Югорские мотивы: Сборник рассказов, стихов, публицистических статей Цуприков Иван

На сердце позитива взлет:

В субботу в гости внук придет.

Поспать подольше, но не спится.

Тихонько в дверь внучок стучится.

Открыла. «Это что за чудо?

Данил! Свалился ты откуда?»

На челке – из пластмассы каска,

В руке – резиновая маска,

За детской спинкой – автомат:

«Ну, здравствуй, баба. Я солдат». —

«Малыш! Солдатом быть – достойно.

Теперь я за тебя спокойна». —

«Нам, баб, с тобой не до покоя.

Твоя квартира – поле боя». —

«Воюй, родной! Не будет порки

За ликвидацию уборки».

Свистели пули, пушки били,

Пять деревень освободили,

И вдруг настала тишина —

Видать, закончилась война.

Она закончилась победой —

Как раз к готовому обеду.

Боец немного отдохнул,

Борща тарелку навернул

И тут же за столом уснул.

Уснул – но это не предел,

У парня – умотаться дел:

Покрасить молоко в стакане

Зеленкой в бирюзовый цвет,

Гвоздем дыру пробить в диване,

Залить ковер, порезать плед,

Прийти из городка с занозой,

Разбить горшок с цветущей розой.

Пусть выходной – как на вулкане.

Не жду от внука оправданья,

Вокруг сплошные беспорядки,

Ремень бы в руки – спору нет!

Поцеловал… И взятки гладки:

У внука недостатков нет!

Размышления женщины вдень независимости

Даже в День независимости

Остаемся зависимы мы,

Кто от мужа, кто от босса,

Кто от банковского взноса.

Давят годы, нет погоды,

Уповаем на невзгоды,

Хоть куда мосты мости —

Не придешь к независимости.

Ода роману

На мягком плюшевом диване

Сидит моя подруга Таня,

С душистой сдобой кофе пьет.

Глаза отвел – уже ревет.

Удивлены? Но знайте – это

Не артистический талант.

В руках у Тани фолиант.

Роман с тяжелою судьбой,

Обильно сбрызнутый слезой…

…Буквально через две страницы

Из глаз Танюшкиных струится

Земного счастья благодать.

И вы хотели бы узнать,

Что пишут в книге? В чем стенанья?

Смотри внимательно на Таню.

Коль слезы градом – дело худо.

Смотрите. Ждите. Будет чудо.

Я знаю точно, без ошибки,

Что вновь Танюшкино лицо

В довольной расцветет улыбке.

Конец. Завершено прочтенье,

И закрывается роман

С протяжным вздохом облегченья.

Марфа

Из воспоминаний моей горячо любимой бабушки. К 115-летию со дня рождения.

Посвящаю…

В предгорьях Урала простилается бескрайняя тайга. Зимой она окутана белыми пушистыми снегами. Тишина кругом. Лишь изредка вздрогнет замерзшая ветка от вспорхнувшей таежной птицы да ярко-рыжая лиса пробежит легким шагом в надежде разглядеть в снежном просторе петляющего зайца.

Весной природа оживает, просыпается, набирается буйным цветом, А уж летом и осенью рождается настоящая земная красота! Глядишь – залюбуешься! Главное – не заблудиться в этих бескрайних просторах, не отойти далеко от таежной деревни. Заплутаешь – беда!

Но тот, кто родился здесь, вдохнул воздух тайги с первым криком, – тот Свой! С каждой таежной тропинкой, птицей, зверем – на «ты». Таким и был мой прадед – Евдоким Ефимович. Суровый, таежный мужик. Крепко стоял на ногах. Мог и медведя завалить. Не гляди, что хозяин тайги! Человек – хозяин, ежели голова на месте. И в быту был суров. Такие времена. Что девки, что парни против отца ни слова. Да и прабабушка Таисья мужа побаивалась. Лучше лишний раз смолчать. Не буди лихо, пока тихо. А детей любила нежной материнской любовью, жалела, но мужу перечить не осмеливалась. Может, поэтому никогда битой не была, хотя в других избах мужики баб крепко поколачивали. Прадед хоть и был суров, но рук не распускал – повода не было. Так и жили до поры до времени. Растили детей. Их в семье были шестеро – четыре парня да две девочки.

