Падения великих людей Каппи Вилл
В другом случае она продемонстрировала свои шелковые чулки другому французскому послу мсье Бомону.[426] Очевидно, французские послы выводили королеву из себя.
Елизавета не была первой правительницей Англии, которая владела парой шелковых чулок. И Генри VIII, и Эдвард VI имели их также. Она была первой королевой Англии, которая их имела.
Королеве Бесс нравилось иметь мужчин при дворе; она воспринимала их как вещи, которые делают атмосферу более веселой. Когда она впервые встретила Эссекса в 1587 году, ей было пятьдесят три, а ему было девятнадцать.[427]
Другие, кроме Лестера, Эрика да Ивана, были вечно обеспокоенный бюджетом испанец Филипп II; эрцгерцог Чарлз, у которого была слишком большая голова;[428] сэр Кристофер Хаттон, барристер, которому Елизавета однажды поднесла поссет;[429][430] и дюк Аленконский и Анжуйский, который носил сережки и кружева и очень любил свою мать Екатерину де Медичи.[431] Затем был дон Иоган из Австрии, который писал своему двоюродному брату Филиппу II Испанскому: «Я краснею от стыда, когда пишу эти строки, думая о принятии заигрываний от женщины, чья жизнь и образцы облачений дают столько пищи для сплетен».[432] Дон Иоган сам был маменькиным сынком.
Елизавета отвела Лестеру соседствующую с ней спальню.[433] Королевская спальня была оснащена рогом единорога, особым чучелом райской птицы и иногда хозяином коня.[434]
Елизавета не была гурманом, но она знала что ей нравится. Во время визита к Колчестеру она смаковала устрицами так усердно, что они после ее отбытия послали воз моллюсков поставщику королевского стола для неё.
На Новый год, в дополнение к обычной дани, она иногда получала съедобные подарки – зеленый законсервированный имбирь, марципан, айвовый пирог и, возможно, какие: то торты с засахаренными сливами, которые она особенно любила.[435]
Для того чтобы все это запить, она предпочитала пиво. Вино она пила очень редко и то вместе с едой, и затем смешивала с водой, половина на половину. Она опасалась того, что её выдающиеся способности могут быть ослаблены и дать фору своим оппонентам. Её любимым напитком был медок – смесь меда и воды, сдобренная множеством приправ, трав и лимоном.[436]
За истинным блеском невозможно состязаться с Царственным Удовольствием Кенилворта – развлечения, устроенное королеве Елизавете в 1575 году Робертом Дадли, графом Лестером.[437] Развлечение стоило немалых денег, но граф мог себе это позволить, поскольку его почетный гость, в дополнение к ранее полученным подаркам, столь многочисленным, чтобы их перечислять, недавно принес ему доход в пятьдесят тысяч фунтов. Вот поэтому он и организовал вечеринку на самом деле. (А вы можете придумать лучшую причину?) Только одна вещь застряла в моем мозгу среди всех этих банкетов, масок, кусающихся медведей и других грандиозных выходок – это тот факт, что во время бахвальства перед королевой мужики при Кенилворте употребили триста двадцать хогехедов[438] пива Елизаветы.
Добрая королева Бесс в своё время, скорее всего, не только совмещала еду и питье, но и наилучшим образом разбрасывалась королевскими жестами. Однажды, после выступления в Кембридже на безупречной латыни, она информировала канцлера на великолепном английском, что если бы тут было лучше налажена поставка эля и пива, она бы задержалась здесь до пятницы.
Елизавета умерла 24 марта 1603 года на семидесятом году жизни и на двадцать четвертом году её правления.[439] Её унаследовал Джеймс I. Все было готово для Порохового заговора, Дня Гая Фокса,[440] Тридцатилетней войны, английского перевода Библии,[441] заселения Вирджинии, появления сигарет, радио, тестов вслепую и молчаливых дворецких.
Георг III
Георг III правил Англией во времена Американской революции. Естественно, наши победили. У англичан хватало патронов, и они были хороши в бою. Они просто выбрали не тех людей, и это все.[442]
Как свидетельствует его имя, Георг III был третьим из Георгов, которых с 1714-го по 1830 г. было четверо, в среднем, по одному на каждые двадцать девять лет. Кажется, никто не осознает, как много было Георгов.
Проблема с таким количеством Георгов заключается в том, что они стремились стирать отличия между собой, и это привело к тому, что для широкой публики они ныне известны как четыре Георга, или как любой старик в парике. Как распознать Георгов по отдельности – своеобразная проблема.[443]
Георг I не умел говорить по-английски, да и не пытался этого делать. Он был курфюрстом Ганновера, довольно известного города в Германии, однако считался наследником британского престола, потому что был потомком королевы шотландцев Мери. В силу сложившихся на тот момент коммерческих интересов его как компромиссную фигуру призвали на трон, где он и просидел до 1727 года, не имея наименьшего представления о том, что говорили все без исключения окружавшие его люди.
В то время королевы Англии просто не существовало: Георг I держал свою жену в тюрьме, ибо полагал, что она нисколько не лучше его самого.[444]
Хотя Георг I был исключительно скучным человеком, тем не менее, он умудрялся забавлять своих подданных. Среди них воцарилось предчувствие, что Георги только начинают свой путь, и далее дела могут пойти несколько иначе.
Однако Георг II практически ничем не отличался от своего предшественника, разве что был меньших габаритов, с более красным цветом лица и гораздо шумливее в своем поведении. Когда его охватывало волнение или злость, он начинал швырять свой парик через всю комнату и пинать стены ногами.[445]
Но чего у него не отнимешь, так это храбрости. Он нисколько не боялся Бонни, принца Чарли или любого другого из тех семи джентльменов, которых привез с собой для того, чтобы с их помощью поднять на войну Север и добыть назад по праву принадлежащий ему трон. Однажды на рыцарском дерби, когда юный претендент оказался в критическом положении и лица придворных побледнели от тревоги, Георг II выкрикнул: «Эй, вы! Не рассказывайте мне плохих новостей!» И тут же устроил дружеский ужин с его любимыми Schweinskopf и Specksuppe.
Лично я за Бонни, принца Чарли, и мне все равно, кто и что об этом думает. Только он имел право пить эль и пудрить свой парик в самые неблагоприятные моменты битвы. И еще при этом восклицать: «Джентльмены, один король – за Темзой! А другой – для Флоры Макдональд!»
Георг II втянул свою страну в несколько войн, в том числе войну, названную «войной Уха Дженкинса», которая разгорелась по причине потери слуха, когда испанец по имени Фандино отрезал ухо капитану Дженкинсу.[446] Правда, впоследствии возник вопроса не потерял ли капитан Дженкинс свое ухо на позорном столбе? Но ответа так и не нашли, да и он потерял свою актуальность после того, как англичане захватили испанский галеон стоимостью в десять миллионов долларов и все обернулось счастливой стороной.
Каролин из Анспач была примерной женой Георга II. Страдая от подагры, она лечила ноги холодной водой и заставляла себя улыбаться, выходя с ним на прогулку. Она любила его.[447]
Георг III был внуком Георга II. Он начал свое правление в 1760 году и на следующий год женился на принцессе Шарлотте Мекленбург-Стрелиц, по поводу которой рассказывали очаровательную историю. «Кто же возьмет в жены такую бедную маленькую принцессу?» – наедине с собой горевала она, пока в один прекрасный день не появился почтальон, доставив предложение от Георга, славившегося в Европе тем, что не принимал ответа «нет».
