Миф о другой Эвридике Зенкин Владимир

– Подъезжаем.

4. Рамин

В тринадцать-четырнадцать лет подрастающий человек, прежде всего – мечтатель. Он лишь нацеливается, без особой в себе уверенности, к будущим поступкам. В пятнадцать-шестнадцать – он уже деятель, пробователь и бессомненный всему судья. Сомневаться он научится к двадцати.

Злая невзгода может зашвырнуть юного человека на середину медленной реки, в тёмное беспонятье-безволье. Там нельзя утонуть, но быть там долго невыносимо. И обязательно доберётся к человеку одно из двух тягловых чувств, и обязательно вытащит его к новому берегу деятельности, совсем не к тому, что был раньше. К которому? Смотря какое из чувств-буксиров успеет первым: любовь или ненависть.

К Юле с Элей успела ненависть.

Рамин, выйдя из подъезда дома синичек, остановился у своей машины, постоял в смутном раздумье.

Опять просчёт. Надо было всё бросить и сразу приехать. Сразу. После Юлиных путанных телефонных россказней о протекающем кране, о сантехнике, из-за которого отменяется их встреча. Мало того, что не сразу, ещё и задержаться пришлось из-за внезапно нагрянувшей инспекции горздрава. У инспекторов появилась пакостная мода объявляться не в начале, а в конце рабочего дня, очевидно, в надежде на предфинишное расслабление дисциплины и большие возможности к чему-то придраться. Он торчал бы с ними до сих пор, если б, мимоходом позвонив синичкам, не обнаружил, что их телефон отключен. Это было уже тревожно. Рамин передал садистов-инспекторов Лите и приехал сюда. Дверь, конечно, оказалась запертой, но у него был ключ, которым он без колебаний воспользовался.

Он обнаружил брошенные на диване их повседневные джинсики-футболочки, не сложенную гладильную доску: они куда-то наряжались; не убранную губную помаду, тушь, тени и блески для век: они куда-то всерьёз прихорашивались. Любознательная соседка на его вопрос сообщила, что видела девочек на лестнице, расфуфыренных в пух и прах.

Куда они пошли? Зачем отключили мобильник? Было о чём размыслить.

Ненависть? Что из того? Ненависть – чувство, как чувство, ничего особенного в ней нет. Она не опасна, если не подвигает к поступкам. Она никуда не подвигает, если объект ненависти недостижим (ненавидьте, сколько влезет, Гитлера, Сталина, Чикатило, директора завода Иванова, ограбившего завод, лишившего вас работы и блаженствующего где-нибудь во Флориде – что вы им сделаете?). Если ваша жажда возмездия мерзавцу, коль вдруг приключилась она, тут же погасится неминуемой угрозой для вас («ну точно ж знаю, что вон тот тип в роскошном «бентли» – убийца, насильник, наркоделец и ещё чёрт знает, кто и заслуживает только смерти… а попробуй-ка на него замахнись – тебя самого вмиг по стенке размажут и скажут, что так было, и все поверят»). И наконец, если проникнуты вы добротным здравым смыслом, если вкоренённы в вас мудрые библейские заповеди – в этом случае никаких ни к кому агрессивных жажд в принципе возникнуть не может.

И вот – две юные синеглазки, свободные от этих «если». Не отягченные ни малой толикой библейской смиренности, ни крупицей жизненного опыта. Испытавшие подлое насилие над собою. Потерявшие единственного близкого человека: мать – жертву злодеяния. Знающие, что хотя прямые насильники и убийцы покараны, их сообщники живы-здоровы и творят такое же зло с другими беззащитными. А главное – ощутившие рядом с собой новую, неведомую силу. Понявшие способность свою сокрушить мерзавцев и уцелеть самим.

Они выбирали недолго и выбрали действие. И способ отыскать злодеев. Надёжный способ ловли на живца. А значит – никуда им, кроме как в Парс.

*

– Ну да, вон под тем фонарём они и стояли, – показала загорелой рукой фиолетовая, – Все из себя. Деловые, блин, до икоты. Мика, – обратилась она к своей чернявой подруге, – помнишь тех двух засранок? Ой, извините, – кокетливо взглянула на Рамина.

– Ничего.

Чернявая кивнула, не разжимая губ, мерно упражняя челюсти жвачкой.

– Малолетки же! – строго возгласила фиолетовая, – Куда это годится! Ну, я позвала Цана – разбираться с приблудными.

– Пришёл Цан. Дальше, – скомандовал «шкипер».

«Чем не флибустьерский шкипер?», – мельком подумалось Рамину: головастый, широкозадый мужичара, обладатель сварливого сыпучего баса и плотной, ровно подстриженной медной бородки от уха до уха. Его вызвонила фиолетовая. Сама она, как и её чернявая «коллега», на вопросы Рамина отвечать отказалась. Успев, правда, признаться, что видела девочек полчаса назад.

«Шкипер» поначалу был настроен недружески. Он посмотрел служебное безобидное «надеждинское» удостоверение Рамина, тщательно сверив фотографию с лицом. Цивильной записью «психотерапевт» не впечатлясь. Выслушал его живописный рассказ про то, что «достали уже племянницы-охломонки», нагрянувшие в гости («за какие такие грехи?»); что разыскивает он их после ссоры из-за испорченного по их вине видика; что города они не знают, в сквере оказались случайно; что он отвозит их завтра к матери, то есть, к своей сестре; что он ждёт – не дождётся этой счастливой минуты; что они здесь первый и последний раз, что он («чтоб я сдох!») никогда в жизни больше не свяжется с этими «психованными овцами»; что найти надо их срочно, пока не «вляпались в какую-нибудь заваруху», потому что «тормозов у них сроду не бывало», потому что «папик этих оголтелых дур, то бишь, сестрин муж – ментовский подполкан в городе Колпоге – такой же безтормозный бульдозер»; что отношения у него с ним не очень… После чего смилостивился и разрешил фиолетовой поделиться своими наблюдениями.

– Ну, Цан стал, типа, вразумлять их. А мы на другой стороне стояли, с нами Луиза ещё…

– О чём разговор был? – спросил Рамин.

– Ясно, о чём. Что не в том месте они, не в то время. Но они зачем-то повели Цана вон туда, под деревья. Оттуда ничего не слыхать было. И темно, к тому ж. Что там за секреты они перетирали…

– А потом?

– Цан пошёл назад, типа, разговор окончен. Они что-то крикнули ему – он – опять к ним. Снова, стали чего-то выяснять. Недолго. Потом они исчезли, а Цан вернулся на аллею. Но какой-то не такой он вернулся.

– В смысле? – рыкнул «шкипер».

– Прибитый какой-то. Глаза бегают. За голову держится. Даже голос изменился. Мы спрашиваем, что с тобой, Цан? Он огрызнулся – отвяньте, мол… И ушёл. И больше не появлялся.

– Он мне позвонил, – продолжил «шкипер», – Сказал, что хреново себя чувствует, что-то с головой. Сегодня работать не может. Просил присмотреть за его подшефными. И всё. Даже не подошёл ко мне. Какой-то здесь несвяз. Цан здоров, как бык. Никогда ни на что не жаловался. Почему после встречи с твоими племянницами ему вдруг похреновело? Может объяснишь?.. психотерапевт.

– Не знаю, – сказал Рамин, – Чтобы узнать, мне нужно найти девчонок. Встретиться с Цаном. Куда он пошёл?

«Шкипер» недовольно сопел. Эта история ему не нравилась.

– Куда он пошёл?

– Сказал, что едет домой.

– Позвони, узнай. Чем быстрей я увижу его, тем благополучней закончится это дело.

«Шкипер» достал мобильник, отошёл в сторону. Через минуту вернулся.

– Дома он.

– Какой адрес?

– Адреса я тебе не дам, – нахмурился «шкипер», – Ты слишком борзый парень, как я посмотрю.

– Это в интересах Цана. Я могу ему помочь. Ему действительно стало плохо. Я – врач. Если не оказать помощь, ему станет намного хуже.

– Адреса я не дам.

Рамин подвинулся, чтобы в жёлтом свете фонаря «шкипер» мог его лучше видеть.

– Ты. Слушаешь меня. Очень внимательно. Ты понимаешь всё, что я скажу. Ты смотришь только на меня. Ты веришь мне. Ты говоришь мне адрес Цана…

*

Был потерян почти час. Если б не этот час, всё, вероятно, сложилось бы по-другому. По-другому?.. По другим событиям-обстоятельствам? Может быть. По другой сути? Вряд ли.

Но час был потерян. Пока Рамин ездил к Цану, пока выяснял, куда он направил девчонок, пока возвращался назад, почти туда же, откуда уехал…

Когда он приближался к ресторану «Ривьера», отыскивая место, куда приткнуть машину, он увидел отчалившую от подъезда белую карету спецмедпомощи. Рамин понял, что опоздал. Что синичек, наверняка, уже нет здесь.

В просторном фойе было немало народу: вновь пришедшие, спустившиеся сверху по курительным или туалетным надобам. Но заметно больше было уже отгулявших, покидающих ресторан.

Рамин задержался среди людей у выхода, наблюдая за обстановкой, в первую очередь, за чёрномраморной лестницей на второй этаж. У лестницы высокий, тучный господин в сером костюме вёл разговор с двумя дежурными охранниками (судя по невыносимо элегантной одинаковости их смокингов-манишек-бабочек). Разговор смахивал на допрос: серый сердито спрашивал, охранники неуверенно отвечали, перетаптываясь, разводя руками, и их ответы, видимо, не нравились серому. У одного охранника, менее плечистого, лицо было бледно, взгляд растерян и нездоров.

В фойе с улицы вошли трое рослых, раздражённых мужчин, приблизились к серому, что-то сообщили ему, судя по выражениям лиц, малорадостное. Возможно, о неуспехе поисков виновниц случившегося в окрестных улицах-переулках. После чего вся четвёрка направилась вверх по лестнице. «Местная «опергруппа», – усмехнулся Рамин, – Друзья-сообщники пострадавшего хозяина.»

Он небрежным, прогулочным шагом, подошёл к лестнице, будто невзначай, повернулся к охраннику с болезненным взглядом.

– Голова?

– Голова, – машинально кивнул тот, – А… в чём дело?

– После них?

– По… Вы что имеете в виду?

– Двое девчонок-близняшек?

В бесцветных глазах мелькнула новая тревога.

– А вы кто? Вам что угодно?

– Очень важное дело. Давайте отойдём ненадолго в сторону. Ваш напарник справится один.

– Чего ради? Я всё уже рассказал.

– Наверное, не тем.

– Не понял…

– Мне нужна ваша помощь, – жестко сказал Рамин, – А вам, возможно, моя. Идёмте же! Идёмте.

Он отвёл недовольного охранника в безлюдный угол под лестницей и вскоре уже знал, что девчонки ушли минут сорок назад, что «скорая» увезла хозяина в полной невменяемости, не помнящего ни себя, ни других, почти не способного двигаться самостоятельно. Что он лично приводил девчонок к хозяину. Что он, после их ухода, обнаружил хозяина в таком ужасном состоянии. – Что говорил? Ничего вразумительного. Какие-то бессмысленные слова. Какие? Сейчас вспомню. Обитель какая-то… Спартак. Нет? Сиртак, точно. Сиртак. Сабринск… что-то вроде того.

– Вы… тому господину, в сером костюме, рассказывали? – напряг голос Рамин, – конкретно это: «обитель, Сиртак?».

– Н-нет. Он спрашивал про девчонок. Про девчонок, почему я привёл их… к хозяину? Я… не знаю, почему…

– С вами всё будет в порядке, – заверил Рамин охранника. Голова скоро пройдёт. Но, чтобы точно прошла – считайте, что не слышали этих слов. И не видели никаких девчонок. Они вам приснились – и вы забыли о них. Совсем. Начисто. Навсегда. Забыли.

Рамин отпустил медную дверь, сшагал по гранитным ступеням, перешёл через залитую вечерним светом улицу к машине. Открыл дверцу, сел в кресло, вставил ключ зажигания, но не поворачивал его.

Итак – что и требовалось доказать. Всё стало плохо. Но всё стало ясно. Быстро, спокойно обдумать.

Синички уже знают про «обитель» в Сабринске и, наверное, как её найти. Там – их знакомый мерзавец Сиртак и другие, незнакомые мерзавцы. Все заслуживают возмездия и все его получат. Так они решили. Они решили заранее и твёрдо. Они уклонились от встречи с ним, чтоб он не догадался. Они отключили мобильник. Они пораньше ушли из дома, чтоб он не застал их. Они искали путь к объекту возмездия, и нашли его. Они действовали быстро, уверенно и логично. Они кое-кого уже наказали: слегка – мелкого паркового сутенёра Цана и жестоко, скорей всего, непоправимо – крупного бандита, принимавшего участие в гнусных делах «обители». Они увидели воочию возможности своей силы… вернее, той силы, что объединилась с ними. Они в эйфории от своего могущества. Медлить они не будут. Они отправятся в Сабринск, если уже не отправились. Найти машину и заставить водителя отвезти, для них не проблема.

Их уже захватило нетерпенье покарать злодеев и освободить пленниц. Они вкусили уже злую сладость мести. И не только сегодня… Коварная вещь. Неявный, но мощный мотив поступков. И ещё их подстёгивает опасение того, что он их разыщет и помешает их планам.

Медлить не будут. А с ними-то что будет? С ними… Пятнадцатилетние хрупкие девочки. Эта чужая сила, это запредельное энергосущество (если есть таковое, а скорее всего – есть) не может не подействовать на них самих. Чем больше выброс этой силы на других, тем тяжелей должен быть удар отдачи по ним. По их неустойчивой психике. По неокрепшим организмам. Каково им сейчас, после происшедшего в парке и в ресторане? Каково будет дальше?

Конечно, в своём запале они могут не обращать на это вниманья, не думать о последствиях…

Он – должен думать! Он – должен был понять, предвидеть! Не предвидел. А теперь – дело плохо. Теперь он обязан успеть. Не просчитаться на этот раз. Перехватить их по дороге. Или там, в Сабринске. Пошли же, Бог, хоть одно единственное везенье! Чтоб синички замешкались с выездом. Задержались в дороге. Чтоб машина им попалась похуже, а водитель поопасливей. Чтоб подольше им искать эту проклятую «обитель». Чтоб ему оказаться там раньше… Какому Богу молиться: христианскому, мусульманскому?.. Впрочем, молиться некогда. Его «Ланос» в полном порядке. Заправиться и ехать. Остальное Рамин домысливал, уже ведя машину по городу.

Домой заезжать нет времени. Позвонить Свете. Рассказать, где спрятана запись допроса с мобильника Смайла, там всё – про «обитель»: и адрес, и как найти её в Сабринске. Света сообщит всё по телефону.

Позвонить Лите. Она тоже должна знать. Неизвестно, что предстоит завтра.

И ещё. Нужен помощник. Позвонить Стасу. Сейчас. Он согласится без лишних слов. Он лёгок на подъём. Заехать, забрать его. Это почти по пути к Сабринской трассе.

Ну и конечно, заправиться. Хорошо, что сегодня аванс получил. При деньгах. Хоть в этом удача.

*

Какие чувства вызовет у рассудочного человека внезапное предложение выскочить из дому, из своих плавно текущих дел, завершающих будний четверг, сесть в машину и, на ночь глядя, мчаться в другой город с плохо понятой целью, зато с гарантированной бессонной ночью? Пасмурную тучку раздраженья-досады, которая, наверное, потом отнесётся в сторону волевым ветропорывом дружеского долга: «Что ж. Раз уж о-очень надо…»

Стас на звонок Рамина откликнулся с безоблачнейшим удовольствием. Он обожал внезапности. Он не просто был лёгок на подъём. Он жил лёгкими подъёмами и крутыми зигзагами. Особенно в молодые годы.

Они учились в одной группе мединститута, обитали в одной комнате в общаге. Стас бросил учёбу на четвёртом курсе, ушёл в морфлот, служил на противолодочном корабле, после службы пять лет по контракту плавал мотористом на транспортном сухогрузе. Уволившись с флота, приехал в Волстоль, сменил с десяток мест работы, закончил заочно кооперативный колледж. Сейчас он занимался небольшим бизнесом: торговал стройматериалами; не особо преуспешно – не чересчур провально.

Личная жизнь его до недавних пор так же не отличалась монотонностью. Теперешняя, четвёртая по счёту, его жена Гася, кажется, начала приучать Стаса к постоянству: «Порезвился стрекозлик – ша! (О бывших жёнах и любовницах). Уразумел, что все устроены одинаково, а я устроена лучше всех? Заруби себе это на… выступающей части тела».

Детей у них пока не было, но Гася в полусерьез угрожала сделать его за пятилетку «отцом-героем».

Встречи двух приятелей в последнее время стали весьма нечасты. Два-три раза за год Стас вытаскивал Рамина на футбольные матчи местного «Юпитера», коего был ярым болельщиком. Или – того реже – Рамин Стаса на озёрную рыбалку.

Сегодняшняя их встреча и поездка в ночную неведомость для Стаса, слегка подтомившегося от Гасиного неукоснительного комфорта, явилась подарком судьбы. В настроеньи он пребывал блаженно-любознательном. Смутная тревога Рамина его никак не могла заразить.

– Не кисни, Рам. Мы вдвоём – это уже немало. Успеем. Справимся.

Машина мчалась в ночь по Сабринской трассе. Гуд мотора и ровное шипение резины, отбрасывающей назад нескончимую асфальтовую ленту. Нога Рамина утопила педаль акселератора до упора. Скорость выше ста семидесяти не поднималась.

– Насчёт «успеем» – не уверен. А справляться нам предстоит со слишком серьёзным делом.

– Догнать, привёзти назад двух девчонок – это серьёзно?

– Ты не представляешь, насколько.

– Не представляю. Растолкуй.

– Если коротко – эти двое девчонок – уже не просто двое девчонок. С ними третий. Что-то влияет на их сознания, на весь их психоэмоциональный строй. Какая-то «паранормальщина».

– Откуда взялось?

– Случайно. В каменной пещере под Рефиновым. Что-то проникло в наш мир из не нашего мира… из иной сущности. Можно считать, по-своему, живое. Может быть, где-то даже… разумное. Только не спеши называть это бредом и чушью.

– А нет?

– Очень хотел бы я, чтобы это было бредом и чушью. Кто-кто, а я в состоянии отличить, где бред, а где – что похуже. Профессия обязывает. Так вот. Это… энерго-нечто вступило в контакт с девчонками. Вначале – по их согласию. Теперь, похоже, что оно – главенствует. Плохо главенствует, во вред им.

А сами девчонки в союзе с этим «незваным гостём» – страшная опасность для окружающих. Для тех окружающих, на которых будет направлена их ненависть… или неприязнь.

Они едут в Сабринск, чтобы свести счёты с одной законспирированной бандой, которая занимается переправкой девочек и девушек за границу и продажей их в соответствующие заведения. Эти мерзавцы их самих чуть не увезли. Убили их мать. Кое-кто получил по заслугам. Только не все. А девчонки решили – чтобы все.

Стас озабоченно поскреб пальцами щетину на подбородке.

– Не понял. Они вдвоём решили разделаться с целой бандой?

– Не вдвоём. А втроём. И если они до них доберутся, то этим людям… – не хочется называть их людьми – я не завидую. Я беспокоюсь за девчонок.

– Бандиты, ведь, вооружены.

– И это конечно, – вздохнул Рамин, – Но больше – другое. Выплески их негативных эмоций – обычной человеческой ненависти, злости – многократно усиливаются энергоимпульсами от «гостя». Они могут умертвить человека, на которого направлены. Парализовать его, лишить памяти и рассудка. Уже есть примеры тому. Печальные примеры. Ладно, если пострадает негодяй: убийца, насильник, торговец людьми… А если кто – по случайности? По ошибке? Девчонки ослеплены «благородным порывом» покарать злодеев, освободить их пленниц, таких же бедолаг, какими не так давно были сами. Они утратили здравый смысл и осторожность. У них наверняка нет никакого плана действий, они понятия не имеют, как всё произойдёт. Едут наобум, уверенные в своём могуществе и в справедливости своей миссии.

– Где всё это находится, знают? – спросил Стас. Его безмятежное настроение стало пропадать; длинноносое, белеющее в полумраке лицо ещё более заострилось, тонкие губы поджались в короткий жёсткий штрих. В тёмных глазах блеснул металлический азарт – предвкушенье опасной авантюры. До авантюр Стас был большой охотник.

– К сожалению, знают. Кто приедет туда первым? Где сейчас они: спереди, сзади? С какой скоростью едут? Неизвестно. Мобильник их отключен.

– А у нас – сто семьдесят. Больше не получается?

– Это же тебе не «феррари». И дорога – не идеальная. Ну ладно. Полтора часа едем. Осталось – три с половиной.

– Я так понял, – проговорил Стас, – что сами девчонки могут пострадать от своих же действий.

– Правильно понял. Эти энергоудары и по ним: по их психике, по нервной системе, по сердцу… Несформированные организмы, подростки. Нельзя им этого! Мы, прежде всего, девчонок едем спасать.

– От самих себя?

– От того, что движет сейчас ими. От «запредельного гостя».

– Они против нас не обратят своего «гостя»?

– Нет, – твёрдо сказал Рамин, – Против нас – нет. Они знают, кто я. Я знаю, кто они. Они – мои дети.

5. Невелов

Чувство ночной бабочки, рвущейся из темноты в свет через стекло. Стекло мутно, и свет за ним недобр, нелеп, недоступен…

Лита злилась, нервничала и этим вконец сминала утлое забытьё-ощущенье. Опять ничего не выходит, как ни старается она заморочить, зачаровать свою психику. Лишь единственный раз, тогда, месяц назад – получилось. Не у неё, конечно, а у него. Потом, после, сколько ни пыталась она – ни в какую. А сегодня – очень нужно.

Сегодня… Странный, раздёрганный вечер. А ночь… Сплошная тревога. Тёмные предчувствия…

Она знала из звонков Рамина, что синички по внезапной сумасбродной прихоти едут в Сабринск, в «обитель», в бандитское логово, что Рамин пытается их догнать. Успеет ли? Что будет? Если кто и сможет попробовать разглядеть зреющую беду, то, наверное, один лишь Эдуард Арсеньевич. Пробиться к нему бы только!

А уже полночи прошло. Никто не мешает. Она одна с ним в реанимационной палате. Палата знакома до мелочей. К Лите привыкли в отделении. Она может ночевать здесь, когда захочет. Громоздкий реаниматолог Дмитрий сделался почти приятелем; он приносит кофе, с удовольствием беседует с ней на любые темы и, кажется, начинает на неё излишне заглядываться.

В состоянии Эдуарда Арсеньевича – никаких изменений за месяц. По-прежнему он лежит на кровати с прикрепленными к телу датчиками. Редкие плески на осциллографе – измученное сердце; почти неуловимое дыхание. Кожа лица слегка поматовела, стончилась, резче выдались надбровья и скулы. Веки цвета еловой стружки прячут неподвижные от тяжкой усталости глаза. Он получает искусственное питание с помощью сложного немецкого аппарата. Его раздевают, протирают тело, одевают вновь, поворачивают слегка набок, подкладывая специальные валики, чтобы не образовывалось пролежней на спине.

Эдуард Арсеньевич ни на что не реагирует. Но он живёт… живёт застывшей, спрятанной от всех жизнью. Кома. Неумолимая стрелка меж плюсом и минусом. Где-то кем-то не решено пока, куда ему дальше?

Уже приближается рассвет. «Ну, давай же ещё раз попробуем!». Лита, сбросив с ног тапочки, прилегла на соседнюю кровать. Хорошо было видно сбоку Эдуарда Арсеньевича в неярком освещеньи дежурной лампы. Правая сторона лица, поредевшие седые волосы, часть седоватой бородки, укрывающей выраженье губ. Правая рука, вытянутая вдоль тела…

«Где же ты?.. ты… единственный на свете, необходимый мне человек. Извини, что я говорю, быть может, не так, не то… бабью сентиментальщину… а что я могу говорить и думать?.. если я – баба… простая, любящая баба…

Почему так жестоко с нами?.. Нет, не об этом. Ещё раз попробуем. Как же мне увидеть тебя? Как же к тебе пробиться? Ещё раз. Ещё… Никаких сомнений. Взнуздаться – расслабиться… расслабиться, притвориться покорной… Медленно обмануть реальность… незаметно отыскать маленькую, узкую брешь – не может быть, чтоб её не было! Выпустить неловкую душу на свободу… вперёд, вверх, вразгон… туда, к его потерянной душе… хрупкую бабочку – к бледному свету за чужим стеклом, за мёртвой, зловещей границей».

Ночная невесомая летунья, рождённая и выросшая в своём сумеречно-благостном мире, должна была б, если не знать (по несовершенству своему для привилегии чёткого знанья), то хотя б чувствовать собственными нежно-простенькими мотыльковыми чувствами (где там расположены их начала: на шелковой глади крылышек? на зазубренных кончиках лапок? на причудливых усиках? за мерцающими зернинками глаз?..) гибельную опасность чужого, света. Но почему-то летит к стеклу. Что-то хочет за ним найти для себя значимее своей жизни. Вдруг – найдёт? Вдруг – стекло отворится…

Стекло не отворилось, а вогнулось, выплавилось в кратерную скользкую воронку; свистящий, холодный вдох… оттуда… она уже втянута исполинским вдохом; сужающиеся стеклянные стенки с хохочущими бликами, кривыми пятнами… стеклянная нора извивиста, но коротка: несколько сумбурных мгновений… Всё. Ничего. Белое. Он!

– Лита! Моя… Нет, не время сейчас. Лита! Нам встретиться было очень нужно. Всё-таки получилось. Я чувствовал, как ты…

– Почему так трудно было на этот раз? Почему не получалось? Что происходит с тобой? Почему ты стоишь так далеко, не подходишь? Тебя плохо видно за этим снегом.

– Попробую подойти немного. У вас тоже… произошло.

– Сейчас расскажу. Да ты уже знаешь, наверное. Ты же можешь за нами наблюдать.

– К сожаленью, эта способность пропадает. В первую ночь, слава Богу, удалось. А теперь – почти ничего. Это неизбежно.

– Как, неизбежно!? Эдуард!.. Что ты! Иди ко мне! Идём со мной! Туда, к нам. Нам очень нужна твоя помощь. Я расскажу тебе, что было.

– Лита, ты уже рассказала. Я уже восприял твои информные токи. Нам можно общаться без слов.

– Вот и хорошо. Идём же со мной. Возвращайся.

– Погоди, Лита. Ты сильная женщина.

– Я слабая женщина. Я люблю тебя!

– Успокойся. У нас мало времени. Речь не о нас сейчас.

– Да, конечно… синички…

– Я понял всё про синичек. Но я не могу их сейчас увидеть. Я с громадным усилием смог увидеть тебя, связаться с тобой на короткое время. Чтобы успеть сказать.

– Что сказать?

Облик Эдуарда Арсеньевича среди прохладного, неснежного снегопада был ещё более нечёток и непрочен, чем тогда, месяц назад; в любую секунду он мог расплыться и исчезнуть.

– Лита… Я – ещё в Подступе, в послеграничном слое. Но Подступ принадлежит уже иной сущности, он открыт в неё. Этот мир нематериален, одноцел, в нём действуют совершенно другие законы, его устройство непостижимо для вас и во многом ещё для меня. Но мне удалось уловить чьи-то посылы, понятия. Быть может, их нацеленно передали мне, чтобы через меня передать вам. Это важно для вас. И здесь – для кого-то.

– Это касается синичек?

– Да. Слушай внимательно. В той злополучной пещере находился выход тропоскважины, соединяющей две сущности: одноцелую – ту, в Подступе которой нахожусь я сейчас, и двуцелую – обычную, вещественную, земную. Тропоскважены открываются раз в семь лет на очень короткое время и никак иначе. Они служат для перемещения туда и обратно специальных представителей одноцелой сущности, для каких-то необходимых миссий, смысла которых я ещё не понял. В этот самый момент мы и попали по моей глупости в пещеру. И самое худшее, по неведомой случайной неувязке (видишь, Лита, даже в высших мирах бывают случайные неувязки), у вас осталось существо…

– Эдуард, – дрогнул голос Литы, – почему ты говоришь «у вас»?

– Хорошо… у нас, в нашем мире осталось нематериальное существо. Зверёныш – так его называют, хотя никакого отношения к зверям и животным, в нашем понятьи, он не имеет. Его энергетика плохо совместима с человеческой энергетикой. Его контакты с человеком – опасны для людей. А он уже вступил в контакт с самыми незащищёнными из нас – синичками. Мы их не защитили. Я – не защитил. Моя вина.

– Что с ними будет? Они поехали в Сабринск.

– Знаю. Энерговыплески зверёныша вместе с агрессивными эмоциями девочек – вот что страшно для окружающих и для них самих. Даже если их психика, их организмы выдержат на сей раз… это всё равно случится потом. Разрушение нейросистемы мозга. Они обречены, если зверёныш с ними.

– Как отвести его от девочек?

– Ему нравится с ними быть. Он не хочет их покидать, потому что чувствует себя неуютно в одиночестве, в чужом для него мире. Он приветливо общается с девочками, охотно выполняет все их желания. Но он не способен осознать свою несовместимость с человеческой личностью, понять губительные последствия этой «дружбы» и отказаться от неё. Уровень разума его недостаточен для этого.

– Боже мой!.. – сломлено прошептала, Лита, – Что делать?

– Его нужно не просто отвести от девочек, а увести из нашего мира в родную его среду. Но в том беда, что заперты тропоскважины и для этого не откроются, а собственной его энергии не хватит, чтобы преодолеть границу сущностей и Подступ. Иначе бы, он давно это сделал.

– Не хватит? А чьей энергии хватит?

– Ничьей. Из живых людей – ничьей.

– Погоди, Эдуард. Погоди… Когда человек умирает, его дух… душа… его информная капсула всё-таки проходит границу и попадает туда.

– Правильно.

– Это во время смерти высвобождается энергия, способная преодолеть… Если она способна перенести туда свою человеческую душу, свой личностный заряд, то наверное, она сможет захватить с собой и заряд чужой души… или что он там собой представляет… Тем более, с его устремленьем туда и с его помощью. Если вместе сложить мощь зверёныша и мощь…

– Мощь Человеческой Смерти.

Лита вздрогнула от голоса Невелова.

– Об этом я и собирался тебе рассказать. Но ты рассказала сама.

– Значит… Значит, есть спасенье.

– Несправедливо.

– Что несправедливо, Эдуард?

– Печальный выбор…

– Какой выбор? Для кого выбор? Никакого выбора нет. Спасенье не бывает печальным.

– Пускай Рамин везёт их сюда. Как можно быстрей. Позвони ему.

– Да, конечно. Рядом, через коридор – другая реанимационная. Пустая. Я договорюсь с главврачом. Всё будет готово. Я хотела уточнить кое-что… Куда же ты, Эдуард? Не исчезай, погоди! Два слова ещё!..

6. Рамин

Аромат невидимого отсюда, но близкого моря полузнаком, тонок-прохладен: наверное, таким он всегда ощущался в этот час раннего рассвета. Солоновато-йодистый сквознячок веял над ещё не проснувшимся предпортовым районом Нижнего города: над улицами, скверами, крышами и дворами жилых-пожилых домов, разномастных предприятий, баз, складов, фирмовых контор-офисов; доплывал досюда, до длиннющего двора фабрики «Сабринский сувенир». Рамин вновь глубоко вдохнул этот свежий букет, выйдя из проходной. Рядом шагал Стас, а впереди, полуобернувшись к ним – лёгонький, мелкостриженный старикан-охранник в сером пиджачке. Лисьи глазки его источали трудовое рвение.

– Четвёртый цех – он сам по себе от нас. У них свой въезд, своя проходная с соседней улицы. Ну и с общей территории, да, тоже имеется. Мы из них мало кого знаем, там охрана своя, крутая, и с нами они не сильно дружат. Через двор путь ближе. Но посторонних туда не пускают. Окромя начальства, конечно. Но вас-то пропустят, товарищ майор.

– Нас-то пропустят, – утвердил Рамин. Переглянулся со Стасом. Стас иронически хмыкнул.

«Товарищ майор»… Это Рамин придумал в последний момент, убедившись, что в тесной фабричной проходной только два вялых охранника: сухой старикан и толстяк лет сорока с пухлыми вареничными губами. Рамин громогласно объявил себя майором, а Стаса капитаном «спецподраздела «игрек» управления службы безопасности, проводящими «секретную проникающую операцию», ошпарил их служебно-пронзительным взглядом, проговорил несколько словесных ключевых формул, махнул перед стариканом своим негрозным удостоверением, на котором тот не посмел сфокусировать глаз. Охранники вытянулись по струнке, готовые мгновенно отвечать на вопросы.

Выяснилось, что с час тому назад к проходной подошли и были впущены («сугубо для разбирательства и проверки документов…» – старикан) две девицы-близняшки с очень странными выраженьями лиц. Они потребовали срочно вызвать по телефону Сиртака («а кто он таков, этот Сиртак, мы без понятья вообще…» – старикан). Тогда им понадобился седой Арон («за Арона я слыхал, он реально, из четвёртого…» – толстяк). Только Мехлиса хорошо знали оба доблестных стража, это был начальник четвёртого цеха. Девицы спросили, как пройти в четвертый. Охранники, неожиданно для себя, подробно объяснили, а толстяк даже вызвался проводить их через тёмный двор («какие-то они были… вроде как, не в себе… они по дороге спрашивают, точно ли есть там кто?.. я говорю, само собой, дежурные и все телефоны у них… они говорят, вот всех разом и вызовем, и начнём бал… я говорю, что за бал такой?.. чего это вы среди ночи?.. и кто вы есть вообще?.. и почему это я с вами?.. они говорят, не твоё дело, сидите там с дедом и не дёргайтесь, и упаси вас Бог, прикоснуться к телефону – тогда сегодняшний рассвет состоится без вас»).

Охранники действительно никуда не стали звонить с докладом о ночных пришелицах. Не из-за одной лишь дурацкой угрозы. Что-то необъяснимое в облике девиц заставило их отложить звонок на четверть часа, на половину, на целый час, утешаясь мыслью, что в четвёртом сами разберутся во всём и отреагируют, как надо, уж там-то люди серьёзные.

Если кто и приезжал в четвертый к двум странным гостьям, то, наверное, с другого, уличного въезда; о том старикану и толстяку было неведомо. Зато ещё одно нескучное событие досталось им лицезреть.

Несколько минут назад с заводского двора на проходную влетела запыхавшаяся компания из шести молодых девиц («никак иначе, напрямки из четвертого… у нас ночных смен не бывает, всё заперто, а в четвертом – почём знать… однако, навряд… работницы не выскакивают посредь ночи в такой поспешке и перепуге и пистолетов с собой не носят…» – старикан). В самом деле, одна из девиц, наставив пистолет на охранников, потребовала выпустить их. Очутившись за проходной, она тут же выбросила пистолет, и вся компания припустилась бегом по пустой улице.

После этого приключения, вконец озадаченные стражи, решили всё-таки звонить, кому следует. Но не успели. Появился Рамин в образе «спец-майора» и категорически запретил любые звонки. Сурово пояснив, что всё происшедшее является частью масштабной секретной операции, что руководство фабрики он проинформирует лично, а самовольное разглашение сведений об этом чревато большими неприятностями. Затем приказал толстяку оставаться на месте, «контролировать улицу» и никого не впускать на территорию, а старикану – показывать дорогу к четвертому цеху.

Фабричный двор был неряшлив и почти пуст. Вдоль бетонного забора виднелись несколько старых, тронутых ржавью, автоконтейнеров, за ними, под шиферным навесом – неаккуратные стопы фанерных ящиков, штабеля досок, связки пластмассовых трубок, узлы каких-то неведомых механизмов. У стены здания стояли два небольших грузовика-фургона с матерчатыми тентами. За углом какой-то пристройки – переполненные короба с отходами: месивом поролоновых огрызков, обрезков кожи, кусков пластика, клочьев цветной плёнки и бумаги.

– Что производит фабрика? – спросил Рамин.

– Производила… так оно верней будет, – вздохнул старикан, – Детские игрушки: куклы, конструкторы, всякие канцтовары. Кожаные галантерейности. Да всё на убыль скатилось. Скоро, должно, закроют. Останется один четвертый.

– А в четвертом?

– Там богатые вещицы мастерят. На заграницу даже. Украшенья из золота, серебра. Картины особенные, чеканистые. Статуэтки из дорогого камня, из слоновой кости. Может, ещё что… я знаю?..

– Кое что и кроме статуэток, – согласился Рамин, – На самую заграницу. А внутрь статуэток они белого порошочка, случайно не насыпают? Из художественных соображений.

– Вы об чём? – не понял старикан.

– Неважно.

Они добрались до торцевой стены двора, до мощной кирпичной преграды, по верхней кромке которой был протянут тонкий провод сигнализации. Неширокие въездные ворота были закрыты. Но металлическая дверь во внутреннее помещение, очевидно, охранный пост, была распахнута настежь. Лицо старикана вытянулось от изумленья.

– Во – дают! Сроду такого…

– Ваша миссия закончена, – оборвал его Рамин, – Шагайте назад. Быть на рабочем месте. Никаких ни с кем переговоров. Ну! – повысил он голос на замешкавшегося охранника, – Я неясно сказал?

Тот засеменил прочь, изредка опасливо оглядываясь.

– Спокойно, – сказал Рамин Стасу, но больше – себе, – Спокойно…

Они вошли, прикрыв за собой тяжёлую дверь.

Обычный проходной коридор без вертушки. Справа – стеклянная дверь – открытая комната охранников. В комнате никого. На углу стола – жёлтый телефон: трубка брошена в спешке, из неё доносятся жалобные гудки. Рядом – в беспорядке – цветные журналы; на развороте – сканворд, наполовину заполненный. Под столом – осколки разбитого бокала, лужица чая или воды. Соседняя маленькая комнатка с кроватью – тоже открытая: темна и пуста.

Здесь были недавно люди. Были – ушли, неспокойно ушли. Куда ушли? Во двор четвертого цеха – куда ж больше. Через эту наружную дверь. В отличие от других дверей – закрытую.

Сердце Рамина тревожно ныло, когда он осматривал комнату, поправлял телефонную трубку. Синички в ней задержались, чтоб позвонить… тем, троим: Сиртаку, Арону и Мехлису. Быть может, звонил охранник по их приказу. Что-то придумали они, чтоб выманить сюда своих врагов. Выманили? Приехали их враги?..

Рамин резко остановился перед закрытой наружной дверью, на него чуть не налетел следом идущий Стас. Мысль. Нелепо простая. Дикая. Беспощадная… Мысль – железная спица пригвоздила его к стоптанному линолеуму коридора. Он не успел! Он обязан был успеть. И он не успел. Всё уже случилось. Там случилось… за этой дверью. Всё – там!

Они – там. Синички. Его синички… Две звонкие нотки «ля». Два ангельских юных создания. На которых обрушилась взрослая подлость и мерзь. Они не сломались этим, они сделались взрослыми. И отшвырнули прочь своё ангельство, как помеху. И зачарованные новым познанным чувством – ненавистью, для одоленья человечьего зла, они призвали в союзники того, кто никак не должен быть союзником человека. Зачем? Да затем, что он – ближайший к ним человек, мужчина, «неординарная личность», Рамин Халметов – умелый и опытный, сильный и решительный – единственный, кто мог их всерьёз защитить – не успевал… всё время не успевал. И сейчас опять не успел. И не будет вовек ему прощенья… если…

Пара мгновений, чтоб промелькнуть этому в сознаньи Рамина. Ещё пара… чтоб сердцу сжаться от ледяного ожога. Чтоб хлестнул по позвоночнику и достал до мозга яростный кнут… рык… мысль… слово… «Н-не-е-ет!». Обыденное сознанье лопнуло, как целлофановый перенабитый кулёк, с целлофановым даже хрустом. Лопнуло, обнажилось, стало совсем другим, звенящим от напряженья.

– Что с тобой, Рам? – тихо спросил очень посерьёзневший Стас.

Рамин ощутил это почти реально: словно тонкие струйки ветра, коснулись лба и висков, прошли сквозь лоб и виски… Пульсирующие эфемерные волны… от синичек, от Юли и Эли. Открывшимся вдруг ультрачувством он принял и понял их: живы… Живы!

«Девочки! – мысль-выплеск в волну; волна передаст им, они услышат, раз он услышал, – Девочки. Дорогие мои, пожалуйста, ещё немножко… Я здесь. Продержитесь, прошу вас, вы же умницы! Я сейчас».

Несколько секунд постоял Рамин перед дверью. Их – хватило. Он резко толкнул дверь и вышел во двор четвертого цеха.