Отец все больше парней натаскивал, к взрослой жизни готовил, а мать – при девочках, к хозяйству домашнему ближе. Все надо успеть. В то время девичий век короток был. Двадцать – уже перестарок.

Старшей из дочерей была обожаемая мной бабушка – Марфа Евдокимовна. Шел ей в ту пору шестнадцатый год – первая помощница у матери. Девка на выданье…

Сама она об этом еще не задумывалась, какая из нее жена? Не вызрела. Днем по хозяйству занята, вечером коров со стада забрать.

Но природа возьмет свое, куда ни кинь. Бежит к стаду, а глазами ловит взгляд молодого подпаска – нежный, любопытный. Слепой увидит, что горит парень, лицо пылает от незнакомого еще, такого сладкого чувства любви. Да и девчонка всю ночь крутится – нет сна. Сердце стучит в груди гулким молоточком, кажется, весь дом слышит его глухие удары. Прислушалась… Тишина… Только нет-нет – да и грудной материнский вздох. Мать не обманешь. Хоть и не вызывала дочь на тайный разговор (детей держали в строгости), но видела, что мается девка – то к окну, то к зеркалу… Таисья на откровениях не настаивала. Придет время – сама раскроется. Кому, как не матери, душу распахнуть.

Страда на дворе. Об этом ли думать. У мужиков косы в руках как влитые. Трава только охает да укладывается в равные валы. Теперь бы вёдро, хоть с недельку, да легкий ветерок, а там и бабы в подмогу. Сгребут сухое сено, уложат в крепкие зароды. Перезимует скот.

Выходных не было. В свободные дни Евдоким с сыновьями подрядился лес в тайге заготовить на избу приезжему горожанину. Тот был мужик еще не старый, а физический труд противопоказан – легкие слабые. По этой причине пришлось из города уехать. Таежный воздух – он как панацея. Дыши – не надышишься! И бодрит, и лечит. Звали пришлого Иван Григорьевич – умный, образованный, жаль – здоровьем слаб. В городе хороший пост занимал и в деревне не последний человек. Привез он с собой жену – женщину крупную, властную, и сына двадцати четырех лет, еще при родителях – не женатый. Парень неплохой, но щуплый на вид, неказистый. Девчонки на таких не заглядываются.

Бригада мужиков работала хватко, руки знали свое дело. И к уборочной срубленная изба радовала свежей древесиной, пахнущей вязкой тяг/чей смолой.

Наступившие сентябрьские вечера обдувают свежим ветерком, но не холодят. Уборочная – время жаркое! Спина на рубахе мужика колом стоит от соляного пота: «Как потопаешь, так и полопаешь».

Убрали урожай, заполнили амбары – гора с плеч! Вот и передых. Вечера ранние, темные. Все по избам. Каждый за своим занятием. Вечерний гость в доме – редкий случай. На улице хоть глаз выколи. Чего шарахаться? Об электрических фонарях в деревнях не слыхивали. Керосиновой лампой обходились.

В один из таких вечеров Евдоким занялся чинкой валенок на зиму. Шило и дратва поочередно мелькали в его ловких руках. В дверь громко постучали. Собака заскулила – не залаяла, значит – свой!

– Можно? – на пороге стоял сосед.

– Заходи, коль пришел.

Иван Григорьевич снял ватную фуфайку, повесил на гвоздь. Достал из кармана поллитровку. Евдоким оживился: не выбирай дом – выбирай соседа. Евдокиму в этом вопросе повезло. Человек хороший. Как не составить ему компанию, да и вечер пролетит – не заметишь.

– Марфа, принеси что-нибудь на стол, – крикнул он дочери. Марфа проворно выскочила в сени и быстро вернулась, держа в руках каравай черного хлеба да чашку с хрусткими бочковыми огурцами.

– Чего-нибудь еще, тятя?

– Нет, ступай к матери.

Сели, завели нехитрый разговор. У деревенских одна забота – какой хлеб уродился да хватит ли сена до новой травы.

