Арт-пасьянс Качан Владимир

3. Главному хранителю имперской казны М.Дружининой не поскупиться и выдать премию отцам и матерям – основателям «Школы современной пьесы» в размере 3-х месячных (образца 1989 г.) окладов: себе – 700 руб.; Л.Полищук – 600 руб.; А.Филозову – 600 руб.; И.Райхельгаузу – 5 шекелей.

4. В новом сезоне приступить к постановке оперы и балета «Пришел мужчина к женщине». Художник – Б.Лысиков, освещение – И.Куракин, освящение – глава римско-католической церкви (по договоренности) или главный имам России (в сущности, все равно), дифирамбы – Г.Заславский, режиссер-постановщик – догадайтесь с двух раз. Нет, с одного!

Назначить на роли:

Женщина – н. а. СССР М.Плисецкая (по договоренности). Если нет, то Л. Полищук, И.Алферова.

Мужчина – А.Челентано (если не согласится, то А.Филозов).

Выпуск спектакля – 3-й квартал 1994-го, 95-го, 96-го, 97-го и далее годов. Квартальный надзиратель – Э.Тедеева (Сев. Осетия).

5. К уже существующим должностям директора-распорядителя и директора по международным отношениям добавить в штатное расписание должности директора по тесным связям с правительством, председателя комиссии по национальным отношениям внутри театра, а также генерального директора подземного перехода от гримерных к сцене.

6. Иметь в виду, что все вышеизложенное является поздравлением театра с его первым юбилеем. Дай Бог – не последним! Ибо есть еще цифры 10, 25, 50 и т. д. До каких-то докладчик уже не доживет, да это и неважно. Лишь бы «Школа» выучила хоть кого-нибудь любви и справедливости, состраданию и надежде, и тогда «все будет хорошо, как вы и хотели».

Был такой период в Московском ТЮЗе, который принято (как и в государстве в целом) называть «застойным». На спектакли в принудительном порядке ходили школьники, иногда зал заполнялся солдатами, которым не надо было платить за билеты, и таким образом сохранялась видимость того, что с театром все в порядке. Случались, разумеется, редкие творческие всплески, когда вновь пробуждался интерес к театру у публики и критиков (например, при постановке все тех же «Трех мушкетеров»), и тогда все оживлялось, тоска и уныние исчезали, сочинялись веселые капустники, в которых часто использовался формат новостей. Ну вот, например:

Новости спорта

Вчера актер К. установил новый всесоюзный рекорд для закрытых наглухо помещений. Оторвав от земли Констанцию весом в 60 кг, он смог взять ее на грудь, но толкнуть не сумел. Констанция упала на помост и разбилась, после чего актер почему-то запел. Это новый рекорд театров для актеров II среднего веса.

Прошло несколько лет, «Мушкетеров» уже посмотрели (и пересмотрели) все интересующиеся; ничего нового, яркого и свежего не появлялось, и интерес к театру начинал потихоньку угасать, вновь все превращалось в болото, подернутое густеющей ряской; становилось попросту скучно, опять начинался застой; артисты вновь пили без меры, от скуки же заводились романы, даже между теми, кто еще вчера терпеть не мог предмет своей новой страсти; короче, творчество испарилось и было заменено всякой ерундой. Впрочем, некоторые люди пытались компенсировать нехватку настоящего дела шутками над самими собой и театром. И появлялись, например:

Правила хорошего моветона

1. Если вам не удалось достать билет на спектакль «Взрослая дочь молодого человека», то не отчаивайтесь, а заверните за угол и сразу услышите: «Дяденька, купите билет». Сохраняя достоинство, приобретите билет у первого же замерзшего подростка и вбегайте в праздничный вестибюль МТЮЗа, по возможности с криком: «Достал, достал!..»

2. Если вы по случаю являетесь главным режиссером МТЮЗа и ведете у себя в кабинете неторопливую душевную беседу с драматургом Алексиным, сохраняйте спокойствие, когда в кабинет постучится молодой лысеющий человек с остроконечной бородкой и живыми глазами и представится – Вильям Шекспир. Продолжайте делать вид, что не удивлены тем, как он пролез через два контрольно-пропускных пункта, возьмите у него пьесу и скажите: «Хорошо, прочту», после чего положите ее в стол и забудьте о ней. Помните, что впереди у вас еще разговор с драматургом Агнией Барто.

Так продолжалось до тех пор, пока в МТЮЗе не появилась Генриетта Яновская и не поставила там полновесный театральный шлягер «Собачье сердце». Яновская после этого по всему должна была занять место главного режиссера вместо Юрия Жигульского, но в театре тут же образовалась оппозиция, которая была категорически против. Спектакль получился таким талантливым и свежим, словно одним движением убрали ряску с поверхности болота, расчистили дно, насытили кислородом и превратили болото во вполне жизнеспособное озеро. И я, работая тогда уже в другом театре, написал опять-таки капустник, весьма ядовитый – в адрес противников Яновской и комплиментарный – в адрес спектакля и ее самой. А затем под общий хохот зачитал его на банкете после премьеры. Вот он.

Открытое письмо-анонимка активиста организации «Солидарность» при Московском ТЮЗе (Во все оставшиеся инстанции, где еще не было наших писем)

Уважаемые товарищи! В свете решений, находясь в авангарде перестройки и внося свой вклад в демократию, как мы ее понимаем, наша группа захвата представляет вам свой план преобразования МТЮЗа, хотя, возможно, уже поздно. Но все равно, если жизнь – борьба, то театр – борьба тем более. В последние годы МТЮЗ стали как-то забывать. Необходимо было встряхнуться. Для этого есть два пути: либо делать спектакли, являющиеся предметом обсуждения в Москве и далее, либо шумно бороться, устраивая внутритеатральные катаклизмы: ну, например, сделать в свое время все, чтобы сняли Когана, прогнать его с позором в Театр на Таганке, а затем сослать в Театр на Малой Бронной, чтоб знал; а взамен получить крупного экономиста Андреева, кавалера ордена Почетного легиона Управления культуры исполкома Моссовета. Очистить, например, наши ряды: выгнать из МТЮЗа вон Хомского, пусть убирается, чтоб неповадно было, в Академический театр имени Моссовета опальным главным режиссером, а взамен получить Ю.Е Жигульского, крупнейшего со времен Элеоноры Дузе театрального гипнотизера и мистификатора, сумевшего в течение десяти лет делать вид, что он режиссер, так успешно, что многие верили.

Таким образом, наш эволюционный способ теперь понятен, и тем более понятно, что путем последовательной и очистительной борьбы именно в этом направлении мы бы постепенно добились того, что директором стал бы, скажем, артист Бучменюк, а главным режиссером, допустим, – артистка Гилинова, короче, кто-нибудь из своих. Мы мечтали о подлинной демократизации наших рядов, нам грезилась где-то вот такая картина.

Допустим, въезжает Гилинова на «чайке» во двор Театра юного зрителя и говорит:

– Олег, притормози, кто у нас сегодня на переизбрание?

А Олег отвечает:

– Остались из творческого состава только Португалов и Эйранова.

– А остальные?

– Остались вчетвером, хотя и мы четверо кое-что можем втроем, и, поскольку нас теперь двое, то начинаю репетировать моноспектакль по пьесе Лапидуса «Педчасть».

И не надо МТЮЗу, сложа руки, дожидаться ядерной войны, надо бороться, и все вымрем сами собой. И ни на минуту нельзя забывать о письмах. Писать надо чаще и всюду, где есть почтамт. Великим примером в этом смысле для нас является один артист из наших рядов, чей почерк вы все хорошо знаете, чей 3-й том переписки с М.С.Горбачевым выходит на днях отдельной книгой, которую нельзя будет достать ни за какие деньги.

Вот примерно такой нам грезилась, мечталась нам будущая модель этого театра. Но вместо кровопролитной и увлекательной борьбы, вместо захватывающей переписки, вместо остросюжетного детектива мы имеем теперь пресное существование; из применяемых мер осталась одна голодовка. Поясняю: голодовка – это когда ничего не едят, а только пьют. И мы не прощаем такой голодовки нашим врагам, справедливо полагая, что это – наша прерогатива. И вот на 264-й день нашего публичного лечебного голодания в ресторане ВТО мы заявляем: вопреки нашему мнению, вопреки столь удачно наметившейся эволюции (Хомский – Жигульский – Гилинова) художественным командиром театра была назначена Г.Н.Яновская, и театр встал на порочный и давно забытый путь творчества и созидания, сыграв спектакль «Собачье сердце», о котором отдельное письмо ушло в соответствующие инстанции.

С уважением, активный член Южного общества голодающих Поволжья вопреки очевидному, всегда ваш собственный корреспондент в Московском ТЮЗе

АнтиЯновский (псевдоним).

Закрытое письмо-донос группы армий «Центр» куда следует

Уважаемые товарищи! Довожу до вашего сведения несколько своих мыслей по поводу пресловутого спектакля «Собачье сердце», поставленного якобы режиссером Яновской на якобы сцене казалось бы МТЮЗа.

Товарищи, если не пресечь это сразу, то потом будет поздно. Начну с оформления декадентского недобитка Бархина: его уже в который раз уводит от социалистического реализма ностальгическая тоска то по старофранцузской, то по древнеегипетской роскоши. Там, где у них, товарищи, у него все красиво, а там, где у нас, товарищи, – черный снег. И что символизирует черным снегом этот, извините, Сальвадор Дали от советского театра, этот, прошу прощения, Тулуз-Лотрек на здоровом теле советского искусства – в этом еще пусть разберутся компетентные органы. Кстати, о них. В так называемом спектакле «Собачье сердце» они выведены почти как карикатура, на что прошу обратить их же особое внимание. Что общего может иметь артист Г.Портер, на которого плюет даже собака, с подлинными рыцарями нашей с вами революции? Артист Портер, игравший прежде в этом театре Якова, заметьте, Свердлова и других лиц этой же национальности, чудом в свое время не эмигрировавший в г. Тбилиси в связи с постановкой русской классики, так бы и сидел на этих ролях, если бы не так называемая режиссер Яновская, чье социальное происхождение – это тема моего отдельного письма. И весь этот масонский синклит (Портер, Салимоненко, Быков и др.) – это не что иное, как дискредитация площади Дзержинского, на которой находится не только «Детский мир» с игрушками, собачками и проч.

