«Веду бой!» 2012: Вторая Великая Отечественная Вихрев Федор

— Так. Стоп. Мы еще не узнали, кто у нас «везунчик» — ну, тот, о которого Гриша клешню повредил. Да и с «первенцем» можно плотнее поработать насчет того, какой такой Сухов — в смысле, кто у них там радистом трудится. Глядишь, чего и выйдет — до вечера у нас все равно время есть.

— Все это, конечно, хорошо, вот только у меня десятка ПНВ нет, — решил огорчить нас Старый, — так что давайте как-то по-другому с группой прикрытия решать.

— Ну, это даже не вопрос, — выручил нас особист, — дадим, конечно, на благое дело. У нас они есть, только твои-то как, ими хоть раз пользовались?

— Научатся. У вас тут тир есть закрытый?

— Тир? Тира нет. А вот свет на втором подземном этаже выключить можно, так что потренироваться на кошках возможность будет. Ты-то сам как, владеешь?

— Пользовался, было дело.

— Значит, решили. Андрей, мы с тобой и Володей займемся «первенцем», а со вторым пусть опера поработают — в игры с соцзаконностью можно не играть, не тот случай.

— А что там, кстати, с «привлеченными» и Зазой?

— Да ничего. Вечером машина должна подойти из военкомата, мужиков из беженцев забрать — и этих им сдадим, дело им найдут.

— Зазу пока оставьте. Он нам для работы с немцем пригодится. — Гриша явно замыслил что-то недоброе. — Я ему, мля, такое Гуантанамо организую — век будет помнить. Так, коллега, — обратился он к особисту, — а как бы нам тет-а-тет пообщаться?

— Легко, — особист расплылся в улыбке до ушей. Слова о «Гуантанамо», похоже, ему понравились.