Неожиданно Иван Григорьевич сменил тему.

– Дочка у тебя славная, Евдоким, – шепнул сосед. – Готовая невеста.

Евдоким с интересом посмотрел на проходившую мимо Марфу, будто увидел ее первый раз за долгое время. Деревенские девчата вниманием отца не обласканы, все больше к матери жмутся. «Да, налилась девка, – заметил про себя отец. – Весной еще пигалицей бегала, а к осени налилась». Мать кофточку только к пасхе справила, а в грудях уже узка. Да и удивительного тут мало. Летом какую травинку с грядки не сорви – все витамин, да и молока вдоволь. Луга нынче сочные, вечером коровы еле вымя домой тащат.

Думы Евдокима прервал вопрос соседа. Видно, задушевная беседа да опустошенная поллитровка придали ему храбрости.

– Евдоким, а как посмотришь, коль сватов в твой дом зашлю? Парень у меня не избалованный, работящий. Двадцать четыре года, а жену в дом не привел. Не нашел еще. А зачем за три моря ходить? От добра добра не ищут.

Евдоким ответил не сразу, задумался. Вроде рановато, но и пересидеть для девки – тоже беда. Женихов в деревне не густо. Вернула память на много лет назад, как привел в дом молодую жену. Той еще и шестнадцати не было. А Марфе уже два месяца миновало как семнадцатый пошел. Может, и прав сосед – пришло время.

Поговорили – порешили. Желания молодых никто не спрашивал – все в родительской власти.

Проводив соседа, Евдоким тяжелым шагом направился в женскую половину избы. Марфа с матерью укладывались на ночь. Младшей дочки не было, уже три дня как она домовничала у бабки, ту нечаянная хворь свалила. Братья богатырским сном спали на широких полатях.

– Кто нужен – тот и здесь! Завтра жди сватов, Марфа. А ты, мать, приготовь, что положено для такого случая.

Таисья обезумевшими глазами смотрела на мужа. Растревоженный материнский инстинкт защитницы, дремавший где-то глубоко внутри, пронзительным криком вырвался наружу.

– В своем ли ты уме, отец? Она же дите еще! Не отдам. Что хошь со мной делай, – и, оттолкнув Евдокима, заслонила дочь. Как будто сейчас, уже в эту минуту ее вырвут из-под надежного материнского крыла.

Евдоким не ожидал такого отпора. И в первый раз за их долгую жизнь вздрогнуло тело Таисьи от тяжелой мужниной руки. Бил не кулаком – по натруженной женской спине бойко заскакали кожаные вожжи, снятые со стены и крепко сжатые в мозолистой ладони. Марфа замерла от отцовского гнева. Даже не заметила, как упругая кожа обожгла сквозь толстую холщовую юбку.

Отец «учил» молча, нашел в себе силы остановить руку, не нанеся очередного удара. Потом сказал – как отрезал:

– Тебе, девка, что отец велит – то закон! А ты, мать, не потачь.

Повесил вожжи на стену и вышел, незлобно прикрыв тяжелую дверь. Сердце его заныло. За что бабу бил? Баба – дура! Но пойти поперек воли позволить не мог. В доме один хозяин.

Всю ночь Марфа не сомкнула глаз, боялась наступления утра. За деревянной заборкой тяжело вздыхала мать, не знала, как остудить горевшую огнем спину. Отец так и не вернулся в дом, остался на ночь в прирубе.

Так хотелось выйти замуж по любви. Чтоб глаза в глаза, душа в душу. Сердце Марфы прикипело к красивому подпаску. Убегом убежать? Мать жалко. Да и куда бежать? О сватовстве милый друг еще не заикался. Молод больно. Так… переглядки одни.

Под утро чуть задремала тревожным, прерывистым сном. Проснулась от монотонного стука топоров. Отец с братьями кололи на дворе дрова и складывали в аккуратную поленницу. Сибирская зима длинная, студеная. Работа спорилась. Братья – как один отточенные крестьянским трудом, погодки, а выглядят точно четверня.

