Поднимите мне веки Елманов Валерий
Это муха может запутаться в паутине, а царевич ныне больше похож на шмеля. Молодого, конечно, но и этого довольно, чтобы вырваться от паучихи.
Лишь бы в самый последний момент царица не заупрямилась и не отказалась сопровождать своего сына, а то с нее станется. Да не только сама откажется – тут еще можно оправдать ее отсутствие недомоганием, сославшись, к примеру, на чисто женские, которые, как известно, регулярные и дней не выбирают, но еще и запретив дочери.
При одной мысли об этом у меня по спине пробежал озноб.
Тогда придется сложнее, поскольку отговариваться, что прихворнули сразу обе, нельзя – Дмитрий не поверит. И что делать?
Но я тут же оборвал паникерское настроение, резонно возразив самому себе, что нечего нагонять страсти-мордасти раньше времени, а затем, припомнив, как твердо настоял Федор на дальнейшем присутствии за ужином Ксении в первый вечер после их спасения, совсем повеселел и принялся посматривать по сторонам.
А поглядеть и впрямь было на что.
И первое, на что я обратил внимание, так это на всенародный энтузиазм.
Народ, продолжавший не только толпиться на обочинах, но и высовываться из-за заборов, густо улепив их с внутренней стороны, а кое-кто ухитрился даже вскарабкаться на крыши домов, по-прежнему горланил что есть мочи:
– Славься, батюшка Дмитрий Иваныч!
– Солнышко ты наше красное!
– Кормилец!
– Отец родной!
– Многая тебе лета!
Словом, всеобщий восторг и искреннее ликование.
Получалось, я был прав, твердо уверяя Федора, что его время еще не пришло, – вон как орут.
Оставалось лишь успокаивать себя тем, что «Славься!» наследнику и престолоблюстителю та же самая толпа вопила как бы не громче, а потому особо расстраиваться причин нет, и если Годунов пока не добрался до уровня популярности Дмитрия, то, во всяком случае, и не столь далеко отстал.
Тем более у него впереди огромный запас времени, и ни к чему мне было терзаться всякими гадкими предчувствиями, что стоит покинуть своего ученика, оставив его один на один с новым царем, пускай один в Москве, а другой в Костроме, как непременно случится нечто непоправимое.
Когда мы миновали Замоскворечье и уже почти подъехали к наплавному мосту через реку, вдруг откуда ни возьмись налетел ветер, щедро зачерпнувший по пути изрядное количество пыли и швырнувший ее в лицо Дмитрию.
Его жеребец заржал и поднялся на дыбы...
Всадник еле удержался в седле.
Моему Гнедко тоже не понравилось, хотя реагировал он куда сдержаннее.
Народ разом затих и принялся встревоженно переговариваться – к добру это или к худу, особенно то обстоятельство, что с головы молодого царя свалилась шапка.
Правда, свалилась, но упасть не успела.
Назначенный на нововведенную должность великого мечника совсем юный князь Михаил Скопин-Шуйский хотя и ехал рядом с Дмитрием, но поймать ее не успел, а вот вытянувшийся в струнку князь Иван Хворостинин, в чью сторону она полетела, сумел-таки ухватить ее за самый краешек, за бобровую опушку, не дав опуститься на землю.
Едва Дмитрий вновь водрузил ее на голову, как первым делом поблагодарил своего молодого проворного кравчего, отчего тот скромно потупился и вдобавок покраснел от всеобщего внимания.
Судя по многочисленным взглядам, устремленным в его сторону, теперь резко прибавится людей, жаждущих общения с Иваном, а если оценивать ту зависть, которая в них сквозила, с друзьями у него будет как раз наоборот. Достаточно посмотреть, как сурово посмотрел на него все тот же великий мечник.
Впрочем, от родича Шуйских иного ожидать и не следовало. Хоть он и воспет в нашей официальной истории, но парень мне ничуточки не понравился. Слишком уж он какой-то мутный. Правда, сдержан, и лишнего слова от него не добьешься, но и то, скорее всего, по причине того, что ему просто нечего сказать.
Дмитрий же сразу повернулся ко мне.
– Случаем, не твоя работа, крестничек? – осведомился он, с подозрением глядя на меня.
– Такого не умею, – честно сознался я, предположив: – Скорее уж это знак с небес.
– И чей же?
– Захотят, так сами ответят, – пожал плечами я. – Но думается, что это предупреждение... Или напоминание.
– Какое? – процедил сквозь зубы Дмитрий, по-прежнему глядя на меня с явным подозрением.
– А чтоб ты впредь честно соблюдал обещания, особенно когда в подтверждение их целуешь крест, – предположил я.
– Ладно, опосля потолкуем, – сумрачно кивнул он и буркнул, отпуская меня к Годунову: – Езжай уж к своему ученичку, да гляди, чтоб хоть там... ветер не поднялся...
Так он и не поверил мне.
Что ж, может, оно и к лучшему. Значит, я в его глазах по-прежнему Мефистофель, а с ним шутки плохи. Авось поостережется учинять каверзы Федору, даже если и возникнет на то горячее желание, подкрепленное науськиванием ретивых советников.
Я легонько толкнул Гнедко каблуками в бока, посылая его вперед, поскольку предстояло срочно обогнать добрую половину процессии, чтобы оказаться на наплавном мосту в числе первых, и подметил краем глаза, что конь Никитки Голицына тоже рванул следом за мной, но тут же был осажен вовремя опомнившимся наездником.
Так и есть – выходной у меня сегодня.
Осталось проконтролировать саму церемонию встречи.
Глава 2
Вольный выбор
Волновался я зря – на Пожаре все было в порядке, если не считать того, что моего ученика слегка потрясывало от волнения и обрадовался он мне, как ребенок.
– А мне уж помстилось, что ты в иную сторону подался, – смущенно произнес он и с осуждением кивнул себе за спину. – Все сестрица виновата. Яко ты в Коломенское отъехал, как она враз в слезы ударилась и давай причитать, мол, вовсе сокол наш... – и осекся, поморщившись и недовольно оглядываясь.
Не иначе как Ксения Борисовна, стоящая за его спиной, незаметно шагнув к братцу еще ближе, совсем вплотную, на правах старшей сестры немедленно сделала ему соответствующее физическое внушение. Так я и не узнал любопытных подробностей о соколе.
Впрочем, мне вполне хватило и названия птицы – мелочь, а приятно, черт побери. И пусть она – чужая невеста, все равно в груди как-то радостно потеплело.
– Да и я, признаться, тоже чего-то в сомнение впал – уж больно странный ты в то утро был, – простодушно продолжил Федор.
«Да уж, и впрямь я, наверное, выглядел весьма странно», – припомнилось мне утро прощания и собственное душевное смятение, когда разум толкал в одну сторону, а сердце – в другую.
Но предаваться воспоминаниям было некогда, да и ни к чему – и без того Басманов, стоящий подле царевича по левую руку, насторожился, искоса бросив на меня подозрительный взгляд.
Я собрал все свое простодушие в кучу и, как мог искреннее, улыбнулся боярину, чтоб не брал в голову лишнее, а то мало ли что подумает. Отдав ему легкий поклон, я сразу повернул голову в сторону царевны.
Никогда не верил, что глаза могут так ясно и отчетливо говорить. Теперь поверю.
Ни слова не произнесла Ксения Борисовна, а я все равно услышал радостно-восторженный колокольчик ее голоса:
– С возвращением!
Да еще с такими интонациями, что...
Аж не по себе стало. Удивительно только, как она вычислила, что я намеревался... Неужто сердце подсказало? Но ведь это бывает лишь в том случае, когда...
Неужто пусть и частично, но права была моя мудрая ключница, когда говорила, что... Но я тут же вспомнил наш разговор с нею у изголовья Дугласа, который к тому времени уже приходил в себя, но только урывками. Случился он на следующий день после намека Петровны на то, чтобы я не терялся и... Ну вы поняли.
– Ты не печалься, – попытался я утешить царевну, с грустью глядящую на Дугласа. – Все у тебя будет хорошо. Поверь, я в лепешку расшибусь, чтоб ты была счастлива.
– Не надо... расшибаться, – попросила она меня, но глядя при этом на шотландца. – Мне б, напротив, хотелось, чтоб любый жив-здоров был да счастливый, а уж прочее... – И печально поправила одеяло на лежащем Квентине.
«Вот так, – уныло подумал я. – Мораль сей басни такова – хоть и отменная травница моя Петровна, а в таких делах чутья у нее нет, и зря мне втемяшилось в башку, что вдруг она в чем-то действительно права. Ничего, вперед наука будет».
И я сразу заторопился ее успокоить, твердо заверив:
– Будет жив и здоров Квентин! Обязательно будет! Вон и Петровна говорит, что будет, а ты ей верь.
Она прикусила нижнюю губку, некоторое время в упор пытливо смотрела на меня, а потом, но почему-то даже еще более печально, ответила:
– Верю, – и, тяжело вздохнув, заторопилась уходить.
Так что и тут все объясняется куда проще – страшно ей, а я один раз уже спас их, поэтому веры мне больше, чем кому бы то ни было, вот и...
И вообще, парень, не о том тебе сейчас надо думать, совсем не о том.
– Здрава будь, царевна, – произнес я хрипло.
Голос отчего-то осип – продуло меня, наверное, по дороге. Хоть и лето, а сквозняки на улице гуляют, вот и...
– И тебе подобру, Федор Константиныч, – откликнулась она, и я с усилием перевел взгляд на своего ученика, хотя далось мне это, поверьте, весьма и весьма нелегко.
Когда на тебя так смотрят, да еще эти глаза...
Господи, да когда ж это кончится?! Это ж форменное издевательство над человеком – вот так глядеть на него!
Я крякнул, откашлявшись, и как можно равнодушнее заметил Годунову:
– Ничего удивительного, царевич. Тебе и впрямь показалось, да и немудрено. Просто ты изрядно волновался, вот и помстилось. – И я повернулся в сторону Марии Григорьевны, строго-неодобрительно, впрочем как и всегда, поджавшей губы и сурово взирающей вдаль, туда, откуда вот-вот должен был появиться Дмитрий.
Странно, но при взгляде на нее мне почему-то полегчало.
Впрочем, чему удивляться. Если надо притушить непомерную радость, нет ничего лучше, как шарахнуть касторки или лимонного сока, а тут сразу два в одном флаконе, да еще в таких дозах, что мало не покажется.
Шагнув к ней и как можно радушнее улыбнувшись старой злюке, я, продолжая держать в руках шапку, учтиво склонился в поклоне:
– Здрава будь, матушка царица.
Та наконец соизволила обратить на меня свое внимание и не только ответить: «И тебе поздорову, князь», – но при этом еще и чуточку наклонить свою голову.
Однако, прогресс!
Раньше, помнится, она и имитировать не пыталась, всем своим неприступным видом выказывая, как глубоко презирает меня за несусветную трусость и непроходимую тупость, а тут...
Хотя да, совсем рядом Басманов, да и помимо него народу уйма – стрельцы, духовенство, а уж зевак и вовсе... Яблоку негде упасть, вот она и не пожелала выносить сор из избы, а я уж грешным делом возомнил бог весть что.
Впрочем, неважно, потеплели наши отношения или нет. Главное – соизволила выйти на площадь и готова принять у стоящего позади нее моего гвардейца, переодетого рындой, поднос с хлебом-солью, а остальное...
Все равно мне ее тещей не называть, так что тут у нас все в полном порядке, а вот мой ученик...
Я ведь в первую же минуту обратил внимание на его легкую дрожь и неестественный румянец на щеках.
– Не за себя – за них опаска, – смущенно пояснил он, заметив мой пристальный взгляд, устремленный на его руки, и вновь кивком указал себе за спину.
– За них не волнуйся, в обиду не дадим, – твердо заверил я его.
В ответ царица-мать еще сильнее поджала губы и, не удержавшись, насмешливо фыркнула.
Так, кажется, на сегодня касторки предостаточно, да и витамин С, содержащийся в лимонном соке, при переизбытке вызывает легкое расстройство желудка, и я вновь повернулся к духовенству, вспомнив про шкатулку с мощами.
Это было самое тяжкое из всех дел, которое, каюсь, я бездарно провалил, ибо с трудом удалось убедить Федора лишь не отправлять пока их в Кострому, а оставить у себя. Мол, пусть они будут поближе, дабы могли защитить в случае опасности.
Да-да, такая вот ахинея. А уж о том, чтобы вручить их Дмитрию...
Поддерживаемый обрадованной царицей – хоть раз сын за последнее время ослушался окаянного князя Мак-Альпина, – престолоблюститель отчаянно упирался, и переупрямить его у меня не вышло.
Тогда-то, за пару дней до моего отъезда, воспользовавшись тем, что Федор ненадолго куда-то отлучился, Ксения, оставшись со мной наедине, торопливо огляделась по сторонам и шепотом уверила меня, чтобы я не переживал о них, ибо она сама возьмется за уговоры и сделает все как надо.
Признаться, я не поверил, что у нее получится, но попытка не пытка, да и не оставалось у меня иного выхода, как согласно кивнуть и больше к треклятым мощам не возвращаться.
Ну-ка, ну-ка, как там у нас с ними?
Я пригляделся повнимательнее и облегченно улыбнулся. А ведь сдержала Ксения Борисовна слово. Как и чем она воздействовала на брата – неизвестно, но факт налицо – вон она, знакомая шкатулка, в руках одного из стариков.
Интересно, кто это так в нее вцепился? Ах да, спасибо Федору, просветил ранее – казанский митрополит Гермоген, в чью епархию, кстати, входит кусок наших с царевичем земель из числа тех, что на востоке. Вид суровый, мрачный, взирает подозрительно, в том числе и на меня.
Ну и пускай. Главное, что ларец с мощами у него в руках.
Ай да царевна! И я с благодарностью повернулся к ней, но тут же что-то неприятно кольнуло в сердце. Пригляделся повнимательнее, постаравшись смотреть на нее холодно и по возможности беспристрастно, пытаясь понять, по какой такой причине раздался этот тревожный звоночек.
Получилось с трудом, но то, что девушка на сей раз почти не накрасилась, я заметить сумел.
Жаль. Просто очень жаль!
Учитывая, в каком обилии местные дамы накладывают на лицо румяна и белила, я рассчитывал, что Ксения Борисовна хорошо загримирует всю свою красоту, а так...
Получалась ходячая реклама: «Краше русских девушек в мире лишь... русские царевны, среди которых самая обворожительная...», а дальше и говорить ничего не надо – стой да любуйся.
Ну да, вот она передо мной. Тоже изрядно волнуется, вот только и это ей во вред, в смысле, она от этого стала еще краше. Белые щеки с легким румянцем, алые губы и... глаза.
Нет, глазищи!
Ну и счастливчик тот, кто достанется ей в мужья. Хотя да, я ведь и сам знаю его – Квентин.
Впрочем, сейчас куда важнее иной вопрос: «Как уберечь деваху до венца?» Та еще проблемка, учитывая красу, которую никуда не спрячешь.
Сам виноват.
Надо было бы напомнить ей перед отъездом, чтоб не забыла «наштукатуриться», и желательно в три слоя, причем непременно доверить дело тому самому «стилисту», который успешно загубил все ее очарование вечером того памятного дня, когда удалось спасти их от убийц. У меня же голова в ту пору была занята совершенно иными мыслями, вот я и упустил из виду.
К сожалению, зараза-девка, которая ее малевала, именно сегодня, как назло, не проявила всех своих «потрясающих талантов» и практически не изуродовала лица царевны, как я надеялся. Скорее уж напротив – легкие мазки лишь подчеркнули ее красоту.
Впрочем, как выяснилось ближе к вечеру, девка была не виновата. Это сама Ксения приказала ей, чтобы та не больно усердствовала.
– Думалось, окромя братца, мне тут блистать не перед кем, а ему я всякая хороша, – простодушно пояснила она мне. – Вот я и велела Плющихе, чтоб та лишь мазнула меня для прилику, дабы уж вовсе срамно не гляделось, и все.
Увы, но все это выяснилось потом, а тут ничего исправить уже нельзя, и мне оставалось только тоскливо вздохнуть, а в душе поклясться, что завтра я непременно с самого утра растолкую этой самой Плющихе, когда и какую красоту наводить на царевну.
В смысле, губить, но об этом умолчим.
Сейчас же оставалось лишь надеяться, что Дмитрию будет не до того.
Шуйского не было – старик вновь якобы занемог, так что место по правую руку от царевича было свободно. Его я и занял.
Басманов, стоящий по левую руку от престолоблюстителя, был еще более бледным, нежели Годунов, но тут причина иная – ранение. Встал он с постели первый раз всего пять дней назад, но, когда пришел вызов от Дмитрия, невесть каким образом узнал о нем и самолично заявился на мое подворье.
Езды, правда, от него до меня всего ничего – метров сто, если не меньше, но ему и того хватило. Он даже наверх в мой кабинет-опочивальню подниматься отказался, сославшись на то, что пожаловал ненадолго, а потому ни к чему, и я тоже настаивать не стал – тяжело мужику на второй этаж лезть, а предлагать помощь, так, чего доброго, обидится.
И едва он, тяжело дыша, бледный словно смерть, уселся на лавку, как сразу завел речь о том, что выезжать встречать государя нам надо бы вместе.
Признаться, поначалу я кинулся его отговаривать лишь потому, что на самом деле мой путь лежал в совершенно иную, можно сказать, противоположную сторону.
Боярин упирался, и я хотел уж было сдаться, только отправить его одного с обещанием догнать позже – точь-в-точь как он меня совсем недавно по дороге в Серпухов, но тут мне пришло в голову, что делать это нежелательно.
Я, конечно, собираюсь отсюда исчезнуть, но ни к чему говорить этому миру, чтобы он горел синим пламенем и пусть будет что будет.
Это у Людовика, запамятовал, которого по счету, любимая фраза была: «После нас хоть потоп», а нам потопов не надо.
Не согласен я на них.
Категорически.
Особенно на Руси.
Да и вообще, это время для меня оказалось весьма гостеприимным, если не считать некоторых мелких негативных нюансов. Подумаешь, чуть не зарубили, чуть не съели, чуть не умер с голоду, чуть не ограбили, чуть не посадили, чуть не убили, чуть не расстреляли, чуть не сгноили в темнице, ну и потом еще раз пять чуть не убили, но в целом...
Следовательно, и расставаться с семнадцатым веком надо соответственно, то есть с вежливостью, каковая заключается в том, чтобы сделать максимум. И если я собираюсь дать деру в такой ответственный момент, то надо хотя бы организовать все так, чтобы вся планируемая церемония встречи прошла без сучка и задоринки, а посему Басманову лучше остаться в Москве.
Уговорил я Петра Федоровича еле-еле, сославшись на то, что должен же хоть кто-то в мое отсутствие присмотреть за организацией встречи.
Подразумевал при этом, что и Годунову будет на кого кивнуть, если что-то из ритуала придется Дмитрию не по нраву. Вон, мол, твой верный клеврет все знал и со всем согласился, потому и подумалось, что удастся угодить.
Басманов еще поупирался, но я вовремя вспомнил про саму грамотку государя и ткнул в нее пальцем, а там черным по белому было ясно указано, чтоб я «не умыслил тревожить болезного боярина».
Догадываюсь, что написано это было, скорее всего, не из-за горячей заботы о Петре Федоровиче, а совсем по иной, куда более прозаичной причине, но это меня не интересовало. Главное, наши с Дмитрием точки зрения совпадали, и такого совместного бумажно-словесного нажима Басманов не выдержал, сдавшись.
Народу на Пожаре видимо-невидимо, но возле нас пустота.
Последняя сотня моих ратников с одной стороны наглухо разрезала площадь пополам от Фроловских ворот и до самой Варварки. Стрельцы стояли с другой стороны ворот второй линией, создавая таким образом коридор, который прямо перед нами, сделав резкий поворот в сторону каменных торговых рядов, уходил вдоль них вниз, к стенам Китай-города.
Словом, мы находились как раз в этой развилке.
Дмитрию выставленное мною оцепление не понравилось, хотя я накануне, еще в Коломенском, все объяснил ему подробно и тогда он со всем согласился. Государь даже остановил коня, увидев, что все польские роты, следующие в голове процессии, уже зашли во второй коридор, параллельный предназначенному для царя, и теперь, по сути, находятся в окружении стрельцов.
Ну да, на схеме, которую я показывал Дмитрию, все выглядело вполне логично.
В самом деле, не пробиваться же государю через своих людей, поэтому куда лучше, если следующие впереди сразу займут место рядышком, по соседству, оставив парадный вход пустующим для свободного проезда государя.
Вот только оно на чертеже и на словах логично и безопасно, зато сейчас, на площади, все выглядело совершенно иначе и весьма зловеще.
Все хоругви поляков в кольце из стрельцов и... моих гвардейцев, то бишь ратных холопов Федора Годунова, а по краям мрачно пустующего коридорчика, в который придется заходить в одиночку, тоже стрельцы, и в руке каждого бердыш, угрожающе посверкивающий синевой стали.
На самом-то деле заходить ему в этот проход не одному – следом двинутся прочие бояре, окольничие, кравчие, стольники, чашники, но насколько они надежны?
Сейчас синева до блеска начищенных лезвий бердышей только по бокам, а кто поручится, что стоит Дмитрию проехать где-то половину коридора, как он не сомкнется за ним и сталь извлекаемых боярами сабельных клинков не сверкнет еще и за спиной, причем не в защиту государя, а наоборот.
Правда, к чести Дмитрия отмечу, что его замешательство длилось недолго. Увидев спокойно стоящую семью Годуновых, но главное – Басманова, «красное солнышко» мельком бросил оценивающий взгляд на поляков и, убедившись, что у него самого – во всяком случае, хотя бы тут, на площади, – ратной силы куда больше, решительно тряхнул головой и неспешно двинулся вперед.
Далее все шло по расписанному заранее. Наша троица в низком поклоне вручила ему царские регалии – Федор самое тяжелое, то есть шапку Мономаха, Басманов – скипетр, а я – державу.
Кстати, замечу, что ничего общего с моим привычным представлением о ней – золотой шар – она не имела. Вместо него какая-то пирамидка, идущая на конус. Крест, правда, из вершины пирамидки торчал, как и положено.
Будущий царь на сей раз не подвел, сдержав свое обещание, и в соответствии с нашим разговором, состоявшимся накануне вечером в Коломенском, громко и отчетливо произнес несколько теплых, приветливых слов, адресованных Годунову.
Пусть не все, кто собрался на площади, но уж половина или треть наверняка их услышали, а впрочем, мне и десятой части за глаза – все равно нынче же вечером их будет знать вся Москва.
Может быть, Дмитрий и тут надул бы меня, но уж очень ему понравилась речь самого Федора, которую мы с ним составили.
Кстати, ничего подобострастно-холопьего в ней не было и в помине. Только о тяжких трудах и о собственных силах, которых царевич и впредь не собирается жалеть, дабы Русь цвела, народ тоже, ну и далее все в эдаком же духе – я выверил каждое слово.
Потому и голос моего ученика дышал непосредственной юношеской искренностью, которую Дмитрий сразу почувствовал и... смягчился.
Во всяком случае, сам он в ответном слове вроде бы тоже говорил от души:
– Отныне забудем все, что было худого меж нами, и станем радовать свои сердца токмо любовью...
Хотелось бы...
Поговорить Дмитрий был не дурак, но тут оказался весьма краток, возможно понимая, что невольное сравнение их фигур и прочего явно не в его пользу.
Про лицо вообще молчу – небо и земля. Одна бородавка возле глаза чего стоит.
Да и когда он нетерпеливо полез обниматься и целоваться, привстав на цыпочки, я тоже успел злорадно подметить: «А мой-то куда выше будет!»
– ...венец же сей, кой ты с честью носил на своей главе, да пребывает на ней и впредь. – И Дмитрий надменно и повелительно коснулся серебряного обруча, красовавшегося на черных волнистых волосах Годунова, покосившись при этом на своих «сенаторов».
Это я посоветовал ему оценить реакцию боярского окружения в столь торжественный момент.
После этого он перевел взгляд на меня и еле заметно кивнул, признавая в очередной раз мою правоту.
Думается, оценил.
Да и мудрено не признать – рожи кислые, улыбки из себя давят, выжимают, но плохонькие, сразу видно – натужные, а кое у кого и на такие сил не хватает. Словом, в точности согласно моему предсказанию.
Далее был поднос с хлебом-солью и чаркой вина. Старинный русский обычай – никуда не деться.
Отговорить Дмитрия, ссылаясь, что он в Москве не гость, а потому этот обряд вызовет ненужные разговоры и сплетни, у меня не вышло, как я накануне ни старался.
И вновь рука его чуть дрогнула, мешкая взять чарку, хотя сам же вчера уточнял у меня, передал ли я его поручение для Басманова, чтобы все эти атрибуты, включая выпечку хлеба, были приготовлены на подворье Петра Федоровича.
Боится.
Но боярин утвердительно склонил голову, давая понять, что сам проверял, сам наливал и вообще все в порядке, так что волноваться не о чем, и успокоенный Дмитрий принял чарку в руки, поднес к губам и... замер.
Ой как это мне не понравилось.
Остолбенел-то он на сей раз не от подозрительности, а потому, что обратил внимание на ту, которая подавала.
Да и немудрено – краса-то какая.
Иной раз знание Библии, пускай и самое поверхностное, тоже может изрядно пригодиться.
– Государь, не уподобляйся жене Лота[8], – улучив момент, прошипел я.
Спохватился, выпил, но глаз по-прежнему не отводил, и царевна вдобавок ко всему имеющемуся очарованию еще и покраснела от смущения, став вдвое краше, хотя дальше вроде бы некуда.
Я чуть не взвыл от злости – только этого не хватало!
«На ногу, что ли, ему наступить?» – подумал с тоской, но это был бы перебор.
Ну тогда...
– Живи и здравствуй наш государь на многая лета! – завопил я что есть мочи и, повернувшись к слегка притихшей толпе, жадно разглядывавшей происходящее, зычно добавил: – Слава батюшке-царю Дмитрию Иоанновичу!
Вроде бы подействовало – вздрогнул, очнулся, хотя и не до конца – вон как очумело хлопает глазами.
– Теперь я понимаю, Федор Борисович, отчего ты осерчал, – снисходительно улыбнулся он Годунову. – Ей-ей, не ведал, что твоя сестра столь дивно хороша, иначе ни за что бы не повелел отдать ее в женки какому-то иноземному танцору, будь он хоть трижды князем.
Царевич смущенно пожал плечами, не зная, что сказать, но Дмитрий не отставал.
– А хошь, отменю указ? – выпалил он и, не дожидаясь ответа, торопливо зачастил: – По очам зрю, что хотишь. Пусть так. Нынче же и отменю. Пущай она сама жениха себе избирает. Кой ей по нраву, за того пусть и замуж выходит.
Да-а, лишний раз пришлось убедиться, что, когда Годунов растерян, к примеру вот как сейчас, на удачный экспромт с его стороны лучше не рассчитывать. И ведь не испугался мой ученик – просто не знает, что ему ответить.
– Ты еще не увенчал себя шапкой Мономаха, царь-батюшка, а уже творишь добрые дела, – выдал я. – Конечно же царевна счастлива от того, что ты предоставил ей право свободного выбора.
– Быть по сему, – кивнул он, так и не дождавшись ничего вразумительного от престолоблюстителя, и шагнул было в сторону терпеливо стоящего в ожидании московского духовенства, но приостановился и заметил Федору: – А тебя нынче же на пиру честном не одного ждать стану – с сестрицей... У меня гостей изрядно будет, вот и пущай начинает подбирать жениха себе по нраву.
Понятно на кого намек.
И хоть бы из приличия додумался пригласить Марию Григорьевну, так ведь нет – про нее ни слова.
Но в этот день мне, можно сказать, везло. Впрочем, и Годуновым тоже, поскольку, услышав столь «срамное» предложение, царица-мать от переполнившего ее негодования лишь раскрыла рот, но сказать ничего не сумела – очень уж велико было ее возмущение.
Ну а Федор не протестовал, потому что в очередной раз растерялся от непомерной наглости, а секундой позже я успел прошипеть ему на ухо, чтобы он молчал и согласно кивал.
Слава всем богам и заодно моему непререкаемому авторитету. Хоть царевич и посмотрел на меня ошалело, но совет, изрядно смахивающий на приказ, выполнил.
Фу-у-у, пронесло! Вот и славно.
Ну а на самом пиру обыграть это неповиновение – делать нечего.
Мол, не взял, поскольку решил, будто государь пошутил, ибо слыханное ли дело – выводить незамужнюю девицу перед скопищем гостей?! Такого глума не позволят учинить над своими дочерьми и сестрами даже стольники и прочие мелкие чины, не говоря уж про окольничих и бояр, а тут и вовсе целая царевна, пускай и бывшая.
Если же станет настаивать, то запустить колкий намек насчет того, что негоже с первого дня столь издевательски относиться к святым русским обычаям.
Признаться, эту несусветную дурь относительно строгого девичьего затворничества я тоже не терпел, но тут как раз был весьма редкий случай, когда патриархальная глупая старина играла мне на руку – грех не воспользоваться.
Меж тем на площади все шло своим чередом, как и планировалось.
Разве что в момент речи протопопа Благовещенского собора отца Терентия – главного оратора от духовенства, рассчитывая усладить царский слух, отдохнувшие польские трубачи и барабанщики совершенно некстати снова затянули свою ликующую несуразную какофонию.
Не специалист насчет тяжелого рока, но теперь я твердо знаю, где он родился – в Речи Посполитой начала семнадцатого века.
Хорошо хоть, что быстро унялись – это Дмитрий понял неладное и шепотом приказал Бучинскому дать команду, чтоб они умолкли.
Внутри Кремля тоже было все как по нотам. Обиженные польские трубадуры помалкивали, и ничто не помешало царю чинно войти в Успенский собор, приложиться к иконам, принять благословение и постоять на молебне.
Точнее, посидеть.
Думается, если бы не возможность впервые усесться на Мономахов трон – специальное деревянное резное царское место, Дмитрий навряд ли согласился бы потратить столько времени, но от такого соблазна он удержаться не сумел...
Впрочем, он и там-то не мог спокойно провести хотя бы минуту, постоянно ерзая на нем, а взгляд благочестивого юноши, то и дело крестившегося на богатый соборный иконостас, время от времени воровато шмыгал туда-сюда.
Не иначе как тщеславный мальчик вознамерился как можно быстрее, одним разом наверстать все упущенное, и теперь проверял – все ли видят его величие.
Читать бесплатно другие книги:
