Опять ягодка (сборник) Качан Владимир
Все молчали. И другие ребята, зашедшие в туалет, тоже молчали и ждали. Что-то непривычное было в этой сценке. Не было в Исакыче знакомой всем рабской покорности, которую, между прочим, сам он считал лишь вынужденным компромиссом. До сих пор честно назвать себя трусом он никак не желал. Затянувшуюся паузу прервал злобный Женька:
– Давай, сука, три унитаз, ну? – Семен молчал, не трогаясь с места. – Ну! – повторил Женька и добавил: – Стоп, погоди чуток, князь. Сначала я туда поссу, понял? – Он сопроводил свои слова соответствующими действиями, расстегивая брюки… И не расстегнул до конца, так как услышал сквозь крепко сжатые губы Семена вполне явственное: «Нет!» И все это услышали.
– Что, что-о-о?! Ну-ка, повтори, – протяжно будто пропели оба садиста, надвигаясь на бедного Сему с двух сторон.
– Я сказал «нет», – повторил Семен твердо и прочел в глазах Женьки и Вальки ожидаемый приговор.
Женька, приблизившись к нему вплотную, коротко взмахнул правой рукой и врезал кулаком в живот неожиданно восставшего раба. Семен согнулся. Не в первый раз он получал от них боксерский свинг в солнечное сплетение, но согнулся в этот раз по-особому. Превозмогая жуткую боль в животе и начиная сгибаться, он изо всех сил, вложив в этот удар всю обиду и все оскорбления, полученные им за годы обучения в школе, вмазал лбом прямо в наглый нос ненавистного обидчика. Из Женькиного носа мгновенно и обильно полилась кровь – так сильно, что ему стало временно не до Семена. О мести можно было подумать попозже. Отходчивый Семен испугался, потом быстро сориентировался и, движимый исключительно желанием помочь и еще надеждой, что его не убьют сразу после уроков, протянул Женьке свой платок, еще минуту назад предназначенный для протирки унитаза. Женька вырвал платок из руки Семы и приложил его к носу, запрокинув голову. Вальку кровь друга приостановить от моментальной мести не смогла. Нанесший другу тяжелую травму носа, а быть может и перелом, этот ягненок удивил, но не более. Не испугал же! Так что Валя был взбешен и свиреп. Пока Женька пытался справиться с кровотечением, Валя яростно мутузил Семена, уже не соображая – куда бьет и останутся ли следы. Прозвенел звонок, перемена кончилась, все, кроме пары школьных палачей, которые остались в туалете заниматься Женькиным носом, пошли в классы, оживленно обсуждая только что увиденное.
Ну а Семен, с явными следами побоев на лице и чувствуя себя если и не ероем, то уж точно – человеком, выполнившим наконец свой гражданский долг и спасшим свою честь, тоже побрел на очередной урок, не без удовольствия ловя на себе в коридоре – да-да – уже уважительные взгляды соучеников. Тем не менее к законной гордости собой у начитанного Семена примешивался горький вывод, что настоящего авторитета можно добиться не умом или талантом, особенно в школе, а простой безыскусной способностью дать в морду другому человеку. «Что за кретин, – думал Семен, – придумал фразу «Знание – сила». Неправда это! Сама сила – и есть сила, решающий аргумент в любом споре». И дальше, продолжая сидеть на уроке и будучи не в состоянии вникнуть на этот раз в предмет, он подумал, что и в его конкретном случае сила возобладает над разумом и его беспощадно будут бить эти двое, пока не устанут или пока он чего-нибудь не придумает. К концу урока Семен не придумал ничего, выход по-прежнему виделся только в одном: надо присоединиться к какой-нибудь группе, чтобы его смогли защитить. Но что у него есть? Чем он обладает для того, чтобы его приняли хотя бы в самую завалящую кодлу? «Думай, Сема, думай, – твердил он себе, – иначе ты закончишь эту школу несчастным инвалидом».
Глава 6
Кася
Кася надрывалась на двух работах, собирая средства для будущей европейской жизни. Откладывала деньги по чуть-чуть, но не жалела их на то, чтобы держать себя в форме. И еще – пришлось брать отгулы, чтобы регулярно посещать занятия по аэробике: задолго до фитнес-центров было такое популярное направление, изобретенное известной американской киноактрисой Джейн Фондой. В Советском Союзе аэробика быстро набирала силу и становилась повсеместным увлечением. Естественно, то, что было изобретено в Голливуде или, допустим, в Париже, миновать Сызрань никак не могло. Поэтому здесь, при желании, можно было и духи достать, и на аэробику записаться. Впереди маячила высокая цель: уехать в Ригу. Это желание крепло еще больше, так как отовсюду – по мелочи, но все же – приходили подтверждения, намеки на то, что решение правильное, выполнимое и единственно возможное. Например, духи. В Сызрани можно было достать и «Шанель», и «Клима», но за дикие деньги у бессовестных спекулянтов. А вот продукция Рижской парфюмерной фабрики «Дзинтарс» была куда дешевле и доступнее. Время от времени все эти кремы, лосьоны и духи продавались в их городе и пользовались большим успехом не только у сызранских дам, но и у мужчин. Например, директор кафе «Василек» Ашот душился исключительно одеколоном «Рижанин», чем заслужил скрытое, но глубокое уважение своей официантки Каси.
В секции аэробики было два инструктора – он и она. Девушка проводила занятия спортивно, педантично, но скучно. А вот с мужчиной было куда веселее. Впрочем, инструктора можно было причислить к мужскому племени с большой натяжкой. Он был настолько голубеньким, что все занимающиеся девушки считали его подругой и хихикали над тем, как он проводит занятия. Три стены в зале, где проходила тренировка, были с зеркалами. У одной из них – то лицом, то спиной к девушкам – стоял инструктор, который просил называть себя Павликом, и показывал упражнения. Все должны были повторять его движения. Чаще всего он располагался спиной к дамам и девушкам, шлифующим свою внешность, а лицом – к зеркалу. Потому что просто не мог отвести от себя взгляда, когда показывал упражнения, ну никак не мог на себя наглядеться. Звучала музыка, движения были ритмичны и более всего походили на танец. Инструктор упоенно танцевал, глядя на себя. Надо отметить, хорошо танцевал, наверняка в прошлом получив хореографическую подготовку в каком-нибудь балетном училище. Но что было совсем забавно, так это то, что его женственная пластика, изгибы, пируэты и наклоны носили настолько эротический характер, что, по всему, чрезвычайно возбуждали самого инструктора. Он любовался собой в зеркале и заводил сам себя. Все это, при наличии полутора десятков молодых женщин и девушек, из которых по крайней мере половина были привлекательны, создавало довольно странную композицию, объясняющую, почему впоследствии многие женщины испытывали недостаток в мужском внимании, а целая сеть секс-шопов опутала всю страну. Девальвация мужчин стала очевидной, а половая принадлежность инструктора по аэробике Павлика и других, ему подобных, стала не только популярной, но даже заманчивой для многих мужчин и юношей, желающих постичь неизвестное, нетрадиционное, познать что-то новенькое и в недавнем прошлом – запретненькое.
Но – что бы там ни было, какой бы инструктор ни инструктировал, все же занятия эти пользу приносили. Несомненную. Катя Федосеева, которую многие, да и мы в том числе, по привычке продолжали называть Касей, сформировалась в стройную спортивную девушку с великолепной фигурой, пропорциональными формами и миловидным лицом, которое лишь слегка портили слишком тонкие губы. Кася сама по себе обеспечивала доход заведению, то есть кафе «Василек», и многие мужчины и юноши Сызрани только из-за нее и приходили. Да и директор все чаще обволакивал Касю запахом одеколона «Рижанин», разрывая дистанцию и временами подходя совсем близко и как бы дружески (или отечески) обнимая ее за талию. Посетители «Василька» и директор клеились со всей очевидностью, но Кася пока держалась. Неприступно – как скала!
Она уже давно решила, что невинность свою по дешевке не продаст и случайную связь допустит только с миллионером. Но быть миллионером (пусть даже в рублевом эквиваленте) в СССР было если не невозможно, то во всяком случае неприлично. Поэтому они в кафе-ресторан «Василек» не заглядывали. Однако известно, что удача чаще всего приходит к людям подготовленным, достойным, и поэтому Кася неустанно продолжала совершенствоваться. В намеченную программу входило обязательное обучение танцу, поэтому она усидчиво искала, где можно в ее городе научиться танцевать, недорого, а еще лучше – бесплатно. Ничего удобнее и бесплатнее, чем вечеринки в клубе знакомств «Кому за 30», не нашлось, но, скрыв как-нибудь свой юный возраст, развивать пластику и ритмику можно было и там. «Ничего, потерпим, – думала Кася, – зато в Риге, возможно, очень даже пригодится».
Вечера, на которые она ходила, назывались «В омут танца с головой», и в названии крылось обещание страсти. От приставаний в кафе Касю защищал директор Ашот, который сам имел на нее виды, разумеется, после достижения ею совершеннолетия, а вот на улицах, да еще после танцев, от похотливых мужиков ее спасала придуманная маскировка. Даже в жару она надевала мужской плащ не по размеру и широкополую шляпу. Перед каждым выходом она грубыми мазками ярко-красной помадой чудовищно, аляповато красила губы, а потом румянила щеки. С глазами она вытворяла нечто такое, что поразило бы даже самую дешевую проститутку Амстердама. Старые галоши на босых ногах дополняли картину. Все это вместе – и плащ, и шляпа, и дикий макияж, и косматый черный парик должны были, по замыслу Каси, отпугнуть навязчивых мужчин. Вот точно так же некоторые совершенно безобидные ящерицы пытаются напугать своей боевой раскраской всех, кто намеревается их съесть. Кася, пожалуй, тоже пугала, – общей придурковатостью внешнего облика и внушением подозрения, что перед вами городская сумасшедшая, от которой можно ожидать черт знает чего, и даже припадка агрессии. Но если и находился кто-то, кто не верил в Касины хитрости, или еще кто-то из бухих недоумков, кому было вообще все равно, кого подцепить, пусть даже и эту грязную психопатку, и они, эти редкие любители, все-таки подходили и кадрились, то немедленно получали такой отпор, что было страшно не только им, но даже случайным свидетелям.
Посещение Касей танцплощадки изменения облика не требовало. Она только скидывала с себя плащ и шляпу и меняла галоши на пенсионные старые сандалеты. В галошах ведь, согласитесь, не натанцуешься. Макияж отпетой шлюхи не позволял угадать подлинный ее возраст, и потому в клубе «Кому за 30» никто и не спрашивал, сколько ей лет. Партнер за 30 находился всегда, потому что уже на третье посещение у нее создалась репутация почти профессиональной танцовщицы. Кася быстро стала звездой в этом клубе одиноких людей, и мужчины даже занимали очередь, чтобы потанцевать с ней. Выражаясь по-старинному, Касю постоянно ангажировали то на вальс, то на танго, то на фокстрот. Энергия Каси рвалась наружу, и ей было жаль, что, например, рок-н-ролл в их клубе не практиковался, все хотели чего-то поспокойнее. На индейскую раскраску ее физиономии, растрепанный черный парик и дурацкие сандалеты мужчины очень скоро перестали обращать внимание. А штатный учитель танцев – единственный, кто был в курсе, кто знал, что девушка по-настоящему хочет научиться танцевать, – только посмеивался, глядя на ее выкрутасы. Впоследствии такое стали называть коротким, но емким словом – «прикол», и это, в ту пору почти хулиганское, качество Кася сохраняла в себе долго, почти до старости.
Оно в полной мере проявилось однажды в драмкружке сызранского Дома культуры железнодорожников. Кася записалась и туда. А вскоре прошла строгий отбор в студию городского Дворца культуры, которая к тому времени обрела солидный статус Народного театра. Поставив себе задачу получить всестороннее воспитание, причем своими силами, Кася еще в школе решила, что ей непременно надо при первом же удобном случае обзавестись актерскими навыками, получить где-нибудь хотя бы начальные, базовые уроки актерского мастерства. Если актрисой и не станет, то некоторые актерские приемы в жизни очень даже могут пригодиться. Так что она нашла время и для народного театра, которым руководил заслуженный артист Башкирской ССР Леонид Соломонович Ривкин. Он был очень строгим и трезвым на репетиции не приходил никогда. Трезвым его не видел никто из студийцев. Впрочем, и совсем пьяным его тоже никто не видел. Немногочисленная труппа городского ДК (а это и был народный театр), состоящая всего лишь из восемнадцати человек, Ривкина очень уважала. Все-таки он был профессионалом и даже играл некогда в Уфимском ТЮЗе главные роли, причем некоторые – на башкирском языке, что требовало особого прилежания от тихого, застенчивого еврея, который и к ивриту-то боялся подступиться. Там был детский музыкальный спектакль, можно даже сказать мюзикл, «Репка» с шикарной ролью и роскошной вокальной партией Дедки, и это было настоящей коронкой Леонида Соломоновича. Козырная роль, пусть и на башкирском языке, но роль! Все там, в Уфе, ходили смотреть на Ривкина в роли Дедки, и все жалели, что он эмигрировал из Уфы в Сызрань, возглавив там свой народный театр.