До отъезда на операцию решили провести над пленными немцами еще один психологический эксперимент. Взяли их с собой на ужин, который на этот раз был значительно вкуснее, чем завтрак и обед, — видимо, все-таки пошевелились снабженцы — не знаю, наши или белорусские, хотя похоже, что разница постепенно стирается — вроде уже действует объединенное российско-украинско-белорусское командование. Ужин по нашей просьбе в термосах принесли в наш «гостевой домик», туда же привели немцев, с которых даже сняли наручники. Несмотря на их диверсионную подготовку, выходок с их стороны мы не опасались: единственное, что пришлось сделать в процессе подготовки к опыту, убрать из кухни домика микроволновку — ее наличие могло вызывать у «первенца» абсолютно ненужные вопросы. А смысл опыта заключался в том, что ужинали мы в комнате, в которой был телевизор — точнее, не телевизор, а плазменная панель. А по телевизору шли новости, которые немцы, вместе с нами поглощавшие картофельное пюре с гуляшом, внимательно смотрели. О том, что такое телевизионные передачи, «первенец» знал — сказывался все-таки образовательный уровень — но вот то, что они были такого качества, в цвете и со звуком… М-да, немцы были просто потрясены. К нашему удивлению, до «новостей» показывали очередную серию «Братанов» — правда, уже самый конец, ничего нового для пленных там не было — разве что непривычные для них прически части персонажей. А вот новости… Новости были, как говорится, то, что доктор прописал. Ведущая «НТВ» начала выпуск с сообщений собственных корреспондентов с разных участков фронта. Первым показали улыбающегося старшего лейтенанта с жовто-блакитными нарукавными нашивками — этот деятель без особого напряга сжег двадцать восемь немецких танков. Алекс, когда услышал эту цифру, завопил, не сдержавшись, что это пропаганда. Ор продолжался ровно до того момента, пока не показали танк этого старлея — самый банальный «Т-64». Рот Алекса захлопнулся, он нервно сглотнул. Старый, комментируя происходящее, сказал, что старлею вообще-то надо бы дать по башке — на его-то машине — и всего двадцать восемь, правда, возникшее недоразумение тут же разрешила ведущая, сообщившая, что танки у немцев на данном участке фронта просто кончились. Так что Сане пришлось взять свои слова обратно — ну не виноват же старлей, в самом деле, что танков у фрицев оказалось меньше, чем снарядов в боекомплекте. Следующим был сюжет о работе дивизиона белорусских «Буков» — там впечатлений было немного, ибо съемки гаснущих отметок на ИКО под аккомпанемент команд офицера наведения немцам ни о чем не говорили, а взмывающие ракеты, где-то в отдалении что-то поражающие, выглядели, конечно, красиво, но не очень впечатляюще. Зато потом… Потом показали работу Российской армии на Брестском направлении. Сначала пошли кадры, снятые, видимо, с беспилотника — по крайней мере, так было сказано в комментариях. Камера показывала немецкую танковую или моторизованную часть на марше. Немцы бодренько двигались в темноте, соблюдая правила светомаскировки — вот только в инфракрасном диапазоне они были как на ладони. Их было достаточно много — колонна растянулась, наверное, на несколько километров. Следующими пошли кадры, показывающие, как офицер в звании полковника отдает приказ майору — звука не было, но ситуация была понятной. А потом… Потом показали, как на самым наглым образом освещенной юпитерами телевизионщиков площадке задирают вверх свои трубы четыре установки «Смерчей». Огонь они открыли одновременно — немцы, пораженные возможностью видеть ночью, как днем, отложив ложки (вилок как колющих предметов им не дали), прильнули к экрану. Кадры, переданные с беспилотника, — снимала уже обычная камера — явили для них, наверное, ту картину, которая может ждать их армию в том месте, куда она бодро, с барабаном на шее и отправляется, — то есть в аду. Вдоль дороги прокатился огненный шторм — там горело все. На закуску показали кадры, снятые в этом же месте уже поутру, зрелище, надо сказать, не для слабонервных. Немцы встали так же плотно, как и шли, — остовы того, что когда-то было танками, бронетранспортерами и автомашинами, еще дымились, вдоль колонны ходили немцы и подбирали останки погибших в ходе удара. Апофеозом для немцев стало сообщение улыбающейся ведущей о том, что в момент удара колонна находилась в пятидесяти пяти километрах от позиций военнослужащих Н-ской гвардейской артиллерийской бригады. Далее пошли внутренние новости — показали, к примеру, Сергей Адамыча, который, брызгая слюной, рассуждал о неадекватном применении силы и о том, что немецкий народ не несет ответственности за преступления режима, который если и хуже, то совсем ненамного, чем тот, который установлен в нашей стране двуглавым тандемом. Показали Михал Борисыча, шившего рукавицы, сидя под лозунгом «Все для фронта, все для победы» (видать, этот просто не знал, что сказать, — с одной стороны, конечно, кровавая гебня, а с другой — холокост-то никто не отменял). Далее пошли вести с международной арены — тут мы сочли уместным убрать звук, ибо нефиг. Подробности о переносе немцам знать было пока рановато.

— Ну, господа хорошие, как впечатления?

Немцы подавленно молчали.

— Как вы считаете, сколько вермахт сможет продержаться против того, что вы только что видели?

Второй немец — Отто — не выдержал и полез в бутылку:

— Пусть это так, но мы — наступаем, а вы — обороняетесь. И если даже вы станете атаковать — то у нас будет время, за которое в тылу, в генерал-губернаторстве, мы построим мощные оборонительные линии, о которые вы обломаете себе зубы. К тому же я не верю, чтобы того, что мы сейчас увидели, у вас было много — раненые на аэродроме говорили мне, что против них воевали даже старики с охотничьими ружьями. Если вы настолько сильны, как пытаетесь показать, почему у вас воюют старики?

— Так этих раненых из охотничьих ружей подстрелили?

— Нет, — смутился немец, — тот, с которым разговаривал я, — из дивизии «Рейх», его подстрелили ваши пограничники. Но все равно — будь у вас в избытке такого оружия, при ваших людских ресурсах, при численности вашей армии — вы бы ударили первыми, если бы могли. Потому-то фюрер и решил атаковать — чтобы не дать вам возможность всадить нож в спину Германии, нам зачитывали его приказ. А Англия, когда увидит, какого зверя мы пытаемся уничтожить в его берлоге, обязательно станет на нашу сторону — и что вы сможете сделать против английского флота?

— А ну, заткнулись все, — вдруг зашипел Старый, — Игорь, прибавь звук.

