Адвокат дьяволов Беляк Сергей

История мэра Коняхина

Когда я приехал в 1998 году в небольшой шахтерский городок в Сибири Ленинск-Кузнецкий по делу его мэра Геннадия Коняхина, то первое, на кого обратил там внимание, — это на двух очаровательных девочек-школьниц лет семи-восьми, в ярких китайских курточках, с ранцами за плечами, которые весело топали по лужам и, громко разговаривая между собой, ругались отборнейшим матом.

— А ты знаешь, — спрашивала одна из них, — что мне Юля сказала? Она сказала, что ту куклу с длинными волосами это я у нее спиз… ла. А я ей говорю: «Ты за базар отвечаешь, а?…»

Вечером, когда я, засидевшись за работой в гостинице, почувствовал, что проголодался, и спустился из номера в ресторан, выяснилось, что тот уже закрыт. Не зная, куда податься, чтобы перекусить, я обратился за советом к стоявшему у входа, вместо швейцара, милиционеру. Тот был в каске, бронежилете и с автоматом наперевес, что меня снова немало удивило — в Москве я уже давно такого не видывал.

А вот где я снова увидел вооруженного автоматом милиционера в точно таком же облачении, так это в Санкт-Петербурге, в конце 1999 года в ночном клубе «Сенат» на Сенатской площади. Теперь в этом здании заседают судьи Конституционного суда, а тогда «Сенат» был забит проститутками и местными бандитами в «адидасе».

В Питере в тот раз я оказался благодаря просьбе тамошнего скандального предпринимателя и авторитета Руслана Коляка. На Московском вокзале меня встретила его подруга — высокая невыспавшаяся девица модельной внешности, которая была мгновенно узнана моим соседом по купе — телеведущим Сергеем Шолоховым. И этим она чуть было не испортила мне всю мою игру с ним: на протяжении долгого ночного пути из Москвы в Питер я, стебаясь над Шолоховым, делал вид, что в упор не узнаю его. Я откровенно издевался над Питером и питерцами, над питерскими артистами и музыкантами, не стесняясь в выражениях. А Шолохов, влетевший в спальный вагон «Красной стрелы» натуральной звездой, в итоге достаточно быстро потух и, я бы сказал, сломался: стал вдруг оправдываться, говорить, что он сам живет теперь, дескать, на два города, купив квартиру в Москве…

Я видел, как он мучается, пытаясь понять, кто же перед ним. Бандит? Вряд ли. Чиновник? Не похоже. Бизнесмен? Может быть, но слишком категоричен. Творческий человек? Но почему тогда не узнает его?…

Он всю дорогу прикладывался к пол-литровой бутылке с виски, а я демонстративно пил только минеральную. Он пытался заводить разговор на личные темы, но я либо сразу умолкал, либо обходил эти темы стороной. В общем, признаюсь, повеселился я тогда от души.

И если бы девушка Коляка проговорилась на перроне о том, кого она встречает, то для Шолохова многое бы стало ясным, а мне этого не хотелось. К тому же мне пришлось бы в таком случае признаваться, что я его конечно же узнал, и что у нас с ним масса общих друзей, и я, пардон, пошутил, и все такое прочее. Но как бы тогда он сам выглядел со своими ночными косяками, то есть с открещиванием от родного города и земляков?…

В общем, я постарался поскорее распрощаться с почти москвичом Шолоховым и поехал на внедорожнике длинноногой модели в РУБОП, куда должны были привезти и Руслана. Через час я уже знал от нее не только как обстоят дела у Коляка, но и когда она с ним познакомилась, где работала, где живет, а также о том, что накануне у нее закончились критические дни…

Рубоповцы с «улицы разбитых фонарей» и местные коллеги встретили меня настороженно. Но я быстро их успокоил, сказав, что приехал в Питер только ради рифмы: обвиняемый Коляк, адвокат его Беляк. И это было сущей правдой: я не имел никакого желания вести дело Коляка, который донимал меня до этого целый месяц телефонными разговорами, прося совета, а потом сделал все ровно наоборот, почему и оказался за решеткой.

Но все это будет только через год.

А в 1998-м вооруженный до зубов милиционер в гостинице Ленинска-Кузнецкого подробно объяснил мне, куда идти по темным улицам этого городка, чтобы купить бутерброды и бутылку воды или пива, но… посоветовал не делать этого.

— Почему? — удивился я.

— Убьют, — спокойно ответил страж порядка и сел на стул у двери.

В общей сложности в Кемерово и в Ленинск-Кузнецкий мне пришлось ездить больше года — пока шло следствие и суд над Коняхиным.

Параллельно, в Москве, я занимался так называемым делом статистиков, защищая 64-летнего начальника Вычислительного центра Госкомстата России Бориса Саакяна. Там моя задача была более узкая — добиться освобождения его из-под стражи на период следствия и суда. Но об участии потом в самом суде я даже и думать не хотел, так как знал, что такой суд мог состояться еще очень-очень не скоро. Восемьдесят толстенных томов только одной лишь прослушки оперативного дела ФСБ «Скарабеи» (с чего дело статистиков, собственно, и началось) говорили о том, что следствие и суд будут там длиться годами. А планировать свою жизнь на такой длительный срок я не решался. И был прав, потому что за пять лет, пока в Москве следствие и суд занимались скарабеями-статистиками, я успел защитить Лимонова и Аксенова в Саратове, а также провести еще целый ряд крупных дел в разных городах страны. А Борис Саакян, отсидевший полгода в Лефортово, в начале 1999 года, как я ему и обещал, вышел на свободу под подписку о невыезде.

— Сибирь — козел! — сказал мне как-то раз один дрожащий от холода азербайджанец, жаривший шашлыки в придорожном кафе на заснеженной трассе Ленинск-Кузнецкий — Кемерово. По этой трассе я постоянно мотался туда и обратно, когда прилетал в Сибирь к Коняхину. Коняхин сидел в кемеровском СИЗО, а судили его в родном ему Ленинске-Кузнецком, и там же, в гостинице, проживал я.

