Я – Малала Юсуфзай Малала
– Удивительные вы люди! – сказал он моему отцу и Ирфану. – Эта девочка говорит по-английски лучше вас обоих, а вы зачем-то скрываете это и работаете для нее переводчиками.
Все мы расхохотались.
Идея фильма состояла в том, чтобы запечатлеть, как мой отец проведет день закрытия школы. Но когда встреча близилась к концу, Ирфан обратился ко мне.
– Что ты будешь делать, если не сможешь вернуться в свою долину и ходить в школу? – спросил он.
Я ответила, что этого никогда не случится. Но он убеждал меня в том, что подобный поворот событий весьма вероятен. Тогда я расплакалась. Наверное, именно в тот момент Адам решил, что главной героиней фильма должна стать я.
Поехать в долину Сват Адам не мог, потому что для иностранца это было слишком опасно. Когда Ирфан и его оператор прибыли в Мингору, мой дядя, живущий в нашем доме, принялся убеждать нас отказаться от этой затеи, говоря, что это слишком опасно. Отец понимал, что мы подвергаем себя риску, и просил журналистов спрятать камеры. Но, так или иначе, отступать было уже поздно. Журналисты проделали длинный путь, а пуштуны никогда не нарушают обычай гостеприимства. К тому же отец верил в то, что наш долг – открыть миру правду о том, что творится в нашей долине. Друзья убедили его, что фильм о девочке, лишенной возможности учиться, будет иметь несравненно больший резонанс, чем рассказ о переживаниях взрослого человека.
К тому времени я успела дать множество телевизионных интервью. Мне так нравилось выступать перед камерами, что мои друзья дразнили меня «телезвездой». Но жить под прицелом камеры мне прежде не приходилось.
– Держись как можно естественнее, – твердил Ирфан.
Но следовать этому совету оказалось совсем не просто. Я показала свою школьную форму, которую больше не могла носить. Рассказала о том, что по дороге в школу ужасно боюсь встречи с талибами. В Афганистане они плескали кислотой в лицо девочкам-школьницам, и мне страшно было подумать, что подобное может случиться со мной.
В то последнее школьное утро перед началом занятий мы устроили собрание, но голоса заглушал шум вертолетов. Все выступавшие возмущались беспределом талибов. В последний раз прозвенел школьный звонок, и госпожа Мариам объявила, что начинаются зимние каникулы. Но в отличие от прошлых лет не было объявлено, когда занятия возобновятся. Несмотря на это, некоторые учителя дали нам домашнее задание. В школьном дворе я обнялась и простилась со своими одноклассницами. Взглянула на доску почета и с грустью подумала о том, появится ли на ней вновь мое имя. В марте мы должны были сдавать экзамены, но состоятся ли они? Стать первой ученицей в классе невозможно, если тебя лишили права учиться. Только когда мы что-то теряем, мы понимаем, как это было для нас важно.
Прежде чем закрыть за собой школьную дверь, я оглянулась, словно прощаясь со школой навсегда. Мне и моим одноклассницам не хотелось, чтобы последний школьный день закончился, поэтому мы не спешили расходиться. Вместо того чтобы идти домой, мы отправились во двор начальной школы, где было больше места для игр и беготни, и принялись играть в манго-манго. Участники этой игры встают в круг и поют, а когда пение смолкает, все должны замереть. Тот, кто пошевелится или засмеется, выбывает.
Обычно мы уходили из школы около часу дня, но в тот день задержались до трех. Прежде чем уйти, мы с Монибой поспорили из-за какой-то ерунды. Сейчас я даже не могу вспомнить, из-за чего именно. Все остальные девочки смотрели на нас с удивлением:
– Охота вам ссориться в такой день!
Они были правы. Ссориться напоследок было ужасно глупо.
– Никто не сможет запретить мне учиться, – сказала я журналистам, вернувшись домой. – Даже если мою школу закроют, я все равно получу образование. Но мы надеемся, что люди во всем мире помогут нам спасти наши школы, спасти долину Сват, спасти Пакистан.
После этого я пошла в свою комнату и залилась слезами. Мысль о том, что я больше никогда не пойду в школу, была для меня невыносима. Мне было всего одиннадцать лет, но мне казалось, что я потеряла все. Прежде я надеялась, что талибы не выполнят своих угроз, и убеждала в этом своих одноклассниц.
– Они такие же, как наши политики, – редко переходят от слов к делу, – говорила я.
Теперь, когда наша школа была закрыта, я не представляла, что делать дальше. Оставалось только плакать. Мама не могла меня утешить и плакала вместе со мной, а отец повторял:
– Ты обязательно будешь ходить в школу.
Для отца закрытие школы означало потерю не только дела, которому он отдал всю жизнь, но и источника дохода. Конечно, школа для мальчиков должна была открыться после зимних каникул. Но отец понимал, что теперь, когда он лишился школы для девочек, ему будет трудно свести концы с концами. Количество учеников сократилось вдвое, и отец не представлял, как найти деньги на зарплату учителям, оплату аренды и счетов.
Той ночью я часто просыпалась от грохота артиллерии. Проснувшись утром, я сразу же вспомнила, что сегодня мне некуда идти. Но настроение мое уже не было таким унылым. Из самой безнадежной ситуации всегда найдется выход, решила я. Может, я уеду в Пешавар или за границу. Может, учителя будут приходить к нам домой и тайно заниматься со мной и с моими подругами – я знала, что в Афганистане при режиме Талибана существовало множество подпольных школ. В первые дни после закрытия школы я выступила на многих телевизионных каналах и радиостанциях.
– Они могут запретить девочкам ходить в школу, но не могут запретить получать знания, – заявляла я.
В словах моих звучала надежда, но в сердце жила тревога. Мы с отцом поехали в Пешавар, чтобы рассказать людям о нашей беде. Талибы – странные люди, говорила я. Они утверждают, что для женщин необходимы учителя и врачи женского пола, и закрывают школы, тем самым закрывая девочкам путь к этим профессиям.
Как-то раз Муслим Хан, спикер Талибана, сказал, что пакистанские девочки не должны ходить в школу и усваивать западный образ жизни. Странно было слышать подобное заявление из уст человека, который много лет прожил в Америке. Он заявлял, что создаст собственную систему образования.
– Интересно, что Муслим Хан будет использовать вместо стетоскопа и термометра? – иронизировал мой отец. – Может, он придумает для лечения мусульман особые восточные инструменты?
Талибы выступали против образования, потому что были убеждены – если человек говорит по-английски, изучает естественные науки или просто умеет читать, он обязательно проникнется западной отравой.
– Образование – это всего лишь образование, – возражала на это я. – Оно не может быть восточным или западным. Стать образованным человеком вовсе не означает отказаться от ислама.
Мама советовала мне закрывать лицо, разговаривая с журналистами. Я была уже подростком, следовательно, не должна была появляться на людях. Мама очень за меня беспокоилась, но ничего мне не запрещала. То было время тревог и страхов. Все наши друзья считали, что талибы могут убить моего отца, но на меня не поднимут руку.
– Малала еще совсем ребенок, – говорили они. – Даже талибы еще не дошли до того, чтобы воевать с детьми.
Правда, моя бабушка не разделяла этой уверенности. Всякий раз, когда она видела меня по телевизору, она молилась:
– Всемилостивый Аллах, пусть Малала будет такой же достойной женщиной, как Беназир Бхутто, но проживет не такую короткую жизнь.
После того как нашу школу закрыли, я продолжала вести свой блог. В течение нескольких дней было закрыто еще пять школ. Все они были взорваны.