Игорь нажал на кнопки пульта (очередные удивленные взгляды немцев), и под кадры, сопровождаемые надписью «прямое включение», Мамонтов взволнованным голосом начал вываливать очередную порцию свежих новостей:

— Наша камера установлена на военном аэродроме неподалеку от города Энгельса. В прямом эфире вы можете видеть то, как самолеты нашей дальней авиации уходят на выполнение первого боевого задания.

Взлет «Белых лебедей» — это, скажу вам, зрелище. Для нас. А уж для немцев…

Далее пошли дневные съемки из Севастополя — по-моему, весь город высыпал на набережные, чтобы встретить возвращающуюся из похода «Москву», «Мираж», несколько других кораблей. Пусковые установки «Москвы» почернели — по объектам в Румынии корабль расстрелял весь боезапас. Над кораблями, приветствуя их, промчались истребители «Су-27», камера успела выхватить украинские опознавательные знаки на их двойных килях.

— Отто, не будь идиотом, неужели ты не видишь — нам, Германии, конец. Даже если только десятая часть из того, что нам показали, правда, у нас нет ничего, что мы могли бы противопоставить этому. Единственная наша надежда — это мир, немедленный мир. Я не знаю, что думает фюрер, и не знаю, дают ли ему правдивую информацию. Если бы я был на его месте — я бы немедленно просил у Сталина мира — на любых условиях.

Отто угрюмо молчал, а Вова извлек заветную фляжку и, посмотрев на Старого, который ему подмигнул, сообщил:

— Мужики! Есть повод! Дед мой нашелся!

— Да ты что?! Где, рассказывай!

— Вы будете смеяться — так же, как и в тот раз. Все так же — мотоцикл, деньги, все один к одному. Саня пообещал — а его друзья помогли — короче, сейчас он в госпитале в Минске. Вот только…

— Володя, понимаю, но давай — потом. — Игорь показал на немцев. Так что сейчас — по пятьдесят, не больше. Для поднятия тонуса.

Разлили по числу присутствующих — немцам тоже досталось. Выпили — Отто и Алекс, на удивление, даже не поперхнулись. Однако — могут, заразы.

— Так, заканчиваем с пьянкой и политинформацией. Кого из них берем с собой?

— Одного, — я показал на Алекса, — второй еще не созрел.

— Тогда мы к Свете, второй раз звонить.

— Погоди. Сань, твои как, готовы?

— Кони пьяны, хлопцы запряжены. ПНВ получены, освоены, группа прикрытия сформирована — кстати, спасибо командиру части — получили автоматы с подствольниками, на всех. «Шайтан-трубы» — две штуки. Короче, вооружены и очень опасны.

— А они с трубами-то — справятся?

— На кафедре, говорят, проходили, даже стреляли летом на полигоне.

Через полчаса опера и Сашина гвардия погрузились в «МАЗ» и, выехав из ворот части, повернули на юг. Мы с Андреем остались ждать их возвращения на базе — места в кунге для нас не нашлось.

Где-то между Нижегородской и Кировской областями. Максим Андреев. Выживальщик

Сначала Рустэм вышел из убежища один. Натянул ОЗК, противогаз и взял в руки дозиметр. Мало ли чего? Не, ну понятно, что ядерной атаки не было этой ночью. Ударная волна даже здесь бы почувствовалась. Но есть вариант и элементарной технологической аварии на заводах Дзержинска.

Дозиметр молчал. Да и мир как-то пока не собирался дохнуть от вредной химии. Сорока вон на ветках трещит себе спокойно, кудловатая собака пробежала, высунув язык, бабка в колодце воду набирает…

Рустэм содрал противогаз с головы и, скинув капюшон ОЗК, шагнул в сторону колодца.

Бабка, обернувшись на шум, судорожно перекрестилась:

— Господи, Рустик, чаво ты пугашь-то так?

— Привет и вам, Евдокия Ивановна! Как живете?

Познакомились они еще тогда, когда Рустэм первый раз приехал в умирающую деревню. Бабкам, конечно, было интересно пообщаться с новым молодым соседом.

— Да что ля жисть, вона каки страсти кругомо-така! — она сердито плюнула на землю.

— А что такое?

— Да нямцы опять налезли, по всему телевиздеру ужо ухи прочистили, чтоб они все чирьями покрылися! А ты што тута?

— Да отпуск у меня, баба Дуся, вот приехал отдохнуть, а тут война! — широко улыбнулся Рустэм.

— Ой, война… — вздохнула в ответ старуха. — Войной начала життя, войной, видать, и кончу. А штоле тебя на войну-то тя не позвали, ли че?

— «Ли че» не позвали, а чо? — в тон бабке ответил Рустэм.

— Вот и батьку мово не звали, дык сам поволокся, да и не приволокся. Поди свидимся скоро, — она вытащила ведро воротом колодца и перелила в свое. Потом бросила в глубь колодца тяжелую цепь и отпустила ворот, едва придерживая его ладонью. Вода глухо плюхнула где-то под землей.

— Баб Дусь, а что еще по телевизору говорят? — уточнил Рустэм.

— Да чо я понимаю, и так ума не было, а по дряхлости так совсема ухрюпился. Хуш так пошли, зырнешь, чо кажут-то.

— Так я тут не один, баб Дусь!

— А сколя вас? — поджала губы старуха.

— Шестеро, — ответил Рустэм.

— На шастяк-то замтрак-от сбарахлю, колы картоху будитя, ли чо?

— Ну и ладушки, баб Дусь! Сейчас я своих позову…

Главное в выживании что? Экономить ресурсы. Есть где пожрать? Значит, есть на чем сэкономить. Каждая лишняя калория увеличивает шансы на выживание. Что консервам в схроне сделается? А бабкина картошка пропадет, если не съесть ее. Кстати, о картошке…

— Баб Дусь! — крикнул Рустэм, хрустя малосольным огурчиком, когда они доедали пареную в русской печке картошку.

— Ась? — откликнулась она, роясь на кухонной полке. Полка та была накрыта чистой, застиранной до дыр занавесочкой, опускавшейся до самого подоконника. Где-то тикали часы. Около теплой печки дрых огромный серый кот.

— Баб Дусь! А картошки у тебя можно купить мешочек-другой?

— Христос с вами, сынки! — удивилась старуха. — Такота берите, жаль мне, чоли? Куды мне деньхи твои? Ну-кось, убери! Я вот вам щас чайку наплесну хорошего — мене тута внука привезла. Цвяточная «Бяседа», надоть, так дам пачку. Ли чо?

— Ли чо! — согласился Рустэм. — Не откажемся, баб Дусь!

Его пихнула в бок Иришка, сидевшая рядом на скамье. Ой. Нет. Не на скамье. На лавке.

А чего пихнула-то? К чему у бабки отбирать пачку какой-то «Беседы», когда на Базе ящик «Гринфилда» разнообразного лежит?

— А то вить автолавка тоть к намака раз в две недели ездиет, вот седня прибарахтается, поди. Дак куплю чаю-то.

Рустэм несколько напрягся. Даже жевать картоху в мундире перестал:

— Сегодня?

— Седня, седня, милок.

— Так, бабуль, а что у нас телевизор-то молчит?

— Ой ты, старая совсем, ума-то лишилося… Чичас, чичас…

Бабка воткнула в розетку вилку, потом достала из тумбочки пульт, так и упакованный в полиэтилен, и сунула его Рустэму:

— Доча с внуками подарила тута, шоб не скучно было…

— Баб Дусь! А сама почему не переехала к ним? — поинтересовался Макс.

— А на кой ляд я им тамака нужна? У меня тута коза, огород, погост опять же в селе. Куды я от мамки-то? Помереть бы уж быстрей… — вздохнула старуха, снова садясь за стол.

— Ну, ты, баб Дусь, чего говоришь-то? — возмутилась Иришка.

— А чавось? Нас тут три старухи да Трофимыч паралезотый. Хто мне могилку вырот, када одна остануся? Вот, поди, Рустик сподобится.

Старуха говорила спокойно, расставляя стаканы по столу. Со смертью она не смирилась. Она к ней привыкла, как привыкают к неизбежному. И от слов ее побежали мурашки по спинам молодежи.

Рустэм защелкал по каналам.

Работал только один — Первый. Остальные…

— Ак ить чо други бывают? — удивилась баба Дуся.

— Эмн… Ну… — впервые не нашелся что ответить Командир Команды.

— То-то! — внезапно подал голос Паша. — Покрытие тут неважнецкое. Так что интернета не будет!

Минут пятнадцать выживальщики жадно впитывали информацию. Та была скупа, кратка и противоречива. Немцы какие-то… Какие-то союзы…

— Мозги пудрят! — резко ответил Рустэм. — У нас так — всегда!

Пашка его поддержал:

— Да, сейчас бы в инет залезть, ситуацию прояснить.

— Тырнетов со вчерашнего утра не было. Накрыли, падлы московские, — зло ответила Ольга.

Макс же тихонечко похлебывал чай с медком. И не думал ни о чем. Впрочем, как и Ириша с Машей. Эти две было дернулись бабушке Дусе помогать. Но сначала та сама их остановила:

— Окститесь-ко! Гость тарелки мот — богатство вымыват! Сама я, сама!

Старуха сняла эмалированное ведро с протопленной печи и стала осторожно складывать в теплую воду тарелки с кружками.

— Так, — жестко сказал Рустэм, когда ему надоели повторы новостей. — Все на улицу. Покурим. Поговорим.

Уже на пороге скрипучей тяжелой двери он обернулся:

— Спасибо, баба Дуся!

— И тебя спаси Господь, Рустик! — поклонилась она гостю. А потом продолжила намывать морщинистыми, узловатыми кистями грязную посуду. Вдруг остановилась, подошла к телевизору и, перекрестясь, выдернула вилку из розетки. Лепестричество беречь надоть!

Сурвайверы же вышли во двор, опоясанный кривоватым забором.

— Чай какой поганый, — поморщился Макс и прикурил от протянутой «компьютерным маньяком» зажигалки. — Язык щиплет от дерьма такого…

Рустэм согласно кивнул, но сказал совершенно другое:

— Ну что? Берем автолавку?

— Зачем? — не понял Паша. — У нас же все есть!

— На первое время, — жестко ответил Командир. Потом вдруг увидел серую лохматую кошку, проползшую через дырку в заборе, и присел: — Кс, кс, кс…

Кошка фыркнула и метнулась куда-то за сарай. Рустэм же задумчиво произнес:

— Во-первых, запас карман не тянет. Продукты нам нужны не для жрачки. Это второе. Для обмена. Вы думаете, я не знаю, что сейчас в городе творится? Это вчера там все скупали. Сегодня уже мародерят по самое не могу. Зря, что ли, об этом по телевизору не говорят? Чтобы панику не поднимать. Макс, мы же с тобой эти сценарии не раз разыгрывали. Помнишь?

— Ага, — подтвердил тот, дымя «Парламентом» в синее жаркое небо.

— Значит, делаем так. Идем втроем. Я, Макс и…

Командир осмотрел Команду.

— …и Ольга.

Та спокойно кивнула. А вот Пашка возмутился:

— А я?

— А на тебе контроль за Ириной и Машкой. Приготовьте ужин. Да… И это… Отнесите бабке упаковку нормального чая. Нет. Две. И кофе хорошего. А то я эту гадость пить не могу.

— А мы что, у нее столоваться будем? — спросила Машка, удивленно округлив глаза.

— А почему нет? — пожал плечами Рустэм. — Чем она хуже других источников провианта? Кстати, а эта автолавка, что, по той грязюке пройдет? Макс, сходи-ка уточни, откуда она нарисуется… И давай по-быстрому! Время уже к полудню приближается!

Москва. Дмитрий Медведев

«От бумажек, пусть даже и виртуальных, не уйти! — рутинные процедуры передачи в Федеральное Собрание законопроектов о выходе страны из всех заключенных за последние семь десятков лет международных соглашений затянулись надолго. Одно только перечисление их на бумаге займет солидный том. Юридический отдел Администрации „пахал“ вахтовым методом, как на флоте, уже третьи сутки. — Вникать в каждый пункт нет смысла. Либо ты доверяешь подчиненным, либо — нет. Во втором случае рискуешь закопаться в „текучке“ и выпустить из внимания действительно важное. Такое, как сейчас». Президент, не стесняясь собеседника — какие уж тут политесы, когда в доме пожар с наводнением во время урагана! — помассировал опухшие веки.

— Итак, Александр Васильевич, сверим некоторые моменты… — назвать сидящего напротив человека «генералом армии» просто не поворачивался язык. Не было в его внешности ничего генеральского, да и военного, с точки зрения главы государства, тоже. Директор когда-то всесильного ведомства больше походил на старшего экономиста не самого крупного предприятия. Взгляд главы государства привычно пробежал по тексту черновика, но зацепиться в этот раз было не за что.

«В соответствии с пунктом 5 части 2 статьи 7 Федерального конституционного закона РФ „О военном положении“, с ноля часов 29 октября 2010 года на территории Российской Федерации прекращается деятельность всех политических партий, общественных организаций и религиозных объединений, перечисленных в Приложении 1 к настоящему Указу…

В соответствии с пунктом 19 части 2 статьи 7 Федерального конституционного закона РФ „О военном положении“, с ноля часов 29 октября 2010 года на территории Российской Федерации прекращается деятельность всех иностранных и международных организаций, перечисленных в Приложении 2 к настоящему Указу…»

Список, составленный ребятами Бортникова еще загодя, как и положено, в соответствии со служебной паранойей, впечатлял. Кого здесь только не было! Кроме известных маргиналов из «несистемной оппозиции», служащих добрый десяток лет неисчерпаемым источником не только мелкого, на уровне зуда, беспокойства, но и разнообразного веселья для политического «бомонда», в нем оказались разного рода «экологические» и «просветительские» фонды, общественные комитеты и какие-то совсем малопонятные региональные организации с названиями на всех языках народов России.

— Я так понимаю, попадание в эти проскрипционные листы нужно было заслужить? — даже сейчас, в конце трудового дня, президент не прекращал попыток пошутить. Однако юмор его, впрочем, как и всегда, был той разновидности, которую могли понять лишь люди сходного опыта, образования и образа мыслей. Это премьер пополнял копилку афоризмов чуть ли не ежедневно — то метким словцом, а то и красочным сравнением на грани приличия — и народ с воодушевлением подхватывал их.

— Как сказать, Дмитрий Анатольевич! — Генерал армии Бортников подхватил президентский «вброс» почти автоматически. — Опыт только нарабатывается. От Суллы ушли, до триумвиров не добрались. Хотя времени на дорогу вдвое больше потребовалось. Впрочем, нашим Цицеронам несколько лет в Киликии не помешали бы… А то руки с головами негде складывать будет.

— Что ж вы, Александр Васильевич, у тезки своего решили хлеб отобрать? — Президент искренне расхохотался в ответ на несколько натянутую и весьма «черную» шутку. — Запасной аэродром себе готовите?

— Да кто ж меня отпустит? И, кстати, ваша идея с проскрипциями, уважаемый Дмитрий Анатольевич, может быть реализована в существующих обстоятельствах как нельзя лучше. В нарушение подготовленного Указа оппозиция, в чем я убежден, попытается провести тридцать первого числа митинг на Триумфальной, и вот что я по этому поводу думаю…

Эпилог

— Говорит Москва! Московское время…

* * *

Снег заскрипел, когда Коля Тэгрынкээв откинул полог чума. Однако плохая зима нынче. Снег только упал, как сразу таять начал. Последние времена наступают, однако. Солнце пошто спать не идет?

— Проходи, Коля. Москва новость посылает, — кивнул Семен Ятгиргин.

— Хорошая новость, Семен Михайлович?

— Слушать будем, Коля Петрович. Если плохая — пойди по стойбищам. Скажи мужчинам — на Белого царя Черный царь напал. Пора и людям на войну идти. Нехорошо чукче без войны.

Двое мужчин, скинув отороченные мехом капюшоны, прильнули к черному зеву радиоприемника…

* * *

Легкий пинок по ножке табуретки — и мощный храп прервался на бетонном полу.

— Ты чего, боец, оборзел? — прапорщик склонился в позе разгневанного орка над распростертым телом очумевшего солдата.

— Товарищ прапорщик… Я ж на минуту! Я больше не буду!

— Боец! Ты забыл, что война идет? Ты у нас кто?

— Оператор РЛС…

— Говно ты, а не оператор! Ты, сука такая, только что проспал налет японской авиации на Хабаровск! Понял? Лежать!

— Товарищ прапорщик…

— Пятьдесят отжиманий, боец!

Сержант начал торопливо отжиматься, а прапорщик уселся в кресло, отхлебнул из сотой, кажется, кружки кофе за последнюю неделю и молчаливо уставился в круглый экран…

* * *

Музыка внезапно оборвалась. Люди на танцполе «Зажигалки» продолжали дергаться еще несколько секунд, когда во внезапно наступившей тишине раздался хриплый голос усталого лейтенанта:

— Приготовить документы! И не дергаться там! Военная милиция…

Девки завизжали, когда их пацанов, оторопевших от испуга, начали заламывать и обыскивать здоровенные парни в камуфляжах.

Один отдыхающий вдруг дернулся под захватом и заорал тонким голосом:

— Вы не имеете права! Я буду жаловаться! У меня папа…

Удар прикладом по спине превратил крик в хрип. Рот заклеили пластырем.

В кармане двадцатилетнего «мальчика» нашли пакет с аккуратно расфасованными «дозами» белого порошка. Указ об ужесточении — бла-бла-бла и все такое! — зачитывать не стали. Просто вывели на улицу, затащили за угол… Короткие выстрелы.

Комендантский час в Чите еще не закончился.

* * *

— Что за станция такая, Бологое иль…

— А хрен его знает. Километр какой-то.

— Какой?

— Не помню. Твои как? Угомонились?

— Вроде. Правда, все туалеты заблевали.

— У меня тоже. И сигареты все расстреляли. У тебя есть?

— На.

Два проводника из соседних вагонов с трудом закурили на промозглом байкальском ветру.

— Хорошо, что девок на рейс не поставили… — вздохнул пожилой.

— Это да, — ответил второй, не менее пожилой. — А то эти им покоя бы не дали.

— Ну а как? На войну все же едут!

* * *

Он чмокнул ее в щеку, как обычно. Жена сонно повернулась к нему теплым телом и приобняла за шею.

— А тебя точно не заберут?

— Из возраста вышел, — улыбнулся он и кольнул ее жесткими усами. — Спи давай, мне на рейс пора.

Она чмокнула его в ответ и снова уснула.

А он пошел на кухню, поставил чайник и включил телевизор на минимальную громкость.

«Передаем последние известия…» — шепнул ему телевизор, когда он куснул бутерброд с колбасой и захлебнул его горячим чаем.

«По официальным данным, немецко-фашистские войска продолжают свое наступление в направлении Киева, однако…»

Киев… Мать у него из Киева была. Эвакуировались в Прошлую Войну в Красноярск, да так здесь и остались. Мать — на кладбище, а он вот водителем пассажирского автобуса в ПАТП…

* * *

«Прикольно! Видел?»

«Ахха!»

«Не, четко он ему вломил! Башня сразу отвалилась!»

«Кульно, ваще! Слышь. Ты новости зырил?»

«Не, а чо там?»

«Фрицы Вильнюс взяли, по телику трындят».

«Блин, у меня родаки спят, четыре утра же».

«Дебил, зайди на сайт тивишников».

«Ща…»

Пятнадцатилетний мальчишка оторвался от аськи, щелкнул пару раз мышкой и воткнулся красноглазым взглядом в дергающееся изображение интернет-версии канала новостей. Да. Завтра в школу, ой, то есть уже давно — сегодня, но… Какая может быть школа, когда тут такая движуха вовсю? Пацан, не отводя взгляда от монитора, потряс пустую банку и ловким движением кинул ее в форточку. Потом осторожным движением, не глядя, достал еще одну «Ягу» из рюкзака. Прислушался? Не… Родаки спят. Банка зашипела, и комнату вновь наполнил густой сладкий запах.

«А чо такое Вилнюсь?»

«Это Румыния, кажется», — ответил неслышимый собеседник.

«А это где?»

«Завтра спроси у географички».

«Гыгыгы!»

И ржущий смайлик…

* * *

Грохот в железные двери разбудил сторожа детского сада. Он подскочил и, прихрамывая, поперся открывать их.

— Спишь, Виталич? Всю войну проспишь! Товар принимай! — Ильшат нетерпеливо стучал по ноге железным крюком для подтаскивания ящиков с молоком, ряженкой и прочим кефиром.

— Я свою уже выспал, — буркнул Виталич. — Привез?

— Привез, привез. Держи накладную.

— Сначала товар, Ильшат.

— Как скажешь!

Вот уже три года этот диалог Ильшат и Виталич вели по утрам. Когда Виталича жена из дома выгнала, он в этот детский сад и устроился. Сторожем, ага. А с протезом вместо ноги больше никуда и не брали. Виталичу свезло — сторожем он работал еще и в музее народного образования. Там было хорошо — по утрам не привозили молоко детишкам, и можно было спать до семи. Днем он шатался по улицам Уфы, а вечером опять шагал на работу. И так три года. Нога, потерянная в Чечне, в девяносто пятом, все болела. Пенсию забирала жена, да и пусть с ней. Ну, хоть не бомж!

— Слышь, Ильшат, а что там в новостях говорят?

— Разное, — уклончиво ответил шофер. — Я, Виталич, сегодня в военкомат иду. Повестка пришла. Ты накладную давай.

Виталич долго смотрел вслед фургонному «газику». Смотрел, курил, молчал, молчал, курил, смотрел…

* * *

— Богородица Дева Мати! Христа ради! Не пущай ты иродов к нам! Хватит ужо!

Пелагея перекрестилась, поклонилась трижды перед иконой земным поклоном, потом уже вышла из избы.

Солнце поднималось над Валдаем. Первые его лучи блестели на капельках росы, выступивших на загнутых краях ржавых немецких касок. Пелагея их вешала на столбы забора, чтоб дерево не гнило. А куда эти горшки девать-то? Тута опосля Той Войны их валялося… Ой, матушки! Ну кой совсем-то поколотые — повыкидывали. Немцев посносили да закопали в ямах, воронками именуемых. Нашим-ко то на погосте землицы дадено было.

А барахло немецкое прибрали, кромя ружей. Ружжя-то бабам к чаму? Ак их и сдали. А горшки на столбы. А из френчев шили всякое, не брезговывали. К чаму брезговывать, колды жить негде было?

Хорошо, в колхоз коровенок дали со станции. Сколь чо, дак жили в землянках, хоть жракать чо бывало. Вот щастье бывало, когда буренка в лес выпереться. Тамака немци железа своего накидали. Како бахнет — тако пацаненки за мясом бегут. Правда-ть, не все возвращалися. И пацаненки там оставались.

А вот поди ж ты, опять сволочи прут. Коли дойдут опять, чо делать-то? Мужиков-то с Той Войны не осталося…

* * *

Когда эфир закончился, Катя вышла, едва сдерживая слезы, в курилку. Нервным движением она расстегнула сумочку и достала тонкую сигаретку «Данхилла». Она поднесла зажигалку к лицу и вдруг… Вдруг ей захотелось зареветь, разрыдаться, все бросить и…

И закурить «Опал». Да, тот самый «Опал». Именно с него она начала курить, когда работала в прокуратуре, в отделе делопроизводства следственного управления. Это потом уже было телевидение, потом уже была дочь, потом был…

Страницы: «« ... 89101112131415 »»

Читать бесплатно другие книги:

На первый взгляд Евангелие от Марка может показаться обычным рассказом о земном служении Иисуса. Зде...
Послание к Евреям с его миром чуждых нам религиозных обрядов и жертвоприношений на первый взгляд мож...
Евангелие от Иоанна заключает в себе этическую и духовную силу, которая на протяжении столетий вызыв...
Воздух в Зоне стал тяжелым – это чувствуют многие. Будет бойня, она неизбежна. Предотвратить бурю уж...
Олег Иванович Янковский, безусловно, великий артист и человек....
Вчерашняя гимназистка, воздушная барышня, воспитанная на стихах Пушкина, превращается в любящую женщ...