Извлечение троих Кинг Стивен

Тебе надо держаться настороже, сказал стрелок, и Эдди с ним согласился, но Роланд был уверен, что Эдди не понял, о чем он говорит: потаенная часть его разума, где таится — или же не таится, — инстинкт самосохранения, осталась глуха к словам стрелка.

Роланд это понял.

Эдди очень повезло, что Роланд понял.

Посреди ночи Детта Уокер открыла глаза. В них отражались свет звезд и ясный ум.

Она вспомнила все: как она отбивалась, как ее привязали к коляске, как издевались над ней, называли ее черномазой сукой.

Она вспомнила чудищ, выходящих из волн; вспомнила, как один из этих двух мужиков — тот, что постарше — убил одного «омарчика». Тот, что помладше, развел костер, приготовил еду, а потом, улыбаясь, протянул ей на палочке кусок дымящегося мяса. Вспомнила, как она плюнула ему в рожу. Его улыбочку, которая мигом оборотилась злобным оскалом белого. Он наотмашь ударил ее по лицу и сказал: Ладно-ладно, ты еще пожалеешь, черномазая сука. Потом сама просить будешь, но ни фига не получишь. А потом он и Воистину Гнусный Мужик рассмеялись, и Воистину Гнусный Мужик достал здоровенный кусок говядины, насадил его на вертел и принялся обжаривать его над костром — на морском берегу, в незнакомом месте, куда они ее притащили.

Запах медленно прожаривающегося мяса был действительно соблазнительным, но она и виду не подала. Даже когда этот, что помоложе, помахал ломтем мяса у нее перед лицом, издеваясь: Укуси, черномазая сука, попробуй-ка откуси, — она сидела, как каменная статуя, сдерживая себя.

Позже она уснула, и вот сейчас, проснувшись, она обнаружила, что веревки, которыми ее привязали к коляске, куда-то делись. Да она и не сидела в кресле: она лежала на берегу, на одном одеяле, укрытая другим, гораздо выше верхней линии прилива, где бродили омарообразные чудища, задавая свои печальные вопросы и хватая неосторожных чаек.

Она посмотрела налево и не увидела ничего.

Посмотрела направо и увидела двух спящих мужчин, укутанных в одеяла. Тот, что моложе, был ближе, а Воистину Гнусный Мужик снял свои ружейные ремни и положил их рядом с собой.

На ремнях — кобуры, в кобурах — револьверы.

Ты, урод, совершил очень большую ошибку, — сказала себе Детта и перекатилась на правый бок. Вой ветра, плеск волн, вопрошающее щелканье чудищ заглушали поскрипывание песка под ее телом. Она медленно ползла вперед (ползла, как эти омарообразные гады), и глаза у нее горели.

Она дотянулась до ремней и вытащила один револьвер.

Он оказался очень тяжелым, гладкая его рукоять у нее в руке казалась каким-то от нее независимым смертоносным существом. Но вес револьвера ее не пугал. У нее сильные руки. У Детты Уокер.

Она проползла чуть подальше.

Младший из мужчин нахрапывал, как бревно, но Воистину Гнусный Мужик зашевелился во сне, и она замерла на месте, лицо ее искривилось в гримасе, которая исчезла только тогда, когда тот успокоился снова.

Сукин сын, падла. Давай, Детта. Давай.

Она нащупала защелку патронника, попыталась протолкнуть ее вперед, но не смогла. Попробовала потянуть на себя. Патронник открылся.

Заряжен! Заряжен, твою-Богу-душу-мать! Сначала я сделаю этого юнца-хренососа, а потом и Воистину Гадкий Мужик проснется, я ему улыбнусь сладко-сладко — улыбнись, золотце, а то я тебя не вижу — и всажу пулю ему прямо в морду.

Она захлопнула патронник, взвела было курок… но решила чуть-чуть еще выждать.

Когда налетел очередной порыв ветра, она довела взвод до конца.

Детта целилась Эдди в висок.

Стрелок наблюдал за всем этим, полуоткрыв один глаз. У него опять начинался жар, но не такой еще сильный, чтобы он с чистым сердцем посчитал происходящее за лихорадочный бред. Так что он выжидал, его полуоткрытый глаз был как палец на спусковом крючке его тела, которое было его револьвером всегда, когда под рукой не было револьвера.

Она нажала на курок.

Щелк.

Конечно же — щелк.

Когда они с Эдди, болтая друг с другом, вернулись с полными бурдюками, Одетта Холмс уже крепко спала в своей инвалидной коляске, склонившись набок. Они постарались устроить ей на песке ложе получше и осторожно перенесли ее с коляски на расстеленные одеяла. Эдди был на сто процентов уверен, что она не проснется, но Роланд-то знал, чего можно ждать.

Он добыл омара, Эдди развел костер. Они поужинали, отложив порцию для Одетты на утро.

Потом они поговорили, и Эдди сказал одну вещь, которая поразила Роланда, как разряд молнии, слишком яркая, слишком короткая, чтобы понять все до конца, и все-таки Роланд многое понял — так иной раз видишь детали пейзажа в свете единственной вспышки молнии.

Он мог бы сказать Эдди сразу, но он не сказал. Он понял, что для Эдди он должен быть Кортом, а когда кто-то из учеников Корта корчился от боли и истекал кровью после неожиданного удара, у Корта на все был один ответ: «Ребенок не понимает, что такое молоток, пока, забивая гвоздь, не ударит по пальцу. Вставай и прекрати ныть, червяк! Ты забыл лицо своего отца!»

Так что Эдди заснул, хотя Роланд и предупреждал его быть начеку, и когда Роланд удостоверился, что они оба спят (за Госпожою он следил дольше, потому что предполагал, что она могла попытаться его перехитрить), он перезарядил револьверы стреляными гильзами, снял их с пояса (для него это была болезненная процедура), положил рядом с Эдди.

И стал ждать.

Один час. Второй. Третий.

Ближе к середине четвертого часа, когда его, усталого, горящего в лихорадке, уже поклонило ко сну, он скорее почувствовал, чем увидел, что Госпожа проснулась, и сам тоже проснулся.

Он видел, как она перекатилась набок. Видел, как, изогнув пальцы в клешни, она поползла по песку к тому месту, где лежали его револьверы. Видел, как она вытащила один, подползла совсем близко к Эдди, потом помедлила, наклонив голову и раздувая ноздри — она не просто нюхала воздух, она его пробовала на вкус.

Да. Именно эту женщину он провез через дверь.

Когда она поглядела в сторону Роланда, он не просто притворился спящим — потому что она бы почувствовала подвох, — он действительно уснул. Когда он почувствовал, что она отвела взгляд, он мгновенно проснулся и опять приоткрыл один глаз. Он увидел, как она поднимает револьвер — это ей далось гораздо легче, чем Эдди, когда стрелок в первый раз передал ему револьвер, — и целится в голову Эдди. Она помедлила, и на лице у нее отражалось невыразимое коварство и злоба.

В этот момент она напомнила ему Мартена.

Она попыталась открыть патронник. Сначала у нее ничего не вышло, но потом она сообразила. Она поглядела на головки патронов. Роланд напрягся, опасаясь, что она заметит пробитые капсули гильз, что она перевернет револьвер, посмотрит с другой стороны барабана и увидит, что пуль там нету (сначала он думал зарядить револьвер патронами, которые дали осечку, но быстренько выбросил это из головы: Корт учил их, что любым револьвером управляет Старина Хромой Случай и что патрон, который дал один раз осечку, в другой раз запросто может пальнуть) — если бы она это сделала, он бы мгновенно рванулся с места.

Но она закрыла барабан, начала было взводить курок… а потом снова остановилась. Выжидала, когда подует ветер, чтобы не было слышно щелчка.

Он подумал: «Вот и еще стрелок. Боже, она воплощение зла, безногая, но она настоящий стрелок, такой же, как Эдди».

Он выжидал вместе с нею.

Подул ветер.

Она взвела курок до конца и приставила дуло почти к виску Эдди. С ухмылкой, похожей на оскал злобного духа, она нажала на спусковой крючок.

Щелк.

Он выжидал.

Она нажала еще раз. Еще раз. Еще.

Щелк-щелк-щелк.

— МУДИЛА! — выкрикнула она и ловким, едва уловимым движением перевернула револьвер рукоятью вперед.

Роланд весь сжался, как пружина, но все же остался на месте. Ребенок не понимает, что такое молоток, пока, забивая гвоздь, не ударит себе по пальцу.

Если она убьет его, она убьет тебя.

Не имеет значения, отозвался безжалостный голос Корта.

Эдди вдруг шевельнулся. Оказалось, что у него неплохая реакция: он успел отодвинуться в сторону и спас себя от того, чтобы его не оглушили или вообще не убили. Тяжелая рукоять револьвера вместо того, чтобы поразить его уязвимый висок, врезалась ему в челюсть.

— Что… Боженька!

— МУДИЛА! БЕЛЫЙ УБЛЮДОК! — завопила Детта, и Роланд увидел, как она опять заносит револьвер. И хотя она — без ног, а Эдди успел откатиться в сторону, стрелок решил, что пора действовать. Если Эдди так и не усвоил, что ему говорят, то сейчас-то он наверняка сообразит и в следующий раз, когда Роланд скажет ему держаться настороже, он послушается… и к тому же сучка эта — проворная. Было бы неразумно и дальше рассчитывать на быстроту реакции Эдди или на слабость Госпожи.

Он рванулся вперед, перелетел через Эдди и, повалив ее навзничь, навалился сверху.

— Ты этого хочешь, мудила? — завопила она, прижимаясь лоном своим к его чреслам и одновременно занося над его головой руку с револьвером. — Хочешь? Ну так я тебе дам, чего хочешь, сейчас!

— Эдди! — снова выкрикнул он, но не просто теперь крича, а командуя. Еще пару секунд Эдди притормозил, тупо стоя на четвереньках: глаза выпучены, с разбитой челюсти стекает кровь (она уже начала припухать), — глядя невидящим взором в пространство. — Шевелись, что ты встал, как дурак, не можешь, что ли, пошевелиться? — подумал стрелок про себя, — или просто не хочешь? Силы уже покидали его: в следующий раз, когда она замахнется револьвером, она просто сломает ему руку… если он только успеет подставить руку. В противном случае она проломит ему черепушку.

А потом Эдди все-таки сдвинулся с места и успел перехватить револьвер, когда он уже опускался Роланду на голову. Она пронзительно завопила, развернулась к нему и накинулась, как вампир, пытаясь укусить, поливая его базарной бранью — таким непробиваемо южным говорком, что даже Эдди не сумел разобрать слов; а для Роланда это звучало так, как будто женщина заговорила внезапно на каком-нибудь иностранном языке. Но Эдди все же сумел вырвать у нее револьвер, и как только угроза, над ним нависшая, благополучно миновала, Роланду удалось пригвоздить Госпожу к земле.

Но даже тогда она не успокоилась, а продолжала брыкаться, дергаться и материться, а на ее черном лице выступил пот.

Эдди уставился на нее, беззвучно открывая и закрывая рот, точно какая-то рыба, потом осторожно прикоснулся к разбитой челюсти, поморщился, убрал руку и принялся разглядывать кровь на ладони.

Она вопила, что убьет их обоих; они двое могут ее изнасиловать, но она их обоих убьет — своей штучкой, они посмотрят, у нее там, твою мать, вход весь утыкан зубами, так что пусть они всадят ей свои вонючие члены, и посмотрим тогда, что с ними будет!

— Какого черта… — тупо выдавил Эдди.

— Мои ремни, — прохрипел стрелок. — Давай один сюда. Я попытаюсь ее перекатить наверх, а ты попробуй схватить ее руки и связать их за спиной.

— НИ ХЕРА! — завопила Детта, и рванулась с такою силой (безногая женщина!), что едва не сбросила Роланда. Он чувствовал, как она снова и снова пытается ткнуть культей своей правой ноги ему между ног.

— Я… я… она…

— Шевелись, проклятие лицу твоего отца! — проревел Роланд, и Эдди наконец вышел из оцепенения.

Она дважды едва не вырвалась, пока они оба держали ее и вязали. Но Эдди все-таки удалось затянуть петлю из пояса Роланда на ее запястьях, когда Роланд — приложив всю свою силу! — сумел отвести ее руки за спину (увертываясь все время от ее выпадов и укусов, как мангуст от змеи; укусов он избежал, но прежде, чем Эдди закончил свою работу, она успела его оплевать). Потом Эдди оттащил ее от Роланда за свободный конец ремня. Ему не хотелось причинять боль этому корчащемуся, изрыгающему проклятия существу — существу, которое было гораздо страшнее и безобразнее омарообразных чудищ, потому что оно обладало разумом, — ибо он знал, что оно может быть и прекрасным. Ему не хотелось причинять боль второму лику, заключенному где-то в глубинах этого тела (подобно живому голубю, спрятанному в тайнике волшебного ящика для фокусов).

Внутри этого вопящего благим матом создания таилась Одетта Холмс.

Хотя последнее его верховое животное — мул — сдохло еще в незапамятные времена, у Роланда еще оставался кусок от его привязи (которая, в свою очередь, когда-то служила стрелку неплохим арканом.) Этой веревкой они привязали Детту к коляске, как она себе воображала раньше (или выудила эту сцену из ложной памяти), но в конце концов им пришлось именно так и поступить, верно? Закончив, они отошли от нее подальше.

Если б не эти ползучие твари-омарчики, Эдди сходил бы к воде и как следует вымыл руки.

— Меня, кажется, сейчас вырвет, — голос его сорвался, как у подростка.

— А чего бы вам не покусать друг у друга хуи? — вопило, стараясь вырваться, существо в коляске. — Что, слабо негритянку трахнуть? Валяйте — сосите теперь друг у друга! Ну! Давайте-давайте, пока есть время, а то Детта Уокер сейчас слезет с этого чертова кресла, оторвет ваши бледные стояки и скормит их этим гадам ползучим!

— Вот в эту женщину я входил. В нее. Теперь ты мне веришь? — спросил стрелок.

— Я тебе верил и раньше. Я тебе уже говорил.

— Ты думал, что веришь. Умом-то ты понимал, но не сердцем. Но теперь, я надеюсь, ты все же поверил? Всем сердцем?

Эдди поглядел на вопящее, бьющееся существо в инвалидной коляске и поспешил отвести взгляд, вдруг побледнев — только ссадина на разбитой челюсти еще кровоточила. Щеку заметно раздуло, она стала немного похожа на красный воздушный шарик.

— Да, — выдавил он. — Боже мой, да. Эта женщина — чудовище.

Эдди заплакал.

Стрелку вдруг захотелось его утешить, но он не смог совершить подобное святотатство (он не забыл про Джейка) и просто ушел во тьму, изнывая в жару нового приступа лихорадки.

Намного раньше той ночью, когда Одетта еще спала, Эдди сказал Роланду, что он, кажется, знает, что с ней не так. Кажется. Роланд переспросил, что он имеет в виду.

— Она, может быть, шизофреничка.

Роланд лишь покачал головой. Эдди принялся объяснять ему, что он знает о шизофрении, в основном по фильмам типа «Три лика Евы» и по различным телевизионным программам (преимущественно по мыльным операм, которые они с Генри частенько смотрели под кайфом). В ответ Роланд кивнул. Да. Болезнь, которую описал Эдди, к данному случаю подходила по всем параметрам. Женщина с двумя лицами: одним светлым, одним темным. С лицом похожим на пятую карту из колоды Таро в гадании человека в черном.

— И они… эти шизофреники… не знают, что у них есть второе лицо? — уточнил он.

— Нет, не знают. Но… — Эдди вдруг замолчал, мрачно глядя на омарообразных чудовищ, которые ползали и вопрошали, вопрошали и ползали у воды.

— Но — что?

— Я же не спец по мозгам, — сказал Эдди, — и я точно не знаю…

— Спец по мозгам? Это что такое?

Эдди постучал пальцем себе по виску.

— Доктор по расстройствам психики. Врач, который вправляет мозги. Вообще-то, правильно он называется психиатр.

Роланд кивнул. «Спец по мозгам» понравился ему больше. Потому что разум у этой Госпожи был каким-то уж слишком огромным. В два раза больше, чем нужно.

— Но, мне кажется, шизы почти всегда знают, что с ними что-то творится неладное, — продолжал Эдди. — Потому что в сознании у них бывают провалы. Может быть, я ошибаюсь, но я всегда думал, что это как бы два человека, каждый из которых уверен, что он страдает временной потерей памяти, из-за этих самых провалов, которые обнаруживаются, когда сознанием завладевает другой. Она… она говорит, что помнит все. Она действительно думает, что помнит все.

— Но ты, кажется, говорил, будто она вообще не верит, что все это с ней происходит на самом деле.

— Ну да, — сказал Эдди, — но пока что забудь об этом. Я пытаюсь сказать, что это не важно — во что она верит, главное, она помнит все, с того момента, как она сидела у себя в гостиной и смотрела по телику новости, и никаких провалов. Она понятия не имеет, что в теле ее проявился какой-то другой человек в промежутке между тем, как она сидела у телевизора, и тем, как ты вошел ей в сознание в «Мейси». Черт его знает, это могло случиться на следующий день или вообще через неделю. Там, как я понял, была все еще зима — большинство покупателей были в теплых пальто…

Стрелок кивнул. Восприятие Эдди с каждым днем становилось острее. Это хорошо. Правда, он пропустил шарфы и ботинки, и перчатки, торчавшие из карманов пальто, но для начала неплохо.

— … но в остальном невозможно определить, сколько времени Одетта была той женщиной, потому что она и сама не знает. Я думаю, что в такой ситуации, как сейчас, она еще не бывала, и эта ее история о том, как ее тюкнули по голове, это просто — защита.

Роланд кивнул.

— И эти кольца. Когда она их увидела, она была действительно потрясена. Она попыталась этого не показать, но все равно было видно.

— Если эти две женщины не подозревают, что они существуют в одном теле, что с ними что-то творится неладное, если у каждой — своя непрерывная цепь воспоминаний, частично реальных, частично вымышленных, чтобы заполнить провалы, которые возникают, когда она заменяет другую, что нам тогда с нею делать? — спросил Роланд. — Как нам с нею, вообще, ужиться?

Эдди пожал плечами.

— Меня не спрашивай. Это твои заморочки. Это ты все твердишь, что она тебе нужна. Черт возьми, ты головой своей рисковал, чтобы ее сюда перетащить, — Эдди на мгновение задумался, вспомнил, как он занес нож над горлом Роланда, и вдруг рассмеялся, хотя в этом не было ничего смешного. Рисковал головой, В ПОЛНОМ СМЫСЛЕ СЛОВА, дружище, подумал он про себя.

Они помолчали. Одетта мирно спала, дыша глубоко и ровно. Стрелок собирался уже еще раз предупредить Эдди, чтобы тот держался настороже, и объявить (причем достаточно громко, чтобы и Госпожа, если она вдруг не спит, а притворяется, тоже услышала), что он собирается залечь спать, как вдруг Эдди сказал одну вещь, которая вспыхнула молнией в сознании Роланда и помогла ему — хотя бы частично — понять все то, что ему так отчаянно нужно было узнать.

В самом конце, когда они уже прошли через дверь.

В самом конце она переменилась.

А он что-то такое понял, что-то такое…

— Вот что я тебе скажу, — Эдди задумчиво поворошил угольки костра клешнею краба, которым они только что поужинали. — Когда ты ее провозил, мне показалась, что это я шиз.

— Почему?

Эдди задумался, но потом лишь пожал плечами. Объяснить было очень непросто, или, быть может, он просто устал.

— Это не важно.

— Почему?

Эдди внимательно посмотрел на Роланда, понял, что тот задает серьезный вопрос из серьезных соображений — по крайней мере, ему так показалось, — и на минуту задумался.

— Это действительно трудно будет объяснить, старик. Я смотрел в эту дверь. И то, что я там увидел, меня напугало до чертиков. Когда кто-нибудь движется с той стороны этой двери, у тебя впечатление такое, как будто ты движешься вместе с ним. Ты понимаешь, о чем я.

Роланд кивнул.

— Ну так вот, я смотрел в эту дверь, как в кино… ладно, это не важно, потом объясню… до самого конца. А когда ты развернул ее лицом сюда, я увидел себя. Это как… — Он не сумел подобрать нужного слова. — Не знаю. Как будто я видел свое отражение в зеркале, но это было не зеркало, потому что… потому что мне показалось, что я вижу кого-то другого. Как будто меня вывернуло наизнанку, словно я находился в двух местах одновременно. Черт, не знаю, как это объяснить.

Но стрелка словно громом поразило. Именно это он и почувствовал, когда они проходили через дверь, именно это с нею и произошло… нет, не с нею, а с ними: в какой-то момент Одетта и Детта увидели друг друга, но не так, как бывает, когда ты смотришься в зеркало — а когда смотришь на кого-то другого. Зеркало вдруг превратилось в оконное стекло. Одетта увидела Детту, Детта — Одетту, и панический ужас обуял их обоих.

Они знают, — мрачно подумал стрелок. Может быть, раньше они и не знали, но теперь они обе знают. Если даже каждая будет пытаться скрыть это от себя самой, все равно они видели, поняли и, может быть даже, запомнили…

— Роланд?

— Что?

— Просто хотел убедиться, что ты не заснул с открытыми глазами. А то у тебя сейчас был такой вид, как будто ты отлетел далеко и надолго.

— Если и так, я уже вернулся, — сказал стрелок. — Я сейчас лягу спать. А ты, Эдди, запомни, что я сказал: будь начеку.

— Я послежу, — уверил его Эдди, но Роланд знал, что будь он хоть трижды больным, сегодня ночью следить и бдить предстоит ему.

А все остальное уже вытекает из этого обстоятельства.

После всех этих шумных событий Эдди и Детта Уолтер очень скоро опять заснули (Детта, правда, скорей не заснула, а впала в какую-то бессознательную прострацию, завалившись набок в своей коляске, повиснув на опутывающих ее веревках.)

Стрелок, однако, не спал.

Мне нужно будет столкнуть их обеих друг с другом, — думал он, и ему не был нужен никакой Эддин «спец из дурки», чтобы понимать, что борьба эта будет не на жизнь, а на смерть. Если светлая личность, Одетта, одержит верх, все еще может закончиться благополучно. Если же победит темная, с нею будет все кончено.

Однако он чувствовал, что в этой борьбе нужно будет добиться не чьей-то гибели, а воссоединения. Он уже понял, что для него — для них — есть кое-что ценное в этой низменной неуступчивости и строптивости Детты Уокер. Она нужна ему, но только так, чтобы держать ее под контролем. Да, путь предстоит нелегкий. Она принимала их с Эдди за каких-то чудовищ, которых она называла «белыми мудаками». Это — всего лишь опасный бред, но на пути к Башне им встретятся настоящие чудища: омарообразные твари не первые и не последние. Женщина из разряда «буду держаться, пока не сдохну», в сознание которой он вошел на той стороне двери и которая ночью сегодня опять появилась, была бы как нельзя кстати, если дело дойдет до столкновения с этими чудищами, но только в том случае, если ее удастся обуздать спокойною человечностью Одетты Холмс — и особенно сейчас, когда на руке у него не хватает двух пальцев, патроны почти на исходе, и опять начинается жар.

Но это уже шаг вперед. Если у меня получится сделать так, чтобы они признали существование друг друга, они тут же вступят в борьбу. Вот только как это сделать?

Он так и не спал этой долгой ночью, а все думал и думал. Жар разгорался, но ответа Роланд так и не нашел.

Эдди проснулся незадолго до рассвета, увидел, что стрелок сидит у потухшего костра, по-индейски закутавшись в одеяло, и подсел к нему.

— Как самочувствие? — спросил он, понизив голос. Госпожа еще не проснулась: она крепко спала в своем кресле, опутанная веревками, и лишь иногда вздрагивала во сне, стонала и бормотала что-то неразборчивое.

— Нормально.

Эдди обвел его оценивающим взглядом.

— А видок у тебя неважный.

— Спасибо, Эдди, — сухо ответил стрелок.

— Тебя всего трясет.

— Это пройдет.

Госпожа снова вздрогнула и застонала — на этот раз одно слово прозвучало почти разборчиво. Она, кажется, пробормотала: «Оксфорд».

— Господи, как мне не нравится, что она связана, — буркнул Эдди. — Как теленок в хлеву.

— Она скоро проснется. Может быть, мы тогда сможем ее развязать.

Они оба очень надеялись, но не решались высказать этого вслух, что когда Госпожа в своем кресле откроет глаза, их приветствует спокойный, слегка озадаченный взгляд Одетты Холмс.

Четверть часа спустя, когда первые лучи солнца коснулись холмов, Госпожа Теней открыла глаза — их приветствовал не спокойный взгляд Одетты Холмс, а безумная злоба Детты Уокер.

— Ну и сколько раз вы меня снасильничали, когда я валялась в отрубе? — взялась она с места в карьер. — У меня там все скользко и сально… прям точно там побывала парочка этих бледных хуйков, которые вы, мудаки, называете членами.

Роланд вздохнул.

— Пора в путь, — сказал он и поднялся с гримасою боли.

— Я с вами, мудилами, никуда не пойду, — выпалила Детта.

— Пойдешь, как миленькая, — сказал Эдди. — Весьма сожалею, милочка.

— Куда это?

— Ну, — принялся объяснять Эдди, — за Дверью Номер Раз была фигня, но вполне терпимая, за Дверью Два — еще того гаже, так что теперь, вместо того, чтобы все это послать, как нормальные люди, куда подальше, мы пойдем прямо вперед и поищем там где-нибудь Дверь Номер Три. Если пойдет в том же духе, там за дверью, наверное, будет какая-нибудь симпатяшка, вроде Годзиллы или Гидры-Чудища Трехголового. Но я оптимист, я все еще не теряю надежды обнаружить там пару кастрюлек из нержавеющей стали.

— Никуда я не пойду.

— Пойдешь, пойдешь, — с этими словами Эдди встал позади коляски. Детта опять забилась, но стрелок завязал веревки своими особыми узлами, и от ее усилий они только туже затягивались. Вскоре она это поняла и успокоилась. Она так и кипела злобой, но была далеко не глупой. Она только поглядела через плечо с такой улыбочкой, что Эдди невольно попятился. Он в жизни не видел такого злобного выражения на человеческом лице.

— Ну что, можно чуток прокатиться, — сказала она, — только, может, не так далеко, как ты думаешь, соплячок. И точно уж, Бог свидетель, не так быстро, как ты думаешь.

— Вы о чем?

Она опять оскалилась на него через плечо.

— Сейчас узнаешь, малыш. — Ее глаза, безумные от злости, но непреклонные, на мгновение обратились к стрелку. — Вы обои узнаете.

Эдди ухватился за ручки на спинке коляски и покатил ее. Они продолжали идти на север по бесконечному пляжу, но теперь за ними тянулись не только следы от ботинок, но и две колеи от колес.

День был кошмарным.

Очень трудно определить пройденное расстояние, когда окружающий монотонный пейзаж никак не меняется, но Эдди и без того понимал, что они продвигаются черепашьим шагом.

И он знал, в чем причина.

О да.

Вы обои узнаете, предупреждала Детта, и не прошло и получаса, как слова ее обернулись делом.

Толкать коляску.

Это первое. Если б на пляже был только песок, то и браться не стоило бы — с тем же успехом можно было бы попытаться проехать на автомобиле по снежным завалам. Однако на этом мергельном пляже катить ее было хотя бы возможно, но все равно тяжело. Сначала она катилась достаточно ровно, давя ракушки и разбрасывая во все стороны гальку своими твердыми резиновыми шинами… а потом заехала в ямку, занесенную мелким песком, и Эдди пришлось, кряхтя, выволакивать оттуда коляску с ее пассажиркой, от которой, понятное дело, помощи не было никакой. Песок алчно засосал колеса. Приходилось одновременно тянуть коляску вверх и всем весом наваливаться на ручки, иначе она грозила опрокинуться вперед. И так — раз за разом.

Детта только подхихикивала, пока он пытался вытащить коляску, не перевернув ее.

— Хорошо тебе там отдыхается, солнышко? — язвила она каждый раз, когда коляска въезжала в такую ямку.

Если стрелок подходил помочь, Эдди махал ему, чтобы он отошел.

— У тебя еще будет возможность себя измудохать, — говорил он. — Мы будем по очереди. — Но, сдается мне, мои смены будут подольше его, подсказал ему внутренний голос. Видок у него еще тот, долго он не протянет, ему самому бы шагать, не говоря уж о том, чтобы катить это чертово кресло. Нет уж, сэр Эдди, боюсь, эта крошка достанется только тебе. Это — знаешь что? Божья кара. Все эти годы ты у нас был наркоманом, и в конце концов сам заделался толкачом.[7]

Он коротко хохотнул, едва переводя дух.

— Чего такого смешного, беляк? — поинтересовалась Детта, и хотя, как показалось Эдди, она хотела высказать это с сарказмом, у нее получилось скорее сердито.

Предполагается, что веселого мало, подумал он. Вообще ничего для меня смешного и быть не может. Уж она-то для этого делает все.

— Ты все равно не поймешь, лапуля. Так что оставим мой смех в покое.

— Скоренько я оставлю тебя в упокое, — пообещала она. — Тебя и дружка твоего, засранца, вот только разделаю вас на кусочки обоих, валяйтесь потом по всему этому чертову пляжу. Вот так. А пока поберег бы ты лучше свою дыхалку. Толкать будет сподручнее. А то ты уже, бедненький, весь запыхался. Прямо пернешь сейчас с натуги.

— Зато ты балаболишь за нас двоих, — огрызнулся Эдди, тяжело дыша. — Уж ты-то вряд ли когда-нибудь пернешь с натуги.

— Не боись, беложопый, ух как я перну в твою дохлую харю!

— Слова, слова, — вздохнул Эдди, вытаскивая коляску из ямки с песком на относительно твердый грунт. По крайней мере, какое-то время они ехали без приключений. Солнце еще не достигло зенита, а Эдди был уже весь в поту.

Да уж, денек обещает быть поучительным и забавным, подумал он. Это уже заметно.

Остановки.

Это — вторая проблема.

Они выбрались на относительно твердый участок берега. Эдди начал катить коляску гораздо быстрее, смутно надеясь на то, что если ему удастся удержать такой темп, у него, быть может, получится проскочить следующую песчаную ловушку с разгона.

Но внезапно коляска остановилась. Застряла намертво. Поперечина рукоятки с глухим ударом въехала Эдди в грудь. Он зарычал. Стрелок обернулся, но даже с его молниеносной реакцией уже невозможно было удержать коляску Госпожи. Она перекувыркнулась вместе с Деттой, привязанной и беспомощной, под ее дикий гогот. Она все еще продолжала смеяться, когда Роланд и Эдди сумели, наконец, поставить коляску на колеса. Некоторые веревки натянулись так туго, что они, наверное, больно врезались в ее тело, едва ли не нарушив циркуляцию крови. Детта разбила лоб, кровь натекла на брови, но она все равно продолжала ржать.

Когда коляска встала на колеса, Роланд и Эдди начисто выбились из сил. Коляска и женщина в ней весили вместе, наверное, не меньше двухсот пятидесяти фунтов, из которых большая часть приходилась на коляску. Эдди вдруг пришло в голову, что если бы Роланд забрал эту женщину из его времени, из 1987 года, ее коляска весила бы фунтов на шестьдесят меньше.

Детта хихикала, фыркала, моргала глазами, залитыми кровью.

— Как же вы это со мной обращаетесь, парни?

— Звоните своему адвокату, — буркнул Эдди. — Подавайте в суд.

— И уж как, бедные, задолбались меня поднимать. Минут десять, считай, провозились.

Стрелок оторвал лоскут от своей рубахи — от нее и так остались одни лохмотья, так что было уже не жалко — и протянул левую руку, чтобы вытереть кровь у нее со лба. Он попыталась его укусить, и по жуткому лязгу ее зубов Эдди заключил, что если бы Роланд замешкался хоть на миг, Детта Уокер уравняла бы количество пальцев у него на руках.

Заливаясь смехом, она уставилась на стрелка с этаким нарочитым весельем в глазах, но Роланд видел, что за этим весельем скрывается страх. Она боялась его. Потому что он был Воистину Гнусный Мужик.

Почему она так его прозвала? Может быть, потому, что на каком-то глубинном уровне подсознания, она чувствовала, что он знает о ней всю правду.

— Чуть-чуть, беложопый, тебя не достала, — расхохоталась она. — Чуть-чуть не попался на этот раз.

— Подержи ей голову, — спокойно проговорил стрелок. — Она кусается, как хорек.

Эдди придержал ей голову, и Роланд тщательно вытер рану на лбу. Она была небольшой и, кажется, не глубокой, но стрелок не хотел рисковать: он спустился к морю, смочил лоскут в соленой воде и вернулся обратно.

Когда он приблизился к ней, она завопила благим матом:

— Не прикасайся ко мне этой штукой! Из этой воды зверюги вылазят ядовитые, а ты собрался ее мне на рану! Убери! Убери!

— Держи ей голову, — повторил стрелок все тем же спокойным тоном. Детта мотала ею из стороны в сторону. — Я не могу рисковать.

Эдди схватил… и сжал голову Детты, когда она попыталась вывернуться. Она поняла, что Эдди шутить не намерен, и успокоилась тут же, больше не проявляя никакого страха перед этой мокрой тряпкой. Все равно она лишь притворялась.

Она улыбнулась Роланду, когда тот промывал ей рану, осторожно удаляя последние прилипшие песчинки.

— Это надо ж, мужик, у тебя видок, — заметила Детта. — Ты не просто весь выдохся, ты же совсем больной, беложопый. Этак ты далеко не уйдешь. Этак ты скоро ножки протянешь.

Тем временем Эдди разобрался в примитивной системе управления коляской. Он обнаружил простой ручной тормоз, блокирующий оба колеса. Детта дотянулась до него правой рукой, подождала, пока Эдди как следует не разгонится, а потом резко дернула рычаг, умышленно перевернув коляску. Но зачем? Лишь для того, чтобы они остановились и потеряли время. Не слишком разумный поступок, но такой женщине, как Детта, по мнению Эдди, и не нужно каких-то разумных причин. Такая, как Детта, с большою охотою будет делать другим подлянки, исключительно из-за своей непробиваемой низости.

Роланд немного ослабил веревки, чтобы не нарушать циркуляцию крови, а потом привязал ее правую руку так, чтобы она не могла дотянуться до тормоза.

— Ничего, господин хороший, — уверила Детта, показав все свои зубы в гнусной ухмылке. — Ничего. Найдутся другие способы попридержать вас, ребятки. Разнообразные способы.

— Пойдем, — сказал стрелок безо всякого выражения.