Дорога к Марсу Громов Александр

19

Игра с тенью

Алексей Калугин

Тогда как раз сломалась беговая дорожка. А двигатели были уже отключены, следствием чего стала невесомость. В невесомости потерять спортивную форму – как нечего делать. Поэтому Жобан начал бегать по коридорам. На самом деле он, конечно же, не бегал, а перемещался, как и все, перехватывая поручни. Тренировались при этом не ноги, а руки. Но психологический эффект все равно присутствовал – Жобану казалось, что он занимается бегом. А без этого Жан-Пьер чувствовал, как буквально с каждой секундой мышцы его слабеют, кожа становится дряблой, и он превращается в обрюзгшего толстяка. Вы только представьте себе француза-толстяка! Толстый американец – куда ни шло. Но толстый француз – это даже не отвратительное, а жалкое зрелище. Поэтому Жан-Пьер тренировался, не покладая рук, воображая при этом, что тренирует ноги.

Для занятий спортом Жобан выбрал самый длинный коридор корабля. Поскольку бегать по кругу было невозможно, он бегал по дуге. Жан-Пьер начинал свой забег от люка, ведущего в холодильную камеру, двигался вдоль левого борта, добирался до командного отсека и снова возвращался к холодильной камере, но уже по правому борту. В конце коридора, тянувшегося по правому борту, находился тупик. Здесь Жобану приходилось поворачивать назад. Коридор проходил через три отсека, потому Жобан дважды должен был нырять в люки. Во время движения Жан-Пьер считал, сколько раз он перехватывает руками поручень. И всякий раз оказывалось, что для того, чтобы пройти весь коридор по левому борту, ему нужно перехватить поручень на два раза больше, чем когда он двигался по правому борту. Сей факт был необъясним. Как и многое другое из того, что происходило на борту «Ареса». Поэтому Жан-Пьер, что называется, не брал в голову.

Двигаясь в направлении тупика, Жобан подплыл ко второй межотсековой переборке, взялся за края люка и – замер.

Первой мыслью было: что вообще это такое?

И – как это называется?

То, что видел Жобан, в самом деле было похоже на плотную густую тень высокого широкоплечего человека. Только это была неправильная тень. Потому что она не лежала на стене, а висела в воздухе примерно в полуметре от переборки.

Самое удивительное, что Жан-Пьер не почувствовал ни малейшего страха.

Удивление – да.

Недоумение – конечно.

Растерянность – в полной мере.

Но никакого страха.

И еще – он ни на секунду не усомнился в реальности происходящего. Хотя и не мог найти ему объяснение.

Взгляд Жобана скользнул по серой коробочке интеркома, закрепленной возле переборки. Мелькнула мысль: а не связаться ли с командным отсеком? Доложить командиру – пусть он во всем разбирается. А то ведь потом никто не поверит в то, что это на самом деле было. Тень исчезнет, и не останется никаких доказательств реальности случившегося.

Жан-Пьер уже было протянул руку к интеркому, как вдруг тень переместилась и стала ближе к нему.

Она именно перемещалась, а не шла. Жобан это очень хорошо видел. В какой-то момент тень как будто подернулась рябью. Очертания ее сделались нечеткими, как бы смазанными. Она вдруг исчезла, но в тот же самый миг возникла в другом месте.

Тень знала о существовании Жобана?

Она видела его?

Или как-то иначе ощущала его присутствие?

Жан-Пьер тихонько оттолкнулся кончиками пальцев от краев люка и медленно вплыл в заканчивающуюся тупиком часть коридора.

Тень снова переместилась ближе к человеку.

Так они медленно, понемногу двигались навстречу друг другу. До тех пор, пока разделявшее их расстояние не сократилось до двух шагов. Как ни странно, даже в невесомости шаг оставался для человека наиболее привычной и удобной мерой длины.

Теперь, находясь рядом с тенью, Жан-Пьер мог убедиться в том, что у нее действительно не было объема. Хотя бы того, что у бумажного листа. То есть ее вроде бы как и вовсе не существовало.

