Легкая корона Бяльская Алиса

ЮНЫЙ ХИМИК

Когда Глеб вернулся из армии, то начал думать, как заработать денег, чтобы содержать семью. Какое-то время он работал по ночам обходчиком путей в метро. Продержался там недолго, но увиденного хватило бы на несколько фильмов ужасов — полчища крыс, которых он должен был отгонять палкой, и прочее в том же духе. Жуть. Был еще вахтером в Университете на Моховой, его туда папа пристроил, по блату, так сказать. Эта работа была творческая. Именно там Глеб писал инсценировку «Елизаветы Бам» Хармса. Написать-то написал, но ни один театр ее не принял. Работа над пьесой протекала так интенсивно, что с должности Глеба погнали, несмотря на папу-профессора. Нужно было придумывать что-то еще: Марина переживала — мамаша грозилась лишить ее финансовой поддержки.

И тут Глеб достал из рукава козырного туза. Уже довольно долгое время, то есть все два года армии и после того, как демобилизовался, он постоянно намекал Марине, что скоро заработает кучу денег и они будут просто купаться в роскоши. Но дальше намеков дело не шло, а тем временем его выгоняли со всех подряд низкооплачиваемых черных работ. Когда Глеб в очередной раз начал многозначительно намекать на предстоящее благополучие, мы с Мариной молча переглянулись и перевели разговор на другую тему. Увидев, что ему не верят и — того хуже — не принимают всерьез, Глеб раскололся.

Оказывается, еще перед армией Глеб со своим другом Витей прочитали в журнале «Юный химик», как изготавливается слезоточивый газ. И Глеба осенила гениальная идея: на этом можно заработать кучу денег! Ведь легально достать баллончик со слезоточивым газом было невозможно, а потребность в них постоянно росла. Дело, собственно, оставалось за малым — изготовить газ, каким-то образом залить его во что-то, что может быть баллончиком, и начать продавать. Пока Глеб служил, Витя поступил на химфак, так что научная база у них была. Не знаю, что подумала Марина, но я про себя решила, что это очередной безумный прожект, постепенно Глебу надоест об этом говорить и он переключится на что-то другое. Но вдруг старый номер журнала извлекли на свет божий, проверили рецепт, или как там это называется, и вплотную приступили к изготовлению. Проблему с тем, куда поместить газ, разрешили очень изящно, еще одно гениальное Глебово озарение. Идея была в том, что они возьмут обыкновенные зажигалки, которые можно было купить в любом ларьке, выльют их содержимое и заполнят газом. Таким образом решалась и еще одна проблема: если хозяина баллончика остановит мент, то ничего предосудительного не найдет. Подумаешь, простая зажигалка.

В день «Д» Марина с Игорьком перебазировалась ко мне, так как подпольная лаборатория располагалась у них на кухне и вся квартира была наполнена слезоточивым газом. Мамаше наплели, что будут травить тараканов, и велели после работы идти ночевать к подруге. Кроме того, ко мне привели беременную Божену, потому что процесс заправки газом зажигалок должен был происходить на балконе и Божена, живущая этажом выше, могла пострадать. Не знаю, что там Глеб ей наврал, но в результате всей его конспирации она была железно уверена, что они с Витей изготовляют наркотики. По этому поводу она была в непонятном возбуждении.

— Это точно ледяная, говорю вам! — все время повторяла она.

Мы с Мариной понятия не имели, что такое эта ледяная, но вопросов не задавали.

Наконец первая партия зажигалок-баллончиков была готова. Теперь надо было их продавать, а с тем невероятным количеством знакомых, которое у меня было, казалось само собой разумеющимся, что я могу в этом помочь.

Сначала я продавала единичные зажигалки для личного пользования. Но потом кто-то из знакомых, приобретя баллончик для себя, потом для друга, потом для своей девушки, вышел на человека, которого наш товар заинтересовал всерьез. Речь пошла о больших деньгах. Глеб изготовлял оптовую партию несколько дней и по этому случаю даже прикупил какие-то особо крутые зажигалки, а не самые дешевые, как всегда. Я пришла к ним домой, взяла две большущие сумки, набитые самодельными баллончиками, и пошла на «стрелку». «Стрелку» забили в метро. Меня всю колотило от страха, когда я проходила с этими сумками мимо милиционеров у входа, продолжало колотить, когда мы с покупателем обменивались сумками, я ему — зажигалки, он мне — деньги. Все произошло быстро, по-деловому — передали, разошлись. Когда я расстегнула молнию большой спортивной сумки и увидела пачки денег, перехваченные резинками, как в сберкассе, мне на мгновение стало нехорошо. Такое количество денег я видела только в кино. Я по-настоящему испугалась, подумала, что, наверное, взяла на себя слишком много и что если меня сейчас остановят на выходе менты и попросят открыть сумку, то я сяду лет на десять, а может быть, меня приговорят к высшей мере. Не помню, как вышла из метро, как добралась до дома Глеба. Почему-то мне кажется, что я бежала всю дорогу бегом. Ворвалась в квартиру с выпученными глазами, шмякнула сумкой о стол: «Вот!»