В те времена закон был таков, что если избранного народом мэра города арестовали, то формально он все равно продолжал оставаться таковым вплоть до вынесения обвинительного приговора. Поэтому, даже сидя в тюрьме, Геннадий Коняхин для горожан был мэром, и с этим приходилось считаться абсолютно всем — от следователя до начальника тюрьмы, от начальника местного управления ФСБ до губернатора области.

То, что происходило с Коняхиным в период 1997–1998 годов, подробно описано в уже упомянутой мною ранее книге «Мэр Коняхин: покушение на систему», в которую вошла и статья Э. Лимонова. Но все это не было чем-то необычным. Это было совершенно типичное для 90-х годов противостояние сильного искреннего человека и всемогущей лицемерной власти — личности и системы, подавляющей эту личность. И тем оно интересно сейчас! К тому же «дело мэра Коняхина» было первым из таких дел в стране. В чем, собственно, и заключалась его уникальность.

В конце 1997 года «Известия» опубликовали большую статью журналиста Игоря Королькова под названием «Время «быков». Эта статья начиналась с тревожной фразы о том, что «российский криминалитет рвется к власти», а далее рассказывались всякие жуткие истории, замешанные на правде и полуправде, сплетнях и откровенной лжи, главным героем которых был недавно избранный мэр Ленинска-Кузнецкого Геннадий Коняхин.

Статья попала на глаза президенту Б. Ельцину, в тот период сильно болевшему и практически не покидавшему своей загородной резиденции. А в то утро, когда Ельцину положили на стол «Известия» со статьей Королькова, в приемной на его даче в Завидове уже были собраны многочисленные журналисты, и там же странным образом находился министр внутренних дел Анатолий Куликов. Как рояль в кустах. Те люди из ближайшего окружения больного президента, кто все это организовал, были плохими режиссерами-постановщиками, но отличными царедворцами.

И находившийся в тот день в столице по служебным делам Геннадий Коняхин вдруг увидел в дневных теленовостях репортаж, в котором разгневанный Борис Ельцин отчитывает своего министра и с рыком заявляет на всю страну: «Мэр-вор должен сидеть в тюрьме!»

Услышав и увидев все это по телевизору в номере гостиницы «Москва», Коняхин, по его признанию, чуть не заплакал от обиды и несправедливости.

Шесть месяцев назад тот же Борис Ельцин (которого Коняхин активно поддерживал на президентских выборах 1996 года и фактически обеспечил его победу у себя в городе) прислал ему поздравительную телеграмму по случаю избрания главой администрации Ленинска-Кузнецкого. Шесть месяцев он, Коняхин, работал без сна и отдыха, желая изменить к лучшему жизнь своих земляков, и вдруг такой финал. В том, что это финал, Геннадий уже не сомневался. И вскоре он и в самом деле был задержан сотрудниками московской милиции. В Кемерово мэр Коняхин прилетел уже в наручниках, и там ему предъявили обвинение сразу по нескольким статьям Уголовного кодекса.

А первым документом его уголовного дела был некий меморандум, подписанный самим начальником УФСБ по Кемеровской области генерал-майором В. Пачгиным и адресованный прокурору области. Главный чекист Кузбасса, вместо того чтобы ловить диверсантов и шпионов, перечислял все преступления, которые, по его мнению (основанному на анализе известинской статьи), совершил мэр Коняхин. Среди них были и тяжкие.

И прокуратура потом именно эти статьи и предъявила Коняхину в качестве обвинения. Каким знатоком уголовного права и криминалистики оказался чекист!.. Правда, затем, спустя год, суд по всем этим статьям оправдал Коняхина и выпустил на свободу, признав его виновным лишь в самом незначительном из преступлений — в незаконном предпринимательстве (за которое любого обвиняемого никогда бы не подвергли и аресту).

Могло показаться, что мэр Коняхин выиграл. Но нет, это не так. На самом деле выиграл я — его адвокат, выиграли вместе со мной другие его защитники, но он сам все равно проиграл. Ведь Геннадий Коняхин оказался судимым, получил условный срок, а значит, в итоге все равно лишился своего поста руководителя администрации города. Чего и добивались те, кто заказал статью против него в «Известиях», кто организовал доставку этой грязной заказухи на стол президенту и озвучивание больным Ельциным того, что он озвучил. Не зря же через два года, перед своим уходом в отставку, Ельцин просил извинения у народа, — знал, понимал Борис Николаевич, что много наделал глупостей и сотворил зла…

Но что такого совершил мэр небольшого шахтерского городка Коняхин, чтобы о нем заговорил на всю страну президент? Чем он мог так возбудить против себя столь влиятельных особ, которые способны были даже использовать «втемную» (хочется в это верить) самого президента?

Всему причиной — уголь. Да, тот самый уголь, который добывался на шахтах Ленинска-Кузнецкого в огромных количествах и отправлялся по всей стране и за рубеж.

В те годы накопления первоначального капитала многих теперешних олигархов уголь играл в их бизнесе немаловажную роль. Такую же, как нефть, газ, алюминий и другие природные ресурсы. И все хотели нажиться за счет труда шахтеров. Причем «ленинский» уголь является лучшим по своим свойствам. И на один эшелон такого угля в те годы было до 80 посредников! А в результате из-за столь длинной цепочки платежей (или, чаще, неплатежей) шахтеры вовремя не получали своих денег, а шахты приходили в упадок. Их банкротили и скупали. Налоги от продажи угля не поступали в городской бюджет, а значит, не было средств у города содержать больницы, школы, детские сады, ремонтировать жилой фонд, не хватало средств на выплату зарплаты бюджетникам, включая милицию, увеличивалась безработица, росла преступность, падала рождаемость и повышалась смертность.

И вот Коняхин, став мэром, захотел исправить положение и наступил на хвост змее, которая оказалась драконом с несколькими головами.

С угольными посредниками были завязаны не только криминальные авторитеты или просто мелкие жулики и бандиты, но и руководители шахт, городские и областные чиновники, чиновники министерств и ведомств в Москве (ответственных за добычу, транспортировку и экспорт угля), причем чиновники самого высокого уровня! А еще — местные и областные сотрудники правоохранительных органов («оборотни в погонах»), которые наравне с бандитами «крышевали» часть шахт и посреднических фирм.

