Темная сторона дороги (сборник) Шолохов Алексей

Алексей Шолохов

Попутчица

Автомобильная дорога Есаулово — Томск

— Я никогда никому не рассказывал эту историю. Никому и никогда. Вы можете верить, а можете — нет, — Семен поднял глаза от стола, обитого выцветшей клеенкой, на притихших, словно дети, мужчин. — Елкины, да, по большому счету, мне все равно. Я чувствую, что время пришло. Не спрашивайте, откуда это чувство. Не отвечу. Это как неподъемный груз, который несешь всю жизнь, толком не зная, что с ним делать. И вот приходит время, когда появляется одно только желание: сбросить его с плеч, понимаете? Нет, не нагрузить этой ношей кого-то, а именно сбросить. — Семен посмотрел на мужчин, потом поверх их голов — на вставшие на ночлег фуры, окинул взглядом заметно опустевшую трассу и ставшие в сумерках болезненно яркими огни заправки. — А может, местность похожая? Вот и нашептало.

Это было еще в девяностые. Я тогда только выкупил свой «КамАЗ», на котором проработал до этого лет десять. Работу приходилось выпрашивать и браться за что ни попадя. Поколесив по Красноярску да маленько по краю, я призадумался. Денег рейсы приносили мало, да и каждый считал своим долгом обмануть работягу. Кто недоплатит, а кто и вовсе без шиша оставит. Да что я вам рассказываю, вы и сами все помните. Многие из вас так же точно крутились. Елкины, в девяностых кто-то богател, а кто-то лысую резину на обед жрал. Не я один такой. В общем, захотелось мне срубить деньжат один раз и надолго. Мне позвонил Виталич, неплохой мужик, но с заскоком. Шестнадцать лет начальником нашего АТП был. Кстати, это благодаря ему я свой первый «КамАЗ» и смог выкупить. Он еще в АТП мне халтурку подбрасывал, так что, вы понимаете, довериться ему я мог. Так я думал тогда, так же думаю и сейчас.

Нужно было из Есауловки забрать груз и отвезти в Томск. Да, дорога дальняя, но я так и хотел — один раз и надолго. Денег, обещанных за перевоз, мне бы хватило месяца на три, а то и на полгода. Вот надо же было мне, дурьей башке, еще тогда понять, что с грузом что-то не так. Елкины, деньги увидел… Я ж говорю: заплатили столько, что жене на новое пальто хватило бы да еще и жить на них три месяца, как минимум. Да плевать мне было, что они там перевозят. К тому же половину заработка они мне дали сразу, а другую половину пообещали после приезда.

Машину загрузили быстро. Мы с хозяином отошли в сторонку обговорить денежный вопрос. А когда вернулись, его парни — два здоровенных сынка — уже опустили тент и закрывали борт. Один из них передал мне какие-то документы… Елкины, мне надо было взглянуть и на них, но я бросил их на сиденье. Выдвигаться я решил с утра, но мой работодатель, черт бы его побрал, настоял на немедленной отправке. Ну, думаю, лады. Своих я сразу предупредил, чтобы раньше чем через двое суток не ждали. Двинулся.

Неприятности начались уже под Ачинском. Мне все время что-то мельтешило в боковых зеркалах. Будто кто-то ехал вплотную ко мне и изредка выныривал то слева, то справа. Раздражало жутко. Да еще и в кузове начало происходить черт знает что. Начался какой-то гомон и гул, словно я кучу народу перевожу. Нет, людей там не должно было быть. Как ни крути, я б за это и не взялся, узнай… Черт! Кого я хочу обмануть? В те годы я взялся бы даже инопланетян перевезти, лишь бы платили.

Остановился, а выходить боязно. Взял большую отвертку (я ею кабину закрепляю) и медленно вышел. Уже начало смеркаться, асфальт противно скрипнул под ногами, будто я по деревянному полу в старой избе иду. Но это было так, ерунда по сравнению с тем, что я испытал у заднего борта. Черт бы побрал это дерьмо! Я до сих пор не могу объяснить даже самому себе то чувство, что охватило меня тогда. Я будто в ступоре стоял и пялился на хлопающий на ветру угол тента. Выронил отвертку и медленно подошел к борту. И все… и снова ступор. Я никак не мог заставить себя заглянуть внутрь. Руки тряслись, ноги подкашивались. Одна только мысль крутилась в голове. Меня ограбили. Но как? Как дилижанс на Диком Западе? На ходу? Бред, конечно. От осознания этого стало только страшно.

А что, если, подумал я, меня не ограбили, а хотят убить? И тварь, собирающаяся это сделать, все еще там?

От этих мыслей мне стало совсем дурно, и я решил не заглядывать под тент, а просто сесть за руль и ехать дальше. Возвращаться не хотелось, чтобы не лишиться второй половины заработка. Раз они меня отправили в ночь, значит, им нужно, чтобы груз пришел вовремя. А если меня и ограбили, то об этом лучше узнать по месту прибытия. Так, почему-то мне думалось, будет лучше.

В общем, гул и гомон я списал на галлюцинации, слуховые. А мельтешение в зеркалах… Елкины, хотел, но не мог… Я увидел на долю секунды человека, выглянувшего из-за левого борта. Бледное опухшее лицо утопленника вынырнуло из-за борта и снова скрылось. Не знаю, какая сила заставила меня надавить педаль газа вместо педали тормоза, но сила эта пришлась кстати. Я оторвался от преследователя, когда изрядно стемнело. Проехав еще немного, я свернул на заправку. Соляры в баке было достаточно, чтобы не заправляться до Боготола, но отлить да с живыми людьми пообщаться мне не помешало бы. Я поставил машину в темный закуток, у цистерн, и пошел к сортиру. Гул… и топот… топот сотни ног раздался с дороги. Кто-то несся к заправке. Странная мысль пришла мне в голову. Я подумал, что это существо… Я уж не знаю, кто это был, но человек не смог бы бежать со скоростью моего «старичка»-«КамАЗа». Он должен был уйти на пенсию, еще когда впервые попал ко мне. Несмотря на преклонный возраст, он разгонялся до семидесяти километров в час, а тогда он ехал не меньше шестидесяти. Так вот, я подумал, что эта тварь с распухшим, словно волейбольный мяч, лицом, маленько огорчившись, позвала своих собратьев, и теперь они бегут, чтобы разделаться со мной.

Меня охватила паника. Признаюсь, я струхнул так, что готов был обмочиться, не доходя до покосившейся коробки туалета. Гул и топот стихли так неожиданно, что я подумал о внезапной глухоте, но подъехавший «ЗИЛ» наполнил заправку звуками. Я очнулся и вошел в туалет.

Звуковые галлюцинации меня не пугали (ну почти не пугали), тем более, если поднапрячься, их можно было объяснить. Но как быть со зрением? Я же не мог ошибиться. За мной бежал человек. Он бежал со скоростью шестьдесят километров в час. Это не мираж, это какая-то хрень. Понимаете? А если не человек, тогда… — думал я в пропахшем мочой сортире.

Елкины, нигде так хорошо не думается, как в туалете. Вы не замечали?

Так вот, если человека не было, если за мной никто не бежал, то дело плохо. Это что-то у меня с головой тогда. А если бежал? Тоже хреново. В любом случае что-то со мной не то. Либо уже произошло, либо еще произойдет. За три минуты в туалете в моей голове завершилось грандиозное сражение, но я в нем остался в проигрыше.

Я трижды пожалел, что согласился на этот проклятый рейс. Что-то мне уже и денег не хотелось. Конечно, груз и мой работодатель могли быть ни при чем, простое стечение обстоятельств, но почему-то меня это не успокаивало. Я вдруг понял, что меня может успокоить. Мне надо было посмотреть на свой груз и убедиться, что это не наркотики или взрывчатка.

Я поспешил к машине. Остановился у заднего борта, хотел было поднять тент, но для начала все-таки решил взглянуть на документы. Они ведь иногда объясняют многое. Черт! Те, которые мне дали в Есауловке, не объясняли ничего. Потому как их самих не было! Нигде! Ни на сиденье, ни под, ни в бардачке… Я осмотрел приборную доску, снова заглянул в бардачок. Ничего. Засунул внутрь руку — колеблясь, с какой-то тревогой, ожидая чего-то страшного. Наверное, подобное чувствуют дрессировщики львов и тигров, засовывая голову хищнику в пасть. Мой «КамАЗ», конечно, тот еще хищник, но в тот момент все окружающее меня казалось чужим, злобным. За этой тревогой я совсем забыл, зачем сунул руку в черную дыру бардачка. Сердце прямо сжалось, когда я схватил краешек листа. Вот теперь, подумалось мне, вот сейчас, елкины, самое время захлопнуть лючок и оторвать мне руку со злополучным документом. А когда достал эту чертову бумажку, пожалел, ничего подобного не случилось. Елкины, да я минут пять не мог понять, что у меня в руках. Нет, я видел, что это, и даже трижды перечитал по слогам документ, но никак не мог взять в толк, зачем в моем бардачке лежит чье-то свидетельство о смерти.

Чье-то? Елкины, я же видел перед собой танцующие буквы, складывающиеся в неизвестную мне фамилию: Ефимова. Ефимова Нина Аркадиевна. Мог ли я знать ее при жизни? Мог или… «Чертовщина!» — подумал я тогда. Зачем мне это? Знал я покойную или нет, неважно. Я же не знакомился с каждым шифоньером или холодильником перед тем, как их везти. Как бы кощунственно это ни звучало, тело — всего лишь груз, который я должен доставить в срок. Конечно, думал я, нехорошо получилось, что меня не предупредили, но… я не был уверен, что отказался бы. Не был уверен ни тогда, ни сейчас. Тогда стоило ли размазывать сопли? Вот и я решил, что нет. Елкины, мне нужны были деньги, а за что их заплатят… за диван, холодильник или… груз 200… неважно. Лишь бы не наркота и не оружие.

Я положил свидетельство в бардачок, аккуратно закрыл лючок и вдруг вспомнил о гомоне в кузове. Меня сковал ужас, елкины, я не мог пошевелиться. Что это было? Покойников я не боялся, но… что-то заставляло меня нервничать. Я вспомнил лицо, выглянувшее на меня из-за борта. Елкины, меня аж передернуло. Не могла же покойница выглядывать? Мне нужно было проверить… для собственного успокоения, так сказать. И только я собирался выйти из кабины, как вдруг что-то ударило в дверь с пассажирской стороны. Не сильно так, будто мячом, будто играл кто. Но следующий звук был не таким мягким. Скрежет гвоздя по металлу безжалостно разорвал тишину. Тот, кто это делал, двинулся от двери к фарам.

Я ополоумел не то от страха, не то еще от чего. Просто сел и сидел, вглядываясь в темноту перед кабиной. Я не мог пошевелиться — ждал, когда закончится этот сводящий с ума звук. И что из этого выйдет.

Моя трясущаяся рука потянулась к рулю. Она действовала сама по себе — мозгу было не до конечностей. Мне удалось разглядеть перед «КамАЗом» темный силуэт. Мозг отказывался понимать происходящее — уж очень много противоречивой информации пришлось ему впитать. Но рука спасла ситуацию… или усугубила? Свет фар вспыхнул и ослепил женщину, стоявшую метрах в трех от машины. Ослепил? Я сказал: ослепил? Черта с два, он ее ослепил! Это я так думал, что свет должен был ее… Она стояла, как чертова статуя, слегка опустив голову, и исподлобья смотрела на меня. Она даже не попыталась прикрыть лицо руками. И знаете, что я тогда подумал? Пьяная плечевая (в те годы они у каждого фонаря стояли) напрашивается на заработок — вот что я тогда подумал. Я, откровенно сказать, к этим особям равнодушен. И даже дело не столько в том, что я хороший семьянин и ни разу не свернул «налево». Заразы я боюсь. Букет венерических заболеваний в придачу к сомнительным удовольствиям не хотелось заполучить ни тогда, ни тем более сейчас. Почему сомнительным? Потому как под фонарь идут заблудшие души без стыда и совести. А с такими людьми все деяния сомнительны.

В общем, напугаться я напугался, а вот девка эта мне как бы и дух перевести дала. Вроде живая и даже красивая (ни чета плечухам)… елкины, я даже начал успокаиваться. Перелез за руль, но глаз с девицы не свел. Все-таки что-то с ней было не так. Алкоголь совсем задурманил голову, подумал я, но потом мне хватило ума подумать, что так пьяные себя не ведут. Они, как правило, болтливы и приставучи, агрессивны… Агрессия, конечно, была — в позе, во взгляде, — но без намека на нападение. Девушка смотрела на меня с какой-то скрытой ненавистью, что ли. Так может смотреть на должника кредитор, не потерявший окончательно надежду на возврат долга. Кредитору не нравится, что долг ему все никак не возвращают, но он понимает, что избиение и угрозы могут все только ухудшить. Что я ей задолжал, я не знал… — Семен задумался.

— Бабки за последний минет, — выкрикнул лохматый парнишка, кажется Леха.

— Но мне показалось, что девушка какая-то знакомая, — не обращая внимания на выкрики молодого, продолжил Семен.

— Я же говорил, — хмыкнул Леха.

— Я не знаю, что меня отвлекло от девицы, уж не опасность подхватить сифилис это точно, но я на какую-то долю секунды отвернулся от стекла. А когда вновь посмотрел вперед, девушки там не было. Даже свет фар потух. Я сидел в кромешной темноте, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть снаружи.

И тут я услышал… Обдало холодом, будто кто-то открыл дверь, впуская в кабину вьюжную ночь. Кожа покрылась мурашками, страх проник внутрь и заиграл с сердцем, то сжимая его до остановки, то отпуская до пульсации в висках. Я понял, девица сидит рядом и смотрит на меня. Как она попала внутрь, меня на тот момент мало беспокоило. Мысли то метались, то застывали, словно холодец. Я боялся повернуться к ней. Сидел, крепко сжимал руль и буравил темноту невидящим взглядом. И с каждой секундой напряжения мне все сильнее казалось, что я ее знаю.

Я набрался храбрости и повернулся к пассажирскому сиденью, ожидая увидеть самое худшее. Но рядом никого не было. Спокойней не стало, в воздухе все еще витало что-то опасное. Темнота сгустилась у самой двери, и складывалось полное ощущение, что я в кабине не один. Я протянул дрожащую руку в сторону сгустка тьмы. Елкины, я не смогу вам передать даже толику того ужаса, который испытал, когда взялся за джинсуху. Я резко отдернул руку. Чертовщина! Как я еще не выскочил с перепугу? Вовремя сообразил, что не девица это сидит у меня в кабине.

— А кто?

Семен, прищурившись, посмотрел на вопрошавшего. Это снова был Леха.

— Куртку я с собой прихватил новую. Ваучер я тогда продал. Шестнадцать тыщ выручил, вот и решил модную куртку справить. А надеть так и не довелось. Как купил, бросил в кабину, и… Вот такие, значит, дела. Выходит, куртка мне была без надобности.

— Да черт с ней, с этой курткой! Что с девкой? Куда она делась?

— Не знаю, — Семен пожал плечами.

Мне кажется, что она все время была рядом. Потому что, когда она появилась вновь, это не стало для меня уж такой неожиданностью. Как будто я до этого смотрел телевизор с подсевшим кинескопом. А пришел телемастер и наладил картинку. Девушка появилась, едва я отъехал от заправки. С трудом уняв дрожь в руках, я завел машину. И знаете что? Я боялся включать фары. Я знал, что девица рядом, елкины, но, как ребенок, боялся увидеть ее перед движущимся «КамАЗом».

Наверное, какое-то движение… Да, краем глаза я увидел движение на пассажирском сиденье. Помните, я сказал, что ее появление не стало для меня такой уж неожиданностью? Да, так и было, но это не помешало страху заполонить мой разум. Страх перед неведомым разрастался из крупинки и грозил лавиной ужаса накрыть мое сознание.

— Ты знаешь, кто я? — спросила девица.

Мне жутко хотелось кивнуть и тем самым оградить себя от дальнейшего общения с ней. Но я вовремя сообразил, что как раз кивок и породит кучу ненужных вопросов. Откуда, мол, знаешь, при каких обстоятельствах познакомились и так далее.

— Нет, — чуть слышно сказал я.

Я старался на нее не глядеть. Елкины, да если б я мог, вообще глаза бы закрыл. Она все время смотрела на меня. Я это чувствовал. Я это чувствовал так, что аж лицо горело, будто на меня прожектор направили.

— Похоже, ты не врешь, — сказала она. — Но я думаю, нам будет проще, если мы познакомимся.

У меня во рту пересохло так, будто я песку нажрался.

— Семен, — проскрипел я. Язык, словно наждачная бумага, теранулся о нёбо, причиняя боль.

— Я знаю. — Простой ответ, будто я ей говорил об очевидном. Ну, например, о том, что мы с ней сидим в кабине «КамАЗа». — Я знаю тебя.

Она будто заставила меня посмотреть на нее. Я не хотел. Мне словно накинули петлю на голову и повернули в сторону попутчицы. Посмотрев на нее, я понял, что теперь мы едем туда, куда она хочет.

— Теперь я хочу, — сказала она, — чтобы ты вспомнил меня.

— Ну, отец, ты даешь! — вскрикнул лохматый Леха. — Все-таки ты задолжал плечухе?

Кто-то из мужчин шикнул на подвыпившего коллегу, и Семен продолжил:

— Я сам был в шоке. По ее словам оказывалось, что мы знакомы, а моя память клялась, что нет. Но память иногда лжет, и что-то мне подсказывало, что это как раз тот случай. Я просто прикинул нос к пальцу и подумал, что знакомство с ней не исключено. Ведь не зря же мне показалось ее лицо знакомым.

— Э-э…

— Она не плечевая, — поспешил ответить Семен, опережая неугомонного юнца. — Может, просто продавала что-то у своего двора в одном из сел вдоль трассы. Я не был уверен, поэтому еще раз посмотрел на нее. Она улыбнулась — полные красивые губы обнажили белые, словно жемчуг, зубы. Было что-то в ее улыбке… пугающее. Улыбка стала еще страшнее, когда девица начала позировать и кривляться, словно шкодливая девчонка. В обычной ситуации это могло бы рассмешить, но только не в ту ночь.

— Что, не узнал? — спросила она, перестав паясничать.

Я неуверенно мотнул головой. Если я ее не узнавал в спокойном состоянии, то… В общем, вряд ли она кривлялась, когда пыталась мне продать связку сушеных лещей или сервиз на двенадцать персон местного стекольного завода.

— А так?

Этот вопрос заставил меня посмотреть на нее вновь. Не знаю, что я думал увидеть, кроме того, что девушка красива, но увиденное меня поразило даже больше, чем ее появление на пассажирском сиденье. В кабине стало светлее, будто нас осветили фары встречной машины. Нас? Я сказал, нас? Осветило только девицу. Она стала серьезной, если не сказать суровой. Ее волосы потемнели и стали мокрыми. Мокрыми стали лицо и одежда. Но вокруг, в кабине, было все сухо, будто девицу окунули в бочку с водой и усадили на место. От глаз побежали черные дорожки туши. Либо от слез, либо от воды. Она дернулась и схватила меня за кисть мокрой рукой. Только когда машина с шипением остановилась, и кабина качнулась, я понял, что нажал на тормоз. Я готов был услышать скрежет металла и почувствовать боль, но произошло совсем уж невообразимое. Она сжала мое запястье так сильно, что боль я все-таки почувствовал. Я зажмурился, а когда открыл глаза, «КамАЗ» исчез. Мы с девушкой стояли на развилке, у знака с названием населенного пункта, на котором было написано: «Белый Яр». И да, шел дождь. Теперь и я это чувствовал и тут же услышал голоса. Мне стало страшно — я узнал их. Это были голоса мертвецов. Парни умерли около года назад. Петруху нашли мертвым в его «копейке» — что-то с сердцем. Он трое суток на жаре пролежал в своей консервной банке на троллейбусной остановке. А Саньку зарезала какая-то баба по пьянке. Вот, значит, так они и померли.

Елкины, стою я, значит, смотрю на свою новую знакомую, а к парням повернуться боюсь. Мысли всякие в голову лезут. Думаю, погубила все-таки меня эта рыжая девица, попал я, значит, в аварию. А она улыбается и уже не страшно, а грустно, будто обидел кто, а я смог развеселить ее. И тут я слышу за спиной:

— Сема, ты долго девушку на дожде держать будешь?

Голос Саньки выдавал его с головой. Я всегда понимал по голосу, когда он пьяный. Но и со мной начали происходить какие-то штуки — голова закружилась, ноги стали какими-то ватными. Я повернулся к парням, ноги подкосились, и, если бы меня не держала девушка, я точно оказался бы в луже. Санька с Петрухой засмеялись, и я вместе с ними, хотя все еще не понимал, что происходит.

— Давайте в машину, у нас есть еще по улыбке на каждого.

И, только когда Санька высунул из окна «копейки» руку с бутылкой вина, я понял, о каких улыбках он говорил. Я осмотрел себя — заправленная в черные брюки рубашка наверняка когда-то была белой. Сейчас на животе красовалось пятно, возможно, даже от вина.

— Ну что ты девушку мочишь? — спросил Петруха из глубины машины.

Санька засмеялся. Я повернулся к девушке. На ней была моя джинсовка. Наверное, я дал ей куртку для тепла. Не знаю — я ни черта не помнил.

— Поехали? — спросил я.

Девушка застенчиво улыбнулась.

— У нас, правда, не «Волга», — попытался пошутить я.

— Но и не велосипед…

Когда она это сказала, я все вспомнил. Почти все… Я вспомнил то, что смог впитать в ту ночь мой захмелевший мозг. Незадолго до смерти парней мы поехали в одну деревеньку под Ачинском. Там у Петрухи двоюродный брательник дочку замуж выдавал. Ну к вечеру все в сопли, а мы, красноярские, крепкие — организм добавки требует. Да эти двое — Санька с Петрухой — по девкам решили прокатиться. Петруха здесь раньше часто бывал, вот и решил, что есть еще порох в пороховницах. Жены-то наши дома остались, с надеждой на благоразумие своих сорокалетних подростков. Насчет меня моя могла быть спокойна, я ж говорю, мне этого добра и дома хватает, да и заразу подхватить боюсь. В общем, ходок из меня еще тот. Поехал я с ними за компанию. Я и с десяток «улыбок» по ноль семь. Наулыбался в ту ночь в дрова. Но когда мы встретили девушку, я еще был, что называется, на ногах. Конечно, память уже начала фильтровать информацию. Имени я ее не мог вспомнить, хоть убей…

Шла она — девица, значит, — по обочине. А тут дождь зарядил как из ведра. Девица идет себе, будто в знойный день, не спешит никуда. В одном сарафанчике цветастом с голыми плечами. Петруха ее приметил и ну сигналить. Я с перепугу и вылил на себя полбутылки.

Говорю ему:

— Хорош тебе, она ведь молоденькая совсем. Не старше твоей племянницы.

А он мне о том, что х** ровесников не ищет, и все в том же духе, придурок. Санька тоже закивал, соглашаясь с ним, я и плюнул, мол, делайте что хотите, только меня в это не впутывайте. Как же, не впутали!

— Да ладно тебе, — успокоил меня Санька. — Сучка не захочет, кобель не вскочит. Поговорим, выпьем и… Ну а если не захочет, до дома подвезем и распрощаемся.

— Я же сказал: делайте, что хотите, — огрызнулся я. — Меня не трогайте.

— Ну че ты как не родной. Ты ж со школы девчонок клеил. У тебя шансов приболтать ее больше, чем у Петрухи, например.

— А чей-то у Петрухи? Чей-то не у тебя? — возмутился Петр.

— Так и у меня… В общем, Семен, выручай.

Я глотнул вина. Подумал и еще раз глотнул.

— Ладно, но если она не согласится…

— …мы ее провожаем до дому, — в унисон произнесли Петруха и Санька.

Что-то мне не понравилось тогда, но я был слишком пьян, чтобы понять, что именно. «Копейка» обогнала девушку и остановилась в паре метров от нее. Но девицу это не смутило — она продолжила медленно идти вперед. Я вылез из машины, прихватил с собой джинсуху и шагнул ей навстречу. Она остановилась и подняла на меня свои зеленые глаза. Глаза, полные слез и боли.

— Вас кто-то обидел? — спросил я первое, что пришло в голову, и, не дождавшись ответа, накинул ей на плечи куртку. И тут она улыбнулась. И наверняка что-то сказала, но я услышал за спиной:

— Сема, ты долго девушку на дожде держать будешь?

— И правда, зачем нам мокнуть? — улыбнулся я девушке.

— Давайте в машину, у нас есть еще по «улыбке» на каждого.

Эти придурки могли испортить любое романтическое знакомство, но девушка, похоже, была настроена залить свои обиды (кто бы ей их ни нанес) дамским вином с цветочно-мускатным ароматом.

— Поехали? — спросил я и увидел в ее еще влажных глазах согласие.

Я понял, что она готова была уехать от своих проблем хоть с чертом.

— У нас, правда, не «Волга».

— Но и не велосипед, — улыбнулась девушка и вытерла слезы.

Дальше началось «тут помню, тут не помню». Мы встали у какого-то прудика, дождь вроде бы закончился — не помню. Мы пили, смеялись, говорили… Встреча давних друзей, елкины. Что случилось потом? Нет, я догадываюсь. Сто из ста, что х** Петрухи ровесников искать не стал, он решил воспользоваться тем, что было. А было, надо признать, то, что надо. Девочка пообсохла, сняла мою курточку. Рыжие шелковистые волосы падали на обнаженные плечи, зеленые игривые глаза манили окунуться в них… Нет, я, конечно, не одобряю, но понять их можно. Они, и не видя ее, почесывали в мудях, а когда заглянули в ее бездонные глаза… плюс алкоголь… не сдержались, мудаки. Ведь знал же, что нельзя им верить, нельзя их оставлять наедине с ней. Но я перебрал так, что в прокуренном салоне машины мне не хватало воздуха. Вышел подышать, спустился к пруду и отключился.

Дальше я ничего не помнил, но моя попутчица сильнее сдавила мое запястье, дернув, подвела к крутому берегу и свободной рукой указала на мужчину, лежащего у воды. Кто это, я понял сразу. То, что я там провалялся, было ясно и без нее. Я не помнил, что произошло здесь, в машине. Девушка развернула меня к «копейке», стоящей в паре метров от нас. Внутри играла музыка (кажется, Сташевский), смеялась девушка. И вдруг все стихло. Нет, Сташевский все еще фальшивил, но резко оборвавшийся смех говорил только об одном — в машине что-то произошло. И это что-то никоим разом не было связано с выбранной композицией на новой магнитоле ТЕС. Я дернулся, но попутчица удержала меня. Она двумя пальцами коснулась глаз, а потом показала на машину. Мол, смотри. И я смотрел.

Не было ни криков, ни воплей (если не считать Сташевского), не было чего-то похожего на изнасилование. Просто жуткая ночь под злободневную песню «Любовь здесь больше не живет». И вдруг крик:

— Ах ты, сука!

И хлопок. Будто в ладоши кто ударил.

— Держи ее!

Дверь с хрустом открылась, стекло дождем высыпалось на траву. Девушка, раня руки, выползла из машины. Она почему-то была в моей куртке. Когда девушка поднялась в полный рост, я увидел у нее в руках нож. Небольшой выкидной с какой-то бредовой картинкой на черных пластмассовых щечках, туристический. Я всегда его брал с собой. Вот и в ту ночь он оказался в кармане куртки.

— Не подходите! — взвизгнула девушка.

Я посмотрел на ту девицу, из прошлого, а потом на эту, что пришла напомнить о себе. Мне стало жутко. Я все еще не помнил, как ее зовут, но я знал, что девушки… Той, с ножом, сейчас не станет, а этой, что так крепко держит меня за руку, уже нет в живых.

— Не трогайте ее! — крикнул я и вырвался из хватки попутчицы.

Они не остановились, они просто не услышали меня. Петруха озверел. Санька вывалился из машины вслед за Петрухой. Он матерился, что тот сапожник. Я их, надо признать, такими видел впервые. Словно два хищника, они загнали добычу и собирались…

— Не подходите! — вскрикнула девушка. — Я убью себя. — Она приставила клинок к груди и надавила на рукоятку с такой силой, что джинсовая ткань не выдержала и разошлась.

Я дернулся в сторону девушки и каким-то образом оказался у нее за спиной. Попутчица что-то крикнула мне, я ей ответил, мол, это надо остановить, но озверевшие друзья нас не видели и не слышали. Их целью была девушка с ножом. И тут произошло то же, что и за год до этого. Только тогда я пьяный спал у воды, а теперь, выходит, и поучаствовал. Девушка как будто испугалась чего-то за спиной и вдавила нож в грудь. Ее ноги подкосились, и она осела на землю.

— Черт! — взвизгнул Санька. — Петруха, что это?!

— А ты что, не видишь?! — заорал на него Петька. — Эта дура себя зарезала!

— Она что, чокнутая?!

— Какая теперь разница?

Петруха подошел к девушке и присел рядом. Ее рука все еще сжимала рукоятку туристического ножа. Петр разжал ее пальцы и посмотрел на черную ручку.

— Слушай, а чей это нож?

— Ну ты и придурок! Какая разница, чей это нож? — Санька едва не плакал.

— Это ты придурок! Ты ее убивал?

— Что ты такое говоришь? — Санька всхлипнул. — Я ее не трогал…

— Трогал или не трогал, следствие разберется.

— Какое следствие!

— Вот и я о том же. — Петруха резким движением вынул нож и, не задумываясь, бросил его в пруд. — Нож этот, скорее всего, Семы. Найдут его менты и выйдут на нас…

— Ну и пусть, — как капризный ребенок, произнес Санька. — Пусть! Мы же ее не убивали!

— Поздравляю. Но беда в том, что знаем об этом только мы с тобой.

Саня совсем скис, я его таким не видел. Вечно улыбающийся заводила теперь походил на хнычущего мальчишку, потерявшего редкую почтовую марку.

— Что нам делать?

— Брать Сему за жабры и обратно на свадьбу. Там все в говнище, прибьемся к кому-нибудь. Брательник потом под страхом смертной казни будет утверждать, что мы с ним всю ночь провели.

Елкины, да так все и вышло. Я проснулся на диване в пристройке. Замерз, как бобик, про девушку вообще забыл. Я спросил о ней лишь через пару дней, когда мы возвращались домой. Я вспомнил о ней… черт! Как бесчеловечно! Я вспомнил о ней только из-за куртки. Пятно на рубахе я так и не отстирал, вот и хотел закрыть курткой.

— А че, она так в моей куртке и слиняла? — спросил я.

— Ага, — наперебой закивали друзья-сволочи.

— У тебя хоть там в карманах документов не было? — спросил вдруг Петруха.

Вот тогда-то и надо было понять. Елкины, куда ж мне? В карманах, кроме ножа (да и он там оказался случайно), ничего не было. Я ж куртку-то только на свадьбу впервые надел. Модник, елкины. Надел, это еще громко сказано. В руке протаскал, да она на стуле провисела, а потом вот и девице сгодилась под дождем, значит. Расстроился я, конечно, маленько, но не побежишь же по деревням в поисках рыжей девицы в цветастом сарафане и моей куртке. Махнул я тогда на это рукой, от жены так и так влетит, куртка просто до кучи будет.

Да, все так и было. А потом эти паскудники умерли. Через месяц или около…

Мы с попутчицей снова оказались в кабине. Она была в моей джинсухе, испачканной с левой стороны кровью. Мы сидели молча, глядя прямо перед собой, будто два приятеля под впечатлением от просмотренного ужастика. Мне хотелось спросить ее, о многом хотелось спросить, но я боялся открыть рот. Боялся произнести хоть слово. Каждое из моих слов могло стать последним. Но все же спросил:

— Чего ты хочешь?

Молчание.

— Что я тебе должен?

Снова тишина.

— Ведь я тебе ничего не сделал.

— Именно поэтому ты все еще и живешь, — ответила она.

Я снова замолчал. Я понял, за что они умерли, и почему сердце — одного тромб успокоил, другого шампур с прилипшими кусочками подгоревшего мяса. Зуб за зуб, что называется. Но непонятно было, я-то ей зачем. И, самое главное, я все еще не знал, как ее зовут.

Она будто прочитала мои мысли… хотя что тут скрывать, ведь так оно и было. Существо, способное показывать прошлое, непременно может читать мысли. По законам, елкины, жанра. Под нос, значит, сунула мне листок. Тот самый, из бардачка.

Ефимова Нина Аркадиевна. Значит, Нинка она. Я все еще в надежде, что сон это, розыгрыш, елкины, вчитываться в бумажку стал. Дата рождения мне без надобности (я ведь видел — молодая, красивая), так, глянул вскользь, что родилась в поселке Белый Яр Ачинского района Красноярского края 16 августа. Меня интересовало другое. Канцелярское «умер(ла)» манило больше всего. Умерла 21 августа 1993 года, п. Белый Яр Ачинского района Красноярского края. Я отложил документ. Все верно. А мы были на свадьбе в Нагорново, в трех километрах от Белого Яра. Все совпадало. Вот такая мистика, елкины.

— Ну и что дальше? — не выдержал лохматый. В этот раз на него никто не шикнул. Всем было интересно услышать продолжение, а пауза слишком затянулась.