В двенадцать стали накрывать стол к обеду. Марфа свое дело знала. Накормить мужиков – первое требование.

О сватовстве старалась не думать. Мало ли какой разговор по пьяной лавочке.

– Гостей в дом пускаете? – Марфа узнала голос соседа. Опрометью бросилась в другую половину избы. Вскоре вошла мать – в глазах невыплаканные слезы.

Что было дальше, Марфа припоминает с трудом.

Постоянно ловила взгляд матери, искала защиту. Но мать на «отлично» усвоила вчерашний урок. «В доме один хозяин».

Через две недели отгуляли нехитрую деревенскую свадьбу. Погрузили на сани тяжелый кованый сундук с приданым. Мать заботливо собирала его с той поры, как только в семье народилась девочка.

Так у Марфы появился муж, а вместе с ним – свекор и свекровь. А правильнее – свекор и свекровь, а вместе с ними муж. Потому что слово родителей в доме закон – хоть для сына, хоть для невестки, все едино.

Звали мужа Григорием. Конечно, трепетного чувства любви молодая жена к супругу не питала, но и неприязни тоже не было. В чем его вина? Человек он был хоть лицом и статью не завидный, зато мягкий, незлобный. Если вспоминала о нем Марфа, то: «Плохого слова никогда не сказывал и напрасно не обижал».

К дому мужа привыкала с трудом, очень тянуло к матери (тяжело рвалась пуповинная связь). Старалась быть незаметной, глаза без дела не мозолила. Но свекровь со свекром косо на невестку не глядели, и Марфа помаленьку осмелела, перестала остерегаться.

Все шло своим чередом. Отпраздновали Рождество, за ним Крещение. В дни Великого поста Марфа почувствовала недомогание. Вроде тяжелой пищи на столе нет, а с утра тошнота. Пожаловалась мужу. Тот к матери: «Чем помочь?» Свекровь сразу смекнула – помощь тут не требуется. Отяжелела девка. В конце сентября позвали в дом повитуху. Та знала свое дело. Почитай, вся деревенская ребятня через ее руки прошла. Роды были скорыми, нетяжелыми и разрешились появлением первенца – Семушки.

Семен рос пареньком спокойным, толковым. Характером скорее в отца, а лицом – весь в мать. С мужем тоже все ладно. В меру ласков, в меру требователен. На руках не носил, в любви не клялся – не принято было.

Но в глаза мужу посмотрит – все поймет: никто, кроме нее, не нужен. И оттаяла Марфа под мужниным взглядом. Стерпелось – слюбилось. Жить бы да жить. Да объявили всеобщую мобилизацию. Время тяжелое – война. Долгие проводы – лишние слезы. Собрала мужу нехитрый солдатский сидор. Зашлась в слезах свекровь, угрюмо стоял свекор, только желваки гуляли по осунувшимся небритым щекам. В последнее время он сильно сдал. То ли старая болезнь подкосила, то ли недоедание. Не больно сытно жили – война. Главой в доме осталась свекровь. На свекра нет надежды, угасал с каждым днем. Зиму перезимовал, а весной ушел вместе с растаявшим снегом.

Две бабы в доме – не густо. С Семена какой спрос? Как в деревне без мужика? Каждый день ходила Марфа на дорогу мужа встречать. Давила неизвестность. Почитай, год как последняя весточка была.

Ждала и дождалась…

Пришел Григорий с войны глубоким инвалидом. Полгода валялся по больничным койкам после тяжелого ранения. На поправку так и не пошел. Медицина была слабая – не сегодняшние времена. Списали подчистую. Еле до дому добрался. Но Марфа и этому рада. Живой – и ладно. С божьей помощью оправится.

Но и бог не помог. Почти пять месяцев с кровати не поднимался. Вернулась как-то с вечерней дойки, зашла в комнату мужа обиходить, а его бог прибрал. Отмаялся. Стояла у кровати холодного мужа. Думы бежали, обгоняя друг друга. Одна страшнее другой.

В наши времена ее сверстницы только размышляют о замужестве, а она уже вдова с семилетним сыном на руках.