Кстати о собачках. Письмо от Клуба служебного и декоративного собаководства в соответствующие инстанции уже пошло, сейчас я редактирую письма от Театра зверей им. Дурова и Московского цирка на Цветном бульваре, поэтому здесь я буду краток. Доброе имя советской собаки – друга человека, которое звучит гордо, опорочено в этом театральном хулиганстве раз и навсегда. Облезлое чудовище Вдовин – это не наш русский Шарик, традиционно добрый, ласковый и несчастный, это скорее английская собака, я бы даже сказал, Баскервилей собака; это у них, где человек человеку – волк, может родиться такая собака. Это не наша, товарищи, с вами собака, которая работает в цирке, охраняет государственные границы, несет нелегкую службу в лагерях, а если уж попадает на помойку, то там, как правило, и остается, не лезет никуда, поскольку нашей собаке на нашей помойке хорошо, а если и не хорошо, то нормально. Хищная дворняга Вдовин – это плевок в лицо нашей собачьей общественности, нашему собачьему мировоззрению и нашей собачьей жизни, т. е. нашей жизни с нашими собаками. Этот запаршивевший плод горячечной фантазии спившегося зоолога, этот плод случайной связи ризеншнауцера с дикобразом, этот сукин сын Вдовин – это грязное бактерицидное чихание в адрес передачи «В мире животных» и лично в адрес ведущего передачи, проф. Дроздова.

Кстати о профессорах. За одну только фразу, произносимую профессором Преображенским в этом спектакле, а именно за фразу «Я не люблю пролетариат» надо сажать сразу, причем всех создателей этой, извините, диссидентской мистерии, причем сажать на кол, лучше на один – их всех. Это что себе позволяет проф. Преображенский, а вместе с ним артист Володин, а вместе с ним писатель Булгаков, а вместе с ними театр? «Я не люблю пролетариат» – это понятно, а кто его любит, но вот так, во всеуслышанье, прямо в лоб подрастающему поколению – это значит подрывать устои, подвергать сомнению идеалы, за которые десятилетиями, проливая кровь, маршрутами созидания, призывом гордым к свободе, свету, в тесном союзе с трудовым крестьянством, во имя борьбы за счастье человечества, всем миром против пьянства за гласность пролетариата, даждь нам днесь, во веки веков, аминь! И я обращаю внимание компетентных органов на то, что этот спектакль – ревизия наших с вами идеалов, за которые… но я об этом уже говорил. И если осталось в Москве хоть одно гнездо ревизионизма, маккартизма, сионизма, гомосексуализма, конформизма, антигуманизма, онанизма, империализма и скотоложества – это Московский театр юного зрителя.

Кстати о юном зрителе. Мно-о-гое юный зритель увидит в помещении Театра юного зрителя во время этой порнографической литургии под названием «Собачье сердце». Какое отношение имеет эта развратная режиссура, этот группен-зоологический кошмар, эта музыка (о которой разговор особый) – к Театру юного зрителя, взращенному на блистательной драматургии Михалкова и Алексина, привыкшему разговаривать с юным зрителем на его языке, языке песни «Орленок», который «взлети выше солнца», языке Тимура, языке Чука и Гека, языке Муму? А сейчас театр разговаривает с юным зрителем так, как будто наш юный зритель в 12 лет начинает пить, в 13 – колоться, а в 14 уже ведет активную половую жизнь. И хотя так оно и есть, мы не привыкли, чтобы с нами так разговаривали в 2 км от Красной нашей с вами площади. Но это тема моего отдельного письма лично тов. Лигачеву, поэтому здесь я буду краток.

Что видит юный зритель в этой, извините, собачьей порнухе? Что слышит он? Ну, например, эта горничная – ассистентка Зина – выбегает на сцену недоизнасилованной. Она полуодета и так самозабвенно кричит «Не надо!», что трудно предположить, будто ей это не нравится. А вслед за ней выходит тоже полуодетый кобель Вдовин и на глазах юного зрителя застегивает ширинку, спасибо – свою. Далее: собака на сцене трескает водку так, как и не снилось в свое время артисту Вдовину, который в этом смысле был щенок по сравнению со своим нынешним персонажем. И в свете сегодняшней борьбы с пьянством и алкоголизмом, когда мы все из последних сил стараемся забыть вкус этого напитка, нам этим тычут в глаза. Это не по-товарищески.

Кстати о жилтовариществе, т. е., по-нашему, о домоуправлении. Глядя на это жилтоварищество, начинаешь невольно понимать, в чем корни идиотизма наших сегодняшних ЖЭКов. А я не хочу этого понимать, товарищи, мне с ними жить и жить. И теперь, когда я звоню в диспетчерскую ЖЭКа, перед глазами встает лицо Жукова и тот ЖЭК Жукова, и меня начинает тихо трясти.

Кстати о трясунах. Что это за взбесившийся, зеленоволосый паук на четвереньках, которого играет Денисов, в прошлом – коммунист Василий Губанов? Или это невнятно тявкающее существо, эта городская сумасшедшая Подьяпольская, в прошлом – принц и нищий? Мне не очень понятно, товарищи, как из этого паноптикума мы сумели построить тот социализм, который построили.

Ну и, наконец, о музыке, в которой виноват Я.Якулов. Разве этот бурлацкий вой, замаскированный под вьюгу, разве этот свинцовый стон посреди черного снега хоть как-нибудь символизирует наше светлое вчера, отображает наше светлое сегодня, зовет в светлое завтра? Нет, не символизирует и не зовет, и вот это я довожу до вашего сведения, впрочем, как и то, что наконец-то в Московском ТЮЗе появился спектакль серьезный и славный, о котором будут говорить, думать и спорить, наконец-то в этот театр, по-прежнему остающийся родным для меня, люди будут приходить так, как и должны приходить в театр, чтобы смеяться и плакать и говорить, перефразируя Пушкина: «Ужасный век, собачие сердца».

P. S. Я и сейчас готов подписаться под каждым словом этого текста, ведь что было, то было, а было – талантливо. Но если бы я только знал, что будет потом, «чем наше слово отзовется…» Через несколько лет я увидел, что был несправедлив к пресловутой «оппозиции», даже безжалостен, и могу объяснить это только своим бесконечным преклонением и восхищением перед любым талантом. Хороший человек, говорят, не профессия. Нет! Профессия, да еще какая, особенно сейчас! Хороший человек будет даже спектакли так ставить, чтобы они были отмечены добром. А сколько людей из той труппы оказались потом униженными и растоптанными! Даже главные герои, исполнители ролей профессора Преображенского и Шарикова, – ушли из театра! Одна актриса ушла в монастырь, другая тронулась умом, а Портер эмигрировал и умер за границей от инсульта, но на самом деле – от тоски и скуки. Юрий Жигульский оказался совсем неплохим режиссером, но только в другом месте, и уж во всяком случае никого не погубил и не уничтожил. Такого греха за ним нет. А весь архив, включая фотографии, т. е. история театра, все, что было до Яновской, оказалось зачем-то уничтожено. Так, что и следов не осталось. У иных собак сердце добрее… И сказать больше нечего.

Спустя годы изменилось многое. И сегодня я не сказал бы таких слов в адрес Жигульского и уж конечно не пел бы дифирамбы Яновской, не сделавшей ничего лучше «Собачьего сердца».

Некролог-2 (совместно с Г.Мартынюком)

Центральный комитет профсоюзов Московского драматического театра на Малой Бронной, общество Красного Креста, а также Красная книга с глубоким прискорбием сообщают, что сегодня, 31 марта 1983 г., после тяжелой и продолжительной болезни скончался видный деятель комитета защиты детей от театральной среды, лауреат квартальных премий им. Гудвина Великого, почетный член Королевского соломенного общества по охране беспризорных собак им. Саблезубого Камаева, участник татаро-монгольского ига – Волшебник Изумрудович Городов.

В.И.Городов безвременно родился 30 марта 1967 г. н. э. в полуеврейской, но небогатой семье простого американца. После скоропостижной эмиграции за пределы так называемого «свободного мира» семья Волшебника поселилась в СССР и долгое время ютилась в трущобах Малой Бронной неподалеку от синагоги. Детство Волшебника проходило во дворах и на улицах Изумрудного города в то еще время, когда в театре ширилось стахановское движение, строилась пирамида Хеопса, наступал первый ледниковый период, готовились к вымиранию, но еще бегали саблезубые тигры, а спектакль «Месяц в деревне» еще не был достоянием японской национальной культуры. Мальчик мужал и рос при попустительстве председателя горисполкома Изумрудного города И.А.Когана. Впрочем, послушайте его историю, и тогда вы все поймете.

«Я Волшебник. Став взрослым, я задумал жениться. Я полюбил от всего сердца хорошенькую девушку по имени Элли, а она полюбила меня. Но Элли вдруг ушла, а на ее место пришла другая, с тем же именем. С большим трудом я опять всем сердцем полюбил новую Элли и задумал жениться, но она ушла, а на ее место опять пришла другая, которую по-прежнему звали Элли. Вот ее я полюбил всем сердцем и задумал жениться, но она оказалась уже замужем и уехала в волшебную страну Суоми, где в это время прозябал на ответственной работе ее муж, известный хоккеист Майоров. Элли приходили и уходили со своими собаками, а я так и оставался одиноким и несчастным со своим безвольно повисшим, сиротливым топором. Топор и я ржавели и портились. Дети на меня смотрели с возрастающим отвращением, родители возмущались и писали письма с требованиями женить меня хоть на ком-нибудь или пристрелить, чтоб не мучился. И тут злая волшебница Гангрена заколдовала мой топор. Он отскочил от дерева и отрубил мне руки, ноги и голову. Но об этом узнал волшебный кузнец своего несчастья Сашко Дунай и сделал мне новые руки, ноги и голову. Последняя Элли любила меня по-прежнему и молча, так как злая и коварная волшебница Ангина начисто лишила ее голоса. Но она все равно любила меня тихо и хрипло, до тех пор пока злая волшебница еще раз не заколдовала мой топор, и он не разрубил мое туловище пополам. Сашко Дунай снова узнал об этом. Он сделал мне железное туловище и прикрепил к нему на шарнирах железные руки, ноги и голову. Но увы, у меня, волшебника, не было больше сердца, кузнец не сумел его вставить».

Это была последняя реанимация, после которой, как поется в народе, «недолго музыка играла, недолго Гудвин танцевал», и сегодня мы провожаем В.И.Городова в последний путь в волшебную страну сладкой кремации и вечного покоя. Спи спокойно, дорогой наш сказочный друг!

Краткое медицинское заключение о смерти Волшебника Изумрудовича Городова

Городов В.И. скончался в результате тяжелой и неизлечимой болезни мочегонных сосудов головного мозга и инфаркта миокарда слепой кишки. Экзитус леталис наступил вследствие тотошковой недостаточности, резкого повышения дровосековой коррозийности, утреннего синдрома льва, спазматического гудвинова удушья и нежелания жить вообще. Экзитус леталис сопровождался бастиноидальными вскриками и легким ненавязчивым бредом, во время которого умирающий непроизвольно выкрикивал странные слова: «Нас не пугает трупный, опасный, долгий путь!» Содержание гингемоглобина в крови резко понизилось, по телу пробежали судорожные мигунки, и он затих.

Навсегда перестало биться пламенное сердце злейшего друга детей, закадычного врага неоперившихся детских иллюзий. Огромное разлагающее влияние оказывал В.И.Городов на подрастающее поколение советских детей, благодаря ему так и не ставших октябрятами. 24 сожженных детских сада, 15 разграбленных яслей и 6 изнасилованных воспитательниц – такова очищающая сила эмоционального воздействия, которую оказывал на детей нашего района этот незаурядный человек-спектакль. Подросшее поколение с любовью и содроганием вспоминает Волшебника в местах предварительного заключения и общего пользования.

В целях увековечения памяти выдающегося реформатора детских душ и всеобщего любимца-трупа Театра на Малой Бронной рекомендуем:

1. Переименовать г. Канзас-Сити (штат Техас, США) в г. Новототошкинск Удмуртской АССР.

2. Установить у входа в пионерлагерь «Артек» бюст Марины Поляк [Элли] в гипсе.

3. Переименовать атомную подводную лодку «Павлик Морозов» в бумажный кораблик «Оля Сирина».

4. Исправительно-трудовую колонию строгого режима для несовершеннолетних матерей имени Индиры Ганди переименовать в санаторий «Изумрудный».

5. В детских домах и приютах ввести в обиход веселую застольную песенку:

Администрация сообщает, что оздоровительная кремация и антигражданская панихида состоятся 31 марта 1983 г. в 15 часов пополудни тут же, на месте кончины. Доступ к телу покойного лицам с расшатанной нервной системой и детям до 16 лет запрещен. Светлая память о темном покойнике нипочем не сохранится в наших израненных сердцах. Аминь!

Подписи: Похоронно-показательное бюро имени Безенчука Старший гробовщик – Мартынюк Младший могильщик – Качан При участии приходящего патологоанатома – Симонова Весна. Март. Ваганьково.

Из телецикла «Следствие ведут Знатоки» Дело последнее, 50-е, мокрое

Петровка, 38. Скромно обставленный кабинет генерал-подполковника Знаменского. На полу потертый персидский ковер. В центре скромный письменный стол орехового дерева в стиле Людовика XIV, выполненный руками народных умельцев колонии строгого режима имени Мейерхольда. В углу старенький цветной телевизор японской фирмы «Джи-ви-си» с дистанционным управлением. Над столом акварельный портрет Ульянова кисти Евгения Симонова. За столом сидит следователь по неособо важным делам Знаменский и, криво усмехаясь, читает журнал «Театр».

Входит мало изменившийся майор Томин.

Томин (как всегда бодро). Паша, привет. Что читаешь?

Знаменский. Последний номер журнала «Театр».

Томин (ликуя). Неужели последний?!

Знаменский. К сожалению, нет. Никак не могу выйти на подпольную типографию. Ведь кто-то же печатает вот эту гадость.

Томин. Да… Хуже самогонщиков. Добро бы еще один журнал, а то ведь у них целая организация.

Знаменский (порывшись в архивах). И название какое-то дурацкое – СТД.

Томин. А что это может означать?

Знаменский. Трудно сказать. Наверное, что-то вроде коза ностры, или того хуже – ВТО.

Томин (нервно икнув). Об этом лучше не вспоминать. Вот мерзавцы. А типография подпольная их печатного органа существует уже пятьдесят лет и накрыть мы их никак не можем.

