Поднимите мне веки Елманов Валерий
Вдобавок он ежеминутно вскакивал, степенно, как ему казалось, короткой левой рукой опираясь на невысокую боковую стенку с какими-то барельефами, крестясь и склоняясь в низких поклонах. Но даже во время них он все равно не забывал периодически делать глазками шмыг-шмыг.
Следующим номером программы был Архангельский собор. Предстояло поклониться гробам своих пращуров, включая отца и единокровного брата.
– Благодарствую тебе, родитель мой, ибо токмо твоими молитвами и заступничеством перед пресвятой богородицей сызнова довелось мне ныне...
Я его не слушал, прикидывая, что бы предпринять, если Дмитрий, увидев, что Годунов явился один, упрется всерьез и пошлет за Ксенией отдельно.
Получалось, ссылка на недомогание и женскую немочь самое оптимальное.
– ...вернулся я из изгнания и ныне благоговейно припадаю к твоим стопам, – донесся до меня голос Дмитрия.
Кажется, речь заканчивается. Ну да, так и есть, направляется на выход. Ишь ты, на саркофаг с телом Бориса Федоровича даже не взглянул, будто и нет его тут вовсе.
Народ по-прежнему толпился, заполонив всю площадь, но мои ратники вкупе со стрельцами вновь предусмотрительно сделали коридор, благо, что до царских палат рукой подать.
На коня Дмитрий садиться не стал – пошел пешком. А расторопная дворня уже катила вдоль Благовещенского собора и Казенной палаты, кряхтя и пыхтя, здоровенные бочки с вином, которые предполагалось выставить на Пожаре для угощения всего честного люда.
– Государь, мне бы отлучиться, дабы переодеться перед пиром, – попросил я.
Дмитрий согласно кивнул и заметил, тыча пальцем в моих гвардейцев:
– Заодно повели, чтоб Годунов своих ратных холопов убрал. У меня, чай, и своих довольно.
А вот этого мне только и нужно. Есть повод заглянуть в Запасной дворец и предупредить Ксению о том, что она занедужила.
Весть об этом царевна восприняла с нескрываемой радостью. Кажется, она хотела сказать мне еще что-то, но тут встряла ее матушка.
Что мне успела наговорить Мария Григорьевна – цитировать не стану, ибо речь ее состояла чуть ли не сплошь из ненормативной лексики.
«Чтоб его свело да скорчило, повело да покоробило! Перекосило б его с угла на угол да с уха на ухо!» – это самые невинные из «теплых лирических» пожеланий в адрес Дмитрия.
Впрочем, мою особу она, пользуясь отсутствием сына и дочери – спустя минуту после начала ее выступления Ксения, зардевшись, убежала на свою половину, – тоже не оставила без внимания.
– Вихрем тя подыми, родимец тя расколи, гром тя убей! – неистово вопила она. – Потатчик ты поганый! Низвел сына моего с царства!
Во как!
Оказывается, я уже и в этом виноват.
Но это было только самое начало, поскольку далее последовала экзотика пополам с мистикой: «Чтоб тебя баба-яга в ступе прокатила!», после чего царица перешла на совсем мрачное: «Чтоб тебе на ноже поторчать!»
Про остальное я уже сказал – ненормативное.
– И тебе, царица, не хворать. – Я учтиво склонил голову, воспользовавшись небольшой паузой – дама набирала в рот воздуха для очередной порции, – после чего двинулся к выходу, но, не удержавшись, остановился у самой двери и поинтересовался: – Это ты все от батюшки своего слыхала, почтенная Мария Григорьевна? – Не дожидаясь ответа, похвалил: – Славная какая память у тебя в девичестве была, – и вышел.
К сожалению, в Грановитой палате нас с Годуновым рассадили по разным местам, расположенным чуть ли не в противоположных сторонах.
И не посетуешь – куда мне, иноземцу, ныне усаживаться близ царя.
Тут не Путивль.
К тому же все давным-давно забронировано и распределено между начальными боярами – Шуйскими, Мстиславскими, Голицыными, Шереметевыми и иже с ними. Можно сказать, места давно засижены этими... мухами в горлатных шапках.
Правда, Дмитрий, и опять-таки по моему совету, загодя объявил, что ныне пир «без мест», но это было сделано только для того, чтобы видные шишки не передрались между собой, омрачив предстоящую попойку. На практике же это означало лишь небольшой люфт, то есть допускались подвижки на пару-тройку мест, но не больше.
Единственный из относительно худородных и не являющийся князем, кому нашлось местечко возле Дмитрия, Басманов.
Ну и престолоблюститель. Ему тоже отыскалось кресло по левую руку от государя.
Следом за начальными боярами крикливой, шумной толпой расселись представители, как я называл ее про себя, воровской путивльской думы, вроде князей Татева, Кашина, Салтыкова, Долгорукого-Рощи, Шаховского и других. Однако свое место новые любимцы знали и сильно все равно не наглели.
Единственный, кто отважился вклиниться среди начальных, потеснив Воротынского и еще пару человек, оказался «дядя» государя Михайла Нагой, воспользовавшись только что полученным чином конюшего боярина – круче некуда, если вспомнить, что сам Борис Федорович Годунов до царского титула числился в таковых.
Но это все за прямым столом, а мне достался кривой[9], да и там местечко на отшибе, причем, как я подозреваю, по личной инициативе Дмитрия, чтобы тем самым посильнее унизить мое княжеское достоинство. Иначе зачем бы перед входом в Грановитую палату ко мне подошел Басманов и стал задавать настолько пустячные вопросы, что они мне даже не запомнились.
Отпустил же он меня, когда народ практически расселся, а потому оставалось пристроиться с краю, да еще и место за ним выпало чуть ли не спиной к пирующим за прямым столом.
Даже увидеть оттуда царевича и то проблематично, уж очень мешали боярские спины. Все как на подбор толстые и могучие, невзирая на начало июля, в пышных богатых шубах, они закрывали всю видимость.
Оставалось надеяться, что Федор хорошо запомнил мое предупреждение насчет возможного отравления и будет очень и очень воздержан как в еде, так и в питии.
К тому же я на всякий случай предпринял кое-какие меры предосторожности. Зная, что мой ученик – большой любитель вкусно поесть, да не просто вкусно, но и обильно, я пришел к выводу, что остановить его может только... буженина с хренком, да здоровенный осетр, да...
Словом, я усадил его в Запасном дворце за стол и заставил плотно наесться, так что за час до пира он успел навернуть и перечисленное мною, и еще много чего из не перечисленного, но не менее вкусного.
Мне же оставалось лишь утешать себя беседой с сидящими рядом поляками. Хорошо, что одним из соседей оказался Михай Огоньчик – можно потолковать о философии. Вдобавок он тут же познакомил меня с соседями по столу – сдержанным Юрием Вербицким и любознательным, почти как Хворостинин-Старковский, Анджеем Сонецким.
Я бы с удовольствием побеседовал и с князем Иваном, но он был не на шутку занят – у кравчего государя на пиру самая работа.
Федора я увидел лишь дважды, когда он поднимался со своего места. Первый раз молча, кланяясь Дмитрию в ответ на его тост, посвященный царевичу, а во второй раз произносил здравицу в честь государя. Вроде бы все в порядке, и выглядел престолоблюститель неплохо.
Третий раз был уже по окончании пира, когда мы с ним садились на коней. Вид у моего ученика был вполне нормальный, да и сам он то и дело шутил и улыбался, особенно когда рассказывал мне о тщетных потугах Дмитрия соблюдать положенный ритуал.
– Ему ж поначалу сыны боярские должны были все блюда поднести, а он с них отведать. Они ему подносят молчком, стоят да ждут, а он и не ведает, яко ему быти, – с усмешкой рассказывал возбужденный Годунов. – Да и далее тож промашка на промашке. Ломоть хлеба должон был по первости каждому гостю послати, а он...
– Погоди-погоди, – спохватился я. – А мы куда едем-то?
– К тебе, – простодушно пояснил Федор. – Уж больно мне ныне не до сна, а у тебя гитара... – И лукаво склонил голову набок.
Я внимательно посмотрел на него и осведомился:
– Пил?
– Самую малость, – повинился он и тут же нашел оправдание: – А как иначе, коль государь здравицу в мою честь возглашает? Тут хошь не хошь, а чару осуши. Да и мне опосля тож словцо сказывать довелось – небось сам слыхал. Вот все вместе и набралося.
– Слыхал, – вздохнул я, прикидывая, что, если судить по внешнему виду – огненно-красные щеки, пошатывание из стороны в сторону и слегка заплетающийся язык, – только двумя чарами тут явно не обошлось, лукавит парень.
Хорошо хоть впрямую не соврал, отделавшись туманным «набралося».
– Ну вот я чуток и того, – завершил он свой невнятный отчет.
– А что, и Дмитрий с тобой так же пил? – поинтересовался я.
– Не-эт, государь токмо чары пригубливал, – пренебрежительно отмахнулся Федор. – Считай, наравне с кравчим своим, ну разве чуток поболе. Ентот глоток, опосля и Дмитрий два.
– Вот и ты так же должен был, – поучительно заметил я, но нотаций читать не стал.
В конце концов, выпито не так чтоб очень, плюс волнения и переживания сегодняшнего дня, так что это даже на пользу – стресс снимет. Опять же у него и без меня хватает любителей отругать, одна Мария Григорьевна чего стоит.
К тому же царевич, не дожидаясь моих упреков, замахал на меня руками:
– Да памятаю я все, княже. И без того в ушах цельный вечер словеса отца Антония жужжали, потому, сколь мог, удерживался. Он ить мне цельную речь закатил опосля твоего ухода из Запасного дворца. Дескать, сказано... – Федор нахмурился, припоминая, но ненадолго, все-таки память у него отличная, – в книге Исуса сына Сирахова: «Против вина не показывай себя храбрым, ибо многих погубило вино», и еще сказано там же, что вино и женщины развратят разумных. И еще... – Он вновь задумался, но на сей раз безрезультатно, пожаловавшись: – Не помню.
– Ясно, – вздохнул я, с усмешкой добавив: – Зеленый змий по голове настучал.
– Ну да, ну да, – охотно закивал он, даже не расслышав сказанного, но обрадованный тем, что я не рвусь зачитывать лекцию о вреде пьянства и алкоголизма, и смущенно пояснил: – Я ить потому к тебе и засобирался. Мыслю, уж больно матушка недовольна будет, коли запах учует. – И совсем по-детски попросил: – Ты ей завтра не сказывай, ладноть?
– Ладноть, – рассеянно отозвался я, продолжая недоумевать, отчего у меня на сердце так тяжко.
Ну выпил юный престолоблюститель, потому и такой возбужденный. В остальном-то у него полный порядок. А что на щеках румянец, чересчур словоохотлив и то и дело заливисто хохочет – тоже понятно. Непривычна ему выпивка, вот и...
Ах да, Ксения Борисовна!
Однако и тут, стоило мне осведомиться у царевича, спрашивал ли Дмитрий о его сестре, ответ я получил самый что ни на есть успокоительный.
Мол, всего один разок, да и то, услышав от Федора нашу с ним «домашнюю заготовку», не возмущался и не бушевал, не говоря уж о том, чтоб послать за ней нарочного. Всего-навсего коротко кивнул, соглашаясь с убедительными доводами, и даже слегка повинился, что об этом ему как-то не подумалось.
То есть получалось, что и тут полный порядок. Так почему же мне не по себе?
«Мнительным, наверное, становлюсь, не иначе», – решил я.
Увы, но предчувствие меня не обмануло...
Глава 3
Двойной удар
Меня разбудили тяжелые шаги в коридорчике. Кто-то неуверенно топтался подле двери в мою опочивальню.
«Холопы не должны, – лениво сквозь сон подумалось мне, – да их сюда ночью никто и не пропустит. Тогда кого еще черт принес и... как? А впрочем...» – И я повернулся на другой бок, в надежде догнать и вернуть сладкий сон, где я стоял наедине с Ксенией где-то на балконе, рядом никого, ее рука в моей и...
В общем, приятный сон, так что ни к чему отвлекаться. Тем более на лестнице караул, а потому...
Блаженная дрема вновь охватила меня, и я стал погружаться в негу забвения, но тут дверь в мою опочивальню распахнулась и кто-то резко и грубо содрал с меня одеяло.
Я подскочил и резко сел на постели.
Хорошо, что у меня в спальне горит средневековый ночник, то есть лампадка – все-таки есть в христианстве полезные обычаи, – так что стоящего передо мной Архипушку удалось разглядеть сразу. Альбинос со всклокоченными волосами испуганно тыкал пальцем куда-то за свою спину, после чего недолго думая схватил меня за руку и попытался утащить в коридор.
Выползать в чем мать родила не хотелось, но терпения мне хватило лишь на сапоги со штанами. Сунув за голенище засапожник, я аккуратно вытянул из ножен саблю и выскочил следом за мальчишкой, прикидывая, что же могло случиться, и опасаясь самого худшего.
Выскочил и... опешил.
Лежащий недалеко от порога моей комнаты человек по своему виду и особенно одеждой на ночного злоумышленника не походил. Да и второй, что склонился над ним, тоже в киллеры не годился – они в кальсонах не ходят. В смысле, только в них одних.
К тому же оба смутно белеющих в предутренней темноте силуэта мне кого-то напоми...
– Это яд, – уверенно заметила склонившаяся над лежащим фигура голосом... Квентина. – Помнится, читал я в хрониках...
Он еще что-то рассказывал, суетливо пытаясь помочь, пока я кое-как относил тяжелого и что-то невнятно мычащего Федора, так и не желавшего открывать глаза, на его постель.
Нет, я не надеялся, что мой ученик попросту пьян. Мы расстались ближе к полуночи, да и то я чуть ли не силком отправил его спать – уж слишком он был возбужден и пошел только после того, как выжал из меня во второй раз «Вдоль обрыва, по-над пропастью...».
Так вот, когда он уходил из моей комнаты, то был трезв или почти трезв, а подозревать, что он втихую вылакал у себя в опочивальне флягу с водкой, все равно что утверждать, будто апостол Павел тайный сатанист.
Но и об отравлении, честно говоря, если бы не Квентин, не подумал, решив, что царевич попросту заболел. Мало ли, печень схватило с непривычки – все-таки алкоголь он принял впервые в жизни, или еще что заболело, но шотландец так твердо настаивал на своей версии, что я призадумался.
Получалось, если Дуглас все-таки прав, нельзя терять ни минуты, а коль он ошибся, то от рвотного Федору хуже не станет, благо, что любая болезнь, пусть и внезапно напавшая, терпит со временем.
Конечно, сюда бы лучше всего Марью Петровну, но... Ах, как не вовремя вернулась вчера на Никитскую моя травница. Но при отравлении ждать нельзя, тут нужны безотлагательные меры – я выбежал в коридор и опрометью слетел по лестнице. Два ратника уже озадаченно переглядывались между собой, заслышав шум.
– Ты, – ткнул я пальцем в Миколу Пояска, – немедля беги на мое подворье, поднимай там мою ключницу и скажи, что Федор Борисович... – Я замешкался, не желая произносить вслух это гадкое слово, но все-таки выдавил из себя: – Вроде бы отравлен. Чем – не ведаю, так что пусть тащит все. Если спросит – как он, скажи, что плох и в беспамятстве, глаз не открывает вовсе. Вместе с нею сюда.
Поясок кивнул и улетучился.
– Теперь ты, Ждан, – повернулся я ко второму. – Вначале беги к старшому. У нас ныне из десятников Горчай?
– Он, – утвердительно кивнул ратник.
– Скажи, чтоб усилил посты и пусть поднимает запасную смену. После этого сразу буди холопов и вели топить печь и греть воду, много воды. Сам же с полным ведром холодной в опочивальню к Федору Борисовичу. Бегом!
– А тута кого? – растерялся Ждан. – Вдруг ворог...
– Поздно, был уже ворог, – мрачно ответил я.
– Мы никого не...
– Зато я пропустил, – не дал я ему договорить и поторопил: – Давай быстрее! – А сам вернулся к Годунову и растерянно уставился на своего ученика, который если еще и не умирал, то был весьма близок к этому.
И что мне теперь делать?!
Не помню, чтобы травница инструктировала меня насчет борьбы с ядами. Хотя погоди-ка. Точно, рвотный корень. А еще какой-то ластовень – он тоже из этой серии. И, кажется, любисток...
Но оживление мгновенно пропало, едва я вспомнил, что со всеми ними надо как следует повозиться. Я чуть не взвыл от злости – не было у меня времени, чтоб заваривать, настаивать, остужать, процеживать и...
Получалось – вода. Единственное из доступных мне сейчас средств, которое может хоть как-то помочь. Вода с солью или... молоко с яичными белками – вовремя вспомнилось, как меня именно таким образом как-то отпаивала мама.
Распорядившись насчет последнего и отправив Ждана, прибывшего с водой, за молоком и яйцами, я повернулся к Федору и критически уставился на него. Ну и как он будет пить, если и дышит-то через раз?
Значит, вначале...
Растормошить престолоблюстителя никак не получалось, поэтому уже через минуту я перешел на радикальные средства, принявшись нещадно хлестать его по щекам.
Наотмашь.
От души.
– Больно, – всхлипнул мой ученик после седьмой или восьмой по счету пощечины.
Я ухватил его за грудки, одним рывком поднял, усадил в постели и заорал прямо в лицо:
– Глаза открой, а то еще больнее будет! Слышишь, глаза!..
Голова Годунова бессильно откинулась назад, как у тряпичной куклы, и пришлось влепить еще пару оплеух, удерживая его за грудки.
– Больно, – вновь пожаловался он, открыв мутные глаза. – Жжет тут вот, в грудях. – И ткнул себя куда-то в район солнечного сплетения.
Очень интересно. Информация полезная, но только для Марьи Петровны, а мне остаются лишь иные меры – на большее я не способен.
Воду с солью я чуть ли не впихивал в него, потому что после первой кружки вторую царевич пить не захотел. Однако удалось кое-как впихнуть, а вот третью ни в какую – отказался наотрез.
К тому времени подоспел Ждан с молоком и яйцами. Здесь поначалу пошло легче – после соляного раствора выдул одну, запивая горечь во рту, но со второй вновь проблемы.
– Здесь, – тыкал я пальцем в молоко, – твоя жизнь. А тут, – я въехал ему кулаком в живот, – сидит твоя смерть. Чтоб одолеть смерть, надо выпить много жизни.
Еле запихал.
– Уж больно много у тебя живой воды, – еле слышно пожаловался он, и сухие губы юноши дрогнули, силясь растянуться в улыбке.
Это хорошо. Когда человек шутит – не все потеряно. Значит, должен протянуть до прихода Петровны.
Кое-как влил в него еще половинку, но тут наконец-то пошел результат моих усилий – еле успел отскочить и склонить его голову к предусмотрительно подставленному к его изголовью пустому ведру.
А тут подоспела и ненаглядная травница, свет очей моих и последняя, она же негасимая надежда.
– Петровна, только на тебя уповаю, – проникновенно сказал я, едва увидел ее в дверном проеме.
Она сразу принялась вытаскивать из огромного мешка пучки трав. Вслед за ними на свет божий появились многочисленные горшочки. Попутно она выспрашивала у Федора о симптомах недомогания.
Отвечал за него я – Годунова то и дело рвало, после чего он обессиленно откидывался на подушки и впадал в забытье, но ей хватило, чтобы поставить диагноз, ибо, выслушав меня и осмотрев больного, Петровна твердо заявила:
– Яд.
– Ты уверена? – уточнил я, продолжая надеяться, что дело лишь во внезапном недомогании.
Травница сурово посмотрела на меня и безжалостно раздавила остатки моей надежды, уточнив:
– И схож с тем, кой его батюшке подсунули. – После чего сразу принялась отделять часть привезенного, закидывая обратно в свой мешок, и начала возиться с остальным, приговаривая: – Ох и люто тебя ктой-то возлюбил, Федор Борисыч. Столь люто, что и не ведаю, яко тебе подсобити. Ишь что учинили, стервецы! Они ить все вместях ему сунули – и белену, и болиголов, и дурман. Да и наперстянку не забыли. – И перечислила еще не меньше десятка наименований.
– Это как же они ухитрились в него все разом вогнать, да так, чтоб он не почуял? – усомнился я.
– Ежели загодя потрудиться, да поначалу все выварить и выпарить, то можно, – заверила моя травница и похвалила: – А ты молодцом, княже. Эвон яко управился, – кивнула она на ведро. – Ежели б ты сразу не учал с него смертное зелье изгонять, а меня дожидался, все – тогда и мне бы нипочем не управиться, ибо тут кажный часец[10] дорог, а так опробую кой-что, авось и удастся не пустить его на тот свет.
Но тут меня вызвали вниз. Оказывается, прискакал гонец из царских палат. Дескать, государь сей же час немедля требует своего престолоблюстителя во дворец.
Я выбежал на крыльцо, где посыльный царя отчаянно переругивался с двумя моими ратниками, решительно закрывавшими ему дорогу на лестницу.
– Я-ста от самого Дмитрия Иоанновича! – вопил гонец.
– А княж Мак-Альпин не велел никого из чужих пущати, – упрямо гудел в ответ здоровый, кряжистый Одинец.
Несмотря на всю тревожность ситуации, я поневоле восхитился этим упрямством и точным исполнением полученной от меня команды. Я ж и впрямь забыл, точнее, просто в голову не пришло оговорить такой случай.
Еле-еле успел вмешаться, поскольку гонец потерял терпение и, чуя поддержку десятка ратников, прибывших вместе с ним и сейчас угрюмо стоящих за его спиной, уже потянул саблю из ножен.
Правда, меня он тоже не пожелал слушать, равно как и мои пояснения насчет болезни Федора. Мол, велено ему вернуться в палаты только вместе с царевичем, и точка.
– Да при смерти он! – потеряв терпение, заорал я. – Куда ему сейчас во дворец-то?!
Посыльный опешил, но получил поддержку от сопровождающих.
– А хошь бы и при смерти, – со злым задором упрямо заявили за его спиной. – Ежели прибыл позовник от государя, стало быть, должон немедля явиться согласно повелению, а уж там поглядим.
А это еще кто у нас такой речистый? Судя по уверенности и по тому, что он стоит за гонцом, получается, что старший над десятком. И сдается мне, что я его уже где-то...
И в памяти всплыло недавнее: подворье Голицыных, мы с Басмановым за столом, и этот крепыш, что-то ставивший на стол и с плохо скрываемой ненавистью поглядывавший на меня. Помнится, я успел отметить, что у них с Дмитрием схожее строение тела – голова туго всажена прямо в широкие плечи.
Смутно знакомым он показался мне еще тогда, на подворье, но припомнить его я не сумел, да и сейчас не получалось.
Впрочем, это и неважно. Достаточно одного ненавидящего взгляда, устремленного на меня, чтобы понять – настрой у мужика решительный.
– И утаить не моги, – добавил гонец. – Мне доподлинно известно, что он тута скрывается. Матушка его обсказала.
Та-ак, значит, они вначале рванули к Запасному дворцу, а уж потом сюда...
А за воротами уже отчаянно вопили:
– Отравили, июды!
– Уморить порешили!
– Изверги!
Но громче и чаще над всеми прочими возвышалось яростное и многоголосое:
– Бей!
Но в ворота никто не ломился – лишь безостановочный топот людских ног.
Я удивленно пожал плечами. Это что – народ столь обеспокоен несчастьем, случившимся с Федором?
Оставалось невольно возгордиться – ай да Мак-Альпин, ай да сукин сын! Вон как изловчился, ухитрившись за считаные дни – и месяца не прошло – поднять престиж юного Годунова!
Придется открыть ворота, чтобы все объяснить людям, а заодно и успокоить их. Мол, хоть и велика была опасность, но сейчас с ним лекари, так что выживет престолоблюститель, непременно выживет.
Помешала осторожность и всплывшие в памяти слова травницы, которая ничего определенного не обещала. В ответе ее вроде бы больше «да», чем «нет», но получалось, что всякое возможно, а потому торопиться ни к чему.
К тому же для начала следовало заняться гонцом.
– Пошли, и сам увидишь, что царевича сейчас только на носилках таскать – совсем плох престолоблюститель, – миролюбиво предложил я и, не дожидаясь согласия, властно потянул его за рукав, велев остальным: – А вы тут пока побудьте.
– Некогда нам тут прохлаждаться, – проворчал десятник с утопленной в плечи головой. – Али пущай сам князь с нами прокатится до государевых хором да сам все и растолкует. С него не убудет небось, а путь недолог...
Вспомнил, где я его видел!
Уж очень схожие слова – почти одно к одному – он сейчас произнес, вот и припомнилась мне узкая московская улочка со здоровенными сугробами вдоль высоченных заборов и две ватаги, неумолимо смыкающие возле меня кольцо, а впереди вот этот самый крепыш.
Даже голос его тут же всплыл в памяти: «Пущай княже с нами прокатится до подворья боярина мово. С него не убудет небось, а путь недолог. Ну а коль промашку дали, обратно довезем куда скажет...»
– А ты ведь мне знаком. – И я в свою очередь почти дословно процитировал слова Игнашки, с которыми он тогда обратился к крепышу: – Ты Аконит из ратных холопов голицынских. И зазноба твоя в Китай-городе проживает. – Только концовка прозвучала иначе, куда миролюбивее, ибо не время браниться: – Так как боярин твой, дозволил тебе на ней жениться?
Крепыш вспыхнул и зло уставился на меня.
– Ежели бы ты, князь, тогда от меня не вывернулся, дозволил бы, – процедил он сквозь зубы, оглянулся на открывающиеся ворота, что-то негромко шепнул стоящему рядом с ним ратнику и проворно метнулся к своему коню.
Я не успел дать команду, чтоб его остановили. Стало не до того, поскольку в ворота не въехал – ворвался шустрый Липень, осадил лошадь и, кубарем скатившись с нее, сразу метнулся ко мне, на ходу вопя во всю глотку:
– Беда, княже!
Крепыш же действовал стремительно – всего нескольких секунд ему хватило, чтобы запрыгнуть на коня и тут же метнуться с подворья прочь, успев проскочить в закрывающиеся ворота.
А Липень уже рядом со мной.
– Беда, княже! – повторил он. – Люд московский близ Запасного дворца сбирается. Требуют двери отворить, чтоб расправу над престолоблюстителем учинить. Меня сотник Кропот прислал, так я чрез окно выскочил, потому и пробрался.
Ничего не понимаю!
За что расправу-то?! Сами орут, что его отравили, сами матерят тайных убийц, тогда о какой расправе идет речь?! Над жертвой?!
– Слыхал? – повернулся я к гонцу. – И куда мне сейчас царевича отправлять? Был бы жив-здоров, и то бы не доехал до царских палат, так что...
Тот тоже посмотрел в сторону ворот и вдруг зло ощерился:
– А что же, чиниться, что ль, с им, коли он длань на царя поднял?! – И сразу осекся, отводя виноватый взгляд.
«Не иначе как сболтнул лишнее из того, о чем не велено было говорить», – догадался я и тут же понял, что происходит.
Понял и... невольно восхитился мастерством отравителей.
Значит, решили одним выстрелом завалить двух зайцев.
Здорово!
Получается, вот тебе жертва – пресветлый государь красное солнышко, а вот тебе и убийца – престолоблюститель, возжелавший сам усесться на престол своего благодетеля, благо, что на царство тот еще не венчан.
И ведь как шустро все провернули, воспользовавшись первым же удобным случаем. Поневоле напрашивается на язык расхожее выражение о пригретой Дмитрием на груди гадюке. И напрашивается, судя по воплям за воротами, не только мне, но и горожанам, которые несутся к Запасному дворцу и орут нечто похожее.
Но как же это истинные убийцы не рассчитали? Живой и здоровый Федор был бы в роли отравителя куда убедительнее.
Однако через секунду понял причину – вновь я смешал им карты.
Мой послушный ученик четко выполнил все команды и советы своего учителя, в том числе и настоятельное, несколько раз для надежности повторенное указание зорко примечать и есть только из тех блюд, из которых прежде будет брать Дмитрий.
Ну и пить тоже.
Так и получилось, что отравленными оказались оба.
Потому и бучу подняли, чтоб сразу завалить Годунова, ведь Дмитрий, если выживет, может не поверить, будто Федор воспылал к нему столь лютой ненавистью, что решился погибнуть, но извести ненавистного похитителя престола.
Зато стоит прикончить царевича, и тогда все отлично.
Мертвому оправдаться затруднительно, и на прочих, включая истинных отравителей, даже если царь и выживет, все равно не ложится никаких подозрений – раз, они оказываются самыми рьяными мстителями за государя – два, что позволит им впоследствии войти в фавор – три, а в перспективе существенно облегчит успех нового покушения – четыре.
Класс!
Остается только похлопать в ладоши, аплодируя их талантам, и... прикидывать, что делать дальше, – уж больно мерзопакостная получалась ситуация, усугубляемая тем, что Годунов тут, а его беспомощные мать и сестра там, в Запасном дворце.
Конечно, очень хотелось бы выяснить, кто же это у нас такой гений, но это потом. Вначале надо подумать, как мне изловчиться и успеть повсюду, а уж тогда...
Или?..
Я внимательно посмотрел на гонца.
– Так кто, говоришь, послал тебя за престолоблюстителем?
– От государя я прибыл, – упрямо заявил тот, но взгляд отвел в сторону.
– Понятно, что ты послан от его имени, – согласился я. – Но кто передал тебе царское повеление? Ведь если Дмитрий Иоаннович тяжко болен, то не мог же он встать с постели и самолично приказать тебе это. Так кто?
Гонец нахмурился и опустил голову, очевидно прикидывая, можно сказать такое или нет. Наконец принял решение и, гордо выпрямившись, отчеканил, сурово глядя прямо на меня:
– Думный боярин Петр Федорович Басманов таковское повелел.
– Понятно, – кивнул я и разочарованно вздохнул, потому что на самом деле было ничего не понятно.
Кто-кто, а Басманов в отравители никак не годился. Этот сделал ставку на Дмитрия, так что никогда не станет рубить сук, на котором сидит. Не резон ему...
Ладно, потом разберемся.
Читать бесплатно другие книги:
