюсь своими делами, он своими. Или своими… – Жанетт провела пальцем по краю бокала. – Вообще-то я толком не знаю, чем он занимается. У него нет времени на стирку, нет времени на уборку, а теперь, похоже, больше нет времени даже на Юхана.

– Постоянно присутствует, но постоянно отсутствует? – саркастически произнесла София.

– Кроме того, я думаю, что у него связь с хозяйкой галереи, – услышала Жанетт собственные слова.

Неужели рассказывать об этом оказалось так легко, потому что София психолог?

– Чтобы ощущать надежность, вероятно, необходимо также, чтобы тебя видели? – София отпила глоток вина. – Между тем это основной недостаток в большинстве человеческих взаимоотношений. Люди перестают видеть друг друга, ценить то, что делает другой, поскольку единственным достойным внимания путем является собственный путь. На первом плане всегда оказываются собственные интересы. Это отнюдь не странно, хоть и печально. Я виню в этом индивидуализм. Он превратился в некую религию. На самом деле чертовски странно, что в мире, полном войн и страданий, люди пренебрегают надежностью и верностью. Надо быть сильным, но непременно в одиночку, иначе ты по определению слабак. Колоссальный идиотский парадокс!

Жанетт видела, что в Софии произошла какая-то перемена – ее голос стал ниже и тверже, и не совсем понимала причину такого внезапного изменения настроения.

– Извини, я не хотела тебя разволновать.

– Ничего страшного, просто я на собственном опыте испытала, каково это, когда тебя принимают как данность. – София встала. – Ладно, как ты смотришь на то, чтобы немного поесть?

– С удовольствием, иначе вино может ударить в голову.

Жанетт с беспокойством проводила Софию взглядом, когда та поднялась и пошла на кухню. Обратно она вернулась с подносом в руках и поставила его на стол.

– Прошу прощения, – извинилась она. – Говорить ведь собиралась ты, я только хочу сказать, что иногда мне очень надоедают люди, не понимающие, какую причиняют друг другу боль лишь тем, что сближаются с кем-то другим.

Жанетт еще отчетливее уловила, насколько более глубоким и менее мелодичным стал голос Софии. Она поняла, что разбередила глубокую рану.

– Я считаю, – поспешно продолжила София, – раз тебе хочется кайфа, если нужны сильные ощущения и адреналин, поезжай в Африку и сделай что-нибудь полезное. Так нет, вместо этого они прыгают с парашютом, или лезут на гору, или обманывают жену, или предают ту, которой обещали поддержку, и смеются, когда она падает, лишившись опоры.

София расставила тарелки и села. Они принялись накладывать себе еду.

Жанетт чувствовала, что причинила боль, и хотела смягчить последствия, но поняла, что забыла, как это делается, если вообще когда-нибудь знала. Она сунула в рот немного салата-пасты.

– Думаю, я понимаю, что ты имеешь в виду, – осторожно начала она чуть позже, – но ты действительно считаешь, что все дело в примитивной погоне за сильными ощущениями? В самой по себе перемене ведь нет ничего плохого, иногда пуститься в свободное плавание бывает невредно.

– Безусловно, но человек должен играть в открытую и стараться не ранить больше необходимого.

София вновь обрела нормальный голос и тоже взялась за еду.

Некоторое время они ели молча. Жанетт заметила, что София успокоилась.

– Конечно, все не так просто, – сказала она немного погодя, пытаясь подстроиться к рассуждениям Софии. – Оке хороший муж. Он добр ко мне и боготворит Юхана. Правда, он неисправимый романтик, думающий хорошо обо всех и вся, а с полицейскими дело в этом отношении обстоит строго наоборот. Я всегда проявляю подозрительность. В финансовом отношении он ходячая катастрофа, и я не могу перестать рассматривать это как проявление если не злого умысла, то, по крайней мере, полного отсутствия сочувствия.

София наполнила бокалы.

– Ты рассказывала ему о своем восприятии ситуации? Финансовый стресс является одной из самых обычных причин супружеских ссор.

– Разумеется, стычки у нас случаются, правда… не знаю, но иногда мне кажется, будто он не в силах представить себе, что я испытываю, когда не могу оплатить счета и вынуждена звонить родителям, чтобы занять у них денег. Как будто это только моя ответственность.

София посмотрела на нее серьезно.

– Для меня это звучит так, словно ему никогда не требовалось брать ответственность на себя. У него, похоже, всегда имелся кто-то, готовый обо всем для него позаботиться.

Жанетт молча кивнула. Казалось, все встало на свои места.

– Ладно, давай оставим это, – произнесла она, положив руку Софии на плечо. – Мы ведь собирались встретиться для разговора о Самуэле, не так ли?

– Это от нас не уйдет, даже если сегодня и не получится.

– Знаешь, – прошептала Жанетт. – Я страшно рада, что встретилась с тобой. Ты мне нравишься.

София пододвинулась поближе и положила руку на колено Жанетт. Когда та посмотрела Софии в глаза, у нее зашумело в голове.

Промелькнула мысль: в этих глазах она, пожалуй, сможет найти все, что когда-либо искала.

Жанетт наклонилась вперед и увидела, что София откликнулась на ее движение. Их губы встретились, нежно и сердечно.

В тот же миг она услышала, как кто-то из соседей вешает картину.

Кто-то вбивал гвоздь.

Оглядываясь назад, можно иногда определить точку отсчета нового времени, хотя в тот момент и казалось, будто один день, как обычно, сменяет другой.

Для Софии Цеттерлунд оно началось после поездки в Нью-Йорк. Потом она взяла больничный и пролежала две недели в постели, размышляя о ситуации как с работой, так и с личной жизнью. С наступлением рождественских праздников мысли о личной жизни стали занимать в ее сознании все больше места.

В первый день после праздников она решает позвонить в налоговое управление, чтобы получить подробные сведения о мужчине, о котором полагала, что знает все.

Для того чтобы выслать ей домой все имеющееся у них о Ларсе Магнусе Петтерссоне, налоговому управлению достаточно персонального идентификационного номера.

Конечно, ей придется несколько дней подождать, но какая, собственно, разница? Ведь факты все время находились у нее перед носом.

Почему она ждала?

Не хотела посмотреть правде в глаза?

Неужели она ничего не понимала?

Когда она спрашивает о Ларсе Петтерссоне в фармакологической фирме, там поначалу не понимают, о ком она говорит, но после настоятельных просьб все-таки соединяют ее с отделом продаж.

Секретарша оказывается очень любезной и делает все, чтобы помочь Софии. После обстоятельных поисков она находит некого Магнуса Петтерссона, но тот уволился более восьми лет назад, проработав очень недолгое время в их немецком офисе в Гамбурге.

Согласно последнему указанному им адресу, он проживает в пригороде Сальтшёбаден.

Улица Польнесвэген.

София кладет трубку, даже не попрощавшись, и достает бумажку, где записала обнаруженный у Лассе в телефоне незнакомый номер. Согласно домашней страничке справочного бюро “Эниро”, абонентом является некая Мия Петтерссон, проживающая в Сальтшёбадене на Польнесвэген. Под ее адресом значится еще один номер – телефон магазина “Цветы Петтерссонов” в пригороде Фисксэтра, и хотя София начинает понимать, что делит своего мужчину с другой, ей хочется верить, что все это не что иное, как колоссальное недоразумение.

Только не Лассе.

Ей кажется, будто она стоит в коридоре, где перед ней одна за другой открываются двери. За долю секунды все двери оказываются открытыми, и она видит, что коридор длиной в бесконечность, а в самом конце просматривается истина.

В тот же миг она все видит, понимает, и все становится предельно ясным. Понимает, почему стоит там, где стоит. Почему Лассе находится там, где находится. Все становится таким отчетливым, и вместе с тем ее охватывает настолько сильное ощущение невероятности, что ей делается трудно дышать.

Значит, Лассе все время имел две полноценных семьи. Одну в Сальтшёбадене, а вторую – с ней, в стокгольмской квартире.

Конечно, ей следовало догадаться намного раньше.

Его мозолистые руки, свидетельствовавшие о физическом труде, хотя он утверждал, что работает в офисе. Большая вилла, вероятно, требует тяжелого труда, и, очевидно, поэтому ему нравилось каждую вторую неделю просто сидеть на диване и смотреть телевизор. Неделя с женой, неделя с ней – должно быть, идеальный расклад.

Она мучается от неуверенности и ревности, замечая, что утратила способность мыслить логически. Неужели только она не понимала, как обстоит дело?

Ей вспоминается их разговор на кухне сразу после возвращения из Нью-Йорка, когда он вдруг, казалось, так перепугался. Может, подумал, что она о чем-то догадалась?

Сразу все становится ясным.

Ему требуется помощь, думает она. Но не от нее.

Она не в силах спасти такого, как он, если спасение вообще возможно.

София встает, идет в кабинет и начинает искать в ящиках письменного стола – в его ящиках. Не потому, что знает, что именно надеется найти, но ведь должно же там быть что-то, способное пролить дополнительный свет на то, кем на самом деле является мужчина, с которым она жила?

Если все так, как она подозревает, то с годами он, вероятно, стал менее осторожен. Ведь обычно так и бывает? Даже существуют личности, которые хотят, чтобы их разоблачили и поэтому сознательно настолько расширяют рамки допустимого, что в конце концов полностью выдают себя.

Под несколькими брошюрами с логотипом фармакологической фирмы она находит конверт из больницы, извлекает из него лист и читает.

Датированное десятью годами раньше направление, из которого следует, что Ларе Магнус Петтерссон получил номерок к урологу для вазэктомии.

Сперва она ничего не понимает, но затем осознает, что Лассе прошел стерилизацию. Десять лет назад.

Значит, все эти годы он не мог дать ей ребенка, о котором она так мечтала. Его слова в Нью-Йорке о том, что он хочет ребенка, были не просто ложью, он знал, что это невозможно.

Слой счищается за слоем, и вскоре не остается уже почти ничего, кроме того, в чем она может быть совершенно уверена.

Что же это?

Что ее зовут София, да, это она знает.

А дальше?

Может ли она полагаться на свои воспоминания? Автоматически – нет. Воспоминания способны с годами меняться и идеализировать или драматизировать события. Она ведь, черт подери, психолог.

У нее такое чувство, будто кто-то стягивает ей грудную клетку веревкой, медленно сжимая все сильнее, и, похоже, она вот-вот потеряет сознание. Опыт общения с пациентами, страдающими паническим неврозом, подсказывает ей, что именно в таком состоянии она сейчас и находится.

Но как бы рационально она на себя ни смотрела, она не в силах отделаться от страха.

Последняя ее мысль, перед тем как в глазах темнеет: я сейчас умру?

В пятницу двадцать восьмого числа она едет в Фисксэтру. Идет дождь со снегом, и термометр на здании по дороге показывает чуть выше нуля.

Она оставляет машину возле лодочной станции и идет в центр пешком. Там она сразу видит маленький цветочный магазин, но сомневается, хватит ли у нее решимости войти. Не потому что думает, будто ей стоит там чего-то опасаться, просто не уверена, как поведет себя, оказавшись лицом к лицу с женщиной, с которой в течение десяти лет делила мужа.

Если та, другая женщина не знает о двойной жизни Лассе, то обвинять ее или призывать к ответу нельзя. Тогда что она, черт возьми, здесь делает?

Что хочет узнать такого, чего бы еще не знала?

Вероятно, ей просто-напросто хочется, чтобы незнакомая женщина обрела конкретное лицо.

Впрочем, стоя в одиночестве на площади, она уже больше ни в чем не уверена. Она колеблется, но понимает, что если вернется домой, не закончив дело, то будет только продолжать терзаться.

Она решительно входит в магазин, но с разочарованием обнаруживает, что за кассой стоит девушка лет двадцати – двадцати пяти.

– Здравствуйте, приятного вам продолжения праздников. – Девушка выходит из-за прилавка и подходит к Софии. – У вас есть какие-то особые пожелания?

София колеблется и уже разворачивается, чтобы уйти, но в этот момент открывается дверь складского помещения, и в магазин выходит красивая темноволосая женщина лет пятидесяти. На груди у нее с левой стороны приколот бейдж с именем “Мия”.

Женщина почти одного роста с Софией, и у нее большие темные глаза. София не может оторвать взгляда от этих двух поразительно похожих женщин.

Мать и дочь.

В молодой женщине ей отчетливо видны черты Лассе. Его чуть скошенный нос.

Овальное лицо.

– Извините, вас интересует что-нибудь особенное? – нарушает странную тишину молодая женщина, и София поворачивается к ней.

– Букет для моего… – София сглатывает. – Для моих родителей. Да, они сегодня отмечают день свадьбы.

Женщина подходит к витрине со срезанными цветами.

– Тогда думаю, вам подойдет букет вот таких.

Пятью минутами позже София заходит в магазинчик по соседству с “Цветами Петтерссонов” и покупает большой стакан кофе и булочку с корицей. Она садится на скамейку, с которой хорошо просматривается площадь, и медленно пьет кофе.

Все вышло совсем не так, как она себе представляла.

Молодая женщина принялась собирать букет, а Мня тем временем вернулась обратно в складское помещение. И на том все. София предполагает, что расплатилась, но не уверена. Вероятно, да, поскольку за ней никто не выбежал. Она помнит звук маленького колокольчика на двери и шорох снега. Кто-то посыпал площадь мелким гравием.

Стакан с кофе обжигает руку, и София приходит в себя. Людей на улице почти не видно, несмотря на то, что это второй будний день после Рождества, и она предполагает, что те, кто не сидит дома, наслаждаясь рождественскими каникулами, отправились в Сити на предновогоднюю распродажу[61].

Букет она кладет на скамейку рядом с собой. В нем красные, розовые и оранжевые розы плотно связаны с лилиями и орхидеями. Она смотрит на бумажку, которую судорожно сжимает в руке.

Чек. Да, она все-таки расплатилась.

Она думает о Лассе, и чем больше думает о нем, тем более нереальным он ей кажется.

София мнет букет и засовывает его в урну рядом со скамейкой. Кофе отправляется туда же – он все равно безвкусный и даже не согревает.

Подступают проклятые слезы, и ей с трудом удается их сдерживать. Она закрывает лицо руками, пытаясь думать о чем-нибудь другом, кроме Лассе и Мни. Но ничего не получается.

Ведь Мня все это время занималась с ним любовью. А девушка – вероятно, дочь Лассе? Его ребенок. От нее же он ребенка не хотел. Всего того, что Лассе имел вместе с Мией, он не хотел иметь с ней – с другой. Она видит собственное мрачное, измученное лицо рядом с улыбающимся лицом Мни.

Ей вспоминается пластинка с Лу Ридом, которую он поставил для нее в гостиничном баре в Нью-Йорке. До нее доходит, что эта пластинка, естественно, имеется в его собрании в Сальтшёбадене и что слушал он ее вместе с Мией.

Она тут же припоминает еще несколько подобных ситуаций. Неуверенность, казавшаяся ей очаровательной чертой его характера, на самом деле является результатом ведения двойной жизни.

София чувствует, что от холодной деревянной скамейки у нее начинает мерзнуть спина. Она запрокидывает голову, словно в попытке не дать слезам вытечь на щеки.

Ей ясно, что с Лассе необходимо порвать. И точка. Никаких мыслей, тягостных раздумий, ничего. Пусть разбирается со своими делами как угодно, для нее он должен умереть. Елавное – решиться, иначе будет только труднее и труднее.

Она не станет устраивать скандалов или кричать, даже пробовать добиваться справедливости. Некоторые вещи необходимо просто вырезать из своей жизни – если хочешь выжить сам. Она уже через это проходила.

Но прежде надо сделать одну вещь, какую бы боль это ни причинило.

Ей необходимо увидеть их вместе – Лассе, Мию и их дочь.

Она знает, что должна это увидеть, иначе никогда не сможет перестать о них думать. Картина счастливой семьи в сборе будет, вне всякого сомнения, преследовать ее. Надо с ней столкнуться.

В оставшиеся до Нового года дни София Цеттерлунд почти ничего не делает. С Лассе она разговаривает лишь однажды, и разговор продолжается не более полуминуты, в течение которых она, изображая стресс и отчаяние, рассказывает о сложном положении на работе.

Под Новый год, в одиннадцать часов вечера, София садится в машину и едет в Сальтшёбаден. Найти улицу Польнесвэген оказывается очень легко.

Она паркует машину метрах в ста от большого дома и возвращается к подъездной дороге пешком. Перед ней желтая двухэтажная вилла с белыми фронтонными планками и большим ухоженным садом. Слева каменная лестница ведет к выходящей на другую сторону террасе.

Перед навесом стоит машина Лассе.

София огибает гараж и подходит к дому сзади. Под защитой нескольких деревьев она получает прекрасный обзор через большое панорамное окно. Желтый свет распространяет тепло и уют.

Она видит, как Лассе входит в гостиную с бутылкой шампанского, что-то крича вглубь дома.

Из кухни появляется темноволосая красивая женщина из цветочного магазина, в руках у нее поднос с бокалами для шампанского. Из соседней комнаты выходит дочка вместе с парнем, похожим на Лассе.

У него есть еще и сын? Двое детей? Правда, уже взрослых.

Они усаживаются на большой диван, Лассе наливает им шампанского, и они, улыбаясь, поднимают бокалы.

В течение тридцати минут София стоит как парализованная, наблюдая за этим смехотворным спектаклем.

Реальным и в то же время таким фальшивым.

Она вспоминает, как ей однажды показывали Китайский театр[62]. Названия спектакля она не запомнила, но вид декораций сзади ее совершенно обескуражил.

Со стороны зрительного зала это был бар или ресторан, а за окном – море и солнечный закат. Потертая мебель и звуковые эффекты – крики чаек и плеск волн, все выглядело подлинным.

Когда же она потом зашла за кулисы, все стало таким жалким. Интерьер оказался построенным из ДСП и держался на месте при помощи серебристого скотча и зажимов. Повсюду валялись мотки проводов от создававших иллюзию заката ламп и усилителей со звуковыми эффектами.

Контраст с теплой комнатой, которую она видела из зала, был так велик, что она почувствовала себя почти обманутой.

Сейчас она наблюдала такую же сцену. Привлекательную внешне, но фальшивую изнутри.

Перед двенадцатым ударом часов, увидев, как счастливая компания поднимается, чтобы снова поднять бокалы, София вынимает мобильный телефон и набирает его номер. Она видит, как он вздрагивает, и понимает, что телефон у него переключен на режим вибрации.

Он что-то говорит и идет на второй этаж. Ей видно, как в окне зажигается свет, и через несколько секунд у нее звонит телефон.

– Привет, дорогая! С Новым годом! Чем ты занимаешься? – Она слышит, как он напрягается, чтобы создать впечатление страшной занятости. Он же все-таки в офисе, в Германии, и вынужден работать, несмотря на Новый год.

Прежде чем она успевает что-нибудь сказать, ей приходится отодвинуть трубку в сторону и наклониться – ее тошнит прямо в куст.

– Алло, что ты делаешь? Я тебя очень плохо слышу. Можно я перезвоню попозже? Вокруг меня сейчас небольшая суматоха.

Ей слышно, как он открывает кран в раковине, чтобы семья на нижнем этаже не могла разобрать его слов.

Плотина дает трещину, и наружу вырывается поток отвратительного предательства. София не намерена мириться с ролью “второй”.

Она прерывает разговор и идет обратно к машине.

Всю дорогу до дома она плачет, и бьющий по ветровому стеклу дождь со снегом словно бы вторит ее слезам. Она ощущает во рту горький вкус туши для ресниц.

Сведения из налогового управления лишь подтвердят то, что ей уже известно.

Заполнят несколько пробелов. Польнесвэген. Детали.

Его отсутствие и его холодность.

Ц,веты, которые не покупались в аэропорту, а брались в магазине “Ц, веты Петтерссонов”, в Фисксэтре.

Жена и двое взрослых детей.

В течение десяти лет она играла в мяч сама с собой, а когда думала, что он тоже участвует и сделает ответный пас, он просто стоял, вытянув руки по швам.

“Как ты думаешь, Лассе, не позволить ли нам себе летом четырехнедельный отпуск и не снять ли домик в Италии?” “Послушай, Лассе, что бы ты сказал, если бы я перестала принимать противозачаточные таблетки?”

“Не пришло ли нам время переехать за город?”

“Я подумала…”

“Мне бы хотелось…”

Десять лет предложений и идей, когда она раскрывала свои чувства и мечты. Столько же лет колебаний и отговорок.

“Даже не знаю…”

“Сейчас на работе так много дел…”

“Мне необходимо уехать…”

“В данный момент нет, но скоро…”

Ее желание иметь ребенка было только ее желанием. Не его. У него ведь уже есть двое, и больше ему не надо. Ее желание обзавестись домом было только ее желанием. Не его. У него ведь один дом уже есть, и больше ему не требуется.

Одним неторопливым махом он лишает ее всего.

Она ощущает полную апатию. Часами бесцельно ездит на машине и возвращается к действительности, только когда зажигается лампочка, сигнализирующая о том, что у нее заканчивается бензин. Она останавливается и заглушает мотор.

Все, что еще несколько дней назад было правдой и реальностью, оказалось иллюзией, наваждением.

Что же ей делать? Пассивно наблюдать, как разваливают ее жизнь?

Мимо с гудением проносится грузовик, всего сантиметрах в десяти, и она включает аварийный сигнал. Если уж умирать, то пусть это хотя бы произойдет красиво, а не в сточной канаве промышленного района Вестберга.

Виктория Бергман, ее новая пациентка, никогда бы не допустила, чтобы с ней обошлись как с чем-то, чем можно попользоваться и выбросить, когда наскучит, думает она.

Хотя они пока встречались не так много раз, София поняла, что Виктория обладает силой, о какой она сама может только мечтать. Виктория, несмотря ни на что, выжила и научилась использовать свой опыт.

Поддавшись внезапному порыву, София решает позвонить Виктории. В телефоне она видит пропущенное сообщение от Лассе: “Дорогая. Я вылетаю домой. Нам надо поговорить”. Она закрывает сообщение, набирает номер Виктории и ждет сигналов соединения. К ее разочарованию, телефон занят. Сообразив, что собиралась сделать, София смеется. Виктория Бергман? Ведь это Виктория является ее пациенткой, а не наоборот.

Она думает о сообщении Лассе. Домой? Что он считает домом? И потом, самолет? Ведь он просто приедет на машине из Сальтшёбадена, и ничего больше. Возможно, он догадывается, что она все знает. Что-то же должно было заставить его вот так, очертя голову, покинуть свою настоящую семью. Ведь все-таки новогодняя ночь.

Без всякого предупреждения вновь подступает тошнота, и София едва успевает распахнуть дверцу машины, чтобы ее вырвало в серое снежное месиво.

Она заводит машину, включает на полную мощность подогрев и едет в сторону Ошты, спускается в туннель и продолжает путь к Хаммарбю Шёстад.

На бензоколонке “Статойл” она останавливается, чтобы заправиться, и, покончив с этим, заходит в магазинчик. Она бродит между полками, размышляя, куда бы ей податься, и проклинает себя за то, что позволила до такой степени себя изолировать, что сейчас она до смешного одинока.

Оказавшись перед кассой, она смотрит в корзинку и обнаруживает, что взяла дворники, автомобильный ароматизатор и шесть пачек печенья “Балерина”.

Она расплачивается и направляется к выходу, но возле дверей останавливается перед стойкой с дешевыми очками для чтения. Машинально примеряет несколько штук с наименьшим количеством диоптрий. Под конец она находит очки с черной оправой, от которых ее лицо выглядит более узким, строгим и чуть постарше. Увидев, что продавец стоит к ней спиной, София быстро сует очки в карман. Что происходит? Она раньше никогда не воровала.

Когда она снова садится в машину, то достает мобильный телефон, находит последнее сообщение от Лассе и нажимает на “Ответить”.

“О’кей. До встречи дома. Если меня не будет, подожди”.

Потом она едет в Сити, оставляет машину на подземной стоянке на улице Утофа Пальме и с помощью кредитной карты оплачивает парковку в течение суток.

Этого будет вполне достаточно.

Чек она, однако, не кладет на приборный щиток, а засовывает в бумажник.

Уже наступило новогоднее утро, часы показывают половину шестого. Дойдя до Центрального вокзала, она заходит в зал отправления и останавливается перед большим табло с расписанием поездов. Вестерос, Гётеборг, Сундсвалль, Упсала и так далее. Она идет к билетным автоматам, снова достает банковскую карточку и покупает билет до Гётеборга и обратно на поезд, отправляющийся в восемь часов.

Она покупает в киоске две пачки сигарет, а потом в ожидании поезда садится в кафе.

“Гётеборг?” – думает она.

Внезапно до нее доходит, что она собирается сделать.