Они тоже на несколько секунд онемели от вида этих пачек, и мы только молча переглядывались. Но Глеб быстро взял себя в руки и начал считать деньги. Еще в самом начале он назвал мне цену, за которую продает баллончики, а сколько на этом заработаю я, его не интересовало. Обычно выходило поровну, но этот покупатель был, видимо, очень заинтересован в товаре, поэтому, когда Глеб отсчитал свою долю — по пятьдесят рублей за баллончик, — мне досталось почти две трети лежащих на столе денег… Мне было неловко, Глебу тоже. Тут вмешалась Марина:

— Ты охуела, Алиса? У тебя совесть есть?

— А я что? Что делать, если Глеб такую низкую цену назначил, а они готовы покупать в три раза дороже? Делите сами, как хотите! Я на вас наживаться не собираюсь!

Еще раз пересчитали и поделили пополам.

Какое-то время так и шло: я продавала, выручку делили на взаимовыгодных началах. Денег у меня было немерено, и я могла позволить себе все, что душе угодно: ходить на все сейшены, мотаться постоянно в Питер, покупать шмотки, собирать пластинки, постеры, книги, не вылезать из кино, жрать бесконечно в кафе и начавших появляться кооперативных ресторанчиках. Деньгами были набиты все мои карманы, и я помню, как подозрительно смотрел на меня отец несколько раз, когда я нечаянно роняла скомканные купюры.

Однажды партия зажигалок оказалась бракованной, покупатели требовали вернуть деньги, Глеб же предлагал поменять товар. Их такой вариант решительно не устраивал, мне стали угрожать: продажей-то занималась я, и Глеб ясно дал мне понять, что все разборки с покупателями — моя проблема. Имени изготовителя баллончиков я никому не говорила — и не сказала бы ни за что на свете, ведь речь шла не только о моих друзьях, но и о крестнике. Звонки с угрозами участились, положение становилось критическим, и некому было мне помочь. После одного такого «серьезного» разговора, когда покупатели наехали на меня и «в последний раз» потребовали вернуть деньги или вывести их на изготовителя, я не выдержала и расплакалась. Что делать, я не знала.

А тут еще оказалось, что отец, давно заподозрив неладное, подслушал весь разговор. Он был очень зол, побелел, не кричал, а говорил тихо, сквозь стиснутые зубы, что было еще страшнее. В общем, я рассказала ему все. Странно, но он явно испытал облегчение. Наверное, он вообразил, что я занимаюсь проституцией, иначе откуда у меня столько денег, куда я все время ухожу и с кем я постоянно говорю тихим голосом по телефону?

В результате он пошел выяснять отношения с Глебом, учить того, что на женщин подобные задания не сваливают, что мужчина все должен брать на себя и прочая и прочая в своем мачоистском духе. Неприятную ситуацию как-то разрулили, а меня от больших дел отстранили. В качестве компенсации отец познакомил Глеба с серьезными взрослыми дядями, с которыми тот завязал такие дела, что скоро отправлял свои зажигалки по городам Союза целыми вагонами. Я же осталась без заработка.

КИНО

Шел Московский кинофестиваль. У меня был абонемент в Лужники, но там обычно показывали только коммерческое кино, которое Громов не любил. Его интересовали только серьезные фильмы больших режиссеров. Мне же очень хотелось сходить куда-нибудь вместе.

В «Горизонте» показывали «Змеиное яйцо» Бергмана, фильм, о котором многие слышали, но мало кто видел. Мы пошли втроем: Громов, Эрнест Шустов и я. В кассе билетов, конечно, не было, и Громов отправился стрелять лишние у публики. Один билетик удалось приобрести очень быстро, Сережа отдал его мне и продолжил поиски. Шустов в это время сидел на лавочке, курил и спокойно ждал, чем все кончится.

В толпе перед кинотеатром я увидела отца, тот подошел ко мне.

— Привет, а что ты не сказала, что собираешься в «Горизонт»? Пошли бы вместе. У тебя есть билет? — спросил он.

— За меня не беспокойся, я не одна, — ответила я.

Увидев приближающегося Громова, отец коротко кивнул ему и ушел.

— Вот, купил еще один. Так ты с отцом? — спросил Громов.

— Вовсе нет, я и не знала, что он придет, — ответила я, — ну, пошли, что ли, скоро уже начнется. Билеты у нас есть.

— У Эрнеста нет билета, надо ему тоже купить.

— Да? Он что-то не чешется. Он, вообще-то, большой мальчик, может сам о себе позаботиться.

Громов вместо ответа отвернулся и начал опять ловить лишний билет. Я села на лавочку и закурила. Ко мне подошел Шустов, стрельнул сигарету.

— Это был твой отец? — лениво растягивая слова, спросил он.

— Да.

— Похож на гусара.

— Отец в самом деле красивый мужчина, — я пожала плечами.

— Я не в этом смысле, хотя да, красив, даже шикарен.

— А в каком тогда смысле? — я насупилась. Вечно этот Шустов какую-нибудь гадость тебе ввернет под видом комплимента.

— Ну, сразу видно — бретер.

Ладно «бретер» — это было еще не так плохо. Я улыбнулась.

— Ты не хочешь пойти себе билет поискать, Эрнест? А то останешься снаружи куковать, у нас-то с Сережей билеты уже есть.

— Игрок, гуляка и любит молоденьких девочек, лет пятнадцати. Интересный тип твой папа.

— Иди ты на хуй, Эрнест! Смотри, как он бы тебе твои зубы гнилые не вышиб! — я вскочила со скамейки.

— Ой, защитница! — покатился со смеху Шустов. — Извини, что задел твои дочерние чувства. Уф, до чего же ты вульгарна. И эта твоя агрессивность такая отталкивающая.

Он тоже поднялся со скамейки, мы стояли напротив друг друга и обменивались презрительными взглядами. Меня от него воротило. К нам подошел Громов.

— Все. Сеанс уже начался, а билета я не нашел. Значит, втроем пройти не получится. Алиса, дай тот билет, который я тебе вначале дал.

Я, ничего не подозревая, спокойно отдала ему билет.

— Ладно, мы с Эрнестом пошли. Увидимся внутри.

И они ушли, оставив меня стоять одну на опустевшей площади перед кинотеатром. Я настолько не ожидала ничего подобного, что все мысли вылетели у меня из головы. Я чувствовала себя абсолютно опустошенной, оплеванной и жалкой. От осознания собственного бессилия у меня брызнули слезы из глаз. Я не могла купить билет, у входа не осталось никого, кроме таких же безбилетников, а пройти в одиночку мимо контролеров, да еще в таком подавленном состоянии, не стоило и думать. Вдруг ко мне подошел отец. Он был белый, на скулах ходили желваки.

— В чем дело, почему ты одна? — отрывисто спросил он.

— У меня нет билета.

— Я ведь спросил, есть ли у тебя билет. Вот, ВОЗЬМИ мой и иди.

— А как же ты?

— Я пройду как-нибудь, это не твоя забота. Подожди меня в фойе, если не дождешься, иди в зал. Я все равно этот фильм уже видел. На, и не плачь, — он сунул мне платок.

Я вошла, и буквально следом за мной вошел отец. Он всегда попадал туда, куда хотел. Вместо того чтобы сразу идти в зал, отец повел меня к буфету и купил две рюмки коньяка, мне и себе.

— На, выпей и успокойся. Я что-то почувствовал и остался посмотреть, что будет. И увидел твоего мудака с другим таким же мудаком, как они вдвоем входят в кинотеатр. А тебя нигде нет. Потом смотрю через витрину — ты одна стоишь на улице. — Он опять заиграл желваками. — Это каким же надо быть невероятным скотом, чтобы бросить девушку… Я просто не представляю себе… Надеюсь, ты извлечешь из этого урок и расстанешься с ним, наконец. Ладно, пойдем. Это потрясающий фильм, смотри и ни о чем не думай. Начинается с того…

Он шепотом рассказывал мне о фильме, пока мы в темноте искали свободные места, но я не слушала. Мне было не только безумно обидно, но и стыдно перед отцом, что он увидел меня в такой унизительной ситуации. Но постепенно картина захватила меня, и я перестала пережевывать свои эмоции. Отец шепнул:

— Я пойду, у меня сейчас начинается следующий сеанс. Смотри, у меня есть два билета в «Октябрь», на ночной показ, начало в 11 вечера. Какой-то фильм, о котором все говорят, «Невыносимая легкость чего-то», режиссера не знаю, актеров тоже нет известных. Все ломятся, потому что много эротики. Хочешь пойти?

— Да, — шепотом ответила я.

— Только смотри, этому мудаку не говори ничего, не будь идиоткой. Имей же гордость, наконец. Позови подругу.

— А вы с мамой не хотите?

— У нас вечером показ в Доме кино. Ну, пока, — он нагнулся меня поцеловать, на меня пахнуло его одеколоном, хорошими сигаретами и кожей пиджака.

Я подумала, что он ушел специально, чтобы не встретиться с Громовым на выходе и не набить ему морду. А как вести себя мне? Изображать оскорбленную добродетель или гордую неприступность? Послать его куда подальше? Сделать вид, что вообще ничего не произошло? Побежали финальные титры, включили свет. Сердце бешено колотилось, я не хотела видеть Громова и одновременно выглядывала в толпе его высокую фигуру. Мы столкнулись на выходе. Каждый раз, когда Громов чувствовал себя неловко, застигнутым врасплох, виноватым, у него начинался словесный понос. Он захлебывался в словах, суетился, экзальтированно жестикулировал, театрально смеялся. Вот и сейчас, увидев меня, он смутился и понес околесицу:

— Ну, что скажешь, как тебе Бергман? Нет, видно, что еврейская тема — не его конек, но все равно впечатляет. И потом, конечно, Лив Ульман — фантастическая актриса. Богиня. А как тебе Хайнц Бенент, вот актер недооцененный… Ты видела «Последнее метро» Трюффо? Он там играет мужа Катрин Денев; тоже, кстати, фильм про Холокост. Трюффо его позвал наверняка после того, как увидел у Бергмана в «Змеином яйце». Ты видела «Последнее метро»?

Странно, но при виде его волнения я совершенно успокоилась и решила не показывать вида, что считаю себя обиженной и оскорбленной.

— У тебя просто обсессия насчет фильмов, в названии которых есть слово «последний» — «Последнее танго в Париже», «Последнее метро». Трюффо я не видела. А что касается этого фильма, не знаю, «Кабаре» мне больше понравилось, — сказала я.

— Ну что ты сравниваешь? «Кабаре» — это фильм, который определяет эту тему, заявляет ее. «Кабаре» — первопроходец. Конечно, «Змеиное яйцо» совсем не такая картина, и вообще не лучшая у Бергмана. Кстати, о «последнем». Этих фильмов хоть жопой жуй — «Последний магнат» Казана с Де Ниро, «Последний киносеанс» Богдановича — там еще молодая Сибилл Шепард играет, абсолютно потрясающей красоты, э-э, что еще…

— «Последние из горячих, красных любовников», — вступил Шустов.

— О, это круто, я про них забыл. «Последний раз, когда я видел Париж» с Элизабет Тейлор.

— «Последний император» Бертолуччи, — отпарировал Шустов.

— «Последний американский герой».

Мне это надоело.

— Ладно, я пошла, — я резко остановилась. — Мне в ту сторону. Увидимся.

— Подожди. Вечером в «Октябре» особый показ, — он замялся.

Я стояла и ждала, что будет дальше.

— Ну, можем пойти, все говорят, что фильм — супер.

— Вообще-то, у меня планы на вечер. Возьми Эрнеста. Может, и встретимся там, но я не уверена.

Я повернулась и пошла. Спиной я ощущала его недоуменный взгляд. До этой минуты я никогда, ни разу не отказывалась с ним встретиться или куда-то пойти, когда он звал меня. Я была доступна для него в любое время без исключений. А уж чтобы уйти от него, когда он просит меня остаться… Я даже и представить не могла, что способна на такое. Это был поступок Я шла и чувствовала, как тяжесть сваливается у меня с плеч, как становится легче дышать…

Вечером я ждала Пален у входа в «Октябрь». Вокруг творилось что-то невообразимое, подобного столпотворения я, пожалуй, никогда не видела. Еще бы, фильм был эротический, и народ был возбужден задолго до показа. За лишний билет предлагали такие деньги, что я пару раз испытала искушение продать свои. Ничего смотреть все равно не хотелось, эйфория от того, что я так гордо повернулась и ушла от Громова, прошла, мне опять безумно не хватало его, и все было не в радость.

«За каким чертом сдался мне этот фильм, да еще и эротический! Какая дура, могли бы сейчас вдвоем смотреть, радоваться, а теперь я должна, как идиотка, ждать Пален», — накручивала я себя.

Пален, как всегда, опаздывала. Толпа стала редеть, и я подумала, что не буду на этот раз из-за нее пропускать начало. Пусть разбирается, как хочет. Тут она, вся в мыле, заведенная на полную катушку, подбежала ко мне и стала трясти.

— Ты колес, что ли, наелась, что с тобой? — я отступила на шаг.

— Давай сюда билеты! — заорала она мне в ухо.

— Вы сговорились, что ли, все сегодня? Хрена я тебе дам свои билеты! — я разозлилась.

— Да нет, ты не понимаешь! На вот, держи билет, а мне дай те два вместе, что у тебя есть.

— Да в чем дело-то, ты можешь объяснить по-человечески?

— Я познакомилась в метро с одним парнем, и он тоже идет на этот фильм, представляешь?

— Скажите пожалуйста, какое чудо! Да, здесь пол-Москвы, наверное, сегодня вечером тусуется. Если бы ты не опоздала, ты бы увидела, что здесь творилось. Пойдем уже, начинается.

— Да ты послушай, — она схватила меня за руку. — Возьми вот его билет, а мне отдай свои — я хочу сидеть с ним вместе.

— Ну ты и сука. А я что, должна быть одна?

— Бяшенька, ну пожалуйста! Он мне нравится, он такой клевый, такой красивый! И он так хочет, чтобы мы были вдвоем!

Пален вечно попадала во всякие истории из-за своей влюбчивости и желания поскорее расстаться с девственностью. Я, как более вменяемая и опытная, чувствовала себя ответственной за нее.

— Опять какой-нибудь козел? Кто знакомится в метро? Плюнь на него.

— Нет, он хороший. Вон он стоит, посмотри, только чтобы он не заметил. Видишь, блондин, со спортивной фигурой.

Я посмотрела на парня — вроде бы симпатичный и похож на нормального. Мне стало жалко Пален.

— Ладно, держи. Но знай, что это западло с твоей стороны.

— Бяшенька, я тебе компенсирую, вот увидишь. Что хочешь для тебя сделаю, солнце мое, — она чмокнула меня в щеку и умчалась.

Я пришла на свое место, когда уже гасили свет. Фильм начинал мне нравиться, но сосед справа никак не давал расслабиться и получать удовольствие.

— Вы уже видели этот фильм? — спросил он сразу, как только я села. — А я видел. Был на предыдущем сеансе. И завтра пойду опять. Ну, фильм — полный вперед. Я вам буду все объяснять. Вы одна или с кем-то?

Я пробурчала, что одна. А что делать, сразу посылать? Вроде неудобно. Кроме того, он был довольно приятной внешности и хорошо одет.

— А, ну давай тогда на «ты». Меня Юра зовут, а тебя? Катя? — очень приятно.

Он говорил что-то не останавливаясь, не обращая внимания на то, что я не реагирую. Когда ему сделали замечание из соседнего ряда, он не обратил внимания, когда его во второй раз попросили не разговаривать, он их послал с такой злостью, что больше они не поворачивались. Я подумала, что с ним на рожон лезть не надо — если такого отшить грубо, может и покалечить.

— Вот сейчас будет такое, закачаешься. Лесбийская сцена — две телки. Она ей будет сиськи, в смысле грудь, целовать. Нет, ну ты видела, а?

В это время на экране Жюльет Бинош и Лена Улин весьма соблазнительно раздевали друг друга. Кино плавно текло дальше, от одной сцены к другой.

— Вот сейчас будут конкретно трахаться. Смотри, он ей трусы снимает… ох.

И он положил руку мне на бедро. Я ее скинула. Он положил опять, я опять скинула.

— Да ладно, чего ты? Я же ничего не делаю. Смотри, смотри, чего они творят.

От него шел жар, а на экране невообразимо красивые Жюльет Бинош и Дениэл Дей Льюис беспрерывно занимались любовью друг с другом и разными другими, тоже очень красивыми людьми, под медленную красивую музыку в интерьерах прекраснейшей Праги. К собственному стыду, я почувствовала, что низ живота наливается тяжестью и теплом, дышать стало тяжелее. Он опять положил на меня свою руку, и на этот раз я ее не оттолкнула. Я смотрела прямо перед собой на экран, делая вид, что не замечаю того, что делают его руки. Когда он расстегнул мне блузку и залез рукой в лифчик я посмотрела вокруг. Почти весь зал был занят тем же самым. Мне стало ужасно противно. Я вскочила и побежала к выходу, на бегу приводя себя в порядок. Он увязался за мной.

— Ну и правильно, там все равно больше «сцен» не будет. Одна скукота осталась, а в конце вообще все умрут. Поехали ко мне. У меня своя квартира, я один живу. Полно водки, пива завались. Вообще жратвы полный холодильник.

Пока мы бежали по длинному полутемному выходу из кинотеатра, я боялась сказать ему, что никуда не собираюсь с ним ехать. Я хотела поскорее оказаться на улице, среди людей. Он не отставал. Дошли до Садового.

— Поймаем тачку, до меня двадцать минут езды максимум, — сказал он, голосуя всем подряд.

«Господи, сейчас машина остановится, он меня в нее затолкает, и пиши пропало», — с тоской думала я.

Рядом со мной со скрипом затормозил «Запорожец», и открылась дверь. Я впрыгнула в тесный салон.

— Скорее, скорее! — закричала я, захлопывая за собой дверь. — Уезжаем!

Водитель надавил на газ, и мы со всей горделивой статью, на которую только способен «Запорожец», проехали мимо моего несостоявшегося кавалера. Я оглянулась назад — он в бешенстве тряс мне вслед кулаком. Я с облегчением вздохнула и посмотрела на водителя. Он был рыжим, с поредевшей макушкой и буйными кудрями по бокам, носатым и в больших круглых очках — точная копия молодого Вуди Аллена.

— Кажется, я вовремя подъехал, а? — спросил он с улыбкой.

— Да, очень, спасибо.

— А я подумал: ну что такая девушка может делать с этим «шлимазлом»? И выражение у вас было такое… безысходное. Было похоже, что вы от него убежать хотите. Думаю, остановлюсь, посмотрю, чем дело кончится.

— Вы меня просто спасли, — я устало улыбнулась. Ну и денек! — Можно курить?

— Да, конечно, я и сам курю.

Мы ехали по Садовому. Настроение было паршивее некуда, больше всего хотелось напиться так, чтобы забыть все и отрубиться.

— У вас был сегодня тяжелый день? — вдруг спросил Вуди Аллен.

Я молча кивнула.

— Хотите, я вас по Москве покатаю? Просто так. Когда надоест, я вас отвезу домой. Я иногда люблю вот так просто ездить по Москве ночью, машин немного, людей почти нет, красиво…

Возвращаться домой и ждать звонка Громова — брр, от этой перспективы меня передернуло. Вуди казался достаточно милым и безопасным, почему бы и нет?

Пока мы ездили по центру, я рассказала ему сначала содержание «Невыносимой легкости бытия», потом «Змеиного яйца», а заодно и «Кабаре». В кино он не разбирался, в кинотеатры ходил редко, зато оказался очень хорошим и внимательным слушателем. Он живо реагировал, задавал правильные вопросы, в нужных местах смеялся и шутил сам. Я разошлась, говорила и говорила и не могла остановиться: о рок-н-ролле, о «20-й комнате», о Цое, об идеях Чучхе и передаче «Взгляд», об Абдулове и Ярмольнике, которые сгоняли со сцены Шевчука. Все это его удивляло невероятно, как будто мы жили с ним на разных планетах.

— Я целый день на работе. Я зубной техник и работаю в основном один. А во время перекура мы говорим о футболе, или о погоде, или о Горбачеве. Когда прихожу домой, то мама — я с мамой живу — выбирает, что смотреть, а у меня нет сил с ней спорить. Так что я ничего не знаю. Из газет читаю только «Советский спорт».

— А, если зубной техник, то у тебя, значит, много денег.

— Нет, не много, потому что я честный. Получаю зарплату, и все.

— О'кей, в любом случае это не мое дело. А что касается «Советского спорта», то мой отец, сколько себя помню, всегда говорил, что читать можно только две газеты: «Говорит и показывает Москва», потому что там нет ничего, кроме телепрограммы, и «Советский спорт», потому что там только спорт. У нас дома никогда других газет не было. Он мне даже «Пионерскую правду» выписывать не давал в детстве.

— А зачем тебе была нужна «Пионерская правда»? — засмеялся Вуди Аллен.

— В школе требовали. Надо было писать по передовицам изложения и делать отчеты в классе.

Повисла пауза. Я, кажется, исчерпала все темы.

— Я очень голодная. А поесть у нас в городе в это время суток негде. Так что пора, наверное, ехать домой, — наконец сказала я. Была, конечно, пельменная для таксистов на Лубянке, но это было наше с Громовым место, и идти туда с незнакомым человеком мне не хотелось.

— Я знаю одно место, кооператив, недавно открыли. Я там не был, но мне друг рассказывал. Работает всю ночь.

— Где?

— На улице Горького, там в арке, рядом с кафе-мороженым «Московское».

— Ну, поехали.

Когда в третьем часу ночи мы выехали на улицу Горького с проспекта Маркса, то увидели, что напротив арки припарковано довольно много иномарок с затененными стеклами. Рядом с ними тусовались молодые люди крепкого телосложения и сурового вида, почему-то в спортивных костюмах. На наш «Запорожец», лихо затормозивший рядом с чьим-то «мерсом», они посмотрели как на чудо света, доселе истории неизвестное. Под их колючими взглядами мы с Вуди Алленом, немного поколебавшись, вышли из машины. Впереди в арке стояли еще мужчины и с ними несколько женщин, наружности настолько яркой, что сомнений в их профессиональной принадлежности не возникало. Они смеялись — уж не знаю, над нами — запорожцами, или просто так, по долгу службы. Мы медленно двинулись вперед.

— Мой приятель здесь был и сам мне об этом рассказывал, следовательно, он вышел отсюда живым и здоровым, — подбадривая себя, тихонько проговорил Вуди. — Пойдем, чем мы хуже?

Они смотрели на нас, а я смотрела на них — вот так, вживую, я на улицах Москвы проституток еще не видела. Они, как правило, обретались рядом с иностранцами и местами их компактного проживания. Было очень неуютно здесь, в темноте арки, среди этих напряженных людей. Я точно знала, что Громов в подобной ситуации развернулся бы и, бросив меня на произвол судьбы, сбежал — всякие глупости вроде потери лица или мужской чести его совершенно не волновали. А вот отец мой, наоборот, гордо, как джигит, прошел бы среди них и провел бы свою даму, как настоящую королеву, — а они стелились бы перед Ним и открывали бы ему двери. Я посмотрела на Вуди Аллена, тот явно стремался и чувствовал себя Не в своей тарелке, но и показывать спину тоже не хотел. Тут дорогу нам загородил здоровый лоб в костюме, уже не спортивном, а вполне цивильном.

— Куда? — грубо спросил он.

— В ресторан, — замогильным голосом отозвался Вуди.

— Все места забронированы.

Кажется, Вуди испытал сильнейшее облегчение от того, что отпала необходимость входить в это волчье логово. Мне тоже туда не хотелось. Мы стояли и смотрели на охранника, как баран на новые ворота.

— Нет мест, — повторил мужик еще раз и отвернулся.

— Ну, что делать, у них все занято. Пойдем? — сказал Вуди и, взяв меня под локоток, аккуратно начал выводить из опасного места. Под кривые ухмылки качков мы сели в «Запорожец» и уехали.

— Есть еще одно место — ресторан на «Речном вокзале», — после долгой паузы сказал Толик (так на самом деле звали Вуди Аллена). — Съездим, проверим?

«Речной вокзал» так «Речной вокзал», спорить не хотелось, идти домой тоже не хотелось, мне было все равно.

— Угу. — Хорошо, что с Вуди можно было не напрягаться.

— А знаешь, что? Давай поедем ко мне. Мама очень вкусно готовит, правда. Пальчики оближешь. Я поэтому не люблю есть нигде, кроме как дома. Давай, а?

— Нет, Толя, спасибо за приглашение, но я не поеду.

— Я ничего такого не имел в виду. И я не какой-нибудь насильник и все такое. Просто думал, поедим чего-нибудь вкусного. Выпьем чаю. Я не буду ничего делать, что ты не хочешь.

— Тогда, может, отвезешь меня домой?

— Нет, погоди. Мы уже почти приехали, глупо разворачиваться и возвращаться несолоно хлебавши.

Было начало четвертого утра, мое любимое время суток. В этот час со всех, кто не спит, спадает маска, которую они носят постоянно, и обнажается их настоящее лицо. Исчезает все искусственное, наносное, и человек открывается перед тобой таким, какой он есть на самом деле. Это всегда удивительная метаморфоза, и я часто удивлялась и меняла свое представление о людях после нескольких проведенных вместе бессонных ночей. Особенно я любила ночного Громова, безо всех этих слоев самозащиты, лишней рисовки, ненужной шелухи и колючести. Он становился удивительно молодым, ранимым, нежным, и мне казалось, что я вижу его настоящего. «Опаньки, а вот об этом думать не надо. Я не имею права все время о нем думать», — остановила я себя. Мы ехали молча по пустынной, ночной Москве. Было в этом нечто успокаивающее, расслабляющее, и То-лик, как ни странно, меня не раздражал. Я потихоньку задремала. Вдруг наш «Запорожец» резко, со скрежетом затормозил.

— Выходи за меня замуж, — сказал Толя.

От неожиданности я рассмеялась.

— Я серьезно. Почему ты смеешься? Я что, настолько не похож на человека, за которого можно выйти замуж?

— Не в этом дело! Просто не рановато ли делать предложение? Мы знакомы всего несколько часов.

— Ну и что? Иногда этого достаточно, чтобы понять, что человек тебе подходит. Люди составляют мнение друг о друге в первые секунды знакомства. А все остальное — социология. А раньше как женились? Кого родители выбирали, на той и женились, и ничего, жили потом всю жизнь счастливо.

Я смотрела на него во все глаза и старалась понять: он псих или просто у него такое нестандартное чувство юмора? Может, у всех, кто похож на Вуди Аллена, серьезные проблемы с головой? С другой стороны, мне первый раз в жизни делали предложение, это льстило моему женскому самолюбию. Но, конечно, даже в самых смелых девичьих грезах я не могла представить себе эту сцену в «Запорожце» и что руку и сердце мне будет предлагать московский двойник Вуди Аллена, которого я знаю пару часов.

— Тебя твоя мама, что ли, совсем заела, требует поскорее жениться и родить внуков? Или она даже начала тебе подыскивать невест из провинции и ты от отчаяния предлагаешь руку первой нормальной девушке, которую ты встретил за последнее время?

— Вот видишь, я об этом и говорю — ты умная еврейская девочка. И поскольку ты умная, я тебе скажу все как есть.

— Ты меня пугаешь.

— Конечно, я не сумасшедший, вот так с бухты-барахты жениться. Ты мне нравишься, но это не любовь с первого взгляда, я в такие глупости не верю.

— Ну, еще бы, ты же зубной техник, а вы люди практического склада.

— Правильно, — он моей иронии не понял. — Я бы начал за тобой ухаживать и все такое, но у меня нет времени. Мы с мамой уезжаем в Израиль, и я хочу жениться на хорошей девушке здесь, чтобы там мы вместе строили новую жизнь.

— О, вы уже оформили документы? — заинтересовалась я.

Сколько я себя помню, тема отъезда обсуждалась в нашей семье постоянно. Многие родительские друзья уехали, и еще больше знакомых мечтали уехать. Но наша семья крепко держалась корней и все не двигалась с места. Да, Америка манила родителей, как новая неизведанная земля бесконечных возможностей, где сбудутся все их мечты. Но они боялись, сомневались: бабушка и дедушка не хотели ехать ни за что, а мама не хотела их бросать, Софа утверждала, что умрет в самолете от сердечного приступа во время перелета…

— Получили вызов недавно. Но я хочу все сделать как можно быстрее. Ты посмотри вокруг. Здесь нельзя жить, нельзя растить детей. Ты ребенка не можешь выпустить одного на улицу, будешь бояться, что он живым не вернется домой. Мне надоело жить в постоянном страхе. Сейчас я думал, нас зарежут просто потому, что мы хотели ночью сходить в ресторан. Что такого ужасного в этом желании, почему я не могу себе его позволить?

— Да ты меня не агитируй, я вовсе не осуждаю тех, кто уезжает. Каждый имеет право жить, где хочет.

— А ты не хочешь уехать отсюда?

— Ну, я пока не определилась. Здесь сейчас забавно, все движется, все меняется, интересно посмотреть, чем это кончится.

— Ничего интересного, кончится тем, что будет только хуже. Так всегда в России. Ты послушай. Я — парень нормальный, трудолюбивый, и у меня хорошая специальность. Это я пока не старался зарабатывать много, потому что нам с мамой хватало, а я нежадный. Но для семьи, для детей я буду жилы рвать. И я не какой-то там бабник, мне этого не надо. Со мной надежно и спокойно. Ты за мной будешь как за каменной стеной.