Справиться с таким драконом или с таким клубком змей Коняхину оказалось не под силу, а его угроза предать огласке то, что происходило вокруг, объединила против него всех. Они набросились на Коняхина со всех сторон, они мешали ему работать, двигаться вперед, они организовывали против него различные провокации, заказывали газетные статьи, припоминая ему «грехи молодости», делали все, чтобы поссорить его с губернатором области Аманом Тулеевым и с министрами в Москве. И даже местный криминальный авторитет Жидилев, по прозвищу Жид (разъезжавший по городу и области с автоматом АК-47 на заднем сиденье своего «мерседеса» и слывший полным беспредельщиком), оказался положительным героем их заказных публикаций. А в то же время Коняхин (еще до своего мэрства отказавшийся платить Жиду дань) был облит грязью, превращен в «преступника», «вора» и чуть ли не убийцу, закатывавшего в бетон людей!..

На кону стояли огромные деньги. И чтобы их не потерять, эти господа готовы были заплатить сколько угодно журналистам, чиновникам, политикам и силовикам, лишь бы только убрать Коняхина.

И заплатили. И убрали.

Однако 5 февраля 1998 года в администрации города Ленинска-Кузнецкого появилось распоряжение мэра Коняхина, который к тому времени уже пятый месяц находился под стражей в СИЗО. В распоряжении говорилось следующее:

«… Город управляется лицами, не имеющими на то законного права. Прокуратурой города не опротестовано ни одного распоряжения, ни одного решения городского собрания, принятого в мое отсутствие и не подписанного мной… Власти всех уровней нарушают «Закон о местном самоуправлении Кемеровской области», тем самым попираются основные принципы Конституции и подрываются основы государственного управления. Такое дальше продолжаться не может…»

Учитывая все это, мэр Коняхин решил возложить руководство городом вновь на себя и обязал своих заместителей «выполнять обязанности по ранее принятому распределению», а все распоряжения, принятые в его отсутствие администрацией города и городским собранием, представить ему на подпись либо для ознакомления. Кроме того, Коняхин распорядился впредь все вопросы, связанные с финансированием, решать только после письменного с ним согласования, данное распоряжение опубликовать в средствах массовой информации, а его копию направить прокурору города…

Эффект от появления в администрации города этого документа был подобен взрыву!

Оспорить его ни прокуратура, ни кто-либо еще просто не могли. И тогда чекисты, милиционеры и прокуроры стали искать виновных в выносе этого документа из тюрьмы. Проводились бесконечные служебные проверки, опрашивали Коняхина, его сокамерников, работников СИЗО. В итоге определили сделать «стрелочником» во всей этой истории меня и только тогда успокоились. А я и не отрицал, что не только принимал участие в создании данного документа, но и являлся автором самой этой идеи. Более того, мне не было необходимости делать что-либо тайно, так как Коняхин официально (через администрацию СИЗО) направил рукописный текст распоряжения в мэрию, а его копию сам приказал вручить прокурору города.

Для чего все это было мною сделано? Не только для того, чтобы привлечь к мэру Коняхину дополнительное внимание (внимания со стороны общественности и СМИ к нему самому и его делу было предостаточно), но чтобы обезопасить самого Коняхина от все более усиливающегося на него давления со стороны следствия и фээсбэшников.

А те, постоянно запугивая Геннадия, высказывая угрозы в адрес его супруги или обещая ему «небольшой» срок лишения свободы, пытались добиться от него добровольного сложения полномочий мэра.

— Не делай этого, — со своей стороны уговаривал я его, — в противном случае от тебя отвернутся твои избиратели, которые любят и поддерживают тебя. К тебе потеряют интерес и журналисты. А сам ты окажешься в камере для обычных зэков, где совсем иные условия и порядки. И постарайся не демонстрировать публично свою любовь к жене и сыну, не показывать никому своих личных переживаний, не раскрывай чувств, не признавайся, что ты тоскуешь, что тебе плохо без них, и даже того, что ты, к примеру, захворал. Все твои признания, твою тоску и болезни следствие будет использовать против тебя — создаст тебе еще более невыносимые условия: лишит тебя свиданий, переписки, передач, медикаментов…

На моей стороне всегда была Ирина Коняхина, миловидная, хрупкая с виду, но мужественная, волевая женщина, которая сделала все возможное для его освобождения, — все, что могла сделать жена и друг.

И Коняхин все выдержал.

Все, что я ему советовал, он исполнял безупречно. Позднее, уже в суде, Геннадий просто выучил наизусть свои будущие показания, которые я ему написал. Написал с учетом показаний свидетелей. А это минимум десять страниц печатного текста! Тем самым Коняхин не позволил гособвинителям сбить себя с толку во время допроса.

Но до суда, за период длительного следствия, нам пришлось пережить еще много неприятностей и создать в ответ кучу неприятностей для следователей, прокуроров и местных чекистов.

Например, спустя некоторое время после издания скандального распоряжения мэра пришлось устроить еще одно шоу прямо у дверей кемеровской тюрьмы — в качестве ответной меры против «наездов» на Коняхина и на меня за это его распоряжение.

В одно прекрасное утро, солнечное и морозное, к СИЗО № 1 города Кемерово подъехали заведующая горфинотделом и один из заместителей мэра Ленинска-Кузнецкого с кипами бумаг в руках. Их сопровождала группа журналистов. Служащие мэрии стали требовать свидания с Коняхиным.

— Он должен подписать документы!.. Это крайне важно!.. Финансовые отчеты обязан проверить сам мэр!.. Без подписи мэра мы не имеем права выдавать зарплату людям!.. — наперебой объясняли они работникам СИЗО. У тех от всего этого (да еще под объективами видеокамер) глаза полезли на лоб.

Сотрудников СИЗО охватила паника, ведь с подобной ситуацией они никогда ранее не сталкивались.

Шоу продолжалось всего несколько минут, но этого вполне хватило, чтобы о «действующем мэре Коняхине» вновь заговорили все кругом, а чекисты, поняв, что их снова обыграли, хотя бы на время оставили нас в покое.

Год спустя мне передали слова заместителя начальника УФСБ по Кемеровской области: «В тот период Беляк все время нас опережал на один шаг. Мы вот-вот готовы были вывести его из дела, но он прилетал в Кемерово и всякий раз что-нибудь здесь устраивал совершенно новое, отчего нам приходилось отказываться от своих планов…» Согласитесь, такая оценка работы адвоката чего-то да стоит!

Но я и сам в деле Коняхина открыл для себя нечто новое — то, с чем раньше никогда не сталкивался.

Вначале Коняхин, можно сказать, совершенно случайно (от своего сокамерника — бывшего офицера правоохранительных органов) узнал, что один из его местных защитников — платный информатор, попавшийся когда-то с наркотиками. Потом, уже в ходе судебного процесса, выяснилось (городок-то маленький, все друг о друге почти все знают), что к другому его кемеровскому адвокату приезжали люди от Жида и предложили продолжить защищать Коняхина, но «без особой прыти» — чтобы тот сел, и желательно надолго. И адвокат якобы согласился на такое предложение, подкрепленное денежными знаками.

Узнав про это, я, если честно, не поверил ни единому слову наших информаторов. Но потом пришла новость с другой стороны — из самого суда: этот адвокат, оказывается, приходил к судье и просил его перенести слушание дела с октября на… вторую половину января следующего года. Мотивируя это все тем, что скоро, в ноябре, начнутся ноябрьские праздники, потом — Новый год и Рождество. А дело, дескать, большое и сложное, «длительные перерывы нежелательны»…

При этом его подзащитный находился, как известно, не под домашним арестом или под подпиской о невыезде, а сидел в многоместной камере Кемеровской тюрьмы. И с ним этот адвокат такую перспективу рассмотрения дела даже не обсуждал.

— Ну что, теперь убедился? — спросил меня Коняхин.

И все равно мне не хотелось верить, что мой коллега работает против нас.

— Вы подготовили текст показаний Коняхина по вашим эпизодам? — спросил я его, когда мы в очередной раз оказались вместе в СИЗО. Адвокат, при распределении обязанностей между нами, взял себе лишь два эпизода из общего списка обвинений, мотивируя это плохим самочувствием и загруженностью по другим делам.

— Нет, ну а какие проблемы? — беззаботно улыбаясь, ответил он. — Давайте сейчас вместе и напишем.

— Но ему же выступать послезавтра! — едва сдержался я. — А текста еще нет. К тому же сейчас мы хотели с Геннадием обсудить ту часть, что готовил я…

— Да ладно, чего вы? Все равно по этим эпизодам будет обвинительный приговор…

Коняхин молчал, но я видел, что он тоже на грани срыва.

Я его обнял, однако говорить ничего не стал. Теперь я вдруг начал опасаться утечки информации.

— Раз так, — произнес я, — то занимайтесь, чем хотите. А я поеду в Ленинск, отдохну. Текст по остальным эпизодам у тебя, Гена, есть, читай.

И уехал.

Почти 100 километров пути по трассе были преодолены с рекордной скоростью. В Ленинске я тут же засел за написание показаний Коняхина по тем эпизодам, которые ранее были доверены местному адвокату. Закончив работу поздно ночью, утром, чуть свет, я уже мчался обратно в Кемерово. И какая же радость была на лице Коняхина, когда он увидел меня с распечатанным на нескольких листах текстом!..

— А я уж подумал, что все, мне конец, — сказал он, похлопывая меня по спине. — Ты так внезапно уехал…

— Я торопился, чтобы успеть написать. Теперь у тебя есть целый день, чтобы все это спокойно переварить и запомнить. Прокуроры начнут задавать вопросы, а ты снова повторяй то, что уже сказал…

А пока был суд да дело, прокуроры проводили одну проверку за другой на предприятиях Коняхина — в его магазинах и на рынке.

— Готовьтесь к новым судам, — предупреждали они Коняхина, но в этих предупреждениях звучала явная угроза.

— Вот, — часто жаловался мне Геннадий, — теперь они прицепились к моему рынку. Может, я зря назвал его «Коняхинский»? Лучше б я ту надпись не делал…

— Не зря, — успокаивал я его. — Это хорошо, что ты назвал рынок именно так, и надпись сделал тоже правильно. Пройдут годы, и кто знает, что от нас останется. А вот тебя еще долго люди будут помнить, как помнят в Москве купца Елисеева, приходя в его магазины…

И все-таки попытки кемеровских прокуроров отобрать у Коняхина его крытый рынок (огромное здание, первый этаж которого занимали мясные и продуктовые ряды, а на втором располагались магазины промтоваров и одежды, кафе и парикмахерская, ювелирный салон и ремонтные мастерские) никак не прекращались. Отчего я был вынужден попросить Владимира Жириновского устроить мне встречу с генеральным прокурором Юрием Скуратовым.

И такая встреча состоялась.

Скуратов принял нас у себя в кабинете на Большой Дмитровке. После обмена дежурными любезностями Владимир Вольфович рассказал о причине нашего визита и, представив меня, попросил, чтобы я изложил суть проблемы более подробно. Скуратов тут же вызвал своего заместителя Михаила Катышева.

Я кратко изложил ситуацию с коняхинским рынком. И когда рассказал, что Коняхин изначально приобрел «брежневский» долгострой (загаженный участок земли с четырьмя полуразрушенными стенами недостроенного дома быта), а уже потом, на собственные деньги, на его месте воздвиг огромный торгово-рыночный комплекс, Катышев попытался возразить. Он начал было говорить, что Коняхин такой-сякой разэтакий, что тюрьма по нему плачет и все такое прочее. В общем, я понял, что Михаил Борисович, как и обычный обыватель, пребывает в плену той самой лжи, что была распространена о Коняхине газетчиками.

Скуратов внимательно слушал наш с Катышевым диалог и старался не вмешиваться. Вольфович тоже.

— Ну о чем мы сейчас спорим? — сказал я под конец. — Давайте дождемся окончания суда. И если будет доказано, что Коняхин — вор, то тогда пусть ваши прокуроры и обращаются в гражданские и арбитражные суды. Но я прошу вас только об одном: остановите их сейчас. Не надо сейчас заниматься раскулачиванием. Или они хотят, чтобы люди в зипунах и с обрезами ушли в тайгу?…

Скуратов и Катышев дали соответствующие команды в Кемерово, и от Коняхина местные прокуроры на время отстали.

