Стыд Альвтеген Карин

22

— Почему вы ничего не сказали?

После сцены в ванной прошло четыре дня, из службы социальной помощи никто не появлялся. И вот врывается Эллинор и обрушивает на нее этот вопрос, едва успев закрыть входную дверь. Ее слышно даже в подъезде на лестнице. Стоявшая у окна в гостиной Май-Бритт так удивилась собственной реакции, что не сразу поняла, о чем ее спрашивают.

Какой противный голос! Он мучил ее, словно изощренный пыточный инструмент, она страдала от этого нескончаемого потока слов — и тем не менее испытывала благодарность. Вернулась. Вернулась после всего, что случилось в последний раз.

Эллинор вернулась.

Май-Бритт застыла на месте. Растерялась от необычного ощущения, не помнила, как нужно вести себя в ситуации, когда испытываешь нечто такое, что в любой момент может превратиться в подобие радости.

Но обдумать это она не успела, потому что в следующую секунду в комнату с шумом вошла Эллинор, явно не рассчитывавшая на радостные приветственные вопли. Она была сердита. Очень. Сверлила взглядом Май-Бритт и даже на Сабу, вилявшую хвостом у нее под ногами, не обращала никакого внимания.

— У вас болит поясница! Там, куда вы кладете руку, да? Признавайтесь!

Вопрос оказался настольно неожиданным, что Май-Бритт мгновенно забыла о своей благодарности и по привычке вернулась в оборонительную позицию. Эллинор держала в руках сложенный лист бумаги. В линейку, из блокнота формата А4.

— А в чем дело?

— Почему вы ничего не сказали?

— Вы вообще-то отдаете себе отчет, что с тех пор, как вы были здесь в последний раз, прошло четыре дня? Я могла умереть с голоду.

— Могли. Или могли сходить в магазин.

Голос еще злее взгляда, Май-Бритт поняла, что за время отсутствия Эллинор что-то произошло. И что это имеет отношение к бумаге, которую та держала в руках. Вырванные из блокнота листы, вроде тех, что какое-то время назад появились в ее квартире. Как же ей хотелось, чтобы содержание этих страниц так и осталось непрочитанным. Эллинор, по-видимому, заметила ее взгляд и, развернув лист, протянула его Май-Бритт.

— Поэтому вы решили, что я знакома с Ваньей Турен, да? Потому что она написала, что у вас что-то болит? И вы подумали, что это я ей рассказала, да?

Май-Бритт почувствовала укол острой тревоги.

С тех пор как к ней вернулось прошлое, она была словно оглушенная. Между сегодняшней Май-Бритт и событиями, которые она когда-то пережила, разместилось некое пространство. Но она знала, что это ненадолго, и теперь, при виде протянутой бумаги она физически ощутила, как это пространство сжимается и превращается в тончайший слой. Ни за что на свете она не возьмет это в руки. Ни за что.

— Поскольку вы мне не ответили, я написала письмо ей, в котором спросила, что, собственно, происходит и почему вы решили, что я с ней знакома. Вот ответ.

Май-Бритт не хотела ничего слышать. Ничего, ничего. Она боялась разоблачения. Из письма Эллинор Ванья узнала, в какое несчастное убожество превратилась Май-Бритт. Но Эллинор не позволит ей отвертеться. На этот раз у Май-Бритт нет ни малейшего шанса. Слова Эллинор звучали как удары хлыста.

— «Дорогая Эллинор. Спасибо за ваше письмо. Отрадно, что есть такие люди, как вы, способные по-настоящему сострадать ближним. Это дает надежду на будущее. Чаще всего человек, которого закрыл в ванной получатель…» Дальше в скобках: «какое странное слово — получатель, никогда раньше не слышала. Впрочем, здесь у нас служба социальной помощи не очень развита». Многоточие, скобки закрываются. «Итак, человек, которого запер в ванной получатель, скорее всего, никогда бы не вернулся. Я рада, что у Майсан есть вы. Попытайтесь ее простить. Я не думаю, что она намеренно хотела причинить вам зло. В том, что случилось, виновата я. Я написала ей что-то такое, что ее очень испугало, но, честно говоря, я именно к этому и стремилась, потому что мне кажется, что нужно торопиться. Я написала, что ей следует как можно скорее обратиться к врачу, и надеялась, что, получив мое письмо, она так и поступит. Но она, по-видимому, решила не делать этого. Это ее право — ее и ничье больше».

Оторвавшись от письма, Эллинор посмотрела на Май-Бритт. Та смотрела в окно. Эллинор продолжила:

— «Я догадываюсь, что вам интересно, откуда я узнала о ее болезни. Может быть, в следующем письме вы уже решили спросить меня об этом. Экономя ваше время, отвечу сразу. Единственный человек, которому я скажу об этом, — это сама Майсан, но я не сделаю этого ни в письме, ни по телефону. Удачи вам, Эллинор. С самыми добрыми пожеланиями, Ванья Турен».

Наступила полная тишина. Май-Бритт ощущала неприятный комок в горле. Она пыталась проглотить его, но он засел там крепко и становился все больше и больше. В конце концов на глазах у нее выступили слезы. Хорошо, что она стояла спиной к Эллинор, и та ничего не видела. Ее слабость могут использовать против нее. Она знала, так было всегда. Стоит хоть немного ослабить оборону — и этим тут же воспользуются.

— Май-Бритт, давайте я позвоню врачу!

— Нет!

— Я пойду с вами. Обещаю.

В голосе Эллинор зазвучали другие интонации. Она скорее была озабочена, а не рассержена. С ней легче справится, когда она злиться. Май-Бритт приготовилась защищаться.

— Почему я должна слушать кого-то, кто отбывает пожизненный срок? Мало ли что ей придет в голову!

— Потому что она говорит правду. Да? У вас болит поясница? Почему вы не хотите признаться?

Из письма было понятно, что Ванья даже не рассердилась. Несмотря на то, что Май-Бритт лгала. Ванья по-прежнему желала ей добра — вопреки ее злобным ответам. Май-Бритт почувствовала, как краснеет. Краска стыда заливала щеки.

Ванья.

Наверное, единственная, кому она не была безразлична. Единственная на всем свете.

— Вы не хотите хотя бы узнать, что именно ей известно?

Май-Бритт сглотнула, стараясь, чтобы голос звучал как обычно.

— А как? Она же написала, что не будет рассказывать об этом ни в письме, ни по телефону. А сюда ее вряд ли отпустят.

— Да, но вы могли бы съездить к ней.

Май-Бритт фыркнула. Это было исключено, и Эллинор прекрасно знает об этом и все равно предлагает. Лишь бы подчеркнуть зависимое положение Май-Бритт. Пришлось опереться о подоконник. Она чувствовала сильную усталость. Огромную усталость оттого, что просто заставляла себя дышать. В последнее время боль не отпускала, Май-Бритт к ней привыкла, признала ее своим естественным состоянием. Иногда ей даже казалось, что боль доставляет удовольствие, потому что прогоняет мысли, от которых становится еще больнее. И только изредка боль набирала такую мощь, что делалась невыносимой.

У Май-Бритт устали колени, она повернулась. Комок в горле сделался меньше, и она снова могла более или менее контролировать выражение собственного лица. Она подошла к креслу и опустилась в него, стараясь скрыть гримасу.

— Давно у вас там болит?

Сделав несколько шагов, Эллинор присела на диван. По дороге оставила письмо Ваньи на столе. Увидев это, Май-Бритт почувствовала, что ей хочется перечитать письмо, увидеть все слова собственными глазами. Откуда она узнала? Ванья не была ей врагом. Никогда не была. Она просто поступила так, как Май-Бритт ее просила. Прекратила писать. Не со зла — из участия.

Но откуда она узнала?

— Давно у вас там болит?

У нее не было больше сил лгать. У нее вообще ни на что не было сил. И защищать ей было нечего.

— Не знаю.

— Хотя бы примерно?

— Все происходило как-то постепенно. Сначала боль появлялась время от времени.

— А теперь вы чувствуете ее постоянно?

Май-Бритт предприняла последнюю отчаянную попытку защититься — не ответила. И тут же поняла, что теперь уже все равно.

— Скажите, Май-Бритт, теперь вы чувствуете ее постоянно?

Пять секунд. Май-Бритт кивнула.

Эллинор тяжело вздохнула в ответ:

— Я просто хочу вам помочь, неужели вы этого не понимаете?

— Вам за это платят.

Это было несправедливо, понимала Май-Бритт, но все равно произнесла эти слова не задумываясь. По привычке, машинально. Она прекрасно отдавала себе отчет, что Эллинор сделала для нее гораздо больше того, за что получает зарплату. Гораздо. Вот только зачем — этого Май-Бритт даже представить себе не могла. Разумеется, Эллинор отреагировала немедленно:

— Почему вы все усложняете? Я знаю, что в жизни вам пришлось нелегко, но разве обязательно из-за этого красить весь мир в черный цвет? Неужели вы не замечаете разницу между теми, кого нужно и кого не нужно ненавидеть?

Май-Бритт посмотрела в окно. Ненавидеть. Произнесла про себя это слово, как будто пробуя его на вкус. Кто заслуживает ее ненависть? Кто виноват во всем?

Родители?

Община?

Йоран?

Он все понял. Открыто он ее не осуждал, но она помнила его взгляд. Смерть, как было объявлено, наступила в результате несчастного случая, но презрение Йорана вскоре превратилось в настоящую ненависть. И когда пришло время переезжать в долгожданную квартиру, она делала это в одиночестве. Здесь и осталась. Свой новый адрес она никому не сообщила, даже Ванье. Что случилось с Йораном после того, как бумаги были подписаны и их развод состоялся официально, она не знала и не хотела знать.

Когда Эллинор снова заговорила, голос ее звучал уже Отчасти обреченно — в нем исчез прежний жар, и, прежде чем заговорить, она глубоко вздохнула.

— Но, как пишет Ванья, выбирать — это ваше право.

От этих слов Май-Бритт вздрогнула:

— Что вы хотите сказать?

— Что это ваша жизнь, и вы должны решать сами. Силой отвести Вас к врачу я не могу.

Май-Бритт замолчала. Она не могла додумать эту мысль до конца. Мысль о том, что, возможно, она рискует жизнью. Возможно, эта боль означала конец. Завершение того, что было лишено всякого смысла, но, несмотря на это, со всей очевидностью существовало.

— Вы не хотите идти к врачу, потому что боитесь покидать квартиру?

Май-Бритт согласилась. Да. Определенно, это была одна из причин. Сама мысль о том, что ей придется выйти на улицу, вселяла в нее ужас. Но это только одна причина, вторая была серьезнее.

К ней будут прикасаться. Ей придется снять с себя одежду и допустить, чтобы ее безобразное тело трогали руками.

Эллинор вдруг встала, как будто ей в голову пришла внезапная идея.

— А если врач придет к вам домой?

У Май-Бритт забилось сердце. Настойчивые попытки Эллинор загнали ее в угол. Было бы намного проще сказать, что это невозможно, — она сняла бы с себя ответственность, и ей не нужно было бы принимать никаких решений.

— А что это будет за врач?

К Эллинор вернулся прежний энтузиазм, она же нашла выход.

— У моей мамы есть знакомый доктор. Я уверена, что, если ее попросить, она придет к вам на дом.

Она. Тогда Май-Бритт, наверное, выдержит. Наверное.

— Ну пожалуйста! Давайте я ей в любом случае позвоню!

Май-Бритт не отвечала, а Эллинор делалась все оживленнее:

— Я ей позвоню, просто позвоню и узнаю, что она по этому поводу думает.

Так было принято решение. Май-Бритт согласия не выразила, но и не возразила. Если все сложится плохо, можно будет обвинить в этом Эллинор.

Ей будет от этого только легче.

Потому что всегда легче, если можно обвинить кого-нибудь другого.

23

Радиобудильник включился в половине восьмого, усталости она не чувствовала. Все системы функционировали уже в тот момент, когда она открыла глаза. Она заснула, как только легла в постель, и проспала три часа без сновидений. Этого было достаточно. Снотворное не позволяло ей полностью погрузиться в небытие, а только успешно блокировало пути, по которым он мог проникнуть в ее сознание. Так что, просыпаясь, она не чувствовала больше этой высасывающей пустоты.

Радио она не выключила, оно работало, пока она приводила себя в порядок и готовила завтрак. Краем уха слышала обо всех убийствах, разбоях и казнях, которые произошли в мире за последние сутки, информация откладывалась в удаленных извилинах мозга, пока она пила кофе и загружала посудомоечную машину. Бумаги Перниллы лежали в портфеле, она позвонила на работу и сказала, что будет к обеду.

Она приехала слишком рано. Оказалось, банк откроется только через полчаса, и она с раздражением поняла, что нужно срочно искать себе занятие на ближайшие тридцать минут. О том, чтобы просто ждать у двери, не могло быть и речи. Ей нужно было какое-то дело. В следующий раз она должна просчитывать все более тщательно. И не допускать ненужных сюрпризов, которые могут разрушить все ее планы. Она шла по улице, заглядывая в витрины, но ничто не привлекало ее внимания, в киоске с прессой успела прочитать заголовки — РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО СЕМИЛЕТНЕГО МАЛЬЧИКА и ЖЕНЩИНА ДЕВЯНОСТА ТРЕХ ЛЕТ ИЗНАСИЛОВАНА КВАРТИРНЫМ ВОРОМ. Обнаружила, что в «Хемтекс» идет распродажа гардинных тканей, но совершенно не заметила машину, водитель которой раздраженно просигналил, когда она, переходя улицу, бросилась ему прямо под колеса.

Тем утром она оказалась первым клиентом в банке. Войдя в зал, она кивнула знакомой женщине в глубине помещения. Та кивнула в ответ, и Моника нажала на кнопку, чтобы получить талон на обслуживание в категории «прочее». Она даже руку не успела убрать с аппарата, как раздался сигнал, означавший, что подошла ее очередь. Моника направилась к указанной в талоне кассе. Напротив нее сидел молодой человек лет двадцати, в темном костюме и галстуке.

Она положила кредитную карточку на прилавок:

— Я хочу узнать, сколько у меня денег.

Молодой мужчина взял ее карточку и начал нажимать на кнопки компьютера.

— Сейчас посмотрим. Вас интересует только накопительный счет или текущий тоже?

— Накопительный и в фондах.

Деньги ее никогда не интересовали. По крайней мере, с тех пор, как она начала зарабатывать достаточно много, чтобы не думать о расходах. Она была высокооплачиваемым специалистом, много работала, и никаких крупных трат у нее не было. Четыре года назад Моника приобрела дорогую квартиру, расположенную в одном из отреставрированных зданий исторического центра, в связи с чем ее мама проявила явное недовольство. Моника не рассказывала ей, во сколько это обошлось, но мать случайно прочитала статью, в которой упоминались чудовищно высокие цены на жилье в доме Моники. После чего медленно, со вкусом осмотрела всю квартиру и нашла гораздо больше дефектов, чем те, которые мог бы обнаружить профессиональный риелтор.

— Итак, на накопительном у вас двести семь тысяч, кроме этого, девяносто восемь тысяч крон в паевом фонде.

Моника записала цифры. Вложение денег ее никогда не интересовало, но в какой-то момент она прислушалась к советам банкиров и разместила средства в различных паевых фондах. Хотя на самом деле ей это не нравилось. Проценты простого банковского вклада были известны, и никаких неожиданностей быть не могло. Доходы паевых фондов были не настолько фиксированы, а она не любила рисковать.

— Спасибо, а в Азиатском фонде?

Он набрал новые цифры.

— Шестьдесят восемь тысяч пятьсот.

Моника переступила с ноги на ногу.

— Я хочу все продать и снять сумму накопительного счета.

Молодой мужчина бросил на нее быстрый взгляд и только потом вернулся к компьютеру.

— Вам нужен вексель или вы хотите перевести деньги на какой-нибудь счет?

Она задумалась. Еще раз удивилась, как плохо она все спланировала. Обычно она принимала во внимание все детали. В будущем ей нужно будет продумывать все действия более тщательно.

— Если вы поместите все средства на мой текущий счет, я смогу впоследствии позвонить и попросить вас перевести их на другой счет? Я имею в виду, вы сможете перевести такую большую сумму?

Он вдруг заколебался. Медлил с ответом.

— Да, технически это возможно, но это зависит от того, как вы намерены использовать эти деньги. Я имею в виду законность ваших действий с точки зрения налогообложения. Если вы, допустим, собираетесь покупать что-либо, то в этом случае вексель предпочтительнее.

— Я не собираюсь ничего покупать.

На его лице снова отразилось сомнение. Он огляделся по сторонам, как будто искал коллегу, который мог бы ему помочь.

— Сумма получается достаточно крупная…

Он снова нажимал какие-то клавиши.

— Четыреста пятьдесят три тысячи пятьсот двадцать три кроны. Я просто хочу сказать, что банковский перевод такой суммы может заинтересовать налоговую инспекцию.

Моника внезапно почувствовала, как легкое раздражение, которое она испытывала с самого начала, растет и вскоре может обрушиться на молодого человека напротив нее. Это тоже было ей несвойственно. Ее совершенно не заботило, что о ней подумает этот добросовестный клерк. Что она может показаться ему назойливой со всеми своими требованиями. И все-таки она решила соблюдать осторожность. Она еще не закончила, оставались другие вопросы, которые нужно выяснить, и, если она потеряет его расположение, это будет труднее.

— Хорошо, пусть будет вексель.

Кивнув, он уже выдвинул какой-то ящик стола, но тут она снова обратилась к нему:

— Кроме этого, мне нужен кредит.

Она открыла портфель и начала искать бумагу, подтверждающую оценочную стоимость ее квартиры. Справка была выдана девять месяцев назад, но ее дом был в определенном смысле достопримечательностью. Все знали, какие хорошие там квартиры. Для тех, у кого есть деньги.

Он медленно закрыл ящик и на этот раз посмотрел на нее дольше, а потом начал читать справку. Пока он читал, она не сводила с него взгляд. Кредит на квартиру уже был оформлен, несмотря на то что значительную часть суммы она могла при покупке заплатить наличными. Но ей сказали, что с точки зрения налогообложения лучше оставить кредит, чем сразу погасить долг из тех средств, которые были на ее счете в банке.

Дочитав до конца, он снова посмотрел на нее:

— Какая сумма вам нужна?

— Какую сумму я могу получить?

Он на мгновение замер, потом его рука потянулась вверх и слегка подправила и без того идеальный узел на галстуке. Он снова открыл ящик и вынул оттуда формуляр.

— Вы можете заполнить это, а я пока подсчитаю.

Она читала графу за графой. Доход, место работы, семейное положение, количество детей на содержании.

Взяла ручку и начала заполнять.

Ее глаза задержались на руке, водившей по бумаге, — и внезапно эта рука показалась ей незнакомой. Она узнала кольцо, которое сама себе когда-то купила, видела, что пальцы выполняют именно те движения, которые нужны ей, но рука, казалось, существует сама по себе и принадлежит какому-то другому телу.

— Для выплаты взносов за жилье вы можете получить триста тысяч.

Он ознакомился с заполненным формуляром, узнал все, что было нужно, после чего протянул ей кредитный договор и отошел в сторону. Она увидела, что он говорите коллегами. Заметила, что во время разговора все они несколько раз смотрели на нее, но ей было все равно. Странно, но ее это совершенно не волновало. Однако триста тысяч ее не устраивало, этого было мало. И она вернула договор.

— Сколько я могу получить помимо этого?

Он явно колебался. Она видела его терзания и вполне отдавала себе отчет в том, что все это из-за нее, но ничуть на сей счет не переживала. Перед ней стоит задача, и она ее выполнит, а до него ей дела нет. Пусть сам разбирается с собственными неприятностями.

Да и зачем ей деньги, если у нее нет права на собственную жизнь?

— Будет намного проще, если мы узнаем, для каких целей вам понадобились такие средства. Я хочу сказать, что получение кредита значительно упростится, если вы, допустим, намереваетесь купить дом или машину.

— Я не собираюсь ничего покупать. Меня вполне устраивает мой БМВ.

Опять рука. Она опять выглядит иначе. И слова, которые Моника произносит, звучат так, как будто их произносит кто-то другой.

— У вас хорошая зарплата… вы врач… ваша платежеспособность не вызывает ни малейших сомнений. И на содержании у вас всего один ребенок.

Он ненадолго задумался.

— Подождите, пожалуйста, я посоветуюсь с коллегой.

Он скрылся за какой-то дверью. Моника посмотрела на только что заполненный документ.

По крайней мере, она не солгала, признав, что обязана содержать Даниэллу.

Всего один ребенок на содержании.

Идиот.

Он советовался с женщиной, с которой Моника поздоровалась, когда входила. Это обнадеживало. Она должна была знать о том, какая у Моники безупречная репутация. Ей никогда не начислялись пени, за много лет она ни разу не просрочила оплату какого-нибудь счета. Она была в высшей степени добропорядочным гражданином, в этом никто не мог усомниться. Ее порок никому не видим, поэтому и обвинить ее никто не может, но теперь она твердо решила хоть как-то его компенсировать. Пожертвовать всем, что у нее есть, и подчиниться. Что ей остается делать? Чтобы получить право на существование.

Клерк вернулся. Она заметила это только тогда, когда услышала его голос.

— Исходя из темпов роста вашего накопительного счета, мы можем предоставить вам простой кредит на сумму в двести тысяч крон.

Она снова взяла ручку и быстро сложила цифры. Девятьсот пятьдесят три тысячи пятьсот. Все равно не хватало, но достать больше она пока не может. Пока хватит и этого. По крайней мере, Пернилла сумеет погасить долги. А Моника всегда будет рядом и будет помогать им всем, чем сможет.

— Хорошо. Давайте вексель и на эту сумму.

— На чье имя выписывать?

Она ненадолго задумалась. Налоговая инспекция может проявить интерес.

— На мое.

По мере приближения ей становилось все противнее. На перекрестках она с трудом нажимала на газ. Буквально силой заставила себя проехать через ворота клиники дальше к парковке. Кто-то взял на себя наглость занять ее место, и она со злостью записала номер машины на какой-то квитанции. Надо обязательно выяснить, чья это машина и пристыдить хозяина. Она внезапно поняла, что это доставит ей удовольствие. Она отыграется на другом. На том, кто не прав. Скажет, что только идиот может демонстрировать другим собственное превосходство.

Поставив машину, Моника быстрыми шагами направилась к входу в здание. Высокий красный фасад. Там внутри когда-то находилось ее убежище, смысл ее жизни, теперь же все изменилось. Теперь все, что имело отношение к этому дому, ей только мешало. Вместо того чтобы прийти сюда, ей следовало поехать к Пернилле, проверить, как она себя чувствует. Может быть, ей плохо после выпитого вина. Может быть, ей нужна помощь. Каждый следующий шаг, приближавший Монику к клинике, давался все труднее и труднее, а когда ей все же пришлось взяться за ручку двери, она почувствовала, что не сможет. Хорошо знакомая форма. Рука узнала ее без промедления и попыталась отправить импульс той Монике, которая провела в этом здании столько лет, но эта Моника ни на что больше не реагировала.

Ты поклялась исполнять честно следующую присягу и направлять режим больных к их выгоде сообразно со своими силами и своим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости.

Только два человека имели право требовать от нее этого. Только у этих двоих она была в долгу. Больше ни у кого.

Она почувствовала резкий приступ тошноты. Отступила на несколько шагов назад, а потом развернулась и побежала к машине. Закрыв двери изнутри, бросила взгляд на фасад, пытаясь понять, не заметил ли ее кто-нибудь из коллег. Но, так и не осмотрев все окна, включила заднюю передачу и на высокой скорости выехала с парковки, чуть не столкнувшись с парковочным автоматом. Поехала дальше по улице, не снижая скорости, и остановилась у края тротуара, там, где ее никто из своих уже видеть не мог. Вытащила из сумки телефон и быстро набрала буквы СМС-сообщения.

«Беру отпуск за свой счет еще на неделю. С уважением, Моника Л».

Сообщение отправлено.

Звонок раздался ровно спустя минуту. На дисплее отобразился номер директора клиники. Но она снова спрятала телефон. Еще через минуту она услышала сигнал нового сообщения.

Припарковывая машину, она видела Перниллу с Даниэллой на детской площадке. Она заметила их еще издалека, а подъехав, не торопилась выйти — сидела в машине и просто смотрела на них. Ей было хорошо оттого, что она может вот так, оставаясь незамеченной, держать их под наблюдением. Ей казалось, что сейчас она снова уверена в себе — уверена, даже несмотря на то, что Пернилла рядом. Она рядом, но Монике не нужно подчиняться ее настроению, взвешивать каждое слово из страха быть разоблаченной. Ей не хотелось выходить. Она долго следила взглядом за качелями, на которых сидела Даниэлла — вперед-назад, вперед-назад. Время от времени Пернилла раскачивала качели, не позволяяя им остановиться, но смотрела при этом куда-то в пустоту.

Вчерашний ужин. Эти невыносимые слова, которые ей пришлось выслушать, все наверняка было бы проще, если бы они увиделись где-нибудь в другом месте. Там, где присутствие Маттиаса ощущается не так остро. Там, где они могут остаться вдвоем, там, где их робкая дружба может окрепнуть. И она приняла решение. Они должны встретиться дома у Моники. Там, куда Маттиас не имеет доступа.

Она завела машину и снова направилась к центру города.

Проехала мимо антикварной лавки Ольсона. Она заметила их мельком еще утром, и теперь вспомнила. Два исторических полотна в гладких золотых рамах. На первой была карта Швеции эпохи великодержавна, на второй — литография коронации Карла XIV Юхана. Заплатила за них тысячу двести крон и поехала дальше в комиссионный «У Эммы». Там продавалась кустарная керамика, и Моника выбрала несколько предметов, качество исполнения которых не должно было вызвать у Перниллы комплекса неполноценности.

Оставив покупки в прихожей, Моника, не сняв верхнюю одежду, прошла в кабинет и набрала номер. Трубку не снимали. Может, они до сих пор на площадке, в таком случае они слишком долго гуляют. Она видела их больше часа назад, и по какой-то причине ей было неприятно оттого, что они еще не вернулись домой. Повесив трубку, она вышла в прихожую и сняла куртку. Неприятное чувство не исчезало, и в течение ближайшего часа она набирала номер через каждые пять минут. Когда Пернилла наконец ответила, Моника была вне себя от беспокойства.

— Здравствуйте, это Моника, где вы были?

Пернилла не сразу ответила, и Моника успела понять, что вопрос получился жестким. Она произнесла его строгим голосом. Было понятно, что и Пернилла восприняла его именно так.

— На улице. А что?

Моника сглотнула.

— Ничего, я просто спросила.

Стоит ли спрашивать дальше? После такого неудачного начала? Наверное, у нее не хватит сил услышать «нет». Но им необходимо встретиться, на руках у Моники документы, которые она должна вернуть, кроме того, у нее есть хорошая новость!

— Я всего лишь хотела пригласить вас сегодня на ужин.

Пернилла не ответила, и Моника почувствовала, как адреналин заставляет усиленно биться сердце. Одновременно она подумала, что это несправедливо: она ведь желает добра. Пернилла должна пойти навстречу.

— Можно пораньше, чтобы Даниэлла тоже могла поесть. Часа в четыре или в пять, если вас устраивает.

Пернилла по-прежнему не отвечала, и Моника чувствовала себя как в тисках. Она не собиралась ничего говорить заранее, но Пернилла ее вынудила. Ей пришлось немного намекнуть.

— У меня есть кое-какие хорошие новости, о чем я и собираюсь рассказать.

Вечная потеря контроля. Это сведет ее с ума. Она должна уничижать себя, подчиняться. Лебезить.

— Что именно?

Нет. Больше она ничего рассказывать не будет. У нее по крайней мере есть право присутствовать при передаче этой информации. Она будет находиться рядом и разделит с Перниллой ее радость. Она этого тоже заслуживает.

— Вы звонили в тот фонд?

— Я расскажу об этом, когда вы придете. Если хотите, я могу вас забрать.

И Пернилла согласилась. Сказала, что они придут. Но особой радости у нее в голосе не было. Моника снова почувствовала раздражение, сродни тому, что охватило ее в банке. Даже Пернилла вызывала у нее злость, у нее никогда не получается так, как она хотела. Что бы она ни делала — все не так.

Она заехала за ними в четыре, по дороге они почти не разговаривали. Вспоминать вчерашний ужин Пернилла явно не хотела, и Монику это вполне устраивало. Пернилла сидела сзади, держа Даниэллу на коленях. Поскольку своего автомобиля у них не было, то не было и детского сиденья, и Моника подумала, что ей нужно об этом позаботиться. На будущее. Ведь им теперь многое придется делать вместе.

Она чувствовала себя довольно уверенно, ей даже удалось ощутить нечто вроде предвкушения, но тут Пернилла спросила:

— Мы не могли бы остановиться здесь ненадолго? У меня тут небольшое дело.

Припарковавшись между двумя машинами, Моника выключила двигатель. Пернилла вышла из машины вместе с Даниэллой, и Моника протянула руки, чтобы взять ребенка. Потом Пернилла исчезла в ближайшем переулке, а Моника с Даниэллой начали петь песенку про паучка, карабкающегося вверх по нитке. Заканчивали и начинали снова. Потом Моника начала нетерпеливо смотреть на часы, думая про жаркое из овощей, которое она поставила в духовку. Когда паучок вскарабкался в седьмой раз, передняя пассажирская дверь внезапно открылась — Моника не заметила, как подошла Пернилла. Она поставила на пол белую коробку и взяла на руки Даниэллу. И они поехали дальше. Моника искоса посматривала на коробку. По размеру — упаковка на шесть банок пива, эта коробка то и дело притягивала взгляд. Совершенно белая, без единой опознавательной буквы. Один раз она уже сегодня проявила чрезмерное любопытство, она знала, что это рискованно, но в конце концов, она не может больше терпеть.

— Что это за коробка?

Она видела Перниллу в водительском зеркале. Та, не отрываясь, смотрела в окно, а когда ответила, выражение ее лица совсем не изменилось.

— Это всего лишь Маттиас.

Машину ударило. Сначала что-то ударило Монику, а ее руки передали этот удар автомобилю, который занесло к обочине дороги. Пернилла одной рукой инстинктивно схватилась за ручку над дверью, а другой крепче прижала к себе Даниэллу.

— Простите, это была кошка.

Моника попыталась совладать с собственным дыханием. Белая коробка над ней насмехалась, Моника старалась не сводить взгляд с дороги, но удавалось ей это плохо. И всякий раз, когда Моника снова смотрела туда, коробка увеличивалась в размерах. Она как будто успевала вырасти за то время, пока Моника выпускала ее из вида.

Это все, что от меня осталось. Приятного ужина.

Осталось какая-нибудь сотня метров. Сейчас они выйдут из машины.

Это ты во всем виновата. Что бы ты ни сделала — это твоя вина.