«Не могу в это поверить, – писала я. – Зачем понадобилось взрывать школы после того, как они были закрыты? Теперь школ для девочек в нашей долине не осталось. Армия ничего не сделала для того, чтобы этому помешать. Солдаты бездействуют, сидя в своих бункерах. Они занимаются тем, что убивают козлят и набивают свои желудки мясом».
В блоге я рассказала также о публичных телесных наказаниях людей, неугодных талибам. О том, что провинившиеся будут высечены плетьми, было заранее объявлено по Радио Мулла, и посмотреть на порку собралась целая толпа. Что касается полиции, ее нигде не было видно.
Как-то раз нам домой позвонила из Америки студентка Стенфордского университета. Ее звали Шиза Шахид, и она была родом из Исламабада. Она увидела на сайте «Нью-Йорк таймс» фильм «Последний учебный день в долине Сват» и решила связаться с нашей семьей и выразить свою поддержку. После этого звонка мы убедились, какой великой силой обладают средства массовой информации. Звонок Шизы Шахид очень нас вдохновил. Отец буквально сиял от гордости.
– Посмотри только на мою дочь! – говорил он Адаму Эллику. – Она такая маленькая, а ее уже знает весь мир!
Я была чуть жива от смущения, слушая эти похвалы. Ослепленные гордостью отцы часто не замечают, что ставят своих детей в неловкое положение.
Адам отвез нас с отцом и братьями в Исламабад. Я впервые оказалась в столице Пакистана. Исламабад – красивый город с широкими улицами и изящными белыми домами, но, конечно, он лишен великолепных видов природы, которыми поражает долина Сват. Я своими глазами увидела Красную мечеть, подвергшуюся осаде, широкий проспект Конституции, ведущий к зданию парламента, украшенному белыми колоннами, и президентский дворец, где жил теперь Асиф Зардари. Генерал Мушарраф был выслан из нашей страны и поселился в Лондоне.
Мы прошлись по магазинам, я накупила учебников, а Адам купил мне несколько DVD с американскими телевизионными сериалами, такими как «Дурнушка Бетти», фильм о полной девушке с добрым сердцем. Я буквально влюбилась в эту героиню и стала мечтать о том, что когда-нибудь приеду в Нью-Йорк и, как Бетти, буду работать в журнале мод. Мы посетили музей Лок Вирса, радуясь возможности снова встретиться с нашим национальным наследием. Все музеи в долине Сват к тому времени были закрыты. На ступеньках музея какой-то старик продавал попкорн. Узнав в нем пуштуна, отец спросил, откуда он родом – из Исламабада или из других мест.
– Неужели ты думаешь, что Исламабад когда-либо принадлежал пуштунам? – вздохнул старик и сообщил, что он родом из Мохманда, города, расположенного на территории племен. Военный конфликт, вспыхнувший в тех местах, заставил его бежать. Отец слушал его рассказ со слезами на глазах.
Многие здания в Исламабаде окружали высокие бетонные ограды, на улицах было устроено множество контрольно-пропускных пунктов – мера предосторожности, направленная против террористов-смертников. На обратном пути автобус, в котором мы ехали, сильно тряхнуло на неровной дороге. Мой брат Хушаль моментально проснулся и испуганно спросил:
– Это взрыв?
В те дни наша повседневная жизнь была насквозь пропитана страхом. От любого резкого звука или толчка мы вздрагивали, как от выстрела или взрыва.
Хотя поездка в Исламабад была короткой, она позволила нам на время забыть о проблемах, которые ждали нас дома. Но стоило нам вернуться в Мингору, угрозы и трудности обступили нас плотным кольцом. И все же долина Сват оставалась нашим домом, и мы не собирались этот дом покидать.
Войдя в свою комнату, я первым делом открыла шкаф и бросила грустный взгляд на школьную сумку и форму. Сердце мое сжалось. Счастливые дни отдыха остались позади, жестокая реальность вновь вступала в свои права.
14. Призрачное перемирие
Школа для мальчиков открылась после зимних каникул, но мой брат Хушаль сообщил, что хочет остаться дома, как я. Я ужасно рассердилась.
– Ты даже не представляешь, как тебе повезло!
Лишившись школы, я не представляла, чем заполнить свои дни. У нас даже телевизора не было – во время нашей поездки в Исламабад его украли, причем воры воспользовались той самой лестницей, которую мама держала у задней стены на случай вторжения талибов.
Кто-то подарил мне «Алхимика» Пауло Коэльо, историю юноши-пастуха, который совершает длительное путешествие в поисках сокровища, не догадываясь о том, что сокровище ждет его дома. Книга так мне понравилась, что я перечитала ее множество раз. «Если ты чего-нибудь хочешь, вся Вселенная будет способствовать тому, чтобы желание твое сбылось», – говорилось в ней. Не думаю, что Пауло Коэльо когда-нибудь сталкивался с талибами или нашими беспомощными политиками.
Я не знала, что Хай Какар ведет секретные переговоры с Фазлуллой и его полевыми командирами. Он познакомился с ними, когда брал у них интервью, и теперь пытался убедить их снять запрет с образования для девочек.
– Послушайте, маулана, – говорил он Фазлулле. – Вы убивали людей, вы резали их, как скот, рубили им головы. Вы закрывали школы и взрывали их. До сих пор весь Пакистан молча смотрел на ваши черные деяния. Но когда вы запретили девочкам учиться, это переполнило чашу терпения. Даже пакистанские средства массовой информации, которые до сих пор относились к вам очень лояльно, выступили против этого.
Под давлением общественного мнения Фазлулла пошел на уступку: он разрешил учиться девочкам, которым еще не исполнилось десяти лет. Теперь многие девочки притворялись, что они младше, чем на самом деле. Мы снова начали ходить в школу. Правда, форму мы по-прежнему не носили, а книги прятали под шалями. Конечно, мы шли на риск, но упустить возможность заниматься мы не могли. К нашей великой радости, госпожа Мариам, несмотря на угрозы, нашла в себе мужество вернуться на работу. Она знала моего отца много лет, познакомилась с ним, когда ей было десять, и между ними царило полное доверие. Когда на собраниях отец говорил слишком долго, а это случалось нередко, она всегда делала ему знак, что пора заканчивать.
– Подпольная школа – это наш молчаливый протест, – говорила госпожа Мариам.
В своем блоге я ничего не писала о том, что мы возобновили занятия. Если бы талибы узнали об этом, они положили бы учению конец, а нас убили бы, как танцовщицу Шабану. Некоторые люди боятся привидений, другие – пауков или змей. Но, как это ни печально, наиболее реальную опасность для человека представляют другие люди.
По пути в школу я иногда встречала талибов – бородатых, с длинными грязными волосами. Как правило, они закрывали лица черными платками. Их угрюмый вид наводил ужас. Улицы Мингоры опустели, треть жителей покинула долину. Отец говорил, нельзя упрекать людей за то, что они спасаются бегством, ведь правительство не оказывало нам никакой реальной помощи. Численность правительственных войск – 12 000 человек – как минимум в четыре раза превышала численность отрядов Талибана. К тому же в распоряжении армии были танки, вертолеты и новейшие виды оружия. Тем не менее 70 % территории долины Сват находилось под контролем талибов.
Через неделю после того, как в школе возобновились занятия, 16 февраля 2009 года, ночью нас разбудил грохот выстрелов. У пуштунов есть обычай на свадьбах и в честь рождения детей устраивать пальбу из винтовок, но в последнее время про этот обычай забыли. Поначалу мы испугались, а потом до нас дошла новость. Оказывается, пальбу открыли в честь важного события: между движением Талибан и правительством провинции Хайбер-Пахтунхва было заключено мирное соглашение. Правительство принимало на себя обязательство внедрить на территории долины Сват законы шариата, а боевики Талибана должны были прекратить военные действия. Талибы согласились на десятидневное перемирие и в качестве жеста доброй воли отпустили китайского инженера, специалиста по телефонным коммуникациям, которого похитили полгода назад.
Разумеется, мы были счастливы – мы с отцом всегда выступали за мирное соглашение, – но опасались, что условия договора не будут соблюдаться. Люди в расчете на то, что Талибан прекратит свои бесчинства и позволит им вести нормальную жизнь, возвращались домой. Все надеялись, что шариат, учрежденный в долине Сват, будет отличаться от афганского варианта, что мы обойдемся без полиции нравов и вновь откроем школы для девочек. Долина Сват останется прежней, убеждали себя люди, лишь система правосудия у нас будет другой. Я хотела в это верить, но не могла избавиться от тревожных подозрений.
– Ведь ясно же, что всякая система зависит от людей, которые контролируют ее работу, – рассуждала я. – А кто эти люди? Талибы.
Трудно было поверить, что все наши бедствия остались в прошлом. Талибы лишили жизни более одной тысячи простых людей и полицейских. Они взрывали мосты, закрывали школы и предприятия. Благодаря им женщины превратились в затворниц. Правосудие в нашей долине практически отсутствовало, решения, принимаемые публичным судом, были поистине варварскими. Все мы жили в состоянии постоянного страха. А теперь нам обещали, что весь этот кошмар прекратится.
За завтраком я сказала братьям, что сейчас наступил мир и, значит, они должны прекратить играть в войну. Как всегда, они меня не послушались и принялись за любимую игру. Хушаль схватил игрушечный вертолет, Атал – пластмассовый пистолет. Один во всю глотку орал «Огонь!», другой – «Занять позиции!». Я, не обращая на них внимания, пошла к себе и достала из шкафа школьную форму. «Неужели я смогу снова носить ее открыто? – думала я. – Неужели я снова возьмусь за учебники, а в марте буду сдавать экзамены?»
Радостное возбуждение длилось недолго. Два дня спустя на крыше отеля «Тадж Махал» я давала интервью известному журналисту по имени Хамид Мир, когда пришла печальная новость об убийстве другого тележурналиста. Его звали Муса Хан Хел, и он часто брал интервью у моего отца. В тот день он вел репортаж о марше мира, возглавляемом Суфи Мухаммедом. На самом деле это был вовсе не марш, а проезд длинной вереницы машин. Труп Мусы Хана был найден поблизости от улицы, где завершилась эта акция. Тело было изрешечено пулями, горло перерезано. Мусе Хану было двадцать восемь лет.
Мама была так расстроена, узнав о его гибели, что проплакала всю ночь. Надежды на то, что мирный договор положит конец насилию и жестокости, не оправдались. Мама боялась, что наши упования на спокойную жизнь окажутся иллюзией.
Несколько дней спустя, 22 февраля, уполномоченный по делам долины Сват Джавид Сейд объявил в пресс-клубе Мингоры о «полном прекращении огня». Он призывал всех жителей, покинувших долину Сват, вернуться домой. Спикер Талибана Муслим Хан подтвердил, что боевики согласны на прекращение военных действий. Президент Зардари подписал мирное соглашение, придав ему законную силу. Правительство обязалось выплатить денежную компенсацию семьям жертв Талибана.
Весь Сват ликовал, но я была особенно счастлива – теперь можно было не сомневаться, что школы для девочек откроются вновь. Талибы заявили, что девочки смогут ходить в школу, но только с закрытыми лицами и в длинных покрывалах. Против этого никто не стал спорить – в конце концов, главным для нас было продолжить обучение.
Надо сказать, у мирного соглашения нашлись противники. Американцы, узнав о нем, пришли в ярость.
– Я полагаю, что правительство Пакистана капитулировало перед представителями движения Талибан и экстремистами, – заявила Хиллари Клинтон, государственный секретарь США.
Американцы утверждали, что мирный договор является свидетельством бессилия правительства. Пакистанская газета «Dawn» опубликовала редакторскую статью, где мирный договор назывался «зловещим свидетельством того, что от государства можно добиться любых уступок, творя произвол и насилие».
Но противники договора никогда не жили в долине Сват. Они не понимали, что нам необходим мир любой ценой. И если мир принес седобородый муфтий по имени Суфи Мухаммед, люди не могли не радоваться этому. Он устроил в Дире «мирный лагерь», а сам восседал в знаменитой мечети Таблиг Марказ как повелитель этих краев. Суфи Мухаммед являлся гарантом того, что талибы сложат оружие и в долину вернется покой. Многие люди приходили, чтобы выразить свое почтение и поцеловать его руку. Все слишком устали от войны и акций террористов-смертников.
В марте я прекратила вести свой блог, так как Хай Какар решил, что в этом больше нет необходимости. Но к нашему великому разочарованию, ситуация в долине Сват почти не изменилась. Произвол талибов только усилился. Они считали, что получили от государства санкцию на терроризм. Все наши надежды развеялись. Мирный договор оказался миражом. Талибы, вооруженные до зубов, патрулировали улицы и дороги, словно правительственные войска.
Талибские патрули расхаживали и по Китайскому базару. Как-то раз мама пошла за покупками вместе с одной из моих двоюродных сестер, которая собиралась замуж и хотела купить себе обновки к свадьбе. Какой-то боевик преградил им путь и сказал:
– Женщины должны носить паранджи, а не только шали! Сестры, если я еще раз увижу вас на улице без паранджей, я вас высеку.
Но мою маму не так просто испугать.
– Хорошо, мы обязательно будем носить паранджи, – спокойно сказала она, и талиб отпустил их.
Мама всегда ходила с покрытой головой, но носить паранджу – не в обычаях пуштунов.
До нас дошли слухи о том, что талибы избили владельца магазина, который продал помаду женщине, пришедшей без сопровождения мужчины.
– Над входом на базар висит плакат, где говорится, что женщины могут приходить сюда только в сопровождении родственников-мужчин, – заявили талибы. – Ты нарушил закон, и ты за это поплатишься.
Они били этого несчастного на глазах у множества людей, и никто за него не вступился.
Как-то раз отец показал мне видео, записанное на мобильный телефон. Это была шокирующая сцена. Девочка-подросток в парандже и красных брюках лежала на земле лицом вниз, а какой-то бородатый мужчина в черном тюрбане сек ее плетью.
– Прошу, пощадите! – умоляла она на пушту сквозь слезы и стоны. – Во имя Аллаха, прекратите! Я сейчас умру!
Но талиб продолжал ее сечь, обращаясь к своим товарищам:
– Держите ее крепче, держите ей руки!
В какой-то момент паранджа с девочки слетела, и талибы прервали экзекуцию, чтобы вернуть ее на место. После этого порка продолжилась. Они нанесли девочке тридцать четыре удара. Вокруг стояла толпа. Никто ничего не сказал. Одна из женщин, родственница несчастной, даже помогала держать девочке руки.
За несколько дней этот ролик посмотрела чуть ли не вся страна. Одна женщина, режиссер из Исламабада, несколько раз показала его по пакистанскому телевидению, а вскоре кошмарную сцену увидел весь мир. Люди были потрясены. Бурная реакция, которую вызвало видео, доказала – до сих пор за пределами нашей долины мало кто представлял, какого размаха достиг беспредел талибов. Премьер-министр Пакистана Юсуф Реза Гилани потребовал, чтобы по факту незаконной экзекуции было проведено расследование. Он заявил, что истязание, которому подвергли девочку, противоречит исламу.
– Ислам учит нас кротко обращаться с женщинами, – сказал он.
