100 великих литературных героев Еремин Виктор

Граф Монте-Кристо

Кто такой граф Монте-Кристо? Самый знаменитый литературный герой-богоборец и одновременно заветная греза униженных и оскорбленных. Богоборец – потому что откровенно не признает Божью кару после телесной смерти как кару, достойную человеческого внимания. Это проблема Бога, а поруганный человек должен делать все возможное, чтобы возмездие негодяю свершилось в земной жизни. Заветная греза – потому что почти невозможно найти такого человека, кто бы не желал увидеть возмездие, свершившееся над богатым и власть имущим злодеем, но вне революции подобное случается необычайно редко, и то лишь по причине внутренней драчки среди самих власть имущих. Поэтому особо подчеркнем, что в художественной литературе именно граф Монте-Кристо есть аллегорическое, а потому и смягченное личным благородством героя воплощение социальной революции, которая сакрально происходит вовсе не для улучшения жизни людей, но для очищения человеческого общества от накопившегося зла власти – это и предупреждение новым властителям (как правило, малополезное), и свидетельство о возможности Божьей кары на земле. Критика упорно навязывает обществу мнение, будто в «Графе Монте-Кристо» развернута обыкновенная абстрактная схема борьбы Добра и Зла, однако сюжет, построенный на преступном произволе власти – государственной, судебной и финансовой – и на возмездии ей со стороны юридически бессильного, униженного и поруганного человека, явно опровергает такую примиренческую схему. Не зря роман «Граф Монте-Кристо» появился на свет вскоре после двух (!) французских революций и накануне третьей революции, окончательно свалившей с престола Бурбонов в лице их младшей ветви – Орлеанской династии.

Только не будем считать создателей романа революционерами. Они лишь вовремя сориентировались в обстановке и талантливо оформили несбыточную мечту обездоленных толп в мире распоясавшихся буржуа в душещипательную авантюрную историю, где в финале все злодеи оказываются наказанными, а их жертвы – относительно умиротворенными.

Роман «Граф Монте-Кристо» критики считают вершиной творчества тандема Дюма—Маке и одновременно самым мрачным и кровавым их произведением. Написан он был в 1844–1845 гг. Публиковаться роман начал в парижской «Газете Дискуссий» 28 августа 1844 г. и вышел в 136 номерах. К окончанию публикации в 1845 г. Дюма и Маке были уже в числе богатейших людей Парижа – столь грандиозным оказался успех. Дюма даже стал миллионером. Поговаривают, что после «Графа Монте-Кристо» он вообще прекратил работать самостоятельно и лишь правил написанное от его имени помощниками.

Сюжет романа был почерпнут из воспоминаний архивариуса французской полиции Жака Пеше (1758–1830), опубликованных под названием «Мемуары по материалам архива парижской полиции». Книгу эту выискал в библиотеке пронырливый Маке.

В «Мемуарах», в частности, рассказывалась история некоего сапожника Пьера Пико. В 1807 г. Пико хотел жениться на богатой девице, но трое друзей, при молчаливом согласии четвертого, решили подшутить над ним и сделали донос в полицию, будто сапожник является английским шпионом. Когда дело дошло до приговора, доносчики побоялись признаться в неудачной шутке. В результате Пико был приговорен к пожизненному заключению. В тюрьме молодой арестант оказался в одной камере с итальянским священником отцом Торри, который перед смертью завещал ему спрятанные в смутные времена в Милане сокровища.

В 1814 г., после окончательного падения Наполеона, Пико был освобожден, нашел завещанный клад и инкогнито вернулся в Париж. В годы заключения он лелеял жажду мести и немедленно взялся за ее осуществление. Одного из доносчиков бывший узник просто жестоко убил. Через два года бесследно исчез второй доносчик – его похитил Пико и запер в тайном месте, чтобы измываться, постепенно истребляя семью жертвы. Дочь врага Пико хитростью женил на бандите и сразу же сдал последнего полиции – несчастная вскоре умерла от потрясения. Затем мститель сжег трактир, принадлежавший пленнику, и окончательно разорил его семью. Сына же наказанного Пико спровоцировал на преступление и пожизненно засадил в тюрьму. Покончив с семьей, бывший сапожник зарезал своего пленника.

Однако к тому времени Пико был вычислен третьим доносчиком, который похитил мстителя и заколол. Убийца бежал в Англию, где перед кончиной в 1828 г. исповедался и рассказал священнику историю страшной мести Пико.

Конечно, авторы романтизировали эту жуткую историю, облагородили ее главных положительных героев. Дюма не удержался от того, чтобы в очередной раз не использовать всемирно прославленные образы. В частности, исследователи весьма доказательно производят имя Эдмона Дантеса от имени Данте Алигьери, согласно «Божественной комедии» побывавшего в аду, а прообразом Мерседес рассматривают Беатриче.

Некоторые идут гораздо дальше и пытаются увидеть в благородном мстителе богочеловека, земного Иисуса Христа. Дело в том, что имя граф Монте-Кристо, как известно, Дюма произвел от названия малюсенького (общая площадь 12 км2) гранитного острова Монтекристо в Тирренском море, который принадлежит Италии, входит в состав Тосканского архипелага и расположен на полпути между итальянским побережьем и Корсикой. Название острова в переводе с итальянского означает «Гора Христа». Дюма побывал на острове во время своего средиземноморского путешествия и был потрясен его мрачным видом.

В любом случае, Монте-Кристо – это сверхчеловек, предницшеанский герой, явившийся для воздаяния Божьего возмездия злодеям на земле. Возможно даже, что он стал слепым орудием высших сил, поскольку по логике своего характера оказывается неспособным на абсолютную жестокость и страдает от содеянного им же зла.

С другой стороны, Монте-Кристо является свидетельством бессилия земного мстителя перед лицом человеческого злодейства. Да, Дантес покарал своих обидчиков, но сам остался несчастным, сделал несчастными всех, кого любил, а негодяев и преступников на земле не стало меньше – ни во власти, ни среди малых мира сего. Скорее наоборот.

Лучшие экранизации романа были осуществлены французскими кинематографистами.

Тартарен из Тараскона

И вновь борьба. На этот раз между жирной, ленивой, вечно дремлющей плотью и мятежным, жаждущим приключений и подвигов духом! Вот только представления о подвигах у этого духа бесконечно книжные и вульгарные, а потому и плоть торжествует над его яростными метаниями.

Когда Альфонс Доде, автор прославленной трилогии о великом фантазере и мечтателе Тартарене из Тараскона, только задумывался над образом своего бессмертного в будущем героя, ему хотелось в очередной раз описать теплый и уютный мир Южной Франции, своей возлюбленной родины, ее обывателей, людей обыкновенных, будничных и этим во многом приятных. Это уже потом появились рассуждения о сатирическом характере произведения и философствования о буржуазности главного героя. Притягивание за уши социальной проблематики было болезнью критики XIX в., а затем и советской критики, как достойной наследницы западноевропейской традиции поверхностного обличительства.

Но для читателей Тартарен остается уютным толстячком-мечтателем, запутавшимся в своих грезах, которые он вечно смешивал с реальностью, чем и вошел в историю мировой литературы и стал родным для многих фантазеров нашего времени.

Луи Мари Альфонс Доде родился 13 мая 1840 г. в городе Ним. Отец его принадлежал к известной на юге Франции семье фабрикантов шелка, так что Альфонс успел познать достойную, благополучную жизнь обеспеченного человека.

Когда юноше исполнилось пятнадцать лет, семья его разорилась и впала в крайнюю нужду. Альфонсу пришлось уйти из лицея, где он учился, и искать себе заработок. Так он стал классным надзирателем в коллеже захолустного городка Алэ. Через два года Доде уволили за интрижку с девицей из уважаемого семейства. Глубоко уязвленный юноша попытался покончить с собой, но после неудачи в сведении счетов с жизнью уехал в Париж, где незадолго до того поселился его старший брат Эрнест.

Жили братья Доде в Латинском квартале – мирке бедных студентов, художников и поэтов. Оба мечтали стать великими писателями. Альфонс устроился хроникером в газету «Фигаро», сочинял стихи и имел возможность посещать светские салоны. Обаятельный паренек и блестящий рассказчик, он быстро освоился в высшем обществе Парижа и вскоре был приглашен на должность секретаря к герцогу де Морни, сводному брату императора Наполеона III и председателю Законодательного корпуса Франции.

Это было время расцвета Второй империи. Не прошло еще и пяти лет после Крымской катастрофы, когда французы взяли реванш над Россией за разгром Наполеона I, так что новый император и племянник императора свергнутого был в зените славы. Франция все больше погрязала в чиновничьем и торгашеском беспределе.

Будучи меценатом, де Морни не обременял своего секретаря работой, что позволило Доде написать несколько пьес и поставить их на сценах парижских театров.

В 1863 г. Альфонс вышел в отставку, а в 1866 г. появилась на свет его первая книга – автобиографическая повесть «Малыш, история одного ребенка». Нельзя сказать, чтобы она имела шумный успех, но благодаря ей Доде был принят в круг ведущих писателей Франции того времени – его приветствовали Гюстав Флобер, Эдмон и Жюль Гонкуры, Виктор Гюго.

Лето 1869 г. для Альфонса Доде было особенно плодотворным. Он провел его в тихом деревенском уголке Прованса, где написал сборник новелл «Письма с моей мельницы» – в этой книге были собраны бытовые зарисовки из жизни простых людей и творчески переработанные легенды и сказания Южной Франции.

Одновременно с «Письмами…» Доде работал над первым, лучшим романом своей знаменитой трилогии – «Необыкновенными приключениями Тартарена из Тараскона». Осенью того же года в газетах «Пти Монитер» и «Фигаро» были опубликованы главы из новой книги.

Так появился на свет забавный мир тарасконцев – азартных стрелков по фуражкам и поклонников своего доморощенного бесстрашного героя Тартарена.

Это были последние годы Второй империи. В 1870 г. Доде еще успел получить орден Почетного легиона, но вскоре разразилась Франко-прусская война. В начале сентября 1870 г. французы потерпели сокрушительное поражение под Седаном, Наполеон III попал в плен, откуда впоследствии не вернулся. Уже 4 сентября в Париже произошла революция, и Вторая французская империя рухнула.

Доде безоговорочно принял сентябрьские события и вступил в народное ополчение, чтобы защищать Париж от наступающих пруссаков. Потом была Парижская коммуна, которую Доде категорически отверг; вскоре он уехал из столицы.

Только в 1872 г., когда ситуация в стране стала понемногу разряжаться, «Необыкновенные приключения Тартарена из Тараскона» вышли отдельной книгой и неожиданно были восприняты читателями как острая сатира на обанкротившуюся империю. Более того, многие французы увидели в образе Тартарена лично Наполеона III, а благодушная шутка над земляками предстала издевкой над пустой болтологией и беспочвенными претензиями на героические деяния руководителей Второй империи.

Так жизнь сама обернула юмор в сатиру. Точнее было бы сказать – в бесконечную политическую пародию.

Доде не собирался протестовать против такого понимания его книги. Писатель был глубоко возмущен так называемой «элитой» французского общества, которая много рассуждала и декламировала патриотизм, но первой же сбежала из осажденной немцами столицы; его поражала та простота, с которой вчерашние лизоблюды империи вновь стали благоденствовать при республике, неожиданно оказавшись новыми хозяевами страны… А сражались за Отечество и погибли или продолжали страдать именно те, кто нищенствовал и бедствовал и при Наполеоне III.

Волей судьбы Тартарен из образа комического перерос в образ сатирический и политический. И следующие два романа трилогии – «Тартарен в Альпах» (1885) и «Порт Тараскон» (1890) Альфонс Доде писал уже как злую, жесткую сатиру на окружавшую его современность очередной Французской буржуазной республики. Быть может, по этой причине они и получились менее удачными..

Я все-таки предпочитаю говорить об изначальном Тартарене, в котором заложена глубокая философская сущность – и забавная, и трагическая одновременно. При этом трудно согласиться с самим автором трилогии, говорившим, что он попытался соединить в Тартарене душу Дон Кихота с телом Санчо Пансы. Попытка, конечно, налицо. Но в кратком изложении философская суть истории о Тартарене представляется мне так.

Человеку свойственно грезить. Однако для подавляющего большинства людей мечта представляется чем-то вроде охоты на могучего грозного льва. Для тех же, кто и в самом деле берется за ее осуществление, она вдруг оказывается жалким и полудохлым слепым животным, которого водят на веревочке для показа падкой на зрелище толпе. Тогда приходится творить трофей из этого несчастного зверя – и погубив его, и устроив из этого аттракцион, и еще больше трубя по всему миру о своей победе. Так рождаются герои мирного времени.

Но самое печальное, что большинство мечтателей и на подобное не способны, а потому Тартарены всегда будут в славе, почете и бескрайнем уважении.

Паганель

«Этому высокому, сухощавому человеку могло быть лет сорок. Он напоминал длинный гвоздь с большой шляпкой. Голова у него была круглая и большая, лоб высокий, нос длинный, рот большой, подбородок острый. Глаза скрывались за огромными круглыми очками, и особенная неопределенность во взгляде говорила о никталопии. Лицо у него было умное и веселое… непринужденность и милая бесцеремонность этого незнакомца ясно показывали, что он умеет видеть в людях и вещах только хорошее. Хоть он еще не открывал рта, чувствовалось, что он любит поговорить. Было ясно также, что он из тех страшно рассеянных людей, которые смотрят и не видят, слушают и не слышат…»[179] Так появился на страницах романа «Дети капитана Гранта» таинственный пассажир каюты номер шесть на яхте «Дункан». Ныне это всемирно известный любимец детей и взрослых Жак-Элиасен-Франсуа-Мари Паганель, секретарь Парижского географического общества, член-корреспондент географических обществ Берлина, Бомбея, Дармштадта, Лейпцига, Лондона, Петербурга, Вены, Нью-Йорка, а также почетный член Королевского географического и этнографического института Восточной Индии; человек, который двадцать лет изучал географию, не выходя из кабинета, а когда решил отправиться в Индию, по рассеянности уплыл в Америку, что, впрочем, и не удивительно, поскольку к тому времени Паганель был известен тем, что опубликовал прекрасную карту Америки, на территории которой неведомо как оказалась Япония.

Жюлю Верну всего несколькими деталями удалось нарисовать столь достопамятный образ ученого, что даже спустя полтора столетия зачастую именно такой мы представляем себе ученую братию, по крайней мере те из нас, кто никогда с научным миром не сталкивался.

Не был ученым и сам создатель Паганеля, хотя к компании известных изыскателей он все-таки принадлежал, впрочем, весьма своеобразно.

Жюль-Габриэль Верн родился 8 февраля 1828 г. в Нанте, бывшей многовековой столице бретонских герцогов. Отец его был адвокатом, а мать происходила из старинного рода нантских кораблестроителей и судовладельцев. Жюль был первым ребенком в семье.

Будущий писатель получил начальное образование в семинарии Св. Донасьена и в Нантском лицее. С 1848 г. он изучал юриспруденцию в Сорбонне и стал лиценциатом прав.

Вместо того чтобы вернуться в Нант и стать компаньоном отца, Жюль решил остаться в Париже и посвятить себя литературе. К этому времени он уже познакомился и подружился с Александром Дюма-сыном и при его участии написал небольшую комедию в стихах «Сломанные соломинки». Пьесу поставили в «Историческом театре», владельцем которого был Дюма-отец.

Постановка оказалась успешной, и Дюма-отец посоветовал пьесу издать. Жюль Верн так и поступил.

К сожалению для театра, работа драматурга тогда оплачивалась очень плохо. Молодой человек нищенствовал, почти бедствовал. Он, конечно, написал еще несколько водевилей и комических опер, но пора было задумываться и о будущем. Пришлось Жюлю Верну искать иные способы заработка.

Почти три года он проработал секретарем директора «Лирического театра», затем был биржевым маклером. Но все эти заработки его тяготили. К тому же Верн женился, у него родился сын.

Близким другом Жюля Верна стал Феликс Турнашон, знаменитый фотограф, увлекавшийся аэронавтикой и аэрофотосъемкой. Он первым запечатлел Париж с высоты птичьего полета. Верн был восхищен снимками друга и решил написать трактат о возможности исследовать Африку с помощью воздушного шара.

Свой труд Верн предложил нескольким издателям, но никого он не заинтересовал. Только Пьер Жан Этцель, познакомившись с рукописью, предложил писателю переделать трактат в художественное произведение. Так появился приключенческий роман «Пять недель на воздушном шаре», а вместе с ним и один из родоначальников научной фантастики и любимейший юношеский писатель всего мира Жюль Верн.

Роман был опубликован в 1863 г. в «Журнале для образования и отдыха», который издавал Этцель, и стал первым из огромного цикла «Необыкновенные путешествия».[180]

Успех «Пяти недель…» был ошеломляющий. К Верну пришла мировая известность. Неплохими оказались и гонорары. С этого времени писатель решил и впредь работать в жанре научной фантастики.

Этцель немедленно заключил с Жюлем Верном контракт, по которому тот в течение двадцати лет обязывался передавать издателю по два романа в год. За каждый роман Верн должен был получать около двух тысяч франков. До самой своей смерти, в 1886 г., Этцель оставался единственным издателем Верна и его лучшим другом.