Знаменский. Ну ничего. У меня тут в изоляторе один субъект завалялся. Проходит по делу о Малой Бронной. Слыхал?

Томин. Как не слыхать. Дело-то мокрое.

Знаменский. Вообще вся эта мафия, ошалев от гласности и демократии, опираясь на простых трудовых мафиози, убрала главарей Пушкинской, Гоголевской и Вахтанговской шаек.

Томин (мрачно). И в шайках перестройка.

Знаменский. Распоясались. А одна академическая шайка раскололась на две неравные части. И во главе одной из них стоит мужик по кличке Три Тополя, а во главе другой – женщина с кличкой Плющиха. Понял?

Томин (делая вид, что понял). Понял.

Знаменский. Сейчас увидишь одного типа. Жулик мелкий, противный, мерзкий, кличка Театровед. Сейчас я его вызову. (Нажимает кнопку дистанционного управления телевизором.) Введите задержанного.

Открывается дверь, и в комнату как-то боком входит человек неопределенного возраста, пола и социального происхождения. Он мелко дрожит и мнет в руках Устав Союза театральных деятелей.

Знаменский. Что это у вас в руках?

Театровед. Да ничего хорошего.

Знаменский (взяв у него бумажку, читает). Да, действительно ничего.

Томин. Садитесь.

Театровед. Спасибо, успею.

Томин. А ну, поворотись-ка, сынку. Экой ты Швыдкой какой?

Театровед (испуганно). Я не Швыдкой. Вы мне это дело не шейте. У него на Малой Бронной свой агент по кличке Поляк.

Томин (добродушно). Шучу. Вижу, что не Швыдкой, а кто?

Театровед. Да я мелкая сошка, агент 00.

Знаменский. Какое имеете отношение к Генриху Боровику?

Театровед. К кому, к кому?

Знаменский. К Боровику.

Театровед. Вы это на какой фене ботаете, начальник? Ежели за грибы, то я знаю, что маслята – это патроны, а Боровик это что? Пугач, что ли, или обрез?

Знаменский. Для кого пугач, для кого драматург. А для кого и просто – шеф.

Томин. Оставь его. Боровик отпадает. По моим сведениям, он почуял за собой хвост и смылся.

Знаменский. Куда?

Томин. В Комитет защиты мира от журнала «Театр».

Знаменский. Кто же теперь хозяин этой малины? (Обращаясь к Театроведу.) Ну, колись. Иначе тебе вышка грозит.

Театровед. Вышка не у меня. Вышка теперь у Мюллера. Он у них звание «народного» получил. Выше не бывает.

Томин. Кто такой Мюллер?

Знаменский. Это кличка. Настоящая фамилия – Броневой.

Томин. Это тот, кто получил за роль гестаповского палача орден.

Знаменский. Железный крест?

Томин. Да нет. Орден Трудового Красного знамени.

Театровед (усмехнувшись). Этот орден теперь отдали журналу «Театр».

Знаменский. Железный крест?

Театровед. Да нет, Орден Трудового Красного знамени. Их журнал «Театр» теперь под колпаком у Мюллера.

Знаменский. Наоборот. Это Броневой под колпаком у журнала «Театр».

Театровед. А журнал «Театр» под колпаком у Салынского.

Знаменский (быстро). Откуда эти сведения?

Театровед (перебирая «камешки на ладони»). Пошла молва от одной «барабанщицы».

Томин. Ее зовут Мария?

Театровед. И это знаете… (Пытается проглотить камешки.)

Томин. Выплюньте. Вы нам еще нужны. Нам надо выйти на самого главного. Где его хаза?

Театровед. Знаю только, где по вечерам собираются его телохранители.

Знаменский. Адрес?

Театровед (махнув рукой). Пишите. На углу улицы Горького и Страстного бульвара, на первом этаже.

Знаменский. Что они там делают?

Театровед. Ничего особенного. Изучают Указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом.

Томин. Эту хазу я знаю. У них там был съезд. Такая заварушка получилась, но здание выдержало, хотя не пользовались только гранатами и пулеметами. Все остальное было – царя переизбрали.

Знаменский. Какого царя?

Томин. Их прежний главарь. Кличка Царь.

Знаменский. Кто же теперь во главе?

Томин. Если бы знать! (К Театроведу.) Ну, колись, колись!

Театровед, начиная колоться, водит блуждающим взглядом по стенам кабинета. Вдруг синеет и медленно сползает со стула, его скрюченная рука в немом ужасе простерта по направлению к портрету на стене. Знаменский проследив взглядом в этом направлении, подходит к портрету Ульянова, снимает его со стены и пристально вглядывается.

Знаменский. Так вот кто скрывался под именами маршала Жукова, Егора Трубникова, Ричарда III. Все ясно.

Томин. Пора кончать с этой шарагой.

Знаменский. Пора. (Включает дистанционное управление телевизором.) Устройте нам приличный конец.

На экране появляется групповой портрет создателей «Знатоков» – Ольги и Александра Лавровых, рядом с ними еще один Лавров, Кирилл. Он улыбается, держа в руках свежий номер журнала «Театр».

Кирилл Лавров. Поздравляю наш любимый орган с пятидесятилетием. «Коза ностра» в переводе с итальянского – «наше дело». Дело, которому мы все служим, справедливо освещается только вами, славные вы наши. Что бы вы ни делали, мы вас всегда прикроем, работайте, пишите что хотите. Это говорю вам я, ваш друг, брат и крестный отец. Будьте счастливы.

Экран гаснет.

Знаменский (Театроведу). Мы тоже присоединяемся к поздравлению Кирилла Юрьевича и крепко жмем вашу руку. (Вместе с Томиным жмут руку растерявшемуся Театроведу.)

Театровед (не может прийти в себя). А как же весь этот допрос, разговоры про шайки, вышкой угрожали?..

Томин. Мы не виноваты. Так написали Мартынюк и Качан. Нам ведь что напишут, то мы и играем. Лавровы иногда и похлеще пишут.

Театровед. Значит, я могу быть свободным?

Томин и Знаменский (улыбаясь). Счастливого пути.

Театровед выходит, Знаменский нажимает кнопку дистанционного управления.

Знаменский. Проследить за ним, глаз не спускать. Установить все связи и явки. Об исполнении доложить.

Телевизор. Слушаюсь. (Отдает честь и уходит.)

К юбилею Натальи Теняковой (Пародия на 1-ю сцену спектакля «Провокация» Сергея Юрского)

Князев. А где же все? Никого?! Странно. Наталья Максимовна обещала, что будут все. Эй, дежурный!

Качан. Здравия желаю, ваше сиятельство!

Князев. Скажи, любезный, а где же все?

Качан. Кто «все», ваше сиятельство? Все вообще-то здесь.

Князев. Нет, я спрашиваю, где все из Щукинского училища?

Качан. Ваше сиятельство, при чем тут Щукинское училище? Я понимаю, Вы его ректор, но сейчас мы находимся в стенах альтернативного учреждения.

Князев. Ну! И где же мы находимся, любезный?

Качан. Там, ваше сиятельство, где о Щукинском училище вообще лучше не вспоминать. У вас там от внешнего к внутреннему, а тут – наоборот. Так что забудьте, что вы – ректор.

Князев. А кто я?

Качан. Вы сейчас артист, ваше сиятельство. Из спектакля Сергея Юрского «Провокация». И находитесь вы, напоминаю, во МХАТе.

Князев. Имени кого?

Качан. Имени Чехова.

Князев. Кто это?

Качан. Малоизвестный современный писатель. Жил долго в полном забвении и неизвестности, пока не написал трех «Чаек» для театра «Школа современной пьесы».

Князев. Три «Чайки»?

Качан. Да. (Смущенно.) Одна из них – оперетта.

Князев. Что-о-о?!

Качан. Не берите в голову, ваше сиятельство. Вернемся к действительности. Мы сейчас с вами на юбилее, который давно прошел. Еще летом.

Князев. А почему тогда?..

Качан. Не знаю, ваше сиятельство. Наверное, потому что это театр абсурда.

Князев. А чей юбилей?

Качан. Артистки Теняковой.

Князев. Да? К кто это?

Качан. Артистка МХАТа.

Князев. Имени кого? Ах да, я уже спрашивал… Так он и есть театр абсурда?

Качан. В какой-то мере да, ваше сиятельство.

Князев. Артистка-то хоть хорошая?

Качан. Превосходная, ваше сиятельство.

Князев. Народная?

Качан. Вполне.

Князев. Это хорошо… А она где училась? Не в Щукинс…

Качан (перебивает). Нет, не у вас, ваше сиятельство.

Князев. Тогда что же в ней хорошего?

Качан. Ну, во-первых, она жена Юрского.

Князев. А-а. Это неплохо… А кто это?

Качан. Я вам потом объясню. Во-вторых, она мать артистки этого театра Даши…

Князев. А отец кто?

Качан. Надо полагать, Юрский, ваше сиятельство.

Князев. Да, это меняет дело. Дашу я знаю, она училась в Щукин…

Качан (перебивает). Да нет же, ваше сиятельство! Она закончила балетное училище.

Князев. По классу рояля?

Качан. Да. А потом уже школу-студию МХАТ.

Князев. Имени кого? Ах да, неважно… Ну-ну, дальше.

Качан. Ну и третий аргумент в пользу хорошего – это то, что у нее сегодня, типа, юбилей.

Князев. Как это «типа»?

Качан. Ну, юбилей, который у нее уже был, летом.

Князев. У Даши?

Качан. Нет, ваше сиятельство, у ее мамы.

Князев. Вас понять трудно.

Качан. Мне самому трудно.

Князев. Кстати, о юбилее. Любезный, у вас бутербродика не найдется?

Качан. С сыром?

Князев. Да, пожалуй, что и с сыром.

Качан. Сколько угодно, только вот хлеб кончился. Но вас потом накормят, ваше сиятельство.

Князев. Правда?

Качан. Обязательно! Будет банкет. Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство.

Князев. Это хорошо. А скажи-ка, любезный, сколько же ей лет исполняется, типа, сегодня?

Качан. Как бы, ваше сиятельство…

Князев. Ну «как бы». Так сколько лет?

Качан (у которого лопнуло терпение). Не ваше собачье дело, ваше cиятельство!

Райхельгауз. Когда бестактно спросят: «Сколько лет?» —

Вполне уместен и такой ответ.

От театра «Школа современной пьесы»

Для Теняковой, вышедшей из «Леса»!

Довольно долго я ездил на гастроли с программой «Товарищ кино», которую создал Юрий Николаевич Левицкий. Понятное дело, я пел там «Кавалергардов» и что-то еще, но участвовал и в совместных композициях. Многие знаменитые киноартисты ездили тогда с этой программой, перечислять нет смысла, но поверьте, это так. Люди зарабатывали деньги, а такие гастроли были одним из немногих способов улучшить свое материальное положение. В каждом городе шел неистовый шопинг. И дело не в том, что в Москве нечего было купить, а в том, что в тех городах купить можно было дешевле и иногда попадались очень практичные и нужные вещи.

Случались внутригастрольные праздники, к ним сочинялось и то, что вы сейчас прочтете, то, что исполнялось на мотивы использованных в программе песен. Встречающиеся в тексте фамилии принадлежат лидерам шопинга и заметным фигурам в программе «Товарищ кино». Тут представлены три произведения: первое – на мотив всем известной песни из фильма «Белорусский вокзал», а второе и третье – это просто стихотворения, без мелодии.

В одной из своих книг Сергей Юрский приоткрыл завесу тайны, скрывавшей до тех пор загадочную личность писателя И.Вацетиса. С глубочайшим уважением С.Ю. отозвался о своем лучшем друге (и действительно, кто же может быть тебе лучшим другом, чем ты сам?). Выяснилось, что И.Вацетис – не только драматург, в чьих пьесах мы регулярно участвуем, но и боец видимых и невидимых фронтов, находящийся постоянно на передней линии огня, в окопах, в авангарде любой борьбы за свободу и справедливость. Но И.Вацетис известен еще и тем, что всегда, когда мы особенно нуждаемся в его присутствии, оказывается в горячих точках планеты, а также в местах, которые ему попросту интересны. По этой причине никто, кроме Юрского, его никогда не видел. И нижеследующая песня на музыку Юрия Антонова посвящена прежде всего этому гениальному призраку.

Группа «Кайф вдвоем, потом втроем (Должны были исполнить вместе с Валерием Ярёменко)

Размышления у зеркала

1.

• Вот настала пора юбилея,
• Остальные все даты не в счет…
• Что-то нам с поздравленьем Сергея
• Ни покоя, ни сна не дает.

• Я вглядываюсь в Юрского до головокружения
• И вижу в нем Вацетиса и думаю о нем.
• Я думаю: не глюки ли в зеркальном отражении?
• Сейчас ведь где-то в Сочи он, в окопах… за столом.

2.

• Воевал в Антарктиде Вацетис,
• Слал привет из Австралии он.
• А сейчас отдыхает в Мацесте
• Зимних Олимпиад чемпион.

• Его мы любим как фантом, простое привидение,
• И видим в нем мечту свою и, устремившись к ней,
• Мы исполняем роли в нем, в его произведениях…
• Любовь бывает странною, но эта – всех странней.

3.

• Наш загадочный, наш виртуальный,
• Драматург, и поэт, и боец.
• И таинственный, и гениальный
• Появился он здесь наконец.

• Как Мессинг Вольф, как чародей, Вацетис появляется.
• Мы видим наконец его, букет наперевес —
• Как штык винтовки, ведь он с ней вовеки не расстанется.
• Вацетис вместе с Мессингом на юбилее здесь.

И тут в конце с букетом должен был появиться Мессинг, он же Князев. Все это не состоялось, ибо Юрский вновь захотел сохранить инкогнито неуловимого драматурга Вацетиса.

В конце праздника вручалась красиво оформленная почетная грамота, в которой было напечатано следующее:

Награждается ученик 10-го класса Школы современной пьесы имени Моссовета Юрский Сережа за успехи в драматургии И.Вацетиса, в стихосложении и лицедействе, а также за хорошее поведение в общественных местах, в которых и появляться-то западло, и местах общего пользования.

Классный руководитель И.Райхельгауз Завуч Е.Князев Худ. руководитель драмкружка В.Ярёменко Зав. литературной частью В.Качан

Другой юбилей Юрского. И снова дуэт с Ярёменко. На мотив песни «Как на шахте угольной».

В Театре на Малой Бронной по поводу юбилеев и обыкновенных дней рождения часто шутили, используя форму новостей, программ телепередач или рекламных роликов. Не все обязательно касалось театра и его внутренних проблем; пародиям подвергалось и другое, чаще всего что-то из ТВ. Например, по телевизору показывали целую серию рекламных роликов под рубрикой «Всемирная история. Банк “Империал”». И тогда, к примеру, сочинялось такое: