Миф о другой Эвридике Зенкин Владимир

Неогромный асфальтовый квадрат меж трёхэтажным корпусом и серо-бетонной оградой. Посреди двора – два больших чёрных джипа с включенными фарами. Свет фар направлен прямо к Рамину; он не слепил, так как уже вполне рассвело. Но совсем недавно были еще сумерки. И приехавшим зачем-то понадобился наглый свет фар…

Похоже, что поторопили они свою беду этим светом.

На сизом асфальте лежали и сидели в тяжких позах люди. Некоторые слабо шевелились, пытаясь встать.

Взгляд Рамина прометнулся между лежащими-сидящими, в сторону, к стене здания, к ограде, к закрытым воротам, опять к машинам…

Он подходил ближе, убеждаясь, что синичек нет здесь. Они покинули двор. После встречи с приехавшими.

– Кто их так? – изумлённо прошептал Стас, – Неужели?..

– Больше некому.

Маленький худощавый человек лежал на спине, подвернув в судороге ноги, скрючив руки, сжав кулаки. Костяное лицо с арабскими чертами; глаза – расширены, неживы. Рамин вспомнил щуплую фигуру этого человека на ограде усадьбы Смайла. Сиртак. Тогда ему удалось перелезть, спастись. Ненадолго.

Рядом, в двух шагах, лежал в похожей окоченелой позе другой мертвец: крупная голова, глыбистый нос, густо вьющаяся серебряная шевелюра. «Седой Арон, должно быть».

Без признаков жизни были ещё двое лежащих – огромные верзилы с квадратными лицами: очевидно, телохранители. У одного пистолет остался в руке, у другого – валялся поблизости на асфальте. «Плохая была мысль, ковбои, хвататься за пистолеты. Очень плохая».

Третий телохранитель (по виду) сидел в стороне, на асфальте, привалясь спиной к крылу джипа; подбородок его дёргался, в глазах застыла истерийная муть.

Охранники – они отличались от приехавших одинаковыми камуфляжными куртками – тоже были очень не в порядке. Двое, по-всему, с уличной проходной, находились рядом с воротами, сидели, скорчившись, потеряв способность управлять своим телом, не в силах выговорить что-то вразумительное. Судя по выраженьям лиц, их мучили жестокие головные боли и неодолимый страх.

Третий охранник – с проходной, которую миновали Рамин со Стасом, оказался дальше всех от эпицентра событий. Он стоял у выступающего из здания, обшитого бурым волнистым пластиком автомобильного въезда в помещение цеха, вцепившись руками в стойку каркаса. Лицо его сморщилось в изумленьи-испуге. Видно было, что если он отпустит стойку – наверняка упадёт.

Рамин обошёл всех сидящих-лежащих, вернулся к Сиртаку и Арону. «Господа работорговцы сегодня совершили свой последний совместный выезд». Повернулся к воротам. Ему кратким мельком представилось, что произошло здесь; быть может, новое сознанье, чудесная волна, связавшая его с синичками, донесла картину…

Юля с Элей стояли посреди двора и ждали. Два джипа въехали через ворота один за другим, остановились перед ними, не выключив фар. Весьма неопасное зрелище явили вышедшим из машин две худенькие сердитые девочки. До тех пор, пока Сиртак не узнал их, не вспомнил события в Смайловском доме, себя, на волосок от гибели. Не преисполнился «благородного гнева». Пока его волкодавы не достали, на всякий случай, пистолеты – так, для напуга. Но пугаться пришлось им самим и последний раз в жизни. А скорей всего, не успели они даже испугаться.

Энергоатака неведомого (и невидимого) противника просто выключила их мозг, погасила всю его нейросистему, остановила сердце. Они умерли, не поняв, что умирают и забыв, что жили. Их судороги – рефлексы «обезмозженного» организма.

Другие, более лояльные персонажи ночной драмы, были задеты лишь краями грозного шквала. Но психоудары были жестоки и привели к тяжким ступорам: разладам двигательных и речевых функций, потерям памяти и самоконтроля.

Всё это произошло в считанные мгновенья, никто ничего не успел предпринять. Затем синички направились к главной своей цели: туда, где бандиты прятали пленниц, предназначенных для вывоза за границу.

Направились… Рамин слушал в себе тревожную, пульсирующую волну. Направились в подвалы здания. Там… Кто-то их повёл… Кто их повёл? Ещё один, третий. Мехлис? Начальник четвёртого цеха?

Рамин вновь подошёл к воротам и разглядел через узкую щель меж створами полосу белой эмали: на улице стояла машина. Третий. Он приехал позже. Он вошёл через проходную и увидел то, что уже свершилось. Ему повезло. С ним поступили мягче. Ему велели показывать дорогу к пленницам. И они пошли в подвалы.

Как туда?.. Скорей всего, через тот, обшитый пластиком въезд. Машины въезжали внутрь здания. Чтоб не видно было тех, кого они привозят или увозят.

– Может быть, всё-таки, что-нибудь объяснишь? – спросил Стас, слегка задетый молчанием и отрешённостью Рамина.

– Объясню. Всё объясню, чуть попозже, не обижайся. Сейчас – скорей отыскать девчонок. Идём.

Раздвижные ворота в стене – только, чтобы проехать небольшому автофургону. Рядом дверь – нараспашку. Внутри пустое помещение; по-всему, гараж для двух-трёх машин. Смотровая яма. В боковой стене ямы – открытая дверца, узкий проход, рифленые ступени, уходящие вниз.

Там… Звучанье волны становилось резче, больней, томительней. Они – там.

Внизу – довольно просторный, тускло освещённый коридор. Стены – серые, пузырчатые шлакоблоки. Пол – пыльный цемент. Поворот. Сразу за поворотом – две тёмные мужские фигуры: нелепо копошатся, пытаются двигаться к выходу. В угрюмом свете толком не различить лиц.

Лежащий на спине в белесой пыли человек, кажется, не очень молод. Он намеревается сесть, но безуспешно, он не в состоянии выбрать нужные для этого действия; он медленно, как раздавленный жук, возит руками по полу. Но голову поднял, уставил тени глаз на проходящих Рамина и Стаса.

Второй моложе, массивнее. Он – рядом с первым, похоже, пытается тому помочь. Он двигается легче, даже в состоянии встать на ноги. Но начав разгибаться, теряет равновесие и вновь опадает на колени. Он поворачивается к Рамину, выборматывает бессвязные куски слов.

Кто? Вероятно, тот, на полу – всемогущий начальник четвертого цеха Мехлис. И сопроводивший его охранник или дежурный по подвалу какой-нибудь… Эти тоже получили «по мозгам». Благо, хоть живы.

Коридор впадает в более широкое помещение. На потолке из бетонных плит – лампы под мутными стеклянными колпаками. Три двери в стене, две – открыты настежь: маленькие тесные комнаты, в каждой – по три раскладушки, застеленных старыми одеялами. Комнаты пусты, но в них недавно были люди… кто?.. шестеро молодых женщин, которые выбежали через ту, дальнюю проходную?.. а одна, самая находчивая, даже разжилась пистолетом, наверное, у кого-то из тех двоих, в коридоре. Дальний угол помещения чем-то заставлен. В полумраке – какие-то картонные ящики… какая-то бочка… какие-то деревянные брусья… сложенный у стены штабель шлакоблоков. Рамин не сразу заметил за штабелем две скорчившиеся, неладные фигурки.

– Юля! Эля! Девочки…

*

Стас за рулём. Машина едет по окраинным улицам Сабринска. Поскорее к автотрассе на Волстоль. Позади – Нижний город, предпортовый район с влажным запахом моря. Позади – лукавая фабричонка «Сабринский сувенир» с четвёртым цехом-оборотнем. Со всеми, кто остался там, во дворе. Позади – блекло-почтительные лица старикана и толстяка, настороженные взгляды им вслед; они со Стасом спешили через проходную с девчонками на руках… брошенные охранникам слова Рамина: «Скорую к четвертому! Реаниматоров и опытных психиатров. Четыре трупа, шестерых можно спасти. Если поторопиться. Психогенный ступор – не шутка, грозит комой или летальным».

Половина шестого. Улицы почти пусты. Машина мчится без помех, на приличной скорости. Рамин – в углу, на заднем сиденье. На коленях у него голова лежащей Эли. Ноги её поджаты, коленки упираются в отведённую спинку переднего пассажирского сиденья, на котором полулежит Юля. Рамин прижимает к уху мобильник. Звонок от Литы.

– Да. Уже выезжаем из города… часов через пять, не раньше… постараемся… куда?.. прямо к вам?.. в «неотложку?.. почему к вам?.. хорошо, потом подробности, сейчас не до этого… состояние?.. доедем… обязательно доедем, самое худшее – позади… что?.. ещё не всё?.. что – не всё?.. ладно, до встречи.

Эля повернула голову на его коленях.

– Кто? Лита? Мы… домой?

Глаза её воспалены, затянуты серой болью. Куда подевалась из этих глаз прежняя звонкая, дух взгоняющая синь?

– Потерпим до Волстоля, дорогие мои? Наберёмся сил… Там помогут. Всё нормально будет.

Открыла глаза Юля. Тусклый свинцовый блеск.

– У нас и так… нормально. Немножко передохнуть…

– Конечно, отдохнёте. Долго, хорошо отдохнёте. Забудете про эту ночь.

– Чего? Мы не собираемся забывать, – Юлин голос слаб, но жёсток, – Это сегодня так… с непривычки. Научимся. Будет… всё по-другому.

– Будет? Что будет? О чём ты, Юля?

– Ещё на свете много таких… вурдов, – прошептала Эля, – Сиртаков всяких… Им – будет.

– Синички! Опомнитесь! – сокрушился Рамин, – Вы не в силах даже сидеть. У вас страшное переутомление, психический надрыв, опасный для жизни. Ваша нервная система – уже за пределами возможного. Ваше сознание может просто разрушиться. Так же, как у тех, там, во дворе.

– Да ладно, – скривила губы Юля, – Прямо уже… Устали, просто. Отдохнём.

– Устают, когда землю копают или мешки грузят. У вас сердечная аритмия. У вас боли в голове. А что с вашими глазами… Это не усталость. Это психоколлапс. Чужая энергия, несовместимая с человеческой. Существо из иного мира. Вероятно, разумное.

– Да. Разумное, – согласилась Эля.

– Оно появилось после похода в пещеру. И вы не смогли от него избавиться.

– Мы и не избавлялись. Мы согласились, чтобы он был. Это наш друг. Зверёныш.

– Это очень ненадёжный друг. Он может не хотеть вам зла. Может не понимать своей опасности. Но он смертельно опасен для вашей нервной системы, для вашей психики.

Юля с трудом повернулась на своём неудобном ложе.

– Мы с ним разговариваем, – сказала она, – Он нас понимает. Мы даже видим его. Когда спим.

– Да, – подтвердила Эля, – когда ехали сюда, он шёл сбоку по дороге. Или впереди.

– Великолепно, – озабоченно восхитился Стас за рулём, – А задавить мы его не можем?

– Не можем, – вздохнул Рамин.

– Он, наверное, вырос уже больше машины, – предположила Эля.

– Он ещё и растёт? – покачал головой Стас, – Надо торопиться. Как бы не вышло чего.

– Он не всегда растёт, – пояснила Юля.

– Я понял, когда он растёт, – сказал Рамин, – Давайте, девочки, не будем тратить силы на разговоры. Постарайтесь расслабиться, задремать. Конечно, это трудно в вашем состоянии, с головной болью… но попробуйте.

– Ладно, – согласилась Эля.

Рамин погладил её шелковистые волосы, стекающие ему на колени – томительно запнулось сердце, запершило в горле – протянул другую руку, чтобы достать до Юлиных волос.

– А если получится, и вы увидите во сне зверёныша, попросите его не отставать.

– Он и так не отстанет, – слегка удивилась Эля, – А тебе он зачем?

– Может быть, понадобится. Может…

– Зачем?

– Отдыхайте. Всё – после.

Ничем не примечательный среди других машин фиолетовый «ланос» мчался по трассе к Волстолю. Новенькое солнце всплывало от горизонта к безоблачному зениту – путём долгим, но обязательным. Августовский день обещал быть жарким. Хотя, конечно, не таким, как в июле.

7. Лита и Рамин

Только однажды дверь ординаторской приоткрылась, всунулась длинная голова реаниматолога Дмитрия.

– Если позволите… секунда… очки забыл, – не распрямляясь после дверного проёма, он бесшумно достиг своего стола, схватил чёрный футляр и с жирафьей грацией отскользнул к выходу, – Извините… без очков – сами понимаете. Больше – никто.

Рамину и Лите предоставили врачебную ординаторскую реанимационного отделения для разговора. И в самом деле, никто не мешал: как-то все поняли, что разговор непростой. Самым непростым было молчанье после сказанного, домысленного и решённого.

– Может быть, съездишь домой? – предложила Лита, – Мы подождём.

Взгляд Рамина увяз в круглом аквариуме на тумбочке с двумя упитанными, флегматичными вуалехвостами. Вряд ли он видел их.

– Н-нет. Это – тяжелее. Я позвонил, как приехал. Сказал, что пока здесь буду. Ну а потом… Найдётся, кому что сказать.

– Да, конечно…

– Ладно. Давай-ка ещё раз. Всё – по полкам. Что – абсолютно бесспорно. В чём – можно ещё усомниться. Подумать над чем. Предположить иной выход. Долго думать, правда, некогда. Пока синички спят.

– Их накормили, им дали успокоительного. Они проспят несколько часов.

– Не уверен. Если б они были сами по себе… – Рамин оторвал взгляд от аквариума, – Синички – не прежние синички, пока в них этот… иносущностный монстр. Зверёныш, будь он неладен. Они одержимы идеей расправы с «вурдами» – так они их назвали. С мерзавцами, подобными Сиртаку и другим, с кем они уже успешно пообщались. Где они намерены их искать, неясно. Но как они могут расправляться – я видел.

– Похоже на обычный маниакальный синдром с агрессивным галюцинозом, – рассудила Лита, – Вот только стимулируется он неизвестной и неподвластной нам силой.

– Именно – неподвластной. Мы уже не сможем остановить их, переубедить, заставить. Никакое психовоздействие не сработает. В этом я удостоверился. Изолировать их, запереть где-то на время? Очень опасно для них самих и для тех, кто будет это делать. Да просто не получится. Ввести им сильнодействующие, подавляющие агрессивность психотропы?.. при аховом состоянии их нервной системы – сама понимаешь.

– Ни в коем случае.

– А следующей кризисной волны, очередной своей «карательной экспедиции» они физически не выдержат. Погибнут сами. Если их элементарно не убьют.

– И с другой стороны. На кого падёт их гнев? На того, кто заслуживает? А если на невиновных или маловиновных? Как им разбираться в горячке, в запале, кто есть кто?

– Да, – мрачно кивнул Рамин, – Здесь – без вопросов. Надо действовать и побыстрей. Кроме нас – некому.

– Некому, – продолжала Лита, – Нас он услышит, этот зверёныш. В нас есть то же самое, что его заинтересовало в синичках. Мы были в пещере. Какой-то след от проникшей к нам чужой сущности. Какие-то пылинки от той серебряной пыли… Это вызвало его доверие к девчонкам. Это расположит его к нам. Надо настроиться на него в гипнотрансе. Войти с ним в информативный контакт, в диалог.

Мы привлекаем его внимание. Мы предлагаем ему переправиться домой, в его родной мир из этого для него чуждого и неприятного мира. Мы делимся с ним нашей энергией для преодоленья границы и Подступа. Это совершенно особенная энергия… которой нет у него. О которой он даже не знает. Иначе, он давно бы ушёл к себе. Не может он не принять такого предложения. По любой логике. Если он хотя бы примитивно разумен, он мыслит рациональными категориями, себе во благо.

– Согласен. Любой живой объект: что – материальный, что – не очень – должен стремиться к своей привычной среде обитанья.

– Интересно, – невесело усмехнулась Лита, – цена энергии, даруемой для этого его стремленья… цена, которую мы заплатим… не смутит его?

– Вряд ли. Он не слишком щепетилен к таким «мелочам». Судя по нюансам его «дружбы» с синичками. По состоянию, до которого он их довёл.

– Ладно. В этом тоже, кажется, всё определённо. Другого пути нет.

– В одном у нас с тобой неопределённо и неправильно, – жёстко сказал Рамин, – Почему мы должны вдвоём… это делать? Если…

– Вот и я думаю – почему? – перебила, Лита, – У тебя семья, дети ещё маленькие. Им забота отцовская нужна. Кроме того – синички… они ведь с тобой сблизились, ни с кем-нибудь. Можно сказать, тоже – твои дети. И без твоего участия они…

– Лита! Мы с тобой работаем вместе, хорошо знаем друг друга, да?

– Неплохо, в общем.

– Тогда зачем ты мне говоришь это? Чтобы я встал, пожелал тебе успеха и ушёл?.. окружать заботой? Рассчитываешь убедить?

– Н-не очень.

– Слава Богу. Ещё уважают. А теперь взглянем на тебя. Молодая женщина. Всё – впереди: семья, дети, полноценная жизнь. Мои дети растут и вырастут, а твои – ещё не родились: есть разница? Извини, конечно, за грубую прямоту, сейчас не до реверансов. Ты обязана жить и продолжать род. Ты – женщина. А я прекрасно справлюсь один, я способный, ты знаешь.

– Что, тоже рассчитываешь убедить? – сердито сдвинулись Литины брови.

– В таких случаях женщина должна подчиняться. Хочет она или не хочет.

– А я не подчиняюсь.

– Может быть, тебя силой взять, увезти? – деловито рассудил Рамин.

– Только попробуй, силой! Я такой шум подниму.

– Мнда… Можно подумать, мы здесь льготную турпутёвку делим. Круиз по Средиземному морю.

– Вот и нечего делить. Я знаю, что ты не уйдёшь. Ты знаешь, что я не уйду.

– Тогда давай жребий бросать.

– А ты подчинишься жребию?

– А ты?

– Я первая спросила. Молчишь. Что и требовалось доказать.

– Лита! Ну пойми, умоляю! Ну не нужно нам вдвоём! Ну зачем нам вдвоём?..

Лита подошла к Рамину ближе, совсем близко к его глазам… знакомым… впервые увиденным… тёмная волнительная глубина… горький смоляной блеск…

– Успокойся, – провела она ладонью по его волосам; в чёрном – редкие, тоненькие струйки седины… – А помнишь, как я в тебя влюбилась, когда впервые увидела? Почти до потери сознательности. Еле-еле спаслась. Вот. А ты ведь тоже тогда… не отпирайся.

– Не отпираюсь, Лита… Не отпираюсь.

– А что? Сегодня можно… – она кратко поцеловала его в губы, отстранилась, чтобы он не продолжил, отступила на шаг, – Всё нормально. Ничего страшного, Раминчик.

– Не могу, Лита! – в тяжком сокрушеньи выдохнул Рамин, – Не могу принять на душу… то, что ты… Твою жертву. Ещё раз… очень прошу! Смилуйся!

– Какие жертвы? Хватит уже об этом! Ты, кстати, учти… Синичек двое. Зверёныш в них обоих. Его энергетика – ты сам говорил – сильно выросла за последние сутки. Не так-то легко будет его вытянуть. Они – вдвоём. Мы – вдвоём. У одного против двоих – может просто не хватить сил.

– Вдвоём… не вдвоём… – потерянно качал головой Рамин, – Отговорки всё…

– Так, дорогой, – громко, строго сказала Лита, – закончили дебаты! Времени нет. Приступаем. А то, как бы в самом деле не опоздать. Ты к девчонкам иди. А я на пару минут – к Эдуарду. На пару минут всего.

*

«Что?! Неужели не врёт кардиограф? Пики на экране резче и чаще. У тебя стало активней работать сердце? Эдуард!.. Невероятно. Как здорово, Эдуард! Вчера было не так, я же помню… не показалось же мне… Сердце твоё бьётся сильней. Дыхание… дыхание тоже сделалось глубже, немножко глубже… немножко, но… И лицо, как будто, посветлело чуть-чуть… Эдуард! Не мерещится ж мне, в самом деле… Неужели ты… возвращаешься? Ты ещё недвижим, ты ещё без сознания, глаза твои закрыты, но… Это, впрочем, действительно, могло показаться: чуточное движенье зрачков под сомкнутыми веками.

Возвращаешься, да? Да? Дай мне крошечный знак, намёчек, что да. Чего там, я и так вижу, чувствую, что да… молодец, умница, я в тебя верю, ты – сможешь.

Возвращайся, Эдуард, конечно, возвращайся, я тебя очень ждала. Я и жду тебя. Только… Ты уж извини… ты, конечно, поймёшь, Эдуард. Так уж выходит… выходит так. Наверное, не смогу дождаться. Ты узнаешь потом… потом… ты согласишься. Ты сам говорил. Правильно всё. Слава Богу – мы успели к синичкам. Синички ни в чём не виноваты. На них обрушилось бедствий и зол больше, чем на нас. Виноваты мы. Я. Слава Богу, что вина моя искупима. Что мы успели. Потому – нельзя мне опоздать.

Я уйду сейчас, Эдуард. Прощаться не будем, ни за что не будем. Мы же и не расставались с тобой… в сути. Моя душа и твоя душа… ладно, не души, хотя бы отблики их, выплески наших чувств… несмиренности нашей, нежного трепета, печали… находили и касались друг друга. Значит – мы были вместе… так тоже можно быть вместе. Что дальше случится с нами? Многое нам не дано знать, предвидеть, предчувствовать. Ну и ладно. Всё-таки, одна, сошедшая на нас благодать, стоит всего. Она не исчезнет. А значит – мы будем. Не так уж важно, где… и какими… Потому – не прощаюсь, мой любимый, а просто целую тебя. Это всего лишь второй у нас поцелуй… смешно, да? Будем ждать третьего?..»

*

Две палаты напротив друг друга. От двери с номером два к двери с номером семь – несколько шагов через коридор.

Коридор – ровный проток аккуратно-ответственного больничного обыкновенья. Слоняющихся больных в коридоре реанимационного отделения не бывает. Прошла пожилая медсестра с капельницей, навстречу ей – другая медсестричка – молоденькая девчонка, чему-то улыбающаяся. Прошёл озабоченный врач с щегольскими чёрными усами, в распахнутом халате. Лита не вызвала ни у кого любопытства. Она давно примелькалась здесь, она тоже в белом халате, она тоже врач. Что особенного?

Пересечь коридор, открыть дверь палаты – пустячное дело.

Лита взялась за дверную ручку… и вдруг замерла от грянувшей нелепой мысли.

Она задержалась. Она задержалась больше, чем на пару минут, как обещала Рамину. Случайно, конечно же. А Рамин, разумеется, не стал ждать, наоборот – он принялся поскорее вводить себя в гипнотранс; он умеет это. Он, наверное, уже отвлёк на себя зверёныша… на себя, только на себя одного. И зверёныш, может быть, уже с ним?.. уже в нём, а теперь… А теперь она не успеет, и она останется… и она останется живой… Живой!? Так случилось, она же не виновата! А там… сзади… Эдуард. И он – скоро…

«… женщина должна… хочет или не хочет… твои дети ещё не родились… – мелькнувшие лезвия – Раминовы слова, – Не отпираюсь, Лита».

… тонкие прочерки седины в чёрных волосах…

Ещё вчера утром не было у него седины! Ещё вчера утром седины у него не было!..

Она тряхнула головой, входя в палату; бредовая мысль сгинула без следа.

«Не спеши, Раминчик. Хитрец-мудрец. Меня не обманешь. От меня не убежишь».

*

Во второй палате Эдуард Арсеньевич Невелов медленно, осторожно открыл глаза. С усилием оторвал голову от подушки. Огляделся.

*

Чересчур быстро, подозрительно быстро у неё получилось.

Тишина в палате стояла необыкновенная. Не докрадывалось ни малейших шорохов из коридора. Не слышалось ничьего, даже собственного дыхания. Звучали только её мысли – просто и звонко: мысли непроговорённые, почти не обряженные в словесный камуфляж. Она слушала эти аккорды, не удивляясь им.

Палата была резервной, без громоздкой реанимационной аппаратуры (что-то, правда, стояло в углу, закрытое белой плёнкой). Потому здесь ощущался простор и даже уют. Несмотря на то (или благодаря тому), что в палате находились четверо.

Четыре обыкновенных кровати. По обе стороны от окна с закрытыми жалюзи – Эля и Юля: под тонкими покрывалами, в одинаковых скованных позах, на боку, с поджатыми ногами. Спали сном тяжёлым и смутным – полный упадок сил плюс серьёзное успокоительное.

Кровати Литы и Рамина – у противоположных стен, спинками вплотную к синичкиным. Эти кровати сюда специально принесли и поставили по её просьбе. Они были заправлены, на каждой находилось по три подушки, чтоб голова лежащего была высоко поднята. Чтоб можно было увидеть девчонок. И всё остальное перед собой.

Почти половина комнаты до входной двери оставалось пустой. Дверь плотно закрыта. В палату никто не войдёт. Им обещали.

То, что намерились сделать Лита с Рамином лучше было делать лёжа… или полулёжа. И конечно, без посторонних.

Всё вышло быстрей, чем она думала. Вероятно, благодаря досаде-обиде на не подождавшего Рамина. Она испугалась, что его не догонит, и поэтому – догнала.

Догнала…

Между Элиной и Юлиной кроватью, в бледном свете «зажалюзенного» окна, стоял виновник приключившегося. «Или только соучастник?.. случайный соучастник. А виновник кто? Мы и виновники, – подумала, Лита, – Мы и соучастники».

Зверёныш смотрел на неё.

«Если я вижу его, значит я уже в глубоком гипнотрансе. Наяву увидеть его нельзя. Это мой великолепный сон, причудливая сомнамбула, прозрение, с открывшимися подсознательными интуивами, с разбуженными сверхчувствами. А он… он не фантом, не персонаж сна. Он, существующий сам по себе, просто стал доступен моему восприятью.

Я чувствую его энергию: спокойный, осторожный напор… который может вмиг сделаться смертоносным. Но я не враг – он знает. Я для него – нечто новое, заманчивое. Я могу с ним общаться – он поймёт».

– Я рада тебя видеть, зверёныш!

«Какой он теперь «зверёныш»! Огромный зверь, больше белого медведя… занимает всё пространство меж синичкиными кроватями… и похож на белого медведя, только голова круглая, лобастая. Впрочем, это лишь моё, созданное мной, зрительное впечатление. Энергосущество, облечённое в живую форму, нечёткую, расплывчатую. Синички, наверное, видели другое. И Рамин видит другое, обязательно видит… и конечно, тоже пытается говорить с ним, хоть я его не слышу. Он, так же, как и я, полулежит с закрытыми глазами на своей кровати. Нелепейший, должно быть, вид у нас со стороны. Мужчина и женщина в паранойном оцепененьи. Хорошо, что никто не войдёт…».

– Я рада тебя видеть, зверёныш! Смотри на меня. Смотри только на меня! Слушай меня одну. Я хочу помочь тебе. Тебе очень нужна моя помощь. Ты можешь отвечать?

Молчит. Опускает голову.

– Ты понимаешь меня?

Поднимает голову.

– Ты веришь, что я твой друг? Что смогу помочь тебе?

Голова поднимается ещё выше. Вполне дружелюбно. Значит – да?

– Ты можешь уйти из нашего мира к себе? Пересечь границу и Подступ.

Опускается голова – нет?

– Не можешь. А хочешь уйти к себе?

«Да».

«Слава Богу! Я на верном пути. Теперь – о главном».

– Тебе никто не поможет в этом. Никто. Только я помогу тебе. Если ты меня выслушаешь. И мне поверишь. Ты выслушаешь меня?

«Да».

«Но смотрит куда-то поверх кровати. Почти под потолок. Зачем?».

– У меня есть энергия для прорыва в твой мир. Я поделюсь с тобою. Мы прорвёмся вместе. Я и ты. Но энергию нужно освободить. Ты понимаешь меня?

«Да».

«Не сразу реагирует. Отвлекается на что-то. Слушает кого-то ещё?».

– Ты знаешь, как освободить её?

«Да».

– Знаешь?! Почему же ты не воспользовался? Ты знал раньше?

«Нет».

– Ты узнал недавно? Только что узнал?

«Да».

«Опять смотрит мимо».

– От кого?!

«Неужели, Рамин успел, опередил? Ни за что!..».

– Хорошо, раз знаешь. Но тебя спасёт лишь моя энергия. Лишь моей хватит тебе, чтобы… Слышишь, зверёныш? Слышишь?! Не стой, действуй. Ты умеешь действовать. Иди ко мне. Ко мне! Тебе нужна я. Без меня ничего не выйдет Смелее! Ты должен сам… А потом – я унесу тебя… домой. Ну! Чего стоишь? О чём думаешь? Кого слушаешь? Не слушай никого больше! Слушай меня. Меня! На меня смотри… Эй! Скотина упрямая! Ко мне, говорю!

«Почему-то перестал реагировать. Куда уставился? Неужели, Рамин?..».

Внутри у Литы всё клокотало, сердце расшибалось о рёбра, в висках стучали гневные молотки. Хотя она продолжала лежать неподвижно, с закрытыми глазами и вспаленным лицом. Сквозь вздрагивающие веки, из своего оцепененья-сумашествия, она видела, как зверёныш сделал шаг… другой…

– Ну вот. Наконец. Ко мне! Я готова!

Огромное бело-туманное чудище проплыло мимо неё… мимо Рамина… Ей не надо было поворачивать голову и открывать глаза. Чтобы увидеть, как зверюга неторопливо, бесшумно, словно прогуливаясь, добрался до двери, ни замедлив – ни ускорив шага, прошёл сквозь неё в коридор.

Быть может, никого не случилось в тот момент в коридоре. А если и был кто, то конечно же, никак не заметил белого зверя, появившегося из закрытой двери палаты номер семь и вошедшего в закрытую дверь палаты номер два.

Последняя мысль Литы была – быстрее встать с кровати, быстрее идти за ним, быстрее что-то сделать… Горячечное сознанье её задёрнулось тьмой.

*

Через недолгое время она очнулась, вынырнула из душного, тёмного морока во сне и из самого сна. Сердце стучало ровно и почти спокойно. В голове ещё стоял тонкий болезненный звон – затухающий. Очертанья комнаты: углы-стены-потолок-окно были прочны и резки.

Она выпрямилась. Увидела пустую кровать Рамина. Он очнулся раньше и успел уйти. «Уйти?». Лита встала на ноги, слегка пошатнулась, обрела равновесие. Взглянула на кровати у окна. Синички спали, чуть слышно посапывая, выпрямив ноги, сосборив свои покрывала.

Она направилась к двери, вышла в коридор. Четыре шага до другой двери с цифрой два. Сердце опять заколотилось в предчувствии.

У кровати Эдуарда Арсеньевича действовали трое. Реаниматолог Дмитрий держал в руках электроды дефибриллятора, молоденький щуплый анестезиолог возился с внутривенной капельницей, дородная медсестра следила за аппаратурой.

Тело больного вздёргивалось от тяжких электроударов. Дмитрий отдавал краткие сердитые команды. По экрану кардиографа ползла ровная, злая нить.

Рамин стоял в стороне. Лита подошла к нему. Он взял её ладонь своей жесткой ладонью, слегка сжал и отпустил. Они просто стояли и ждали, пока трое сделают свою работу. Эта работа должна быть сделана, даже если она бесполезна.

Наконец Дмитрий убрал электроды на своё место. Его помощники отсоединили датчики от груди Эдуарда Арсеньевича, выключили аппаратуру: бело-зелёный, выпрямленный след его жизни исчез с экрана.

– Он приходил в сознание, – сказал, подойдя к ним, Дмитрий, – Всего на несколько минут. Открывал глаза, даже пытался подняться. Сердце работало почти стабильно. А потом вдруг… Так иногда бывает.

– Бывает, – согласился Рамин.

– Мои соболезнования… – врач вскользь тронул Литу за локоть и вышел вместе с помощниками из палаты. Рамин последовал за ними.

Лита приблизилась к Эдуарду Арсеньевичу. Внешне никак он ещё не изменился. Чуть спутанней волосы на неровной плоской подушке. Чуть темней сомкнутые веки. Чуть тоньше, острей нос. Почти удивлённое, почти не тронутое нежизнью лицо. Нежизнь к нему уже добралась, но ещё не подчинила его.

Лита постояла недолго, без слов, без слёз, без мыслей. Слишком всё было логично и понятно. До тошноты логично и понятно.

Наклонившись, поцеловав в лоб Эдуарда Арсеньевича, она покинула палату. В коридоре её ждал Рамин. Он молча положил руку ей на плечо. Они прошли по длинному коридору, спустились в фойе первого этажа, отворили широкую дверь, выбрались на крыльцо.