При поступлении все было по-настоящему – как на экзаменах в театральный институт. Кася, как полагается, читала стихи, басню и прозу, и, кажется, выбор репертуара тоже помог: Леонид Соломонович не мог не удивиться и не порадоваться тому, что юная комсомолка читает стихи не Евтушенко, а Мандельштама и басню – не Михалкова, а Лафонтена, не говоря уже о прозе Юрия Олеши и Набокова, которого непонятно где достала. Да, Кася уже была в эту пору весьма продвинутой девушкой. Ну, сами посудите – и начитанной, и с милым личиком, и хорошей фигуркой – чудесное и редкое сочетание неоценимых качеств! Но Ривкин оценил и взял ее в свой театр и сразу на главную роль в пьесу А.П. Чехова «Чайка». Где только не ставили по всему миру чеховскую «Чайку», – ну, может быть, в Зимбабве не ставили или у эскимосов, хотя тоже не факт. Такое безумное количество постановок самой популярной в мире пьесы режиссеров, однако, не останавливало: все они думали, что их трактовка новая, что такой еще не было и что тайна, зашифрованная Чеховым в этой пьесе, ими – и только ими – будет разгадана. Вот и здесь, в Сызрани, Леонид Соломонович поставил принципиально новую, как ему казалось, версию «Чайки», в которой, например, между Тригориным и Ниной Заречной никакой любви не было. Нина просто хотела через постель знаменитого писателя проникнуть в большое искусство, а Тригорин не испытывал ничего, кроме типичного плотского влечения, банальной тяги стареющих мужчин к юным и хорошеньким, которые подчас умеют внушить выбранному для охоты объекту веру в то, что их любят. Любят, и только, без всякой задней мысли. Вот таким и был Тригорин в трактовке режиссера Ривкина, который часто задавал на репетициях риторический вопрос: отчего, мол, в таких случаях говорят «бес в ребро»? Это неправильно, бес действует совершенно в другом направлении, и вовсе не в ребро, а в другое место, несколько пониже.
Старейший артист народного театра Сергей Николаевич Клюев, главный бухгалтер местного универмага, репетировавший роль Тригорина, возомнил, как и следовало ожидать, что Кася к нему неравнодушна не только по роли, но и по жизни. И стал к ней приставать, особенно беспардонно пользуясь одним моментом в пьесе, когда Тригорин, уезжая, целует Нину и лопочет всякую любовную ерунду, тем самым себя стимулируя и заводя. Пользуясь случаем, Сергей Николаевич всякий раз, дождавшись этого момента в сцене, лапал Касю за грудь. Касе это быстро надоело, но ни скандалить, ни объясняться с режиссером она не хотела и однажды попробовала перевести сексуальные притязания Сергея Николаевича в злую шутку. В тот день перед репетицией она нацепила себе на грудь пластиковые чашки. Получилась такая пластмассовая грудь, очень твердая, и когда Сергей Николаевич уже привычно во время репетиции цапнул ее за грудь, на лице его отразились сначала удивление, затем горькое разочарование и, наконец, обида на партнершу. Любовный лепет по роли превратился в гневное бормотание, и «встреча с прекрасным», так же, как и надежды на возможное, уже не театральное, развитие отношений с молодой партнершей растворились в ее грубом и безжалостном юморе. Сергей Николаевич счел эпизод издевательством и в дальнейшем, сохраняя лицо обиженной домработницы, играл все сцены с Ниной, глядя мимо нее, мимо глаз. Зрителям этого было не видно, а партнерше, надеялся Сергей Николаевич, будет неприятно.
Работа в «Васильке» была тяжелой, деньги на Ригу собирались с трудом. И если бы не танцы, аэробика и народный театр – была бы совсем тоска. А так – рутинная жизнь продолжалась. Все-таки она подпитывалась мечтой. Мечта согревала, мечта звала, и трудности благодаря ей преодолевались легко и даже весело. И Кася, даже когда мыла посуду и протирала столы, напевала песни Лаймы Вайкуле. «Ах, вернисаж, ах, вернисаж», – тихонько пела про себя Кася, ведомая своим латвийским маяком.
Глава 7
Семен
И все-таки Сема нашел себе защитника, точнее защитник, как волшебник, появился сам. Шел уже третий день после особенного избиения Семена. Особенного потому, что, с одной стороны, это было акцией возмездия за травму Женькиного носа, а с другой – оживление действию придавало то, что теперь Семен сопротивлялся. Раз решив, что он больше не будет просто мальчиком для битья, он пытался всякий раз, хоть и безуспешно, давать сдачи. Но где ему было состязаться с двумя разрядниками по боксу, одному из которых новичок, дилетант, лох случайно сломал нос. Да-да, именно сломал, и свирепый Женька ходил теперь с наклейкой на переносице. Не обидно было бы получить опять же от разрядника, но тут… от этой рыхлой жабы – ну, куда это годится! На теле Семена уже живого места не было, а попытки дать сдачи ни к чему не приводили: такого же успеха, как в первый раз, достичь не удалось.
И вот уже третий день невдалеке от школы Валька и Женька после уроков метелили прямо на улице своего слабого спарринг-партнера. Метелили молча и старательно. Как вдруг возле живописной группы, выступающей под девизом «Олимпийский спорт не только для олимпийцев», тормознул пыльный и красивый мотоцикл и с него, как ковбой с лошади, легко спрыгнул Вениамин Юрьевич Знаменский, их же учитель физкультуры и чемпион города в тройном прыжке. В темных очках, кожаной куртке и бандане спаситель подошел к разминающимся юношам и воззвал к справедливости. Куртки-косухи, инкрустированные металлом, и банданы вошли в моду уже давно, но именно Вениамин Юрьевич был своего рода первопроходцем, предвестником униформы рокеров и мотоциклистов в их вполне замшелом, консервативном городе. В школе он выглядел совсем по-другому, и обыкновенный спортивный костюм словно сливался с образом учителя. А тут стереотип был нарушен, учитель удивил. Удивил до того, что пацаны даже не сразу его узнали, после того как Знаменский, подойдя ближе, негромко, но как рефери на ринге, сказал: «Стоп! Брек!» Валька и Женька перестали махать кулаками и обернулись к подошедшему. Тогда Вениамин Юрьевич поцокал укоризненно языком и сказал: «Некрасиво-то как, а… Двое не слабых – на одного слабого, да? Неравный бой, ребята…»
– А тебе, дед, чего?.. Че ты лезешь? Тарахти дальше на своем железном коне, – пролаял неуловимый мститель Женька, а Валька поддержал: «А то щас тебе по очкам настучим и мотоцикл сломаем, понял?..»
– Попытайтесь, – улыбнулся Вениамин Юрьевич и снял очки. И тут оба драчуна его узнали.
– Ой, Вениамин Юрьевич, извините, – мгновенно сменил образ нахальный Женька.
– Да, простите, Вениамин Юрьевич, – вторил ему грубый Валька, – не узнали. Не сердитесь, пожалуйста.
Мимикрировали ребята мгновенно. В их детдоме все были такие, во всяком случае – мальчишки. В зависимости от обстоятельств могли предстать кем угодно – хоть волком, хоть овечкой. Можно даже с интервалом в пять секунд, как в данном случае. Знаменский не в первый раз с этим сталкивался и сейчас только усмехнулся невесело. Потом взял за руку спасенного Семена и убрал его себе за спину. После чего сказал непедагогично: «Ну вот что, засранцы, чтоб я этого больше никогда не видел. Первое – это подло и не по-мужски, и второе – из вас потом не выйдет ничего, так и останетесь подлыми, злобными тварями. Если сейчас не поймете, то будущего у вас нет – будет либо зона, либо алкоголизм».
Так сказал Вениамин Юрьевич Знаменский, благородный и красивый учитель физкультуры, рыцарь. Ах, как ошибался он! Ведь все случится совсем наоборот: перестройка закончится, именно подлые, злые твари окончательно займут в обществе доминирующее положение, добавив к своим главным качествам еще хитрость и жадность. Но теперь, как ни странно, в середине 90-х годов, еще кто-то на что-то надеялся: например на то, что справедливость – извиняюсь за пафос – восторжествует. И одним из этих немногих был Вениамин Знаменский, который, обращаясь к боксерам, продолжил:
– Ты, Хряков, и ты, Беленький, завтра после уроков – ко мне в учительскую. А ты, – повернулся он к Семену, – больше ничего не бойся, тебя никто не тронет. А если тронете, – вновь обратился он к Вальке с Женькой, – я уж постараюсь сделать так, чтобы из школы вас обоих выперли. Останется у вас в перспективе только ПТУ, да и то, если примут. Все ясно? – Боксеры понуро и синхронно кивнули. – А ты, – опять повернулся Вениамин Юрьевич к Семену, – поднимай свой портфель и иди за мной». Он посадил Семена на мотоцикл, к себе за спину, мотоцикл взревел и умчался. Вот так у Семена Бестужева и появилась «крыша».
Глава 8
Кася
Скопить денег на Ригу все никак не удавалось, но Кася не сдавалась и не унывала. Она продолжала зарабатывать и понемногу откладывать, но однажды, посчитав, сколько же удалось скопить за год, Кася поняла, что с такими темпами она попадет в город своей мечты лет в пятьдесят, а тогда – не все ли равно, где помирать, в Сызрани или в Латвии. А теперь – все откладывала да откладывала, развивалась умственно и физически, чтобы быть достойной жительницей Восточной, но все-таки – Европы. Радостей никаких, времени нет даже на то, чтобы познакомиться и закрутить любовь с каким-нибудь мальчиком, а молодость незаметно, но быстро проходит. Впрочем, насчет любви с каким-нибудь сызранским пареньком у амбициозной Каси даже мысли не было. Нет, не то чтобы она традиционно ждала принца на белом «мерине» (то есть «Мерседесе»), но все же достойной ее внимания кандидатуры она ни разу не увидела. Если даже предположить невозможное, что отыскался бы, пусть даже прыщавый, но не окончательно противный юноша и раздобыл бы где-нибудь белого «мерина», то этот конь минут за пять превратился бы в пятнистую клячу, забрызганную вековой грязью сызранских автомагистралей. А с алыми парусами было еще хуже: моря-то не было. Река и резиновая надувная лодка и все-о-о! И вместо капитана Грея – полубухой подросток в периоде полового созревания. Так что шансов на красивую потерю девичьей чести – ноль! А поводов для пессимизма – навалом. Мечта таяла в серой пыли родного города, и однажды Кася подумала: «А чего я, собственно, так упираюсь! Юность уже ушла, молодость тоже того и гляди пройдет, а я вообще еще ничего толком не увидела и не испытала!» И она решила бросить все на произвол судьбы: один раз взять и поплыть по течению. Посмотреть – куда судьба вывезет.
Скромные свои накопления Кася вознамерилась истратить на поездку в Москву, на Олимпиаду 1980 года. Ну, покамест если не Европа, то хотя бы Москва, тем более Олимпиада. К тому же в Москве жила мамина двоюродная сестра, которую Кася никогда не видела, но о ней знала. Та тоже знала о племяннице. И Кася послала двоюродной тетке Юлии Николаевне письмо, в котором, можно сказать, возобновляла заочное знакомство и просила разрешения остановиться на недельку у нее, на улице Миклухо-Маклая, известного путешественника, которого объединяло с Касей неистовое желание уехать куда-нибудь. Тетка с радостью согласилась, и Кася через две недели получила ответное письмо с искренним и теплым приглашением посетить столицу и пожить в комнате, которую их семья с удовольствием предоставит в ее распоряжение.
Жребий брошен, надо ехать, а то будет, как в старом анекдоте, в котором жители глухого сибирского села, откуда никто и никогда не выезжал дальше райцентра, собрали денег своему односельчанину, чтобы он посетил Москву, а потом по приезде им обо всем, что увидел, рассказал. Тот поехал и вернулся с квадратными глазами. А вечером все собрались в самой просторной избе, и он рассказал, что никакие достопримечательности столицы его не поразили так, как зоопарк. Там он увидел огромное серое существо величиной с избу, с огромным толстым хвостом и хваталкой на его конце, а перед этим хвостом лежала огромная куча сена. И животное, мол, берет этим своим необычным хвостом большую охапку сена и – себе его в жопу, и еще берет, и – в жопу, и опять… «Стой, Иван, а голова-то у него где?» – перебивают рассказ потрясенные односельчане. А Иван, выражая своим импульсивным ответом традиционные чаяния русского народа, восклицает: «Да и не надо!!» Действительно – на кой черт она, голова, нужна, когда есть сено и прямо в жопу.
И Касино внезапное решение изменить жизнь, если и не радикально, то хотя бы частично, диктовалось не какой-то там девичьей блажью, а острым и даже болезненным нежеланием скиснуть в своей такой же дыре, как у героя анекдота. Хоть что-нибудь увидеть, хотя бы слона, хоть что-нибудь испытать бы… И уж совсем потаенное: совершить там, в Москве, что-нибудь запретное, может быть, даже (страшно, но сладко подумать) какой-нибудь грех.
Но, надо сказать, моральный облик москвичей и гостей столицы в год Олимпиады оберегался властями особенно тщательно. Все сомнительные граждане, особенно в центре города, были выловлены и отправлены подальше. Центр города был почти безлюден и стерилен до отвращения. В Елисеевском магазине почти не было покупателей и продавцы за прилавками улыбались изо всех сил каждому посетителю. То есть согрешить в олимпийской Москве было тяжело, но Касе удалось.
Именно в Елисеевском магазине, куда она приехала, как в музей, наряду с другими туристическими объектами, она и познакомилась с гражданином братской Болгарии – Стефаном Джубриловым, веселым черноволосым парнем с улыбкой, зовущей к взаимности. Стефан очень сносно говорил по-русски с милым и забавным акцентом. Он представился болгарским спортивным журналистом и сразу обрушил на Касю лавину своих возможностей и связей, пригласив ее в Лужники на полуфинальные схватки борцов во Дворце спорта, а затем и на соревнования пловцов. Провинциальная девочка – и тут сразу и Москва, и возможность побывать на Олимпийских соревнованиях, и очаровательный болгарин Стефан – какие там слоны, что вы!! Вот впечатления, вот шок-то где!! А кроме того – бесценная возможность себя показать. Кому?
Но ведь наверняка Стефан познакомит ее с какими-то влиятельными людьми, и тогда Рига состоится чуть попозже, а сначала можно будет завоевать Москву. Ну, не совсем, конечно, завоевать, а немножко. Может, даже покорить или просто понравиться богатому мужчине, который потом и подарит денег на латвийский вояж. А и правда – что ему стоит?! Мелочь, ей и нужно всего-то рублей тыщу на первое время, а там уж она и сама устроится.
И вот, полная таких радужных надежд, Кася, надев все свое самое нарядное, что привезла из Сызрани, а именно – бежевое платье со стоячим воротом, украшенное кружевами и золоченым люрексом, с искусственной хризантемой в области левой ключицы; затем ажурные колготки с узорчатыми червяками, а поверх всего коричневый воздушный шарфик. Ну, словом, красота невозможная! Интимные места (так, на всякий случай, а вдруг потом дойдет и до этого) были прикрыты тоже сумасшедшей красотой в виде чрезвычайно ярких синих трусов и бюстгальтера. Если дойдет до интима, то Стефана ярко-синее белье должно сразить наповал, тем более что ядовито-синий фон был деликатно усыпан желтыми звездочками. – Ну, если это не возбуждает, – думала неискушенная в таких делах провинциалка, – то что же тогда возбуждает?!
И вот, экипировавшись таким ослепительным образом, Кася пошла на свидание к Стефану. Точнее, Стефан заехал за ней на улицу Миклухо-Маклая на своей машине. И это была не какая-то там тривиальная «Волга» или того хуже – «Жигули», а вполне пристойная иномарка. «Вольво», – прочла она, подходя к машине сзади. Но никакого восторга, конечно, не показала, а показала всем своим видом, что она на таких тачках у себя в Сызрани даже в магазин ездит. Она не заметила едва сдерживаемой иронической ухмылки болгарского друга, когда вышла из подъезда. Он делал вид, что ее наряд и макияж привели его в восхищение, а Кася делала вид, что таких Стефанов с их машинами она пучками употребляла у себя на малой родине. Словом, оба делали вид, но все же понятно, что Стефан в данной ситуации был хозяином положения.
И поехали они на соревнования борцов, где на ковре полуголые мужики стискивали друг друга в страстных объятиях. Это была греко-римская борьба, но тонкостей и различий в видах борьбы Кася не знала, так как никогда этим не интересовалась. Да и как могла обыкновенная девушка интересоваться таким видом спорта, в котором здоровенные мужики кряхтят друг на друге, попеременно меняя позиции! С какого перепугу! Это же надо было иметь особые специфические вкусы в выборе любимого вида спорта. Вот, например, как у девушек, которые посещают боксерские бои. У них глаза горят, они азартно визжат, кричат: «Врежь ему! Мочи его»! А их красивые, ухоженные лица искажаются такой жаждой крови и яростью, что перестают быть красивыми, а напротив, становятся хищными, безобразными и в сексуальном смысле – совершенно непривлекательными. А на поединках борцов девушек в зале поменьше, но и ведут они себя попристойнее. Касе же через полчаса стало попросту скучно, и она робко попросила: «Стефан, а можем мы немного пораньше уйти? Я во всем этом совершенно ничего не понимаю!» Стефан с готовностью согласился, прибавив, что и сам хотел предложить ей то же самое, когда понял, глядя на нее, что ему следует извиниться за свое глупое приглашение на весь этот малодинамичный аттракцион.
– Пошли, – он взял Катю за руку, – тут рядом хороший ресторан с кавказской кухней.
Кася, надо сказать, была порядочно голодна к этому времени, но считала, что показывать свой аппетит нельзя и неприлично. А то Стефан будет еще смеяться над ней. А ей хотелось нравиться ему, и как можно дольше. И значит, поведение ее должно быть аристократичным, с безусловным соблюдением хороших манер и правил хорошего тона, насколько она их знала, конечно. Она ни в коем случае не желала повторить неверный путь своей школьной подружки Маринки Сайчак, которая мало того что обладала лицом сытой пираньи, но еще имела обыкновение чавкать во время еды и хлюпать во время чаепития. Маринка все-таки дочавкалась до того, что ее бросил мальчик, которого она любила, и он ее тоже любил, да и как не любить, когда она была настоящей красавицей; и все шло красиво и страстно ровно до того часа, когда они вместе пообедали. Юноша потом жаловался Касе в припадке горестного откровения:
– Понимаешь, Катюха, я с ней целоваться не могу.
– Почему? – искренне удивилась Кася, полагавшая, что не хотеть поцеловать такую хорошенькую девушку, как Маринка, – противоестественно. Ответ ее не то что поразил, но изрядно озадачил.
– Она чавкает, – смущенно отвернув лицо, будто признаваясь не в чьей-то постыдной привычке, а именно в своей, ответил внезапно разлюбивший паренек.
– Как чавкает? Что значит «чавкает», – опешила Кася.
– Просто… чавкает. Я ее поцеловал перед кафе, первый и последний раз, а она во время поцелуя все время чавкала. Звук был кошмарный… Ну, думаю, случайность, первый поцелуй, темперамент, все такое. Но потом, во время обеда, все встало на свои места. Просто ТВ программа «В мире животных». Меня чуть не стошнило. Все, понимаешь, срослось. Как ест, так и целуется. Слишком жадно. Аппетит, видите ли, у нее на всё. Слишком хороший. Потому и чавкает. Я как представил себе, что будет, если дойдет до постели, – даже испугался. Опять будет чавкать, что ли…
Так паренек прокомментировал свою капризную любовь, которая, как известно, часто рушится по совершенно нелепой причине. Кася смеялась, но урок из рассказа извлекла, и если ела в обществе, следила за собой и своими манерами. Тем актуальнее это было сегодня, во время свидания со Стефаном. «Ни в коем случае! – приказала она себе. – Шашлык-машлык, все самое даже вкусное в кавказском ресторане, куда пригласил болгарин, – не доедать! Нож – в правой, вилка – в левой. Про салфетки не забывать. Словом, всю свою физиологию спрятать, и подальше».
И, зарядив себя правилами хорошего тона, точнее – припомнив все, что уже знала или успела выучить, Кася грациозно вспорхнула со своего места, взяла под руку балканского кавалера, и они отправились в расположенный на сопредельной территории кавказский ресторан с аналогичным названием «Кавказ». Касе вскоре предстояло узнать, что сегодня этикет и хорошие манеры были так же уместны, как белая крахмальная салфетка поверх ватника бухого сантехника во время его трапезы, состоящей из соленого огурца, полубатона колбасы «Чайной», куска черного хлеба и бутылки дремучего портвейна все с тем же манящим названием «Кавказ».
Глава 9
Семен
В середине 90-х годов Семен заканчивал ненавистную школу, где его столько лет постоянно били и унижали. Страну трясло от перемен. Резкие перепады погоды действуют на сосуды и делают организм ослабленным. Так и состояние общего организма страны при переходе в кратчайшие сроки от социализма с почти, понимаете, человеческим лицом, к оскаленной, так сказать, морде капитализма, к жестокой его, позвольте так выразиться, звериной харе, было совсем нестабильным. Крутой поворот, посильный далеко не для всех. И для Семена тоже настало время радикальных перемен. К концу школы он всем своим существом осознал, что проживает не слишком хорошую, серую, скучную, рутинную жизнь, к тому же полную унижений и в недавнем прошлом – даже побоев. Надо было все поменять. В общем, и у Каси в ее юности были те же проблемы, и они оба стремились вырваться из этого порочно-тупого круга, беличьего колеса. Такой робкий лучик надежды, направление к выходу было Семе подсказано встречей и защитой со стороны мужественного мотоциклиста Вениамина Юрьевича Знаменского, которому хотелось подражать. Во всем. А уж мотоцикл представлялся с тех пор Семену пропуском в совершенно иной мир, мир настоящих, храбрых и сильных мужчин в куртках с заклепками и банданах. Необходимо было, во-первых – накопить денег, сначала хотя бы на мотороллер, а затем и на мотоцикл. К тому времени, когда, по расчетам Семена, по возрасту ему уже можно будет получать права и покупать мотоцикл. А для мотороллера права не нужны. И к тому же мотороллер – это что-то вроде роты Дезессара перед поступлением в мушкетеры, подготовительные курсы. «Вот так, – думал Семен, верный фанат романа Дюма-отца, – будет и у меня мотороллер перед мотоциклом». Но второе обстоятельство было еще важнее: необходимость примкнуть к какой-нибудь байкерской стае. Сложно, почти невыполнимо. С какой это стати серьезные байкеры примут в свой круг какого-то рыхлого охламона в немодных очках, да к тому же без мотоцикла, без самого непосредственно байка? Одна была хилая такая надежда, что они, байкеры, сжалятся над ним и примут его к себе на воспитание; что он у них будет как бы сын полка.
И, как ни странно, какой бы призрачной цель ни казалась, – она была достигнута. И помог в этом, послужил проводником в волшебный мир моторов и курток-косух, разумеется, все тот же учитель физкультуры Вениамин Юрьевич Знаменский, который был в означенной стае далеко не последним человеком, и, поскольку все в их среде носили клички, то и у Вениамина Юрьевича она тоже была. Его звали Бандана. Многие из них украшали головы банданами, но Вениамин Юрьевич был первым, кто обмотал голову черным с белыми пятнами платком, обзавелся большими крупными черными очками и облачился в черную кожаную куртку с металлическими заклепками, черные же кожаные штаны и толстые черные ботинки. Знаменский в этом плане был в их городе первопроходцем и имел, конечно, полное, безоговорочное право носить кликуху Бандана. Она даже ему шла, в самом слове содержалась какая-то агрессивная энергия. Его в городе уважали и побаивались. И если он почему-то решил взять под свое крыло и опекать недотепу Семена, то значит, Семену несказанно повезло. У Банданы была уже давно сложившаяся компания байкеров, и однажды он привел туда Семена – без всяких на то оснований, без соответствующего возраста и даже без намека на автотранспортное средство, на которое еще предстояло накопить денег.
И Семен начал искать бизнес. Сначала таскал на себе рекламные щиты, например – «Ликвидация», что само по себе пугало. Чего ликвидация? И людей тоже?!. Но он дал себе установку – не вникать, и щиты эти носил. Чего только не носил за мелкие деньги! А когда становилось противно, сразу вспоминал о мотороллере и смирялся. Носил даже рекламу собачьего корма «Педигри» с милым пояснением на том же щите: «Корм для настоящих собак». Начитанность и интеллект Семена, конечно же, не позволяли ему не задавать самому себе риторические вопросы: мол, значит, существуют и другие собаки, ненастоящие? Но… мопед, мопед, мотороллер… И вопросы отступали. Довелось даже однажды оповестить уличную общественность о существовании магазина «Обувные галлюцинации». (Наверное, речь тут шла о миражах, каких-то особенных видениях туфель и сапог.) Они, мол, в этом магазине только кажутся, а вообще их нет. Или лекарство для повышения тонуса и иммунитета с чудесным психиатрическим названием «Шизандра». Но, пожалуй, венцом рекламно-щитовой деятельности Семена был щит с рекламой какой-то риелторской фирмы с весьма двусмысленным слоганом: «Превращаем вашу мечту в недвижимость». Семен как только представил себе такую окостеневшую, омертвевшую мечту, которая уже никогда никуда не двинется, так в тот же день и решил – нет, не с рекламой, тут еще попытки были, но во всяком случае с щитовой деятельностью – завязать.
Не хотелось больше шляться по улице с рекламными щитами на груди и спине (хуже этого было только внутри поролонового кошмара, внутри уличных зверей и птиц, особенно летом, в жару), а захотелось вдруг проявить творческую инициативу, попытаться самому сочинять рекламные слоганы и стишки в честь различных товаров и лекарств. Он пытался убедить хозяев, что тот, кто сочинил обнадеживающие строки «раз, два, три, кашлю не место в груди» или «в животе шум и гам, принимай эспумизан» – даже не подозревает, что «три – груди» и «гам – эспумизан» – это не рифмы, а безобразие, что такое обращение со стишками, пусть даже рекламными, – это полное и безоговорочное бесстыдство и пренебрежение всеми нормами стихосложения. А ведь за это платят деньги и, наверное, не маленькие. Семен справедливо решил, что он сможет сочинять не только не хуже, но гораздо лучше, и, приведя хозяину вышеназванные примеры, снабдив свою речь предельной иронией, рассчитывал на ответное чувство юмора и предоставление ему возможности попробовать себя в этом жанре. То есть рассчитывал, что ему дадут шанс, и он, наконец, начнет зарабатывать, но оказалось, что это – жуткий, совершенно не предусмотренный прокол: он опрометчиво процитировал фрагменты поэтических опытов самого хозяина, который изменился в лице и выгнал соискателя вон из кабинета. Только потом Семен узнал, в чем дело. Он попытался пробиться к другому хозяину, у которого был несколько иной профиль, другая ниша, не лекарственная, и с тем, предыдущим, они не конкурировали, не мешали друг другу, были даже приятелями, разделив по-братски сегменты своего рекламного рынка.
Этот, с помощниками, сочинял прозаические призывы, но не менее омерзительные, чем стишки его приятеля. Например, «В мире волос власть захватила перхоть», а также «Перхоть встает на твоем пути» или «Пора показать прыщам, кто здесь хозяин», что было похоже на довольно жутковатый триллер, ибо даже просто «Мир волос» – уже страшно. Или еще – «Сногсшибательные волосы». Как только представишь себе эти волосы и перхоть, встающую на твоем пути… У-у! Жуть берет! Семену тем не менее удалось убедить Виталия Костного – так звали хозяина, – что он способен принести ему пользу своими творческими изысканиями. Он предложил одной широко известной, но плохо продаваемой зубной пасте придать настолько целебный смысл, что наш лоховский электорат должен был немедленно кинуться в ближайшие аптеки, чтобы срочно спасать зубы и десны. Костный поверил в потенциал парнишки и взял его на испытательный срок.
Семен, как вполне сложившийся филолог, относился к своей нынешней трудовой деятельности с понятной брезгливостью, но… деньги, деньги. Как только затошнит от сочиненного собою же призыва купить очередную гадость и чепуху, так сразу усилием воли он вызывал в воображении мотороллер или вообще недосягаемую пока вещь – фирменный байк, – и художественная совесть отступала, пряталась в черную тень людоедского нашего бизнеса и антисанитарного рынка. Мечта, цель – вот что согревало, помогало жить и преодолевать. Он ведь ни в коем случае не хотел, чтобы его сокровенная мечта превратилась в недвижимость, как в той идиотской рекламе на картонном щите. И, стиснув зубы, продолжал работать и собирать средства на вожделенное двухколесное средство передвижения.
Глава 10
Кася
Старательность, с которой Кася в ресторане пыталась казаться искушенной и светской, очень веселила Стефана, хотя он во время обеда главным образом был озабочен решением проблемы, куда ее отвезти потом, чтобы без помех отлюбить эту провинциальную барышню, потом полегче расстаться и забыть. И чтобы все осталось без последствий. По этой причине у него в кармане на всякий случай лежала пара фирменных презервативов. Почему фирменных? Да потому что наше отечественное резиновое изделие было сделано топорно и мерзко, резина была толстой, лишала орган напрочь необходимой чувствительности, будто целоваться через лист бумаги. Пользоваться такой гадостью можно было только в том случае, если организм мужчины переполнен тестостероном, или молодежное желание сильнее любых досадных мелочей, или при долгом воздержании – тогда недостатки нашего изделия можно было преодолеть. Во всех остальных случаях оно нередко вело к постельному позору мужчины. Стефан же доставал и имел зарубежную продукцию, настолько тонкую и изысканную, что она снабжалась даже запахами – клубники там или малины. Хотя – на кой черт запах? Где нюхать-то? Или специально для орального секса?
Ну ладно, так или иначе Стефан твердо был намерен сегодня же использовать образцы западной интимной промышленности по назначению. Вот он, объект, сидящий напротив и прилежно изучающий десертную карту, а потом совершенно по-детски спрашивающий: «Ой, а можно мне мороженого?» Стефан догадывался, что она попросту незнакома с названиями некоторых пирожных, а мороженое все-таки верняк, тут не ошибешься. И он заказывал для нее и сливочное, и шоколадное, она ведь так хотела, только стеснялась попросить.
«Нет, никуда ты от меня сегодня не денешься, – думал Стефан, плотоядно наблюдая за тем, как она тщательно вытирает рот бумажной салфеткой, которую вслед за тем складывает вчетверо и аккуратно кладет рядом с тарелкой. – Уж как же я тебя сегодня оттрахаю!» – заводил он себя заранее. Уже глагол «отлюбить» на повестке дня не стоял, весь этот Версаль был совсем ни к чему в той акции, которую он планировал. Нет! Только грубое, животное, почти насилие, самец и самка – только так!
Кася, будучи девушкой чуткой, уловила в его глазах нечто новое, а именно – растущее желание. Женская интуиция подсказывала ей перспективы грядущего вечера, но это ее почему-то не пугало, а напротив – заманивало, разжигало, возбуждало. А перспектива была вполне определенная, подсказанная интуицией еще в родимой Сызрани. Решение зрело. Оно было подспудным, скрытным, но вполне допускалось, что в Москве ее ожидает потеря девичьей чести, то есть переход в статус женщины. Потерять девичью честь хотелось уже давно, это дело, прямо скажем, затянулось, а уже было пора, и Стефан для первого опыта очень даже подходил. Кася надеялась, что все будет небольно, красиво и нежно, и последующая память о первом контакте ничем не будет оскорблена. А Стефан к моменту выхода из ресторана уже сообразил, – куда они могут поехать. Был у него приятель, Леха Набоков, веселый такой прохвост, который даже внешне походил на клоуна Олега Попова или на гоголевского Ноздрева, как мы его себе представляем. Леха жил на Арбате и имел там две комнаты в коммунальной квартире с одним соседом, который его побаивался и вел себя тихо, не мешал. Леха был личностью довольно мутной и таинственной. А врать умел настолько убедительно, энергично и талантливо, с такой фантазией и яркими деталями, что его собеседникам даже в голову не приходило заподозрить в Лехе обыкновенного болтуна, потому что он был как раз трепачом необыкновенным, виртуозом в своем роде, и его хотелось слушать. И слушатель только намного позднее понимал, что каким-то образом поддался гипнозу его красноречия и сам себе удивлялся: как он мог поверить в тот бред, который Леха преподнес ему как сенсационную правду. Например, что он был пятикратным чемпионом СССР по парусному спорту. На эту туфту и Стефан однажды попался во время совместного обеда, когда в ход пошла вторая бутылка водки. Тогда Леха небрежно, вскользь, якобы не придавая сказанному никакого значения, открыл Стефану малоизвестный факт своей биографии.
– То есть?! – протрезвел на мгновение потрясенный Стефан. – Как это пятикратный? Ты что же, пять лет выигрывал чемпионат страны? Да ты что? Я бы и в Болгарии об этом знал. И все бы знали. В какие годы? Врешь, наверное… – сомневался болгарин, проживший наибольшую часть жизни не у себя на родине, а в Москве.
– Не веришь, дурачок, так я тебе объясню. В парусном спорте несколько классов яхт, чтоб ты знал. «Торнадо», «Финн» и так далее. Вот три года на разных яхтах я и ходил, понял! Или, как сказали бы вы, сухопутные крысы, – «плавал». У нас говорят – «ходил». У нас, яхтсменов! Теперь усвоил?
Стефан усвоил, но ненадолго. Все рассказанное о своем спортивном прошлом, однако, не помешало мнимому чемпиону опозорить себя перед Стефаном и его подругой и перед членами Рижского яхт-клуба. Леха в прошлом году приезжал на отдых в Латвию. Тогда же, когда туда приехал и Стефан с очередной «невестой».
Рига в нашем рассказе играет важную роль и для Каси, и, как мы увидим впоследствии, для Семена. Что же касается второстепенных персонажей, то и они каким-то образом в нужное время оказывались в этой географической точке, тем самым облегчая рассказчику задачу искать другое подходящее место действия. «Зачем далеко ходить, возьмем Китай», – говорил подчиненным один номенклатурный работник, когда хотел привести какой-нибудь живой пример. Так и здесь – к чему искать что-то другое, если есть Латвия, тем более что именно там все и происходило и является в основном чистой правдой.
Поэтому представьте себе довольно узкий канал, вдоль забетонированных бортов которого расположились красавицы яхты. Именно парусные, без всяких моторов. Из вспомогательных средств – только весла. А так – парус, только парус, с которым, естественно, надо уметь управляться. Но у нас же есть пятикратный чемпион, к нему сюда на пару дней приехал его старый друг Стефан с подругой. Стефану был забронирован номер в той же гостинице, где жил Леха. В программу двух-трехдневного пребывания Стефана в Юрмале была включена обязательная прогулка на яхте. И вот осуществление этого пункта программы началось. Литр армянского коньяка в придачу к словесным уверениям Лехи в яхтсменском прошлом и в том, что он бывалый моряк и просоленный и просмоленный морской волк, должны были убедить дежурного по яхт-клубу, что яхту на пару часов этим людям доверить можно. Правда, Леха в предварительной беседе с дежурным почему-то не упомянул о своем многократном чемпионстве, и Стефан удивился – почему это он не использует в разговоре такой козырь. Потом только станет досадно, что ничто его не насторожило тогда – уж больно хороший, ясный и теплый день выдался. Прогулка на яхте обещала быть приятной и оздоровительной. Потом Стефан со смехом будет вспоминать, что дежурный в тот день просто очень хотел выпить, и если бы не это обстоятельство, то, по причине своей осведомленности обо всем, что касалось парусного спорта, он нипочем не поверил бы в то, что Леха – бывший чемпион, яхту дать воздержался бы. А Леха, в свою очередь, благоразумно умолчал о своем феноменальном спортивном прошлом.
Словом, яхту получили, взошли на нее – и не без труда, но отчалили. Все дело в том, что надо было пройти по довольно узкому каналу – шириной метров в двадцать – вперед несколько сот метров, чтобы попасть в главную латвийскую водную артерию – реку Даугаву, которая, в свою очередь, вскоре уже впадает в Рижский залив, то есть в Балтийское море. Позор выразился в том, что даже канал преодолеть не удалось, река Даугава так и не смогла принять в свои объятия «чемпиона» и его пассажиров. Яхта билась в цементные борта канала с отчаянием заключенного, который, сойдя с ума, бьется головой о стены своей одиночной камеры. Когда тронулись и подняли парус, яхта направилась не вперед, к реке, а ринулась поперек, к противоположной стороне канала. Ткнувшись в нее носом, но, по счастью, ничего не повредив, она остановилась и как-то сама развернулась в нужную сторону.
– Меняем галс! – исступленно завопил капитан. Пассажиры в морской терминологии были не то что не сильны, а можно сказать – вообще никак и никаким боком. Тогда, профессионально, как пират, ругаясь, «чемпион» сам поменял галс, что, как выяснилось, было сменой положения паруса. Этого оказалось достаточно для строптивой яхты, которая тут же бросилась наискосок к исходной точке плавания. С ополовиненной бутылкой коньяка в руке из деревянной будки вышел дежурный, который, исполняя профессиональную обязанность, наблюдал, как группа отчаливает. Но при второй смене галса, когда яхта снова устремилась поперек канала и ее движение стало окончательно зигзагообразным – понаблюдать за этим необычайным аттракционом вышли на берег буквально все, имевшие к яхт-клубу хоть малейшее отношение, в том числе и настоящие яхтсмены. Их хохот сотрясал водную гладь канала и должен был привести хотя бы в минимальное смущение морского волка Леху. Ничуть не бывало! Внушительным басом он орал на собравшуюся аудиторию: «Что вы ржете, крысы! Какую яхту вы мне подсунули?! Какого черта! – орал он, уже совершенно не стесняясь подруги Стефана. – Что за подстава, суки!» В ответ с берега раздался дружный свист. «Чемпиона» освистали. В ответ он виртуозно отматерил их всех, их матерей, сестер и жен, и это, пожалуй, было единственным доказательством принадлежности Лехи, по крайней мере, к пьяному портовому сброду. Он не боялся, что его на берегу встретят дракой, так как сам умел драться непревзойденно, эффектно и даже артистично. Дежурный скомандовал с берега: «Все! Завязывай! Давай причаливай! Хватит!»