В течение нескольких десятилетий Верн создавал по одному-два романа в год. В 1864 г. вышло «Путешествие к центру Земли», в 1865 г. – «Путешествия и приключения капитана Гаттераса» и «С Земли на Луну», а 1867 г. ознаменовался публикацией романа «Дети капитана Гранта».

Верн работал над романом почти два года, и это был единственный случай, когда он затянул со сдачей. Одновременно с работой над романом писатель по заказу Этцеля составил «Иллюстративную географию Франции», а затем знаменитую «Историю великих путешествий и великих путешественников».

Вряд ли кто станет спорить, если мы скажем, что самым ярким и всеми любимым героем романа «Дети капитана Гранта» стал Жак Паганель. А ведь по сей день ходят слухи, будто по первоначальному плану книги такого героя не существовало. Но Этцель, который постоянно наблюдал за работой Верна и по ходу дела старался читать уже написанные главы, высказал мнение, что необходимо давать научные разъяснения по ходу следования путешественников по 37 параллели. И вскоре после этого замечания появился таинственный пассажир каюты номер шесть.

Если до «Детей капитана Гранта» в литературе ученый обычно выступал неким таинственным мистическим существом, чернокнижником вроде Фауста или полусумасшедшим творцом вроде Франкенштейна, то у Жюля Верна ученый приобрел заурядный человеческий облик. Паганель оказался чудаком и фанатиком своей науки, вечно что-то путающим, но в конце концов всегда находящим верное решение.

Для россиян «Дети капитана Гранта» дополнительно интересны тем, что в сталинские времена ученые представлялись населению именно жюльверновскими Паганелями – мудрецами в своей сфере деятельности и абсолютными глупцами в любой иной области человеческой мысли, прежде всего в политической.

Эмма Бовари

Всякий раз, когда доводится читать велемудрые рассуждения мировой и отечественной критики об Эмме Бовари или Анне Карениной, перед глазами невольно возникает недавний сюжет из криминальной хроники российской глубинки. Там тоже заела обывательская среда романтичную душу молодой женщины, искавшей выхода из пошлой повседневности в красоты голливудского кинематографа. В этих «возвышенных» поисках отвела она в тридцатиградусный мороз свои самые тяжкие оковы – трехлетнюю дочку – на пустырь за гаражами и велела ей ждать маму, а иначе пригрозила выпороть, и ушла. И девочка ждала, пыталась согреться, как представлял это себе трехлетний ребенок, плакала, и пока умирала, на лице ее застыли толстые льдинки детских слез. Мать попыталась заявить, что девочка потерялась, но потом, благодаря случайным свидетелям, дело открылось. Поразили в этой истории глубокомысленные сетования авторов сюжета о неразвитом обществе, о поисках счастья, о беспредельной страсти, на которую имеет право каждая женщина… Люди-гуманисты, у вас что, окончательно мозги куда-то уехали? И главная беда здесь в том, что это человекоподобное существо есть всего лишь прямое логическое продолжение тысячекратно – нет, не оправданных, на поглядку даже осуждаемых, – но возвеличиваемых и воспеваемых уже второе столетие «борцов против обывательской среды» «страстных» Эммы Бовари, Анны Карениной и иже с ними. При разговоре о них мы не будем предаваться рассуждениям о «диалектике человеческого существования», не займемся игрушками в «объективность» и не попытаемся обозреть «ситуацию со всех сторон», но взглянем на этих самовлюбленных дамочек только через призму слезных льдинок замерзшей на пустыре трехлетней девочки, которые и есть единственная и высшая истина в сущности таких «романтичных особ».

Но вначале об авторе романа «Госпожа Бовари».

Гюстав Флобер родился в конце 1821 г. в Руане в семье главного врача и талантливого хирурга одной из городских больниц д’Ачиля-Клеофаса Флобера (1784–1846) и Анны Жюстины Флёри (1793–1872). У Гюстава были еще старший брат Альберт и младшая сестра Каролина.

Служебная квартира Флоберов находилась при больнице, и уже с детства в Гюставе проявились весьма своеобразные свойства характера – его влекло к зрелищу болезни и смерти. Порой мальчик тайком от взрослых пробирался в мертвецкую, чтобы рассматривать трупы в зале для вскрытия, или часами наблюдал за больными, особенно за уродами. С другой стороны, современники отмечали, что Флобер почему-то всегда вызывал симпатии у сумасшедших и идиотов.

Мальчик посредственно окончил лучшее учебное заведение Руана – Королевский колледж – и в 1840 г. был отправлен в столичный университет, где изучал право. Там-то и проявилась тяжелейшая нервная болезнь, которая вынудила молодого человека оставить учебу и вернуться в Руан. Гюстав долгие годы мучался неким подобием эпилепсии (точный диагноз так и не был установлен), причем от припадков его спасали только горячие ванны.

Больной Флобер решил посвятить себя литературе. Отец поддержал сына и в 1844 г. купил ему небольшое поместье в пригороде Руана – Круассе. Через два года старик умер. Следом ушла из жизни сестра писателя Каролина. С этого времени Флобер обосновался в своем поместье с матерью, шурином – мужем покойной сестры – и племянницей Каролиной, которая впоследствии стала его близким другом и единственной наследницей. В Круассе он провел почти всю жизнь.

В 1846 г. Флобер познакомился с писательницей Луизой Коле (1810–1876), которая вскоре стала его любовницей. Эта женщина вела далеко не лучший образ жизни, любила поразвлечься. В частности, отметим, что помимо Флобера среди ее любовников был и Альфред де Мюссе. Предполагают, что некоторые, не лучшие, черты Коле Флобер перенес на Эмму Бовари.

С ноября 1849-го по апрель 1851 г. Флобер совершил длительное путешествие в Северную Африку и Грецию в компании своего друга Максима дю Кама (1822–1894), редактора журнала «Ревю де Пари». Он собирал материал для исторического романа «Искушения святого Антония». Первый вариант «Искушений» Флобер прочитал вслух друзьям, но книга была принята очень критически. Писателю дружески посоветовали обратиться к современности и повременить с исторической темой, а кто-то мимоходом припомнил историю семьи Деламар.

В 1820-х гг. Эжен Деламар изучал хирургию в Руане под руководством д’Ачиля-Клеофаса Флобера. Экзамены он провалил и был вынужден отправиться врачом в глухую сельскую местность Ри. Там неудачник вторым браком женился на семнадцатилетней красавице Дельфине Кутюрье (1822–1848). Начитавшаяся романов дамочка, будучи высокого мнения о себе и своих возможностях, скоро возненавидела мужа за его заурядную жизнь и бедность. Изнемогая от скуки, она тайно наделала огромные долги, совершая дорогие бессмысленные покупки, завела себе сразу нескольких любовников – одного пошлее другого, причем отдавала предпочтение молодым клеркам. Так Дельфина развлекалась девять лет! Но наступило время, когда уже никто не соглашался сожительствовать с распутницей, а долги достигли критических размеров… И тогда на рассвете 6 марта 1848 г. Дельфина Деламар, окончательно разорив мужа, приняла смертельную дозу мышьяка. Наконец-то Эжен узнал о сумасбродствах своей жены и, не в силах пережить потрясение, покончил с собой, оставив на руках впавшей в нищету матери маленькую дочку. Судьба бедняжки впоследствии была очень печальной.

Как видите, здесь фактически пересказано содержание романа «Госпожа Бовари». Сюжет мгновенно захватил писателя, и в сентябре 1851 г. Флобер приступил к работе. Писал он очень тяжело (в среднем выходило по шесть страниц в неделю), при этом трудился ежедневно по семь часов в день в течение пятидесяти пяти месяцев!

Роман был опубликован в шести осенних выпусках журнала «Ревю де Пари» за 1856 г. После появления первых же его глав читатели подняли возмущенный шум, завершившийся возбуждением против Флобера, главного редактора журнала Пиша и типографа Пиле судебного дела – их обвинили в оскорблении общественной морали и религии. Это был первый подобный процесс во Франции, позднее по такому же поводу состоялось судилище над Ш. Бодлером и его «Цветами Зла», ставшее для поэта нравственной трагедией. К счастью, Флобера, Пиша и Пиле оправдали, зато интерес публики к роману резко возрос. Вышедшая в 1857 г. отдельной книгой «Госпожа Бовари. Провинциальные нравы» имела головокружительный успех.

Ни в ходе процесса, ни впоследствии Флобер ни разу не признал, что рассказал реальную историю о реальных людях. Он очень боялся, что его обвинят в отсутствии художественной фантазии, а стало быть – писательского таланта.

Надо признать, что Эмма Бовари оказалась необычайно сильной героиней, мгновенно преодолевшей замысел своего создателя и сформировавшей вокруг себя прочный философский кокон словоблудия. Сегодня уже не столько интересна сама госпожа Бовари, сколько поражает обилие восхваляющих ее комментаторов романа. Как высказался по этому поводу один уважаемый мыслитель, госпожа Бовари стала ныне тем ярчайшим образцом дегенеративной литературной героини,[181] который магнитом притягивает к себе дегенеративную интеллигенцию, призванную навязывать обывателю дегенеративное мышление и дегенеративный образ жизни. Другими словами, она есть не только символ нравственного и физического вырождения человеческого общества, но и лакмусовая бумажка этого вырождения – как общества в целом, так и отдельной личности, в первую очередь из интеллектуалов. Обратите внимание, нынче в России в школьную программу по зарубежной литературе включена тема «Трагичность (!!!) образа Эммы Бовари». Не Шарля Бовари или его злосчастной дочки, уже в младенчестве обреченной мамашей на участь нищенки, а преступной женщины, не только не признавшей своей вины перед любившими ее близкими, но даже не пожелавшей искупить свои преступления страданиями и покаянием и сбежавшей из жизни самым мерзким образом.

Гюстав Флобер считается одним из столпов французского реализма, а роман «Госпожа Бовари» – шедевром мировой реалистической литературы. Однако необходимо подчеркнуть, что важнейшей особенностью флоберовского реализма является стремление писателя защитить реальную жизнь от грез и фантазий, в которые затягивают множество недалеких мечтателей в бездну неприятия будничной жизни.

Если мы учтем, что в XVIII–XIX вв. художественная литература выполняла функции современного кинематографа, то становится понятным непреходящее значение Эммы Бовари, посредством которой гениальный писатель вскрыл как внутреннюю сущность тоски о несбыточном, отвергающей данное нам жизнью бытие, так и истинное лицо той бесконечной череды болтунов, кто мнит себя борцами против житейской рутины и якобы имеют талант увидеть за привычным – необычайное, в уродстве – красоту, за повседневностью – высший смысл. Нравственные калеки и недоумки вроде госпожи Бовари легко подаются на приманку несуществующего псевдосчастья из придуманных книжек и глянцевых журналов и в тяге к ней с легкостью калечат жизнь не столько себе, сколько своим близким.

Флобер четко охарактеризовал духовное содержание своей героини и его житейское проявление: «Веление плоти, жажда денег, томление страсти – все слилось у нее в одно мучительное чувство… Ее раздражали неаккуратно поданное блюдо, неплотно запертая дверь, она страдала, оттого что у нее нет бархата, оттого что она несчастна, от несбыточности своих мечтаний, оттого, что дома у нее тесно».[182]

Ничтожная самовлюбленность, возведенная в символ веры, зацикленность на себе умненькой и хорошенькой, эта вечная поганенькая жалость к себе, обделенной местом рождения, родителями, бездарностью и глупостью супруга… Обычно критики изощряются в рассуждениях о затхлом провинциальном мещанском мирке, о пошлой обывательской среде, заевшей жаждущую страстей душу госпожи Бовари. Однако при непредвзятом рассмотрении окружавшего ее «мирка» невольно встает вопрос: в каком месте, в какие времена и каким чудом существовало иное общество, чем то, которое описал Флобер? Именно такие «мирки» и есть суть существования человечества независимо от эпох или народов! Именно они, которые уже тысячелетие являются гарантами выживания людского рода, а любая попытка как-то изменить или «улучшить» их по чьему бы то ни было вкусу приводит лишь к кровавым катаклизмам, которые всегда завершаются восстановлением именно таких «мирков». Достойный человек сам привносит в подобный «мирок» духовную и добродетельную сущность и незаметно для глаза невольно преобразует его в нечто иное, о чем впоследствии тоскуют завистливые Эммы Бовари. По сей причине в лице флоберовской героини мы сталкиваемся не с человеческой трагедией, а с комедией ленивой, заевшейся дамочки, возомнившей себя неким подобием сверхчеловека и в конечном итоге лопнувшей, как лягушка в крыловской басне, вздумавшая раздуться до размеров быка.

Кармен

3 марта 1875 г. с треском провалилась премьера оперы «Кармен» в парижской Опера-комик. Через три месяца, 3 июня 1875 г., умер от паралича сердца ее создатель композитор Ж. Бизе, который не смог пережить столь жестокого удара. Через полгода «Кармен» в первоначальной провальной постановке слушал в Париже П.И. Чайковский, который тогда же написал своей покровительнице Н.Ф. фон Мекк: «Кто знает, не неуспех ли так подействовал на него?…Я готов присягнуть, что через десять лет “Кармен” будет считаться абсолютным шедевром… По-моему, это… одна из тех немногих вещей, которым суждено отразить в себе в сильнейшей степени музыкальные стремления целой эпохи».[183]

Предсказание Петра Ильича сбылось: в наши дни «Кармен» стало одним из самых популярных произведений в репертуаре оперных театров мира, конкурируют с ней только «Травиата» и «Аида» Дж. Верди, а сама Кармен вошла в число знаменитейших женских образов мировой культуры – так называемая роковая красавица. Ее иногда даже пытаются объявить мировой героиней, равной Фаусту и Дон Жуану. Однако сделал Кармен таковой не литературный первоисточник, а опера, сюжет которой построен лишь на некоторых вырванных из новеллы фрагментах, отчего Кармен Бизе качественно отлична от Кармен Мериме. К сожалению, обаяние оперы столь грандиозно, что в течение многих лет даже литературоведы невольно подгоняют героиню Мериме под оперную Кармен, всячески оправдывая и маскируя ее от природы жестокую и эгоистичную натуру.

Попробуем отказаться от музыкального гипноза и поговорим о литературной героине. Но прежде небольшая информация об авторе новеллы.

Проспер Мериме родился в 1803 г. в Париже. Родители его были людьми утонченными, если не сказать рафинированными. Отец Жан Франсуа Леонор Мериме был химиком и художником, последователем Ж.Л. Давида. Мать Анна Луиза Моро тоже увлекалась живописью. Дом был пропитан атмосферой атеизма и скептического отношения к общественным устоям. В этой среде и воспитывался мальчик.

В восьмилетнем возрасте Проспера отдали учиться в Императорский лицей, по окончании которого он поступил на юридический факультет Сорбонны.

Уже в университете Мериме активно занимался сочинительством, а после того как летом 1822 г. он познакомился и подружился со Стендалем, жизненные приоритеты молодого человека были определены окончательно. Проспер и Стендаль даже задумали написать в соавторстве пьесу, но план этот не был осуществлен.

В 1823 г. Мериме сдал экзамены на бакалавра и лиценциата права, а затем с головой погрузился в творчество.

В истории французской и мировой литературы писатель прославился прежде всего как великий драматург. В течение 1823–1824 гг. им были созданы пьесы, вошедшие в знаменитый сборник «Театр Клары Гасуль, испанской комедиантки» – знаменитейшая мистификация Мериме. Автором книги была объявлена дочь бродячей цыганки и правнучка «нежного мавра Гасуль, столь известного по старинным испанским романсам».[184] Авантюра удалась – издателю поверили, а Клара Гасуль, чей портрет, нарисованный художником Э.Ж. Делеклюзом с Проспера Мериме в женском одеянии, был помещен в книге, была признана читателями выдающимся драматургом. Ее даже называли французской дочерью Шекспира.

На этом Мериме не остановился. В 1827 г., тщательно изучив нравы южнославянских народов, их легенды и поверья, он сочинил и опубликовал книгу «Гузла». В этот раз переводчиком и издателем был объявлен некий полуфранцуз-полуитальянец. (Создается впечатление, что писатель отчаянно боялся выйти на публику с открытым лицом.) В сборник вошли двадцать девять прозаических баллад, сочиненных самим Мериме, и одна поэма – перевод сербской народной песни. «Мистификация Мериме увенчалась блестящим успехом. Пушкин и Мицкевич приняли стихи “Гузлы” за творения славянской народной поэзии и сочли возможным некоторые из них переложить на родной язык. (Мицкевич перевел балладу “Морлак в Венеции”, а Пушкин включил в свои “Песни западных славян” переработку одиннадцати поэм “Гузлы”)».[185]

Весной 1828 г. перед публикой наконец-то предстал настоящий и уже великий без всяких преувеличений писатель Проспер Мериме. 5 марта вышел в свет роман «1572. Хроника времен Карла IX».

А затем пришло время новелл. «Матео Фальконе», «Видение Карла XI», «Взятие редута», «Таманго», «Федериго» и другие принесли Мериме большое всеевропейское признание.

В 1830 г., уже будучи широко известным писателем, он отправился в свое первое путешествие по Испании. Как оказалось, эта поездка сыграла огромную роль в судьбе писателя. В Испании Мериме познакомился с семейством графа де Теба, в том числе с его четырехлетней дочкой Евгенией. «Господин Мериме» произвел на маленькую девочку такое сильное, на всю жизнь запомнившееся впечатление, что когда в 1853 г. она стала всесильной французской императрицей Евгенией, жестко державшей под каблуком своей изящной туфельки Наполеона III, писатель до конца его дней был осыпан почестями и привилегиями.

Путешествие длилось с июня по декабрь. Мериме изучал нравы и обычаи испанского народа. Ездил он в дилижансе или верхом; останавливался, где придется; ночевал в бедняцких лачугах, где делил скудный ужин со своими случайными попутчиками, беседовал с погонщиками мулов, контрабандистами, тореадорами и фермерами. Так был собран неисчерпаемый фактический материал для будущих произведений.

Пока писатель путешествовал, во Франции произошла революция. Едва Мериме появился в Париже, как друзья сразу же устроили его на государственную службу. В последующие годы Мериме занимал должности в Морском министерстве, в Министерстве торговли, был специальным комиссаром по борьбе с холерой в Париже, наконец, в мае 1834 г. его назначили инспектором исторических памятников. Необходимо отметить, что парламентаризм как таковой писатель глубоко презирал и называл его не иначе, как «…господство 459 бакалейщиков, каждый из которых думает лишь о своих частных интересах».[186] Это не помешало Мериме всей душой отдаться заботе о сбережении исторических памятников, по причине чего в течение нескольких лет ему просто некогда было писать. Публиковал он преимущественно заметки о своих многочисленных путешествиях. Только в 1840 г. писатель выступил с очередной новеллой «Коломба», через четыре года появилась новелла «Арсена Гийо» и, наконец,

1 октября 1845 г. читатели смогли познакомиться с новеллой «Кармен».

«В те времена – тому уже пятнадцать лет – я был таким нехристем, что не отшатнулся в ужасе, увидев рядом с собой ведьму. “Что ж! – подумал я. – На той неделе я ужинал с грабителем с большой дороги, покушаем сегодня мороженого с приспешницей дьявола. Когда путешествуешь, надо видеть все”».[187] Так рассуждал герой новеллы Проспера Мериме при первой встрече с цыганкой Карменситой, более известной нам сегодня под кратким именем Кармен.

Отметим, что этот молодой герой намеревался откушать мороженого, а Кармен преднамеренно заманивала парня в ловушку, где ему должны были перерезать глотку. Не за что-то, а просто подвернулся цыганке под руку.

Мериме был жестким реалистом и показал в новелле то мерзкое самовлюбленное отродье, которое и права-то не имеет именоваться женщиной – худшая из убийц, лживая, коварная, не знающая ни любви, ни жалости, готовая ради минутной забавы исковеркать судьбу каждого, кто имеет глупость довериться ей… Единственное, что действительно поражает в образе Кармен, так это тот философски-патетический шабаш, которые курится вокруг этого ничтожества либерально-гуманистической компанией интеллектуалов всех мастей.

Вчитайтесь в следующие строки: «Она не может не лгать и не обманывать, она готова принять участие в любой воровской авантюре. Но в противоречивом внутреннем облике Кармен таятся и такие прекрасные душевные качества, которых лишены изнеженные или очерствевшие представители господствующего общества. Это искренность и честность в самом сокровенном для нее чувстве – любви. Это гордое, непреклонное свободолюбие, готовность пожертвовать всем, вплоть до жизни, ради сохранения внутренней независимости».[188] Или: «Кармен – цыганка. У нее нет ни отечества, ни родителей, ни даже сородичей.

Она всем в равной степени чужая и всем одинаково близка. Кармен свободна. Она не знает ни дочерней привязанности, ни долга. Ей чужда мещанская мораль, и она не признает иных законов, кроме своей воли. Кармен своенравна, коварна и жестока. Она совершает предательства, лжет и обманывает. И лишь любовь к свободе, независимость и нетерпимость к деспотизму и угнетению возвышают ее и оправдывают. Отвращение к насилию над свободной волей – вот ее единственная логика. Кармен не изменяет ей и в любви, и в ненависти».[189]

Эти рассуждения по поводу литературной Кармен на самом деле относятся к Кармен оперной, откуда было выброшено бандитское начало и перед зрителем предстала горделивая рабочая девица с неуравновешенным характером. Что же касается Кармен литературной, то подобные заявления не имеют границ по ханжеству и беспределу безнравственности. Вспомним, как с умыслом цыганка Кармен устроилась работать на табачную фабрику в Севилье, где сразу же настроила против себя всех местных работниц. Острая на язык, она грязно оскорбила одну из женщин, а та не стала молчать и ответила тем же. Считавшая себя безнаказанной и «в праве», Кармен взбесилась и изрезала женщине лицо кинжалом, изуродовав ее на всю жизнь. Преступницу схватили и отправили в тюрьму. Но «свободолюбивая» Кармен не могла допустить, чтобы ее держали за решеткой! Она заговорила молодого ефрейтора Хосе – идальго-баска из глухой деревни, – подзадоривая его националистической неприязнью к испанцам, и он доверился цыганке, помог ей бежать, чем поломал себе всю судьбу. Хосе разжаловали, посадили в тюрьму. И тут вновь объявилась «свободолюбивая» Кармен, которая не признавала «мещанской морали» и была «возвышенно» «нетерпима» «к угнетению и деспотизму», а потому предложила Хосе бежать в разбойники. Парень отказался, однако мертвой хваткой вцепившаяся в него цыганка со временем все-таки втянула безумно влюбившегося в нее Хосе в банду, сделала убийцей и вором. Лишь дважды посягнул беглый солдат на свободу «возвышенной» Кармен: когда пытался спастись от неминуемой смерти и умолял цыганку бежать с ним в Америку, где можно было бы начать нормальную жизнь. Но Кармен предпочла личную «свободу», которая и привела Хосе на гаротту. И даже любовь, которую во все трубы нынче воспевают литературоведы, Кармен, по ее признанию, испытала в жизни лишь несколько мгновений – к пикадору Лукасу и чуть больше мгновений, именно мгновений, – к Хосе.

История давно показала нелепость абстрактно-гуманистических рассуждений о бандитке Кармен, однако ничему не научила либеральную интеллигенцию. Число таких «свободолюбивых» девиц растет в мире не по дням, а по часам, но многомудрые мужи и жены продолжают гневное обсуждение «гнета мещанской морали».

Я пишу эти строки, а перед глазами стоит недавний телевизионный сюжет. В России была обезврежена шайка преступников, которые выслеживали крепких здоровых девушек, вламывались к ним в квартиры, зверски насиловали их, снимая весь процесс на кинокамеру, а в конце оператор кромсал несчастным лица бритвой так, что никакая косметическая операция уже не могла помочь. Параллельно грабили. Как оказалось, оператором была главарь шайки – молодая женщина, которая таким образом мстила миру за то, что ее муж ушел к другой. Кличка у нее была Кармен, и она очень мучалась оттого, что была не в силах выносить решетки и несвободу. Фильм был посвящен ей – страдалице, восставшей против мещанской морали общества.

Не буду рассуждать о том, до какой низости может опустить человеческая глупость или, что еще страшнее, корысть любые самые благородные идеи и порывы. Кармен уже в XIX в. стала жупелом либеральной интеллигенции в борьбе за права человека, правда, на расстоянии – как только бандиты заденут интересы очередного «благородного» защитника свободы личности, визги поднимаются на весь мир. Нормальные же люди прекрасно понимают, что общественные устои и общественная мораль формировались в течение тысячелетий не по чьей-то прихоти, а во имя выживания всего рода людского, то есть вопреки личной воле и корыстным интересам индивидуума. Для того и существуют нравственные законы, отрицание которых ради собственного удовольствия является посягательством на судьбы миллионов. Нет и не может быть никаких оправданий таким персонажам, как грабительница и убийца, подсадная потаскушка Кармен. Потому и казнил ее Проспер Мериме как душегубку – без сострадания, без могилы, без слез сожаления.

Эсмеральда и Квазимодо

Трудно найти в мировой литературе героев, кто бы столь противоположно воспринимался разными кругами читателей, как Эсмеральда и Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери» Виктора Гюго.

Для одних они предстают несправедливым контрастом между ангелом чистой красоты во всех отношениях – и внешне, и душевно – и ангелом красоты душевной, волей судьбы заключенной в уродливое тело. Молодые люди преследуемы роком, и только трагическая гибель, после которой не остается ни телесной красоты, ни телесного уродства, объединяет их. Так считают сентиментальные люди, более склоняющиеся к либерально-демократическим и абстрактно-гуманистическим воззрениям, либо просто чуждые историческому пониманию бытия.

Для других Гюго представил в идеальном и безобразном обликах гремучую антихристианскую смесь цыганки-колдуньи, козлища, нежно именуемого козочкой Джали, а на деле являющегося одной из ипостасей дьявола, и урода-нехристя, которого по законам Средневековья считали отмеченным клеймом дьявола и потому, разрешая жить при церкви, не крестили, ибо рожденный в уродстве должен был проводить свою жизнь в покаянии. И даже при этом условии все равно он нес на себе печать злодейства.

Чтобы понять причины столь противоположных и далеко не неоправданных суждений, надо четко понять следующее: Виктор Гюго – один из самых политизированных писателей в истории, всю свою жизнь и весь свой гений он публично поставил на службу мировому масонству и идее всеразрушающей мировой революции (не в марксистском, а именно в масонском понимании). Поэтому нельзя, да и невозможно разобраться почти ни в одном произведении и ни в одном художественном образе, созданном Гюго, отказавшись принимать их прежде всего как порождение политических воззрений автора, и вне его масонской деятельности. Любая попытка представить творчество писателя нейтральным или общечеловеческим несерьезна, и рассматривать героев Гюго как сентиментальные символы или, еще смешнее, – как реальных людей, чревата самообманом идеалиста, ищущего ограненные бриллианты в куче прожженного шлака.

Виктор Мари Гюго родился 26 февраля 1802 г. в Безансоне. Его отец Жозеф Леопольд Сижисбер Гюго был лотарингским крестьянином, но в годы революции и империи Наполеона выслужился до чина генерала. Незадолго до рождения Виктора он был назначен в Безансон командиром 20-й армейской полубригады. Мать писателя – урожденная Софи Франсуаз Требюше – происходила из рода бретонских мореходов и судейских чиновников. Виктор стал третьим ребенком в семье, у него были старшие братья – Абель и Эжен.

Родители не ладили между собой и развелись вскоре после рождения Виктора. Мать почти сразу сошлась гражданским браком с генералом Виктором Лагори, жестким противником Наполеона. Дальнейшая жизнь семьи Гюго сложилась таким образом, что родители то сходились, то вновь расходились, а дети кочевали между отцом и матерью и никак не могли осесть на одном месте. Только в 1810 г. в Мадриде, где тогда служил отец, мальчики смогли какое-то время учиться в коллеже Сан-Антонио Абад.

Но уже в 1812 г. мать увезла сыновей в Париж, поручив их образование домашнему преподавателю. Только после падения Наполеона вернувшийся в 1815 г. во Францию генерал Гюго определил мальчиков в пансион Кордье, где они и учились до 1818 г.

Несмотря на неустроенную жизнь, уже в коллеже Виктор начал серьезно заниматься литературой и пристрастился к поэзии. Здесь необходимо оговориться: во Франции Виктор Гюго по сей день считается прежде всего гениальным национальным поэтом, писавшим интересную прозу.

В 1817 г. юноша получил на свои стихи поощрительный отзыв Французской академии, а в 1819 г. за оду «Восстановление статуи Генриха IV» ему присудили Золотую лилию – награду Академии цветочных игр в Тулузе.

Отец был против литературных занятий Виктора, мать же его всячески поддерживала. Окончив коллеж, Виктор переехал жить к матери и с декабря 1819 г. начал выпускать монархический журнал «Литературный консерватор». В 1820 г. вышел его первый поэтический сборник «Оды».

Далее события развивались весьма стремительно. В 1820 г. был опубликован первый роман писателя «Бюг Жаргаль», в июне 1821 г. умерла его мать, ровно через год Гюго получил ежемесячную королевскую пенсию в 1000 франков и осенью того же года женился…

Видимо, к этому времени относится появление интереса к Гюго у масонов, которых он привлек своим выдающимся талантом и полным хаосом идей в голове. По крайней мере, именно этим интересом обычно объясняют образование в 1826 г. кружка писателей-романтиков «Сенакль», который и возглавил Виктор. В кружок вошли такие выдающиеся и очень разные по своим талантам люди, как Ш.О. Сент-Бёв, А. Мюссе, П. Мериме, А. Дюма-отец и другие. Как раз в это время Гюго резко перешел на антимонархические и атеистические позиции. Наверное, стоит упомянуть одну характерную деталь: в результате бесконечной тяжбы между родителями Виктора Гюго не крестили, и всю жизнь он относился к вере, мягко говоря, с пренебрежением.

Как бы там ни было, уже с 1826 г. Гюго стал убежденным и активным борцом за демократию. Не зря с 1844 г. и до кончины в 1885 г. он являлся великим магистром «приората Сиона», которому ныне приписывают знаменитые «Протоколы собраний Сионских мудрецов». Правда, если принимать этот документ за подлинник, то создан он был уже при преемнике Гюго на посту великого магистра – композиторе Клоде Дебюсси.

В последующие годы Виктор Гюго сочинил ряд поэтических сборников, повесть «Последний день приговоренного к смерти» (она стала одним из главных литературных аргументов в борьбе гуманистов за отмену смертной казни в Европе), драмы «Кромвель», «Марион Делорм», «Эрнани».

Одновременно Гюго собирал материалы для большого исторического романа из времен французского Средневековья. Знаменательно, что писать «Собор Парижской Богоматери» он начал 25 июля 1830 г., за два дня до начала Июльской революции, когда была во второй раз и окончательно свергнута династия Бурбонов и на престол взошел Луи-Филипп Орлеанский, ставленник масонов и крупного капитала. Книга вышла в свет 16 марта 1831 г., в тревожные дни холерных бунтов и разгрома парижанами архиепископского дворца.

События романа происходят в Париже конца XV в., в последний год правления короля Людовика XI. Центральной же идеей его стала борьба противоположностей – добра и зла, милосердия и жестокости, сострадания и нетерпимости…

Все положительные качества, разумеется, с отступлениями для придания образам правдоподобности, сосредоточены в Эсмеральде и двадцатилетнем уроде Квазимодо, все отрицательные с теми же допущениями – в архидьяконе собора Парижской Богоматери Клоде Фроло, в его младшем брате красавчике-школяре Жеане (юношу можно рассматривать как антипода Квазимодо – приемыша того же Клода Фроло и почти ровесника школяра) и аристократе капитане Фебе де Шатопере.

И Квазимодо, и Эсмеральда – люди, живущие зовом сердца и неосознанным стремлением к добру. Им противостоит главное зло мира – рациональный, но бессердечный ум Клода Фроло. И все они подвержены единому року, который олицетворяет в романе собор Парижской Богоматери – вселенская церковь как идеология догм, причем возведена она не кем-то, а самим народом, его рабским трудом.

Прототипом горбуна стал живший в Париже в XV в. звонарь церкви Сен-Жак, построенной на деньги гильдии мясников, Шарль Иар по прозвищу Квазимодо. Само прозвище происходит от названия первого воскресенья после Пасхи – этот день у католиков начинается мессой «Quasi modo».[190]

Маргарита Готье

Маргарита Готье, более известная нам как Дама с камелиями, или Травиата,[191] – одна из любопытнейших литературных героинь. Сам ее создатель, Александр Дюма-сын, сказал по этому поводу так:

– Через пятьдесят лет никто не вспомнил бы о моей «Даме с камелиями», но Верди обессмертил ее.

Великая музыка и впрямь сделала героиню банального любовного романа бессмертной, а сын гениального отца и автор многочисленных романов и пьес благодаря единственному своему произведению вошел наравне с Дюма-отцом в ряды классиков французской литературы XIX в.

Александр Дюма-сын родился 27 июля 1824 г. Он был внебрачным ребенком тогда еще никому не известного двадцатидвухлетнего чиновника и начинающего писателя Александра Дюма и белошвейки Катрины Лабе. Жениться на Катрине писатель не пожелал, но на содержание обожаемого сына средств не жалел, хотя законно признал его своим ребенком только в марте 1831 г. По французским законам того времени мать незаконнорожденного младенца тоже должна была его усыновить. Катрин об этом не знала, а когда узнала, оказалось, что уже поздно – женщина усыновила собственного сына в апреле 1831 г. Поскольку право первенства осталось за отцом, Дюма-старший отнял Дюма-младшего у матери. Психическая травма от этой истории сохранилась в душе Дюма-сына до конца его дней. В возрасте сорока двух лет он признался своему другу, что «так никогда и не простил отца».[192]

Отец передал воспитание сына своей любовнице госпоже Крельсамер, на что мальчик ответил бунтом. Взбешенный отец поместил Александра в пансион, навсегда разлучив его с матерью. Страдания ребенка были невыразимыми. В пансионате его подвергали различным оскорблениям и унижениям, всячески глумились над его матерью-белошвейкой и незаконным рождением. Но отцу до этого не было никакого дела. «Травля ожесточила характер мальчика и подорвала его здоровье. Он стал мрачным, подозрительным и страстно мечтал о мести».[193]

Как говорят биографы, со времен пансиона Дюма-сын был захвачен темой соблазненных невинных девушек и незаконнорожденных детей.

Выйдя из пансиона, юноша погрузился в мир развратных соблазнов, каковым можно считать дом Дюма-отца. Он стал завсегдатаем у девиц легкого поведения, в восемнадцать лет завел роман с замужней женщиной, у молодого человека появились серьезные долги. Отец не спешил Александру на помощь, только посоветовал зарабатывать на жизнь литературным трудом. Дюма рассчитывал, что сын станет одним из его литературных рабов. Но не тут-то было.

Через некоторое время знакомые уже начали называть их Александр Дюма-отец и Александр Дюма-сын, что очень обижало старшего Дюма. Однажды он написал сыну:

«Вместо того, чтобы подписываться Алекс(андр) Дюма, как я, – что в один прекрасный день может стать причиной большого неудобства для нас обоих, так как мы подписываемся одинаково, – тебе следует подписываться Дюма-Дави. Мое имя, как ты понимаешь, слишком хорошо известно – и на этот счет двух мнений быть не может, а прибавлять к своей фамилии “отец” я не могу: для этого я еще слишком молод…»

И здесь Дюма-младший не пошел на уступку.

В сентябре 1844 г. отец и сын поселились на вилле «Медичи» в Сен-Жермен-ан-Лэ. Однажды во время конной прогулки в Сен-Жерменском лесу Дюма-сын встретил своего приятеля Эжена Дежазе, и они в поисках приключений отправились в театр «варьете», где можно было запросто найти девиц легкого поведения, в том числе так называемых «высокопоставленных кокоток» – содержанок богатых людей.

В одной из лож авансцены Александр впервые увидел Альфонсину Плесси, которая предпочитала именовать себя Мари Дюплесси. «Она была, – пишет Дюма-сын, – высокой, очень изящной брюнеткой с бело-розовой кожей. Головка у нее была маленькая, продолговатые глаза казались нарисованными эмалью, как глаза японок, только смотрели они живо и гордо; у нее были красные, словно вишни, губы и прелестнейшие на свете зубки. Вся она напоминала статуэтку из саксонского фарфора…»[194]

Несмотря на восторженные описания Дюма, практически все предки Альфонсины были лакеями и крестьянами, за исключением одной бабки-дворянки. В пятнадцать лет отец продал девушку цыганам, которые отвезли ее в Париж и отдали на обучение к модистке. Фактически Альфонсина стала проституткой в злачных местах. Однажды девица приглянулась ресторатору Пале-Рояля, и он снял ей небольшую квартирку, но не надолго. Вскоре ресторатору пришлось уступить уже Мари Дюплесси светскому льву – молодому герцогу Аженору де Гишу. И уже через неделю весь парижский свет судачил о юной красавице – любовнице распутного герцога. Случилось все это в начале 1840-х гг.

Мари увлекались самые блестящие мужчины Парижа. От знатных любовников девица переняла изящные манеры и образование, пусть и поверхностное, но все же весьма выгодно отличавшее ее от других дам подобного рода. Дюплесси прекрасно знала произведения Рабле, Сервантеса, Мольера, Вальтера Скотта, Дюма-отца, Гюго, Ламартина и Мюссе. Ее обучали музыке, и она с чувством играла на пианино баркаролы и вальсы.

В 1844 г. Мари Дюплесси уже считалась самой элегантной женщиной Парижа. В ее салоне часто бывали Эжен Сю и Альфред де Мюссе…

И все равно Мари Дюплесси оставалась проституткой, поскольку была бедна. При этом она уже привыкла тратить не менее ста тысяч франков золотом в год.

Ко времени знакомства с Дюма-сыном Мари была неизлечимо больна туберкулезом, но пока еще не знала о смертельности своей болезни. Находилась она тогда на содержании у престарелого графа Штакельберга, бывшего русского посла. Мари сильно напоминала барону его умершую дочь.

Мы столь подробно остановились на рассказе о жизни Альфонсины Плесси, поскольку она и является прототипом Маргариты Готье, а на самом деле Дюма-сын просто описал свои личные отношения с этой женщиной в последние годы ее жизни.

Роман фактически и начинается со встречи в театре. Только вместо графа Штакельберга писатель ввел в сюжет престарелого герцога.

Во время реальной первой встречи Александр был потрясен и опечален контрастом между явно возвышенной душой Мари и ее неестественным поведением: женщина много пила, ругалась, как грузчик, и громко смеялась над непристойными шутками. К концу ужина, на котором оказался и Дюма-сын, она зашлась в кашле и убежала, поскольку у нее началось кровохарканье.

Но как бы там ни было, Мари Дюплесси стала любовницей Александра Дюма-сына, причем ради него женщина бросила почти всех своих богатых любовников, оставив только старика Штакельберга и молодого богатого графа Эдуара Перрего. Как признавался сам писатель, Дюплесси хотела, чтобы Аде – такую ласковую кличку она ему дала – стал ее кавалером де Грие.

Жизнь с Мари Дюплесси требовала от Дюма-сына огромных затрат. Таких средств ни у молодого человека, ни у его отца не было. Не выдержав столь унизительного положения, 30 августа 1844 г. Александр написал возлюбленной письмо следующего содержания:

«…Дорогая Мари, я не настолько богат, чтобы любить вас так, как мне хотелось бы, и не настолько беден, чтобы быть любимым так, как хотелось бы вам. И поэтому давайте забудем оба: вы – имя, которое вам было, должно быть, почти безразлично; я – счастье, которое мне больше недоступно. Бесполезно рассказывать вам, как мне грустно, потому что вы и сами знаете, как я вас люблю. Итак, прощайте».[195]

Почти сразу после это отец и сын Дюма ушли в загул, а через год отправились в путешествие по Испании и Алжиру.

После разрыва с Дюма-сыном у Мари Дюплесси был бурный роман с композитором Ференцом Листом, после разрыва с которым она наконец вышла замуж за Эдуара Перрего и стала графиней. Однако у нее уже была последняя стадия чахотки.

Возлюбленная Александра «умерла 3 февраля 1847 г., в самый разгар карнавала, за несколько дней до Масленицы, которую Париж в те времена бурно праздновал. Шум веселья врывался в окна маленькой квартирки, где лежала в агонии Мари Дюплесси».[196]

В эти дни в Париже побывал Чарльз Диккенс, который оставил следующую запись о кончине Мари Дюплесси:

«…все это избранное общество… исполненное симпатии и трогательного сочувствия к судьбе девки… Говорят, она умерла от разбитого сердца.

Что до меня, то я, как грубый англосакс, наделенный малой толикой здравого смысла, склонен думать, что она умерла от скуки и пресыщенности. Глядя на всеобщую печаль и восхищение, можно подумать, что умер национальный герой или Жанна д'Арк».[197]

Александр Дюма-сын узнал о смерти Мари в Марселе и впал в отчаяние. В мае 1847 г. писатель отправился на прогулку в Сен-Жермен и предался воспоминаниям. Впечатленный ими, он тут же снял комнату в отеле «Белая лошадь», перечитал письма Мари и в кратчайший срок написал о ней роман под названием «Дама с камелиями».

Камелии были любимыми цветами Мари Дюплесси, поскольку она не любила запаха цветов, а камелии не пахнут. В обществе она всегда появлялась с букетиком камелий, приколотом к ее платью. Причем двадцать пять дней в месяц цветы были белоснежными, а пять дней – кроваво-красными. Современники не знали причину такого чередования, но высказывалось предположение, будто белым цветом камелий Мари Дюплесси сообщала о ее готовности принять романтическое предложение, а красным – предлагала потерпеть.

В романе «Дама с камелиями» Маргарита Готье, парижская куртизанка, отказалась от веселой парижской жизни и уехала в деревню со своим молодым любовником Арманом Дювалем. Там молодые люди жили в сельской идиллии, пока не приехал отец Армана. Он тайно посетил Маргариту и уговорил ее бросить Армана, чтобы сохранить доброе имя их семьи, ведь невозможно найти подходящую партию для юной сестры Армана, пока сын сожительствует с гулящей женщиной.

Маргарита согласилась прогнать любимого, которому заявила, что предпочитает ему знатного богача. Возвращение в Париж и веселый образ жизни быстро подточил силы больной чахоткой куртизанки. Арман слишком поздно узнал об обмане, но успел приехать и заключить в объятия впадающую в беспамятство Маргариту. Женщина умерла прощенной и, как любят писать критики, счастливой.

Роман вышел в свет в 1848 г. и тут же стал сенсацией. Александр Дюма-сын поспешил сделать по книге пьесу. Но здесь коса нашла на камень: власти не позволили постановку в связи с безнравственностью сюжета. Разрешение было получено только через четыре года.

В 1852 г. на сцене парижского театра «Водевиль» состоялась премьера «Дамы с камелиями», которая и прославила драматурга Александра Дюма-сына. Именно с этой пьесы принято начинать отсчет школе сценического реализма, начало жанра «пьесы о нравах» и о социальной морали. «Дама с камелиями» стала тем фундаментом, по схеме которого писалось большинство пьес XIX в. вплоть до шедевров Генрика Ибсена.

На премьере спектакля в Париже присутствовал композитор Джузеппе Верди. Он был захвачен сюжетом, и уже в следующем году им была завершена опера «Травиата». Либретто написал один из лучших итальянских либреттистов того времени – Пиаве. Пьеса была сокращена, имена главных героев изменены на Виолетту Валери и Альфреда Жермона. Названием оперы композитор и либреттист подчеркнули тот факт, что героиня отвергнута обществом.

«Травиата» была поставлена 6 марта 1853 г. в Венеции и по причине все той же «безнравственности» в «высокорелигиозной» в те времена Италии провалилась. Однако через год опера вновь была поставлена в Венеции и в этот раз имела грандиозный успех. Для постановки Верди согласился убрать современные костюмы, а действие было перенесено на полтора столетия назад. И тогда общество восприняло сюжет должным образом. С этого времени «Травиата» стала одной из самых знаменитых опер, более того, некоторые критики назвали ее «матерью всех опер».

Как же понимать героиню романа Маргариту Готье? Есть две наиболее значительные, с моей точки зрения, оценки этой несчастной женщины. Каждая из них имеет право на существование, а возможно, в какой-то мере обе дополняют друг друга.

Первую высказал сам Александр Дюма-сын:

«Я убежден в одном: женщине, которую с детства не научили добру, Бог открывает два пути, ведущие к нему, – путь страдания и путь любви. Они трудны: те, кто на них вступает, стирают до крови ноги, раздирают руки, зато они оставляют украшения порока на придорожных колючках и приходят к цели в той наготе, в которой не стыдно предстать перед Господом».[198]

Вторая, более суровая, высказана в русском варианте «Дамы с камелиями» – романе Ф.М. Достоевского «Идиот». Писатель вложил ее в уста Аглаи Ивановны:

– Захотела быть честною, так в прачки бы шла!

Прочие рассуждения, видимо, для нашего времени мало значимы. Дам маленькое пояснение. Незадолго до того, как я взялся писать эту книгу, довелось мне беседовать с одним из родоначальников современного шоу-бизнеса. Он, в частности, стоял у начала конкурсов красоты в нашей стране и не скрывал, что устраиваются они для легализации проституции и для более широкого набора элитных vip-проституток.

– Большинство девушек, – рассказывал он, – знали, зачем пришли. Некоторым, правда, пришлось разъяснять, но не подумайте, что применялось какое-либо насилие – не хочешь, ступай себе с Богом. Желающих более чем требуется.

– А не кажется ли вам, что это гнусно – соблазнять несчастных девушек…

И тогда я услышал слова Достоевского:

– Захотела быть честною, так в прачки бы шла. Только не знаю, что в нашем мире лучше – остаться честною и сгноить свою молодость у корыта при муже-пьянчужке или сгубить виртуальную честь ради попытки вырваться из провинциального болота. Ведь проституция в подавляющем большинстве случаев – удел нищих. Так что наши девочки, насмотревшись нашего телевизионного вранья, по наивности своей нередко выбирают второй вариант.

Как бы там ни было, Александр Дюма-сын завещал похоронить его на кладбище Пер-Лашез, однако вопреки его воле прах писателя нашел упокоение на кладбище Монмартр, в нескольких шагах от могилы Мари Дюплесси. Кто и зачем так поступил, неизвестно по сей день.

Кола Брюньон

«Мир погибает, задушенный своим трусливым и подлым эгоизмом. Мир задыхается. Распахнем же окна! Впустим вольный воздух! Пусть нас овеет дыханием героев».[199]

Так вещал Ромен Роллан в главном романе своей жизни «Жан Кристоф». Несгибаемый романтик, дитя музыки и полной отвлеченности от повседневного, творчеством своим он наиболее ярко вступил в заочную полемику с мрачным реалистом Генриком Ибсеном и потерпел полное крушение. Ему не только самому пришлось выбираться из раковины интеллигентских иллюзий, не только самому прятаться от войн и людских страданий на чужбине, но именно на его долю выпала честь привести в мир великого героя-реалиста – всечеловеческий символ народной воли к жизни вопреки всему, что творят безрассудные амбициозные властители.

Почему же именно этому писателю, всю жизнь занимавшемуся тем, что сегодня мы называем литературщиной – выдумыванием за письменным столом красивых страстей и страданий героев, живущих в удобном автору мире, выпала высочайшая честь сотворить Кола Брюньона – народнейшего из народных, самого здравомыслящего из сущих, самого оптимистичного из любителей пожить?

Дитя второй половины XIX в., Ромен Роллан сам не понял, что в этой случайной для него повести он невольно вступил в столкновение со своими единомышленниками по вопросам, которые все более и более определяют нашу жизнь по мере продвижения людей в эру образования и проистекающего из него обособления личности от общества. А именно: писатель, всю жизнь пребывавший в очаровании идеи о герое-сверхчеловеке, неожиданно для себя художественно обосновал соотношения: народ – толпа и толпа – герой (кумир). Тем и грандиозен Кола Брюньон, что именно этот литературный образ дал нам наиболее полный (после ответа Аглаи Епанчиной) и самый совершенный ответ художественной литературы на особо болезненные вопросы наших дней. Другое дело, что он до сих пор не услышан, но это проблемы наши, а не Кола Брюньона.

Однако вначале поговорим об авторе.

Ромен Роллан родился 29 января 1866 г. в маленьком бургундском городке Кламси в Неверне (историческая область в центре Франции), в семье нотариуса Эмиля Роллана и Антуанетты Мари, урожденной Куро, женщины набожной и весьма музыкальной.

В 1880 г. семья перебралась в Париж, где Ромен поступил в лицей Людовика Великого, а затем продолжил образование в Высшей Нормальной школе (Эколь нормаль сюперьер) в Париже. Закончил он школу в 1889 г. и на два года уехал в Рим для более глубокого изучения истории, которой намеревался посвятить жизнь. В Италии Роллан увлекся историческими трагедиями Шекспира и сам взялся за писание пьес.

В Риме же молодой человек познакомился с немецкой писательницей-идеалисткой Мальвидой Амалией фон Мейзенбуг (1816–1908), дружившей в свое время с Фридрихом Ницше и Рихардом Вагнером. Общение с этой женщиной сыграло важнейшую роль в дальнейшей творческой и общественной жизни Ромена Роллана.

Путешествие в Италию значительно помогло молодому человеку в подготовке и защите в 1895 г. докторской диссертации «Происхождение современного оперного театра. История оперы в Европе до Люлли и Скарлатти». После защиты Роллан стал профессором в области истории музыки в Сорбонне и Высшей Нормальной школе. Семнадцать последующих лет он совмещал писательский труд с преподаванием, причем в Сорбонне специально под него была учреждена кафедра музыкознания.

К этому времени Роллан уже был женат на Клотильде Бреаль, дочери знаменитого французского лингвиста и филолога еврейского происхождения Мишеля Бреаля (1832–1915). Брак этот продлился недолго, в 1901 г. супруги развелись.

Вскоре после защиты диссертации Роллан познакомился с издателем журнала «Двухнедельные тетради», религиозным поэтом, социалистом и одновременно националистом Шарлем Пеги (1873–1914). Пеги и пригласил Роллана к сотрудничеству. Так началось восхождение писателя к литературным высотам.

Биографы обычно отмечают, что с самого начала Ромена Роллана интересовали прежде всего философские проблемы истории культуры, а также героические (как он сам их определил) периоды в судьбах человечества. Стараясь как можно шире раскрыть задуманные темы, он сразу стал писать не отдельные произведения, а целые тематические циклы. Первыми стали драмы «Трагедии веры» – пьесы «Святой Людовик», «Аэрт» и «Торжество разума». Следующим оказался цикл пьес «Театр революции», над ним Роллан работал почти тридцать лет.