Итак, бедная маленькая принцесса запрыгала от радости и, приобретя себе несколько новых симпатичных платьев, отправилась на королевской яхте в Англию. Там она вышла замуж за короля и последующих шестьдесят лет умудрилась провести в его компании. Злые языки говорят, что, увидев невесту, Георг вздрогнул от испуга.[448]
У них было пятнадцать детей, которых, в соответствии со строгими приказами королевы Шарлотты, купали каждый второй понедельник месяца. Историки рьяно спорили по поводу мудрости или глупости этой домашней схемы. А не было бы лучше, спрашивают одни, купать одного ребенка в день четырнадцать дней подряд и непарного ребенка каждый второй субботний вечер? Или купать вместе группами по понедельникам, пятницам и на следующий вторник? Такие вопросы скорее всего бесперспективны. Главная цель достигалась, не так ли?[449] Георг очень любил детей, особенно детей других людей, как об этом прекрасно свидетельствует эпизод с маленьким мальчиком лейб-гвардейца, встретив которого, король спросил его, отечески похлопывая по головке: «А чей этот маленький мальчик?»
«Так точно, сэр, – отвечал пострел. – Я маленький мальчик солдата охраны короля».
«Тогда встань на колени и поцелуй королевскую руку», – сказал король. На что отпрыск лейб-гвардейца дерзко ответил: «Нет, я не стану делать этого, поскольку, если я это сделаю, я испорчу свои новые бриджи».
Коронация Георга III состоялась в зале Вестминстера и была весьма необычной. Королева страдала от зубной боли и невралгии, и вообще была не в духе. Церемония началась с большим опозданием. Государственный трон для короля и королевы забыли поставить, как и принести в зал меч державы.
Когда король посетовал на такое к себе отношение, лорд Эффингхем, заместитель главы геральдической палаты, признал факт действительно громадной забывчивости и тут же заверил короля, что отныне он будет предпринимать такие меры по поддержанию заведенного порядка, что следующая коронация будет проводиться в таком строгом порядке, который только можно себе представить.
Король был настолько поражен этим забавным спичем, что попросил лорда повторить его несколько раз.[450]
Лорд-распорядитель Талбот научил свою лошадь ходить назад, дабы, в соответствии с тогдашними нормами этикета, иметь возможность почтительно удаляться от королевского присутствия. Но случилось непредвиденное. Когда благородное животное вошло в зал и, памятуя усвоенные уроки, повернулось задом и в таком положении преодолело все расстояние к столу, за которым восседал король.[451] Иногда с нами происходят невообразимые чудеса.
Георг не был расположен к путешествиям. Однако в 1789 году он отправился в Веймаус для того, чтобы отдохнуть у моря. Там какой-то верноподданный старик, охваченный восторгом от присутствия короля, поцеловал королевскую спину, когда тот выходил из воды на берег. Сопровождающие короля лица тут же проинформировали его о состоявшемся акте великой измены.
В другой раз он отправился в Портсмут для инспекции линейного корабля. Даже не взойдя на борт, он заявил, что с кораблем все в порядке, и тут же вернулся домой.
Во время правления Георга премьер-министром у него был Вильям Питт Младший.[452] Леди Хестер Стенхоуп, которая ручалась, что Питт любит только женщин, была честным трансвеститом. Она была удочерена Питтом и «с блеском» председательствовала за министерским столом. Вообще-то их семейный статус можно было определить как «почти супружеская пара».
Однажды при кораблекрушении она утратила всю свою одежду и ей пришлось облачиться в мужской турецкий костюм. Увы, он понравился ей столь сильно, что стал неотъемлемой частью ее гардероба. «Хотя, казалось, не было причин предполагать, что она была сексуальным инвертом», леди Хестер иногда одевалась албанским вождем, сирийским солдатом, бедуином или сыном паши. Не правда ли, любопытно?[453]
Правление Георга III совпало с началом эпохи машин. Стефенсон изобрел локомотив, Ватт – паровой двигатель, а Харгрейвс породил на свет прядильную машину «Дженни». Дела доктора Джонсона шли все успешнее, и Адам Смит разглагольствовал о laissez faire (свободное предпринимательство).[454] А виги и тори на него здорово напирали.[455]
Однажды Георг безапелляционно изрек, что войны бесполезны. Вести, приходившие из Америки, казалось, не очень печалили его. Когда Георг узнал о сдаче Корнваллиса в Йорктауне, то заметил: «Это ничего». Однако лорд Норт, бывший в то время его премьер-министром, подал в отставку.[456]
Георг иногда забывал, по какому поводу в его владениях поднимался шум. Колонисты, как казалось, должны были исправно «платить налоги, согласия на которые у них никто никогда не спрашивал.[457]
Временами Георг III действовал весьма странно, но также поступали и другие Георги. Возможно, наиболее мучительной привычкой для нервной системы Георга III была манера бормотать «что-что-что…», причем делал он это часто и без всякой на то причины, не имея при этом в виду ничего конкретного, так что никто не мог ничего уразуметь. Он использовал это выражение «что-что-что…», само по себе или по поводу тех дел, которыми занимался в данную минуту, как, например, «итак, сейчас пять часов, что-что-что…», или, возможно, не так, а «что-что-что-что… Сейчас пять часов».
Его нередко слышали шепчущим «что-что-что…» по любому поводу, даже в тот миг, когда он удивлялся тому, каким образом яблоко попало в равиоли. В конце жизни он удивлялся этому еще чаще.[458]
Для непосредственных и всецело посредственных людей – Георг IV их человек. Его жена, королева Каролина из Брунсвика, подвергалась оскорблениям на каждом углу и в конце концов была осуждена по обвинению в содеянии супружеской измены на весьма и весьма сомнительных основаниях.
Это длинная история, однако после коронации Георг IV отправился в Вестминстерское аббатство в своей карете, а королева следовала в другой карете с опущенными занавесками. Наконец, король вышел из экипажа и отправился в аббатство пешком. Королева покинула свой экипаж и пошла в направлении ворот. Однако железные створки сильно ударили ей прямо в лицо. Она умерла тремя неделями позже, некоронованной.[459]
VI. Наконец мы уже куда-то добрались
Лейф Везунчик
Лейф Эрикссон, или Лейф Везунчик, был сыном Эрика Торвальдссона, или Эрика Рыжего, огромного веселого норвежца, который много путешествовал, а в свое свободное время убивал соседей. Из-за этой плохой привычки Эрику запретили въезд в Норвегию и он отправился в Исландию, где, как он предполагал, соседи не будут такими нервными.
В Исландии Эрик женился на Торхильде Большой, дочери Йорунда Атлиссона и Торбйорг Грудь-Кораблем. У них было трое сыновей, названных Лейф Эрикссон, Торвальд Эрикссон и Торстейн Эрикссон. Эрику очень нравилась домашняя жизнь, но как-то он вырвался из дому и убил Эйолфа Глупого, а также тех, кто отказал ему во въезде в Исландию. Итак, он снова принялся за прежнее.[460]
Следующей его остановкой стала Гренландия, где он приобрел немного больше манер и разработал новый способ докучать людям. Возвратившись в Исландию, он начал рассказывать о том, какое отличное место для жизни эта Гренландия, и, удивительно, огромное количество людей ему поверило, потому что таких людей, если поискать, всегда можно найти.
В 985 году нашей эры несколько сот человек последовали за ним в Гренландию со своими женами и детьми. Жили они в одинаковых маленьких хижинах из камня, никогда не веселились и поэтому считались цивилизованными.
После этого Эрик стал более респектабельным, потому что это приносило больше пользы.[461] Он также уверился, что убийство людей не имеет смысла: все равно их остается так много, что если даже пытаться убить их всех, то никогда не успеешь сделать что-нибудь еще.
И вот ко времени своего великого открытия Лейф Эрикссон достаточно повзрослел для того, чтобы открывать для себя еще что-то новое. Был он высок, красив, – эдакий тип викинга, – девушки замечали это, и ему приходилось много передвигаться. Поэтому он купил корабль у Бьярни Херйулссона, на котором отчалил от родных берегов и открыл Америку почти за пять сотен лет до того, как это якобы сделал Колумб, который даже слыхом не слыхивал о таком месте.[462]
Когда Лейф прибыл к побережью Канады, он сошел на берег, огляделся окрест и заметил: «Ладно, ребята, давайте выбираться отсюда!» Это одно из самых великих изречений в истории.[463]
Затем они отправились на Кейп Код, где обнаружили первоцвет клена и пшеницу. А затем старый немец по имени Тиркер нашел вино и виноград. Он возвратился в лагерь, смеясь, закатывая глаза и безустанно тараторя, как будто только что услышал замечательную шутку. Так и по сей день никто не знает, что такое поразило их смехом.
Итак, все они съели много винограда, и старого Тиркера нарекли Тиркер Ловец Винограда, а страна была названа Винленд, или Виноленд Прекрасная. Правда, находятся такие знатоки, которые утверждают, что первоцветом клена на самом деле была береза, пшеница – диким рисом, а виноградом – черника.[464]
Зиму Лейф и его люди проводили в заливе Канюков, или в Нантакете, или в винограднике Марты, или в бухте Менешмы, или других схожих местах. Вот так однажды они отплыли к устью Гудзона и обследовали там остров. Лейф тогда мудро заметил, что он стоит визита, но он бы не жил там, если бы ему его даже и подарили.
По дороге домой они остановились невдалеке от Бостона и обнаружили какие-то странные овощи и орехи. Вовремя добравшись до Гренландии, никто о находке так и не вспомнил.
Любовная жизнь Лейфа была скорее ограничена. Насколько мне известно, он влюблялся только один раз, на Гебридах, где случайно высадился из-за шторма. Звали девушку Тхоргунна, и ее родственники оказались одной из первых семей на острове. Это напугало Лейфа, и, когда она предложила ему отплыть вместе с ним, он спросил ее, а что подумает ее семья. Она ответила, что ей это безразлично.[465] Затем она рассказала ему о ребенке, который вскоре должен появиться, и Лейф решил ускорить отплытие.[466] На следующий день Лейф задержался для того, чтобы увидеться с Тхоргунной.
Подарив ей на память золотое кольцо, мантию и пояс из зубов моржа, он попросил ее отправить мальчика к нему в Гренландию. Мальчика назвали Тхордилс и «всю его жизнь с ним творилось нечто странное».[467]
У Лейфа была пара других родственников, которые также были немного необычными. Его свояченицу, Гудрид, некоторые историки называли «самой красивой женщиной в Винландской саге».
У нее было так много соболей, что она не знала, что с ними делать.[468] Ей также хотелось проводить лето в винограднике Марты.
Какое-то время она еще докучала своему мужу, однако добилась своего только во время последующей экспедиции викингов. А ее сын Снорри был первым белым ребенком, рожденным в Америке, что бы там не говорили поклонники Вирджинии Деар.
Была у нашего героя и единокровная сестра Фрейдис, которую отличали предательство и амбициозность. Ей не нравился кошачий мех, подобно Гудрид. Она хотела денег.[469]
Во время путешествия викингов в Америку для добычи лесоматериалов, Фрейдис причинила столько неприятностей на борту корабля, что пассажиры начали убивать друг друга. И для содействия этому процессу Фрейдис самостоятельно убила пять женщин.[470]
При последующих экспедициях у северян возникало немало проблем с индейцами, которых они называли скралингсами. Когда северяне не знали, как кого-то назвать, они называли его скралингс.[471]
Немного позже северяне отплыли из Америки, которая к этому времени уже была готовой к её открытию Колумбом.
Христофор Колумб
Христофор Колумб родился 12 октября 1452 года в Генуе на улице Понтичелло в доме под номером 27. Он был старшим сыном чесальщика шерсти Доменико Коломба и его жены Сузанны Фонатнароссы. У них было четверо других детей, носивших имена Бартоломео, Джованни, Джакомо и Бьянчинетта. Бьянчинетта вышла замуж за торговца сыром Джакомо Баварелло и, таким образом, добилась перемен от плохого к худшему.
На самом деле, о рождении Колумба никто ничего не знает, кроме собственно свершившегося факта его появления на свет. Сам же Колумб неоднократно заявлял, что родился в Генуе. Однако историки считают, что это было бы слишком просто: ему якобы было что скрывать.[472] Не исключено, что Колумб распространял немало вымышленных данных о своей юности, дабы ввести в заблуждение историков.
Христофор был весьма амбициозным молодым человеком. Он не видел будущего в чесании шерсти и посему решил покинуть дом для того, чтобы что-то открыть.[473]
Размышляя над тем, чтобы что-нибудь там открыть, он изучал астрономию, геометрию и космографию, и, сдается, они у него в голове немного перемешались. Он был убежден в том, что можно достичь востока, отправляясь на запад. На самом деле, так оно и есть, если вы только не переусердствуете. Да, в принципе, возможно добраться до Лонг-Айленд-сити, отправившись на пароме в Виинаукен, но находящиеся в здравом уме такого не совершают.
Колумб также думал, что мир круглый, подобно апельсину. Такое представление зижделось на трудах Аристотеля, Плиния Старшего и Роджера Бекона.[474] Тем не менее это оказалось верным и нынче считается само собою разумеющимся, за исключением некоторых кварталов Бронкса.[475]
Образованные люди были уверены, что Земля круглая, но ничего в этой связи не предпринимали. Некоторые полагали, что океан наклонный. Их беспокоила дорога назад, то есть вверх.[476] Доктор Паоло Тосканелли из Флоренции, когда его спрашивали, возможно ли добраться до Индии, отправляясь на запад, говорил: «Это зависит от того, как добираться».[477]
Приблизительно в то же время испанцев охватила сумасшедшая любовь к специям из Восточной Индии, но никто не мог их заполучить, потому что турки захватили Константинополь. В те времена люди практически довольствовались перцем, имбирем, корицей и гвоздикой. Находилось довольно много энтузиастов и мускатного ореха.
К этому необходимо добавить, что Колумб решил открыть новый путь в Азию, отплывая через Атлантику. Поступки такого рода для него были в порядке вещей.
Фердинанд и Изабелла, конечно, были лучшими людьми для того, чтобы присматривать за такого рода деяниями. Фердинанд не вызывал особых симпатий по причине своей тупости и скупости, а вот Изабелла была настоящим персиком. Она могла отдать свои сокровища под залог, если только ваш подход к такой трансакции был правильным.
Фердинанд и Изабелла заставили Колумба подождать с осуществлением своей затеи семь лет только по той причине, что они были заняты уничтожением мавров, преследованием евреев и сжиганием на кострах испанцев, которые не во всем соглашались с ними.[478]
Колумб не сидел сложа руки, он развернул смелые торги, требуя десятипроцентной выплаты, конечно, вперед, от всего того, что он откроет. Обосновался он под крылом монастыря Ла Рабида, где часто в сердцах повторял, что никто его не любит.
Наконец, как-то в пятницу 3 августа 1492 года Колумб и восемьдесят семь других испанцев отплыли на кораблях «Санта-Мария», «Пинта» и «Нина». Правда, среди них каким-то образом затесались ирландец Вилл, англичанин Артур Ларкинс и юнга по имени Педро де Ачеведо, который вскоре прославился тем, что ночью, когда Колумб спал, посадил «Санта-Марию» на мель и, таким образом, полностью угробил корабль.
Примером основательности, с которой готовилась экспедиция, может послужить то, что среди команды находился Луис де Торрес, владеющий ивритом, латынью, греческим, арабским, коптским и армянским языками, который в свое время служил переводчиком у Великого Хана, говорящего только по-китайски.
17 сентября путешественники выловили живого краба. 20-го на борт судна сел пеликан. 19-го они увидели баклана, или олушу.[479] 21:го они заметили кита.
Затем, в День Колумба, 1492-го, они подошли к острову, который, как они тогда думали, был Гуанахани, потому что его обитатели постоянно повторяли «Гуанахани!» Поэтому Колумб назвал его Сан-Сальвадор, который позже стал остров Лозняка, или Кошачий остров, или остров Великих турок, или это могли быть три других острова.[480]
Затем Колумб открыл множество других мест, но ни одно из них не было тем наилучшим, к которым он так стремился, и всем им он присвоил ошибочные названия.[481] Он верил в то, что добрался до Восточной Индии, а на самом деле – до Западной Индии. Вот что случается, когда отправляешься на запад для того, чтобы добраться на восток. Он умер так и не осознав, что же такого он свершил.
Современники относились к Колумбу позорно плохо. Но сейчас, когда его нет, он кажется совершенно замечательным человеком. Он действительно был первоклассный парень, поэтому почти все окружавшие так ненавидели Колумба.
В довершение других бед, Колумб еще отличался сентиментальностью. Вернувшись в Испанию, он рассказал Изабелле о виденных им прекрасных птицах, животных и странных растениях. Она перебила его, спросив: «А как насчет золота?»
В свое четвертое путешествие Колумб отплыл вдоль берега Центральной Америки в попытке найти устье реки Ганг. Почему-то Ганга там не оказалось. Когда он находился поблизости Гондураса, Колумбу представилась самая великолепная из всех его возможностей. Но он ее упустил. К нему подошло наполненное индейцами каноэ. Последуй он за ними, и он бы открыл Юкатан. Но вместо этого он предпочел продолжить свой путь на запад, а после встречи с каноэ повернул на восток.[482]
Дикари на островах, которые посетил Колумб, носили золотые кольца и серьги. Когда он спросил о золоте, они указали в направлении юга, но, казалось, он не понял подсказки.[483]
Колумб привез домой батат, клубни картофеля, ямайский перец, корни юкки, коробочки хлопка, табак, смолу мастикового дерева, алоэ, фрукт манго, кокос, бутыль из тыквы, пальмовое масло, американскую собаку, вид зайца, называемого «улиа», ящериц, набитые чучела птиц, чучело аллигатора и шестерых индейцев.[484]
Вскоре после возвращения Колумба и его людей в Европе разразился сифилис.
В 1519 году Магеллан доказал правоту Колумба насчет формы Земли. Люди, наконец, узнали, что есть что.
Естественно, Колумб думал, что не существует такого места, как Америка. Флорентиец Америго Веспуччи вел записи о своих американских путешествиях, которые были переведены на немецкий язык и стали бестселлером в Германии. Веспуччи каким-то образом произвел впечатление, что на самом деле он был выдающейся личностью. Уверен, что у него не было таких намерений.[485] В любом случае, Вальдсмюллер, который был даже тупее оригинала, прочитал книгу и назвал Новый Мир именем Америго.
Исследователи думали, что нашли кости Колумба в Гвидад Трухильо. Они и теперь убеждены, что имеют их одновременно в Генуе и Севилье.
Кстати, для справки: Изабелла не закладывала свои драгоценности для того, чтобы отправить Колумба на поиск новых земель. Она одолжила деньги у Фердинанда.
Монтезума
Монтезума II был императором ацтеков, а ацтеки были индейцами, которые жили в Теночтитлане, или в городе Мексико. Нет, они не были теми же самыми, что и инки. Да, они совершали ошибки, но инками все же не были.[486]
Опять же, майя тоже были другими. Они жили в Юкатане, Табаско и Гватемале и делали скульптуры для того, чтобы их помещали в музеях.
С другой стороны, толтеки появились на Земле как раз перед ацтеками, и, как считают многие, достигли высокого уровня цивилизации. Такое мнение основывается на той теории, что если возвратиться назад достаточно далеко, то можно обнаружить немного действительно цивилизованных людей. Но как только вы попытаетесь это сделать, все оказывается таким же, как и всегда.[487]
Толтеки изобрели ацтекский календарь, из-за которого каждый потерял довольно много времени. Там в каждой неделе насчитывалось лишь пять дней, а в каждом месяце – двадцать. Интересно, как все это могло работать?
В надежде выровнять положение ацтеки решили прибавить к календарю побольше дней. Вот так и получилось, что в конце каждого цикла, состоящего из пятидесяти двух лет, они выглядели развалинами.
Дни назывались Эекатл, Коатл, Мазатл, Атл и так далее, а месяцы назывались Атлкуалко, Этцалквализтли и Гуэитакухилхиитл, что отнюдь не облегчало главную проблему.
К счастью, ацтеки были завоеваны другими племенами перед тем, как дело могло зайти слишком далеко.[488]
И это подводит нас к Кветзалкоутлу, или Эекатлу.[489] Кветзалкоутл был мифологическим солнечным персонажем с бледной кожей и длинной бородой, давно покинувшим страну из-за проблем, возникших в отношениях с Тезкатлипокой, или Йоаллихекатлом[490] – другим персонажем солнечного мифа. Но пообещал вернуться в год 1 Акатла и начать сначала с того самого места, которое покинул.[491]
Итак, однажды в год 1 Акатла, когда Монтезума сидел на троне во дворце Чапултепек в головном уборе с длинным зеленым пером птицы кетсаль, или жар-птицы, со вкусом оттененным несколькими яркими красными перьями других птиц, меланхолически взирая на свои три или четыре десятка детишек, которые играли в углу с прыгающими бобами, размышляя, имеет ли смысл быть императором ацтеков в то время, когда все, что ты имеешь, – это прыгающие бобы. Боже, где мы тогда были?[492]
В любом случае, кто-то вошел и сказал ему, что странник с бледной кожей и бородой приближается к городу Мексико. И, естественно, Монтезума подумал, что это может быть Квезалкоутл. И опять же он не сделал то, что должен был сделать. Монтезума отличался слабым и колеблющимся характером. Он не знал, что делать дальше.[493]
Поэтому он послал страннику несколько аппликаций из перьев и предложил ему отправляться восвояси. Затем он послал ему еще больше аппликаций из перьев и повелел ему вернуться.
И, конечно же, это был не Квезалкоутл. Это был Фернандо Кортез с армией испанцев и тласкалтеков, с лошадьми и мексиканской леди по имени Марина, которая представлялась в качестве конфиденциального секретаря.
Кортез прослышал, что у Монтезумы была тайная палата сокровищ, набитая золотом и драгоценными камнями, стоимостью в миллионы и миллионы песо, и он совершил далекий путь из Кубы, чтобы нанести Монтезуме дружественный визит и поздравить его с его несметным богатством, а также напомнить ему, что добрые сердца – это нечто большее, чем диадемы. У него не было ни малейшего намерения украсть золото и драгоценные камни, тем более увезти их с собой в Гавану. А теперь давайте подумайте.
Кортез прибыл в Мексико 8 ноября 1519 года, или 1 Акатла. Монтезума дал ему несколько перьев и заявил, что рад его видеть по причине сердечных отношений, которые всегда существовали между двумя странами. Поскольку Кортез слонялся по дворцу, что-то высматривая, Монтезума дал ему пять поддельных изумрудов и ожерелье, сделанное из мексиканских речных раков.[494] Поэтому Кортез арестовал Монтезуму и держал его в заточении до тех пор, пока тот не согласился отдать ему часть сокровищ.
Современники описывают Монтезуму как «исключительно приятного компаньона».[495] Один раз в день, обычно пополудни, он облачался в простое убранство ацтекского жреца и совершал принесение жертвы богу войны Мекситлу – обычно состоящую из десяти рабов. Это становилось его любимым времяпрепровождением.[496]
У Монтезумы были простые вкусы. Он любил пить шоколад, есть вареную собаку и кукурузу, поджаренную на смальце.[497] Монтезума всегда обедал уединившись за ширмой. Его придворные стояли по другую сторону ширмы и прислушивались к тому, как протекает процесс.
Ацтеки считались очень капризными, из-за того что Монтезума не утруждал себя раздачей национального достояния каждому из Томов, Диков или Гарри, которые пожелали его иметь. Посему Монтезума появлялся на крыше дворца и говорил народу, что Мексика действительно преодолела новый рубеж и что все отныне будет хорошо, если они просто доверят ему руководство ими и дальше.
Но так уж случилось, что какой-то ацтек подобрал с земли большой камень и ударил им Монтезуму по голове. Это был последний Монтезума II.
Немногое остается не сказанным. Унося ноги, Кортез и его люди потеряли половину золота, а те, кто выжил, вернулись с желчной лихорадкой.[498] Позже они вернулись и нанесли поражение ацтекам, но все, что они нашли, – перья в ещё большем количестве.
Перед тем как атаковать индейцев, Кортез читал им длинное послание на испанском, объясняющее хорошие положения закона. Простояв там около часа, индейцы принялись бросать палки, камни и комья грязи в Кортеза, а также гудеть в морские раковины. Индейцы не понимали по-испански. Тогда Кортез воскликнул: «О! Святой Якоб! На них!».
Возвратившись в Испанию, Кортез прихватил с собой аппликации из перьев, попугаев, цапель, ягуаров, карликов и альбиносов. Он также прихватил четверых индейцев для Чарлза V, который не знал, что с ними делать. Взамен Кортеза сделали маркизом и отдали ему одну двенадцатую от всех его будущих открытий.[499]
В ацтекском Мексико вещи, которые не могли быть отображены картинками, не выражались вовсе. Даже если было трудно сказать, чем они окончатся. Например, человек, сидящий на земле, изображал землетрясение. Итак, это было им понятно.
Некоторые вещи в Ацтекии назывались просто коатл, а другие – просто атл. Там также был юноша под именем Тлапалтекатлопучтзин. Это уже последняя капля.
Капитан Джон Смит
Не так давно жил на свете маленький мальчик по имени Джон Смит. Это был маленький мальчик средних размеров, не очень хороший, но и не очень плохой, за исключением тех случаев, когда он не мог проявлять свой характер. Он был гордостью своих родителей, мистера и миссис Смитов из Виллоуби в графстве Ланкашир.
Маленький Джон ни о чем особо не задумывался до тех пор, пока не обнаружил, что большинство маленьких мальчиков также называются Джонами Смитами. Взрослея, он встречал все больше и больше Джонов Смитов, и временами ему казалось, что практически каждый носит это имя. И он решил сделать что-нибудь настолько выдающееся, чтобы люди смогли отличить его от других Джонов Смитов.[500]
Итак, Джон создал план и работал над его воплощением многие годы, пока не добился того, что, наконец, стал единственным Джоном Смитом, чью жизнь спасли поухатаны.
Во времена созревания его грандиозных планов Джон, естественно, даже не знал поухатанов. Поэтому он отправился в Трансильванию, где сражался с турками и стал капитаном Джоном Смитом. Там он специализировался на отсечении туркам голов и однажды срубил три головы подряд, дабы услышать, как они произносят это самое слово.[501] Затем его пленили и продали как раба леди по имени Трагабигзанда, отправив его в Константинополь как сюрприз.
Трагабигзанда замечательно относилась к Джону, которому как раз исполнилось двадцать два года. Она дала ему халвы, новую одежду и заявила, что он может чувствовать себя у нее как дома. Джон отплатил ей за такую доброту, рассказывая длинные истории о своих приключениях. Когда рассказы ей приелись, она отдала его в другие руки.
Трагабигзанда была довольно крупной женщиной. Позже капитан Смит назвал часть Массачусетса ее именем.[502]
Итак следующее, что нам известно о Джоне, относится к его спасению бегством в Англию, где он принял участие в подготовке к переселению в Вирджинию. Англичане хотели принести индейцам цивилизацию и взамен увезти назад все, что только удастся там раздобыть. Естественно, Вирджиния принадлежала индейцам, но это было абсолютно нормальным, потому что индейцы – это только индейцы.[503]
Капитан Смит вместе с группой английских джентльменов и кое-какими людишками, желающими подзаработать, достиг Вирджинии 26 апреля 1607 года. Прибыв на место, они созвали собрание для обсуждения путей и способов цивилизации каждого. Было произнесено огромное количество речей и выдвинуты обвинения друг против друга по поводу различных преступлений и проступков. Кое-кого из своих даже арестовали в качество принципиального урока для остальных, и американская история, наконец-то, началась.
Теперь уже капитан Смит был готов выделить себя из всех других Смитов. Однажды во время поисков источника Чикахомини он был захвачен в плен Опечаканухом, вождем племени памункис. Его доставили к Великому Поухатану,[504] вождю поухатанов, который жил в Веревокомоко и славился тем, что у него была прекрасная юная дочь по имени Покахонта.[505] У него также был сын по имени Маленький Поухатан.
Поухатаны не желали быть цивилизованными, поэтому Джона положили на огромный камень и двое больших индейцев приготовились выбить из него мозги, когда прекрасная индейская девушка подбежала и накрыла его собой и, таким образом, спасла ему жизнь к всеобщей радости всех присутствующих, особенно капитана Смита. И как вы думаете, как бы это могло быть?[506] Как по мне, без этих персонажей американская история никогда бы не была такой, каковой она есть сегодня.
По идее, капитан Смит должен был бы сделать предложение Покахонте, но он как-то не решился на такой поступок, и она вышла замуж за Джона Ролфа. А капитан Смит так никогда и не женился.[507]
Вильям Феттиплейс заявил в 1612 году, что Смит никогда не любил Покахонту. Что ж, Феттиплейсы не отличались особой романтичностью.
До появления Джона Смита в Вирджинии там ничего не происходило, может быть, за исключением истории с Вирджинией Дир – первого белого ребенка, рожденного в Вирджинии.
До прихода англичан индейцы сидели по своим вигвамам и рассказывали друг другу легенды. Они сообща сажали кукурузу и бобы на маленьких огородах позади своих вигвамов. Когда запасы бобов в хранилищах заканчивались, индейцы готовили еду из зеленой кукурузы.
После душераздирающей сцены прощания с Покахонтой Смит вернулся в Англию в декабре 1609 года.[508] В 1614 году он отправился в Новую Англию на рыбалку. По крайне мере, так он пояснил причину своего поступка.[509] В 1612 году Джон Ролф первым посадил табак в Вирджинии.[510] Двумя годами спустя он и Покахонта поженились с полного одобрения Поухатана. В 1616 году они отправились в Англию. Ей сообщили о смерти Смита, так что, встретив его в Англии, она не узнала его.
Покахоне было двадцать один, когда ее приняли король и королева. Она заговорила по-английски, была окрещена и называлась леди Ребекка Ролф. У нее был сын Томас.[511]
Целью жизни Джона Смита было открывать реки и делать карты. У него не было времени для любви, ибо он проявлял больше интереса к колониальной экспансии.[512]
Но он никогда не забывал Поканхиту. В 1624 году он писал: «Она рисковала тем, что из нее могли выбить ее собственные мозги за спасение моих».
В свою очередь, Покахонта не переставала спасать людей. Однажды она спасла жизнь Генри Спелману, очень приятному парню, сыну Германа Спелмана.
По прошествии какого: то времени Поухатан отправила одного из своих людей, Уттаматомакина,[513] в Англию, чтобы обнаружить, где был Смит, и заодно выяснить, сколько там людей. Когда Томокомо прибыл в Плимут, он взял длинную палку и начал отмечать на ней каждого увиденного им человека. Он прекратил это занятие только тогда, когда попал в Лондон.
Майлс Стендиш
Капитан Майлс Стендиш прибыл на «Мейфлавер» с горсткой предков, оловянными тарелками и другим антиквариатом на борту. Пассажиров «Мейфлавер» называли Отцами пилигримами, потому что они намеревались иметь множество потомков и обнаружили Новую Англию, что явились причиной сочинения тысяч стихов и произнесения множества речей, чаще всего провозглашаемых каждого 4 июля. Они были очень умелы в такого рода штучках.
Отцы пилигримы когда-то проживали в маленькой английской деревне Скруби в графстве Ноттингемпшир, и их тяжело обвинять в том, что они покинули ее.[514] Они верили в свободу мысли для себя и для других людей, которые точно так же, как и они, верили в это. Разве что за исключением короля Джеймса I, который не позволял им заниматься глупостями подобного рода и иногда арестовывал их за то, что они были такими хорошими.[515] Джеймс I был страшным королем, который проливал все потребляемые им жидкости на свой жилет и никогда не мыл рук. Он абсолютно ничем не напоминал свою мать, шотландскую королеву Марию.
Итак, все отцы бежали в 1607 году в Голландию, где предались размышлениям о том, что же делать дальше (как вам это нравится?) до 1620 года. В Голландии существовала возможность быть таким хорошим, насколько этого пожелаешь, и за это не арестовывали, потому что голландцы верили в доброе отношение к любому и каждому, за исключением испанцев.
К этому времени дети пилигримов достаточно подросли, чтобы начать заключать браки с валунсами. Никто точно не знает, кем были валунсы, но представляется, что с ними всё было в порядке, по крайней мере, так думали молодые пилигримы. А вот для старших пилигримов, в том числе и для старшего Брустера, валунсы были просто такими себе валунсами, и все тут. Итак, в конце концов они решили перебраться в Америку, где побольше простора для того, чтобы быть хорошими.[516]
Если пилигримы искали свободы совести, они нашли на Земле самое правильное место. В Америке совесть каждого необычайно свободна.[517]
Итак, «Мейфлавер» достиг залива Провинстаун 21 ноября 1620 года и двинулся дальше на Плимут как раз вовремя для того, чтобы поспеть на годовщину высадки первых английских колонистов на американском берегу. Они пристали вблизи огромного валуна, известного как Плимут Рок.[518] Плимут им очень понравился и они решили остаться там, хотя и обнаружили нескольких шатающихся вокруг индейцев. Тогда они еще не знали, что отучить индейцев от привычки шататься окрест – вещь малореальная. Они ничего этим не преследуют. Они просто не могут иначе.
Майлс Стендиш был готов к сражению с индейцами, хотя и его армия насчитывала всего восемь штыков. Однако это было излишним, поскольку всего, чего хотели от них индейцы – раздобыть немного пищи. Для продовольственных запасов это было небезопасным занятием. Когда матери пилигримов попробовали предлагать им перекусить, на следующий день индейцы начали приходить снова, но уже вместе с приятелями, числом от пяти до восьмидесяти.
Индейцы – далеко не идеальные гости на обеде. Они съедают все белое мясо и берут последний кусок на тарелке в то время, когда вы пытаетесь взять его сами. Они никогда не уделяют внимания хозяевам, потому что слишком заняты тем, чтобы отдать должное еде.[519]
Индейцы бывают хорошие и плохие.[520] Самосет, Скванто, Хобомок и Массасойт были хорошими, хотя и не такими хорошими, как пилигримы. Они визжали, пели, танцевали и курили табак по воскресеньям, правда, они не знали, что это было воскресенье.
Самосету не нравилась одежда. Он прибыл для приветствия пилигримов, имея из одежды только лук и стрелы, но умудрился сказать по-английски «Добро пожаловать».[521] Когда Самосет появился в третий раз, он привел с собой Скванто, который как-то побывал в Лондоне. Он решил пожить с пилигримами, показать им, как сажать индейскую кукурузу, ловить рыбу и угрей.
Витувамат и Пексоут были очень плохими индейцами. Они замышляли убить пилигримов в их постелях и насмехались над Майлсом Стендишем, потому что он был таким маленьким.[522]
Капитан Стендиш вправил им мозги, так что они больше этого не делали. Он также отправился к Мери Маунт и арестовал Томаса Мортона, который называл его Капитан Креветка. Стендиш никогда не распространялся по поводу своей совести, однако держал порох сухим.
А тем временем внутри общины затевалась свара. На тот момент капитан Стендиш был вдовцом и, естественно, захотел жениться на самой хорошенькой девушке Плимута, Присцилле Муллинс. Пытаясь осуществить свои намерения, он решил сосватать ее через доверенное лицо и с этой целью направил родителям своей избранницы красивого молодого бондаря Джона Олдена.
Это было ошибкой, потому что он не читал стихов Лонгфелло. Джон любил Присциллу сам, однако ради дружбы он отправился к ней и… ах! вы знаете, как оно бывает.[523]
Итак, Джон и Присцилла поженились и у них было одиннадцать детей, а Майлс Стендиш женился на леди по имени Барбара и имел семерых детей.
Что поделать, это были добрые старые времена, так что по прошествии какого-то времени все они отправились в Даксбери, принялись за фермерство и великолепно ладили друг с другом.[524] Однако мы еще не услышали последнюю историю.
Пилигримов было тяжело ублажить. В Англии они опасались, что их дети вырастут только для того, чтобы стать англичанами. В Голландии – что станут голландцами. И поэтому отправились в Америку.[525]
Мораль истории пилигримов заключается в том, что, если вы тяжело работаете всю свою жизнь и строго ведете себя каждую минуту, не тратя времени на забавы, вы практически сохраняете равные шансы. Конечно, если способны одолжить достаточно денег для того, чтобы заплатить налоги.
VII. У них были свои забавы
Кое-что из королевских шуток
Короли, королевы и подобные им люди развлекались в большей мере, чем вы можете себе представить. У них на уме было много чего, но они умудрялись получать свои удовольствия обычным образом. Обладая удивительным свойством выбирать чепуху, когда им приходилось делать выбор, они всегда именно так и поступали перед тем, как приступать к удовольствиям.
Королевское удовольствие отнюдь не означает достижение высшего типа удовольствия, определение которого столь обстоятельно дал Джордж Мередит в своем «Эссе о комедии и использовании комического духа». Ничего не имея против высочайшего типа удовольствия, нам все это кажется довольно смешным. Не приходилось ли вам замечать подобное?
Из всего, что мне удалось собрать, королевские особи имели свое особое мнение по поводу того, из чего состоит остроумие и юмор, где старые добрые шутки являются наиболее смешными и как вообще иметь приятное времяпровождение. Они не желали высочайшего типа как такового, как это делает большинство из нас. Они хотели действовать и, поскольку они могли себе это позволить, я не представляю себе, как это мог увидеть Джордж Мередит.
Как это не странно, но короли – это такие же смертные, как и мы в свои самые веселые минуты. Я обнаружил, что поразительное количество правящих миром людей удовлетворяли свое желание в удовольствиях почти исключительно простым приемом вытаскивания стула из: под королевы. Лично у меня нет возражений против такой стандартной шутки. Она таки старая, но все еще хорошая. Главное возражение против нее заключается в том, что если ею увлекаться достаточно длительное время, в конце концов останешься без королев.
Английский юмор, в той мере, в какой он касается королей, кажется, берет свое начало с дней Эдварда II, этого неудачливого любителя фауны из Плантагенетов, чье легкомысленные поведение привело к его насильственному отречению от престола и трагической кончине от рук рассвирепевших ненавистников шуток. Хотя ни одна из шуток Эдварда так и не дошла до нас, мы знаем, что он совершал их великое множество и что в итоге его окружили семеро епископов, восемь графов и шесть баронов, которые просто не переносили никакой чепухи. Они думали, что навсегда кладут конец английскому юмору, но этого не произошло. Они так и не добрались до корней греха.
В отличие от манеры убирать стулья из-под своих жен, у Эдварда были и другие источники удовольствия – ведь Изабелла Справедливая, которая, кажется, не вызывала никаких нелицеприятных отзывов, возможно, за исключением со стороны королевы. Говорят, что он ревел от удовольствия, когда художник двора Джек из Св. Олбанс танцевал перед ним на столе; и он по-королевски одарял другого человека за его комичную манеру падать с лошади. У Эдварда часто возникало страстное желание увидеть кого-либо падающим с лошади, и ничто другое его не забавляло.
На некоторое время после смерти Эдварда II мы не обнаруживаем сведений о королевских лицах, увлекающихся вышибанием стульев из-под кого бы то ни было. Английские монархи, несомненно, практиковали свой любимый спорт лишь в приватной обстановке, где они находились.
Хотя двор Ганновера возродил это времяпрепровождение с новой уловкой. По крайней мере, свидетели заявляют, что в один из вечеров принцессы Анна, Амелия, Каролина, Мери и Луиза до того расстроили свою гувернантку, леди Делорейн, и вы догадываетесь каким образом, что вышеупомянутая хлопнулась оземь в глубочайшем обмороке, когда увидела, как убирают стул красного дерева из-под готовящегося сесть на него самого Георга II. Так или иначе, это был памятный вечер при дворе.
Однако Франция, в конце концов, является родиной l’esprit, и было бы приятно вспомнить наиболее смешные высказывания Людовика XIV, если бы они существовали. Людовик XIV вовсе не заботился о bons mots, которые буквально летали по дворцу, когда его придворные были при полном параде.
Тем не менее, у Людовика XIV был свой конек, а у кого его нет? В свои потешные дни ухаживания за Марией Манчини разве не он предлагал престарелой и нервной мадам де Венель коробку из-под сладостей, внутри которой резвились живые мыши? Разве не он получал громадное удовольствие, насыпая соль в шоколад капризной сестры мадам де Монтеспан, мадам де Трианж?
Он также играл на гитаре. Это было относительно смешным, но недостаточно смешным.
Русский царь Петр Великий также не упускал случая повеселиться: он любил сдирать парики.
О некоторых королевских утробах
Пребывая в компании, королевские персоны считают ниже своего достоинства устраивать истерики по поводу отсутствия своей любимой пищи. Вот почему не так легко определить их гастрономические вкусы. Но и прежде, и сейчас новости о королевских предпочтениях все же просачиваются наружу.
В меню британских королевских особ клубника занимает высокое место в списке поставок к столу британских королевских лиц, как оно и полагается в любой хорошо отлаженной династии. Королева Виктория оказалась любительницей клубники с самого начала своего царствования. Впрочем, как: то в 1875 году она заметила, что клубника стала не столь вкусной, каковой она была в ее детские годы. А еще она обнаружила, что фиалки больше не пахнут так же сладко, как прежде. Сие печальное событие она отнесла на счет скверных садовников, «у которых напрочь отсутствуют ощущения сладких ароматов и которые готовы принести в жертву эту волшебную привлекательность цветка ради его размера и цвета». Она также полагала, что по тем же причинам они испортили и клубнику. Может быть, в этом она была и права, поскольку престарелые леди обычно говорят то же самое.
Королева Виктория не отличалась особыми гастрономическими пристрастиями до тех пор, пока дело не доходило до клубники и спаржи. Отметим ради справедливости, что за время ее 64-летнего правления она отведала все на свете. Это были годы обильных и разнообразных завтраков, обедов и ужинов. Сложно предположить, что она голодала. Какие-то историографы пытались представить ее манеру поведения за столом как импульсивную и нервную. Вряд ли. Придворный художник однажды запечатлел ее в момент засовывания салфетки под подбородок – такая уж у нее была фигура. А мистер Гриви, аккуратно ведший дневник в ранние дни ее королевского правления, оставил в своей маленькой книжечке такую запись: «Она ест так же искренне, как и смеется. Думаю, что мне позволительно сказать, что она очень часто что-то бормотала себе под нос».
С приобретением опыта в правлении Британской империей королева Виктория вела себя за столом с нарастающим самообладанием и уже ничему громко не удивлялась. Приведем для примера историю, случившуюся за столом с весьма строго воспитанной маленькой девочкой. Наблюдая за королевой, она взяла пальцами пучок спаржи и, в соответствии с лучшей техникой шпагоглотания, отправила ее в рот, при этом воскликнув: «Ну и свинья! Ох и свинья!» Говорят, что королева неудержимо засмеялась. А что ей еще оставалось делать?
Утверждают, что первые представители династии Георгов прибыли в Англию прямо из своего родного дома в Ганновере, стяжавшего себе славу родины сосисок и колбас. Злые языки поговаривают, что они прихватили с собой несметное количество колец Leberwurst, Blutwurst и прочих Wurste и Saucischen множества сортов и разновидностей, в том числе, что уже доподлинно известно, оригинальный Frankfurter собственной персоной, не упоминая уже о Schweinskopf, Specksuppe, маринованных селедках и рыбных деликатесах в широчайшем ассортименте.
Кроме колбас, первые три Георга не оставили после себе никаких великих притязаний на гастрономическую славу. Георг I умер от проникающего несварения желудка после того, как объелся дынями. У себя в Ганновере он к дыням не привык. Любимыми блюдами Георга III были холодная баранина, салат, яйца, вареные бобы и вишневый пирог. Предпочтительно все сразу и за один присест.
Дородный дядя Виктории Георг IV слыл любителем курочек – достойный вкус для человека, несущего ответственность за основание Великобритании. Однажды он заметил своему другу мистеру Крокеру, отстаивающему преимущества фазанов как главного лакомства для гурмана: «Вот чем я отличаюсь от вас. Нет ничего лучше домашней курицы. Если бы она была такой же редкой, как фазан, а фазанов было бы столь же много, как и домашней птицы, никто не ел бы фазанов».
Нередко Георга IV отмечают как изобретательного кормильца гостей. Возможно, дело тут в масштабах его гостеприимства. Пожалуй, стоит вспомнить о Кареме, знаменитом французском поваре, служившим ему в Брайтоне в дни регентства.
Так вот, повар покинул своего господина после нескольких месяцев службы и наотрез отказался возвращаться к своим обязанностям, невзирая на обещания удвоить его зарплату и дать приличный пансион. На сей счет в Англии ходило немало слухов. В частной беседе Карим как: то намекнул, что, несмотря на все свое величие и блеск, принц-регент имел в питании определенные буржуазные наклонности, к которым француз просто не мог быть причастен. Могло ли случиться такое, спросите вы, что первый джентльмен Европы, каковым называли Георга IV, утаивал от света свою потайную страсть к жаркому из холодного мяса с овощами? Пусть бы оно так и было, но, возможно, вы знаете, что в девяти случаях из десяти жаркое из холодного мяса с овощами содержит в себе и брюссельскую капусту. Собственно, это то, что в этом блюде называется овощами. И, естественно, картофель.
Задолго до Ганноверского периода английские правители были весьма озабочены тем, чтобы их имена ассоциировались с определенными блюдами. Оставив в покое такую древность, как король Альфред, любителя сладкого, можем начать королевский банкет с супа под наименованием dilligrout (успокаивающая слабая брага), за составление которого Вильям Завоеватель вскоре после знаменитого 1066 года даровал название поместью в Олдингтоне в честь своего повара Тезелина.
Сегодня никто не знает, каким был этот самый dilligrout, хотя некоторые авторитеты отождествляют его с похлебкой XIV века, сделанной в основном из миндального молока, тушки каплуна, сахара, специй и мелко покрошенного, слегка отваренного цыпленка. Вильям завершал трапезу вкусной олениной, кабаном и зайцем собственноручно пойманными, подобно безрогим овцам, в его Новом лесу. Если же кто-то осмеливался умыкнуть улов или объехать его ловушки, такому пострелу просто выдавливали глаза. Сын Завоевателя, Вильям Руфус, милосердно заменил такое наказание простой смертью.
А вот младший сын Вильяма, Генрих I, умер от своего любимого блюда – вареной миноги, съев вопреки совету своего доктора эту специфическую рыбу целиком. Недаром Генрих любил повторять: то, что ты любишь, никогда не причинит тебе вреда.
Король Иоанн, прославившийся Великой хартией вольностей, также был любителем миног. Таковым был и Эдвард III, но они как-то умудрились сдерживать свое хобби в разумных пределах. Королевские счета Плантагенетов, начиная с Генриха II, свидетельствуют о больших расходах царственных особ на рыбу, особенно селедку, в виде рыбного пирога, считавшегося в те времена королевской едой.
Еще до того, как Генрих II лишился своего трона, он нанес значительный урон своему авторитету из: за капусты. В старом вердикте так и говорится: «Он обвиняется в том, что устроил пирушку на пустой фагот-барке, стоявшей на Темзе, а также в том, что на берегу реки покупал у садовника капусту для приготовления супа». Дело скорее было не столько в капусте, сколько в фривольной, то есть в совсем не королевской манере ее покупки.
Оказавшись немного впереди своего времени, Генрих III не пользовался популярностью ни при дворе, ни у народа только по той причине, что израсходовал всю свою наличность на покупку одежды для собственной коронации в 1236 году. И он и королева буквально выдирали блюда у посетителей, которые принесли богатые подарки за оказанную им честь присутствовать во время трапезы царственной четы. Королевские нахлебники жадно хватали все, что могли ухватить, и при этом не скрывали своего удовольствия.
Все мы наслышаны о той злопамятной истории, когда Генрих VIII ради того, чтобы превзойти Вильяма Завоевателя, подарил поместье повару за изобретение нового соуса для пудинга. Лично я отдаю предпочтение версии, согласно которой он сотворил соус для шашлычных потребностей, потому что такая история имеет больше смысла. Для пудинга годится любой соус, а вот для шашлыка соус должен быть достаточно хорош, чтобы не забыть, чем именно тебя угощали.
Оленина со сметаной может быть очень вкусной, жареная дрофа тоже имеет своих почитателей, но я ничего не могу сказать о вкусовых достоинствах лебедей, павлинов, журавлей и чаек, которых подавали на одном из банкетов Генриха. Чайки, подобно ондатрам, скорее ассоциируются у меня с экстремальным рационом. Уж лучше помышлять об апельсиновом пироге, айве, каплуне, клубнике и сырах, которые он посылал Анне Болейн, естественно перед тем, как ее обезглавить. И я предполагаю, что он в паре с Катериной Говард наслаждался многими любимыми кушаньями перед тем, как запустить в ход гильотину.
Сейчас все выглядит так, будто Генрих VIII вовсе не протыкал своим мечом филейной части быка, восклицая при этом: «О, восстань, сэр, филейная часть!» или что он там еще сотворил с ней. Сия история связана с Джеймсом I. Однако современные эксперты утверждают, что в этом ничего такого нет и что филей это просто то, что выше филейной части. В любом случае Генрих был твердо убежден, что лучше хорошего стейка ничего бывает.
Может быть, вам и неведомо, что королева Шотландии Мери ненавидела хаггис (бараний рубец, начиненный потрохами со специями). Но это именно так. Она находила его настолько ужасным, что строго-настрого запретила его вывоз на экспорт за пределы Шотландии. Еще несколько столетий законопослушные шотландцы, вывозя хаггис на английские рынки, неизменно выбрасывали кусочек своей славной продукции в реку, таким образом достигая символического уничтожения запретного товара, дабы не создавать угрозы всей коммерции.
Воспитанная за границей, королева была помешана на французской кухне, равно как и Чарлз II.
Никакой перечень кулинарных пристрастий Стюартов не был бы полон без упоминания о Вильяме Оранском. Да, да, о том самом прохвосте, который женился на дочери Джеймса II и, таким образом, стал Вильямом III, эдакой меньшей половиной Вильяма и Мери, или нечто вроде полу-Стюарта. Это именно он, полудничая с сестрой своей жены принцессой Анной, хватал со стола весь зеленый горошек и тут же пожирал его, не предлагая своей гостье ничего взамен.
Как выражалась герцогиня Марлборо, Вильям не был джентльменом. Его манеры, по утверждению современников, были традиционно ужасны.
Вскоре принцесса Анна превратилась в королеву Анну. Перемены в статусе не мешали ей поедать все подряд, включая чрезмерные порции горошка, шоколада и коньяка.
Воображение содрогается от одной мысли о размерах тех поставок, которые в цветущие дни монархии совершали некоторые суверены континентальным тронам. Здесь несомненное первенство принадлежит Людовикам, за исключением, может быть, Людовика XIII, который собственноручно пек на сковороде свои оладьи, или les gateaux de flanelle, как их там называли.
Какое-то представление может дать меню типичного ужина Людовика XIV. Ежедневно перед сном он откушивал различные супы из четырех тарелок, затем уминал целого фазана или куропатку, закусывая большой порцией салата, затем потреблял громадную порцию баранины, два толстых ломтя ветчины и завершал трапезу поглощением полного блюда французских пирожных, маленькой горки разнообразных сладостей, некоторого количества фруктов и, весьма вероятно, чего-нибудь еще из лежащего на столе, на что падал его взор. Пошатываясь, он добирался до спальни, где был накрыт стол с холодными закусками, на тот случай, если он вдруг проголодается. И он еще удивлялся, почему по ночам его мучили кошмары. Не волнуйтесь о супе, поскольку, весьма возможно, именно эта часть его меню действительно единственная достигала своей цели – случалось, что Людовик что-то и проливал.
А вот за другим Людовиком влачился шлейф славы обжоры. Обжора там или не обжора, но Людовик XV обладал даром разбивать кончик вареного яйца одним ударом вилки. Естественно, когда публике позволялось наблюдать короля за трапезой, на его столе всегда были вареные яйца. Зачем же скрывать такой талант? Ну это на виду, а втайне от публики короля можно было застать на кухне, пробующим новую разновидность омлета, запивающим свежезаваренным кофе, глотающим порцию холодных жаворонков, потягивающим шампанское (в те времена это было еще вино) или принимающим лекарство от хронического несварения желудка.
Ах, какими же волнующими для гурманов были времена, когда французская кухня только начинала свой доблестный путь! «Это совершенно новая субстанция, – писал ошеломленный современник. – Я вкушал блюда, приготовленные столь разнообразными способами и оформленными с таким искусством, что не мог себе представить, чем же они были на самом деле».
Жена Людовика XV, Мария Лещинская, также не была слабым едоком. Хотя, может быть, и не столь выдающимся, как одинокая подружка Людовика XIV Мария: Тереза, которая «кушала весь день-деньской». Отец Марии Лещинской, свергнутый король Польши Станислав, прославился тем, что изобрел ромовую бабку и стал родоначальником парижской моды на луковый суп. Мне остается только добавить, что мадам де Помпадур придумала для Людовика блюдо под названием filets de volaille de la Bellevue, которое всегда поражало меня как превосходное название для всего, что бы это ни было.
Кажется, Людовик XVI превзошел своего предшественника. Недаром же он заслужил изящное прозвище «ходячая утроба». Даже на грани решения вопроса «жизнь или смерть», который поставили в Тюильри Мария-Антуанетта и дофина, он прервал все свои дела ради обсуждения проблем, связанных с переносной кухней с ее огромными корзинами для пищи и напитков. Это он настоял на том, чтобы на три часа остановиться на ленч в Этоже, в то время когда вопрос его спасения заключался в бегстве со скоростью вихря.