Леха хотел было отобрать хотя бы вторую бутылку коньяка, но Стефан отговорил. С трудом, но пришвартовались с помощью весел. Леха шел через группу мужчин, задетых его матом, с таким видом, что те предпочли расступиться. «Капитан» с экипажем после облома с яхтой решили не портить день окончательно и просто поехали на море, в дюны, прихватив с собой еще выпивки и еды. Об инциденте в яхт-клубе деликатно не вспоминали.
А что касается того, как Леха дрался, то это требует отдельного рассказа. В целом было похоже на технику Стивена Сигала в его фильмах, которые мы увидели несколько позже. Стефан однажды в кафе на повышенных тонах поспорил с кем-то из посетителей. А тот оказался с компанией мужчин весьма внушительного вида. Но Стефану повезло: с ним в тот вечер сидел Леха, иначе плохо бы ему пришлось, совсем плохо. Мужики попросили его на выход. Ну, что было делать, он пошел, хотя положение было безнадежным, однако нельзя было терять лицо перед спутницей. Суровых мужчин было трое, что сводило шансы Стефана практически к нулю. Но следом за ними вышел, шатаясь, совершенно пьяный Леха. «Отдохни», – через головы мужиков бросил он Стефану, который уже обернулся, готовый геройски принять свое предстоящее избиение. Ну а дальше произошло нечто совсем непонятное. Мужчины через секунд десять лежали на тротуаре. Кто-то из них стонал, а кто-то вообще молчал и даже не шевелился. Леха, не вдаваясь в подробности, однажды объяснил Стефану общую концепцию драки: ты должен иметь абсолютную уверенность в том, что тебя побить невозможно, что в тебя не попадет ни один удар. Это как игра, как в кино, это психологическое превосходство, понимаешь. А в ответ – несколько простейших движений, и нападающему плохо. Я тебе покажу. Тем не менее урок впрок не пошел, Стефана с тех пор били неоднократно, в основном из-за баб. Тут, наверно, тоже нужен особенный талант. Или же многолетняя подготовка, профессиональный навык. Тем более что Леха иногда туманно намекал, что имеет некоторое отношение к силовым структурам. Постоянное наличие денег, в том числе и валюты, владение особыми приемами в драке, зарубежный лоск в одежде, капитанская фуражка с белым верхом задолго до Н. Михалкова, американские сигареты и прочее – все это делало его фигурой загадочной и притягательной для определенной категории женщин, которые внешнее предпочитают внутреннему. Намеки же на принадлежность к КГБ могли быть и правдой: уж больно многое ему позволялось – и формальное тунеядство, и валюта. А между тем дисциплина в Москве была суровой, особенно во время Олимпиады.
И вот к этому своему загадочному другу Стефан и задумал привезти Касю, чтобы овладеть ее прекрасным телом и насладиться ее беспорочной невинностью. Хотя все эти мажорные слова сводились у него к короткой и емкой формуле – скотски трахнуть. Почему именно Касе так повезло – непонятно. Обычно Стефан с женщинами был нежен и внимателен. И почему именно сегодня его потянуло на скотство – трудно сказать. Или в нем проснулась его вторая, дремавшая до того сущность? Или в девушке он увидел нечто такое, что располагало к чему-то грубому и даже зверскому? Может, ему чутье подсказывало, что такой стиль ей понравится, что она заведется, будет визжать, стонать, извиваться, дрожать и принимать позы похотливой кошки.
Они позвонили в дверь. Леха в фиолетовом шелковом халате, в фиолетовом же шейном платке и с сигарой во рту открыл, оценил Касю и показал Стефану незаметно большой палец, одобрив таким образом выбор друга. В головах обоих одновременно мелькнула мысль о возможном групповом сексе. Выхлопные газы разврата сгущались над квартирой. Но если вновь вернуться к простоте изложения и отказаться от жутковатой смеси мелодрамы и эротического триллера, то, сочувствуя нашей героине, следует закончить главу посерьезнее: тем, что провинциальная барышня Кася, хоть и имела первоначальную цель – попробовать в Москве незнакомой, другой, яркой жизни, резко сломать девичьи иллюзии и стать взрослой, полноценной женщиной, но никак не предполагала, что все будет до такой степени экстремально. Все вдруг стало для нее опасным, но, к сожалению, уже бесповоротным. Короче, Кася вляпалась.
Глава 11
Семен
Итак, Семен Бестужев оказался внутри рекламного бизнеса и, преодолевая интеллигентскую брезгливость, сочинял слоганы и даже прямые призывы купить очередную дрянь. Из всего уже существующего он больше других ненавидел слово «сникерсни» и от души надеялся, что это слово вскоре исчезнет из русского языка, как исчезнет и сам шоколадный батончик – скопище холестерина и чрезмерной сладости. Однако не исчезали ни батончик, ни сопутствующий ему премерзкий глагол. Да стоит ли удивляться, что в нашей отчизне народ больше всего любит самое вредное – водку, сигареты, чипсы и «сникерсы» (список можно продолжить, но незачем).
Зато каждую свободную минуту Семен проводил в байкерской компании. Он по-настоящему наслаждался пребыванием в их, такой далекой от кривляний свободного рынка, команде. Он понимал, что его взяли из милости, подчиняясь авторитету Знаменского-Банданы, но все равно хорошо: ведь это был свежий воздух, наполненный запахами бензина и толстой кожи, пропитанной потом. А «свежим» этот воздух был хотя бы потому, что в нем ощущалось здоровье. А там – на улице, в офисах, в тусовках, был запах только один – денег, слегка опрысканных французской парфюмерией, отчего они пахли еще гаже. И, растворяясь в своем обретенном ковбойском сообществе, в котором только одежда была не ковбойская и вместо лошадей – мотоциклы, а по сути то же самое, преданный Семен готов был к любой черной работе: он протирал, полировал мотоциклы, мыл полы, убирал помещение, по первой же просьбе бежал в магазин за водкой и закуской, и в какой-то степени стал для байкеров человеком незаменимым, нужным и верным.
Накопленных денег на приличный скутер все равно не хватало. Зная о его мечте и проявляя мужскую солидарность и великодушие, байкеры тайком от него скинулись и купили классную машину, настоящую «Ямаху». И когда настал день рождения – точную дату которого Семен и сам не знал, так как был подкидышем, и дата эта была условно определена в детдоме и занесена в метрику – его как следует отпраздновали. Семен, мальчик на побегушках, совершенно не ожидал, что его день рождения так будет отмечен. Не ожидал, что накроют стол, что Бандана произнесет тост за него, что все улыбнутся ему и чокнутся, и выпьют водки за его здоровье. Он стоял со своим бокалом шампанского и не замечал, что по щекам у него ручьем текут слезы. Он обрел друзей. Настоящих. Ничего подобного в его короткой жизни еще не было, никто, совсем никто не любил его, и сейчас проявление такой любви и дружбы было настолько неожиданным, что полоснуло прямо по сердцу, и у него в первый момент даже брызнуло из глаз, как иногда в репризах клоунов в цирке. Благодарные слезы и дальше все текли и текли, он шмыгал носом и еле-еле смог произнести в ответ на традиционное чье-то предложение выпить за родителей, что, мол, он детдомовец и родителей своих не знает. Для многих это явилось новостью. Чуть подробнее знал его скромную биографию один только Вениамин Юрьевич, который к тому моменту куда-то исчез.
– Ну ничего, не переживай, Сэм, – окружили его ребята, – это ведь уже давно проехали, верно? Тема закрыта.
Сема ужасно гордился тем, что некоторое время тому назад тоже обрел здесь кличку – Сэм.
– Внимание! – раздался звучный голос от дверей.
Все обернулись. Там стоял Бандана, придерживая за руль новенький мотороллер. В наступившей тишине уже вполголоса Бандана задушевно произнес:
– Сема, Семен, Сэм, это тебе. Ты теперь полноценный член нашего мотообщества. Катайся на здоровье.
Все посмотрели на новоиспеченного байкера, который снова лишился дара речи и стоял с выпученными глазами и ртом, откуда пытался извлечь какие-нибудь звуки, но не получалось, и поэтому рот то закрывался, то открывался, как у пойманной рыбы, оказавшейся на суше. Несколько секунд молчания, полной тишины в постоянно шумном и полупьяном байкерском гараже, расположенном (очевидно, для природного равновесия) на окраине города, рядом с заброшенным яблоневым садом. И в этой чудесной, полной человеческого смысла тишине грубые байкеры в толстой коже стояли и улыбались. И слышно было только, как падают яблоки. Перезревшие яблоки, которые никто не собирал. А потом прорезался первый звук. То был второй приступ рыданий, потрясший тщедушное тело юного байкера Смена. Он был благодарен. Очень, очень благодарен. И был готов для новых друзей на всё. Ради них жизнь отдать, если потребуется. Его утешили. Каждый подходил, хлопал по плечу. Молча. И отходил. Настоящая мужская дружба. Без лишних слов. Да просто без слов! Последним подошел лихач (даже среди них, нехилых и совсем нетрусливых пацанов) по кличке Тайсон. Почему у него было такое прозвище – можно было только догадываться. Никто и не спрашивал, так как за бестактность можно было и схлопотать в бубен. Тайсон был такой, мог и врезать без предисловий и без замаха. Так вот он, последним подойдя к Семе, снял с себя шикарную косуху с десятками металлических заклепок и так же молча протянул ее совсем оторопевшему детдомовцу. Вялая попытка протеста была в корне пресечена Тайсоном, который внушительно сказал:
– Не возьмешь – обидишь.
Всё! Теперь и скутер есть, и косуха, а главное – настоящие друзья, которых никогда не было у обделенного вниманием Семена. Теперь можно было жить, не чувствуя себя каким-то ущербным, неполноценным. Все у него теперь есть. И нравится всё. Буквально всё! И их манера одеваться, и запах, и у большинства – хронический алкоголизм, и их мат, и их невежество (в смысле – необразованность), и их женщины, девушки, «дочери полка», сопутствующий моторам пестрый антураж – словом, все абсолютно. Особенно – как они общались между собой. Кратко, но выразительно. Семен иногда с завистливым восхищением прислушивался к их диалогам. В сопровождении пива. Пиво, кстати, покупалось не классическое, от 4 до 5 градусов, а крепкое – 9 – 11 градусов. Поэтому и диалоги некоторые были энергичны и безапелляционны.
– Подожди, кто был первым князем всея Руси?
– А мне по фигу!
Между прочим, слово «Россия» употреблялось чаще других, особенно когда к разговору присоединялся кто-то третий, четвертый. Только и звучало за столом, заставленным бутылками крепкой «Балтики»: «Россия, Россия…» Тогда же возникали исторические споры.
– Это произошло тогда, когда Батый завоевал Русь!
– А хазары?
– Да хрен с ними, с хазарами!
– А Чингисхан?
– Да, сука, дались тебе эти татаро-монголы!
– Элементарный наркоман, обугленный в корягу, твой Чингисхан!
«Какая прелесть! – думал Семен, прислушиваясь к неповторимым словообразованиям русской речи. – Ну кто, какой филолог может родить такое: «обугленный в корягу», а? Да никто!»
А их обращение с бабами?! Вот у кого надо учиться. Вот кому подражать! Даже представить себе, что кто-нибудь из байкеров может впоследствии жениться и стать подкаблучником – было решительно невозможно. Место любой бабы на мотоцикле и в жизни – позади мотоциклиста. Нежно обхватив его за корпус руками, чтобы не упасть. Их место сзади, и никогда – спереди! Исключено!
Семен и рад был бы соответствовать мотоциклетным стандартам, но у него пока не получалось. Трудно было с его внешностью, несмотря на косуху, которая должна была внушать если не почтение, то хотя бы уважение. Семен очень рано облысел и, если снимал шлем, вызывал своим обликом почти сочувствие. Его пушистые уши и рябая лысина женщин не пугали, но очень смешили. Да еще очки… И было чрезвычайно трудно обрести при такой внешности авторитетный тон. Поэтому у Сэма-Семы с девушками не все ладилось. Были проблемы. Надо было брать не брутальностью, а умом, но он пока не знал – как это правильно и органично применить, но потом научился и впоследствии не раз говорил с грустью и иронией по отношению к себе:
– Меня любили многие женщины. Большинство из них лишь думали, что любят, а на самом деле – просто жалели. Женщины часто путают или смешивают эти два понятия. Некоторые даже думают, что жалеть – это и значит любить. Трое из них обещали любить меня вечно… Именно они первыми меня и бросили. Но сейчас я живу с женщиной, которая не обещала ничего. Однако живем – и уже долго.
Так говорил потом изрядно повзрослевший Семен. А тогда, когда ему подарили скутер, у него с девушками не шло никак. Не следовало ему корчить из себя мачо и даже курить, если это ему не нравилось, и почти каждая затяжка вызывала кашель. Но в то время его рекламный бизнес, можно сказать, процветал, и он уже начал получать приличные деньги. Следовало что-то приобрести в комплект к кожаной куртке с заклепками. Штаны и ботинки – это уж обязательно. А штаны лучше тоже черные и кожаные. И ботинки должны быть грубые, на толстой подошве, высокие и на шнурках.
И пошел Сэм на рынок. Пошел с крашеной подругой, которую обрел буквально на днях. Подруга звалась Нелли Ширинкина, и подцепил ее Сэм, к собственному удивлению, вечером на улице, возле ресторана, из которого она вышла одна и покачиваясь. На дерзкое предложение Семы подвезти она, к его неожиданной радости, ответила согласием. И села, как полагается, сзади, обхватив маломощный торс Семена руками с темно-вишневыми ногтями. Она была первой и единственной девушкой, которую Семен сам склеил на улице. Семен тогда еще не знал, что порядочных девушек, а также красивых, и даже красивых и порядочных в одном лице следует искать не в ресторанах и не возле них, а под землей – нет, нет, не пугайтесь, – в метро (в больших городах), а еще в библиотеках и прачечных. Таким образом, этот любовный опыт мог бы обернуться для Семена горьким разочарованием, но, по счастью, обошлось. Девушка была старше нашего байкера лет на шесть, многое уже испытала, была не очень хороша собой, но зато совсем неглупа. И весьма ловко пользовалась расхожим представлением почти всех мужчин о блондинках за рулем и просто блондинках. На смену анекдотам про Чапаева и чукчу пришли анекдоты про блондинок, которые свидетельствовали об их непроходимой глупости и гламурном легкомыслии. Но тут следует заметить, что большинство блондинок, по крайней мере в России, не натуральные, а крашеные. Настоящие блондинки все больше в Литве, Латвии и на Скандинавском полуострове. Бывшим шатенкам смена окраса приносит несомненную пользу, так как дает им возможность косить под дурочку, когда того требуют обстоятельства. Вот и Нелли, первая физическая, а если еще прямее – плотская любовь Семена, была такой блондинкой, в недавнем прошлом – шатенкой. Она очень удачно морочила голову самодовольным мужикам, выдавая себя за дуру из анекдотов и подчеркивая тем самым высокий якобы ум своих партнеров, большинство из которых были богатыми и тупыми ублюдками. Им общение с Нелли Ширинкиной льстило. С нею они чувствовали себя философами и остряками, тем более что их дремучие шутки вызывали у девушки звучный, одобрительный хохот. Словом, Нелли к своим двадцати пяти годам уже вкусила и алкоголя, и травки, и беспорядочных половых связей.
Из ресторана она вышла полупьяной, потому что все там надоели, стало тошно и скучно и захотелось спать. Не сомневаясь ни в чем, она присела на Семин байк и доверчиво склонила белую головку на тыльную сторону черной косухи. Семен спросил – «куда», и она неконкретно ответила – «домой». Но потом все же они оказались у нее дома, и там все произошло: состоялось первое знакомство девственника Сэма с радостями случайного, но пылкого секса. Девушка сильно удивилась, застав утром у себя в постели не последнего своего любовника Мурада и не экс-любовника Ваську, торгующего на рынке женским бельем, а тщедушного паренька с синеватым цветом кожи и глуповатой, словно навсегда застывшей, улыбкой на счастливом лице. Еще бы! Ведь этой ночью байкер Семен стал мужчиной с помощью многоопытной Нелли. После бесполезной попытки вспомнить – кто с ней рядом и как его зовут, она решила познакомиться вновь. «Давай начнем все сначала», – предложила она, и когда Семен с простодушной откровенностью ребенка не стал скрывать, что она у него первая, ее разобрал такой хохот, что она потом, отсмеявшись, решила его пожалеть. Так состоялся второй акт их постельной комедии. Больше того, Нелли, которую Сэм вскоре стал по-свойски звать Нелькой, так осточертели ее богатые и сплошь невежественные партнеры со своим более чем скромным запасом слов, половину из которых составлял обычный, тупой мат, что обнаруженная ею у Семы приятная эрудиция и острый ум оказались настолько привлекательными для неизбалованной в этом смысле неглупой девушки, что она реила отношения с новеньким продолжить и более того – пригласила его пожить у себя. Мечта Семы стать настоящим байкером и брутальным мужчиной пленила Нельку своей непосредственностью и скромностью. Казалось бы, такой умный, интеллигентный парень – и такие простые, даже примитивные, идеалы. Ну, чего нет в жизни, но хочется – даже если ты умный и хороший – то из этого идеалы и формируются. Стать Бердяевым или Кантом Семе было неинтересно, а вот крутым байкером – хотелось до дрожи. И ничего удивительного, что он в сопровождении своей подруги Нельки пошел на вещевой рынок искать недостающие детали для байкерского прикида. Нелька упиралась и отказывалась идти с ним на рынок, и вскоре выяснилось – почему, но Семен настоял, проявив себя при этом напористым, волевым, решительным мужчиной, настоящим байкером, одним словом. Его, мол, женщина должна непременно идти с ним. Как жена! К слову, именно такие виды на подругу Семен и имел; он собирался при первом же удобном случае сделать ей предложение и был почему-то уверен, что оно будет принято.
На рынке первым делом надо было найти черные кожаные брюки с заклепками, что вместе с косухой составило бы правильный, настоящий ансамбль. Но не вышло. Они обошли полрынка, но попадались либо кожаные штаны без заклепок, либо простые черные джинсы, на которых было совсем недостаточное количество заклепок. В одном киоске уроженец Кавказа настойчиво впаривал им свой товар, состоявший сплошь из одних светлых брюк и светло-голубых джинсов белорусского пошива.
– Подожди, – устало отмахивался Семен, – мне нужны только темные.
– На! – в скандальной манере закричал торговец, выпучив свои «очи черные» и протягивая Семену брезентовые штаны цвета хаки. – На тебе! То, что тебе надо! Лучше не найдешь, клянусь мамой! Отвечаю! Ну, бери! Вот же! Эти!
– Так они же светлые, – мягко, но решительно возразил Семен и получил убедительный по форме, но совершенно невозможный по содержанию ответ:
– Нэт, брат, ты не прав! Смотри лучше, внимательно смотри! Они не светлые, понимаешь? Они темно-светлые!
Отвязаться от торговца было нелегко из-за паршивой интеллигентской боязни обидеть человека, но обидеть в конце концов пришлось, иначе его бы заставили все-таки купить совершенно ему не нужные штаны.
– Не возьму! – отчаянно крикнул в лицо кавказца Семен и, еще повысив голос: – Они мне не нужны! Не нужны, понял!
И только тогда торговец, с лицом провалившейся на экзамене в театральный институт абитуриентки, отошел в сторону. Разочарование и обида стелились за ним, как шлейф его неудавшейся на этот раз рекламной акции. Сема и Нелли, убежав от торговца штанами, решили попытать счастья на обувном поле. Необходимо было все же разыскать настоящие крутые байкерские ботинки. И снова не нашли.
– Не мой день, – пожаловался Семен порядком уже уставшей подруге.
– А зачем тебе именно такие? – спросила Нелли, полагая, что все эти вздорные правила в байкерской одежде – не более чем условность, чей-то там в далеком прошлом вкус, какого-то мотоциклиста, который первым предложил всю эту кожаную униформу. А вообще-то можно ведь ездить в обычных джинсах и нормальной обуви, мотоцикл не обидится, ему только легче будет, если летом его не будут пришпоривать этими толстенными двухкилограммовыми ботинками на измученных от жары, уставших ногах байкера, слепо подчиняющегося укоренившемуся шаблону.
Сема, мгновенно превратившись в Сэма, прочитал ей краткую лекцию о том, что байкерство – это не только стиль в одежде, но и стиль жизни, и что всему их сообществу надо следовать не какому-то своему, личному вкусу, а только общему байкерскому и соблюдать раз и навсегда установленные для одежды правила.
– Может, пойдем поменяем вкус, а? – с робкой надеждой спросила Нелли, у которой ноги уже невыносимо ныли от долгой ходьбы по рынку.
– Я те поменяю! – грубо, воистину по-мужски ответил Сэм, внутренне гордясь тем, что способен на такой бескомпромиссный тон со своей женщиной – своей, как говорили индейцы Фенимора Купера, скво. Скво должна знать свое место и не возникать!
– Ой, кого я вижу, что я слышу! – раздался сбоку фальшиво радостный, глумливый голос. – Тут какой-то семейный, кажется, скандал! – И вслед за голосом тут же нарисовался его владелец, продавец женского белья и экс-любовник Нелли Ширинкиной Вася. Вот почему Нелли не хотела идти на этот рынок с Семеном, вот почему возражала. Она ведь могла тут встретить кого угодно. Черт знает кого могла тут встретить! Опасалась она не напрасно. Неприятная встреча с прошлым все-таки произошла.
Глава 12
Кася
Мы расстались с Касей в тот момент, когда она переступила порог холостяцкой квартиры приятеля Стефана Лехи, совсем даже не подозревая, что угодила в логово порока, разврата, насилия и презрения к женщинам как таковым. Во всяком случае, хозяин «логова», облаченный в фиолетовый халат, был конкретным, упертым женоненавистником. Еще в хрупкой, неокрепшей юности, не способной противостоять женскому коварству, он был соблазнен, а затем попал в настоящее рабство к богатой стерве, которая выдумывала для отрока все новые и новые пытки. Его жизнь стояла тогда на перепутье: он писал стихи и мог бы стать поэтом, романтиком, но мог – подлецом и циником, а еще – алкоголиком. Витязь у трех дорог: направо – коня потеряешь, налево – смерть свою найдешь, прямо пойдешь – назад не вернешься. Все три варианта, прямо скажем, не очаровывали. И надо же было такому случиться, что Леша Набоков освоил все три непривлекательные дороги, еще до перекрестка выбросив на свалку своей биографии все романтические идеалы. Мосты были сожжены. И все благодаря этой жуткой бабе с именем, которое поначалу казалось Леше загадочным и обворожительным – Марианна. Она истерзала бедного Леху своими постоянными изменами, истериками и слезами в качестве типичного средства для удержания юноши возле себя, несмотря на свои мерзопакостные поступки и наилегчайшее поведение. Особенно любила она проявлять «наилегчайшее поведение» в самолете, в туалете со случайным попутчиком. Или, например, в лифте с незнакомым сантехником, вызванным для ремонта в какую-то квартиру их дома. Поэтому она частенько по пьянке садилась в лифт в плаще или шубе на голое тело и ездила вверх-вниз в ожидании добычи. Леха, бывало, искал ее и вытаскивал из жутких притонов, в которые она попадала специально в поисках острых ощущений. Роскошная квартира в центре Москвы ей осточертела. Грязи хотелось ей, грязи, вонищи – это ее, видите ли, возбуждало! Мальчик Леха поначалу глубоко и сильно страдал, но постепенно душа его тоже стала обрастать густым мхом цинизма и неверия. Однако он продолжал писать стихи, но уже совсем другие. И однажды на одной из вечеринок, в тот раз у нее дома, он, обратившись к своей доморощенной Кармен, сымпровизировал. Но не на ровном месте, без повода, ни с того ни с сего. Она попросила, желая в своем пьяном кураже показать гостям, какой у нее под боком живет поэт, исполняющий все ее прихоти: «Лешенька, зайка, давай, сочини про меня экспромт, вот сразу! Можешь?» Леха, недолго думая, выдал то, что накипело: «Сердце невольно тает в огне. Сделай мне больно – трахнись при мне». И нежная Марианна в розовом пеньюаре, в котором бесстыдно встречала гостей, без улыбки ответила: «Легко». И тут же на ковре исполнила это с Лехиным другом, просто завалив его на себя. Несколько минут гости сидели, оцепенев, завороженные зрелищем, а потом Марианна со смехом крикнула всем: «Что сидите, окаменев, как полинезийские истуканы?! Присоединяйтесь!»
И вскоре вечеринка естественно переросла в свальный грех, оргию, которую Марианна наутро вспоминала с гаденьким удовольствием. Он и тогда ее не бросил, так привязался. Бросила она. Леха тогда впервые подумал, что женщины – вообще другой мир, другая планета. В самом начале она тебя пламенно любит, все время говорит об этом: жить, говорит, без тебя не могу, сокровище, говорит, мое; буду, говорит, любить тебя вечно. (Тут ты уже не совсем веришь, ибо слово «вечно» тебя пугает.) Потом что-то у них, у очень многих, – щелк! И всё! Будто кто-то взял и нажал выключатель. Выключатель любви! И с этого момента тебя нет. Просто нет совсем, вообще! Ты не входишь в ее круг внимания. И дальше, если даже ты помрешь, – она и не вздохнет, воспримет известие об этом, как информацию о дорожной катастрофе, допустим, где-то в Боливии. Марианна как раз была из таких.
Вот эти прозрения и даже, не побоюсь этого слова, озарения посещают часто очень многих мужчин, которые пытаются проанализировать личный опыт и трагический путь своих любовных взаимоотношений с женщинами, совершенно не подходящими ни для отношений, ни тем более для их анализа.
Вот и Сему Бестужева, Сэма, под старость посещали такие откровения, а второстепенный персонаж Леха Набоков открыл их для себя гораздо раньше, когда бросила его отпетая шлюха Марианна, которую он поначалу принял за Лорелею. И Леха потом начал беспощадно мстить. Он заметил, что многие состоявшиеся дамы полагают, что купить можно любого. Таких Леха знал и ненавидел. Главный кайф его жизни был в том, чтобы соблазнить такую «толстосумку», пожить с ней недолго в качестве альфонса, а потом резко, без объяснений, бросить. Объявить ей о расставании неожиданно и насладиться ее слезами. Впрочем, и других женщин и девушек он тоже если не ненавидел, то презирал и считал их не более чем мясом для альковных утех. Касю он из этого общего ряда не выделил, с какой стати! Да и намерение Стефана было яснее ясного, так что Касе предстояло быть всего лишь использованной и употребленной, чем-то вроде основного блюда за обедом. То есть первое в жизни соитие обещало быть отнюдь не поэтичным и даже не красивым.
Преамбула была обычной и короткой. Еще несколько бокалов вина сумели внушить Касе мысль, что жизнь легка и прекрасна. И что ей, в сущности, для полного ощущения радости не хватает только одного – близости с мужчиной. И когда Стефан «невзначай» положил теплую, почти горячую руку на ее бедро, она взволновалась и слегка раздвинула ноги. А многоопытный Стефан, почувствовав, что возражений не последует, стал своей нахальной и горячей рукой массировать слегка внутреннюю поверхность нежного Касиного бедра, поглаживать. И в этом не было вроде ничего опасного, только то самое, желаемое удовольствие, на которое она и рассчитывала. А с другой стороны, она ведь и сама собиралась идти сегодня до конца в поисках еще не познанной радости. Она ведь собиралась обрести ее и узнать, наконец, – что такое настоящий оргазм, а не жалкий его эрзац в виде самоудовлетворения. А Стефан тем временем уже по-настоящему завелся. Подметив в Касином состоянии животворные перемены в виде неровного дыхания и полузакрытых от наслаждения глаз, он приступил к разведке Касиных эрогенных зон, но это скорее была экспресс-разведка, время предварительных ласк можно было сокращать, учитывая то, что девушка оказалась не только не фригидной, а очень даже легковозбудимой. Места женских эрогенных зон Стефан знал не понаслышке, и поэтому Кася через несколько минут была уже готова к опытам постельной любви. Теперь только на лопату и в печь – как всегда поступала Баба-яга с любознательными детьми. И, аккуратно приобняв Касю за образцовую талию, Стефан повел ее в соседнюю комнату, служившую Лехе спальней. Слегка подталкивая ослабевшее тело Каси к двуспальной кровати, которую Леха стандартно называл сексодромом, Стефан обернулся и подмигнул Лехе, давая тем самым понять, что тот скоро тоже вступит в действие. Всю винно-кокетливую часть Леха молчал, сидел напротив и только посмеивался, глядя на развертываемый Стефаном сценарий порнофильма, который он уже неоднократно смотрел.
Ну а дальше, конечно, – вялые и формальные попытки остановить локомотив страсти, безвольно дергая стоп-кран слабеющей рукой в сопровождении задыхающегося шепота: «Не надо, прошу тебя, не надо, что ты со мной делаешь, только не здесь, зачем тебе это, я ведь еще девушка…»
Вот тут Стефан привстал. Он услышал, и этот последний девичий всхлип его обескуражил, несмотря на то, что он стоял над ней практически голый, и дело (то есть тело) близилось к завершению.
– То есть как? – с интонацией обиженного ребенка, которому купили любимую игрушку, но тут же отняли, спросил Стефан. – Ты это что? Хочешь сказать, что у тебя никого еще не было?!
– Да, дурачок! Но это не имеет значения! Да! Да! Иди ко мне сейчас же! Хочу, чтобы ты у меня был первым! – Кася посмотрела на испугавшегося Стефана помутневшими глазами из-под полуприкрытых век, затем резко поднялась, обхватила его за шею и с силой бросила на себя. Ну-у, тут уже – девушка не девушка, струсил не струсил, инстинкт взял свое.
Через полчаса Леха с изумлением увидел, как в комнату, где он ждал и пил, пошатываясь, вошел его друг, прикрыл дверь в спальню, зажал себе рот двумя руками и захохотал.
– Э-э! Ты че? Ты че? – перейдя на шепот, спросил Леха.
– Ниче. Ты только не смейся. Она была целка.
– Да ты что? – потрясенно пробормотал Леха.
– Правда. Давай другую простыню. Я сейчас вернусь, потом тебя позову.
– Когда? – вожделенно ерзая, спросил Леха.
– Скоро. Я с ней сейчас второй раз, а потом позову тебя во время акта, понял? Ты потихоньку войдешь, обстановку оценишь и пристроишься третьим.
– А если она заорет?
– Не заорет. Она согласится, вот увидишь. Она заводная, ей понравится. Сначала, конечно, поломается для понту, а потом вдохновенно отдастся процессу, увидишь.
Стефан любил иногда в разговоре перейти с уличного языка на язык филологического семинара. Друзьям это нравилось.
В общих чертах так и получилось. Когда Стефан вернулся в спальню, он увидел прекрасную юную женщину с блаженным выражением лица, на котором блестели восторженные глаза. Рыжеватые волосы разметались по подушке, руки потянулись к своему первому мужчине. Мужчина незамедлительно лег рядом, не забыв подложить под их распаленные тела новую простыню, чтобы прикрыть следы Касиного грехопадения.
Ей все нравилось. Она еще раз, уже в статусе женщины, испытала, как говорил генсек Л.И. Брежнев, чувство глубокого удовлетворения, а проще говоря – оргазм. А потом… Потом, после знака, поданного Стефаном нетерпеливому Лехе, последовал сеанс группового секса малых форм, то есть втроем. Кася, увидев распахнутый фиолетовый халат и обнажившийся из-под него внушительных размеров грозный член того же, что и халат, оттенка, испугалась, возмутилась, но быстро поняла, что протестовать и кричать – бесполезно, все равно ведь изнасилуют. И последовала совету одной многоопытной тетки, который звучал так: «Если вас насилуют, не сопротивляйтесь, а расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие». Кася в себе такое не подозревала. Она от этой любви втроем испытала острейшее наслаждение, которое ее даже испугало слегка: что же теперь, она всю дальнейшую жизнь будет искать вот такой экстрим, чтобы достигать «глубокого удовлетворения»? Неужели она настолько порочна, неужели она – такая бесстыжая развратница? Ну да ладно, процесс продолжается, и она подумает об этом позже. А сейчас чудовищный в ее представлении половой механизм Лехи, чуть-чуть не дотягивающий по размеру до такого же органа среднеазиатского ишака, ритмично вонзался в нее, совершая поршневые движения, от которых Кася просто сатанела, теряла остатки разума, и когда Стефан в то же самое время принудил ее к оральному сексу с ним, она с энтузиазмом взялась и за это. Оргазмов, таким образом, было много, она даже не считала. Наконец, все закончилось, все устали, переместились в другую комнату, еще выпили, посмеялись, и тут Стефан стал собираться.
– Ой, – неожиданно воскликнул он, взглянув на часы. – Я дико опаздываю.
– А я? – встревожилась новоявленная женщина Кася.
– Ты? А что ты? – улыбнулся ее первый мужчина. – Хочешь, идем со мной, а хочешь оставайся. Леха не против. Ты ведь не против, Леха?
Леха был не против. Он вывел Стефана в коридор и там предложил страстным шепотом:
– Слушай, отдай ее мне, а?
– Так она, по-моему, и так не против.
– Нет, против, смотри… – Они заглянули в комнату. – Смотри, она уже одевается…
– Ну-у, не знаю, – Стефан уже прикидывал, какую выгоду он мог бы извлечь из ситуации. – Она вроде как влюбилась в меня.
– Да окстись, какая на хрен любовь! Ей секс нужен. В большом объеме. Иди, поговори с ней.
– Не-е, я не пойду, – возражал Стефан, – истерик мне только не хватало. Сейчас отвезу ее, куда скажет, пообещаю встретиться завтра и все – финита ля комедиа. В общем, все как всегда. А тебе-то она на что?
Стефан предчувствовал, что сейчас последует предложение, «от которого он не сможет отказаться», и более того – не захочет. Он ждал. И дождался.
– Да какое тебе дело – на что она мне! Понравилась! Живая девка такая… Ну, хочешь я тебе заплачу?
Стефан посмотрел на друга с фальшивой укоризной. И смотрели они – глаза в глаза, молча – секунд десять. И все поняли. А все друг про друга они знали уже давно. Поэтому без лишних слов Стефан спросил:
– Сколько?
– Штуку, – ответил друг.
– Давай, – согласился Стефан.
Деньги, как ни странно, были уже в кармане фиолетового халата. Друзья вернулись в комнату, и Стефан сказал Касе, что ему надо по делам, и он ее взять с собой не может, но очень просит, чтобы она осталась здесь, чтобы была здесь, когда он вернется. А он, мол, непременно приедет вечером.
– В ресторан потом сходим, – врал он, нежно поглаживая Касю по щеке. А Леха, в свою очередь, пообещал все это время за ней красиво ухаживать.
Аргументы вроде бы были разумными, и Кася после недолгих колебаний согласилась. Все ведь хорошо, ее мужчина приедет вечером и заберет ее. Все нормально. И этот симпатичный Леха с улыбкой клоуна Олега Попова вовсе не страшный, а очень даже ничего. Она не знала, что Стефана больше не увидит никогда, а симпатичный Леха три дня будет держать ее взаперти и сношать с утра до вечера своим огромным членовредителем с небольшими перерывами на еду и выпивку. Когда он выходил в магазин за водкой, вином и провиантом, он запирал Касю на ключ. А через три дня он ее выпустил и дал денег. Последствия этих соитий действительно оказались травматичными для девушки, искавшей в Москве приключений на свою голову, задницу и вагину: началось кровотечение, «Скорая», несколько швов, еле спасли. Не спасли только от одного. Через месяц на родине, в Сызрани, выяснилось, что Кася залетела, понесла, забеременела. И было совершенно неясно – кто из тех двоих «счастливый отец», кто же все-таки «обрюхатил». Фирменные контрацептивы свои Стефан ведь так и не использовал, не успел. Но тут и она сама отчасти была виновата, когда после признания в девственности первая же бросила его на себя. До предохранения ли тут было? Это как высморкаться перед первым поцелуем – несовместимо и неорганично.
Перед исполнением мечты – поехать в Ригу и остаться там – у Каси было намерение, даже задача – стать женщиной. Но вот матерью – в планы не входило. Совсем! Однако после всего случившегося в Москве, после обследования врачи очень не советовали прерывать беременность. Спасибо еще, что бойкие мальчики (бедовые парубки) ничем не заразили ее. Короче, не вдаваясь в медицинские подробности, было настоятельно рекомендовано врачами для сохранения здоровья – все-таки рожать. А как жить с этим? В одиночку. С нежеланным ребенком на руках? Случайных отцов она искать не собиралась, да и при всем желании не нашла бы. Ту самую квартиру, ее месторасположение, она совершенно не помнила. А уж этих двух самцов она постаралась забыть сразу, как только уехала из Москвы. Ей было стыдно. И мерзкое ощущение грязи, которую хотелось смыть, долго не покидало ее.
Это омерзение усугублялось еще и тем, что она не могла забыть, с каким жадным, плотским удовольствием она в этой грязи барахталась в тот вечер. Так что – хочешь не хочешь – Касе предстояло вынести еще и это, заплатить за тот свой грех моральным ущербом.
Однако Касе повезло на этот раз. Она не осталась одна, лицом к лицу со своей тяжелой проблемой. Ей помогли. Не только ведь такие паразиты, как Леха и Стефан, населяют нашу грешную землю! Есть все-таки люди! Есть! И поэтому не умирает надежда на лучшее.
Глава 13
Семен
Семен был не очень готов достойно противостоять наглой бандитской морде – Васе. Вася же был достаточно пьян, чтобы не бояться вообще никого. Так он, по крайней мере, думал весь последний час, после того как распил на двоих с Колей-Гондоном литр вискаря практически без закуски.
А Семен, Сэм, новоявленный байкер в старой косухе, подаренной ему бывалым байкером и драчуном Тайсоном, вообразивший себя почти уже совсем крутым, стоял и фальшиво улыбался, не зная – что делать, что предпринять, чтобы ко всему еще и не потерять лицо перед своей девушкой Нелькой, которая прижималась к нему испуганно и будто прося защиты. А просила напрасно, защитить он не мог, его самого надо было защищать. Его благоприобретенная «крутизна» таяла, рушилась прямо на глазах у возлюбленной Нелли, которую он вскоре намеревался сделать своей женой. Их отношения крепли с каждым днем, а пьяный ублюдок Вася мог все разрушить в одно мгновение.
Многие мужчины хоть раз в жизни побывали в такой щекотливой ситуации, когда в бескомпромиссной схватке сходились честь и трусость. И предстоял нелегкий выбор. Семен уже обожал свою первую женщину. И в океане нерастраченной нежности детдомовского паренька с наслаждением тонула Нелли Ширинкина, тусовщица и содержанка, вдруг оценившая жизнь и любовь по-другому, не так, как было до встречи с наивным и искренним Семой. Она чувствовала, что так, как он, больше никто ее любить не будет, никто не будет с таким умилением слушать ее глупую болтовню, никто не будет так ласково, как он, и любовно называть ее «бубнилкой». И она безоговорочно примет предложение Семы, которое он еще не сделал, но оно вот-вот готово сорваться с его губ.
«Мальчик, мой милый мальчик», – с материнским чувством повторяла она в ответ на любую грубость, которую позволял себе Семен, чтобы поддерживать в себе, как он по-дурацки предполагал, обязательную мужскую брутальность. Но – не сочеталось, не катило. Перефразируя известную песню поп-звезды, которого одна газета назвала «романтическим странником в вечном поиске настоящей любви», что, в какой-то мере, давало ему право продолжать «вечные поиски», всякий раз сокрушенно вздыхая о том, что «дельфин и русалка – не пара», – относительно Семена можно было спеть так: «Очки и косуха, бандана и Сема – не пара, не пара, не пара».
Однако честь и трусость, долг и испуг, желание не дать в обиду любимую и полное отсутствие средств для этого – продолжали свою жестокую борьбу в уме и душе Семена.
Вася же стоял и ждал, покачиваясь и поигрывая ножиком-бабочкой в руке, на предплечье которой красовалась синяя татуировка: «750 дней без женской ласки», что могло означать либо скрытую угрозу, либо обещание каких-то невероятных, особенных любовных утех. Перегар из приемного пункта левого вискаря, то есть рта торговца женским бельем, убивал всех насекомых в радиусе пяти метров от группы, члены которой находились во взаимном противоречии.
Все трое хотели разного: Вася – просто развлечься, повеселиться; Семен – достойно выйти из создавшегося положения, по возможности без драки, в которой он наверняка потерпит поражение, а Нелли – чтобы Вася отстал без оскорблений и грязных намеков на ее прежние связи. И вот именно Неллино желание оказалось невыполнимым, несбыточным и привело к критической точке, после которой и без того слабая надежда на бескровное и мирное разрешение назревающего конфликта обрушилась и сгинула в облаках рыночной пыли и Васиного перегара. Вася ведь молчать не стал. А что он вообще мог сказать без грязи? Да ничего! Вот он и разразился небольшим, но выразительным монологом в адрес Нелли, не обращая ни малейшего внимания на стоящего рядом какого-никакого, но все-таки – мужчину. Будто его вообще не было, будто он – пустое место, что было для Семы-Сэма особенно обидно.
– Ну чё, Нелька, – задиристо произнес Вася, будто приглашая ее к диалогу, в котором он, однако, совершенно не нуждался. Монолога ему хотелось, сольной партии перед рыночной аудиторией. – Ну чё, Ширинкина?! Ты чё нас бросила? Всю компанию нашу, а? А ведь мы, плеть, тоскуем по тебе, скучаем, плеть, понимаешь ты это? Вспоминаем, сука, как ты, Ширинкина, знакома была со всеми нашими ширинками. – Вася хрипло заржал, очень довольный своей пошлой игрой слов, тем более что собирающаяся базарная публика явно одобряла его поведение, ожидая динамичного продолжения начавшегося шоу посреди обычной дневной скуки.
– Он врет, врет, скотина! Не слушай его! – забилась в истерике бедная Нелли, адресуя этот вопль погибающей любви своему спутнику и избраннику.
А тот стоял, белея всем лицом и понимая, что он должен, обязан защитить сейчас свою Нельку, чего бы ему это ни стоило, потому что иначе потом всю оставшуюся жизнь будет себя презирать. А торговец бельем все продолжал. Он решил, что если его чудесная реприза насчет ширинки имела успех у собравшихся коллег и покупателей, то ее необходимо закрепить и продолжить.
– Ширинкина, не вой! Не базарь, – посоветовал он рыдающей на плече Сэма девушке. – Не базарь! – повторил он. – Ведь мы же и так на базаре! – в полном восторге от себя, как шоумена, выкрикнул Вася, родивший вот прямо сейчас на глазах у всех второй подряд искрометный каламбур. Ему такое никогда не удавалось, и поэтому он прямо-таки цвел и готов был даже раскланяться под аплодисменты базарного (опять-таки) электората. – Смотри, Нелька, – все более наглея, куражился Вася, – вот моя ширинка, – он показал рукой с ножичком место, – узнаешь? Али забыла уже?!
– Вася, кончай, – последнюю попытку урезонить гада сделала Нелли сквозь слезы.
– Пока нет, – наметился у того третий каламбур, чего пропустить было нельзя. – Пошли в мой ларек, я тебе напо…
Он не успел договорить, ибо Семен, успев предварительно снять очки и спрятать их в карман косухи, врезался головой (ибо другого приема он и не знал) прямо в скалящийся рот подлого отморозка. В борьбе с интеллигентской робостью, и даже трусостью, честь на этот раз триумфально победила. Толпа ахнула. Василий упал, но тут же поднялся, сплюнув в ладонь выбитый зуб.
– Ах же ты, падла! – сказал он удивленно и спокойно, и нож-бабочка опасно засверкал в его руке. Он медленно двинулся к Семе, поигрывая своим ножиком и все больше свирепея. – Ты, тля, на кого руку, то есть башку свою тупую поднял? Ты, сука, хоть понимаешь, что жить тебе осталось минуты две?
И он сделал первый пробный замах рукой. Бабочка взлетела, затрепетало лезвие. Однако вот тут-то руку осатаневшего ублюдка кто-то остановил, перехватил железной хваткой, от которой Вася аж завизжал от боли. Хватка была – чья надо хватка! Простившийся уже с жизнью Семен разглядел сквозь близорукий туман фигуру Тайсона, а чуть позади, уже надев очки, он увидел своего улыбающегося ангела-хранителя Бандану – то есть Вениамина Юрьевича Знаменского. Но не все еще было кончено. Так просто тот злополучный эпизод завершиться не мог. Вася свистнул своим разбитым ртом два раза. И как-то очень быстро вокруг них сгруппировалось человек десять с угрожающими физиономиями и с руками в карманах, в которых явно содержалось до поры что-то очень грозное и уголовно наказуемое.
– Нас обидели, – сказал Вася, пришепетывая дыркой в линии улыбки, отчего у него получилось: – Наш обидели и ошкорбили! – При этом он показал соратникам поднятой вверх рукой свой выбитый зуб. Показал, как флаг, зовущий к борьбе, к защите своей рыночной территории. – Вот этот шибздик, – он ткнул пальцем в сторону Семена, – неожиданно, внежапно ткнул швоей тупой башкой мне в жубы, – он опять показал выбитое, – я хотел его накажать, а вот эти дяди, – он кивнул в сторону Тайсона и Банданы, – жа него жаштупаютца. Нешправедливо. Он нашу бабу увел. Нельку.
– Никакая я не ваша, – вступила в полемику камень преткновения Нелли. – И никогда я не была ваша! Что ты несешь, паскуда!
– Жаткнищ! – возразил Вася. – Ш тобой ражговор будет пожже. Надо, пашаны, ражбиратьшя ш этими. – Он опять повел головой в сторону байкеров.
Пацаны были солидарны. Бандана и Тайсон встали в центре образовавшегося круга спина к спине, а рядом топтался Семен, затолкав Нелю себе за спину и собираясь оказать товарищам посильную помощь в драке. Круг сужался. По суровому лицу Тайсона скользнула странная слабая улыбка, предвкушающая интересную и приятную для него драку. Но беда была в том, что его бойцовские навыки могли тут оказаться бесполезными: вся шпана была вооружена кастетами и ножами. Ну, вырубит Тайсон пару-тройку игроков, но дальше-то все равно пырнут, их ведь вон сколько. Пока он будет сражаться фасадом, с тыла подойдут те, кто уже одолеет или зарежет Бандану, и тогда больница в лучшем случае. А уж что будет с подопечным мальчишкой и с его барышней – даже думать не хочется. Их просто изнасилуют. Хором и обоих! И никто не поможет, потому что никто не узнает!
Такие нерадостные мысли роились в голове Тайсона в оставшиеся до побоища секунды.
И вдруг позади всех действующих лиц раздался нарастающий рев моторов. И на предполагаемую арену битвы выкатилась весьма впечатляющая группа моторизированных всадников в шлемах и черных очках.
– Ура! – чуть не закричал Семен, близкий к обмороку за минуту до этого. Он не закричал, но и не заметил, как прошептал это свое «ура» сквозь стиснутые зубы.
– Еще бы не «ура», – ответил Тайсон, услышавший слабый возглас «сына полка». – Но ничего удивительного. Мы стараемся за своими присматривать.
– Байкеры в принципе против шпаны, – добавил учитель Знаменский, изящно поправляя свою замечательную бандану, которая слегка сползла. Лоб Вениамина Юрьевича все же вспотел, все-таки волнение было – они ведь не супермены какие-нибудь, нормальные люди, и ничто человеческое им не чуждо, правильно?
Шпана тем временем как-то незаметно рассосалась, растворилась по закоулкам рынка. И теперь будет сидеть там, притаившись в ожидании новой подлой охоты, когда можно будет кого-нибудь по-тихому ограбить, избить, пырнуть… Ну а байкеры – те брезговали со шпаной даже в одном помещении находиться. Да и как это возможно: что может быть общего у подлинных аристократов и плебеев, нищих духом, лишенных чувства и ума особей, которым остались только ощущения и инстинкты. А вот байкеры – совсем другое дело. Они и книги читают, и в случае чего могут постоять и за себя, и за друзей. Так что не зря Семен к ним примкнул. К этому прекрасному братству. К кому надо он примкнул. Повезло. Он понял потом, что его не оставляли без внимания, или – как говорят в фильмах-боевиках – без прикрытия. Его опекали, заботились о нем, и это переполняло любвеобильное сердце Семена такой благодарностью, что он даже дышать не мог, когда накатывало, накрывало внезапно и в очередной раз острое ощущение, что он теперь не один, что к нему тепло относятся и, может быть, даже любят. И к тому же у него появилась женщина, которая так же хорошо относится, и даже можно надеяться, что тоже любит, как и он ее. Семену было совершенно наплевать на какие-то там темные штрихи ее биографии. Главное – что сегодня, сейчас, в этот день, в эту минуту он видел ее доверчивые, преданные глаза и верил в то, что она его не обманет. Поэтому, когда мотоциклетное товарищество, исчерпав инцидент на базаре, решило поехать на базу и там это дело отметить, Семен тоже решил кое-что сделать в этот день, в этот вечер. Он сделает своей Нельке официальное предложение, и если она согласится, а он уверен, что согласится, то вместе с друзьями они отметят еще и их помолвку.
Глава 14
Кася
Итак, Кася вернулась из Москвы в отчий дом, как говорится – «в положении», и отец не выпорол ее только потому, что опасался бить беременную женщину. Перспектива встречи с внуком через положенный срок не радовала ни его, ни Касину маму Екатерину Федоровну, чье имя Кася взяла себе, когда получила паспорт.
– Неизвестно от кого! – возмущался папа. – Что это за дела! Съездила доченька в столицу! Погуляла! И нагуляла, засранка! Знаешь, – кричал он в гневе, – как таких нагулянных детей называют? Не знаешь! Так я тебе скажу – выблядками их называют! А почему, не знаешь? Так я тебе скажу, родимая! Выблядок – потому что получился от блядок, а не от разумной семейной любви.
«Где это он видел «разумную любовь» – родилось в этот момент в голове унижаемой, провинившейся девушки. Но словесные эскапады отца были ни при чем. А при чем было то, что родители ребенка не примут, скорее всего. Однако гнев отца через пару дней поутих, он стал иначе разговаривать и поглядывал на дочь теперь уже с жалостью, а не со злостью. Кася вскоре поняла, что плохо знала своих родителей. Иван Сергеевич Поросенков был мечтателем и астрономом-любителем, о чем и было сказано в начале повествования. Жизнь не сложилась в гармонии с мечтой, и папа преподавал физкультуру в средней сызранской школе. Но в душе он оставался всегда астрономом и интеллигентом, звезды манили его по ночам, и как же мог такой человек быть сторонником «разумной любви», лишенной даже намека на романтику. Никак невозможно! Решительно! И, конечно же, он, хоть и защищал банальные, мещанские правила, но внешне, только внешне, во многом только ради жены Кати, которая как раз в мещанские истины и «жизненность» бразильских сериалов верила свято. Мечтатель жил с мещанкой – так бывает очень часто в супружеских союзах. Но, чтобы никто не обижался на слово «мещанка», заменим его на совсем необидное – практичная женщина.
Глаза Ивана Поросенкова были устремлены к звездам, и в душе яростно пылал огонь безнадежного романтизма. И естественно, он вскоре спросил у Каси, переходя на доверительный шепот:
– А ты хоть любила его?
– Кого? – удивилась дочь.
– Ну, этого, – засмущался папа, – который ребенка… от которого, ну, ты понимаешь… Влюбилась ты, да?