С похорон зашел отец:

– Возвращайся, дочка, в родительский дом. Места всем хватит.

Посмотрела на отца – голова сплошь седая. Не обошла война и его избу. Двух сыновей забрала. Хоть здоровенные были детины, да желторотики еще. Даже смену себе не успели оставить. Только корни в землю пустили, твердо на ноги встали, а ростков не дали. Война подкосила.

Да слыханное ли это дело? Отец на сына, брат на брата – страшнее бойни нет.

Об этом ни писать, ни читать не хочется. А куда денешься? Из песни слов не выбросишь.

Может быть, Марфа и надумала бы вернуться к родителям, да свекровь в двери стеной встала:

– Единственная кровиночка – Семка. Изба новая, места хоть отбавляй. Живите, мне много не надо. Чем могу – помогу, ничем не обижу.

– Успокойтесь, мамонька. Куда мы от вас?

По щеке свекрови скатилась благодарная слеза.

Таежные деревни большими не бывают Двадцать, тридцать дворов – норма. Избы жмутся друг к другу, словно боятся нарушить бескрайний лесной простор. Достаток у всех примерно одинаков. Откуда богатству взяться?

Но встречаются семьи и позажиточнее. Там и крыша повыше, и заимка в тайге имеется. Коль сильных рабочих рук в доме много, то и приход лучше.

У Павла Порошина таких рук хватало. Сам мужик дюжий, да три сына под стать. Овдовел он рано. Парней сам на ноги ставил. Жена была женщина хрупкая, вроде и не деревенская совсем. Но трех мужиков на свет произвела, а вот девкой не разродилась. Два дня мучилась – все напрасно. Не зная заботы матери, к самостоятельности рано привыкаешь. Поэтому двое старших долго холостыми не ходили. Такие женихи нарасхват. Один за другим привели в дом жен. За детьми тоже дело не стало. Младший из братьев, Сергей, был призван на службу. Вернулся – в доме втрое прибыло. Каждый своей семьей. Отец все больше на заимке.

Погулял Сергей недельку, с девками побаловался. Девчонки деревенские скромные, стыдливые. С ними пошутишь – щеки загорятся рябиновым цветом. Невест хватает, хоть сегодня сватов засылай. Но ни одна на сердце не легла. Торопиться некуда. Парень не девка – срок не выйдет. Делу время – потехе час. С утра собрался на заимку к отцу, звал березовые веники ломать.

Парная – великое дело, И усталость дневную снимет, и здоровья придаст. От колодца отошла молодая женщина. Полны ведра воды. «К удаче!» – промелькнуло в голове Сергея. Поравнялись.

– Марфа, ты?

Женщина посмотрела недоуменно. Но потом узнала. Она помнила его еще подростком, но интереса никогда не проявляла. Четырьмя годами моложе был. Какой интерес?

– Здравствуешь, Марфа!

– Здравствуешь, Сергей.

– Как живешь, Марфа? Бабы сказывали, вдовствуешь?

– Вдовствую, да я ли одна.

Сергей не знал, как затянуть разговор. Но Марфа быстро распрощалась. О чем с холостым парнем разговаривать! По деревне слухи как эхо пролетят. Кругом глаза да глазки. Худая слава прилипнет – не отмоешься.

Встретились – разошлись. У Марфы и дум никаких, а парень покой потерял. Ночевать на заимке не остался, в деревню ушел. В деревне утро раннее. Чуть петухи – уже вставать. Пойло скоту готовить.

Марфа тихонько поднялась, вышла из избы. Свекровь с Семкой еще спали. Пять утра – самый сладкий сон.

– Господи! – обомлела Марфа. У калитки стоял Сергей. – Случилось чего?

– Случилось. Я сватать тебя пришел.

– Да что ты? Мало что ли девок необласканных. К ним иди. Я вдова с довеском да свекровью.

– Пустое говоришь, позже зайду, как маменька твоя встанет.

Чего-чего, но не могла подумать Марфа, что свекровь примет сторону Сергея.

– Что тебе, век вековухой вековать? Все жилы себе сорвала, Дом без мужика пустой, да и Семке отец нужен. Хороший Сергей парень, иди за него, обо мне не думай. Григория не поднять. Приму как сына.