А в 1999 году я, неожиданно для себя, попал на празднование 50-летия Михаила Борисовича. Все это происходило прямо в его служебном кабинете, где собрались в основном коллеги и друзья юбиляра. И так получилось, что среди гостей я оказался единственным адвокатом. Как раз в тот момент между Михаилом Катышевым и Борисом Березовским в прессе разгорелся конфликт, который грозил перерасти в судебную тяжбу. И вот, выступая с тостом в честь юбиляра, я позволил себе пошутить:

— А назначьте меня генеральным адвокатом при генеральном прокуроре, и я вас защищу от нападок Березовского.

Все присутствующие встретили мое предложение веселым смехом. А зря. В любой шутке есть доля истины. В том же году, 6 апреля, Михаил Борисович подписал постановление об аресте трех олигархов — А. Смоленского, Б. Березовского и Н. Глушкова. 5 мая, приказом и. о. генерального прокурора Ю. Чайки, он был отстранен от ведения всех громких уголовных дел, а 7 июня следующего года освобожден от должности заместителя генерального прокурора.

— Я делал все, чтобы людям и детям жилось в нашем городе хорошо, — заявил Коняхин в своем последнем слове.

И я видел по лицам многочисленных зрителей в зале, что все они об этом знают, что это так и есть на самом деле. И когда я, обращаясь к судьям, спросил, хотят ли они, чтобы судьба их мэра, которого они помнят еще мальчишкой, решалась, в случае их ошибки, в Кемерове или в далекой Москве, один из них не удержался и отрицательно качнул головой.

На свободу Геннадий Коняхин вышел прямо в зале суда. И этому не помешала даже показанная в дни прений в программе «Человек и закон» очередная заказная фальшивка Пиманова. Судьи районного суда в далеком Ленинске-Кузнецком не смогли воспрепятствовать появлению ее в эфире. Они просто на нее наплевали.

Вы ходили когда-нибудь в тюрьму?

«Давно ли вы были в больнице? Давно ли вы навещали там своих знакомых, друзей или родственников? Больной человек нуждается в поддерже и помощи. Не отказывайте ему в этом. Ведь в данный момент в нем — сам Бог…

А ходили ли вы в тюрьму? Давно ли вы туда носили передачи или приходили к кому-нибудь на свидание? А ведь часто наказание бывает чрезмерным или вообще человек страдает без вины. Сходите в тюрьму, там много таких людей. Они ждут вас. И, как знать, быть может, от вас этого ждет и сам Бог…»

Нет, это не проповедь Лимонова в Фейсбуке.

С такими словами осенью 2009 года обратился к прихожанам церкви Николая Чудотворца в подмосковном селе Малышево ее настоятель отец Анатолий.

Это был невысокий, старенький батюшка в круглых проволочных очках, а церковь его, стоящая посреди могильных холмиков, крестов да одноэтажных домов окраины современного Раменского района, — обычный сельский приход.

Более двадцати лет назад отец Анатолий прославился тем, что не пустил в эту церковь президента СССР Михаила Горбачева. Горбачев, проезжавший тогда по подмосковным районам, якобы поинтересовался у местных руководителей о наличии каких-либо достопримечательностей. И ему рассказали о деревянной, в псевдорусском стиле, церквушке Николая Чудотворца, стоящей поблизости, в Малышеве, вот уже сотню лет.

Горбачев заинтересовался, хотя ничего особенного в этой церкви не было, кроме ее настоятеля. Когда-то отец Анатолий окончил Духовную академию, был лично знаком с патриархом Алексием Вторым, который неоднократно предлагал ему высокие должности в академии и в патриархии, но тот неизменно отказывался, видя свое предназначение в другом.

— Я — простой сельский батюшка, — говорил отец Анатолий. — Это и есть мой удел.

Но кроме обширных знаний и житейской мудрости, отец Анатолий обладал еще проницательностью и способностью воздействовать на людей силой своего пастырского слова. Он был наделен безусловным талантом проповедника, но не будь священником, из него наверняка получился бы прекрасный педагог, тонкий психолог или блистательный адвокат. И вот это знали многие, в том числе и руководители района. Они знали, что на воскресные проповеди отца Анатолия в его маленькую церковь съезжаются люди со всех ближайших районов и даже из Москвы.

Но Горбачеву об этом, видимо, никто не рассказал. И тот столкнулся с человеком, который обладал не только большими, чем он, знаниями, но и более сильным характером.

Это было время перестройки, ускорения, гласности, крушения советских идеалов, развала и разрушения всего и вся. И Генеральный секретарь ЦК КПСС, Президент СССР М. С. Горбачев решил посетить церковь, тем более что это было ему по пути. Но когда он в сопровождении эскорта из областных чиновников и кремлевских журналистов подъехал к храму, тот оказался закрыт. Охрана президента бросилась искать священника, и нашли его рядом — на церковном кладбище, где батюшка с лопатой в руках поправлял могилки. Потом из машины вышел и сам Горбачев.

— Я — президент страны, — представился Михаил Сергеевич.

— Я вас узнал, — ответил батюшка.

Уж и не знаю, что за разговор состоялся между ними (все, кого я потом расспрашивал об этом, передавали его по-разному), но двери храма так и не были открыты перед влиятельным посетителем и его свитой. Об этом случае будто бы даже писала пресса, и все полагали, что ничем хорошим такое упрямство для священника не закончится. Но все обошлось.

В этой церкви, расположенной вблизи еще двух подмосковных районов — Воскресенского и Коломенского, я оказался, можно сказать, случайно (хотя, как показывает жизнь, ничего случайного в ней не происходит). Один мой подзащитный так много рассказывал мне об этом удивительном батюшке, что я (человек невоцерковленный) заинтересовался и поехал посмотреть на него своими глазами.

Слова его проповеди и в самом деле цепляли за живое. Я оглянулся кругом и увидел сотни сосредоточенно слушающих его людей самого разного возраста и неожиданно понял, нет, ощутил, что это и есть тот самый русский народ, о котором мы часто говорим, но еще чаще которого попросту не замечаем или того хуже — над которым смеемся. И мне неодолимо захотелось быть его частью. Потому что до этого момента, признаюсь, я никогда не воспринимал себя частью чего-либо. Да о таких вещах люди обычно и не думают. Но именно там, в деревянной церкви, согретой холодным осенним утром дыханием людей, среди икон, горящих свечей и лампад, я вдруг понял, что такое единство точно существует.

А тот, кто мне рассказал о Святониколинской церкви и ее настоятеле, сидел в Матросской Тишине и ждал окончания следствия по своему делу. Им был поэт Андрей Жданов.

Поэт Андрей Жданов и в самом деле не был ни жуликом, ни бандитом. Он был геофизиком, начальником геологической партии, заведующим научной лабораторией, преподавал студентам логику и историю религий, строил церковь, а еще — 12 лет возглавлял администрацию подмосковного поселка Белоозерский в Воскресенском районе, где среди лесов и дивных озер проживают рабочие и служащие нескольких оборонных предприятий. За что, собственно, и поплатился свободой. И все-таки для меня он — поэт. В первую очередь — поэт, а уже потом — мэр Белоозерского и все остальное.

Если вы думаете, что со времен Коняхина отношение властей к толковым, деятельным и популярным в народе руководителям у нас изменилось, то вы ошибаетесь. Особенно что касается популярных! Таких людей российские власти традиционно боятся и потому не выносят, заменяя, по возможности, на менее одаренных, но более покладистых. Странно, но те, кто находится у нас на самом верху, считают, что эффективно руководить жизнью области, города и уж тем более какого-нибудь городского поселка может любой человек. Впрочем, они, наверное, судят по своему опыту, который им подсказывает, что любой человек может управлять и государством, о чем когда-то говорил и Ленин. Но я думаю, Ленин говорил все это шутки ради, для красного словца. Он вообще был большой шутник, этот вождь мирового пролетариата! Но его последователи воспринимали все чересчур уж серьезно, и что из этого вышло — мы теперь хорошо знаем.

А Андрей Александрович Жданов, полный тезка и однофамилец знаменитого члена Политбюро ЦК ВКП(б), был действительно уважаем и искренне любим своими земляками. Но самое удивительное, что отличало его и от упомянутых выше Климентьева и Коняхина, и уж тем более от московского мэра Лужкова, так это то, что он не растерял ни уважения, ни народной любви не только после отстранения от должности, но даже и после осуждения судом!

Массовые демонстрации в его поддержку до суда и после, награждение осужденного мэра почетным знаком «За заслуги перед поселком Белоозерский», принятие его в Союз писателей России и т. д. и т. п.

Может возникнуть вопрос: почему я решил написать о человеке, который не был известен широкой публике? Во-первых, потому, что таких талантливых и честных людей с драматической судьбой было и есть в России очень много. И хоть об одном из них рассказать-то надо. Во-вторых, тот способ, каким власть разделалась со Ждановым, был вполне распространенным. Благодаря ему крупные чиновники и связанные с ними предприниматели (которых «крышевали» иногда жулики и бандиты, а иногда — менты и чекисты) устраняли неугодных руководителей на местах и мгновенно создавали свои многомиллионные состояния. Создавали, что называется, на пустом месте — за счет приватизации и последующей продажи государственных предприятий, производственных, административных и торговых зданий, природных ресурсов и самой земли.

В 2008 году, на беду 20 тысяч белоозерцев, на их леса, поля и озера, расположенные недалеко от Москвы, положил глаз один московский авторитетный предприниматель, некто Дмитрий Барановский — «правозащитник», «летчик-истребитель», «снайпер-десантник», «герой-афганец» и прочее, прочее, прочее, по прозвищу Беленький. Спустя четыре года он будет признан судом еще и вымогателем, и лжедоносителем, получив за все это 12 лет лагерей строгого режима. Но пока «летчик-истребитель» еще свободно летал на своем авто по Москве и Подмосковью, несколько его фирм, оформленных на близких ему людей, при поддержке «кураторов» из ФСБ, а также знакомых из МВД и Генеральной прокуратуры, спокойненько занимались рейдерскими захватами, незаконной скупкой и перепродажей дорогой подмосковной земли, угрозами, шантажом, вымогательством, ложными доносами, фабрикацией уголовных дел в отношении несговорчивых конкурентов, бывших партнеров или чиновников.

Ничего нет удивительного и в том, что он находил поддержку у многих людей, наделенных властью. Да, приходится грустно повторять: человек слаб. А искушений много. И уж совсем неудивительно, что «герою-афганцу» в заполучении по дешевке белоозерских земель помогал сам глава Воскресенского района Юрий Слепцов — участник афганской войны, бывший полковник, бывший президент хоккейного клуба «Химик», бывший соратник губернатора Московской области генерала Б. Громова, бывший член партии «Единая Россия»… Бывший — потому что летом 2010 года, через год после описываемых событий, он будет пойман с поличным при получении взятки и посажен в Лефортово. Впрочем, Слепцов и там не станет терять времени понапрасну и, будучи по природе человеком сильным, а также членом общественной организации «Боевое братство», так закошмарит одного своего сокамерника-кавказца, что тот напишет признательные показания. Испуганный кавказец, правда, при первом же появлении в суде от своих показаний откажется, но «активная помощь правоохранительным органам» и «твердая гражданская позиция» мэра-коррупционера не останутся незамеченными, и через два года суд приговорит его… к штрафу.

И вот в 2008 году, заручившись поддержкой этого человека, его молодой «однополчанин» Беленький начал операцию по скупке и перепродаже земельных паев искусственно обанкроченных совхозов Воскресенского района. А когда этому стал мешать глава поселка Белоозерский Андрей Жданов, не только воспевавший родную землю в своих лирических стихах, но к тому же еще и выступавший с резкой критикой мэра Слепцова, последний помог «снайперу-десантнику» убрать назойливого оппонента, упрятав его за тюремную решетку — подальше от белоозерских полей.

Скупка земельных паев проходила организованно и осуществлялась на подставных лиц из числа самих же пайщиков. Затем производилось изменение разрешенного вида использования этих земель, после чего участки перепродавались приблизительно в пятьсот раз дороже. Это — общая схема.

В итоге по этой схеме на территории Белоозерского были мгновенно скуплены все свободные земли. А в качестве подставного лица использовалась местная пенсионерка — бабушка божий одуванчик, проработавшая всю жизнь в совхозе простой рабочей. Обычно у нее не хватало пенсии на нормальное житье-бытье, а тут вдруг якобы какой-то таинственный «тимуровец» (с распространенной кавказской фамилией) одолжил ей сотню тысяч долларов. И старушка в одночасье стала миллионершей, прячась от любопытных земляков и журналистов за спинами вооруженной автоматами охраны.

А потом в Белоозерском, под раскаты осеннего грома, вдруг объявился сильно облысевший молодой человек в хорошем костюме и с деликатными манерами, который сообщил возмущенному откровенным жульничеством с землей Андрею Жданову, что является одним из руководителей московской фирмы с ничего не говорящим названием, «представляющей интересы собственницы 3000 гектаров близлежащей земли».

— Моя фамилия Грабовский, — ласково улыбаясь, сказал молодой человек и скромно присел на краешек стула в кабинете Жданова. — Я слышал, что у вас есть какие-то претензии к нашему плану застройки и продажи этих земель. И мы готовы учесть все ваши замечания…

А замечания Жданова сводились к следующему.

Перевод тысяч гектаров земли под жилую застройку означал увеличение населения поселка более чем в два раза. Все это требовало существенного изменения инфраструктуры, строительства детских садов и школ, создания новых рабочих мест. Но эти вопросы «представителями собственницы» даже не поднимались и, что было особенно странным, совершенно не волновали руководителя района Слепцова, который уже чуть было не издал распоряжение о переводе земель под жилую застройку, да неожиданно вмешался Жданов и все нарушил. Он настаивал на разработке генерального плана поселка. И только после этого, по его мнению, можно было разрешать там новое жилищное строительство. А генплан — это и деньги (которых у администрации поселка не было), и время.

— Но у нас нет времени, — пожаловался Грабовский. — А с генпланом мы готовы вам помочь. И готовы помогать поселку в его благоустройстве…

Встретив понимание со стороны визитера, Жданов связался с проектным институтом. А через несколько дней Грабовский самолично привез ему 300 тысяч рублей на благоустройство поселка. И Жданов (о боги!) не взял эти деньги себе. Он тут же дал поручение одному из своих замов официально принять их в качестве благотворительной помощи и направить на ремонт какой-то пешеходной дорожки и асфальтирование детской хоккейной площадки. Что и было сделано.

В те же годы в Москве мэр Лужков действовал точно так же, но еще более жестко и прямолинейно: он просто заставлял всех крупных бизнесменов и их фирмы помогать городу. И те, по первому звонку, покорно свозили или перечисляли деньги на установку какого-нибудь очередного памятника либо на что-то другое, на что в городском бюджете не было предусмотрено средств. И никаких уголовных дел! А Жданову, помимо всего прочего, припомнили потом и те 300 тысяч.

— Я чувствовал, что меня хотят подставить, — позднее признался он мне, — но самоуверенно посчитал, что смогу их перехитрить. Но можно ли перехитрить дьявола?…

Между тем московские проектировщики изготовили эскизы застройки первой части новых земель, и сотрудничество в этой работе Грабовского, а также его помощь в благоустройстве поселка в конце концов убедили Жданова в добросовестности намерений «благотворителя». Поэт Жданов забыл о предупреждении Лаокоона из поэмы Вергилия: «Бойтесь данайцев, дары приносящих!» — и снял свои возражения относительно застройки первой части бывших совхозных земель. В тот же день глава района Слепцов издал соответствующее постановление, и «данаец» Грабовский получил желаемый результат.

Сразу после этого он утратил всякий интерес к генплану и стал уклоняться от дальнейших встреч со Ждановым.

Однако в этот же период произошло еще одно значимое событие в жизни моего героя — он принял участие в выборах главы района, выступив с резкой критикой коррупционной деятельности Слепцова. И за день до этих выборов началась прослушка телефона Жданова! Но самое примечательное то, что она началась за полтора месяца до подачи в милицию заявления от «потерпевшего» Грабовского!..

А вот чтобы с таким заявлением в милицию обратиться, Грабовский неожиданно активизировался, предложив Жданову провести переговоры «для окончательного решения вопроса по генплану».

И такие переговоры состоялись. Они прошли в служебном кабинете Жданова под припрятанный диктофон Грабовского и попытки последнего спровоцировать белоозерского мэра на какое-нибудь неосторожное высказывание.

Сам Грабовский и приехавшая с ним «юрист фирмы» И. Цилюрик, оказавшаяся на деле адвокатом, стали предлагать Жданову взять деньги наличными, а уже потом рассчитаться ими с проектировщиками.

Мне, признаюсь, не хотелось называть фамилию этой молодой дамы, начинавшей когда-то свою карьеру в милиции, но в итоге вместо выполнения благородной функции защитника скатившейся, по существу, к роли провокатора. Но, во-первых, страна должна знать своих «героев», а во-вторых, может быть, эти записки хоть как-то повлияют на других моих коллег и удержат их от подобного.

Жданов же на переговорах твердо стоял на своем: вы — инвесторы, поэтому платите сами.

— Нам это некомфортно, лучше кэш, — жалобно ныла Цилюрик.

— Тогда перечислите на счет нашего благотворительного фонда, — предлагал Жданов.

— Мы не благотворительная организация, нам это тоже некомфортно, — скулил Грабовский…

Как стало позже известно от самих же Грабовского и Цилюрик, все их обещания по разработке генплана и долгосрочному сотрудничеству с администрацией Белоозерского были ложными, а переговоры они вели лишь для подготовки будущего уголовного дела в отношении Жданова.

Но переговоры со Ждановым никакого серьезного результата им не дали.

После этого Грабовский и Цилюрик, избегая прямых встреч с несговорчивым Ждановым, активизировали частные переговоры с неким местным жителем по фамилии Черников (вот она — мистика фамилий!) — мелким, но гиперактивным предпринимателем из офицеров-пограничников.

С ним они познакомились в кабинете у Жданова, и Черников впоследствии предложил москвичам свою кандидатуру в качестве посредника по «уламыванию поэта»…

Посоветовавшись с кем надо, Грабовский заявил, что готов заключить с Черниковым трудовое соглашение и передать ему деньги, предназначенные на оплату работы проектировщиков. Теперь, по задумке Грабовского, именно Черников должен был стать «инвестором» в соглашении с проектным институтом.

При этом Грабовский мотивировал это свое предложение нежеланием светиться, показывая главе района Слепцову, что они, дескать, помогают его оппоненту…

То, что загадочная московская фирма каким-то образом связана со Слепцовым, понимали до этого все. Но то, что помощь в разработке генплана большого городского поселения могла быть воспринята Слепцовым как помощь его политическому оппоненту, — это не влезало ни в какие ворота! И заставляло задуматься.

Но у Жданова на раздумья не оставалось времени — над ним уже был занесен топор, называемый близорукими людьми и циниками мечом правосудия.

Ни с Черниковым, ни с Грабовским он уже не общался, но это Грабовскому было и не нужно. Ему удалось убедить Черникова, едва вышедшего из запоя, приехать в московский офис фирмы и получить там деньги наличными. И хотя Черников даже расписался в получении этих денег и заявил, что сейчас же поедет в отделение банка положить их на счет, чтобы потом перечислить проектному институту, тем не менее (а скорее всего именно поэтому!) он был тут же, при выходе, задержан. Правда, менты попробовали было уговорить Черникова отвезти эти деньги Жданову, но тот отказался.

И тем не менее в этот же день, ближе к вечеру, в Белоозерском по обвинению «в покушении на получение взятки» был задержан и Андрей Жданов.

Проводившие его задержание оперативники немало удивились, узнав, что мэр-«взяточник» проживал в деревянной баньке, построенной им своими руками, и никакой дорогой собственности не имел.

А в вечерние теленовости и в газеты, сообщившие о задержании мэра Белоозерского, попала опухшая физиономия Черникова. И когда я пришел на первое свидание к Жданову в Матросскую Тишину, то ожидал увидеть именно это одутловатое лицо с безумно вытаращенными глазами, но в помещение для свиданий вошел невысокий, средних лет мужчина, похожий на… Наполеона Бонапарта, если бы тот оказался вдруг не на острове Святой Елены, а в переполненной зэками грязной и темной камере российской тюрьмы. Если вы способны представить себе такое, то сможете представить и Андрея Жданова, вошедшего быстрой походкой в мрачное тюремное помещение, где ожидал его я, крепко пожавшего мне руку и внимательно посмотревшего мне в глаза. Но если это и был Наполеон, то Наполеон с истинно русской душой и большим добрым сердцем, в чем уже совсем скоро мне пришлось убедиться и самому.

Спустя несколько месяцев следователи сообразили, что покушение Ждановым на получение взятки «за изменение разрешенного вида использования земель», которое вообще никогда не входило в его компетенцию и было произведено Слепцовым за три месяца до передачи денег Черникову, выглядит неубедительно.

И Жданову переквалифицировали обвинение, заменив статью о взятке на менее тяжкую — мошенничество.

Взятка — коррупционное преступление, и статья — позорная. По крайней мере, именно такой ее воспринимал Андрей Жданов.

— Мне неприятно и стыдно, когда приходится в тюрьме называть свою статью, — неоднократно говорил он.

Когда же следствие переквалифицировало ему обвинение, я пошутил:

— Теперь, Андрей Александрович, вы оказались в одной компании с Ходорковским… И это не самая плохая компания!..

Но маленькая промежуточная победа оказалась пирровой, так как в отличие от «взятки» дело о «мошенничестве» не подлежало рассмотрению в суде с участием присяжных (а мы на это очень рассчитывали). И в результате дело по обвинению Жданова и Черникова было направлено в Басманный районный суд Москвы, где оба подсудимых на себе испытали, что такое басманное правосудие, символизирующее полное отсутствие правосудия как такового.

— Меня обвиняют в мошенничестве, — говорил в суде Жданов, обращаясь к Грабовскому. — Обвиняют в попытке завладения вашими средствами путем обмана. Но разве я давал вам какие-либо ложные обязательства?

— Когда вы раскритиковали нашу программу строительства… — мямлил в ответ Грабовский. — А также последующие статьи в газете были восприняты мной как обман…

— Но я там говорил о недопустимости строить жилые дома на заливных лугах, затопляемых в весенний период. Разве это обман? Я говорил о необходимости расширять инфраструктуру поселка, планировать и строить не только жилые дома, но и объекты соцкультбыта. Разве это обман?…

— Я воспринимал все это как обман, — стоял на своем потерпевший Грабовский, вопросительно косясь на гособвинителя.

— В чем именно я ввел вас в заблуждение? — спрашивал Жданов свидетеля Цилюрик.

— Не помню, — отвечала юрист фирмы. — Следователь оценил, что вся совокупность доказательств по делу дает мне повод говорить, что вы ввели нас в заблуждение…

Как говорится: без комментариев.

Но, несмотря на все это, а также на показания многих других свидетелей и официальные документы, начисто, казалось бы, опровергавшие обвинение, судья Басманного суда Дударь просто перенесла в приговор текст обвинительного заключения от строчки до строчки, как это делали ее коллеги-судьи в советские времена. В итоге получилось, что как будто бы никто ничего здесь и не говорил, да и самого судебного процесса вроде как бы и не было…

Нет, я далек от мысли защищать и оправдывать любого из своих подзащитных после того, как завершился суд над ним. Но в случае со Ждановым я готов вновь и вновь заявить и даже крикнуть: этот человек невиновен!.. И здесь имеет место не просто судебная ошибка, но преступление против правосудия. Преступление, за которое рано или поздно должны ответить все, кто был к нему причастен.

Но такие преступления, к сожалению, не являются у нас редкостью. Сколько, например, стоит возбуждение уголовного дела? А сколько стоит его прекращение?…

Вы ходили когда-нибудь в тюрьму?…

Девушки партии

Страницы: «« « 345678910 » »»