Туз в трудном положении Мартин Джордж
– Мне нужны два костюма. Как я сказал. Один светло-серый. Один темно-серый.
Боб вздохнул.
– Да вы посмотрите вокруг! Знаете, сколько народу носят серые костюмы? Если вы хотите выделиться, произвести впечатление, то надо соответственно одеться. Уж поверьте мне.
Спектор его не слушал. Он тяжело дышал и концентрировался. Вспоминал боль. Мучительную агонию собственной смерти.
– Мистер, что с вами?
Спектор повернулся к Бобу и посмотрел ему в глаза. Между ними возникла связь. Боб не мог отвести взгляд, а Спектор не хотел этого делать. Воспоминание о собственной смерти заслонило собой все вокруг. И он одарил им стоящего напротив мужчину. Его внутренности извивались и пылали. Кожа лопалась и расползалась. Мышцы рвались, кости трескались. Спектор мысленно пережил собственную смерть. И Боб тоже ее почувствовал. Спектор содрогнулся, вспомнив, как взорвалось его сердце. Боб ахнул. Ноги у него подкосились, и он упал. Замертво. Как и сам Спектор перед тем, как Тахион вернул его к жизни.
Спектор осмотрелся. Они по-прежнему были одни. Он подхватил Боба под мышки и затащил в одну из примерочных, а потом вернулся в зал и выбрал два серых костюма. Один темный и один светлый.
Завернув их в пленку, он направился к выходу.
– Покупатель всегда прав, Боб. Первое правило бизнеса.
21.00
– Если баллотироваться вместе с Джексоном в качестве вице-президента, то проблема в том, что это может стоить нам избрания. Конечно, я не хочу показаться нетерпимым и все такое.
– Но кажетесь, – прервал его Тахион. Брюс Дженкинс мрачно нахмурился. Так как единственными волосами, которые у него сохранились, были небольшие пучки, торчавшие над крупными красными ушами, казалось, будто кожа на всей его голове вздымается, словно почва во время землетрясения. – Не думаю, что это действительно так, – поспешно добавил Тахион, почувствовав, что такисианской бестактности на политическом съезде не место, – но зачем нам вообще обсуждать третьестепенные кандидатуры, какими бы интересными или харизматичными они ни были? Реально вопрос стоит так: сенатор Хартманн и Лео Барнет.
– Преподобный.
– А?
– Преподобный Барнет. Вы упомянули должность Хартманна. Тогда Лео тоже этого заслуживает.
– Мы наконец переходим к делу, мистер Дженкинс?
– Ага. Техас решительно высказался за преподобного.
– И вы намерены этого придерживаться?
– Если получится. Я не хочу сказать, будто Грег Хартманн – плохая кандидатура. Хорошая. Вот почему я считаю, что связка Барнет и Хартманн имела бы реальные плюсы.
– Исключено.
– Не надо торопиться. Политика похожа на заключение сделок, доктор. Нельзя быть слишком негибким.
– Мистер Дженкинс, если вопрос заключается в том, чтобы в ноябре демократы одержали победу, тогда список с Лео Барнетом во главе будет провальным. Немалое количество народа по-прежнему будет против того, чтобы этой страной управлял религиозный деятель. И кроме того, Барнет – кандидат с узкой платформой.
– Нет, сэр, вы неправы. Вы видите его кандидатом с узкой платформой, потому что зациклились на диких картах, а Лео выражает чаяния множества простых американцев, которых тревожит моральное падение страны.
Они вышли из ресторана «Белло Мондо». Слева слышалось позвякивание приборов о тарелки: это репортеры, прихлебатели и просто менее состоятельные делегаты ужинали в кафетерии «Мариотта». Тахион хмуро посмотрел на растяжки, перекрывавшие застекленный внутренний дворик.
Резкий стук каблучков. Он вздрогнул и развернулся, почувствовав, как холодные пальцы, забравшиеся ему под волосы, легли на затылок. Сара сморщилась от боли в пальцах, которые он поймал и крепко стиснул. Алые пятна пылали у нее на щеках, но румянец казался неестественным на фоне ненормальной белизны кожи.
– Я пришла за заявлением – и узнать, чем могу помочь.
Тахион тряхнул головой:
– Что?
Она чуть отступила, раздувая ноздри.
– Кристалис.
– И что она?
– Мертва.
Ровный голос заставил его покачнуться не хуже, чем пощечина Флер. Он сделал пару быстрых шагов, ища опору. Его рука сомкнулась на остреньком плече Сары.
– Мертва?!
– Вы что, не знали?
– Нет… я… был занят. Весь день.
– Ага. – В ее голосе звучала горечь, а потом она вдруг натянула на бледное лицо маску сочувствия. – Мне жаль, что это я принесла вам такое известие.
Дженкинс осторожно приблизился:
– Доктор, похоже, вы получили дурные новости. Поговорим в другой раз.
Сара сжала предплечье Тахиона обеими руками и потащила к лифтам.
– Вы в шоке. Вы очень бледны. Наверное, вам надо прилечь.
– Мне надо выпить.
Сара мрачно висела у него на руке:
– Разве в номере у вас ничего нет?
Тахион хмуро посмотрел на нее:
– Есть.
– Давайте… давайте пройдем туда. – Бледный язык быстро скользнул по чересчур тонким губам. – Мне… мне надо с вами поговорить.
Из-за стремительного движения лифта к эмоциональному головокружению прибавилось чисто физическое.
– Кристалис. – Он тряхнул головой. – Рассказывайте.
Она изложила все известное быстрыми короткими фразами, не отрывая своих светлых глаз от его лиловых. Казалось, она добивается мысленного контакта, и он усилил свой контроль. Ему совершенно не хотелось знать, что происходит за этим напряженным лицом.
Он прошел с ней в свой номер. Остановился, уставившись в зеркало над баром, едва удерживая в руке бутылку бренди. «Зеркала. Кристалис обожала зеркала. У нее весь будуар был ими заставлен».
Он представил себе череп с неизменной переливающейся спиралью на одной прозрачной щеке. Представил его себе размозженным до кровавой каши. В тишине комнаты громко звякнуло стекло о стекло.
Он повернулся, протягивая рюмку, но Сара исчезла. Услышав скрип кровати, он вошел в комнату и недоуменно воззрился на ее позу. Локти лежат на покрывале. Одна нога закинула на другую. Юбка вздернулась до середины бедра. Она взяла рюмку и кокетливо похлопала по кровати рядом с собой. Чувствуя себя человеком, устраивающимся на скамейке рядом с пауком, он настороженно присел.
– Тайны. – Он вздохнул и отпил бренди. – Наверное, Кристалис в конце концов открыла такую, которая ее убила.
– Да. – Сара напряженно пялилась на дальнюю стену. Через пару секунд она тряхнула головой и положила пальцы ему на руку. Они оказались тяжелыми и безжизненными. – Я понимаю, как вам больно. Вы были так близки!
Он убрал ее пальцы, чуть пожал их и устроил ее руку на покрывале.
– Я бы не стал заходить настолько далеко.
Пальцы поползли обратно и внезапно сжались на мышце его бедра. Она начала растирать ему ногу. Тах бросил на нее нервный взгляд. Вдоль линии ее волос выступили капельки пота, губы сжались в ниточку. Ощутив его взгляд, она улыбнулась, приопустив веки, и надула губы. Тахион залпом допил бренди. Под ее яростным натиском мышцы у него на ноге стало сводить.
– Еще?
Он помахал рюмкой.
– Да, пожалуйста.
Гортанный хрипловатый голос.
Они сидели и молча пили. Тахион почувствовал спазмы в желудке.
– Интересно… Иисусе!
Он ударился о край кровати, соскользнул на пол и вылил остатки бренди себе на ширинку. Сунул мизинец в ухо, стирая влагу, оставленную неожиданным вторжением Сариного языка. Ощущение было такое, будто кто-то сунул ему в ухо ватную палочку, намазанную вазелином.
Она свесилась с кровати, устремив на него лихорадочно горящие глаза, и хрипло воскликнула:
– Я тебя хочу! Хочу!
Это напоминало удар граблями. Она навалилась на него: костлявые колени и локти, кости таза упирались ему в грудину, в пах, в бедра. Они несколько мгновений извивались на полу, и Сара осыпала неумелыми поцелуями все части его тела, какие ей попадались. Тахион отшвырнул ее и проковылял к противоположному концу кровати.
– Какого черта ты творишь?
У него на глаза выступили слезы стыда и ярости.
– Я хочу заняться с тобой любовью.
– Если это шутка, то она дьявольски дурного пошиба! Или, наоборот, она великолепна, если ты предпочитаешь жестокий такисианский юмор.
– О чем ты бормочешь? – заорала она, отбрасывая волосы с лица.
– Я импотент! Импотент! ИМПОТЕНТ!
– До сих пор?
В ее словах было искреннее изумление, лишившее его остатков самоконтроля.
– Да, чтоб тебя!.. А теперь убирайся. Просто выметайся отсюда!
С покрытыми багровыми пятнами щеками Сара бросилась ему на грудь, отчаянно сцепив руки у него на спине.
– Нет, пожалуйста! Я не могу от тебя уйти. Я следующая на очереди, понимаешь? Только ты можешь меня спасти.
– Ты с ума сошла? От чего я могу тебя спасти?
– От Хартманна! От Хартманна!!! Он убил Анди, убил Кристалис и теперь захочет убить и меня!
– Я не намерен больше это слушать.
– Он чудовище, зверь! Монстр!
– Год назад ты трахалась с ним до потери рассудка.
Она хрипло дышала.
– Он меня заставил.
– Хватит! Что за чушь! Ты сумасшедшая. – Тах рывками двинулся через гостиную, таща Сару, словно упрямого жеребенка. Распахнул дверь. – Вон, вон, вон, вон!
Она метнулась от него, шлепнулась на кровать и свернулась там в клубок, прижимая к груди подушку.
– Нет, нет! Ты меня не заставишь. Я не уйду. Ты должен мне помочь! – выла она. Он подхватил ее на руки и снова заковылял к двери. – Прочти меня! Заберись мне в голову! – прошипела она, вцепляясь ему в воротник.
– Да я ни за что не притронусь к той выгребной яме, которую ты называешь своим разумом!
Рассвирепев, она прошлась ногтями по его лицу.
– КОГДА Я УМРУ, ТЫ ПОЖАЛЕЕШЬ!
– Я уже жалею.
Тах захлопнул дверь, с отвращением отряхнул пиджак и пошел к бару. Схватив бутылку коньяка, он присосался к горлышку. Крепкий алкоголь обжег ему горло, заставив отплевываться. Проведя ладонью по лицу, он взвизгнул: коньяк попал в царапины, оставленные ее ногтями.
«Помоги мне».
«Ты не хочешь верить. Когда я умру, ты пожалеешь».
Бутылка разбилась о дальнюю стену.
– МНЕ НАДОЕЛО ЖАЛЕТЬ!
23.00
Спектор зачесал волосы наверх и принялся обрезать концы ножницами. Прямые коричневые пряди падали в грязную раковину. Стрижка получалась почти профессиональная. Он подрабатывал стрижкой, когда учился в старших классах, и освоил это дело очень неплохо. Взяв растрескавшееся ручное зеркало, он проверил, ровно ли срезал волосы на шее сзади.
– Недурно, старина, – сказал он сам себе.
Взяв немного лосьона, он втер его в покрасневшую верхнюю губу. Без усов и длинных волос он казался на много лет моложе – почти таким же, каким был в колледже. Только полные боли глаза изменились навсегда. Когда он вымоет голову и высушит волосы феном, то станет неузнаваемым для всех, с кем встречался после того, как стал Несущим Гибель. Не считая Тахиона. Тот его узнает, несмотря ни на что.
Мысль о щуплом инопланетянине перевела его от привычной угрюмости в неутолимую ярость. Если он выполнит этот заказ, то причинит Тахиону боль. Он кивнул зеркалу и перешел в гостиную. Обстановка здесь оказалась лучше, чем в его джокертаунской квартире. Стены были серо-зелеными, мебель – из красного или какого-то еще темного дерева. Он даже изредка убирал вещи. Он перебрался обратно в район Тинек после того, как его потрепал Спящий. Если учесть, какой ад начался вскоре после этого, это решение было удачным. Он плюхнулся на черный футон и потянулся за пультом от телевизора. Его рейс будет только завтра в десять. Собрать вещи можно будет утром. Он включил Эй-би-си. Телевизор затрещал, оживая, и на экране возник Тед Коппель.
– … мало что известно об этой женщине с прозрачной кожей, которая решила создать собственное царство в центре нью-йоркского Джокертауна. – Брови Коппель хмурил даже сильнее обычного. – Хотя полиция почти ничего не говорит об этом очевидном убийстве, оно, по-видимому, было просто зверским. Есть вероятность того, что в нем участвовал туз, обладающий неестественной физической силой. Прежде чем мы поделимся с вами теми немногими сведениями, которые у нас имеются об этой женщине по имени Кристалис, вот что заявила Анжела Эллис, капитан джокертаунского отделения полиции.
На экране возникло изображение унылого конференц-зала. Низенькая женщина с темными волосами и зелеными глазами встала перед гроздью микрофонов. Она откашлялась, помолчала и прижала ладони к кафедре.
– Женщина, известная как Кристалис, была найдена этим утром мертвой в своем кабинете. Если вскрытие покажет, что имело место убийство, то наше отделение, естественно, проведет тщательное расследование. На данный момент мы больше ничего сказать не можем.
Репортеры мгновенно принялись выкрикивать вопросы. Эллис подняла руку.
– Это все. Мы будем вас информировать по мере поступления новых данных.
Спектор потянулся за бутылкой виски, которую всегда держал рядом с футоном. Отвинтив крышку, он сделал несколько глотков.
– Дерьмо!
Эта сука его никогда не интересовала, но ее смерть почему-то вызвала у него тревогу. В воздухе и без того пахло кровью и смертью, и хотя обычно это его вполне устраивало, он нутром чуял, что выполнение заказа окажется для него опасным. Ну, тут уж ничего не поделаешь. Деньги от «Сумеречных кулаков» почти закончились, и ему нужен большой куш. Это предложение само на него свалилось, и он его не упустит.
Еще несколько глотков виски и привычное бормотание Коппеля помогли ему расслабиться. Он задремал с мыслью о том, какая в Атланте будет погода.
Тахион скорчился у барной стойки, зацепившись ногами за перекладины высокой хромированной табуретки. Свет, отраженный от подвешенных рюмок, усиливал его головную боль, но у него не было сил, чтобы отвернуться.
Зеркала. Зеркала «Дома смеха», разлетающиеся осколками, когда похитители явились за Ангеллик. Череп, отражающийся под сотнями разных углов, когда он поднимался в будуар Кристалис на верхнем этаже «Хрустального дворца». Невидимые губы, подкрашенные бледно-розовой помадой, переливающаяся спираль на прозрачной щеке, голубые глаза, зловеще плавающие в костяных глазницах.
Ему не хотелось даже считать, сколько лет он пил в обоих этих барах. Теперь «Дом смеха» закрылся – после того как год назад умер Дес.
Что станет с дворцом?
От пьяного сожаления о своих потерях у Тахиона на глазах выступили слезы.
– Эй, приятель, – предложил ему жизнерадостный бармен, – еще одну?
– Конечно. Почему бы и нет. – Бармен поставил перед ним очередную рюмку бренди. Тахион высоко ее поднял. – За ушедших и скорбных мертвецов.
Тах выпил рюмку, нацарапал на чеке свой гостиничный номер и соскользнул с барной табуретки. Несмотря на поздний час, в вестибюле все еще царило оживление, но он не увидел ни одного знакомого лица. Тахион подумал, не позвонить ли Джеку, однако ему хотелось пить и говорить о Кристалис, а мощный туз с ней знаком не был.
Бесцельно бродя по гостинице, он оказался на этаже, где поселились сторонники Барнета. Из-за дверей доносились негромкие голоса. Он устремил пристальный взгляд на одну из дверей, усилием воли призывая Флер. Это не подействовало. Его молчаливое рассматривание номера привлекло внимание дежурного агента Секретной службы. Тах заметил его приближение и поплелся обратно к лифтам.
Вернувшись к себе в номер, он воззрился на взлохмаченную голову Блеза. Сотрясаясь от рыданий, он опустился на колени у кровати и заключил спящего парнишку в объятия.
«Все всегда меня покидают. Все, кого я люблю, от меня уходят. Я так тебя люблю! Никогда меня не покидай!»
Глава 2
19 июля 1988 г., вторник
8.00
Накануне ночью Тахион был настолько пьян и расстроен, что не заметил, что на телефонном аппарате горит огонек оставленного сообщения. Теперь, дойдя до такого состояния, когда взгляд начал фокусироваться, а голова стала меньше напоминать какой-то враждебный вырост на плечах, Тах пил алка-зельцер и слушал далекие гудки.
– Клиника имени Блайз ван Ренссэйлер.
– Это Тахион. Позовите мне Финна.
– Эй, док, похоже, вы уже узнали.
– Да.
– Тут просто хаос. Вчера миссию Барнета забросали бутылками с зажигательной смесью, а на Чатем-сквер началась стихийная демонстрация. Я весь день пытался с вами связаться.
– Я очень поздно вернулся в номер.
– Я ассистировал на вскрытии. Хотите знать подробности?
Тахион со вздохом ответил:
– Наверное, должен.
Финн изложил результаты. В качестве фона Тах слышал резкий четырехтактный перестук: кентавр ростом с пони нервно пританцовывал на копытцах. Врач-джокер заключил свой доклад словами:
– Хоронить определенно придется в закрытом гробу.
– Черт, похороны! Когда они?
– Завтра утром, в одиннадцать.
– Я обязательно буду.
– А как дела в ваших краях?
– Непонятно. Я даже не знаю, сколько сейчас у нас делегатов. – Он посмотрел на часы. – Слушай, мне пора. Увидимся завтра.
Схватив шляпу, Тахион приостановился у двери ванной и, перекрикивая шум воды, бросил:
– Я пошел на завтрак с Джеком. Встреть меня в десять тридцать, и мы сходим в «Омни». Изволь явиться.
Ответа не последовало. Блез либо что-то замышлял, либо дулся. Оба варианта не радовали.
– Миз Моргенштерн. – Брейден Даллес был моложе нее, но он включил свой начальственный голос: властный рокот, напоминавший поездку на машине по щебенке в холодный зимний день: тут были и морозное потрескивание, и регулярный скрип. – Вы поставили нашу газету в очень сложное положение.
Она передвинулась на кровати, крепче притянув скомканную подушку к груди. На ней была теплая ночная рубашка из синей фланели. Она всегда так делала в отелях: зимой уменьшала обогрев, летом запускала кондиционер на полную мощность – и куталась. Ей нравилась та изоляция, которую обеспечивали одеяла.
Она с трудом подняла и опустила ресницы. Обычно она была жаворонком, но прошлым вечером, посте того как Тахион ее выставил – вот подонок! – она окончательно растерялась. Не зная, что делать, она рискнула вернуться к себе в номер и погрузилась в сон клинической депрессии. Она бросила взгляд на часы, стоявшие на тумбочке. Восемь утра. Если бы Даллес ее не разбудил, она могла проспать до полудня.
Не дождавшись от нее никакой реакции, Брейден продолжил:
– Нас всех тревожит то, что в последнее время вы объявили личную вендетту одному из основных кандидатов на выдвижение в президенты.
Горечь прорвалась, словно волдырь:
– Вы хотите сказать, вашему любимчику.
– Наша газета, как столичное издание, следует традиции осознания своей ответственности. В настоящий момент сенатор Хартманн очевидно является самым подготовленным кандидатом.
– Вы считаете, что настоящий момент требует отдать Белый дом тузу-психопату? Господи, Ронни Рейган всего лишь раз в два года вторгался в очередную страну, где нам нечего было делать. Этот человек… эта тварь… питается человеческими страданиями, Брейден!
Наступило мучительное молчание. Она живо представила себе выражение его молодого аристократического лица: втянутые ноздри, не соответствующие его возрасту глубокие морщины, окружающие его губы и расходящиеся от уголков глаз. Он намеренно культивировал такое выражение лица, поскольку это придавало ему солидности. Как будто в святая святых «Вашингтон пост» он почувствовал запашок собачьего дерьма.
– Нам представляется, что ваша… одержимость… не делает чести ни вам как журналистке, ни нам как газете. Ваше последнее сообщение, если удостоить его этого именования, было просто неправдоподобным. Даже если бы мы были склонны принять к печати столь дикую смесь беспочвенных обвинений и намеков, наш юридический отдел не разрешил бы нам ее опубликовать. А эта попытка Лео Барнета очернить сенатора Хартманна… Право, Сара, как вы могли позволить связать свое имя с этим, откровенно говоря, постыдным предприятием?
– Люди Барнета у меня разрешения не спрашивали, Брейден. Богом клянусь: я ничего об этом не знала.
Она вцепилась в телефонную трубку, словно только это помогало ей не свалиться. Она ощущалась у щеки холодным талисманом.
– Вы сказали мне, что эти обвинения – правда. Тем не менее уже через несколько часов сенатор Хартманн выступил с опровержением, которое мы считаем весьма убедительным.
«Потому что вам этого хочется». Она попыталась представить себе, как «Пост» принимает такое небрежное отрицание сомнительного поступка от какого-то из политиков, которых они не превозносили бы до небес. От Никсона, Робертсона или даже Буша… Да они преследовали бы его до самого края земли!
Однако она не в состоянии была говорить. Когда ей нужно было заставить собеседника раскрыться, она умела его по-журналистски заболтать. Однако когда она пыталась выразить нечто такое, что было по-настоящему важным для нее самой, слова неизменно ей изменяли.
– И, наконец, миз Моргенштерн, мы очень озабочены тем, что вы не выказали никакого намерения вернуться в Нью-Йорк. Вы – признанный авторитет по Джокертауну. Нас крайне тревожит то, что вы отказываетесь интересоваться убийством – в котором, позволю себе добавить, были задействованы способности туза – одной из наиболее заметных личностей этой общины. Которая, как я понимаю, была вашим личным другом. Казалось бы, ваше расследование находится там.
– Мое расследование находится здесь, Брейден. Это важнее убийства в Джокертауне. Это касается всех: вас, меня, тузов, джокеров, населения Уганды, всего мира! У президента столько власти, так много…
Она остановилась прежде, чем сорвется и рухнет. Вот почему она всегда предпочитала письменную речь: когда ты говоришь, слова частенько выходят из-под контроля. Она перевела дыхание.
– И потом, Брейден, убийца Кристалис находится здесь. Разве ты не прочел мою статью?
– Вы хотите сказать, что сенатор Хартманн лично забил миз Джори до смерти?
– Нет. Черт, Брейден, не тупите! Он это устроил, он использовал своего туза, использовал свое положение… Какая, к дьяволу, разница? Он все равно виновен – точно так же, как крестный отец мафии, отдавший приказ об устранении человека.
Даллес вздохнул.
– Я искренне сожалею, что дело дошло до этого. Распад вашей личности серьезно снизил ваш профессионализм. В связи с этим мы считаем, что продолжение вашей связи с нашей газетой не отвечает ни вашим интересам, ни нашим.
– Вы меня увольняете? – Ее голос взлетел к потолку. – Так и скажите, Брейден. Будьте мужиком и скажите прямо!
– Я сказал то, что было необходимо, миз Моргенштерн. От себя лично я выскажу надежду, что вы в ближайшее время начнете лечиться. Вы слишком талантливы, чтобы все потерять из-за болезненного пристрастия.
– Пристрастия?!
Она едва смогла произнести это слово.
– Болезненное пристрастие к страху. К адреналину, к восторгу от того, что вы – центральная фигура в огромной, темной и пугающей тайне. Пагубные привычки – болезнь восьмидесятых, Сара. Прощайте.
Она услышала щелчок – и молчание прерванной связи. Ей представились руки Брейдена Даллеса, уже доведенные до бело-розового блеска, умывающие себя прямо в воздухе.
Она отшвырнула телефон к стене и встала с кровати, чтобы одеться. Она чувствовала себя разбитой фарфоровой куклой. Казалось, достаточно одного движения, одного неловкого вдоха – и она осколками осыплется на ковер.
9.00
Тах с почти стыдливым удовольствием отметил, что даже в присутствии главных величин страны он продолжает интересовать средства массовой информации.
Тонкие намеки, которые они с Джеком делали накануне, принесли свои плоды. Репортеры толкались и сновали туда-сюда, проверяли работу микрофонов и камер. Джек великолепно срежиссировал все мероприятие, выбрав столик у невысокой стенки, отделявший кафе от собственно внутреннего дворика. Какой-то ассистент включил прожектор, залив светловолосого туза светом. Джек сощурился и притенил глаза ладонью.
– Тяжелая ночь? – осведомился Тах, усаживаясь напротив Джека.
Он говорил очень негромко, чтобы избежать пенопластовых фаллосов, которые уже наставляли на них репортеры.
– Просто поздняя. Решали вопрос по правилу Девять-це, регулирующему распределение делегатов, предварительно обязавшихся…
– Джек, избавь меня от скучных подробностей. Мы выиграли?
– Да, благодаря мне. И поэтому смогли отстоять калифорнийскую делегацию. – Джек сделал глоток кофе и закурил. – Ты знаешь, как мы сыграем эту сцену?
– Нет.
– Чудесно! – кисло отметил он.
Тахион чуть улыбнулся.
– А что, если я просто обогну столик и крепко тебя облобызаю?
– Я тебя убью.
Тах тоже притенил глаза рукой и обвел взглядом толпу, отметив присутствие Брокау и Дональдсона. Соколица, которая неизменно умела эффектно обставить свое появление, слетела вниз с десятого этажа. Взмахи огромных крыльев разворошили листочки меню и испортили тщательно уложенные прически.
Тах мысленно связался с ней.
«Доброе утро, милая. Готова нам подыгрывать?»
«Всегда готова, милый мой Тахи».
– Мистер Браун, Доктор! Разве не странно видеть вас вместе за завтраком? – громко вопросила Соколица.
– Почему это? – бесстрастно поинтересовался Тахион.
Сэм Дональдсон принял подачу и выпалил в своей отрывистой манере:
– Ваша взаимная антипатия всем известна. В интервью, которое вы в семьдесят втором году дали журналу «Тайм», вы назвали Джека Брауна величайшим предателем за всю историю Америки.
Джек напрягся и с силой затушил свой «Кэмел». Тахион на секунду пожалел своего собеседника из-за того, что ему предстоит перенести.
– Мистер Дональдсон, вы могли бы заметить, что это интервью было дано шестнадцать лет назад. Люди меняются. Они учатся прощать.
Читать бесплатно другие книги:
