Я – Малала Юсуфзай Малала
Malala Yousafzai with Christina Lamb
I AM MALALA
Copyright © 2013 by Salarzai Limited
This edition published by arrangement with Little, Brown and Company, New York, New York, USA.
All rights reserved
Jacket design by Mario J. Pulice and Ploy Siripant
Jacket photographs by Antonio Olmos
© Е. Большелапова, перевод, 2014
© И. Иванов, перевод предисловия, 2014
© Ю. Каташинская, карта, 2014
© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014
Издательство КоЛибри®
Посвящаю эту книгу всем девочкам, которые столкнулись с несправедливостью, но были вынуждены молчать.
Вместе мы добьемся того, чтобы нас услышали
Автор и издатель предприняли все усилия, чтобы информация в данной книге была представлена точно. События, места и беседы основаны на воспоминаниях автора о них. Некоторые имена и уточняющие подробности были изменены для защиты личной жизни этих людей.
Предисловие
Июль 2014 г. Бирмингем, Англия
С момента выхода моей книги прошел год, и два года – с того октябрьского утра, когда боевики Талибана стреляли по мне в школьном автобусе, в котором я возвращалась домой после занятий. С тех пор моя семья пережила множество перемен. Нас вырвали из горной долины в пакистанской провинции Сват и переместили в кирпичный дом в Бирмингеме – втором по величине городе Англии. Иногда мне это кажется настолько странным, что хочется себя ущипнуть. Теперь мне 17, но одна моя особенность не изменилась: я по-прежнему не люблю вставать по утрам. Самое удивительное, что нынче меня будит голос отца. Каждый день он поднимается первым и готовит завтрак для меня, мамы и моих братьев Атала и Кушаля. Разумеется, бесшумно завтрак не приготовишь. Я слышу, как отец готовит свежевыжатый сок, жарит яичницу, разогревает лепешки и достает из кухонного шкафа мед. «Это всего лишь завтрак!» – поддразниваю я его. Впервые в жизни отец стал ходить по магазинам, хотя терпеть этого не может. Человек, не знавший, сколько стоит пинта молока, сделался завсегдатаем супермаркета и точно знает, что на какой полке лежит! «Я стал совсем как женщина. Настоящий феминист!» – говорит он, и я в шутку бросаюсь в него чем-нибудь.
Мы с братьями ходим в разные школы. Наша мама Тор Пекай тоже учится. Для нее это самая грандиозная перемена в жизни. Пять дней в неделю она посещает языковой центр, где учится читать, писать и говорить по-английски. В детстве мама не получила образования и потому усиленно убеждала нас ходить в школу. «Нельзя, чтобы потом вы просыпались по утрам и понимали, как много вы упустили за эти годы», – говорит она. В повседневной жизни мама сталкивается со множеством проблем, поскольку ей и сейчас трудно объясняться в магазинах, на приеме у врача или в банке. Учеба придает ей уверенности в себе, ведь теперь она может общаться и вне дома, а не только с нами.
Год назад я думала, что мы здесь не приживемся, но сейчас начинаем воспринимать Бирмингем как дом. Он никогда не станет провинцией Сват, по которой я тоскую каждый день. Мне приходится много ездить, и, возвращаясь в наш новый дом, я действительно ощущаю его своим домом. Я даже перестала волноваться из-за постоянных дождей, хотя мне смешны жалобы моих друзей на жару, если термометр показывает 68 или 77 градусов по Фаренгейту. Для меня это весенняя погода. В новой школе у меня появляются друзья, и все равно моей лучшей подругой остается Мониба. Мы часами болтаем с ней по скайпу, чтобы быть в курсе всех событий. Когда она рассказывает о праздниках в наших родных краях, я очень жалею, что меня там нет. Иногда я общаюсь с Шазией и Кайнат – двумя девочками, по которым тоже стреляли талибы. Сейчас обе учатся в Атлантик-колледже в Уэльсе. Им очень трудно жить так далеко от дома, в стране с совершенно другой культурой, но они сознают, что это дает им потрясающую возможность в осуществлении их мечтаний о помощи жителям родных мест.
Английская система школьного образования сильно отличается от пакистанской. В моей прежней школе меня считали смышленой девочкой. У меня возникло представление, что так оно всегда и будет. Стану ли я учиться усердно или спустя рукава – положение умной, сообразительной ученицы мне обеспечено. Я искренне думала, что везде буду ходить в отличницах. Однако в Великобритании учителя предъявляют к ученикам более высокие требования. В Пакистане мы частенько писали длинные ответы. Можно было писать о чем угодно. Иногда экзаменаторы уставали читать нашу писанину и после нескольких абзацев просто ставили нам высокие отметки. Представляете? В Англии вопросы нередко длиннее, чем ответы. Возможно, требования в Пакистане были ниже, поскольку само хождение в школу уже считалось чем-то выдающимся. У нас не было хороших школьных лабораторий, компьютеров и библиотек. Учитель перед белой доской и учебники – вот и все, что у нас было. На родине меня считали начитанной девочкой, ведь я прочла восемь или девять книг. Приехав в Англию, я встретила девочек, прочитавших сотни книг. На будущий год я получу аттестат о среднем образовании, затем сдам экзамены повышенного уровня сложности, чтобы поступить в университет и изучать там политологию и философию.
Я не оставляю надежды вернуться в родной Сват и вновь увидеть моих друзей, учителей, школу и наш дом. Возможно, должно пройти какое-то время, но я уверена: наступит такой день, когда мое желание станет осуществимым. Я мечтаю вернуться в страну, где родилась, и служить людям. Еще я мечтаю стать влиятельным пакистанским политиком. К сожалению, маулана Фазлулла – тогдашний командир сватских талибов, по приказу которого они стреляли в меня, – теперь командует всем пакистанским Талибаном. Это обстоятельство увеличивает риск моего возвращения в Пакистан. Но даже если бы мне ничего не угрожало, я все равно должна была бы сначала получить образование и как следует подготовиться к битве против невежества и терроризма, которую мы обязательно поведем. В мои планы входит основательное изучение истории, встречи с интересными людьми и выслушивание их мнений.
Школьные занятия и события, в которых я участвую, отнимают почти все мое время, но я рада поболтать с друзьями за ланчем и на переменах. Они любят говорить о спорте, а я в это время читаю «Тайм» и «Экономист». Да и времени на разговоры у нас совсем немного. Учеба в английской школе – это сплошные нагрузки!
Благодаря потрясающим английским врачам я не могу пожаловаться на здоровье. Когда меня только выписали из больницы, я раз в неделю ходила на сеансы физиотерапии (они помогали мне быстрее поправиться) и нуждалась в постоянной поддержке. Врачи говорят, что мои лицевые нервы восстановились на 96 %. Имплант, установленный в ухе, улучшил мой слух. Врачи считают, что в будущем они применят новейшие технологии. У меня перестала болеть голова. Я занимаюсь спортом, хотя ребята по-прежнему стараются не бросать мяч рядом с моей головой. Я очень неплохо играю в английскую лапту и крикет, с чем мои братья, конечно же, не согласны.
Мои братья освоились на английской земле, хотя число моих стычек с Кушалем меньше не стало. Атал без конца нас смешит. У него очень образный язык и такое бешеное количество энергии, что мы все от него устаем. Недавно мы с ним повздорили из-за того, что брат взял подаренный мне айпод. «Малала, у тебя их целых два. Вот я и взял один». «Дело не в том, сколько их у меня, а в том, что нельзя брать чужие вещи без разрешения», – ответила я Аталу.
Для Атала заплакать – пара пустяков. Вот и тогда он пустил слезу. «Мне нужны в жизни хоть какие-то развлечения, – всхлипывал он. – Я живу в этом доме, как в тюрьме. Тебя называют самой смелой девочкой в мире, но я скажу: ты, Малала, самая жестокая девчонка во всем мире! Привезла нас сюда и жалеешь отдать мне какой-то айпод!»
Многие наши пакистанские друзья, возможно, считают, что нам очень повезло. Живем в Англии, в красивом кирпичном доме, ходим в хорошие школы. Наш отец работает в пакистанском консульстве атташе по вопросам образования и еще советником по глобальному образованию по линии ООН. Многие молодые амбициозные пакистанцы мечтали бы о такой работе.
Но когда вас изгоняют с родины, где родились ваши отцы и деды и где сотнями лет жили ваши предки, это очень болезненно. Вам не коснуться руками родной земли, не услышать мелодичное пение рек. Роскошные отели и приемы во дворцах не могут заменить чувство родного дома.
Это я очень отчетливо вижу на примере моей мамы. Физически она находится в Бирмингеме, но умственно – по-прежнему в Свате. У нее ужасная ностальгия. Иногда она почти весь день говорит по телефону с родными и подругами, оставшимися в Свате, тратя на это больше времени, чем на нас.
Но недавно Королевское медицинское общество устроило в Лондоне церемонию чествования врачей, спасших мою жизнь. Мама впервые сидела на сцене. Для нее это было огромным событием.
Все мы были глубоко тронуты теплым приемом, оказанным нам во многих странах, и прекрасными отзывами на книгу, которая помогла людям узнать и понять историю нашей семьи.
Получая премии, я отправляю деньги в Сват, чтобы помочь детям учиться, а взрослым – заняться мелким бизнесом. Например, открыть магазинчик или купить такси, чтобы зарабатывать деньги для своей семьи. Мы получаем множество писем. Одно пришло от пожилого человека из Японии. «Я стар и беден, но я хочу помочь», – написал он и приложил к письму купюру в 10 000 иен. К сожалению, он не указал обратного адреса, и мы не смогли его поблагодарить.
Вместе с «Фондом Малалы» я ездила в Кению, чтобы построить школу для детей народности масаи мара. Это удивительные люди: высокие, гордые. Их одежда состоит из ярко-красных покрывал. Масаи мара рассказывали потрясающие истории, в реальность которых мне было трудно поверить. Эти истории даже фантастичнее пуштунских сказок. Все масаи старшего поколения неграмотны, зато сейчас все их дети ходят в школу. Там есть свои трудности, поскольку правительство обеспечивает бесплатное обучение только до восьмого класса. А потом за учебу нужно платить.
Масаи рассказывали нам, что вплоть до недавнего времени мальчик-подросток проходил обряд обрезания, после чего он должен был отправиться в саванну, убить двух или больше львов и принести их туши. После этого старейшины выдергивали ему два передних зуба (вы только представьте, как это больно!), и если он переносил испытание без единого стона, то становился масайским воином.
Сегодня масайские обычаи изменились. Масаи рассказывали нам: если они убьют всех львов, то нанесут непоправимый урон дикой природе. Так что теперь воинами становятся не те, кто убивает львов, а кто получает высшее образование. Среди масайских воинов появились и женщины.
Свой семнадцатый день рождения я встретила в Нигерии, чтобы выразить солидарность со школьницами, похищенными повстанцами группировки «Боко харам» в апреле этого года. Девочек похитили глубокой ночью, прямо из спальни их интерната. Они мои сверстницы. Они мечтали стать врачами, учителями, учеными. Эти девочки удивительные и очень смелые, поскольку в Северной Нигерии лишь четыре процента девочек оканчивает школу. Какие бы громкие события ни происходили в мире, они достаточно быстро забываются. Но мы не хотим, чтобы люди забывали про похищенных школьниц. «Фонд Малалы» обязательно осуществит в Нигерии еще один проект.
В рамках деятельности «Фонда Малалы» мы побывали в Белом доме и встретились с Бараком Обамой. Мы также встретились с Мишель и их старшей дочерью Малией. Нас угощали медом с пасеки Белого дома. Затем мы посетили Барака Обаму в Овальном кабинете. Кабинет этот довольно небольшой. Американский президент вышел нам навстречу, а во время беседы внимательно нас слушал.
Получив приглашение из Белого дома, мы сказали, что примем его, но при одном условии. Если предполагается всего лишь фотосессия, мы не пойдем. Но если Обама согласится выслушать то, что у нас на сердце, мы готовы прийти. Нам быстро ответили: вы можете свободно говорить на любые темы. И мы отправились в Белый дом! Встреча была достаточно серьезной. Мы говорили о важности образования. Мы обсуждали роль Соединенных Штатов в поддержке диктаторских режимов и атаки самолетов-беспилотников в таких странах, как Пакистан.
Я сказала Обаме, что вместо уничтожения терроризма посредством войны ему бы следовало сосредоточиться на уничтожении терроризма посредством образования.
Весь последний год я без устали работала как активист движения в поддержку образования и занималась организационными делами в «Фонде Малалы». Я ездила в зоны конфликтов, чтобы привлечь внимание мировой общественности к трагической судьбе детей, лишенных возможности учиться. Мы осуществили ряд проектов в Иордании, Пакистане, Кении и Нигерии. Я встречалась с мировыми лидерами и убеждала их повышать расходы на образование в их странах. Я убеждала руководителей развитых стран помочь в этом развивающимся государствам. Наша работа постоянно разрастается, но все равно нужно еще сделать очень и очень много. Я благодарю Бога, что у меня появилась такая площадка для проведения кампаний. Теперь это дело моей жизни, моя миссия и моя мечта.
Задействовав «Фонд Малалы», я решила обратить внимание общественности на тяжелое положение с обучением детей сирийских беженцев в Иордании. Я ездила к сирийской границе и своими глазами видела десятки беженцев, торопящихся перебраться на иорданскую сторону. Они шли по пустыне; многие не успели ничего взять с собой. Одежда, которая на них, – это все, что у них было. Многие дети шли босиком. Зрелище их страданий так потрясло меня, что я не выдержала и расплакалась. В лагерях беженцев большинство детей не учатся. Иногда там попросту нет школ, а иногда ходить в школу небезопасно. Немало и таких семей, где отец погиб и детям не до учебы. Они вынуждены работать. Я видела этих ребят на обочинах дорог, под палящим солнцем. Чтобы прокормить семьи, они берутся за любую работу вроде переноски тяжелых камней.
Участь беженцев отзывается острой болью в моем сердце. Чем провинились эти люди, что такого они сделали, что были вынуждены бросить дома и искать пристанище на чужбине? Почему маленькие невинные дети должны страдать от подобных трудностей? Почему они лишены возможности учиться в школе и жить в мирной обстановке?
Я познакомилась с девушкой по имени Мизуна. Мы с ней одного возраста. Каждый день она ходит по палаткам и пытается убеждать взрослых отправлять их детей в школу. Она рассказала мне, что хочет стать журналисткой и своими статьями помогать людям понимать происходящее. Я спросила ее: «Если бы тебе была предоставлена полная свобода выбора, что бы ты выбрала?» Мизуна ответила: «Я бы хотела снова увидеть свой дом и прекратить эти войны».
Мы обращались во многие организации и сумели привлечь внимание к трагической судьбе беженцев и увеличить их поддержку. Мы начали ряд проектов с участием «Фонда Малалы», направленных на то, чтобы интегрировать сирийских беженцев в иорданские школы.
Я сама беженка, вынужденная жить далеко от родной страны. Как говорит мой отец, возможно, мы – самые привилегированные беженцы, имеющие прекрасный дом и все необходимое. Но это не уменьшает нашей тоски по родине. За прошедший год очень многое изменилось, однако я все та же Малала, что ходила в школу в Свате. Изменилась моя жизнь, но не я сама. Моя мама на подобные вопросы отвечает так: «Возможно, Малала и стала мудрее, а в остальном она такая же суматошная девчонка, у которой рубашки валяются в одном углу, а брюки – в другом. Я не знаю, куда у нее уходит время, потому что она постоянно кричит: „Я еще домашнее задание не сделала!“»… Есть мелочи, которые ничто не изменит.
Пролог
День, когда мой мир изменился
Я родилась в стране, созданной в полночь. В тот момент, когда я едва не погибла, был полдень.
Год назад я ушла в школу и не вернулась домой. В мою голову вошла пуля, выпущенная боевиком Талибана. В бессознательном состоянии меня вывезли из Пакистана. Некоторые люди считают, что я не вернусь домой уже никогда. Но я всем сердцем верю, что это не так. Навеки разлучиться с любимой страной – горе, которого не пожелаешь никому.
Каждое утро, открывая глаза, я мечтаю увидеть мою прежнюю комнату, наполненную любимыми вещами, комнату, где на полу валялась моя одежда, а на полках стояли призы, которые я завоевала за отличную учебу в школе. Потом я вспоминаю, что мой родной дом в долине Сват далеко, что я живу теперь в другой стране и что время здесь на пять часов отстает от пакистанского. Но по развитию моя любимая родина отстает от этой страны на века. Здесь есть все удобства, какие только можно себе вообразить. Из каждого крана течет вода, хочешь – холодная, хочешь – горячая. Масляные лампы не нужны, потому что свет включается днем и ночью, стоит только нажать на выключатель. Покупать на базаре газовые баллоны тоже не нужно, потому что на кухнях стоят электрические плиты. Но если кто-то не хочет стоять у плиты, в магазине всегда можно купить готовую еду.
Подходя к окну, я вижу высоченные дома, дороги, запруженные машинами, спешащими во всех направлениях, аккуратные зеленые изгороди, ровные лужайки и чистые тротуары. Я закрываю глаза и возвращаюсь в родную долину. Перед моим мысленным взором встают заснеженные горные вершины, прозрачные голубые реки, зеленые поля. Сердце мое радостно бьется, когда я представляю людей, среди которых жила прежде. Я мысленно возвращаюсь в свою школу, к любимым учителям и одноклассникам. Моя лучшая подруга Мониба подбегает ко мне, мы усаживаемся в сторонке и начинаем болтать и смеяться, словно я никуда не уезжала.
Но это всего лишь мечты. На самом деле я живу в Англии, в Бирмингеме.
Моя жизнь изменилась во вторник, 9 октября 2012 года. Школьные экзамены были в самом разгаре. Правда, я, лучшая ученица в классе, в отличие от большинства моих подруг экзаменов почти не боялась.
В то утро мы, как обычно, приехали в узкий грязный переулок вблизи улицы Хаджи Баба. Как обычно, нас доставили туда ярко расписанные рикши, извергающие дизельные пары, причем в каждую повозку набилось по пять-шесть девочек. С тех пор как к власти пришло движение Талибан, на нашей школе не было никакой вывески. Посторонний человек никогда бы не догадался, что скрывается за резной медной дверью в глухой белой стене.
Для нас, девочек, эта дверь была входом в другой мир. Проскользнув в нее, мы прежде всего срывали платки. Они исчезали с наших голов так стремительно, словно их уносил порыв ветра, разгоняющий тучи и открывающий солнце. Потом мы вприпрыжку бежали во внутренний двор, куда выходили двери всех классов. Побросав сумки на парты, мы вновь выбегали во двор для утреннего собрания. Мы замирали, стоя лицами на восток. Одна из девочек провозглашала «Ассаан баш!», что означает «Стойте спокойно!», и мы дружно щелкали каблуками и хором отвечали «Аллах». Потом она говорила «Ху ши яр!», что означает «Внимание!», и мы снова щелкали каблуками и повторяли «Аллах».
Наша школа была основана моим отцом еще до моего рождения. Тогда на стене, окружавшей ее, гордо красовалась надпись, выведенная красными буквами «Школа Хушаль». Теперь этой надписи не было, но мы, девочки, по-прежнему ходили в школу шесть дней в неделю. Мне исполнилось пятнадцать, я занималась девятый год. На уроках мы составляли химические уравнения, изучали грамматику урду, писали по-английски сочинения на всякие назидательные темы вроде «Поспешишь – людей насмешишь» и рисовали схемы кровообращения у человека. В большинстве своем мои одноклассницы хотели стать врачами. Трудно представить, что кто-то видел в нашей школе угрозу. Тем не менее за глухой стеной, в шумной безалаберной Мингоре, главном городе долины Сват, правили талибы, которые считали, что девочкам учение ни к чему.
Утро началось как всегда, хотя и немного позднее обычного. Так как шли экзамены, мы должны были быть в школе не в восемь, а в девять, чему я была очень рада. Я любила поспать, и сон мой не нарушали ни крики петухов, ни призыв к молитве. Наконец отец решил, что меня пора разбудить.
– Пора вставать, – говорил он, подходя ко мне. – Хватит нежиться, джани мун.
По-персидски «джани мун» значит «родная душа». Чаще всего отец звал меня именно так.
– Еще несколько минут, аба, прошу тебя, – бормотала я, пряча голову под одеяло.
После этого в комнату входила мама.
– Пишо, – окликала она.
Слово это значит «кошечка». Так мама называла меня с рождения.
Тут до меня доходило, что уже поздно.
– Бхаби, я опаздываю! – кричала я, вскакивая с постели.
Согласно нашим обычаям, человек считает братом каждого мужчину и сестрой – каждую женщину. Так у нас принято относиться друг к другу. Когда отец впервые привел маму в школу, все учителя называли ее бхаби, что значит «жена моего брата». С тех пор так и повелось. Мы все стали звать ее бхаби.
Я спала в большой комнате в передней части дома. Вся ее обстановка состояла из кровати и шкафа, который я купила на собственные деньги, полученные за участие в кампании за мир в нашей долине и право девочек на образование. На полках стояли золотистые пластиковые кубки и другие призы, которые я получила за успехи в учебе. Всего два раза я не смогла стать лучшей ученицей в классе, уступив почетное место своей сопернице, девочке по имени Малка-и-Нур. Я была полна решимости не допустить ее победы в этом году.
Школа располагалась неподалеку от нашего дома, и раньше я возвращалась оттуда пешком, но с начала нынешнего учебного года стала ездить на автобусе вместе с другими девочками. Поездка занимала всего около пяти минут. Автобус шел вдоль зловонной реки, куда горожане швыряли всякий мусор, затем мимо гигантского рекламного щита Института по пересадке волос доктора Хумаюна. Тут мы неизменно отпускали шуточки насчет того, что один из наших учителей, на лысой голове которого неожиданно пробилась робкая поросль, стал клиентом этого заведения. Ездить на автобусе мне нравилось – во-первых, не приходилось потеть, шагая под палящим солнцем, во-вторых, я могла поболтать с подругами и шофером по имени Усман Али, которого мы все звали Бхай Джан, что значит «брат». Он был большим весельчаком, и мы смеялись до слез, слушая его невероятные истории.
Я стала ездить на автобусе, потому что мама не хотела, чтобы я ходила по улицам одна. Весь год нам угрожали. Иногда мы получали анонимные письма, иногда угрозы печатали в газетах, иногда их на словах передавали нам люди. Мама боялась за меня, но я была уверена, что боевики Талибана не будут сводить счеты с девчонкой. Куда сильнее, чем за себя, я тревожилась за отца, ведь он постоянно выступал против талибов. Его близкий друг и единомышленник Захид Хан был тяжело ранен в августе этого года. Убийца выстрелил ему в лицо, когда Захид шел в мечеть на молитву. Я знала, что отец слышал со всех сторон: «Будь осторожен, ты следующий».
По нашей улице автобус не ходил, и, возвращаясь домой, я выходила у реки, открывала железную калитку и по каменным ступенькам поднималась на другую улицу. Если на меня нападут, то непременно на этих ступеньках, считала я. От отца я унаследовала буйную фантазию и иногда на уроках, позабыв про объяснения учителя, представляла, как по пути домой меня подстерегает боевик. Как же мне поступить тогда, размышляла я. Может, стоит снять с ноги туфлю и ударить его прежде, чем он успеет выстрелить. Но если я так сделаю, между мной и террористом не будет никакой разницы. Наверное, надо попытаться его переубедить. Сказать что-нибудь вроде: «Хорошо, стреляйте в меня, но прежде выслушайте. Вы совершаете ошибку. Я ничего не имею против вас лично. Я просто хочу, чтобы у всех девочек была возможность ходить в школу».
Нельзя сказать, что я была запугана. Но все же каждый вечер я проверяла, заперты ли ворота, а перед тем, как уснуть, спрашивала у Бога, какая участь ожидает тех, кто покидает этот мир. Обо всем, что творилось у меня на душе, я рассказывала Монибе. Мы с ней с детства жили на одной улице, вместе ходили в начальную школу и привыкли делиться всеми радостями и горестями. Вместе слушали Джастина Бибера и смотрели фильмы саги «Сумерки», вместе мазали лица кремом, осветляющим кожу. Мониба мечтала стать дизайнером одежды, но знала, что ее родные никогда не согласятся на это. Поэтому она говорила всем, что хочет стать врачом. Если женщина в нашем обществе и получает возможность начать работать, для нее открыты лишь две профессии – врача и учителя. Мое положение было особенным – мне ни к чему было скрывать свои желания, и когда я решила, что буду не доктором, а изобретателем или политиком, я откровенно сказала об этом родителям. Мониба была в курсе всех моих проблем и беспокоилась за меня.
– Не переживай, – убеждала я ее. – Талибы не воюют с девчонками.
Увидев автобус, все мы бросились к нему. Некоторые девочки, прежде чем выйти из дверей школы, непременно накрывали головы платками. В салоне автобуса, белой «тойоты таун эйс», из тех, что у нас называют «дайна», было три длинные скамьи – две вдоль стен и одна посередине. Двадцать девочек и трое учителей с трудом помещались на этих скамьях. Я сидела слева, между Монибой и девочкой из младшего класса, которую звали Шазия Рамзан. Школьные сумки мы поставили на пол, а папки с экзаменационными листами прижимали к груди.
Мои воспоминания не слишком отчетливы, они словно подернуты пеленой. Помню, что в автобусе было очень жарко и душно. Жара никак не хотела отступать, и лишь далекие заснеженные вершины Гиндукуш напоминали о живительной прохладе. В задней части автобуса, где мы сидели, не было окон, только пластиковый люк в потолке, пожелтевший и покрытый пылью. Через него мы видели лишь кусочек голубого неба, раскаленный солнечный диск и пронизанные солнечными лучами облака пыли.
Я помню, что автобус, как обычно, свернул с главного шоссе у контрольно-пропускного пункта и обогнул заброшенную площадку для крикета. Тут мои воспоминания становятся особенно путаными и обрывистыми.
Пытаясь восстановить события в памяти, я почему-то неизменно вижу в нашем автобусе отца. В него тоже стреляют. Причем вижу это настолько отчетливо, что мне трудно поверить, будто это всего лишь игра воображения.
На самом деле все происходило иначе. Автобус резко остановился. Слева возвышалась поросшая травой гробница Шера Мухаммеда Хана, министра финансов при первом правителе Свата, справа – фабрика кондитерских изделий. От контрольно-пропускного пункта нас отделяло метров двести.
Какой-то молодой человек в светлой одежде, заросший бородой по самые глаза, подошел к водителю.
– Это автобус школы Хушаль? – спросил он.
Наверное, водитель удивился про себя глупости вопроса, ведь название школы было крупно написано на автобусе.
– Да, – ответил он.
– Мне необходима информация о некоторых ученицах, – заявил человек в белом.
– Обращайтесь в школьное управление, – отрезал водитель.
Тут к автобусу приблизился еще один молодой человек, тоже в светлой одежде.
– Наверное, это журналист, – сказала Мониба. – Хочет взять у тебя интервью.
С тех пор как я вместе с отцом стала бороться за право девочек на образование, журналисты, даже иностранные, часто брали у меня интервью, но никогда не делали этого прямо на дороге.
На голове у второго молодого человека была бейсболка, которая делала его похожим на студента колледжа. Он вспрыгнул на откидной борт автобуса, вошел в салон и навис над нами.
– Кто из вас Малала? – спросил он.
Никто не отвечал, но некоторые девочки посмотрели на меня. Я, единственная из всех, сидела с открытым лицом.
Тогда он вытащил черный пистолет. Позднее я узнала, что это был кольт сорок пятого калибра. Девочки завизжали. Я крепко вцепилась в руку Монибы.
Мои подруги говорят, молодой человек выстрелил три раза. Первая пуля пробила мне лоб над левой бровью и вышла под левым плечом. Я повалилась на колени Монибы, из моего левого уха захлестала кровь. Две другие пули попали в девочек, сидевших рядом со мной. Одна – в левую руку Шазии. Другая – в правое предплечье Кайнат Риаз.
Позднее подруги рассказали мне, что у стрелявшего дрожали руки.
Когда мы добрались до больницы, мои длинные волосы и колени Монибы были насквозь пропитаны кровью.
Кто из нас Малала? Я – Малала, и это моя история.
Часть первая
До прихода талибов
Лучше мне получить твое тело, пробитое пулей, и известие, что ты пал с честью, Чем узнать, что ты струсил на поле битвы.
Тапа, традиционное двустишие пушту
1. Дочь родилась
Когда я появилась на свет, большинство наших знакомых сочувствовали моей матери и не считали нужным поздравлять моего отца. Я родилась на рассвете, как раз в тот момент, когда последняя звезда, мигнув, погасла. Мы, пуштуны, воспринимаем подобные вещи как благоприятное предзнаменование. У отца не было денег, чтобы отправить маму в больницу или пригласить акушерку, и маме помогала соседка. Первый ребенок моих родителей родился мертвым, а я известила о своем приходе в этот мир громким криком. Я родилась в стране, где в честь новорожденных сыновей открывают оглушительную ружейную пальбу, а новорожденных дочерей тихонько прячут в дальней комнате дома. Когда девочки вырастут, их ожидает один незавидный удел – стряпать и рожать детей, так что радоваться их появлению на свет нет никаких оснований.
Большинство пуштунов считают черным тот день, когда в их семье рождается девочка. Из всех родственников моего отца лишь его двоюродный брат Джехан Шер Хан Юсуфзай пришел поздравить с рождением дочери, да еще принес в подарок деньги. И не только деньги, но и большой лист бумаги, на котором было изображено наше фамильное древо, идущее от моего прапрадедушки. Разумеется, на ветвях этого древа красовались только мужские имена. Мой отец, Зияуддин, отличался от большинства пуштунов. Взяв лист с родословным древом, он нашел кружок с собственным именем и провел от него линию, на конце которой вывел «Малала». Мой двоюродный дядя взирал на это с изумлением, но отцу было наплевать. Он утверждал, что влюбился в меня с первого взгляда.
– Я сразу понял, это особенный ребенок, – повторял он и просил своих друзей бросать в мою колыбель сушеные фрукты, сладости и монеты, хотя подобные почести положены только мальчикам.
Меня назвали в честь Малалай из Майванда, величайшей национальной героини Афганистана. Пуштуны – это гордый народ, состоящий из множества кланов, разбросанных между Пакистаном и Афганистаном. В течение веков мы живем, руководствуясь сводом жизненных правил, называемым Пуштунвали. Согласно этим правилам, мы должны оказывать радушный прием всем гостям без разбора, а самым главным нашим достоянием является нанг, то есть честь. Потеря чести – это самое худшее, что может случиться с пуштуном. Позор невыносим для мужчин нашего племени. «Без чести мир не стоит ни гроша» – гласит наша пословица. Внутриклановая вражда настолько распространена среди пуштунов, что слово «двоюродный брат» – «тарбур» – означает также «враг». Но когда дело доходит до того, чтобы дать отпор чужакам, претендующим на наши земли, мы забываем о раздорах. Все пуштунские дети с ранних лет знают историю о том, как Малалай подняла афганскую армию на бой с англичанами. Было это в 1880-х годах, во время второй англо-афганской войны.
Малалай была дочерью пастуха, живущего в Майванде – маленьком городе, расположенном в пыльной равнине к западу от Кандагара. Когда она была подростком, ее отец и человек, которому она была обещана в жены, как и тысячи других афганцев, ушли сражаться с британскими захватчиками. Вместе с другими женщинами Малалай отправилась на поле боя, чтобы перевязывать раны и подносить воду. Потери афганцев были огромны. Когда Малалай увидела, что знаменосец убит, она привязала на древко свое белое покрывало и устремилась в гущу сражения.
– Возлюбленные братья! – кричала она. – Если сегодня вы сумеете избежать смерти, по воле Аллаха ваши имена станут для потомков символом бесчестья!
Через несколько мгновений Малалай упала, сраженная пулей, но ее слова и храбрость вдохновили афганских воинов, и они переломили ход битвы. Англичане понесли одно из самых сокрушительных поражений за всю историю британской армии. Афганцы были так горды, что последний афганский падишах воздвиг в центре Кабула монумент в честь победы при Майванде. Прочтя «Записки о Шерлоке Холмсе», я с радостью узнала, что доктор Ватсон, прежде чем стать помощником великого сыщика, принимал участие в этой битве и даже был ранен. В общем, Малалай – это наша Жанна д’Арк. Множество женских школ в Афганистане носят ее имя. Мой дедушка, богослов и сельский имам, не одобрил решения моего отца назвать меня в честь национальной героини.
– Это скорбное имя, – сказал он. – Оно означает «погруженная в печаль».
Когда я была маленькой, отец часто пел мне песню, написанную знаменитым поэтом Рахманом Шахом Саидом, уроженцем Пешавара. Последний куплет завершался такими словами:
- О, Малалай из Майванда!
- Восстань вновь, чтобы пуштуны услышали песню чести.
- Твои вдохновенные слова перевернули мир.
- Прошу тебя, восстань вновь!
Отец рассказывал историю Малалай всем, кто приходил в наш дом. Мне нравилось ее слушать, нравилась песня, которую пел отец, нравилось, как звучит мое имя, когда его произносят люди.
Место, в котором мы жили, представляется мне самым красивым в мире. Моя долина Сват – это сказочное королевство высоких гор, бурных водопадов и прозрачных, как хрусталь, озер. Неслучайно над въездом в нашу долину висит плакат «Добро пожаловать в рай». В древние времена долина Сват называлась Уддиана, что значит «сад». Здесь можно встретить луга, поросшие полевыми цветами, сады, в которых созревают самые изысканные фрукты, изумрудные копи и реки, где в изобилии водится форель. Сват часто называют Восточной Швейцарией – здесь организован первый в Пакистане лыжный курорт. Богатые люди приезжали в нашу долину со всей страны, чтобы насладиться чистым воздухом и прекрасными видами. Суфи, фестивали музыки и танца, которые проходят у нас ежегодно, тоже привлекали множество гостей. Среди них было достаточно иностранцев, которых мы зовем ангрезан – англичане, – из какой бы страны они ни приехали. Сама королева Англии однажды посетила нашу долину. Она останавливалась в Белом дворце, построенном из того же мрамора, что и знаменитый Тадж-Махал. Этот дворец был возведен по приказу нашего короля, первого вали, или правителя, Свата.
У нашей долины есть своя собственная история. Сегодня Сват – часть провинции Хайбер-Пахтунхва, или ХПК, как называют ее многие пакистанцы. А когда-то она была княжеством, так же как и соседние земли – Читрал и Дир. В колониальные времена наши короли присягали на верность Британской империи, но при этом являлись полновластными правителями своей страны. В 1947 году, когда Британия предоставила Индии независимость и разделила ее на две части, Индию и Пакистан, долина Сват вошла в состав Пакистана, но сохранила автономию. В долине Сват имели хождение пакистанские рупии, но правительству Пакистана она подчинялась лишь в вопросах внешней политики. Вали вершили правосудие, примиряли враждующие племена, собирали ушхур – десятипроцентный подоходный налог – и использовали эти средства для строительства дорог, больниц и школ.
Если соединить долину Сват прямой линией с Исламабадом, столицей Пакистана, получится расстояние всего в сто шестьдесят километров, но кажется, что этот город расположен в другой стране. Дорога занимает не меньше пяти часов и тянется через перевал Малаканд, колоссальную горную гряду, где в древние времена наши предки, возглавляемые священнослужителем по имени мулла Сайдулла (англичане называли его Безумный Факир), сражались с британскими войсками. Среди англичан был Уинстон Черчилль, который впоследствии написал об этом сражении книгу. До сих пор одна из вершин называется пиком Черчилля, хотя в своей книге он отозвался о нашем народе не слишком лестно. В конце перевала находится гробница с зеленым куполом, куда люди бросают монетки в благодарность за благополучное завершение путешествия.
Многие из моих знакомых никогда не бывали в Исламабаде. До того как начались беспорядки, большинство жителей нашей долины, подобно моей матери, никогда не покидали Сват.
Мы жили в Мингоре, самом большом и фактически единственном городе долины. Прежде это был совсем маленький городок, но впоследствии сюда перебрались многие жители окрестных деревень, и город стал многолюдным и грязным. Здесь есть отели, колледжи, площадка для игры в гольф и знаменитый базар, где можно купить наши традиционные вышивки, изделия из самоцветов и все, что душе угодно. Через город, петляя и извиваясь, тянется река Маргхазар. В нее швыряют пластиковые бутылки и прочий мусор, поэтому вода в ней мутная и коричневая, совсем не такая, как в горных речках или в реке Сват, которая протекает за городской чертой. В реке Сват водится форель, многие горожане выезжают туда на выходные. Дом наш находился в районе, называемом Гулкада, что означает «место, где растут цветы». Но чаще этот район называли Буткара – «место, где стоят буддийские статуи». Рядом с нашим домом раскинулось поле, покрытое загадочными развалинами – разбитыми колоннами, безголовыми фигурами, статуями готовящихся к прыжку львов и, что самое удивительное, многочисленными каменными зонтиками.
Ислам пришел в нашу страну в XI веке, когда султан Махмуд Газневи, правивший в Афганистане, захватил долину Сват и подчинил ее себе. До этого жители Свата были буддистами. Буддисты прибыли в долину во II веке, и более 500 лет страну возглавляли буддийские правители. Согласно утверждениям китайских историков, на берегах реки Сват находилось 1400 буддийских монастырей, и чудный звон колоколов разносился по всей долине. Буддийские монастыри и храмы давно разрушены, но по всей долине вы можете обнаружить их руины, поросшие примулой и другими полевыми цветами. Мы часто устраивали пикники в компании каменных статуй улыбающегося Будды, со скрещенными ногами восседавшего на цветке лотоса. Некоторые легенды утверждают, что Будда посетил этот прекрасный и мирный край и частицы его погребального пепла до сих пор почивают в долине.
Наше буддийское поле было отличным местом для игры в прятки. Как-то раз иностранные археологи, проводившие там раскопки, рассказали нам, что в прежние времена сюда стекались паломники из дальних краев. Здесь стояли прекрасные храмы с золотыми куполами, в которых были похоронены буддийские правители. Мой отец написал стихотворение «Реликвии Буткары», в котором объясняется, каким образом буддийские храмы и мусульманские мечети могут существовать бок о бок:
- Когда голос истины возносится с минаретов,
- Будда улыбается,
- И разрозненные звенья исторической цепи
- соединяются вновь.
Мы жили в тени горы Гиндукуш, куда люди ездят, чтобы охотиться на диких козлов и золотых петухов. Одноэтажный наш дом был построен из бетонных плит, слева располагалась лестница, ведущая на плоскую крышу, которая служила нам, детям, площадкой для игр. В сумерках отец и его друзья часто сидели там, попивая чай. Я тоже любила сидеть на крыше, наблюдать, как из кухонных труб в соседних домах поднимается дым, и слушать неумолчное стрекотание сверчков.
В нашей долине в изобилии растут фруктовые деревья, на которых вызревают самые вкусные на свете финики, гранаты и персики. В садах мы выращиваем виноград, гуавы и хурму. Никогда я не пробовала плодов слаще тех, что росли на сливовом дереве перед нашим домом. Птицам они тоже были по вкусу, и стоило нам зазеваться, они склевывали спелые сливы без остатка. Даже дятлы прилетали сюда, чтобы полакомиться сливами. Так что нам приходилось соревноваться с птицами.
Моя мама любила разговаривать с птицами. За домом находилась веранда, где собирались женщины. Мы хорошо знали, каково приходится голодным, поэтому мама всегда готовила еду с избытком и раздавала нуждающимся. А если что-то оставалось, она кормила птиц. Вся пуштуны любят петь двустишья – тапы. Перебирая рис, мама всегда напевала:
- Никогда не убивай голубей в саду.
- Если ты убьешь одного, другие никогда не прилетят.
Я любила сидеть на крыше, любоваться горными вершинами и мечтать. Выше всех выдавалась пирамидальная вершина горы Элум, которую мы считали священной горой. Она была так высока, что перистые облака окружали ее, подобно ожерелью. Даже в самые жаркие летние дни она была увенчана блистающей снежной короной. На школьных уроках истории мы узнали, что еще в 327 году до нашей эры, задолго до того, как в Сват пришли буддисты, долину захватил Александр Македонский, совершавший поход из Афганистана в Индию во главе своего огромного войска, насчитывавшего, помимо солдат, тысячи боевых слонов. Жители Свата скрылись в горах, надеясь, что там они будут ближе к своим богам и те защитят их. Но Александр был умным и опытным военачальником. Он приказал соорудить высокие деревянные помосты и установить на них катапульты. Стрелы и снаряды, пущенные с этих помостов, достигали горных вершин. Александр смог подняться на самую высокую гору и едва не коснулся рукой звезды Юпитер, символа царской власти.
Сидя на крыше, я наблюдала, как окрестности изменяются в разные времена года. Осенью прилетали холодные пронизывающие ветры. Зимой все было бело от снега, с крыши свисали острые, как кинжалы, сосульки, которые мы, дети, любили отламывать. Мы резвились в сугробах, лепили снеговиков и снежных медведей, ловили ртом снежинки. Весной начиналось настоящее буйство зелени. Аромат цветущего эвкалипта наполнял дом, белые цветы, осыпаясь, покрывали все вокруг, ветер приносил острый запах рисовых полей. Я родилась летом, и, может быть, поэтому именно лето – мое любимое время года, несмотря на то что лето в Мингоре всегда жаркое и засушливое, а замусоренная река распространяет зловоние.
Когда я родилась, семья наша жила очень бедно. Мой отец вместе с другом только что основал свою первую школу. Мы ютились в ветхой двухкомнатной лачуге вблизи школы. В одной комнате спали мы с отцом и матерью, другая была предназначена для гостей. Ни ванной, ни кухни у нас не было, мама готовила во дворе, разведя там костер, а стирать ходила в школу, где был водопровод. В доме у нас всегда было полно народу. Гостеприимство – важнейшая часть пуштунской культуры.
Через два года после меня родился мой брат Хушаль. Как и я, он родился дома, потому что больница была для нас слишком дорога. И первому своему сыну, и первой своей школе отец дал имя Хушаль в честь пуштунского национального героя Хушаля Хана Хаттака, воина и поэта. Мама мечтала о сыне и, родив мальчика, была вне себя от радости. Мне братик казался маленьким и слабым, как былинка, но для мамы он был зеницей ока, ладла. Каждое его желание было для нее законом. Он постоянно требовал чая, нашего традиционного чая с молоком, сахаром и кардамоном. В конце концов маме надоело готовить чай, и она сделала его таким горьким, что у брата навсегда отбило вкус к этому напитку. Мама хотела купить для сына новую колыбель – когда я родилась, мы не могли себе этого позволить, и я качалась в старой колыбели, перешедшей к нам то ли из третьих, то ли из четвертых рук. На мамину просьбу отец ответил отказом.
– Малала выросла в этой колыбели, – сказал он. – И для мальчика она тоже вполне сгодится.
Почти пять лет спустя в нашей семье родился еще один мальчик – ясноглазый, непоседливый, как белка, Атал. После этого отец решил, что детей ему достаточно. Семья, где всего трое детей, по пуштунским стандартам считается очень маленькой, в большинстве семей по семь-восемь детей.
Играла я по большей части с Хушалем, потому что он был всего на два года младше меня. Мы постоянно дрались, и при всякой ссоре он с плачем бежал к маме, а я искала поддержки у отца.
– Что случилось, джани? – обычно спрашивал он.
Я выкладывала ему все свои беды, а отец всегда находил слова, чтобы меня утешить. Мы с отцом были очень похожи друг на друга, и между нами всегда царило полное взаимопонимание.
Моя мама очень красива, и отец обращается с ней бережно, точно с хрупкой фарфоровой вазой. В отличие от большинства мужчин он никогда не поднимает на жену руку. Мамино имя, Тор Пекай, означает «волосы цвета воронова крыла», но, несмотря на это, волосы у мамы каштановые. Мой дедушка Джансер Хан услышал это имя по афганскому радио незадолго до рождения дочери. Я бы очень хотела иметь такую же лилейно-белую кожу, как у мамы, такие же тонкие черты и большие зеленые глаза. Но, увы, я унаследовала от отца смуглую кожу, карие глаза и толстый нос. В нашей культуре принято давать людям прозвища. С самых первых дней мама звала меня пишо, «кошка», а двоюродные братья и сестры прозвали лачи, что по-пуштунски значит «кардамон». Вообще, смуглых у нас частенько называют бледнолицыми, а коротышек – высокими. Такое уж у нас оригинальное чувство юмора. Отца в семье звали хайста дада, что означает «красавец».
Когда мне было года четыре, я спросила отца:
– Аба, какого ты цвета?
– Не знаю, – ответил он. – Во мне перемешаны белое и черное.
– Значит, ты похож на чай с молоком, – заметила я.
Отец рассмеялся. Много лет спустя он рассказал мне, что в подростковые годы так переживал из-за своей смуглоты, что мазал лицо молоком буйволицы, надеясь, что кожа посветлеет. Только встретив мою мать, он избавился от комплексов по поводу собственной внешности. Любовь красивой девушки вселила в него уверенность в себе.
Согласно нашим традициям, брак устраивают старшие родственники, не слишком считаясь с чувствами молодых, но моих родителей соединила любовь. Я без конца могла слушать историю о том, как они встретились. Они жили в соседних деревнях, расположенных в отдаленной части верхнего Свата, называемой Шангла. В первый раз они увиделись, когда отец гостил у своего дяди. Достаточно было беглого обмена взглядами, чтобы понять – они понравились друг другу. Но откровенно выражать свои чувства они не могли, ибо это было под строжайшим запретом. Отец посылал маме стихи, которые она не могла прочесть, потому что не умела читать.
– И все же я влюбилась в его ум, – говорила она.
– А я – в ее красоту, – смеялся отец.
Но существовало серьезное препятствие, мешающее их счастью. Мои дедушки не ладили между собой. И когда мой отец объявил о своем желании просить руки моей матери, Тор Пекай, родственники с обеих сторон воспротивились этому намерению. Дедушка с отцовской стороны смирился первым и согласился послать в дом невесты цирюльника, который, согласно нашим обычаям, всегда исполняет должность свата. Малик Джансер Хан, мой дедушка с материнской стороны, ответил на предложение отказом. Но отец оказался упрямым и сумел убедить своего отца послать цирюльника еще раз. Худжра Джансера Хана служила местом сбора мужчин, любящих порассуждать о политике. Отец стал часто бывать там, и они с дедушкой лучше узнали друг друга. Отец невесты протомил жениха девять месяцев, но в конце концов дал согласие.
Моя мама происходит из семьи, где женщины были сильны, а мужчины – влиятельны. Ее бабушка – моя прабабушка – рано овдовела и осталась с маленькими детьми на руках. Ее старшему сыну, Джансеру Хану, было всего девять лет, когда он в результате клановой вражды оказался в тюрьме. Мать решила обратиться к могущественному родственнику, который мог поспособствовать освобождению мальчика, и для этого прошла пешком шестьдесят пять километров по горной тропе. Уверена, случись подобная беда с кем-нибудь из нас, моя мама сделает то же самое. Она не умеет ни читать, ни писать, но отец всегда делится с ней всеми своими проблемами, рассказывает обо всех событиях минувшего дня, печальных и радостных. Мама дает ему советы, подсказывает, на кого из друзей можно полагаться, а на кого нет. Отец утверждает, что у нее безошибочная интуиция. Большинство пуштунских мужчин никогда не советуются со своими женами, считая это проявлением слабости.
– Он докатился до того, что обсуждает свои дела с женой! – говорят они с величайшим презрением.
Но мои родители смеются, когда слышат нечто подобное. Они счастливы, и все вокруг сразу видят, какая у нас дружная и любящая семья.
Моя мама очень набожна и молится пять раз в день, хотя и не ходит в мечеть, предназначенную только для мужчин. Она неодобрительно относится к танцам и считает, что они неугодны Богу. Но она любит украшения и красивую одежду, вышивки, золотые ожерелья и браслеты. Думаю, я слегка огорчаю ее тем, что нисколько не интересуюсь ни драгоценностями, ни нарядами. Ходить на базар я терпеть не могла, но зато обожала танцевать в компании своих школьных подружек, – конечно, когда никто нас не видит.
Когда мы с братьями росли, то большую часть времени, естественно, проводили с мамой. Отец постоянно отсутствовал, у него было множество дел – он занимался не только школой, но и литературным обществом, делами джирги – совета старейшин, а также проблемами, связанными с охраной окружающей среды и спасением нашей долины. Мой отец родился в глухой деревушке, но благодаря силе своей личности он сумел получить образование, создать себе имя и обеспечить достойную жизнь своей семье.
Людям нравилось слушать, как он говорит, и по вечерам у нас часто собирались гости. Мы все усаживались на полу вокруг огромного подноса, уставленного едой, и ели, согласно обычаю, только правой рукой, скатывая шарики из риса и мяса. Когда в комнате становилось темно, мама зажигала масляные лампы, и на стенах возникали огромные качающиеся тени. Душными летними вечерами нередко разражались грозы, и при каждом раскате грома и вспышке молнии я испуганно жалась к коленям отца.
Затаив дыхание, я слушала рассказы отца об истории нашего народа, о враждующих кланах, о пуштунских героях и святых. Он часто читал стихи, голос его звучал протяжно и мелодично, а на глазах порой выступали слезы. Подобно большинству жителей долины Сват, мы происходили из клана Юсуфзай (иногда это название произносится как Узуфзай). Это один из самых больших пуштунских кланов, он берет свое начало в Кандагаре, и сегодня его представители живут и в Афганистане, и в Пакистане.
Наши предки пришли в долину Сват в XVII веке. Прежде они жили в Кабуле, и с их помощью императору из династии Тимуридов, свергнутому соплеменниками с трона, удалось вернуть себе власть. Император отблагодарил своих помощников, назначив их на важные должности при дворе и в армии. Но друзья и родственники предупреждали его, что людям из клана Юсуфзай нельзя доверять, так как, получив слишком много власти, они могут свергнуть правителя. Император внял этим предостережениям и решил избавиться от своих недавних сторонников. Он созвал их всех на пир, а когда они ели, велел стражникам убить их. В ту ночь были зарублены насмерть около шестисот представителей клана Юсуфзай. Лишь двоим удалось спастись. Они бежали в Пешавар, туда, где жили их родственники. Спустя некоторое время они отправились в долину Сват, чтобы заручиться поддержкой родственников, проживающих там, и двинуться походом против вероломного императора. Но красота долины так поразила их, что они решили остаться здесь, изгнав прочь представителей всех остальных кланов.
Таким образом, земля была разделена между представителями клана Юсуфзай – разумеется, только мужчинами. У пуштунов существовала своеобразная система, называемая веш. Согласно этой системе, каждые пять или десять лет семьи менялись своими деревнями, и земля перераспределялась между мужчинами клана. Благодаря этому каждый имел возможность поработать и на хорошей, и на плохой земле. Деревнями управляли ханы, а простые люди, крестьяне и ремесленники, являлись их арендаторами. Как правило, в качестве арендной платы они отдавали ханам часть своего урожая. В их обязанность входило также служить в ханской армии – каждая семья должна была предоставить правителю вооруженного воина. В распоряжении каждого хана находились отряды, насчитывающие сотни воинов, эти отряды участвовали в междоусобных сражениях и совершали опустошительные набеги на ближайшие деревни.
Так как в долине Сват не было единого правителя, вражда между ханами, между семьями и даже внутри семей там не прекращалась никогда. Наши мужчины привыкли находиться в постоянной боевой готовности. До сих пор все они имеют винтовки, хотя не носят их с собой, как это делают мужчины, живущие в других районах. Мой прадедушка часто вспоминал, что в дни его юности редкий день обходился без перестрелки. В начале минувшего столетия жители нашей долины опасались, что их земли захватят англичане, державшие под контролем близлежащие районы. К тому же они устали от постоянного кровопролития. Для того чтобы прекратить междоусобицу, они решили найти справедливого и мудрого человека, который будет управлять долиной и разрешать все возникающие споры и проблемы.
Двум первым правителям не удалось справиться со стоявшей перед ними задачей, но в 1917 году вожди клана избрали своим главой человека по имени Миангул Абдул Вадуд, более известного как Бадшах Сахиб. Несмотря на то что он был совершенно неграмотным, он сумел установить в долине мир. Забрать у пуштуна винтовку – все равно что забрать у него душу, и, понимая это, Бадшах Сахиб не стал разоружать кланы. Вместо этого он создал регулярную армию и построил в горах форты. В 1926 году англичане признали его главой государства, и с тех пор он официально считался нашим вали. В период его правления в долине была налажена телефонная связь и построена первая школа. С веш – системой перераспределения земель – было покончено, так как постоянное перемещение имело слишком много негативных сторон: люди не могли продавать и покупать землю, у них не было стимула строить хорошие дома и разбивать фруктовые сады.
В 1949 году, два года спустя после создания Пакистана, Бадшах Сахиб сложил с себя все полномочия, передав их своему сыну, которого звали Миангул Абдул Хан Джеханзеб. Мой отец часто повторяет: «Бадшах Сахиб принес нам мир, а его сын – процветание». Правление Джеханзеба считается золотым периодом нашей истории. Он учился в британской школе в Пешаваре. Быть может, потому, что отец его был неграмотным, он очень заботился о народном образовании и построил множество школ, а также больниц и дорог. В 1950-х годах он положил конец системе арендных выплат ханам. Но свобода слова оставалась для нашей долины неведомым понятием. Всякий дерзнувший выразить недовольство действиями вали изгонялся из Свата прочь. В 1969 году, когда родился мой отец, вали отказался от власти, и наша долина стала частью Северо-Западной Пограничной Провинции Пакистана, которая через несколько лет получила название Хайбер-Пахтунхва.
Итак, я с рождения была дочерью Пакистана и гордилась своей страной, хотя прежде всего считала себя жительницей долины Сват и никогда не забывала о своей принадлежности к народу пуштунов.
На нашей улице жила семья, где была девочка моего возраста по имени Сафина и два мальчика, Бабар и Базит, ровесники моих братьев. Мы вместе играли в крикет на улице или на крыше. Но я знала: когда мы с Сафиной станем старше, нас, как и всех прочих девочек, обрекут на затворничество. Предполагается, что наша обязанность – убирать дом, готовить пищу и служить своим отцам и братьям. Мальчики и мужчины имеют право свободно разгуливать по городу, а женщины могут выйти со двора лишь в сопровождении родственника мужского пола, пусть даже пятилетнего мальчугана. Такова традиция.
Я очень рано поняла, что не хочу следовать этой традиции. Отец часто повторял:
– Малала будет свободна, как птица.
Я мечтала, как, подобно Александру Македонскому, поднимусь на вершину горы Элум и коснусь Юпитера. Наблюдая, как мои братья носятся по крыше и запускают воздушных змеев, умело дергая их за леску и заставляя их то взмывать в небеса, то опускаться ниже, я размышляла о том, может ли девочка стать свободной.
2. Мой отец – сокол
Я всегда знала, что у отца имеются проблемы с речью. Иногда слова застревали у него внутри, и он начинал заикаться, подобно испорченной пластинке, несколько раз повторяя один и тот же слог. Мы все терпеливо ждали, когда же он сумеет произнести слово до конца. Отец говорил, что в горле у него словно вырастает стена. Звуки «м», «п» и «к» были его злейшими врагами. Я иногда шутила, что отец зовет меня джани главным образом потому, что это слово ему легче произнести, чем мое имя Малала. Заикание – серьезная неприятность для всякого человека, в особенности для того, кто любит говорить и читать стихи. У моего отца этот дефект был наследственным – несколько его родственников страдали от заикания. К тому же, когда отец был маленьким, его отец, мой дедушка, значительно усугубил проблему, грозно возвышая голос всякий раз, когда сын начинал спотыкаться посреди слова.
– Сплюнь дрянь, которая у тебя во рту! – кричал он, и сын в результате застревал на полуслове намертво.
Моего дедушку с отцовской стороны звали Рохул Амин, что означает «честный дух». К тому же это священное имя архангела Гавриила. Дедушка так гордился своим именем, что, представляясь людям, всегда читал знаменитую суру, где это имя упоминалось. Он отличался вспыльчивым и нетерпеливым нравом и приходил в ярость из-за малейшей ерунды, например из-за разбитой чашки или забредшей в огород курицы. Лицо его наливалось кровью, и он начинал швырять на пол все, что попадалось под руку. Бабушку я не застала в живых, но отец вспоминал, как она иногда подшучивала над дедушкой.
– За то, что мы видим тебя только хмурым и сердитым, пусть Аллах после моей смерти пошлет тебе жену, которая не умеет улыбаться, – говорила она.
Заикание сына так тревожило бабушку, что, когда он был еще маленьким мальчиком, она повела его к некоему человеку, известному своей святой жизнью и способностью исцелять недуги. Сначала им пришлось долго ехать на автобусе, потом целый час подниматься пешком на холм, где жил целитель. Хорошо, что с ними был племянник бабушки, Фазли Хаким, который нес ребенка на плечах. Целителя звали Левано Пир, что означает «святой безумцев», потому что он помог многим лунатикам. Увидев отца, он первым делом приказал ему открыть рот и плюнул туда. Потом взял в рот комок гур, черной патоки, сделанной из сахарного тростника, обильно смочил собственной слюной и отдал бабушке, приказав каждый день отламывать по кусочку и давать сыну. Увы, лечение не помогло. Пожалуй, отец стал заикаться еще сильнее, по крайней мере, так считали некоторые родственники. Когда отцу было тринадцать лет, он сообщил моему дедушке, что собирается участвовать в публичном состязании ораторов. Дедушка был поражен.
– Где уж тебе, заике, выступать на публике! – рассмеялся он. – Тебе требуется не меньше двух минут, чтобы просто поздороваться с человеком.
– Не волнуйся, – ответил отец. – Напиши речь, а я ее произнесу!
Дедушка был известен своим красноречием. Он преподавал богословие в государственной школе, расположенной в деревне Шахпур. К тому же он служил имамом в местной мечети. Когда он говорил, люди слушали как завороженные. Его проповеди по пятницам производили на молящихся такое сильное впечатление, что жители горных деревень специально приезжали на осликах или приходили пешком, чтобы послушать дедушку.
Отец мой происходит из большой семьи. Правда, брат у него всего один, зато сестер пятеро. Мой дядя Саид Рамзан намного старше отца, я зову его хан дада. Баркана, деревня, где они жили, была очень маленькой и бедной. Семья ютилась в ветхом одноэтажном доме с глиняной крышей, которая во время дождя сильно протекала. Как в большинстве семей, мальчики ходили в школу, а девочки сидели дома.
– Все, что оставалось моим сестрам, – ждать, когда их выдадут замуж, – вспоминал отец.
Помимо школы, сестры отца были лишены и других благ и преимуществ, предназначенных исключительно для сыновей. По утрам мальчики пили сливки или молоко, а девочки – пустой чай. Яйца тоже доставались только мальчикам. Если к обеду готовили курицу, девочки обсасывали крылышки и шейку, а мой отец, дядя и дедушка лакомились грудкой.
– С ранних лет я понял, что мне живется куда лучше, чем сестрам, – рассказывал отец.
В деревне, где он родился и вырос, было трудно найти себе развлечение. Там не было даже крикетной площадки, а телевизор имелся только в одном доме. По пятницам отец и дядя ходили в мечеть, где дедушка произносил молитвы, стоя на кафедре, а собравшиеся благоговейно внимали ему. Иногда голос его возвышался и обретал такую мощь, что балки под куполом мечети сотрясались.
Мой дедушка учился в Индии и видел там великих политиков и ораторов, таких как Мухаммед Али Джинна (основатель Пакистана), Джавахарлал Неру, Махатма Ганди, Хан Абдул Джафар Хан, пуштунский лидер, возглавивший борьбу нашего народа за независимость. Баба, как называла я дедушку, был даже свидетелем великого события – провозглашения независимости Индии от британских колонизаторов, которое состоялось в полночь 14 августа 1947 года. У дедушки было старое радио, которое до сих пор висит в доме дяди, и он любил слушать по нему новости. В своих проповедях он неизменно проводил параллели между пророчествами Корана, высказываниями Пророка, да пребудет с ним мир, историческими событиями и ситуацией в современном мире. Политика была его излюбленной темой. Долина Сват стала частью Пакистана в 1969 году, и в этом же году родился мой отец. Многие жители Свата были недовольны присоединением, особенно сильные нарекания вызвала пакистанская система правосудия, которая, по всеобщему мнению, была медлительна и неэффективна. Дедушка хотел добиться, чтобы пропасть между богатыми и бедными сократилась, он боролся против классовой системы и власти ханов.
Пакистан – молодая страна, но, к несчастью, ее история – это история войн и конфликтов. Моему отцу было восемь лет, когда к власти пришел генерал Зия-уль-Хак. До сих пор в Пакистане можно увидеть портреты этого жутковатого человека – гладко зачесанные назад волосы, темные круги под глазами, крупные, выдающиеся вперед зубы. По его приказу был арестован недавно избранный премьер-министр Зульфикар Али Бхутто. Его обвинили в государственной измене и повесили в тюрьме Равалпинди. До сих пор люди вспоминают о Бхутто как о выдающемся политике. Он происходил из богатой семьи, владел обширными манговыми плантациями. Тем не менее он стал первым пакистанским лидером, отстаивающим права простых людей. Его казнь потрясла всех и заставила весь мир воспринимать пакистанцев как кровожадных чудовищ. После этого трагического события Америка прекратила помощь Пакистану.
Для того чтобы завоевать поддержку своего народа, генерал Зия-уль-Хак начал кампанию по исламизации. Он заявил, что намерен превратить Пакистан в истинно мусульманскую страну, где армия будет стоять на страже не только географических, но и идеологических границ. Генерал Зия постоянно повторял, что безоговорочное подчинение правительству – один из основополагающих принципов ислама. Более того, он решил учить народ правильно молиться. По его распоряжению во всех районах страны, включая самые отдаленные, были основаны комитеты по религиозным вопросам, так называемые салаты, и назначено около ста тысяч духовных инспекторов. До сих пор муллы не пользовались особым почетом – по воспоминаниям отца, даже на свадьбах они сидели с краю и уходили раньше других, – но при режиме Зия-уль-Хака они стали влиятельными фигурами. Теперь их вызвали в Исламабад для получения руководящих указаний. Даже мой дедушка ездил в столицу.
В период правления генерала Зия в жизни пакистанских женщин появилось еще больше ограничений. Джинна, основатель Пакистана, говорил: «Борьба никогда не будет успешной, если женщины не примут в ней участие наравне с мужчинами. В этом мире есть две силы – сила меча и сила пера. Но их превосходит третья сила, сила, которой обладают женщины». Но генерал Зия ввел закон, согласно которому свидетельство женщины на суде значило вполовину меньше, чем свидетельство мужчины. Вскоре тюрьмы наполнились преступницами, осужденными без всякой вины. Одна из них, тринадцатилетняя девочка, подверглась изнасилованию, забеременела и была осуждена за внебрачную связь, так как не смогла предоставить четырех свидетелей мужского пола, подтверждающих, что это было именно насилие. Таких примеров можно привести множество.
Без разрешения мужчины женщина не имела права даже открыть счет в банке. Пакистанские спортсменки достигли больших успехов в хоккее на траве, но по приказу генерала Зия они были вынуждены играть не в шортах, а в мешковатых длинных штанах. Многие виды спорта вообще оказались под запретом.
При генерале Зия было открыто множество медресе, духовных школ, и во всех школах предмет, называемый дениат, то есть изучение всех религий, был заменен исламиатом – изучением ислама. Такое положение сохраняется в пакистански школах и по сей день. Были введены новые учебники истории, авторы которых, словно забыв о том, что Пакистан был основан в 1947 году, утверждали, что наша страна испокон веков являлась «главным мировым оплотом ислама», охраняющим истинную религию от происков иудеев и индуистов. При чтении этих учебников создавалось впечатление, что три войны с нашим злейшим врагом, Индией, закончились не поражением, а победой Пакистана.
В год, когда моему отцу исполнилось десять лет, все изменилось. Вскоре после Рождества 1979 года русские вторглись в Афганистан. Миллионы афганских беженцев хлынули через границу, и генерал Зия предоставил им убежище. Вокруг Пешавара возникли огромные палаточные лагеря беженцев, некоторые из них существуют по сей день. Наша служба военной разведки, называемая ПМР (Пакистанская межведомственная разведка), начала грандиозную программу подготовки так называемых моджахедов, бойцов сопротивления, которых набирали среди афганских беженцев. Хотя афганцы считаются прирожденными воинами, полковник Имам, возглавлявший эту программу, жаловался, что создать из них организованные отряды так же трудно, как «взвесить дым».
Благодаря вторжению русских отношение к генералу Зия во всем мире изменилось – из международной парии он превратился в бесстрашного защитника свободы. Американцы снова стали друзьями Пакистана, а Россия в те дни считалась нашим главным врагом. Несколько месяцев спустя в соседнем Иране произошла революция, в результате которой шах был сброшен с престола. ЦРУ, лишившись своей крупнейшей базы на Востоке, сочло, что Пакистан может стать достойным преемником Ирана. В казну Пакистана хлынули миллиарды долларов из США и других западных стран. Пакистан получал также оружие, с помощью которого сформированные в нашей стране афганские отряды должны были разгромить коммунистическую Красную армию. Генерал Зия был приглашен в Белый дом, где встретился с Рональдом Рейганом, и на Даунинг-стрит, 10, где встретился с Маргарет Тэтчер. И американский президент, и премьер-министр Великобритании осыпали его похвалами и обещаниями помощи и поддержки.
В свое время премьер-министр Зульфикар Бхутто назначил генерала Зия командующим армией, так как полагал, что тот недостаточно умен и не может представлять угрозу его правлению. Премьер даже называл Зия обезьяной. Но Зия доказал, что обладает хитрым и изворотливым умом. Он сумел извлечь максимум выгоды из афганской ситуации не только в игре с Западом, желающим всеми средствами остановить распространение коммунистической заразы, но в игре с Востоком. Мусульмане от Судана до Таджикистана всеми силами стремились помочь братской стране, подвергшейся вражеской агрессии. Со всего арабского мира, в особенности из Саудовской Аравии, в Пакистан шли денежные потоки и прибывали добровольцы, желающие помочь своим братьям в праведной войне. Среди них был и саудовский миллионер по имени Усама бен Ладен.
Мы, пуштуны, народ, издавна проживающий на территории Афганистана и Пакистана, не признавали границы, проведенной англичанами более ста лет назад. При известии о советском вторжении кровь наша закипела от гнева, вызванного и религиозными, и национальными причинами. Во время проповедей в мечетях муллы часто говорили об оккупации Афганистана, проклинали русских захватчиков и призывали всех правоверных мусульман исполнить свой долг и принять участие в джихаде. Можно сказать, что при генерале Зия джихад стал шестым столпом ислама, помимо тех пяти, что всем нам известны с рождения. Каждый правоверный мусульманин обязан, во-первых, неколебимо верить в Аллаха; во-вторых, пять раз в день совершать намаз, то есть молитву; в-третьих, подавать бедным закат – милостыню; в-четвертых, в течение месяца Рамадан от рассвета до заката блюсти роза – воздерживаться от пищи; в-пятых, хотя бы раз в жизни совершить хадж, паломничество в Мекку, если этому не препятствует какой-нибудь тяжкий телесный недуг. Мой отец утверждает, что идея джихада стала столь популярна на Востоке благодаря усилиям ЦРУ. В лагерях беженцев даже арифметике детей учили по американским учебникам, где все задачи и примеры имели откровенно милитаризованный характер. «Если в отряде было десять русских и пять из них убили мусульмане, сколько осталось?» – спрашивалось в одной из таких задач.
Многие молодые парни из отцовской деревни отправились сражаться в Афганистан. Отец помнит тот день, когда в деревню пришел маулана по имени Суфи Мухаммед и стал призывать молодых людей встать на защиту истинной веры и пойти на войну с русскими. Призыв его нашел горячий отклик, и вскоре отряд добровольцев, вооруженный старыми винтовками, топорами и базуками, двинулся в путь. Никто тогда и думать не думал, что много лет спустя организация, созданная этим мауланой, станет главным оплотом сватских талибов. Отцу тогда было только двенадцать, он был слишком мал, чтобы идти на войну. Но русская оккупация продолжалась более десяти лет, на протяжении почти всех 1980-х годов. За это время отец успел вырасти и воспылать желанием принять участие в джихаде. В зрелые годы он молился не слишком усердно, но в юности каждый день вставал на рассвете и отправлялся в соседнюю деревню, где была мечеть. Там он изучал Коран под руководством старшего талиба. В те времена слово «талиб» означало всего-навсего «студент-богослов». Вместе они изучили все тридцать глав Корана, причем не только читали, но и толковали их.
Талиб говорил о джихаде с воодушевлением, которое передалось моему отцу. Наша земная жизнь коротка и быстротечна, часто повторял он; у молодых людей, родившихся в деревне, почти нет возможности выбиться в люди. Отец был полностью согласен со своим наставником. Многим его одноклассникам пришлось отправиться на юг и устроиться работать на угольные шахты, и отцу вовсе не хотелось следовать их примеру. Работа в шахте была очень тяжелой и опасной, и по нескольку раз в год в деревню привозили гробы с телами тех, кто погиб в результате аварий. Самое лучшее, что могли придумать деревенские парни, – отправиться в Саудовскую Аравию или Дубай и работать там на строительстве. Но отца подобная участь тоже не слишком привлекала. Более всего его манил рай, где каждого правоверного будут ублажать семьдесят две прекрасные девственницы.
– О Аллах, прошу Тебя, устрой войну между мусульманами и неверными, чтобы я мог умереть за Тебя и стать мучеником, – молил он каждую ночь.
В тот период ощущать себя мусульманином было для него важнее всего на свете. Он начал подписываться Зияуддин Панчпири (Панчпири – название религиозной секты) и всячески холил едва пробивавшуюся бороду. Порой ему даже приходила мысль стать террористом-смертником. Впоследствии отец вспоминал, что стал одной из многочисленных жертв кампании по промыванию мозгов. Но с ранних лет он был вдумчивым мальчиком, который не довольствовался тем, что лежит на поверхности. Отец все подвергал сомнению и любил задавать вопросы, хотя в государственных школах процветала зубрежка, а спрашивать о чем-либо учителей не полагалось.
Примерно в то время, когда отец мечтал стать мучеником и отправиться на небеса, он познакомился с маминым братом, Фаизом Мухаммедом, начал общаться с семьей своей будущей жены и посещать худжру моего дедушки с материнской стороны. Семья дедушки принадлежала к сторонникам светской националистической партии и была против участия в войне. Знаменитый пешаварский поэт Рахман Шах Саил, в свое время воспевший подвиг Малалай, моей прославленной тезки, написал тогда поэму, посвященную событиям в Афганистане. В этой поэме он называл идущую там войну «битвой двух слонов» – США и Советского Союза, – а пуштунов сравнивал с травой, вытоптанной их громадными ногами. Когда я была маленькой, отец часто читал мне эту поэму, но я слушала, не понимая ее смысла.
Фаиз Мухаммед много рассуждал о необходимости социальных перемен, о неизбежном крахе феодально-капиталистической системы, при которой все национальные богатства сосредоточены в руках нескольких семей, а бедные год от года становятся все беднее. Слова его произвели на отца сильное впечатление. Он чувствовал, что разрывается между двумя крайностями – с одной стороны, ему хотелось с оружием в руках защищать ислам, с другой – проводить мирные социальные реформы. В конце концов он остановился где-то посредине.
Отец относился к своему отцу, моему дедушке, с благоговейным уважением и много рассказывал мне о нем. Но из его рассказов я поняла, что дедушка не всегда соответствовал тем высоким принципам, соблюдения которых неукоснительно требовал от других. Речи, которые произносил баба, оказывали на слушателей столь сильное воздействие, что он вполне мог бы стать выдающимся лидером, если бы обладал склонностью к дипломатии и уделял не так много сил соперничеству со своими многочисленными родственниками. Пуштуны, как правило, очень болезненно переживают, если их двоюродные братья добиваются большего успеха, богатства и влияния, чем они сами. У дедушки был двоюродный брат, ставший учителем в школе. Поступая на работу, он уменьшил свой возраст, что было нетрудно – в большинстве своем жители долины Сват не знают точной даты своего рождения и ведут отсчет лет по знаменательным событиям, таким как землетрясения. Но дедушка, узнав, что родич, который на самом деле был старше его годами, представился более молодым, пришел в ярость. Ярость эта была так велика, что он отправился в Мингору, целый день трясся на автобусе, а прибыв в город, отправился на прием к министру образования.
– Сахиб, – сказал он. – У меня есть двоюродный брат, который на десять лет старше меня. В документах он неверно указал год своего рождения, и теперь он на десять лет меня моложе.
– Этому делу можно помочь, маулана, – улыбнулся министр. – Давайте изменим дату вашего рождения. Чем плох, например, тот год, когда разразилось землетрясение в Кветте?
Дедушка согласился, и в его документах появился новый год рождения – 1935-й. Таким образом, он снова стал моложе своего родича.
Дети, естественно, тоже были втянуты в семейные разборки. Между отцом и его двоюродными братьями происходили постоянные стычки. Мальчишки знали, что отец отчаянно переживает по поводу своей неказистой внешности. То обстоятельство, что любимцами школьных учителей неизменно являлись красивые мальчики со светлой кожей, заставляло отца еще сильнее комплексовать по поводу собственной смуглости. Двоюродные братья неизменно подкарауливали отца по пути домой и дразнили коротышкой и горелой лепешкой. Согласно пуштунскому кодексу чести, за такие оскорбления нужно мстить, но отец был намного младше и слабее своих обидчиков.
Он всегда чувствовал, что, как бы ни старался, он никогда не заслужит одобрения своего отца. У дедушки был прекрасный почерк, и отец упражнялся часами, до ломоты в пальцах выводя красивые буквы, но баба ни разу не похвалил его.
Правда, моя бабушка умела подбодрить сына и вселить в него уверенность в себе – отец был ее любимчиком, и она не сомневалась в том, что его ждут великие свершения. Любовь ее к сыну была так сильна, что она отказывалась от мяса и молока, чтобы накормить его посытнее. Отец был прилежным учеником, но заниматься в деревне, где нет электричества, не так просто. Учить уроки приходилось при свете масляной лампы. Как-то раз отец заснул за книгой, а лампа опрокинулась. К счастью, бабушка обнаружила это прежде, чем вспыхнул пожар. Отец всегда говорил, что именно любовь и доверие матери помогли ему найти свой путь, по которому он зашагал с радостью и с гордостью. Этот путь он впоследствии указал мне.
Но один раз бабушка рассердилась на своего обожаемого сына. В их краях находилось священное место, называемое Дерай Саидан, и проповедники, живущие там, иногда ходили по деревням, собирая подаяние, главным образом муку. Как-то раз один из них постучал в дверь дедушкиного дома. Взрослых не было дома, а отец взломал засов на деревянном ларе, где хранилась мука, и щедро оделил просившего. Вернувшись домой, родители пришли в великий гнев и выпороли сына.
Пуштуны знамениты своей бережливостью, хотя по отношению к гостям их щедрость не знает пределов. Баба был скуповат и выходил из себя, стоило кому-нибудь из его детей нечаянно пролить молоко или суп. Сам он был очень аккуратным человеком и не понимал, почему остальные не могут быть такими же. Будучи учителем, он имел право получить для своих сыновей скидку при оплате школьных спортивных секций и клуба бойскаутов. Скидка была столь незначительна, что учителя в большинстве своем о ней просто забывали. Но дедушка не привык ничего упускать и заставил моего отца потребовать скидку. Разумеется, отцу вовсе не хотелось этого делать. Ожидая у дверей кабинета директора школы, он обливался потом, а когда наконец вошел, начал так сильно заикаться, что директор с трудом его понял.
– Мне казалось, я продал свою честь за пять рупий, – вспоминал отец.
Дедушка никогда не покупал сыну новых учебников. В конце года он просил своих лучших учеников отдать свои книги его сыну и посылал отца домой к этим мальчикам, чтобы он забрал учебники. Отец сгорал при этом со стыда, но иного выбора ему не оставалось. Учиться ему приходилось по книгам, на которых были написаны имена других мальчиков.
– Не могу сказать, что передача учебников от старших учеников к младшим – плохой обычай, – говорил он. – Но мне ужасно хотелось иметь свои собственные книги, новенькие, купленные на деньги моего отца.
Постоянная досада, которую вызывала у отца дедушкина бережливость, стала причиной того, что он вырос очень щедрым, причем не только на деньги, но и на душевное тепло. Он положил конец семейным разборкам и сделал все, чтобы жить в мире со своими двоюродными братьями. Когда жена директора школы тяжело заболела, отец сдал кровь, чтобы спасти ее. Директор был потрясен его поступком и попросил у отца прощения за все обиды, которые нанес ему в прошлом. Рассказывая мне о своем детстве, отец непременно подчеркивал, что, хотя баба обладал тяжелым характером, он дал своему сыну такое великое благо, как образование. Хотя баба был имамом, он отправил своего сына не в медресе, а в государственную школу, где тот получил современные знания и выучил английский. Надо сказать, многие осуждали дедушку за это, но баба был не из тех, кто обращает внимание на пересуды. Он привил сыну любовь к учению и к знаниям, а также глубокое уважение к правам человека, которое отец передал мне. В своих проповедях по пятницам дедушка говорил о том, что феодальные отношения не одобряются исламом, что пропасть, разделившая богатых и бедных, должна быть уничтожена. Речь его всегда была чрезвычайно выразительна, он умел находить точные слова и емкие образы. Дедушка свободно говорил по-персидски и по-арабски, он читал отцу творения таких поэтов, как Саади, Аллама Икбал и Руми, и делал это с таким воодушевлением, словно ему внимала толпа слушателей.
Отец мой мечтал избавиться от заикания и обладать столь же звучным, красивым голосом, каким был наделен дедушка. Он знал, дедушка мечтает, чтобы сын его стал доктором. Но хотя отец был способным учеником и одаренным поэтом, ему плохо давались естественные науки и математика. Конечно, дедушка был этим разочарован, и поэтому отец решил заслужить его одобрение, приняв участие в ежегодном состязании ораторов, которое устраивалось в каждом округе. Когда он сообщил о своем намерении, все вокруг решили, что он сошел с ума. И учителя, и друзья пытались отговорить его, но отец твердо стоял на своем. Баба не сразу согласился написать речь для сына, но в конце концов все же поддался на уговоры. Отец тренировался без устали. Дома у него не было возможности уединиться, поэтому он уходил в холмы и там, под открытым небом, выступал перед деревьями и птицами.
В округе, где они жили, развлечений было не много, поэтому состязание ораторов привлекло огромное количество людей. Выступили несколько юношей, известных своим красноречием. Наконец настал черед моего отца.
– Когда я шел к кафедре, руки у меня тряслись и колени дрожали, – вспоминал он. – Ростом я был так мал, что голова моя едва возвышалась над кафедрой. От страха перед глазами стоял туман и лица слушателей расплывались. Ладони взмокли от пота, а язык стал сухим, как наждачная бумага.