Мы стояли у обочины, где-то у черта на куличиках. «Господи, ну как меня сюда занесло? — с тоской думала я. — Как теперь выпутаться?»

— Толя, во-первых, спасибо. Я тронута, честно. Но я все-таки должна все взвесить, поговорить с родителями, правильно?

— Да-да, конечно. Я очень хочу познакомиться с твоими родителями.

— Тогда давай так. Сейчас ты отвези меня домой, потому что у меня глаза слипаются и язык уже не шевелится. А потом мы созвонимся и обо всем договоримся.

— Но в принципе ты согласна?

— Ну, я, в принципе вообще, не против института брака.

Он посмотрел на меня с сомнением, но я больше не могла продолжать этот разговор и притворилась изнемогающей от усталости. Я откинула голову и закрыла глаза. Он развернулся и поехал в сторону центра. По дороге он продолжал расписывать наше счастливое будущее в Израиле, и я периодически поддакивала, не раскрывая глаз. Я дала ему неправильный номер телефона и неправильный адрес, довольно далеко от дома, чтобы он не смог меня найти.

Выйдя из машины, я помахала ему на прощанье и с замиранием сердца вошла в первый же попавшийся подъезд. На мое счастье, дверь была без кода. В этом чужом подъезде я просидела, наверное, минут двадцать, пока около пяти часов утра мимо меня не прошла женщина с бидоном в руках. Она посмотрела на меня таким уничтожающим взглядом, что я решила, что надо срочно отсюда убираться. На мое счастье, я довольно быстро поймала частника и без дальнейших приключений приехала домой.

ПЯТИДНЕВКА

Я крепко держусь двумя руками за подушку и болтаю ногами в воздухе.

Во время тихого часа я, вместо того чтобы спать, дралась подушками с Фантомасом, моим лучшим другом. Как раз когда я занесла подушку высоко над головой, чтобы с большого замаха окончательно его добить, я вдруг почувствовала, что ноги мои отрываются от кровати и я взмываю в воздух.

Оказывается, пока мы с ним самозабвенно обменивались ударами, в спальню вошла воспитательница и тихонечко подобралась к нам.

О-па — и я уже болтаю ногами в воздухе, крепко вцепившись в подушку! Так она меня и вынесла из спальни, отнесла в туалет.

— Вот, постой здесь и подумай, как надо себя вести во время тихого часа.

Кроме дневного сна у меня была проблема с едой. Есть я не хотела. Ничего. Даже сладкое, даже шоколад и мороженое. Взрослые же, наоборот, постоянно пытались меня накормить. Это была вялотекущая война, которая временами неожиданно принимала ожесточенный характер, и стороны приступали к активным действиям. Иногда я отказывалась от еды три или четыре дня подряд, чем доводила своего деда до сердечных приступов. Мама, бабушка и дедушка бегали за мной по всей квартире, пока не загоняли в угол, и там окружив меня плотным кольцом, запихивали мне в рот нечто, по их словам, бывшее моим любимым блюдом. Эта вакханалия закончилась, когда меня года в три отдали на пятидневку. Мой садик был ведомственным и принадлежал трамвайному депо. Он был известен своей кухней, детей там просто откармливали, как на убой. Меня удалось пристроить туда по большому блату через дальнего родственника, мужа бабушкиной племянницы, который работал в ЦК партии.

Я была слишком худенькой и портила общую картину счастливого советского детства, резко выделяясь среди прочих питомцев садика. Как ни торопилась я поскорее съесть суп, вся группа заканчивала есть первое намного раньше меня. В наказание за такую медлительность мне вечно клали второе в еще недоеденный суп. Такое блюдо я, конечно, есть не хотела и ковыряла противную массу ложкой до тех пор, пока тарелки не забирали и не давали компот. Набрать вес и обрести радующие глаз округлые формы я, таким образом, не могла. Воспитательница Валентина, большая, дородная бабища, в тот злополучный день решила наконец-то научить меня дисциплине. Когда мне бухнули пюре и котлеты в недоеденный овощной суп и я перестала есть, она встала надо мной и грозно скрестила руки на груди.

— Ешь! — сказала она таким страшным голосом, что сердце у меня ушло в пятки. Я попробовала запихнуть в себя кусок котлеты, но от ужаса и стыда — все дети смотрели на меня — только подавилась.

— Вот что, мне это надоело! Все едят как люди, одна ты выпендриваешься!

Она дернула меня за руку, с силой подняла со стула и сунула мне мою полную тарелку. — Противно смотреть, как ты ешь! Иди в туалет и ешь там, как свинья! Таким, как ты, — место в туалете.

Она подтолкнула меня в спину, и я двинулась к туалету, держа тарелку двумя руками. Она шла следом. Войдя в туалет, я посмотрела на нее, не зная, что делать дальше.

— Ешь. Тебе ложка не нужна, свиньи обходятся без ложек и вилок. И чтобы съела все до конца!