Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни Оллестад Норман

Глава 13

Сандра отказывалась…

…сдвинуться с места, а у меня одна рука была занята ковриком из самолета. Вероятно, она послушно добралась бы до крыла, скажи ей об этом взрослый, а не 11-летний парнишка, которого она считала порядочным сорванцом… Я оставил коврик рядом с ней и пополз обратно к отцу.

Мне нужно было ощутить его запах, прикоснуться к его коже. Без отца я мало на что был способен – я не мог самостоятельно передвинуть ни его, ни Сандру. Почему он не очнулся? Видимо, я делаю что-то не так. Но что же, что?!

Я ступил в обледенелую воронку и больше не мог думать ни о чем другом. Сгустившийся туман, ветер и снег напрочь стерли очертания поверхности, и мне пришлось по памяти искать то место, где, как мне казалось, находился отец: полметра вниз и затем метров пять поперек. Разум мой сфокусировался, как лазерный луч, и выжигал все посторонние мысли. Наконец я нашел отца и ткнулся носом в его ухо: прохладное, но не холодное. Я боднул его тело макушкой, как сделал бы зверь. Ощутил его тяжесть. Мне не хватало сил дотащить его до убежища, и я не мог с этим смириться.

– Ты слишком тяжелый, – пожаловался я, обвиняя отца в собственной слабости.

Грудь мою сдавило отчаяние. Я закрыл лицо ладонями. Отвернулся от него. Потом открыл глаза, впился ногтями в лед и пополз к Сандре. Я ввинчивался в гору и всю дорогу до сиденья Сандры проклинал и эту вершину, и все, что на меня навалилось, – даже Ника с его сетованиями на мой «слабый характер» и «неизбежность поражения». «Ник – мешок с дерьмом», – провозгласил я про себя, взяв Сандру за руку. Она отдернулась. Я отстегнул ремень безопасности и вытянул ее из-под него.

– Пошли, – сказал я. В этот момент я напомнил себе отца – он ведь всегда заботился о ней. Теперь это была моя обязанность.

– Что ты делаешь? – спросила она.

На мгновение перед глазами всплыла картина: Сандра сидит на барном стуле (кажется, это было в Юте) и распекает меня за то, что я, такой испорченный сорванец, уговариваю отца уйти из скучного бара в игровую комнату.

Ее кожа потеряла привычный карамельный оттенок и побелела от мороза. «Она просто до смерти боится», – понял я.

Коврик я засунул под ее сиденье, рассчитывая, что так его не сдует. Потом просунул руки под ее изящные кожаные сапожки.

– Давай, пошли вместе, – сказал я. – Мы доберемся до крыла. Там можно спрятаться.

Я подробно объяснил, что и как нужно делать, и она меня послушалась. Я принялся толкать нас за край воронки, помогая себе всеми частями тела – и коленями, и тазом, и подбородком.

Первыми краешек тропы нащупали колени. Я поставил ноги Сандры на уступ и сказал, что на него можно опереться. Так я смог немного передохнуть.

– Отлично, – сказал я. – А теперь держись своей стороны и пробуй шагать, прижимаясь к склону.

Бороздя снег плечом и бедром, Сандра вонзала каблуки в тропинку и, помогая себе здоровой рукой, с усилием передвигалась по скату. Тропка сберегла нам кучу времени и энергии. Минут через десять мы соскользнули на относительно ровную поверхность за большим деревом.

– Мне нужно забрать коврик, – сказал я.

– Нет-нет, не уходи!

– Я скоро вернусь.

– А вдруг ты сорвешься?

Я полез вверх, пытаясь нащупать тропу. С уступа взвилась стайка крупинок, похожих на белых блох, и земля словно вспучилась. С трудом пробившись вперед, я нашел коврик под сиденьем и замер, думая об отце. Мне нужно было вновь ощутить его присутствие. Я попытался отыскать его глазами среди серого массива. Тут на меня градом посыпались белые хлопья, и налетел вихрь, от которого, казалось, задрожали горы.

– Надо как-то согреться, – сказал я себе и пополз прочь. Я чувствовал, как вздуваются мышцы на плечах. Похоже, тело уже приспособилось к тому, чего никак не желал признать разум – я мог рассчитывать лишь на себя самого.

Глава 14

Высохшие кудри отца…

…спутались в клубок. Он шагал к крышам из кокосовых пальм, а я плелся сзади и жалел, что на нем не было рубашки и туфель, а одни только шорты для серфинга.

Тропа протискивалась между мангровыми зарослями и превращалась в грязную дорогу, идущую через маленькую деревушку. Не считая торчавших из песка мангров, здесь уже практически не было деревьев: их сменили каладиум, гибискус и алоэ вера. Хижины напоминали старые школы, только построенные из пальм и лишенные окон. Самая дальняя выглядела по-другому – как конус, открытый в нижней части, так что можно было подлезть и войти с любой стороны.

Вокруг двух центральных хижин толпились женщины, дети и старики. Заметив нас, они замерли и уставились во все глаза.

Отец обратился к ним. Никто не двинулся с места, только маленькая девочка в поношенной юбчонке помахала нам ручкой. Почти все женщины были одеты в какие-то обноски разных цветов и фасонов, а пожилые мужчины походили друг на друга – тонкие пончо, мешковатые хлопковые штаны и лица в глубоких морщинах. Обуви не носил никто. Одежда женщин была украшена золотистыми ленточками и кружевами – прямо как у танцовщиц в Вегасе. Только материя была порядком истрепанная и измятая.

– Donde esta los hermanos? Los padres?[30] – спросил отец.

Одна женщина сделала указующий жест и быстро проговорила что-то по-испански.

– Gracias[31], – ответил отец.

Мы пошли по грязной тропинке. Детишки смотрели на меня такими глазами, словно я был марсианином с зелеными щупальцами.

Возле дальней хижины цыплята бросились от нас врассыпную и скрылись в загончике. В хижине были свиньи – крупные, жирные и черные. Позади нее раскинулась роща тамариндовых деревьев. Густые плотные заросли тянулись до самого луга, а неподалеку стояла конюшня с навесом. Четверо мужчин в ковбойских шляпах и сапогах возились с четырьмя конями – чистили, подковывали, кормили. До этого я ни разу не видел в Мексике больших лошадей – только осликов. Отец помахал мужчинам, они повернулись и, не отрываясь от своих дел, наблюдали, как мы подходим.

Самый низенький и смуглый отошел от коня и встретил нас у ворот. У него были такие же усы, как у отца, но черные. Он выглядел его ровесником, но из-за жирной темной кожи лица трудно было определить возраст наверняка.

Отец извинился за то, что он без рубашки, и махнул рукой в сторону джунглей. Я разобрал слово auto. Мужчина обратился к одному из ковбоев, который чистил коня, и тот кивнул, не прервав своего занятия и не оглянувшись. Смуглый мужчина повернулся к нам и жестом указал на хижины. Отец поблагодарил его, и мы ушли.

– Что он сказал?

– Нам повезло. У них нашлось местечко, где мы сможем переночевать.

– Я не хочу ночевать здесь!

– У нас нет выбора, Оллестад.

– Лучше уж спать на пляже!

– Под дождем?

– А может, дождя не будет.

– Ну, может, – согласился он. – Чего ты боишься?

– Не знаю, – ответил я. – А нельзя просто найти

отель или что-то вроде?

Отец рассмеялся. Мы прошли мимо загона для свиней и подошли к главной дороге. Дети снова вытаращились на меня.

– Это из-за волос, – пояснил отец. – Наверное, они никогда не видели блондинов.

– Никогда в жизни?

– Вполне возможно.

– Ну и ну!

Я тоже много чего никогда в жизни не видел – например, Марс или подростков с ружьями. Но я и подумать не мог, что стану для кого-то диковинкой!

Мы отыскали тропинку к пляжу. Я оглянулся: местные жители по-прежнему стояли и глазели нам вслед.

Когда мы вышли на пляж, отец попросил меня собрать еще ракушек пука. Он и сам набрал немного. Затем мы направились обратно в деревню. Отец сказал, чтобы я отдал раковину абалона, полную ракушек пука, первой же встречной девушке. Это будет наш подарок за их доброту.

Пройдя сквозь заслон мангровых зарослей, мы увидели девушку, стоявшую на спине неоседланной лошади по ту сторону тропинки. Она собирала папайи с большого дерева.

– Buenas tardes[32], – поприветствовал ее отец.

Девушка пошатнулась, но устояла на лошади. Она бросила на отца насмешливый взгляд, кивнула и отвернулась. Ее руки продолжали ощупывать папайи. Она была прелестна! Густые блестящие черные волосы до середины спины. Длинные гладкие руки коричневатого оттенка. Сонные темные глаза. Чуть загнутый книзу носик. Вздернутая верхняя губа. Небольшой шрам под глазом. Я никогда еще не встречал таких девушек.

– Отдай их ей, – услышал я голос отца.

Я нерешительно покачал головой.

– Ну, давай же, – настаивал он. – Просто положи на землю, и все.

Я смутился, но сделал, как он сказал. Мы пошли прочь, а когда я оглянулся, девушки уже не было.

Оставшиеся ракушки пука отец отдал первой женщине, которая нам встретилась. Она была уже в возрасте и сидела возле центральной хижины, присматривая за вещами. Женщина сказала «gracias» и, в отличие от той девушки, с готовностью поглядела в глаза моему отцу.

Тут кто-то дернул меня за волосы. Я оглянулся: маленькая девочка с криком отбегала прочь. Отец велел, чтобы я дал детишкам потрогать мои волосы. Я напряженно застыл на месте. Дети приближались ко мне с опаской, словно к бешеному псу. Чья-то мать прогнала их и заговорила с моим отцом. Постепенно вокруг нас собралась вся деревня, и люди разглядывали нас. Я уставился себе под ноги, отец казался невозмутимым.

Кто-то протянул ему два одеяла, и мы пошли к конусовидной хижине на краю поселка. Толпа двинулась за нами и осталась у хижины, когда мы нырнули в щель, служившую дверным проемом. Отец положил одеяла на пол и рассмеялся.

– Почувствуй себя настоящей рок-звездой! – прокомментировал он.

Мы довольно долго просидели там, как в ловушке. Затем приехали vaqueros[33] и разогнали людей. Усатый коротышка просунул голову в щель. Отец смеялся над всем, что тот говорил, и я вдруг подумал, что они производят впечатление закадычных друзей. Когда vaquero ушел, пожилая женщина совсем без шеи принесла нам бобов, тортилью и куриную

ножку.

– Это из тех цыплят, что мы видели?

– Угу.

– А свиней они тоже едят?

– Ну да. Делают carnitas[34].

Я отодвинул ножку, но отец заставил меня трижды откусить от нее. Когда он поел, уже стемнело. Мы выставили тарелки за дверной проем и на ощупь вернулись к одеялам.

– Что теперь будем делать?

– Спать.

Я настоял на том, чтобы лечь к нему поближе – мне нужно было физически ощущать его присутствие. Слышалось жужжание насекомых, изредка доносились звуки, производимые людьми. Снаружи было черным-черно, и я не видел тропинку перед хижиной. Мы были затеряны в полной темноте, погребены где-то на краю джунглей, и Топанга-Бич больше не казался мне таким уж заброшенным и диким.

Перед тем как меня разбудили петухи, мне снилось, что юная сборщица папайи закалывает свинью. Отца рядом не было. Я в испуге сел, не понимая, где нахожусь. Сквозь щель виднелись редкие облака. Грязь на тропе уже запеклась под палящим тропическим солнцем. Я был весь липкий от пота. Подошел к щели и выполз наружу. Деревушка опустела, по моим ощущениям было часов восемь или девять. Солнечные лучи обожгли мне щеку, страшно было подумать, что же будет к полудню.

Я прошел по растрескавшимся черепицам из грязи и стал искать тропу, ведущую к пляжу. Облака над океаном украшал тот же узор трещинок, что и на засохшей грязи. Вокруг не было ни души. Подгоняемый паникой, я побежал по ракушкам слишком быстро и порезал ноги.

Отец помогал вытягивать из плоскодонки сеть, полную рыбы. Двое пожилых мужчин тянули с одной стороны, а он с другой, второй рукой держа сеть посередине. Старики истекали потом: на них были пончо и шляпы из пальмовых листьев. Это облачение резко контрастировало с минималистским нарядом отца, на котором были только шорты для серфинга.

– Берись с той стороны, – сказал он мне.

Я впился пальцами в скользкую сеть. Прямо на меня глянула умирающая рыба-попугай: глаза ее застыли.

Мы оставили сеть рядом с одной из центральных хижин. Внутри я насчитал пять пальмовых ковриков, лежавших в рядок на земле. Сколько же народу там ночевало?

– А теперь – на «мокруху», – объявил отец.

Когда я вылез из хижины, отец был уже далеко впереди. Подоспела стайка детишек. Я почувствовал, что кто-то уцепился за мою доску, и, не оглядываясь, зашагал к пляжу. Дети припустили за мной, топча ракушки. Двое мальчишек ощупали доску и забросали меня вопросами.

– Серфинг, – сказал я и провел рукой в воздухе, седлая воображаемую волну.

Отец стоял на песчаной косе вдали от берега и смотрел на прибой. Коса шла чуть вверх и заслоняла волны. Руки его расслабленно свисали вдоль тела, и доска свободно покачивалась. «Большие волны, – подумал я. – Вот черт!»

Кое-кто из детей потерял ко мне интерес и отстал, а остальные начали швырять в океан камушки и ракушки. Я замедлил шаг, надеясь, что отец скроется за косой. Мне вообще хотелось сесть и никуда не идти. Но если он увидит, что я спокойно расселся, это может вывести его из себя.

Дети нашли черепаху, окружили ее, стали закидывать камнями. Она попыталась скрыться от опасности в океане, и они начали тыкать в нее палкой. Я хотел прикрикнуть на них, но это был их пляж, а на каждом пляже свои правила. И я прошел мимо.

Там, где джунгли переходили в пляж, стояло деревце папайи, и к нему был привязан конь. «Интересно, кому из vaqueros он принадлежит», – подумал я.

Отец вздрогнул от неожиданности и на секунду смешался, когда я подошел к нему сзади. Он хотел что-то сказать, но вместо этого направился к пляжу.

Я пошел по его следам и выглянул из-за косы. Прямо у берега я увидел ее – чуть вздернутая верхняя губа и шрамик под глазом делали ее непохожей на других. Она плыла на спине, и торчавшие из воды груди напоминали огромные желуди, плотные и коричневые. Повсюду был разлит аромат папайи, и в то же мгновение я так и окрестил девушку – Папайя. Я смотрел на нее не шевелясь – миниатюрная копия мужчины, который стоял на этом самом месте несколько минут назад. Наблюдал ли за ней отец? Заметила ли она это? Тут глаза ее открылись. Она огляделась вокруг и в последний момент увидела меня.

Девушка перевернулась на живот и нырнула. Она проплыла над белым дном, оставляя за собой чудесный коричневый шлейф, словно из тростникового сахара. Вынырнула она достаточно далеко, и я не мог разглядеть ее тела в прозрачной воде. Какое-то время девушка смотрела на большой риф – по всей видимости, переводила дух, а потом поплыла дальше.

Отец был уже далеко на пляже, цепочка следов вела мимо ее желтой футболки и белой юбочки: он действительно наблюдал за ней. Неясно было только, происходило ли это с ее молчаливого согласия, пока я ее не спугнул, или она вообще не подозревала, что рядом кто-то есть.

Я поискал девушку взглядом – она плескалась где-то на полпути к рифу. А вдруг она устанет и начнет тонуть? Я представил, как изо всех сил гребу к ней и вытаскиваю ее из моря к себе на доску. Она благодарит меня. А я говорю: «Теперь ты в безопасности, Папайя!»

Я ощутил прилив адреналина. На косу высыпала стайка детей, которые явно уже разделались с черепахой и были готовы к новой забаве. Меня переполняла сумасбродная энергия, и я во всю прыть понесся к пляжу.

Отец натирал доску воском, подмешивая в него песок. Он изучающее взглянул на меня. Мы оба как будто только что увидели кумира всей своей жизни и теперь парили во внеземном пространстве, не в силах вымолвить ни слова.

– Неплохие формы, а? – сказал отец, бросив взгляд в сторону рифа.

– Просто супер! – согласился я.

Так мы и стояли в полной прострации, и мексиканские детишки, наверное, и вправду сочли нас пришельцами. Жара, аромат, девушка – все это вместе вызвало нешуточный всплеск эмоций, и мы с отцом заржали, как пьяные недоумки.

Я приближался к рифу, а отец почему-то отставал. Выйдя из эйфории, я обнаружил, что волны были вдвое выше моего роста. Я уселся на доске. Риф гасил наступательный импульс прибоя, и гребни сначала вздымались, а затем загибались вниз, образуя пустое пространство в стенке волны. Остроконечный гребень вспарывал поверхность океана. Тут ко мне подгреб отец.

– Идеальные левосторонние трубы, чтоб мне провалиться! – воскликнул он. – Чтоб мне провалиться на месте!

Жилка, идущая от бицепса отца к его плечу, пульсировала от притока крови; брови сошлись у переносицы – он напоминал дикаря, готового к нападению.

Я растерялся – эти волны были слишком велики и сильны для меня.

– Такая труба изменит твою жизнь, – сказал отец.

– Не хочу я ничего менять, – ответил я.

Вот и еще одна здоровенная волна вытянула свой жуткий коготь.

– Хочешь немного понаблюдать за ними? – спросил отец.

Я раздумывал, что бы ответить. «Да» будет означать, что, понаблюдав какое-то время, я соглашусь прокатиться, а «нет» – что я готов кататься прямо сейчас. Поэтому я просто пожал плечами.

– Сейчас я их испробую, – заключил отец.

Это была рифовая волна, стремительный выброс энергии, длившийся секунд шесть, в отличие от долгих пойнт-брейков в Бахе. Она разбилась на глубоководье, там, где риф рассекала узкая расщелина – канал. Отец проплыл по расщелине за риф, а затем быстро подгреб к тому месту, откуда можно было запрыгнуть на волну. Я подумал, что если решусь выплыть к волнам (хотя шансов крайне мало), то этот канал послужит мне убежищем. Ну, а если уж на меня двинется сет[35] гигантских волн, я всегда смогу укрыться в безопасной гавани.

Отец подгреб к следующему массиву волн и угодил прямо под вершину. Образовавшийся у подошвы водяной вал взмыл вверх по ее стенке. Отяжелевший гребень обрушился по стенке вниз, отделив доску от вожделенной дуги, по которой только и может проехать серфер, и отец оказался зажат на верхушке волны. Он обхватил края доски, приподнялся и чуть отклонился назад. За мгновение до того, как верхушка волны разбилась о риф, нос доски высвободился, и отца выкинуло в море. Его чудом не размазало по рифу.

Откуда-то доносились еле различимые голоса. Повернув голову, я увидел, что на пляже полным-полно детей. Они издавали одобрительные возгласы, а сзади за ними шевелились темные заросли, словно готовясь поглотить их. Из-за косы появились vaqueros верхом на лошадях. Процессию возглавлял деревенский парнишка.

Я поискал глазами желтую футболку Папайи, но, судя по всему, ее уже не было. Vaqueros двигались по влажному песку, и лошади боязливо отскакивали от накатывающих волн.

Кони остановились, выстроившись точно в ряд. На мокром песке лежали их тени. Vaqueros разглядывали нас и чего-то ждали. Меня вдруг осенило, что они побросали все свои дела в надежде увидеть нечто необыкновенное.

Я тут же погреб к каналу – там было безопаснее. Хотя канал находился прямо «на линии огня», это местечко оставалось недосягаемым для яростного жала волны.

Возле рифа что-то гудело. Я приподнялся на доске, пристально вглядываясь в следующую волну. Гудение раздалось в тот момент, когда массив волн закрутило и поволокло вокруг рифа. Одновременно гребень загнулся книзу, и волна превратилась в трубу. Огромный овальный глаз с гудением приближался ко мне. Из трубы веяло неким спокойствием, а потом глаз закрылся, и волна разбилась о риф.

Я посмотрел на берег. Vaqueros сидели на лошадях и глядели на меня. Конечно, они поняли, что я трус и специально прячусь в этом канале. А когда из-за косы верхом на лошади выехала Папайя, позор стал невыносимым.

Тут еще отец замахал рукой, призывая меня плыть на линию волн. Я начал тереть глаза, делая вид, что в них попала соль. Я торчал в канале, чувствуя на себе взгляды vaqueros и Папайи, и напряжение нарастало. Наконец я не выдержал и погреб к волнам.

Меня тут же одолели сомнения. Они отравляли сознание, словно попавший в кровь яд, и в голове у меня зазвенело. Я даже представил Ника, как он смеется надо мной: вот же, он сам помогает яду усвоиться!

Я посмотрел наверх. Мне нужно было удостовериться, что на выходе из канала я окажусь достаточно далеко от того места, где массивы волн ударяются о риф. Тут на него обрушилась огромная волна: страх, который она во мне вызвала, был подобен встречному ветру. Я дрожал и кашлял, пытался грести, преодолевая «ветер», и от этого усилия весь раскалился, как тлеющий уголек. Внезапно пламя разгорелось – ужас пронзил меня насквозь. Я перестал грести и приник к чистой прозрачной воде, пытаясь собраться с духом. Пламя ужаса

разрасталось. Я скрежетал зубами. Казалось, что внутри меня, словно сердце, бьется наполненный ядом шарик. Он разгоняет свой смертельный сок по всему телу, разъедая мою волю. Я ненавидел этот страх больше всего на свете.

Подпитываемые ненавистью, мои руки вновь принялись грести. Течение отгоняло меня назад. Я поднажал и, подплыв к массиву волн, увидел отца – его затягивало в полость, похожую на пещеру. Он стоял спиной к волне, доска покачивалась у подошвы. Войдя в поворот у основания волны, он так сильно наклонился, что левой рукой задел поверхность воды. Ему не удавалось выровнять положение тела, а между тем могучая сила волокла его доску вверх по стенке волны – и вот он уже на самой вершине. Какую-то долю секунды отец вертикально удерживался на волне, и, казалось, сейчас запросто шагнет на пик и спустится по задней стенке. Но вместо этого волна швырнула его через риф: теперь он висел параллельно поверхности, и доска волочилась вслед за ним. Через секунду он свергнулся вниз и ударился животом о воду. Его туловище накрыло гребнем, и пенный взрыв скрыл отца из виду.

Я увернулся от волны, прежде чем она подхватила меня, и отчаянно пытался избежать следующей. Там, за ее гребнем, простиралась спокойная гладь.

Я ничего не чувствовал, пребывал в шоке. Я был уверен, что отец в полном порядке, а вот мне нипочем не вынести такого удара. Но все же в тот момент я предпочел бы умереть, чем уступить своей трусости.

Тут я заметил несколько волн поменьше; минуя внешние коралловые рифы, они вздымались во внутреннем пространстве. Все волны вокруг стали ниже и слабее. Я погреб вперед, уже не заботясь о том, что меня может раздавить массивом волн.

Меня трясло от притока адреналина. «К черту страх!» – пробормотал я.

Я следил за океаном, словно котяра, изготовившийся к прыжку. Очень скоро мимо внешнего рифа двинулась волна высотой метра в полтора. Я подгреб под нее. Задняя часть доски накренилась, и прямо у меня перед глазами замаячили бело-лиловые коралловые рифы. Я выпрямился и удерживал равновесие, хотя корпус тянуло вперед.

«Упрись на ту ногу, которая сзади», – приказал я себе.

В нижней части волны показалась трещина. Я соскользнул вниз по стенке к подошве и с силой надавил на доску стоящей сзади ногой. Нос доски выскользнул из трещины, зачерпнув немного воды. Закрученные струи, ринувшиеся с подошвы, ударились в днище доски и чуть не сбили меня с ног. Я резко наклонился, волна нависала надо мной, как башня. Гребень заслонил солнце, и стенка волны окрасилась темно-синим.

Мой мозг запротестовал: «На тебя сейчас рухнет волна. Вали отсюда!»

Но тут раздался другой голос, голос какой-то всеведущей силы: «Она приоткрывается, она закручивается, ты как раз уместишься внутри».

«Невозможно. Гора вот-вот обрушится, а ты прямо под ней, надо занырнуть от греха подальше».

«Вовсе нет. Она изогнется, и ты попадешь прямо внутрь».

Я на автомате подтянул колени к груди, и доска скользнула в полость. Я въехал в трубу и закрыл глаза.

Вокруг все грохотало. Я открыл глаза. В овальном окошке виднелась песчаная коса. Каменистые пики. Кокосовые пальмы. Но вот грохот унялся, и вращающаяся полость погрузилась в тишину. Зловещая стена волны изогнулась и обволокла меня со всех сторон, затянув в свою утробу. Она могла меня покалечить или даже убить, но вместо этого сжимала в ласковых объятиях, и я завис где-то между паникой и восторгом. Все потаенное, доселе незримое, теперь обрело яркость и пульсировало во мне. Я был здесь, в этой неуловимости, в вожделенном пространстве чистого счастья.

Окошко изменило форму, вжииих! – я вынырнул, и на меня обрушился внешний мир со всеми его красками, звуками и суматохой.

Отца я увидел сразу же. Он ослепительно улыбался, глаза лучились любовью, и я ощутил себя рыцарем, который привез домой золотую чашу. Я скатился по задней стенке волны.

– Вот это да, Чудо-Мальчик! Ты потрясающе прокатился по трубе!

Я кивнул. Губы щипало от соли. Я заметил, что по груди отца стекает струйка крови. На спине красовалась большая глубокая рана.

– Ты в порядке? – спросил я.

– Все нормально, Оллестад.

– У тебя кровь вовсю хлещет!

– Все не так страшно, как выглядит…

Мама говорила то же самое о своем подбитом глазе.

– Расскажи, как это было? – поинтересовался отец.

– Н-ну… – я пытался отыскать какие-то слова, образы, но улавливал только ощущение: никогда в жизни мне не было так хорошо.

– Даже не знаю… Круто, – сказал я.

Отец ответил мне долгим взглядом. Казалось, он находился в полной гармонии с тем пронзительным восторгом, который разливался по моему телу.

– Очень немногим удавалось попасть туда, где ты только что был, – сказал он. – Туда, где нет места всякой шушере.

Мы дрейфовали на досках и размышляли о том идеальном пространстве, где я побывал. На море наступило затишье. Капли крови отца падали прямо в океан, но после катания я даже не думал об акулах. Казалось, мы неуязвимы, потому что являемся частью окружающего мира. Все, что совсем недавно казалось чуждым, вдруг наполнилось смыслом и мудростью.

Глава 15

Сандра свернулась клубочком…

…возле крыла. Вдруг она схватила меня за руку и сдавила ее так, что я вздрогнул от неожиданности.

– Как он мог умереть? – вопрошала она. – Как твой отец мог умереть?

Я зарычал, как волк, в которого, казалось, превратился. Ее вопрос был отметен, отброшен прочь прежде, чем мозг мог его переварить. Моя замерзшая кожа словно превратилась в жесткую шкуру, не пропускавшую ни снег, ни ветер, ни дурные мысли. Я опустился на корточки, чтобы еще глубже влезть в эту шкуру. Затем скользнул под крыло, постелил на снег коврик и подоткнул его под заднюю стенку нашего убежища.

– Забирайся под крыло, – велел я.

Сандра вползла в убежище, и я последовал за ней. Она обвила меня руками. Два зверя, укрывшиеся в своей норе.

– Надеюсь, нас найдут, – сказала Сандра.

– Поспи, – ответил я. – Надо отдохнуть.

– Мы умрем? – спросила она.

– Нет, – заверил я, а сам подумал, не замерзнем ли мы насмерть, дожидаясь, пока нас спасут.

От близости тела Сандры под крылом стало тепло, и я провалился в сон.

Я видел сон, в котором понимал, что все это мне уже снилось – до того, как я открыл глаза впервые после катастрофы. Я пытался подсчитать, сколько часов прошло с тех пор. Или это было меньше часа назад?

В том сне я лечу вверх ногами. Мои синие «Вэнсы» мелькают над головой. Меня засасывает в светящийся белый овал с черной каймой. Сверху просачивается зернистый свет. Я лечу к нему вперед ногами и спрашиваю себя, что происходит. И тут приходит ясный и спокойный ответ: «Ты умираешь». «Надо же, умираю», – удивленно повторяю я. Вдруг что-то начинает тянуть меня вниз. Я никак не могу добраться до зернистого света, до приоткрывшегося просвета. Меня удерживают две руки, две струи – нет, скорее сильная волна. Она не дает мне подлететь к зернистому свету.

– Он прыгнул на меня, – проговорил я и проснулся от звука собственного голоса.

Сандра лежала, крепко обняв меня. Руки у нее были очень холодные. Я повернулся и прижался к ней, уткнувшись лицом ей в шею. Представил, как отец напрыгивает на меня в тот момент, когда самолет разваливается на части. Он спас мне жизнь, и я найду способ спасти его. Я цеплялся за эту надежду, хотя в глубине души знал, что уже слишком поздно. Приникнув к телу Сандры, я снова задремал.

Меня разбудил какой-то глухой щелчок в воздухе. Вскоре он повторился. Я не мог понять, что это за звук, то накатывающий, то исчезающий, как волны тумана.

Часы на руке у Сандры все еще тикали. Мне на память пришел рекламный слоган часов «Timex»: «Опять пойдут, даже если упадут». Я пригляделся – это и впрямь были «Timex». Время близилось к полудню, обе стрелки, большая и маленькая, были возле цифры 12. Я рассмеялся.

– Что такое? – спросила Сандра.

– Все еще идут, – ответил я.

– Норман, что с нами будет? – сказала она.

Я не знал, что ответить. Я прикидывал, сколько мы уже находимся наверху. Самолет вылетел около семи. Значит, прошло часов пять. А что мы сделали за все это время?! Тут стрекочущий звук приблизился, и я узнал его. Я по-пластунски выполз из-под крыла и встал на четвереньки.

– Ты куда? – спросила Сандра.

– Слышу вертолет, – ответил я.

Туман рассеивался, и небо было усеяно облаками с черными кромками. Где-то вдалеке проглядывали синие полосы. Мне надо было выбраться из-под сосновых ветвей. Стало совсем светло, а за две предыдущие ходки я протоптал тропинку, поэтому желоб преодолел очень быстро. Но стрекот лопастей опять затих, и я подумал, уж не показалось ли мне.

Впервые мне удалось рассмотреть общие очертания ледяного желоба. Как я правильно догадался, он представлял собой изогнутую половину трубы, идущую вниз по склону. Обрывался он на 20 метров ниже тающих облаков или даже дальше. По краям лежали глыбы камней. Они окружали нас со всех сторон, и из этих камней росли деревья, а снег, как известка, залеплял все трещины и щели. По одной стороне желоба строго вертикально сбегала скользкая ледяная борозда – воронка. Я догадался, что воронка эта – основная линия спада[36], к которой устремляются лыжи; самый прямой и захватывающий спуск. Но сегодня он был мне и даром не нужен…

Внезапно над головой снова зажужжали винты, и гул разнесся по горе. Я завопил прямо в пестрое небо. В просветах, мелькавших в дымном тумане, показались шасси. Я принялся махать руками и кричать в маячащее надо мной брюхо вертолета. Махал и орал:

– Эй! Сюда! Эгегей!

Я изо всех сил размахивал руками и так надрывал горло, что оно горело огнем.

– Сюда, сюда! Вы меня видите?

Вертолет парил над верхушками деревьев. Шасси напоминали полозья санок, и, казалось, за них можно просто ухватиться.

«Как раз вовремя, – подумал я. – Отец долго не протянет».

Я кричал вертолету и, не переставая, размахивал руками.

– Папа, мы спасены!

Вертолет накренился, и я увидел мужчину в шлеме. Я ждал, что он обратится ко мне по громкоговорителю, и тогда я помогу им добраться до отца. Они заберут его в вертолет и увезут в больницу.

Подгоняемый адреналином, я побежал по скату к отцу и подал пилоту знак двигаться за мной. Вертолет увеличил скорость. Мотор взвыл.

Я осторожно переставлял ноги, стараясь не поскользнуться, и продолжал махать в сторону места крушения. Чем ближе я подходил к отцу, а значит, к воронке, тем медленнее приходилось двигаться. Вот-вот мне придется лечь на живот и прижаться к горе. Но тогда я не смогу махать им. Я замер на месте. Подняв руки, как рефери, фиксирующий тачдаун[37], я жестами направлял вертолет к отцу. «Ребята, вы самые лучшие. Спасибо вам. Спасибо!»

Но тут вертолет снова накренился и медленно полетел прочь.

– Эй! Сюда! Не туда!

Облако поглотило лопасти, потом брюхо и шасси. Стрекотание стало тише. Затем смолкло.

Какого черта?!

– Нет, ты можешь в это поверить? – сказал я, обращаясь к отцу, лежавшему на той стороне ската, метрах в пяти от меня.

Он был припорошен снегом, как ледяная скульптура.

Адреналин иссяк, оставив во мне пустоту.

Я закрыл глаза и усилием воли выбросил из головы все лишнее. «Держись! Думай о том, что делать дальше. Не переживай из-за того, что уже произошло».

– Они тебя заметили? – спросила Сандра.

– Нет, – ответил я.