Вскоре обвенчались в деревенской церквушке. Собрал Сергей нехитрые пожитки и вошел в мамонькин дом хозяином. (Это был горячо любимый мною дед – Сергей Павлович Порошин.)

В избе с приходом мужика вроде и теплее, и светлее стало. Да и Семка к Сергею будто прилепленный. Как пацану без отца? Отдельный разговор, уж мужицкой работе учиться пора – в сентябре десять годков.

Скоро и свои дети пошли. Раньше семьи не планировали. Сейчас целые институты над этой проблемой работают. А тогда что? Сколько бог давал, столько и рожали. Марфу бог щедростью своей не обошел. Что ни год – то голова. Да не у ней одной. В каждой избе детей как гороху.

Но не беда. Управлялись. Да и мамонька – большое дело. Свекровь внуков любила. Не различала, кто свой, кто чужой. Ну, не без тумаков, конечно, – то свято. Бывало, Семушке еще и больше доставалось – как старшему.

Все бы ничего. Хозяйство вроде неплохое, но настали тридцатые годы. Корову свели в колхоз, большая часть урожая – за налоги. Политика такая. Город кормить надо. И пошел по деревням голод повальный.

Как говорят? Дал бог рот, даст и пищу. Рожать-то рожали. А вот пищей бог не баловал. Мерли дети как мухи. И Марфина семья перед этим горем не устояла. Бывало, уйдет ранним утром в поле, вечером возвращается: «Мамонька, с ребенком-то что?» – «Остыл», – смахнет слезу свекровь. Даже имени дать не успели. Ночь погоревали, к обеду снесли на погост. Ни суда, ни следствия.

К началу Великой Отечественной только четверо и осталось от большой семьи – не густо. Кто от голода, кто от болезней. Не стало и мамоньки. Старший – Семен, военное училище окончил, в Прибалтике службу нес. Второй – Михаил, двадцати двух лет, в городе на учебе. Две девчонки-подростка при родителях.

1941-й – война. Сергея на фронт не взяли. Он в то время на железной дороге работал. Бронь была.

Что говорить? В войну всем несладко.

«Все для фронта, все для Победы».

Сутками работали, держались скопом. Так легче.

Но выдюжили! Победили! Какими потерями? Это другой разговор. Редко в какую избу похоронку не принесли. Марфе с Сергеем похоронки не было. Извещение почтальонша принесла, что пропал Семен без вести на Курской дуге. Всю жизнь в надежде жила. Напрасно. А Михаил, слава богу, живой возвратился.

После войны жизнь, хоть не сразу, начала налаживаться. Сыну Михаилу новую избу срубили. Девки пока при родителях. Сергей стал в город на работу ездить. В завод устроился – кузнецом. Оплата там больше – не деревня. Марфа все по хозяйству. Уже и за пятьдесят перевалило, а вспомнить хорошего мало. Горе одно. Одних детей сколько потеряла. Теперь уж не рожать. На угасание, похоже, пошла. Решила с мужем поделиться.

– Отец! Я уж, видать, отмылась. Третий месяц чистая хожу.

Сергей не разделил тревожного состояния жены. С природой не поспоришь. Ну и Марфа думать забыла. Только через два месяца перекатился в животе живой комочек. «Не может быть!» В жар бросило.

Назавтра – опять. Уже не сомневалась – понесла. Не знала, как сказать мужу. Но шила в мешке не утаишь.

Сергей прижал жену к груди:

– Да что ты, мать, радоваться надо! Не старики еще, вырастим.

Время – как ветер. Летит – не замечаешь. Проводила мужа в ночную смену. Сама на кухне управлялась. Вдруг почувствовала уже давно забытую тягучую боль. Неужели началось?! Надо печь успеть протопить. Всех своих детей Марфа рожала на печи. Это сейчас – в платных оборудованных палатах. Раньше – не так. Боль усиливалась. В горенке спали дочери. Будить их не стала, чтоб не напугать. Полезла на печь. Родила – не пикнула. Перевязала пуповину суровой ниткой, отерла ребенка полотенцем, завернула в тулуп, предусмотрительно оставленный на полатях. И только тогда почувствовала – обессилела. Не заметила, как утро пришло. В дверь постучал вернувшийся со смены Сергей. Марфа всегда сама встречала мужа, а тут сил не хватило.

– Валька! – крикнула старшей дочери, спавшей в горенке. – Валька! Поди отцу отопри.

Заспанная Валька пошла к двери.

– Мама! Кошки где-то пищат, слышишь?

– Не кошки это. Бог маленького дал.

Валька мигом подбежала к матери.

– Девку или парня?

– Сыночка, иди отцу-то открой.

Валька вспомнила, куда шла.

Увидев в двери дочь, отец сразу догадался:

– Че мать-то, родила никак?

– Родила.

– Ну, слава богу!

Так у Марфы и Сергея на шестом десятке появился «заскребыш». Сына назвали Александром, а звали все ласково Шуриком. Как отец сказал, так и было – успели, вырастили.

Но старость встречали одни. Упорхнули дети из родительского гнезда – в город подались. Только младшая Тамара в деревне осталась, телефонисткой на почте работала. Жила отдельно, своим домом. Но обижаться нечего – прибегала к родителям почти каждый день.

Сергей с Марфой хотя в серьезный возраст вошли, но на здоровье не жаловались. Сил на все хватало. Сергей к старости пчелами увлекся. Развел в огороде небольшую пасеку на шесть ульев. Не для выгоды, для занятия. Когда мед качал, вся ребятня с округи собиралась. Своих внуков тоже хватало. Летом все в деревне, к морю ездить моды не было, да и денег тоже. Нальет Сергей большую чашку свежего душистого меда – налетай! Кому в сотах, кому разливной. Не жалко, только в радость.

Но один год случилась неприятность – пчеломатка пропала. Травы налились, липы цветут, а от пчел толку нет. Поспрашивал у местных пасечников – «нету», Подсказали, чтоб за реку в совхоз съездил. Поехал. В совхозе и встретили хорошо, и в просьбе не отказали. Но из-за реки только пчеломатка и приехала. А деда наутро привезли на пароме в грубо струганном сосновом гробу. Сел на том берегу отдохнуть, оказалось, навеки.

Марфа как застыла. Только слезы градом. Народ собрался. Кто ревет, кто организационные вопросы решает. Поминки, машина – все надо продумать. Марфа будто очнулась: «Никакой машины не надо. Только на лошадке, как в старину». Никто спорить не стал.

Назавтра привели к дому лошадь, запряженную в телегу. Накидали сухой соломы, сверху положили деда. Бабушка рядом с гробом села. Остальные следом пошли. Шла я за этой траурной телегой семилетней девчонкой и не понимала всей боли утраты. Больше переживала, что мама сильно плачет. А дедушки все умирают, Что с семилетки взять?

О покойниках – или хорошо, или никак. Но о деде и плохого сказать нечего. Один недостаток – горяч больно был. Кипяток! Но и отходил быстро. А уж если закипит – держись! Любил сдобрить ругань крутым матерком. Марфа на рожон не лезла, только внучат немного стыдилась. «Чего ты матькаешся-то, Сергей, угомонись». А он и того хлеще. Уйдет Марфа от греха подальше, рассердится. Он уж и думать забыл, а она дня два молчит.

Когда не стало деда, редкий вечер о нем не говорила. Я слушала бабушку раскрыв рот. Всякий раз она что-то добавляла в свой рассказ, что-то повторяла, а заканчивала всегда одинаково. Много лет прошло, но помню дословно. Не могу ни одного слова из памяти выбросить, не имею права.

Извините за точную цитату: «Я, Лена, обиды на деда никакой не держу. Утопила ее в той реке, из-за которой он не вернулся. Если сказывает кто про деда худое, не слушай. Золотой он был человек. Вас любил. А уж меня – не то „штоб што“, слово какое грубое, даже „нас…ать“ мне никогда не сказывал», – завершала бабушка.

Я уже знала. На сегодня – все. Время спать.