Туз в трудном положении Мартин Джордж

– Как я могу тебе верить? С чего мне тебе доверять?

– Только ты сам можешь ответить на эти вопросы. Что бы я ни говорил и ни делал, это тебя не убедит. Я скажу только одно: мне хотелось бы надеяться, что в течение прошедшего года ты хотя бы удостоверился в том, что я тебе не враг.

Поляков направился к двери.

– И все?

– Не вижу смысла продолжать этот бесплодный разговор.

– Ты заявляешься сюда, спокойно объявляешь, что Грег Хартманн – туз-убийца, а потом преспокойно удаляешься?

– Я сказал тебе все, что знаю. Теперь решать тебе, Танцор. – Он секунду постоял, словно борясь с самим собой, а потом добавил: – Но если ты не будешь действовать, учти: я буду.

Перейдя улицу, Джек сообразил, что ему не обязательно и дальше терпеть июльскую жару: можно вернуться в «Мариотт» через пассаж «Пичтри». Кондиционированный воздух моментально принес облегчение. Он поднялся на эскалаторе на верхний этаж и лицом к лицу столкнулся с группой «Харизматические католики за Барнета»: повесив на грудь и спину плакаты с портретом своего кандидата, они ходили кругами, перебирая четки и распевая «Богородица, Дева, радуйся». «ОСТАНОВИТЬ НАСИЛИЕ ДИКИХ КАРТ!» – призывали некоторые транспаранты. Это было новой обложкой лозунга «Отправить дикие карты в концентрационные лагеря».

«Странно, – подумал Джек. – Барнет объявляет римско-католическую церковь инструментом Сатаны, а они здесь за него молятся».

Он прошел мимо демонстрантов. Пот у него на лбу постепенно охлаждался. Двое негритят с массой значков Джесси Джексона перебрасывались большими пенопластовыми планерами. Делегаты в смешных шляпах ломились в рестораны в поисках завтрака.

Один из планеров пролетел мимо Джека в направлении пешеходной дорожки. Джек ухмыльнулся и выхватил его из воздуха, не дав упасть. Он уже заводил руку, чтобы бросить планер обратно владельцу, как вдруг замер, изумленно глядя на него.

Пенопластовый планер был сделан в форме Соколицы, распахнувшей крылья почти на полметра. Знаменитые груди, на которые Джек неоднократно взирал на борту того самолета, который с легкой руки журналистов прозвали «Крапленой колодой», были любовно изображены во всех подробностях. Только хвостовая часть – видимо, в связи с требованиями аэродинамики – оказалась лишенной анатомической точности. На хвосте мелкими буквами было написано: «Планеры «Летающие тузы». Собери все!»

Джеку стало интересно, получает ли Соколица проценты с продаж. Два паренька стояли шагах в пятнадцати, дожидаясь свой планер. Джек снова взмахнул рукой и сделал бросок – точно такой, какой когда-то наработал, играя в гандбол, и добавил чуточку своей силы. Вокруг его тела на секунду вспыхнуло едва заметное золотое сияние. Планер стрельнул по прямой через весь пассаж, жужжа в полете, словно насекомое.

Парнишки изумленно посмотрели сначала на планер, потом на Джека, а потом снова на планер. А потом сорвались с места и бросились следом за своей Соколицей.

На Джека глазели. Он вдруг почувствовал пьянящий прилив оптимизма. Возможно, возвращение к публичной жизни будет не таким уж страшным. Он рассмеялся и снова быстро зашагал по пассажу.

По дороге ему встретился продавец планеров с выставленными на раскладном лотке образцами товара. Джек узнал Летателя и самолет Джетбоя. Там же оказался и предмет в форме летающей тарелки, который явно должен был изображать Черепаху.

Джек предъявил оцепившим «Мариотт» полисменам свой пропуск и вошел в огромное пещероподобное фойе. В «Мариотте» располагалась штаб-квартира Хартманна, так что почти на всех, кого он видел, оказалась символика Хартманна. Планеры «Летающие тузы», которые запускали с галереи наверху, делали отчаянные виражи у них над головами. Кто-то невидимый играл на губной гармошке сигнал к атаке.

Джек подошел к стойке узнать, нет ли для него каких-нибудь сообщений. Чарльз Девон просил ему позвонить – как и одна из тех звездочек. Джек попытался вспомнить которая. Может, Бобби? Та, грудастая и рыжая? Или та блондинистая девица, которая полвечера рассказывала о своих дорогих зубных имплантатах и демонстрировала комплекс упражнений против целлюлита?

Все равно на этом съезде времени для личной жизни не будет.

Джек засунул записки в карман и отвернулся от стойки. Планер «Летающий туз» закрутился на полу у его ног. Он механически наклонился, чтобы его поднять, – и разглядел белый шарф, летный шлем и кожаную куртку.

Джек застыл, глядя на планер у себя в руке. «Привет, Эрл!» – подумал он.

На какое-то время он поверил, что все действительно будет хорошо. С Тахионом он заключил перемирие. Может, Грегу Хартманну удастся уговорить старых консерваторов вроде Хирама Уорчестера. Может, все остальные забыли и Четырех Тузов, и КРААД, и предательство Джека. Может, ему можно оказаться на виду и сделать что-то стоящее, ничего не испортив и не получая напоминаний о прошлом.

«Образумься, деревенский мальчик». Забавно – спустя столько лет он по-прежнему совершенно точно знает, что сказал бы Эрл Сэндерсон. Джек выпрямился во весь рост и устремил взгляд поверх голов толпы, гадая, нет ли среди них кого-то, кто намеренно заставил планер упасть именно здесь, кто хотел напомнить ему о том, что не все забыто. Видит бог: Джек наверняка выглядел ужасно глупо, сутулясь над игрушечным планером – с написанным на лице чувством вины и с зажатым в руке изображением своего друга и жертвы.

«Прощай, Эрл, – подумал он. – Береги себя».

Он замахнулся и запустил планер. Взлетая под портик, он зажужжал и, набирая высоту, исчез из вида.

Грег ощущал голод.

Это чувство не имело никакого отношения к политике или к ожиданию того, что к концу недели он вполне может стать кандидатом от демократов.

Заходя в лифт «Мариотта» и направляясь на завтрак с Джеком Брауном и Хирамом Уорчестером, он ощущал напалмом обжигающий кишки голод как пульсирующее разрушение, которое не перебить круассанами и кофе.

Этим голодом был Кукольник, требовавший боли. Видимо, тень внутренней борьбы отразилась на его лице. Его помощник, Эми Соренсон, подалась к нему и нерешительно коснулась его плеча:

– Сэр?..

Билли Рэй, возглавивший его охрану на этом съезде, от дверей лифта оглянулся через плечо своего безупречно белого мундира Карнифекса. Грег изобразил зевок и привычно улыбнулся.

– Просто устал, Эми. Больше ничего. Кампания получилась долгая, а эта неделя будет еще более долгой. Выпью несколько чашек кофе – и буду в порядке. Буду готов встретиться с толпами.

Эми широко улыбнулась. Билли Рэй снова устремил серьезный взгляд на дверь, не обращая внимания на огромное и совершенно фантастическое фойе отеля «Мариотт Маркиз».

– У Эллен ничего не случилось?

– Нет-нет. – Грег смотрел, как к ним приближается пол вестибюля. Большой пенопластовый планер по медленной спирали спускался мимо них к переполненному ресторану. Когда лифт разминулся с игрушкой, Грег увидел, что ее тело – это тело женщины с птичьими крыльями. Лицо оказалось подозрительно похожим на Соколицу. Заметив первый планер, Грег увидел, что по фойе кувыркается еще несколько. – После первого триместра у нее токсикоза не было ни разу. У нас обоих все в порядке. Мы просто устали.

– Вы мне не говорили, кого хотели бы – мальчика или девочку?

– Это не важно. Был бы здоровым.

Указатели этажей мигали. Из-за смены давления у Грега заложило уши. У него в голове Кукольник огрызнулся: «У тебя не все в порядке! Выпью несколько чашек кофе!..» Его сожитель излучал отвращение. «Знаешь, сколько я уже жду? Знаешь, сколько времени прошло?»

«Заткнись. Сейчас ничего сделать нельзя».

«Тогда позаботься, чтобы скоро можно было. Скоро, ты меня слышишь, Грегги?»

Грег загнал свою способность обратно в клетку. Это далось ему нелегко. Кукольник сопротивлялся, его ярость была царапающим, неотступным присутствием. Он тряс прутья клетки.

В последнее время он постоянно тряс эти прутья.

Проблема возникла в последние несколько месяцев. Поначалу сбои случались редко – и он считал их странной случайностью, отклонением, которое он списывал на усталость, вызванную долгой кампанией. Однако это стало происходить все чаще и чаще.

Мысленная стена воздвигалась между Кукольником и его жертвами. Как раз в тот момент, когда он собирался напитаться темными и злыми чувствами, его отрезало, заталкивало назад какой-то внешней силой. Кукольник злобно выл, а его связь с марионеткой рвалась.

Грег надеялся, что проблема исчезнет, но вместо этого она только усугублялась. В последние несколько недель стена воздвигалась всякий раз, как Кукольник делал попытку питаться. А недавно он начал ощущать злорадный смех, сопровождавший это вмешательство, – слабый шепчущий голос на самой грани слышимости.

«Потяни еще чуть-чуть, и я покажу тебе настоящую марионетку. Я продемонстрирую тебе, кому из нас принадлежит власть!»

Воплощенная способность на мгновение ускользнула от Грега, бросая ему вызов. Грег мысленно приказал ей замолчать, но она орала на него все то время, пока он снова окружал ее мысленной клеткой. Кукольник ярился и плевался. «Это ты марионетка! Слышишь? Я тебя сломаю! Понял? Тебе это нужно не меньше, чем мне. Если я умру, ты тоже умрешь. Без меня ты ничто!»

Грег вспотел от напряжения – но победил. Закрыв глаза, он привалился к стенке лифта, который как раз остановился, достигнув первого этажа. Кукольник внутри него погрузился в мрачное молчание. Эми наблюдала за ним с тревогой.

Двери открылись – и на них нахлынула прохлада и шум фойе. Некоторые из толпящихся здесь – большинство со значками и шляпами Хартманна – заметили его и с радостными воплями рванулись в его сторону. Ожидавшие кандидата агенты Секретной службы умело вышли вперед, отрезая его от сторонников. Грег помахал руками и заулыбался. Они принялись скандировать: «Хартманн! Хартманн!» Звуки эхом разносились по фойе.

Эми тряхнула головой:

– Настоящий цирк!

Рэй повел Грега в отдельный кабинет, где ему предстояло встретиться с Хирамом и Брауном, а сам занял место снаружи у дверей. Грег вошел. Кондиционер здесь работал еще интенсивнее, чем в фойе. Он содрогнулся и начал растирать себе плечи. В кабинете оказался только Джек Золотой Мальчик: красивый высокий мужчина, который словно ни на один день не постарел за те сорок лет, что прошли со времени деятельности Четырех Тузов. Он по-прежнему выглядел как кинозвезда, которой когда-то и был. Он встал, приветствуя Грега. Браун казался невеселым, что было совершенно неудивительно. Грег не рассчитывал на то, что Джека вдохновит эта попытка примирения. Откровенно говоря, Грегу было начхать на то, радуется ли Джек: он намерен был добиться, чтобы эти двое помирились, по крайней мере, для публики.

– Сенатор, Эми, доброе утро, – сказал Браун. Он чуть дольше задержал взгляд на Эми. Это тоже не слишком удивило Грега: он был в курсе их связи. Кукольник знал множество секретов. – Как Эллен?

– С каждым днем все круглее, – ответил Грег. – И очень устает. Как все мы.

– Да уж, мне это знакомо. Готовы начать схватку?

– А я считал, что она уже началась, Джек, – отозвался Грег.

По контрасту с дружелюбным тоном Брауна его голос звучал мрачно и раздраженно. Он заставил себя улыбнуться.

Браун бросил на Грега странный взгляд, но со смехом сказал:

– Да, наверное. Вы ведь знаете калифорнийцев: хорошо хоть, что у всех были сбиты биоритмы. Я почти всю ночь занимался вашими неприсоединившимися. По-моему, мы это дело уладили. Послушайте, я считал, что здесь будет Уорчестер.

– А ты его этим утром не видел?

Грег с досадой нахмурился.

– Пока нет. А пропускать трапезу не в его стиле, хотя, наверное, он принесет еду с собой: как я слышал, даже «Белло Мондо» не отвечает его запросам. – Он поморщился и пожал плечами. – Угу, я знаю, что этот завтрак был задуман для того, чтобы мы с ним помирились, и я это ценю: мне тоже этого хотелось бы. Но, возможно, Хирам не настолько великодушен, как вам казалось.

– Не думаю, Джек.

Джек адресовал Грегу кривую горькую улыбку.

– Но он не подавал вам тарелку с тридцатью серебряными десятицентовиками.

– Эми… – начал Грег.

– Уже ушла, сэр, – откликнулась его помощница. – Я его найду или умру от голода, но не отступлю. Оставьте мне рогалик, ладно?

Когда она вышла, Грег повернулся к Брауну.

– Ладно, мы не будем ждать и начнем есть. Если Хирам появится – то появится. – Его слова опять прозвучали более резко, чем он планировал. Ему было не до игр: Кукольник так и рвался на волю. Браун снова смотрел на него странно, но, не дав тузу времени заговорить, Грег тряхнул головой и справился с раздражением. – Господи, это прозвучало отвратительно. Извини, Джек. Я сегодня сам не свой. Показывай мне, где тут кофе.

Джек был удивлен. Никогда раньше в присутствии Грега Хартманна он неловкости не испытывал. Однако сегодня он сидит лицом к лицу с этим человеком, которого он надеялся видеть следующим президентом, с человеком, уговорившим его покончить с затворничеством и присоединиться к его предвыборной кампании, – и ощущает, что чего-то недостает.

«Я просто устал, – подумал Джек. – И Грег тоже. Никто не способен сохранять харизму постоянно».

Он налил себе кофе. Чашка звякнула о блюдце. Похмелье, наверное, – или нервы. Если бы Грег не попросил об этой встрече, он не пришел бы.

– Я видел на улице машину с нацистами, – сказал он. – С нацистами в военной форме.

– Ку-клукс-клан тоже здесь. – Хартманн покачал головой. – Тут потенциал для серьезной конфронтации. Крайне правые любят такое: это привлекает к ним внимание публики.

– Хорошо, что Черепаха здесь.

– Да. – Хартманн пристально на него посмотрел. – Ты с Черепахой не был знаком?

Джек вскинул руку:

– Прошу вас! – Он улыбнулся, чтобы спрятать нервозность. – Давайте ограничимся одним примирением в день, ладно?

Хартманн нахмурился:

– У тебя с ним какие-то проблемы?

Джек пожал плечами:

– Насколько я знаю, нет. Я просто… вроде как ожидаю, что будут.

Хартманн шагнул к Джеку и положил руку ему на плечо. В его взгляде появилась озабоченность.

– Ты комплексуешь, Джек. Ты считаешь, что все будут настроены против тебя из-за твоего прошлого. Тебе следует открыться, позволить окружающим тебя узнать.

Джек уставился на кофе, который перемешивал, и вспомнил о том, как спиральный спуск Эрла Сэндерсона завершился крушением у его ног.

– Хорошо, Грег, – сказал он, – я попытаюсь.

– Ты играешь в моей кампании важную роль, Джек. Ты возглавляешь калифорнийскую делегацию. Я бы не выбрал тебя, если бы ты не годился для этой роли.

– Вас из-за меня могут критиковать. Я вас предупреждал.

– Ты – важная фигура, Джек. Ты символизируешь нечто дурное, случившееся очень давно, – нечто, чего мы стремимся снова не допустить. Остальные из Четырех Тузов стали жертвами, но и ты тоже был жертвой. Они заплатили тюремным заключением, изгнанием или своей жизнью, а ты… – Хартманн одарил его своей мальчишеской полуизвиняющейся улыбкой, – …может, ты заплатил самоуважением. Кто скажет, не важнее ли это по большому счету? Их мученья закончились, а твои – нет. По-моему, счеты давным-давно закрыты и все заплатили слишком дорого. – Он сжал Джеку плечо. – Ты нам нужен. Ты нам важен. Я рад, что ты с нами.

Джек воззрился на Хартманна. Это циничное высказывание звучало у него в голове погребальным звоном. Неужели Грег серьезно может поставить жизнь, здравый рассудок и тюрьму вровень с его собственной никчемной потерей самоуважения?

Наверняка за своей маской искренности Хартманн смеется – издевается над ним!

Джек тряхнул головой. С момента их встречи на «Крапленой колоде» Хартманн стал человеком, которому удавалось примирить Джека с самим собой. Сказанное им сейчас мало чем отличалось от того, что он говорил Джеку прежде. Тем не менее сейчас это высказывание казалось бездумной позой политикана, а не словами искреннего друга.

– Грег, что случилось? – невольно вопросил Джек.

Хартманн опустил руку и отвернулся.

– Прошу прощенья, – сказал он, – немного перенапрягся.

– Вам нужен отдых.

– Думаю, он нам всем не помешал бы. – Хартманн откашлялся. – Чарльз сказал, что ты вчера очень нам помог.

– Просто обеспечил нескольким конгрессменам выпивку и трах.

Хартманн хохотнул.

– Чарльз сообщил мне их имена и телефоны их номеров в отеле. Как только мы позавтракаем, я им буду звонить. Возможно…

Дверь открылась. Джек вздрогнул, проливая кофе. Он повернулся и увидел – не Хирама Уорчестера, а Эми. Стыдясь своей нервозности, Джек потянулся за салфеткой.

– Извините, что прерываю вас, джентльмены. Мне только что позвонили из Джокертауна. Возникла потенциальная проблема. Только что в Нью-Йорке нашли убитой Кристалис. При этом были задействованы способности тузов.

Джек почувствовал изумление. Он несколько месяцев провел рядом с Кристалис на «Крапленой колоде», и хотя никогда не мог чувствовать себя в ее обществе непринужденно – органы и мышцы, видимые сквозь прозрачную кожу, слишком остро напоминали Джеку о том, что он видел во время Второй мировой и в Корее – он чисто абстрактно восхищался тем, как Кристалис живет со своим уродством, ее культурной речью, мундштуком, старинными игральными картами и суховатыми манерами.

Лицо Хартманна окаменело. Когда кандидат в президенты заговорил, голос его звучал напряженно:

– Какие-нибудь подробности известны?

– Похоже, забили до смерти. – Эми поджала губы. – Барнет сможет устроить из этого пропаганду: это очередная «разнузданность диких карт», которой необходимо положить конец.

– Я ее хорошо знал, – выдавил из себя Хартманн.

Его похожее на маску лицо казалось странным для человека, который всегда был таким открытым со своими друзьями. Джек задумался, нет ли у этой смерти каких-то аспектов, которые ему не известны.

– Тони Кальдероне прилетел вчера поздно вечером, – сказала Эми. – Может, вам стоит поручить ему подготовить заявление на случай, если Барнет попытается это использовать.

Хартманн вздохнул.

– Да, придется. – Он повернулся к Джеку. – Джек, боюсь, что мне придется тебя оставить.

– Мне уйти?

В устремленном на Джека взгляде Хартманна снова появилась озабоченность.

– Я был бы очень тебе благодарен, если бы ты остался. Вы с Хирамом Уорчестером – два моих самых выдающихся сторонника. Если бы вам удалось уладить ваши разногласия, это очень много для меня значило бы.

Джек на секунду задумался о том, удалось ли Иуде Искариоту и святому Павлу уладить свои разногласия.

Он вздохнул. Рано или поздно через это пройти придется.

– У меня к Уорчестеру претензий нет, Грег. Это у него ко мне они есть.

Хартманн улыбнулся.

– Вот и хорошо, – сказал он.

Он снова поднял руку и сжал Джеку плечо.

После того как Хартманн с Эми ушли, кабинет резко опустел. Джек смотрел, как на столе стынет завтрак.

Планер Эрла у него в голове падал снова и снова.

9.00

– Сара, – сказал Рикки Барнс, – тебе надо бросить всю эту историю с Хартманном. У тебя крыша едет. У тебя развивается навязчивый невроз.

Они сидели за круглым столиком, застеленным зеленой клетчатой клеенкой, у окна «Ле Пип». На улице группа делегатов из какого-то сельскохозяйственного штата в аляповатых галстуках ехала вниз по выложенным плитками внутренностям торгового центра «Пичтри» в направлении вестибюля отеля «Хайатт». Вокруг другие делегаты сражались с декоративными папоротниками за место, пытаясь подкрепиться низкокалорийной «новой яичной кухней». Им приходилось выбирать между ней, фастфудом и ресторанами отеля, где все места были зарезервированы до конца столетия.

– По словам «Роллинг стоунз», это болезнь века, – ответила Сара Моргенштерн, разламывая омлет вилкой.

В этот день ее волосы цвета инея были зачесаны слева направо. На ней было простое розовое платье, доходившее до колен, черные капроновые чулки и белые туфли на танкетке.

Барнс отправил в рот кусок омлета с тофу и шпинатом. Пиджак его строгой двойки висел на спинке стула. Белая рубашка и подтяжки делали его похожим на пастора-методиста времен «Пожнешь бурю», но круглые очки в тонкой золотой оправе выбивались из этого образа.

– Оно соревнуется со СПИДом, – сказал он. – Но будем говорить серьезно – ты оказалась далеко от своей привычной джокертаунской сферы. Всем тем, что будут на этой неделе сообщать из Атланты, станет заниматься Вашингтонское бюро, а там не будут относиться к твоим заскокам с той же снисходительностью, что в нью-йоркском. Сенатор Грег – любимчик «Пост». Можно подумать, он личное творение Кэти Грэм. Начальству не понравится, если ты начнешь швырять в него камнями.

– Мы журналисты, Рикки, – возразила она, подаваясь вперед, словно собралась дотронуться до его руки, лежащей рядом с тарелкой. Белые пальцы замерли в считаных миллиметрах от светло-шоколадных. Рикки на это не отреагировал. Он был ее давним другом, несколько лет назад посещал ее семинар по журнализму в Колумбийском университете и знал, что ее сдержанность не имеет никакого отношения к цвету его кожи. – Мы должны говорить правду.

Рикки покачал своей продолговатой ухоженной головой.

– Сара, Сара! Ты же не настолько наивна! Мы говорим то, чего хотят наши владельцы или наши коллеги. И если правда некстати придется между этими двумя запросами, то сторонников у нее окажется мало. И потом – что есть истина, как спросил человек, умывший руки?

– Истина в том, что Грег Хартманн – убийца и чудовище. И я выведу его на чистую воду.

Когда Хирам Уорчестер вошел в кабинет, Джек вздрогнул и уже принялся было вставать, но потом решил этого не делать. Он снова откинулся на спинку стула, держа чашку кофе и сигарету. Они с Хирамом вместе были на «Крапленой колоде», и хоть и не могли считаться друзьями, но в формальностях нужды не было.

Казалось, Хирам не спал всю ночь. Он молча направился к сервировочному столу, взял тарелку и принялся ее наполнять.

Джек почувствовал, что у него намокают от пота волосы. Его пульс то и дело менял ритм. Он возмущенно спросил себя, какого черта так нервничает, и глубоко затянулся сигаретой.

Хирам долго наполнял свою тарелку. Джеку даже стало казаться, что его дикая карта неожиданно изменилась, придав ему невидимость.

Хирам повернулся, жуя пирожок с таким видом, словно не ощущал его вкуса, и уселся напротив Джека. На самолете он использовал свое управление силой тяжести для того, чтобы сильно уменьшать свой вес, что придавало ему странную быстроту и ловкость. Похоже, сейчас он этого не делал. Он устремил на Джека потухшие глаза.

– Браун, – сказал он, – эта встреча – не моя идея.

– И не моя.

– Ты был моим героем, знаешь ли. Когда я был мальчишкой.

«Нам всем рано или поздно приходится взрослеть», – подумал Джек, но решил не произносить это вслух. Пусть выговорится.

– Я сам никогда не пытался быть героем, – продолжил Хирам. Джеку показалось, что он довольно давно обдумывал эту речь. – Я толстый владелец ресторана. Моего портрета не было на обложке «Лайф», я не играл главной роли в художественном фильме. Но я всегда был верен своим друзьям.

«Ну и молодец, приятель». На этот раз Джек чуть было не произнес эти слова. Однако он вспомнил Эрла Сэндерсона, летящего к полу в фойе «Мариотта», и снова промолчал.

Он сморгнул с глаз капельки пота. «Зачем я это с собой творю?» – спросил он себя.

Хирам продолжал говорить лишенным всякого выражения голосом:

– Грег сказал мне, что ты хорошо поработал в Калифорнии. По его словам, мы пропали бы без поддержки знаменитостей и тех денег, которые ты обеспечил. Я благодарен за это, но благодарность – это одно, а доверие – совсем другое.

– Я бы в политике никому не доверял, Уорчестер, – проговорил Джек и моментально задумался над тем, настолько этот модный цинизм соответствует истине. Ведь он же доверяет Грегу Хартманну, знает, что тот по-настоящему хороший человек, и хочет его победы на выборах сильнее, чем хотел чего бы то ни было за последние тридцать лет.

– Важно, чтобы Грег Хартманн победил на этих выборах, Браун. Лео Барнет – настоящий исламист в американском костюме. Помнишь Сирию? Помнишь, как джокеров на улицах забивали камнями? – Глаза Хирама странно вспыхнули. Он поднял руку и сжал ее в кулак, забыв о том, что держит в ней полпирожка. – Вот что здесь решается, Браун. Они готовы на все, чтобы нам помешать. Они будут подкупать, очернять, соблазнять, применять силу. И где окажешься ты, Браун? – Он уже почти кричал. – Где ты окажешься, когда они по-настоящему тебя прижмут?

Внезапно вся нервозность Джека исчезла. Его охватил холодный гнев. С него хватит!

– Ты… там… не был! – проговорил Джек.

Хирам замолчал и только теперь заметил тесто, выдавившееся между его пальцами.

– Ты… там… блин… не был!

Слова со скрипом выходили из того места в сознании Джека, которое представлялось ему сумеречным кладбищем, – из места без тепла, из бескрайней равнины пожухшей травы с серыми камнями, отмечавшими кончину Эрла, Блайз, Арчибальда Холмса, всех парней, знакомых ему по Пятой дивизии, всех, кто погиб при переправе через Рапидо, всех тех крошечных фигурок, пригоршнями праха развеянных обстрелом при Кассино…

Джек встал и отшвырнул сигарету.

– Для негероя ты умело произносишь речи, Уорчестер. Может, тебе стоит податься в политику?

Быстрыми яростными движениями Хирам стирал салфеткой тесто с пальцев.

– Я говорил Грегу, что тебе нельзя доверять. Он сказал мне, что ты изменился.

– Может, он прав, – сказал Джек, – а может, ошибается. Вопрос в том, что ты можешь с этим поделать?

Хирам бросил салфетку и тяжело поднялся на ноги – бледная гора, готовящаяся к бою.

– Я могу сделать то, что должен сделать! – резко заявил он. – Это слишком важно!

Джек ощерился зубы в волчьей усмешке.

– Ты этого не знаешь. Тебя не испытывали. Тебя там не было. – Он издал странный смешок: так аристократ из исторического фильма смеется над стоящими под стенами замка крестьянами. – Про меня все знают, Уорчестер, но тебя еще не прижимали. Тебя никто не просил предать твоих друзей. Ты там не был и не знаешь, что сделаешь, пока этого не случится. – Он снова улыбнулся. – Можешь мне поверить.

Под улыбкой Джека Хирам буквально завял. А потом этот крупный мужчина вдруг побледнел и, к вящему изумлению Джека, пошатнулся и завалился назад. Из кресла, в которое Хирам рухнул, во все стороны разлетелись пружины. Он потянул себя за воротник, словно задыхаясь, и открыл на шее болезненную язву.

Джек был потрясен. Гранитная скала оказалась настоящим желе!

И тут внезапно Джек ощутил страшную усталость. Виски пульсировали остатками похмелья. Ему больше не хотелось смотреть на Хирама.

Он направился к выходу.

У двери он остановился.

– Я пришел сюда ради Грега, – сказал он. – Полагаю, ты тоже. Так что давай скажем Грегу, что мы теперь хорошие друзья, и будем делать то, что должны делать. Договорились?

Хирам, продолжавший оттягивать воротник, молча кивнул.

Джек вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Он ощущал себя школьным задирой, насевшим на жирного одноклассника.

Из дальнего конца коридора донеслись хриплые крики делегатов, только что приехавших в город. Джек направился в их сторону.

10.00

Грег устал от разговоров с теми делегатами, которым Джек прошлой ночью нашел баб. Он устал выражать энтузиазм. Алекс Джеймс был его марионеткой с самого начала кампании. Большинство агентов Секретной службы, приставленные к Грегу, Кукольника не заинтересовали: они были слишком исполнительны и не обладали теми скрытыми недостатками, которые служили ему пищей. А вот Алекс… ему каким-то образом удалось пройти массу психологических тестов и проверок его прошлого и окружения. Душа Алекса, как и душа Билли Рэя, имела аппетитную прослойку садизма, приправленную гнилостной потребностью демонстрировать свою власть и злоупотреблять ею. Если бы его не трогали, он, возможно, просто чересчур рьяно исполнял бы свои обязанности, с излишней резкостью оттеснял бы посторонних, предпочитая идти на конфронтацию, а не снимать конфликт. Никто ничего не заметил бы.

Однако Кукольник знал. Кукольник видел все трещины на лаковом покрытии души – и знал, как превратить едва заметные трещины в настоящие зияния.

Грег сидел в гостиной своего номера. Телевизор, намертво закрепленный в мебельной стенке, был настроен на канал Си-би-эс: там Дэн Разер освещал открытие съезда. Грег осторожно опустил решетку клетки, удерживавшей Кукольника. Способность рванулась на волю, выискивая Алекса. Грег только что видел агента в коридоре и знал, что Рэй отправил его проверить лестницы. На лестничных клетках часто оказывались посторонние люди: лоббисты, пытающиеся пробраться на этажи кандидатов, репортеры, поклонники или просто любопытствующие. Вероятность того, что Алекс кого-нибудь там обнаружит, была высокой. Кукольник потянулся и нырнул в знакомую нишу в голове у агента.

«Наконец, – вздохнула сила. – Наконец!»

«Осторожнее, – предостерег Кукольника Грег. – Не забывай, что в последнее время происходит. Действуй аккуратно».

Кукольник огрызнулся:

«Заткнись! Все нормально. Все снова идет по-нашему. О Кристалис наконец-то позаботились. Странница найдет ту куртку, а Маки мы натравили на Даунса. Съезд начался хорошо. Этот мне нужен. Разве ты не чувствуешь голода? Не забывай: если я уйду, ты умрешь со мной. Я об этом позабочусь».

Высказав эту угрозу, его способность отвернулась, полная алчности. Через Кукольника Грег почувствовал, как в Алексе поднялась волна предвкушения. Он знал, что это значит: охранник кого-то обнаружил. Грег мог себе представить происходящее: наверное, там оказался какой-нибудь парнишка-натурал в блеклых джинсах и футболке, увешанной крупными значками «Хартманн в 88», и в дешевой джокертаунской маске на своем совершенно нормальном лице. Алекс уставится на него, держа руку слишком близко к выпуклости кобуры под спортивной курткой, громко гаркая приказы.

Кукольник взрезал матрицу эмоций Алекса, отсекая плотные синие слои долга и темно-коричневые узы морали, добираясь до оранжево-красной жилы маниакальной жестокости. Кукольник питал ее, усиливая и распаляя. Она легко вспыхнула. Пора!

(Сейчас Алекс уже орет, напрягая шейные жилы, а щеки у него стали багровыми. Он выбросит руку вперед, сграбастает футболку, заставив значки загреметь жестянками, и начнет трясти парня, как нашкодившего щенка. Маска упадет на пол и сомнется под подошвой дорогого башмака Алекса.)

«Да!» Кукольник смаковал эмоции – и Грег ощущал их вкус вместе с ним. Тут была чистая ярость, обещавшая настоящий пир. Кукольник жадно наклонился к ней, еще сильнее взвинчивая эмоции, еще немного усиливая сигнал…

(Алекс замахнется и отвесит пареньку пощечину, заставив голову мотнуться в сторону. Из рассеченной губы потечет кровь, а паренек вскрикнет от страха и боли, внезапно перепугавшись.)

…И это произошло снова. В голове у Грега постороннее вмешательство ощущалось как холодная обсидиановая стена, воздвигшаяся между ним и Алексом и отбросившая Кукольника назад.

Способность внутри Грега взвыла от бессилия и ярости, кидаясь на стену снова и снова – и каждый раз отлетая назад. Грег услышал за стеной смех и все тот же тихий голос.

Вот только на этот раз – на этот раз он смог разобрать слова.

«Ты гребаный сукин сын, Хартманн, но я наконец-то нашел способ тебя свалить, правда? Я нащупал твою слабину, дружище Грегги! Я отыскал у тебя внутри твоего гребаного дружка, того туза, которым ты бил меня, и Мишу, и Моргенштерн, и всех остальных. Только теперь твоего туза смогу разыграть я, как когда-то разыгрывал ты. Я не допущу его к его марионеткам, я буду морить его голодом – и что тогда станет с тобой, сенатор? Что будет, когда твоя способность обратится против тебя?»

Слова прекратились, закончившись издевательским смехом.

И Грег с ужасом понял, что узнает этот голос. Он понял, кто находится за этой стеной, – и, похолодев, содрогнулся.

Гимли. Это был Гимли!

«Ты же мертв! – крикнул он вслед голосу. – Ты мертв, твое чучело стоит в музее! Я сам его видел. Тебя убил Тифозный Кройд!»

«Мертв? – Смех зазвучал снова. – Я сейчас действительно кажусь тебе мертвым, Хартманн? Спроси дружка, которого ты держишь у себя взаперти, реально ли я существую. Нет, не мертвый я. Я просто изменился. Мне долго пришлось возвращаться…»

Голос постепенно стих. Стена исчезла.

Кукольник бессвязно вопил у того места, где она только что была.

«Выпусти меня снова! – требовала сила. – Еще не поздно! Алекс…»

«Нет!»

Грег посмотрел на свои руки. Лежащие на коленях пальцы дрожали. Он чувствовал, как под рубашкой у него по спине текут струйки пота. От выброса адреналина отчаянно колотилось сердце. Ему хотелось куда-то бежать, самому заорать во весь голос. Обыденность номера и монотонный голос Разера казались ему насмешкой.

Ему было очень-очень страшно.