Вот так.

У Жобана возникло искушение протянуть руку и коснуться тени.

Что тогда случится?

Тень рассеется и исчезнет?

А может быть, рука пройдет сквозь тень, не встретив никакой преграды?

Или же, наоборот, во что-то упрется?

Но Жан-Пьер знал, что этого делать нельзя. Ни в коем случае.

Знал?

Откуда он это мог знать?

Жобан почувствовал странное волнение. Оно было похоже на чувство, возникающее, когда ты стоишь на краю пропасти и осторожно заглядываешь вниз. Но это был не страх пред бездной, а что-то сродни искушению сделать шаг в пустоту. На самом деле ты, конечно же, понимаешь, что никогда этого не сделаешь, но почему-то всегда, стоя на краю, мысленно спрашиваешь себя: а смог бы?

– Кто ты? – спросил Жобан.

Тень ничего не ответила.

– Меня зовут Жан-Пьер Жобан.

Тень оставалась безмолвной и неподвижной.

– Так мы можем долго стоять и смотреть друг на друга, – усмехнулся Жан-Пьер. – Вот только какой в этом смысл? Не подскажешь?

Тень подняла руки и сделала движение, как будто развернула скатанный в рулон большой лист бумаги.

И в тот же миг в воздухе между ними повисла золотистая решетка. Ровные прозрачные квадраты, размером чуть больше стандартной клетки шахматной доски. Размер – десять на десять. По периметру ряды клеток были заполнены золотистыми светящимися значками, похожими на иероглифы. Или – на пиктограммы. Но не имеющими ничего общего ни с теми, ни с другими.

Тень протянула левую руку, и рядом с рассеченным на квадраты полем возник круг с небольшими бледно-розовыми дисками внутри.

Тень коснулась одного из дисков пальцем и перетащила его на расчерченное поле. Как только она поставила диск на клетку и убрала руку, диск вспыхнул ярко-зеленым огнем. Поле тотчас же раздвинулось, стало больше на одну клетку, как по вертикали, так и по горизонтали. А диск раздвоился. Один остался на прежнем месте, другой вернулся в круг и снова стал бледно-розовым, как и остальные.

Жан-Пьер ждал, что произойдет дальше.

Но тень оставалась неподвижной.

Это игра! – не догадался, а понял вдруг Жан-Пьер. И он должен сделать следующий ход!

Но вместе с этим Жобан понял, что это очень важная игра. Или даже не совсем игра. А может быть, и вовсе не игра. Хотя выглядит, как игра…

Тут он запутался.

Вернее, запутался не он.

Тень не могла объяснить человеку, что собой представляет то, чем она предлагала ему заняться.

Быть может, в человеческом сознании не было нужных для этого понятий и образов. А может быть, для того, чтобы понять, нужно было сначала сыграть.

Как ни странно, правила игры, вернее, самые общие ее принципы Жобан понял без труда. Особенность игры заключалась не в противоборстве, а в сотрудничестве игроков. Только вместе они могли выиграть либо проиграть.

Символы, украшавшие крайние горизонтали, обозначали те или иные эмоциональные состояния людей: страх, ненависть, любовь… Знаки же, расположенные на вертикалях, соответствовали определенным действиям, которые человек мог совершать. Когда игрок ставил розовый диск на пересечение горизонтали и вертикали, он таким образом соотносил действие с эмоциями.

Для пробы Жобан коснулся пальцем одного из розовых дисков. Он не почувствовал прикосновения, но диск будто прилип к кончику пальца. Жан-Пьер перетащил диск на игровое поле и прижал к первому попавшемуся квадрату. Диск сделался темно-фиолетовым и исчез. А игровое поле приняло первоначальный размер.

Жобан почувствовал, что тень недовольна.

Да он и сам понял, что сморозил глупость. Если это игра, то, само собой разумеется, далеко не каждый ход должен приносить удачу. Значит, прежде чем поставить фишку на ту или иную клетку, нужно сделать правильный выбор. А это было непросто. Жан-Пьер догадывался, что означают символы, расположенные по краям игрового поля. Точнее, чувствовал заложенный в них смысл. Однако же сложность заключалась в том, что, как понял Жобан, правильных или неправильных ходов в этой странной игре в принципе не существовало. Одно и то же действие можно было соотнести с десятком эмоциональных состояний. И, соответственно, наоборот – одна эмоция подразумевала возможность десяти разных действий. Какое из них окажется правильным, во многом зависело от игрока. От того, какую комбинацию он собирался разыграть. Первую фишку можно было поставить куда угодно. Но ход Жобана оказался неверным. Потому что он сделал его бездумно, не преследуя никакой определенной цели.

Тем временем тень сделала новый ход. И игровое поле вновь раздвинулось, а в копилку игроков добавилась еще одна фишка.

Жан-Пьер тоже подцепил пальцем розовый диск. Но на этот раз прежде, чем поставить его на поле, Жобан сосредоточился на том, что он сам в данный момент чувствовал.

Напряженность. Сосредоточенность. Азарт. И, конечно же, безумный интерес к тому, что происходило.

Для начала этого было достаточно.

Жан-Пьер передвинул фишку на выбранную клетку и оставил ее там.

Фишка раздвоилась, а игровое поле стало больше.

Игра пошла.

Человек и тень по очереди делали ходы. Поле становилось больше, и, соответственно, возрастало число возможных ходов и комбинаций. Но игра делалась все труднее, потому что приходилось принимать в расчет и уже выставленные на поле фишки: их взаиморасположение также влияло на то, удачным или нет окажется очередной ход. Все чаще выставленные Жобаном фишки «сгорали». Да и у его партнера случались неудачи.

Игра требовала максимальной сосредоточенности и самоотдачи. Игра захватила Жобана. Он погрузился в нее полностью, всем своим бытием и сознанием. Он будто сросся с ней – если не телом, то душой. Настолько, что Жобан не смог бы точно сказать, сколько времени заняла игра. Час? Или день?

Только когда его палец подцепил последнюю розовую фишку, Жан-Пьер понял, что игра близится к концу.

Глядя на испещренное зелеными отметинами игровое поле, почти перекрывшее коридор, Жан-Пьер надолго задумался. От его хода зависело сейчас очень многое, если не все. Если он поставит фишку не туда, куда следует, игра будет окончена. Правильный же ход даст тени еще одну фишку. И так будет продолжаться до тех пор, пока кто-то из них не ошибется.

Вот оно что! – понял вдруг Жобан. Нельзя потерять последнюю фишку! Нельзя, чтобы они оба проиграли!

Он снова внимательно осмотрел поле.

Но на какой бы клетке ни останавливал взгляд Жобан, у него не возникало уверенности в том, что это будет правильное решение. Наоборот, чем дольше он выбирал, тем больше становилась растущая в нем неуверенность. И это было плохо. Чертовски плохо.

Чувствуя, что нервы начинают сдавать, Жан-Пьер решил положить конец неопределенной ситуации.

В конце концов, это была всего лишь игра!

Игра – и только!

И Жан-Пьер ткнул фишку на первую же свободную клетку.

На секунду ему показалось, что он принял правильное решение.

Но в тот же миг фишка вспыхнула фиолетовым пламенем и исчезла.

Следом за ней исчезло и игровое поле.

А затем – и сама тень.

Как будто ее и не было.

Как будто все это – тень, игровое поле с золотистыми значками, розовые фишки – только привиделось Жобану.

Жан-Пьер закончил свой рассказ.

В кают-компании повисла гнетущая тишина.

– Приехали, – первым нарушил молчание Булл.

– Приплыли, – уточнил Пичеррили.

– Прилетели, – внес окончательную ясность Аникеев. – И почему ты не рассказал об этом раньше?

– Я боялся, что вы примете меня за сумасшедшего, – объяснил Жобан. – Доказательств-то у меня не было. К тому же о тени мне просто нечего сказать.

– Но ты же с ней разговаривал?

– Ну, по сути, так оно и было, – кивнул Жан-Пьер. – Хотя тень не произнесла ни слова. Сама игра была похожа на диалог. Очень плотный, информативный и напряженный обмен мнениями. По ходу игры мы узнали друг о друге больше, чем если бы болтали, не умолкая.

– И тебе нечего сказать об этой тени?

Жобан на секунду-другую задумался.

– Нечего.

– В каком смысле?

– Это не передать словами.

– Тогда зачем ты вообще о ней вспомнил?

– Я думаю, она вернется.

– Чтобы еще раз сыграть?

– Да.

Аникеев только головой покачал.

У него не было никаких оснований не верить Жобану. Но и поверить в то, о чем рассказал француз, было непросто.

– Ребята! – подал вдруг голос Гивенс, находившийся возле приборной консоли. – Вы мне не поверите!

– Да ну! – усмехнулся Булл. – Я уже во все что угодно готов поверить! Что там? К нам пристыковалась летающая тарелка?

– Китайцы исчезли.

20

Речной мир

Игорь Минаков

– Откуда информация? – спросил Аникеев.

– От наших коллег из ЕКА, – ответил Гивенс. – Жан-Пьер, подтвердите.

– Подтверждаю, – откликнулся Жобан. – Extra-Ecliptic Satellite позволяют нам не только поддерживать связь с китайским экипажем, но и отслеживать параметры его корабля. Скорость и относительное расстояние.

– Извольте полюбоваться! – Гивенс широким жестом указал на приборную консоль. – EES прекратили передачу параметров «Лодки Тысячелетий».

– Оба? – поинтересовался Булл. – А сами они как?

– В том-то и фокус, – подтвердил Гивенс. – Я сначала подумал, что китайские товарищи опять в молчанку играют. Потом решил, что-то случилось со спутниками, но, как видите, свою телеметрию они передают исправно…

Аникеев перебрался к управлению, дабы лично убедиться, что коллеги не шутят. Какие там шутки. «Товарищи» из Поднебесной сколько угодно могли таиться от соперников, благо непосредственно с «Ареса» их наблюдать нельзя, но не от спутников, «подвешенных» над плоскостью эклиптики. И если верить этой парочке, «Лодка Тысячелетий» сгинула, как будто и не было ее вовсе.

Аникеев повернулся к экипажу. В глазах космонавтов был только один вопрос. И командир понимал – какой. После рассказа Жобана об игре с призраком внезапное и необъяснимое исчезновение лидера гонки не могло не произвести гнетущего впечатления. Сам Аникеев ощутил себя куклой в руках неведомых, но, несомненно, могущественных сил. Гадкое, надо сказать, ощущение.

– Что, по-вашему, случилось с «Лодкой»? – спросил командир. – Годятся любые, даже самые безумные версии.

Раздвигая острым носом упругие красноватые стебли, лодка медленно пробиралась вдоль протоки. Течение в этом рукаве реки было совсем слабым, пришлось попотеть, работая единственным веслом. Благо сбиться с дороги нельзя. Достаточно оглянуться, чтобы увидеть над пышными султанами «камыша» исполинский вулканический конус. Нужно было плыть так, чтобы он всегда оставался за спиной.

Вулкан дымил, будто старый курильщик. Вернее, будто сотни старых курильщиков. Новые очаги возникали чуть ли не каждый день. Облако дыма, вулканической серы и пепла расползалось неряшливой кляксой по небу, превращая день в сумерки, а ночь – в жаркий погреб, озаряемый лишь огнистыми просверками лавы. Вся почва на много квадратных километров окрест прогревалась вулканическим теплом, а вырывавшиеся тут и там гейзеры увлажняли ее.

Впрочем, увлажняли – не то слово. Вулкан породил реку. Точнее, обширную систему рек, целую речную страну, состоящую из множества мелководных русел. Широкими протоками уходили они на великую северную равнину, сливаясь в небольшие озера – эмбрионы грядущего океана. Жаль, что речная страна была почти необитаемой. Если не считать багряных зарослей «камыша» да крохотных созданий, то ли рачков, то ли моллюсков, снующих под водой между стеблями.

И… людей.

Непонятно, каким образом, но однажды здесь появились люди. Ведь кто-то же построил тот причал из грубо обтесанного камня, ввинтил в причальную стенку металлические кольца и привязал к каждому по лодке? Причал был длинный. Лодок вдоль него много. Карташов попытался сосчитать, но быстро сбился со счета. Да и не хотелось астробиологу марсианской экспедиции надолго застревать на этом безлюдном причале. Лодки здесь неспроста – это приглашение. Отвязывай любую и плыви. Вон и весло на корме.

Странно, что вопроса «куда плыть?» у Карташова не возникало. Едва он сошел с причала в лодку, появилась уверенность, что двигаться нужно на северо-запад, с таким расчетом, чтобы глухо бормочущий, дымящий вулкан все время оставался за спиной. Добиться этого было нетрудно. Такая громадина еще не скоро скроется за горизонтом. Хотя горизонт здесь – тренированный глаз космонавта сразу заметил это – был гораздо ближе, чем на Земле. Да и сила тяжести – меньше. Примерно раза в три…

«Удивительно, – думал Карташов, подгребая веслом то справа, то слева, – удивительно, что и в загробном мире я подмечаю такие, казалось бы, несущественные подробности. Какая, собственно, разница, как близко в раю горизонт и какая в нем сила тяжести? Хотя кто сказал, что это обязательно рай? Вулканы, они, скорее, по другому ведомству…»

А еще странно, что в раю хотелось есть и пить. Карташов быстро решил эту проблему. Вода в реке была чуть солоноватой, но чистой. А ракомоллюски оказались вполне съедобны. Они даже приятно похрустывали на зубах.

Сытость – источник благодушия. Сытому Карташову даже однообразный пейзаж стал казаться милым. Мысли текли лениво, как и чудная река, по которой он не столько плыл, сколько пробирался. Глаза подмечали мелкие детали, мозг сопоставлял, картинка вырисовывалась.

Удивительный загробный мир. Живой, плотный. Реальный. Как реальны усталость, и голод, и мозоли на ладонях от рукоятки весла. Но… не существующий. Причем не существующий вовсе не в том смысле, в каком не существует потусторонний мир. Этот мир мог бы существовать. И, видимо, когда-то существовал…

Чем дольше размышлял Карташов, тем сильнее крепла в нем уверенность, что он знает, в какой именно мир попал после смерти…

А после ли? Ведь он прекрасно помнит пламенный океан такого близкого Солнца. Его чудовищный жар, которому нипочем миллионы километров безвоздушного пространства, тем более – жалкая оболочка скафандра. Карташов хорошо помнил и ощущение соприкосновения с этим жаром. Будто гигантская собака облизала его раскаленным языком, заживо сдирая кожу. Да что там кожу – саму жизнь.

Как биолог, Карташов понимал, что получил смертельную дозу. И что скорее всего он умрет. Но пока он жив. Он в коме, лежит в медотсеке корабля. И одновременно плывет по реке, заросшей красным камышом. Как это стало возможным? Бог весть. Или, может быть, не Бог, а инопланетный разум?..

По ночам Карташов чаще всего спал. Если удавалось наткнуться на какой-нибудь островок – на суше. А нет, прямо в лодке. Правда, в лодке спалось плохо. Тогда он наблюдал за небом. Изредка ветры относили облако вулканического пепла в сторону, и становились видны звезды. Карташов радовался узнаваемому рисунку созвездий. Видел он и голубую звездочку, заставляющую тревожно и радостно биться сердце.

Приметив ее, Карташов утратил было всяческие сомнения относительно своего местонахождения. Наблюдал он и другие космические объекты, вроде бы подтверждающие его гипотезу. По ночам в небе проносились две небольшие, но юркие звезды. Одна была поярче, другая потусклее. Не звезды даже, а крохотные луны. Впору было кричать «Эврика!» Если бы…

Если бы однажды не появилась третья луна. Она была самая тусклая и двигалась быстрее своих товарок. Но не в этом была ее особенность. А в том, что в отличие от них «третья луна» огибала приютивший Карташова мир не по экваториальной, а по полярной орбите!

И все-таки Карташов с полным правом воскликнул: «СПИТЕ, СОНИ? ТАК И МАРС ПРОСПИТЕ! А НУ-КА, ПОДЪЕМ!» – когда однажды утром наткнулся на большой остров, на берегу которого безмятежно дрыхли его товарищи. Члены экипажа космического корабля «Арес».

Как и опасался Аникеев, никаких более-менее здравых версий не родилось. Внезапный взрыв ядерного реактора? С чего бы он должен взорваться? Столкновение с метеоритом? Тоже не вариант: EES отследили бы. Да и не в этом дело, за полетом межпланетников наблюдали тысячи людей: радиотелескопы на Земле и Луне, орбитальные системы сопровождения и прочая. Случись катастрофа, сейчас бы такой шум поднялся, что хоть святых выноси.

Кстати…

Командир обвел просветлевшим взглядом экипаж.

– Е-мое, парни, – пробормотал он. – Прошел как минимум час после исчезновения «Лодки», а Земля до сих пор не отреагировала! Как такое может быть?!

– А ведь верно, командир, – сказал Гивенс. – Они там что, все как один спят?!

– Может, Земля тоже пропала? – пошутил Пичеррили.

Неудачно пошутил. По глазам коллег-космонавтов это было отчетливо видно. У Жобана так и вовсе кулаки сжались.

– Надо проверить, – сказал командир. – Джон, вызови ЦУП.

– Королёв или Хьюстон? – уточнил Булл.

– Безразлично, – отмахнулся Аникеев. – Передай им обычные данные. И состояние Карташова. А потом поинтересуйся, как дела у тайконавтов. По исполнении – доложить. Я пока к себе.

Он пробрался в свою каюту. Слишком густо пошли события. Нужно отдохнуть, хотя бы на несколько минут «завести глаза», как говаривал прадед-ветеран…

– Андрей?..

Аникеев с остервенением протер кулаками глаза. Всмотрелся. Перед глазами плыли радужные пятна, но Карташов никуда не исчез. Он стоял всего в двух шагах. Загорелый, улыбающийся. Живой.

«Бороду отпустил, – машинально отметил про себя командир. – А комбинезон мятый. И дырка на правом колене… Боже, о чем я думаю!»

– Жду твоих приказаний, командир, – откликнулся Карташов.

– Где это мы? – спросил Аникеев, озираясь.

Вода. Растения. Гора на горизонте. Дымящаяся. Вулкан?

– На Марсе, командир, – ответил Карташов.

– Да? А как же мы дышим? И опять же – река, камыши…

Карташов улыбнулся виновато, пожал плечами.

– А-а, понятно, – догадался Аникеев. – Это все сон.

– Что-то вроде того, – согласился Карташов. – Тем более что остальные все еще спят.

Он показал на вольготно раскинувшихся на береговом песке космонавтов.

– Вспомнил! – сказал Аникеев. – Я слышал твой голос во сне.

– Ага, – Карташов усмехнулся. – Я пытался вас всех разбудить. А проснулся лишь ты.

– Проснулся во сне, – уточнил Аникеев.

– Неважно, – отозвался Карташов. – Главное, что проснулся. Остальные, видимо, еще не готовы.

– Не готовы к чему?

– Точно не знаю, – сказал Карташов, – но думаю, что к Контакту.

– Да, с этим у нас напряженка, – согласился Аникеев. – Жобан играл в какие-то мудреные галактические шашки с призраком, но так ничего и не понял. Видимо, инопланетяне решили попробовать через тебя.

– Иронизируешь? – сказал Карташов. – Напрасно иронизируешь. Понятно, ты считаешь, что наш разговор происходит лишь во сне. В твоем сне, командир.

– А ты считаешь иначе? – спросил Аникеев.

– Да, – ответил Карташов. – Я прожил тут уже около месяца. И собственным умом дошел, что нахожусь на Марсе. На Марсе далекого прошлого. Я проснулся, как и ты. Только не на этом острове, а на каменном причале, к которому кто-то привязал лодки. Я взял одну и приплыл сюда…

– И что это объясняет? – перебил его Аникеев. – Пока я не узнал ничего, что не знал прежде или не мог бы вообразить.

– Не стану спорить, – проговорил Карташов. – Все это, – он повел рукой, – и в самом деле нетрудно вообразить. Если бы я мог передать тебе свою уверенность, что это не сон…

– Постарайся, – потребовал Аникеев.

– Слушаюсь, командир, – сыронизировал Карташов и, помолчав, продолжил: – Я знаю, что лежу в коме, что жить мне осталось недолго… Жить там, на борту «Ареса». И, вероятнее всего, когда я умру там, то умру и здесь. Ведь это не загробный мир…

– Что же это, по-твоему? – снова перебил его Аникеев.

Он сам не знал почему, но Карташов-Во-Сне раздражал его. Даже больше, чем Карташов-В-Реальности.

– Я ведь уже докладывал, – терпеливо сказал Карташов. – Это Марс, но иной геологической эпохи. Обитаемый Марс. И обитает тут не только местная живность, довольно примитивная, но и люди. Посуди сам, вот лодка… Впрочем, прости, – спохватился он. – Я забыл, что для тебя это не доказательство. Ладно, у меня есть гипотеза, которую ты, пожалуй, сочтешь мистическим бредом.

– Ну?

– Кто-то или что-то вступает с нами в контакт, когда мы находимся в измененном состоянии сознания, – продолжал Карташов. – Ты спишь. Я нахожусь в коме…

– А Жобан?

– Жобан тренировался. А, следовательно, впал в легкий транс. Обычное дело. Транс вызывают любые равномерно повторяющиеся движения.

– Допустим, – буркнул Аникеев. – Что дальше?

– Так вот… Наш партнер по Контакту, кем бы он ни был, подбирает к нам разные ключики. К Жобану – «галактические шашки». К нам – обитаемый Марс. Вероятно, будут и другие…

– Здравая мысль, – сказал Аникеев. – Если я сам дошел до этого, да еще и во сне… Впрочем, ты сказал «к нам»?

– Ну да! – подтвердил Карташов. – Я такой же субъект Контакта, как и ты…

– Но где доказательства?!

Карташов развел руками, всем своим видом говоря: «Вот же упрямец».

– Вот видишь!

Аникееву стало почему-то больно смотреть на растерявшегося астробиолога.

«В самом деле, чего я уперся как баран, – подумал он. – Радоваться должен, что хоть во сне вижу живого и здорового Карташова… Вот оно что… Больная совесть заговорила… Угробил подчиненного…. Да что там подчиненного – друга…»

Чтобы не смотреть в глаза Карташову, он начал разглядывать окрестности. Радуясь красочности и вещественности сновидения. Какой здесь воздух! Не рецеркулированное дерьмо, которым приходится дышать в корабле… А вода! Поспать бы подольше, может, успею еще искупаться? Осточертело это младенческое омовение… А небо!..

– Стоп! – сказал Карташов. – Придумал!

– Что?

– Доказательство!

– Я слушаю.

Аникеев пообещал себе, что не будет больше раздражаться, что бы он там ни наговорил.

– По ночам я несколько раз наблюдал третий спутник, – сказал Карташов. – Не исключено, что искусственный, так как движется он по полярной орбите. Как проснешься, командир, попробуй поискать его.

– Без проблем, – откликнулся Аникеев. – Над Марсом много чего крутится…

– Ты понимаешь, о чем я, – сказал на это Карташов. – Поищи чужой спутник. Ради меня!

– Хорошо, – буркнул Аникеев. – Я попробую…

– Командир!