Некоторые люди называли видеозапись фальшивкой. Другие утверждали, что девочку избили в январе, до того, как было принято мирное соглашение. Видео выпустили в свет именно сейчас, чтобы опорочить талибов, говорили они. Но Муслим Хан подтвердил, что запись подлинная.
– Эта женщина вышла из дома с мужчиной, который не являлся ее родственником, – заявил он. – Мы должны были ее наказать. Она перешла границу, которую нельзя переходить.
Примерно в это же время, в начале апреля, еще один известный журналист по имени Захид Хуссейн приехал в Сват. Он посетил уполномоченного по делам долины в его официальной резиденции и стал свидетелем торжественного приема, где присутствовали многие лидеры движения Талибан, включая Муслима Хана и даже Факира Мухаммеда, командира боевиков в Баджауре, где между талибами и армией постоянно происходили кровопролитные столкновения. За голову Факира правительством была назначена награда в 200 000 долларов, тем не менее он восседал за столом в доме официального лица как почетный гость. По слухам, некоторые армейские командиры посещали моления, проводимые мауланой Фазлуллой.
– Нельзя держать два меча в одних ножнах, – говорил один из друзей моего отца. – На одной земле не бывает двух правителей. Кто заправляет делами в Свате – правительство или Фазлулла?
Но мы все же верили, что мир и покой в конце концов придут в нашу долину. Все с нетерпением ждали 20 апреля – на этот день был назначен публичный митинг, на котором Суфи Мухаммед намеревался обратиться к жителям Свата.
В то утро мы все были дома. Отец с братьями стояли во дворе, когда по улице прошла группа подростков-талибов, из их мобильников неслись боевые песни.
– Посмотри только на этих отморозков, аба, – сказал Хушаль. – Будь у меня автомат Калашникова, я бы их всех перестрелял.
Был чудесный весенний день. Все были взволнованы, все надеялись – Суфи Мухаммед объявит, что талибам не за что больше сражаться, и прикажет им сложить оружие. Отец решил не ходить на митинг. Он наблюдал за происходящим с крыши школы, принадлежавшей его другу Ахмеду Шаху. Отец и его друзья часто собирались там по вечерам. С крыши хорошо было видно площадь, где происходил митинг, поэтому некоторые телеканалы установили там свои камеры.
На площади собралась огромная толпа, около 40 000 человек. Все были в тюрбанах, все пели талибские песни и песни, воспевающие джихад.
– Сразу было видно, что собрались сторонники Талибана, – рассказывал отец.
Прогрессивные люди, такие как отец и его друзья, не любили подобных песен. Они считали их отравой для человеческих душ, особенно в жестокие времена, подобные нынешним.
Суфи Мухаммед восседал на специально устроенном помосте. Огромное количество людей, желающих выразить ему свое почтение, выстроилось в очередь. Митинг начался с чтения суры Победы из Священного Корана. Затем последовали речи лидеров, представляющих пять округов нашей долины – Кохистан, Малаканд, Шангла, Верхний Дир и Нижний Дир. Все они были полны энтузиазма, каждый надеялся стать амиром (правителем) своего района и заявлял о том, что готов взять на себя ответственность за внедрение норм шариата. Позднее все эти лидеры были убиты или оказались в тюремном заключении, но тогда они мечтали о власти. Поэтому каждый напускал на себя такую значимость, словно был Пророком, да пребудет с ним мир, только что завоевавшим Мекку. Впрочем, его речь после победы была проникнута смирением и всепрощением, а не воинствующей жестокостью.
Наконец настала очередь Суфи Мухаммеда. Этот дряхлый человек не был хорошим оратором, тем не менее речь его длилась сорок пять минут. Многие его заявления казались такими неожиданными, словно его устами говорил какой-то другой человек. Пакистанскую систему судопроизводства он объявил не отвечающей законам ислама.
– Неверные стремятся внедрить у нас демократию по западному образцу, – сказал он. – Но демократия и выборы абсолютно не совместимы с исламом.
Об образовании Суфи Мухаммед не сказал ни слова. Он не призвал талибов сложить оружие и положить конец насилию. Вместо этого он принялся угрожать всей нации.
– Подождите, скоро мы придем в Исламабад, – провозгласил он.
Мы были ошеломлены. Вместо того чтобы затушить пламя войны, Суфи Мухаммед подлил в него масла. Люди чувствовали себя обманутыми.
– Что наговорил этот дьявол? – спрашивали они. – Мир ему явно не нужен. Он намерен и дальше проливать кровь.
Моя мама выразилась точнее всех.
– У этого человека был шанс стать героем и войти в историю, но он упустил этот шанс, – сказала она.
Если до митинга все мы были охвачены радостным возбуждением, то после него погрузились в уныние.
Вечером отец выступил на телеканале «Geo» и сказал Камрану Хану, что надежды жителей долины Сват жестоко обмануты. Суфи Мухаммед не сделал того, что должен был сделать. Люди ждали от него призыва к миру и согласию, а он призывал к войне и насилию.
У людей имелись разные версии произошедшего. Некоторые полагали, что старик Суфи Мухаммед выжил из ума. Другие считали, что его заставили произнести такую речь.
– Наверняка ему сказали: если ты не выступишь так, как нужно нам, террористы-смертники не оставят мокрого места ни от тебя самого, ни от тех, кто собрался на митинг, – говорили они.
Вид у Суфи Мухаммеда был очень растерянный и подавленный, утверждали эти люди. Всякому ясно, считали они, старый муфтий оказался марионеткой в руках неких тайных сил. «Какая разница, – думала я, слушая все эти домыслы. – Произвол талибов будет продолжаться, и это единственное, что имеет значение».
Отец выступал на множестве собраний и симпозиумов, посвященных нашим проблемам. На одном из таких симпозиумов министр информации нашей провинции заявил, что в усилении движения Талибан виновато правительство, которое готовило боевиков и отправляло их в Афганистан, где они сражались сначала с русскими, а потом с американцами.
– Если бы мы не вложили оружие в руки учащихся медресе, призвав их сражаться с иностранцами, долина Сват не тонула бы сейчас в крови, – сказал он.
Вскоре стало ясно, что американцы оценивали сложившуюся у нас ситуацию совершенно верно. Талибы были уверены, что правительство Пакистана капитулировало, признав их силу, и теперь они могут беспрепятственно творить все, что им заблагорассудится. Они устремились в Бунер, район, расположенный к юго-востоку от долины Сват, всего в ста километрах от Исламабада. Жители Бунера никогда не поддерживали Талибан, но местные власти приказали им не сопротивляться. При виде вооруженных боевиков полицейские покинули свои посты, заявив, что талибы «многократно превосходят их силой» и сражаться с ними бессмысленно. Во всех округах талибы учреждали суды шариата. По радио транслировались проповеди из мечетей, в которых молодежь призывали вступить в ряды истинных защитников ислама.
Захватив Бунер, они принялись творить там такой же беспредел, как и в долине Сват, – сжигали телевизоры, компьютеры, картины, громили магазины CD и DVD. Они даже взяли под контроль гробницы местных святых, которые испокон веков являлись местом паломничества. Люди приходили туда, чтобы испросить у Аллаха духовного руководства, исцеления недугов, счастья в браке для своих детей. Но талибы закрыли доступ к святыне.
По мере того как талибы продвигались в сторону столицы, люди, живущие в нижних районах Пакистана, тревожились все сильнее. Все смотрели видеозапись истязания девочки и спрашивали себя: «Неужели мы хотим, чтобы так было во всем Пакистане?» Боевики убили Беназир Бхутто, взорвали лучший в стране отель, закрыли сотни школ. Тысячи людей погибли в результате терактов, устроенных террористами-смертниками. Неужели этого мало для того, чтобы армия и правительство оказали им решительное сопротивление?
В Вашингтоне правительство президента Обамы объявило, что посылает в Афганистан войска численностью 21 000 человек для свержения режима, установленного движением Талибан. Но создавалось впечатление, что положение дел в Пакистане тревожит американцев даже больше, чем афганский вопрос. Разумеется, дело было не в том, что девочки вроде меня не могли нормально учиться. 200 ядерных боеголовок, которые могли оказаться в руках талибов, – вот что волновало американцев. Они начали угрожать, что прекратят помощь Пакистану, на которую ежегодно затрачивались миллиарды долларов, и пошлют в нашу страну войска.
В начале мая армия начала операцию по изгнанию талибов из долины Сват, получившую название «Истинный путь». До нас доносились слухи о том, что сотни солдат были с помощью вертолетов заброшены в горы на севере долины. В Мингору тоже вошли дополнительные войска. На этот раз они были полны решимости очистить город от боевиков. Было объявлено, что мирным жителям в целях безопасности следует покинуть долину.
Отец заявил, что мы останемся. Но грохот орудий не давал нам спать по ночам. Мы жили в постоянном напряжении. Как-то ночью нас разбудил пронзительный визг. У нас не так давно появились домашние животные – три цыпленка и белый кролик, которого Хушалю подарили друзья. Все они свободно разгуливали по дому. Аталу, моему младшему брату, было всего пять лет, и он очень привязался к кролику, который обычно спал под кроватью родителей. Но зверек повсюду гадил, поэтому ночью мы выпускали его во двор. Как-то в полночь во двор забежала кошка и схватила кролика. Мы услышали его предсмертное верещание, но не успели его спасти. Атал был безутешен.
– Я поквитаюсь с этой проклятой кошкой, – твердил он. – Ей не жить на этой земле.
Это звучало как страшная клятва.
15. Разлука с долиной
Разлука с долиной стала самым тяжким испытанием из всех, что мне довелось вынести. Помню, бабушка часто повторяла тапа, которая гласила: «Ни один пуштун не покинет свою землю по доброй воле. Оставить родные края его могут вынудить только любовь или нужда». Но нас вынудила к переезду третья причина, о которой не имел понятия автор тапа, – беспредел талибов.
Когда настал день расставания, мне казалось, что сердце мое от тоски разорвется на части. Стоя на крыше нашего дома, я смотрела на заснеженную вершину горы Элум, куда Александр Македонский поднялся, чтобы коснуться рукой Юпитера. Смотрела на деревья, уже покрывшиеся густой листвой. При мысли о том, что в этом году плоды нашего абрикосового дерева съест кто-то другой, я едва не расплакалась. Вокруг стояла такая тишина, что, кажется, упади иголка, было бы слышно. Ветер не доносил шума реки, и даже птицы замолкли.
Неужели я больше никогда не вернусь в родной дом, спрашивала я себя, и глаза мне застилали слезы. Когда снимался документальный фильм с моим участием, журналист спросил меня, сильно ли я буду переживать, если мне придется навсегда покинуть долину Сват. Тогда вопрос показался мне глупым. Но теперь то, что прежде представлялось невероятным, стало реальностью. Я думала, что моя школа не закроется, несмотря ни на что, но она все же закрылась. Я думала, что мы никогда не покинем родную долину, но нам пришлось это сделать. Конечно, я надеялась, что Сват будет освобожден от талибов и мы сможем вернуться. Но вдруг это никогда не произойдет? Не в силах больше сдерживаться, я заплакала. Это словно послужило всем остальным сигналом. Жена моего двоюродного брата, Хони, тоже залилась слезами, и вскоре все мы рыдали в голос. Только мама оставалась спокойной и невозмутимой.
Я сложила в школьную сумку все свои книги и тетради, упаковала одежду. Мысли мои были заняты другим, поэтому я набила сумку вещами, которые плохо сочетались друг с другом. Ни фотографии, ни школьные награды я брать не стала. Нас должны были отвезти на чужой машине, и следовало ограничиться минимумом багажа. Ничего ценного у нашей семьи не было, ни золотых украшений, ни компьютеров. Телевизор, холодильник и стиральная машина – вот и все, что у нас имелось. Что такое роскошь, мы не представляли. Дома у нас не было даже стульев, потому что мы, пуштуны, предпочитаем сидеть на полу. По стенам дома расползались щели, а все тарелки и чашки были с трещинками и щербинками.
Отец долго противился отъезду. Один из его друзей был убит случайной пулей. Несмотря на то что выходить на улицу было опасно, родители отправились в дом убитого, чтобы выразить сочувствие его родным и вознести заупокойные молитвы. Увидев горе семьи, потерявшей отца и мужа, мама исполнилась решимости уехать.
Она сказала отцу:
– Ты можешь оставаться, но я поеду в Шанглу и заберу с собой детей.
Мама знала, отец не отпустит ее одну с детьми. Она очень устала от автоматных очередей, тревог и страхов. Узнав, что доктор Афзал собирается уезжать, она попросила его поговорить с отцом и убедить его покинуть Мингору. Доктор и его семья предложили отвезти нас на своей машине. Места для всех там не хватило бы, но наши соседи, Сафина и ее родные, тоже уезжали. Кто-то из нас мог поехать с ними, кто-то – с доктором Афзалом.
5 мая 2009 года мы стали лицами, перемещенными внутри страны, – ЛПВС. Звучит как название болезни.
Семья наша была довольно многочисленной – помимо родителей, меня и двух моих братьев, в нашем доме жила бабушка, двоюродный брат, его жена Хони и их маленький ребенок. Братья хотели взять с собой своих любимцев – цыплят; мой цыпленок умер, потому что я зимой вымыла его в холодной воде. Когда он болел, я устроила ему теплое гнездо в коробке из-под обуви и просила за него молиться наших соседей, но все усилия оказались тщетными. Мама категорически запретила братьям брать цыплят. В дороге с ними слишком много хлопот, заявила она. Пожалуй, они еще загадят чужую машину. Атал предложил купить им подгузники. Но мама была неумолима, и мы оставили цыплят дома, снабдив их запасом воды и зерна. Мне мама велела оставить дома школьную сумку с учебниками. Я была безутешна. Прежде чем расстаться с книгами, я прочла над ними несколько стихов из Корана, которые должны были защитить их в мое отсутствие.
Наконец все было готово к отъезду. Мама, папа, бабушка, братья и Хони с ребенком втиснулись в машину доктора Афзала вместе с его женой и детьми. Старшие дети сидели на коленях у взрослых, младшие – на коленях у старших. Мне повезло, я ехала в машине родителей Сафины, где было несколько просторнее. Но я была так расстроена из-за школьной сумки, что не радовалась своему везению. Разлука с родным домом усугублялась разлукой с любимыми книгами.
Мы прочли несколько сур из Корана и особую молитву, призванную защитить наши дома и школу. Отец Сафины нажал на газ, и мы двинулись по улице, покидая привычный мир и устремляясь в неизвестное. Никто не знал, доведется ли нам когда-нибудь вернуться в Мингору и какой она предстанет перед нами, если мы все же вернемся. В Баджауре правительственные войска, проводя операцию против боевиков, буквально стирали с лица земли целые деревни. Мы видели в газетах жуткие фотографии и боялись, что подобная участь постигнет Мингору.
На улицах яблоку было негде упасть. Никогда прежде я не видела такого скопления грузовиков, легковых машин, рикш, повозок, запряженных мулами. Все транспортные средства были до отказа набиты людьми и их пожитками. Некоторые семьи в полном составе ухитрялись уместиться на мотоцикле. Тысячи людей покидали дома без всякой поклажи, не захватив с собой даже лишней рубашки. Казалось, вся долина пришла в движение. Некоторые люди считают, что пуштуны ведут свое начало от одного из племен Израиля.
– Мы похожи на евреев, покидающих Египет, с той только разницей, что с нами нет мудрого предводителя Моисея, – сказал отец.
Покинуть Мингору можно несколькими путями, но большую часть этих дорог талибы заблокировали поваленными деревьями, и на единственном оставшемся шоссе возникла жуткая пробка. Люди шумели и волновались, точно океан. Вооруженные талибы патрулировали улицы и наблюдали за беженцами с крыш домов. На шоссе постоянно встречались талибские и армейские контрольно-пропускные пункты, стоявшие практически бок о бок. Армия снова делала вид, что не замечает присутствия боевиков.
– Наверное, у бедных солдатиков совсем плохое зрение, – пытались шутить мы. – Правительству следует выдать им очки.
Из-за заторов машина двигалась с черепашьей скоростью. Все мы обливались потом. Обычно путешествие на машине превращалось для нас, детей, в захватывающее приключение. Но на этот раз все было по-другому. Все пребывали в унынии.
В машине доктора Афзала мой отец давал интервью по мобильному телефону, комментируя «великий исход» местных жителей из долины. Мама боялась, что отца услышат боевики, и умоляла его говорить потише. Иногда мама шутила, что отцу, с его громким голосом, не нужны никакие телефоны. Его и так слышно на много километров вокруг.
Наконец мы оставили позади горный перевал Малаканд и покинули долину Сват. К концу дня мы оказались в Мардане, душном и многолюдном городе.
Отец убеждал всех, что через несколько дней мы вернемся домой, к нормальной жизни. Но мы знали, что это не так.
В Мардане были уже устроены огромные палаточные лагеря – вроде тех, в которых жили афганские беженцы в Пешаваре. Мы не собирались останавливаться в таком лагере, да и места там все равно не хватило бы на всех. Сват покинуло почти два миллиона человек, и разместить их в палаточных лагерях было невозможно. Если бы даже для нашей семьи и нашлась там палатка, жить в ней было бы очень тяжело из-за невыносимой духоты. К тому же ходили упорные слухи о том, что лагеря являются рассадниками инфекционных болезней, таких как холера. Поговаривали даже, что талибы по ночам врываются в палатки и насилуют женщин.
Те, у кого за пределами долины Сват имелись родные и друзья, останавливались у них, другие устраивались у местных жителей. Как это ни удивительно, три четверти беженцев нашли приют в Мардане или в ближайшем к нему городе Сваби. Местные жители распахнули перед ними двери своих домов, школ и мечетей. Согласно нашим обычаям, женщина не может жить под одной крышей с мужчиной, который не является ее родственником. Чтобы не нарушать этот обычай, мужчины из семей, приютивших беженцев, на ночь уходили из своих домов. Это был впечатляющий пример пуштунского гостеприимства. Если бы беженцам приходилось полагаться только на помощь правительства, многие наверняка умерли бы от голода и болезней.
В Мардане у нас не было никаких родственников, поэтому мы собирались добраться до Шанглы – деревни, где жили наши родные. Для этого нужно было двигаться в противоположном направлении, но нам выбирать не приходилось, ведь для того, чтобы покинуть долину Сват, мы воспользовались помощью друзей.
Первую ночь мы провели в доме доктора Афзала. Утром отец попрощался с нами и отправился в Пешавар рассказать людям о происходящем. Он обещал, что присоединится к нам в Шангле. Мама изо всех сил пыталась убедить его поехать с нами, но отец стоял на своем. Он хотел, чтобы люди в Пешаваре и Исламабаде узнали о бездействии армии и об ужасающих условиях, в которых живут беженцы. Отец уехал, оставив нас в жуткой тревоге. Все мы боялись, что больше никогда его не увидим.
На следующий день мы на попутной машине добрались до Абботтабада, где жила семья моей бабушки. Там мы встретились с моим двоюродным братом Ханджи, который, как и мы, двигался на север. В Свате у него был хостел для юношей, и сейчас восемь постояльцев ехали вместе с ним на его микроавтобусе. Он предложил подвезти нас до Бешама, где нам предстояло найти еще одну попутку.
На дорогах были такие пробки, что в Бешам мы приехали уже в сумерках. Ночь мы провели в дешевом грязном отеле. Утром двоюродный брат принялся искать попутную машину, которая отвезла бы нас в Шанглу. С нами тем временем произошел занятный случай. Какой-то мужчина подошел слишком близко к моей матери. Она сняла с ноги туфлю и несколько раз ударила его по голове, так что он пустился наутек. Удары были такими сильными, что у туфли треснула подметка. Я всегда знала, что мама – сильная и решительная женщина, но после этого стала относиться к ней с особым уважением.
Найти попутку не удалось, и двадцать пять километров, отделяющих Бешам от нашей деревни, нам пришлось пройти пешком, волоча на себе поклажу. На армейском контрольно-пропускном пункте нас остановили и велели поворачивать назад.
– Куда же нам идти? – недоумевали мы. – Наш дом – в Шангле.
Бабушка принялась плакать и сетовать на бедствия, которые выпали ей на старости лет. В конце концов военные сжалились и пропустили нас. Солдаты, вооруженные автоматами, были повсюду. Из-за комендантского часа и многочисленных контрольно-пропускных пунктов по дорогам разъезжали только военные машины. Мы очень боялись, что солдаты, не разобравшись, кто мы такие, пристрелят нас на всякий случай.
Наконец мы добрались до родной деревни. Родственники были изумлены, увидев нас. Все они были уверены, что талибы вернутся в Шанглу, и не могли понять, почему мы не остались в Мардане.
Мы остановились в родной деревне мамы, Каршате, в доме моего дяди Фаиза Мухаммеда. Одежды мы с собой захватили так мало, что нам пришлось носить вещи родственников. Одна из дядиных дочерей, Сумбул, была всего на год младше меня, и мы стали хорошими подругами. Когда мы устроились на новом месте, я начала ходить в школу. Чтобы не разлучаться с Сумбул, я пошла с ней в один класс, хотя могла бы учиться на класс старше. В классе было всего три ученицы – деревенские девочки-подростки в большинстве своем не ходили в школу. В школе не хватало места, чтобы выделить трем ученицам отдельную комнату, поэтому мы занимались вместе с мальчиками. Я отличалась от моих одноклассниц – во-первых, я не закрывала лицо, во-вторых, смело разговаривала с учителями и задавала им вопросы. Но я старалась быть скромной и вежливой и без конца повторяла: «Да, господин».
Путь до школы занимал полчаса, а так как я люблю поспать по утрам, на второй день мы с Сумбул опоздали. Я была неприятно поражена, когда учитель наказал меня, ударив по ладони палкой. Но по крайней мере, это означало, что в школе меня признали своей и не собирались относиться ко мне по-особенному. Дядя давал мне карманные деньги, чтобы я покупала себе в школе еду на перекус. В отличие от Мингоры здесь не продавали ни чипсов, ни сладостей – только огурцы и дыни.
В день, когда состоялась церемония выдачи школьных наград, на которой присутствовали родители, многие мальчики произносили речи. Некоторые девочки тоже выступали, но не на публике. В классе был установлен микрофон, в который мы говорили, а наши речи транслировались в актовый зал. Но я привыкла к публичным выступлениям, поэтому смело вышла вперед и прочла перед всеми учениками и родителями наат, стихотворение, прославляющее Пророка, да пребудет с ним мир. После этого я спросила у учителя, могу ли я прочесть что-нибудь еще, и, когда он утвердительно кивнул, прочла еще одно стихотворение – о том, что осуществление наших заветных желаний требует упорного труда. «Только после тщательной огранки алмаз становится драгоценностью», – говорилось в этом стихотворении. После этого я рассказала о своей великой тезке, Малалай из Майванда, девушке, превосходившей целое войско силой и смелостью, героине, сумевшей при помощи нескольких слов поднять боевой дух своих соотечественников и вдохновить их на победу над британцами.
Люди, сидевшие в актовом зале, смотрели на меня с недоумением. Возможно, они сочли меня городской воображалой, которая перед ними выделывается. Возможно, удивлялись, что девочка вышла на публику с открытым лицом.
Мне нравилось проводить время с двоюродными братьями и сестрами, но я очень скучала по своим книгам. С тоской я вспоминала оставленную дома сумку, где лежали «Оливер Твист» и «Ромео и Джульетта», книги, которые я так и не успела прочитать, и DVD с моим любимым сериалом «Дурнушка Бетти». Впрочем, сейчас мы переживали не менее серьезную жизненную драму, чем те, что выпали на долю героев книг и фильмов. В нашу налаженную счастливую жизнь ворвалась злая сила, которая заставила нас бросить дом и пуститься в путь. Теперь нам оставалось только ждать счастливого конца. Я вздыхала по книгам, братья – по своим цыплятам.
По радио мы слышали, что правительственные войска начали операцию по очистке Мингоры от боевиков. Несколько воздушно-десантных частей высадилось в городе, на улицах Мингоры начались рукопашные бои. Отели и правительственные учреждения талибы использовали в качестве бункеров. Через четыре дня армии удалось захватить три площади, включая Грин Човк, где талибы выставляли обезглавленные тела своих жертв. Вскоре правительственные войска захватили аэропорт, и через неделю весь город был в их руках.
Все мы очень беспокоились об отце. В Шангле мобильные телефоны практически не работали. Для того чтобы позвонить по мобильному, приходилось залезать на огромный валун, лежавший посреди поля. Но и здесь связь была очень плохой, и нам не удавалось толком поговорить с отцом. После того как мы провели в Шангле шесть недель, отец предложил нам перебраться в Пешавар, где он жил в одной комнате с тремя друзьями.
Я была счастлива увидеть отца вновь. Уже в полном составе наша семья отправилась в Исламабад. Там мы остановились у родителей Шизы, молодой девушки, звонившей нам из Стэнфорда. Вскоре стало известно, что Ричард Холбрук, американский посол в Пакистане и Афганистане, дает в отеле «Серена» пресс-конференцию, посвященную борьбе с Талибаном. Нам с отцом удалось на нее попасть.
Мы едва не опоздали, потому что я неправильно завела будильник. Отец очень сердился и по дороге почти со мной не разговаривал. Холбрук оказался грузным мужчиной с красным лицом и грубым резким голосом. Но люди утверждали, что благодаря его усилиям установился мир в Боснии. Я сидела неподалеку от него, и он спросил, сколько мне лет.
– Скоро будет двенадцать, – ответила я, встала и, стараясь держаться как можно солиднее, произнесла: – Уважаемый посол, прошу вас, помогите девочкам, живущим в нашей стране, получить образование.
Он рассмеялся.
– В вашей стране слишком много проблем, и мы не в состоянии их разрешить, – сказал он. – Мы тратим миллиарды долларов на экономическую помощь Пакистану. Вместе с вашим правительством мы работаем над тем, чтобы системы электро– и газоснабжения действовали у вас без перебоев. Но каждый новый день приносит новые проблемы.
Я дала интервью радиостанции, которая называлась «Power 99». Интервью очень понравилось сотрудникам радиостанции. Они сообщили нам, что в Абботтабаде у их станции есть гостевой дом, где мы можем пожить всей семьей. Мы провели там около недели. К своей великой радости, я узнала, что Мониба тоже в Абботтабаде, так же как и другие наши подруги и некоторые учителя. Мы с Монибой не разговаривали со дня нашей ссоры накануне отъезда из Мингоры. По телефону мы договорились встретиться в парке. Я купила для нее печенья и бутылку пепси.
– Мы поссорились по твоей вине, – первым делом заявила она.
Я не стала спорить, потому что хотела сохранить дружбу, а не выяснять отношения.
Проведя неделю в гостевом доме, мы поехали в Харипур, где жила одна из моих теток. За четыре месяца мы уже в четвертый раз снимались с места. Я не сомневалась – переезжать из города в город лучше, чем жить в лагере для беженцев и часами стоять под палящим солнцем в очередях за водой и пищей. Но я очень скучала по нашей долине. В Харипуре я встретила свой двенадцатый день рождения. Все, даже отец, забыли об этом событии. Всем было не до того. Я с грустью вспоминала, как весело мы отмечали мой день рождения год назад. Дома устроили праздник, я задула свечи на торте и загадала желание. На этот раз ни торта, ни свечей не было, но самое заветное мое желание осталось прежним. Я хотела, чтобы в нашу долину вернулся мир.
Часть третья
Три девочки – три пули
О, Странник! Преклони голову на булыжную мостовую.
Это чужая земля – не город твоих королей!
16. Долина печали
Все происходящее казалось сном. Мы не были дома три месяца и вот теперь возвращались в родную долину. Когда мы миновали пик Черчилля, древние руины на холме, гигантскую Буддийскую ступу и увидели реку Сват, отец не смог сдержать слез. Вся долина находилась под контролем правительственных войск. Прежде чем мы добрались до перевала Малаканд, армейские патрули несколько раз проверили, нет ли в нашей машине взрывных устройств. Когда мы миновали перевал, выяснилось, что дорога, ведущая в долину, сплошь покрыта контрольно-пропускными пунктами. Солдаты, вооруженные автоматами, стояли на крышах почти всех домов.
Проезжая мимо деревень, мы видели разрушенные дома и сожженные машины. Все это напоминало старые фильмы о войне или видеоигры, столь любимые моим братом Хушалем. Въехав в Мингору, мы были ошеломлены. Во время операции по очистке города от талибов на улицах шли бои, и стены домов были испещрены выбоинами от пуль. Взорванные здания, которые талибы использовали в качестве укрытий, лежали в руинах. Повсюду валялись груды обломков, искореженного металла и сбитых вывесок. Витрины большинства магазинов были закрыты железными ставнями; этим магазинам удалось избежать разграбления. На безлюдных улицах царила тишина, словно город был поражен чумой. Странно было видеть совершенно пустой автовокзал, где всегда царила суета, теснились автобусы и рикши. Сквозь трещины на мостовой пробивалась трава. Я и представить не могла, что мой город может выглядеть подобным образом.
Но талибы исчезли, и это не могло не радовать.
Мы вернулись 24 июля 2009 года, через неделю после того, как наш премьер-министр объявил, что долина Сват освобождена от власти талибов. Он призвал жителей Свата возвращаться в свои дома, пообещав, что в самом скором времени в провинции будет восстановлено газоснабжение, откроются государственные учреждения и банки. Почти половина населения долины, насчитывающего 1,8 миллиона, покинула Сват. Судя по всему, в большинстве своем жители не верили, что могут вернуться домой, не подвергая себя опасности.
В полном молчании мы доехали до нашего дома. Даже мой маленький брат Атал, обычно болтавший без умолку, притих. Наш дом располагался около здания армейской штаб-квартиры, поэтому мы боялись, что он разрушен до основания. До нас доходили слухи о том, что многие дома в Мингоре разграблены. Затаив дыхание, мы ждали, когда отец отопрет ворота. Войдя во двор, мы увидели, что за три месяца нашего отсутствия сад превратился в джунгли.
Братья поспешили проверить, живы ли их обожаемые цыплята, и вернулись, рыдая в голос. От цыплят осталось две кучки костей и перьев. Они умерли от голода.
Мне было очень жалко несчастных цыплят, но надо было проверить, целы ли мои собственные сокровища. К своей великой радости, я обнаружила, что сумку с книгами никто не тронул. Я возблагодарила Бога за то, что Он услышал мои молитвы и ответил на них. Благоговейно вынимая книги из сумки, я с любовью рассматривала каждую из них. Учебники по математике, физике, урду, английскому, пушту, химии, биологии, основам ислама, истории Пакистана. Наконец-то я снова смогу без страха ходить в школу.
Обессилев от пережитых волнений, я опустилась на кровать.
Нам крупно повезло, что наш дом уцелел. Несколько домов на нашей улице подверглись разграблению, мародеры забрали все, что хозяева не смогли увезти с собой, – телевизоры, холодильники, украшения. Наша соседка, мать моей подруги Сафины, поместила свои золотые украшения в банковский сейф, надеясь, что там они будут в безопасности. Но даже банки были разграблены.
Отец, охваченный беспокойством, отправился проверить, в каком состоянии находится здание школы. Я пошла с ним. В дом, стоявший напротив школы для девочек, попал снаряд, но сама школа снаружи была цела и невредима. Почему-то отец не смог открыть ворота своим ключом, и нам пришлось найти мальчика, который вскарабкался на стену, спрыгнул во двор и открыл ворота изнутри. Ожидая самого худшего, мы поднялись по ступенькам.
– Здесь кто-то похозяйничал, – сказал отец, когда мы вошли во внутренний двор.
Там царил жуткий беспорядок – стулья перевернуты, на полу валяются окурки, пустые коробки и пакеты из-под еды. Уезжая, отец снял вывеску с надписью «Школа Хушаль» и оставил ее во внутреннем дворе. Вывеска по-прежнему стояла, прислоненная к стене. Когда мы ее приподняли, я завизжала от ужаса. За деревянным щитом валялись гниющие головы козлят. Вероятно, это были остатки чьего-то обеда.
Мы обошли классы. Стены повсюду были исписаны антиталибскими лозунгами. Кто-то написал маркером на пластиковой доске «Армия Зиндабад» («Да здравствует армия!»). Теперь мы поняли, что в нашей школе жили солдаты правительственных войск. Один из них написал похабное стихотворение в дневнике моей подруги, оставленном в классе. Пол был сплошь усеян гильзами. В стене солдаты пробили огромную дыру, в которую открывался вид на город. Мне было очень жаль, что наша любимая школа превратилась в казарму.
Внезапно раздался стук в дверь.
– Не открывай, Малала! – приказал отец.
В офисе отец обнаружил письмо, оставленное одним из армейских командиров. В этом письме жители Свата обвинялись в том, что не оказали сопротивления талибам и позволили им захватить власть в долине.
«За ваше равнодушие и трусость множество солдат расплатилось своими драгоценными жизнями, – говорилось в письме. – Да здравствует пакистанская армия!»
– Что ж, так и должно быть, – пожал плечами отец, прочтя это. – Сначала талибы соблазняли нас лживыми посулами, потом убивали. Теперь нас упрекают за то, что мы поддались соблазну и позволили себя убивать. Вся жизнь состоит из соблазнов, убийств и упреков.
В некоторых смыслах солдаты правительственной армии мало чем отличались от боевиков Талибана. Один из наших соседей видел, как военные выставили на всеобщее обозрение труп убитого талиба. Вертолеты, жужжавшие в небе подобно гигантским насекомым, действовали нам на нервы. Возвращаясь домой, мы старались держаться ближе к стенам, чтобы нас не заметили с воздуха.
Мы знали, что арестованы тысячи людей, в том числе и множество мальчиков-подростков, из которых боевики готовили террористов-смертников. Все они были направлены в особые лагеря, где должна была проводиться антиталибская пропаганда. Среди арестованных был наш учитель урду, который в свое время отказался заниматься с девочками, заявив, что его долг – помогать людям Фазлуллы строить свой центр и уничтожать магазины, торгующие CD и DVD.
Вождь Талибана по-прежнему находился на свободе. Армейские силы уничтожили его штаб-квартиру в Имам Дери и сообщили, что Фазлулла находится в окружении в горах Пешавара. Потом было объявлено, что Фазлулла тяжело ранен, а спикер талибов Муслим Хан арестован. Вскоре поступила новая информация, согласно которой Фазлулла бежал в Афганистан и скрывается в провинции Кунар. Некоторые утверждали, что Фазлулла схвачен, но армейское начальство и военная разведка не смогли прийти к согласию относительно его дальнейшей участи. Армейские власти хотели заключить его в тюрьму, но руководство разведки настояло на том, чтобы отвезти его в Баджаур и позволить ему перейти афганскую границу.
Муслим Хан и полевой командир по имени Мехмуд были единственными лидерами Талибана, оказавшимися в заключении. Все прочие разгуливали на свободе. Зная о том, что Фазлулла жив и свободен, я боялась, что он вновь соберет боевиков и захватит власть. Иногда мне даже снились кошмары, в которых талибы возвращались в нашу долину. Но по крайней мере, Радио Мулла прекратило свое вещание.
Друг моего отца Ахмед Шах утверждал, что мир, установленный в нашей долине, не может быть долгим и прочным. Тем не менее люди постепенно возвращались в родные места. Сват – это самый прекрасный уголок земли, и тому, кто там родился и вырос, трудно жить за пределами родной долины.
Занятия в нашей школе возобновились 1 августа. Было невыразимо приятно снова услышать школьный звонок, подняться по знакомым ступенькам. Радость, которую я испытала при виде своих школьных подруг, невозможно описать. Все мы наперебой рассказывали друг другу о злоключениях, которые пережили в изгнании. Почти все мои одноклассницы нашли приют у родных и друзей, но некоторым пришлось жить в лагерях для беженцев. Мы понимали: нам очень повезло, что здание нашей школы уцелело. Многие дети были вынуждены учиться в палатках, потому что их школы превратились в груды развалин. Одна из моих подруг, Сундус, потеряла отца, который погиб в результате взрыва.
Похоже, теперь все в школе знали, что блог для сайта Би-би-си вела я. Правда, некоторые думали, что за меня это делал отец. Но госпожа Мариам, наш директор, заявила:
– Зачем кому-то вести блог за Малалу, когда она справилась с этим сама? Она не только прекрасно говорит, но и отлично пишет.
Но конечно, наши разговоры вертелись не только вокруг событий минувших месяцев. Шиза Шахид, наш друг из Исламабада, закончила обучение в Стэнфорде и пригласила двадцать семь девочек из школы Хушаль провести несколько дней в столице Пакистана. Она полагала, что новые впечатления, знакомство с достопримечательностями и музеями помогут быстрее залечить душевные травмы, нанесенные жизнью при талибском режиме. Из нашего класса поехали я, Мониба, Малка-и-Нур, Рида, Каришма и Сундус. Нас сопровождали мои родители и госпожа Мариам.
Наше путешествие началось в День независимости Пакистана, 14 августа. Радостные и возбужденные, мы уселись в автобус. Большинство девочек впервые покинули долину, став беженцами. Но сейчас нас ожидало не изгнание, а веселые каникулы вроде тех, о которых мы читали в книжках. Мы остановились в гостевом доме. Помимо развлечений, мы принимали участие в многочисленных встречах и симпозиумах, рассказывая об испытаниях, которые выпали на нашу долю. Шиза была приятно удивлена тем, как непринужденно мы держимся и свободно говорим.
Читать бесплатно другие книги:
