Пиранья. Белая гвардия Бушков Александр
— Господин полковник, разрешите вас отвлечь от беседы…
Мазур поднял глаза. У столика навытяжку стояла симпатичная девица в хаки с капральскими золотыми шевронами на черных погонах, с французским спецназовским ножом на поясе — ладненькая такая, спортивная.
— Да? — сказал Мазур, вставая.
Девица лихо подняла два пальца к заломленному берету:
— Мадемуазель Натали хочет с вами посоветоваться по крайне конфиденциальному вопросу…
— Разумеется, — сказал Мазур, обреченно вздохнув про себя.
Покосился на Лаврика — тот, прохиндей, не стал лыбиться. С непроницаемым видом негромко произнес по-русски:
— Покажите ей, что такое гвардия, благородный Румата…
Мазур неласково посмотрел на него и направился следом за девицей, четко печатавшей шаг по дорожке, — ну, по крайней мере, со строевой подготовочкой у нее обстояло неплохо… да и ножиком, есть такие подозрения, сможет при нужде виртуозить нехило, все же бабы здесь боевые, носорога на скаку остановят, в горящую хижину войдут, чтобы пьянехонького мужа на плече вынести. Полная противоположность нравам того райского далекого острова, где он однажды побывал законным супругом дочери старосты… Как же ее звали? А ведь забыл… Первые пару лет еще помнил и всерьез прикидывал, не бегает ли под пальмами карапузик, не ведающий, что в его жилах течет половина славянской крови, — а потом и это, как многое, отодвинулось, стало нереальным, словно бы и небывшим, не посылать же официальный запрос, в самом-то деле, кто позволит, несмотря на перестройку и новое мышление…
На миг его обожгло что-то вроде мимолетной щемящей тоски непонятно по кому или чему — и тут же улетучилось. Капитан второго ранга Кы Сы Мазур целеустремленно шагал выполнять очередное задание Родины — чего бы Родина ни потребовала, мы завсегда исполнительные. Один, бравый, не обремененный ни супругой, ни законными детушками, не защитник Родины, а ее центральный нападающий.
Бунгало, куда его отконвоировала ладненькая капральша, ничем особенным от других не отличался. Стандартная прихожая, стандартная гостиная. Принцесса встала ему навстречу, улыбчивая, свежая, в очередной невесомой тряпочке французского изыска, мало что прикрывавшей. Выражаясь по-русски без дипломатии — все же очаровательная блядина… Не все задания Родины бывают многотрудными…
Капральша по знаку принцессы тихонько улетучилась, бесшумно прикрыв за собой дверь.
— Садитесь, полковник, — голосом благовоспитанной девушки сказала принцесса, подавая пример. — Наливайте себе, прошу вас, я постаралась максимально соблюсти русские национальные традиции…
Мазур обозрел стол. Посреди тарелочек с европейскими и местными закусками возвышался начищенный до жаркого блеска русский самовар, судя по виду, не поздняя имитация, а самый натуральный антиквариат, со множеством медалей и пространной надписью, свидетельствовавшей, что он изготовлен на заводе самого Баташова, былого «самоварного короля».
— Откуда у вас это, мадемуазель Натали? — светски осведомился Мазур.
— Из «Русского медведя», конечно. Вы ведь бывали в этом очаровательном магазине?
— Заходил пару раз, — сказал Мазур.
— Я не стану спрашивать, ради антикварных редкостей или прелестной хозяйки… — с улыбочкой сказала Принцесса. — Возьмите чашку, наливайте себе до краев, как у русских положено, я читала…
Взяв фарфоровую чашку в цветочек (опять-таки крайне похожую на настоящую русскую дореволюционную), Мазур поставил ее под краник и осторожно повернул фасонистую штуковину. Вместо ожидаемого чая полилась прозрачная жидкость с ностальгически знакомым ароматом. Мазур поднял глаза на девушку. Она сказала, поглядывая лукаво:
— Самая настоящая русская водка, мне подарили в вашем посольстве… Русский ведь должен пить водку из самовара, правда? Я только набила льдом эту трубу… куда у вас обычно уголь кладут да?
Потянув ноздрями воздух, Мазур подумал: «Точно, не просто завод „Кристалл“, а пресловутый спеццех. Товарищ посол толк понимает и ординарную брыкаловку сосать ни за что не станет…»
Натали вперилась в него распахнутыми прямо-таки в детском любопытстве глазами:
— Полковник, а вы можете, как это у вас называется, все выпить одним глотком? Я столько слышала, но ни разу не видела… Так любопытно…
На глазок, в чашке оказалось граммов сто пятьдесят — тоже мне, бином Ньютона… Присмотрев себе подходящий ломтик здешнего копченого мяса, Мазур легонько выдохнул, опрокинул в рот ледяную водку, не поморщившись, закусил.
— Браво! — Натали легонько похлопала в ладоши. — Наконец-то вижу настоящего русского. Я в Париже познакомилась с одним вашим художником, не эмигрантом, а советским. Вот только он, когда я его попросила мне показать, как русские пьют водку стаканами, проявил себя не лучшим образом, откровенно оскандалился… — она поиграла взглядом. — И в остальном проявил себя не лучшим образом… И даже обещанного портрета не нарисовал… Так что я чуточку разочаровалась тогда в русских… Не подумайте, я вам говорю чистую правду, — она взяла со стола небольшой изящный блокнотик. — Вот, он мне написал…
Мазур присмотрелся. Во всю страницу размашистыми пьяными каракулями было начертано: «Наташка, ты блядь, но чудо! Тыннис Спурмань, СССР».
Ну да, подумал Мазур с некоторым превосходством, куда ж вам водку стаканами… тыннисам…
— А еще он все время боялся, что к нему в комнату установили фотоаппаратуру, — сказала Натали. — То ли Кей-Джи-Би, то ли французы, — сообщила Принцесса, журясь. — Что не способствовало романтическим отношениям… У меня нет аппаратуры, не бойтесь.
— А я и не боюсь, — сказал Мазур. — Я человек холостой…
— Приятно слышать… — она улыбнулась томно, с прищуром. — Наливайте себе еще, не стесняйтесь.
— А вы?
— Я, простите, не по-русски… — она налила себе немного и на европейский манер сделала пару глоточков. — Я как-то больше привыкла к французским винам. Вы бывали во Франции?
— Пока нет, — сказала Мазур. — Но как оптимист, все же рассчитываю когда-нибудь побывать…
И стал раздумывать, какую бы тему выбрать для светской беседы. Однако голову ломать не пришлось: Натали гибко встала, улыбнулась ему:
— Поскучаете несколько минут? Я только кое о чем распоряжусь…
И удалилась походочкой манекенщицы. Оставшись в одиночестве, Мазур, поразмыслив, налил себе еще полчашечки водки и благопристойно выкушал. Настроение заметно поднялось. «А вот интересно, если Папа узнает?» — подумал он лениво. Лаврик что-то такое говорил: наплевать, обойдется, что-то про традиции…
В одиночестве он пребывал недолго, хватило как раз, чтобы выпить, закусить и выкурить сигаретку. Появилась девица с капральскими лычками и молча поманила его в коридор. Когда Мазур вышел, преспокойно сунула ему в руку длинный гибкий стек с рукояткой из черного дерева.
— Это еще зачем? — спросил он машинально.
— Ну, как же без этого, сэр… — мадемуазель капрал улыбнулась определенно блудливо. — Чтобы строптивые девочки не особенно артачились…
В коридоре было светло, и Мазур быстренько рассмотрел, что конец рукоятки мастерски вырезан в виде мужского достоинства — ничего особенно устрашающего, но сравнение, честно говоря, не в пользу Мазура. «Шалуньи, мать вашу», — подумал он безнадежно.
— Прошу вас, сэр, — она распахнула дверь.
Войдя, Мазур оказался совершенно в другом мире: комната круглая, наподобие здешних хижин, стены расписаны здешними диковинными орнаментами, пол устелен шуршащей золотистой соломой, неяркие светильники установлены на полу.
Принцесса стояла посередине комнаты, уронив голову так, что распущенные волосы скрывали лицо. Из одежды на ней имелись лишь шнурок вокруг талии с лоскутком красной материи и натуральные кандалы, ручные и ножные, довольно длинные, поблескивающие в тусклом свете синеватых ламп.
Капральша проворно оказалась за ее спиной, бесцеремонно надавила на плечи ладонями, заставив опуститься на колени. Кандалы при этом звякнули и колыхнулись так, что не осталось никаких сомнений: не бутафория, а настоящее тяжелое железо. Принцесса уронила голову, но капральша, взяв ее за подбородок, заставила поднять лицо, обеими руками отбросила волосы за спину, извлекла нож, похлопала хозяйку лезвием по щеке. Процедила без всякого наигрыша:
— Если господин пожалуется, что ты была непослушной — шкуру спущу…
Подошла к Мазуру, чуточку остолбеневшему от таких сюрпризов, вмиг перевернула у него в руке стек рукояткой наружу, подмигнула и вышла, громко захлопнув за собой дверь. Мазур остался стоять, как идиот. «Вот вы, значит, как развлекаетесь, — подумал он сердито. — Театралочки. Комеди Франсэз, ага…»
Ему пришло в голову: пожалуй что, никаких камер тут, и точно, нет. Черт его знает, как Папа относится к этаким театрализованным забавам. За парижские похождения он вроде бы с нее стружку не снимал, но мало ли как отнесется к домашнему театру… консерватор изрядный…
— Господин, вы не будете меня бить? — дрожащим голосом спросила Принцесса.
Мазур кратко выругался про себя: никогда не мечтал о карьере театрального актера. Меж тем чертова девка, холеная и беспутная наследница престола, мать ее так, играла безукоризненно: голосок натурально дрожал от испуга, на глаза вроде бы даже слезинки навернулись, великолепная грудь часто-часто вздымается — ну форменная красоточка-невольница в лапах сластолюбивого колонизатора. Признаться по совести, поскольку он был живой человек, его чуточку разобрало. А то и не чуточку. Случалось с ним нечто подобное очень далеко отсюда, тот же дурацкий театр, только там роли распределились иначе. Как же ее звали? Тоже забыл начисто…
Он чувствовал себя все же довольно глупо, не зная, как тут следует подыгрывать. Бросив многозначительный взгляд на предмет в его руке, Принцесса закинула голову, медленно опустила ресницы, приоткрыла рот. «Ну ладно, — деловито сказал себе Мазур, — держись, театралка…»
…Шагая рассветной порой по вымощенной светло-коричневыми плитками дорожке, Мазур никаких таких особенных эмоций не испытывал, кроме вполне понятной усталости. Радоваться, в принципе, нечему, и стыдиться нечего, так что…
Он приостановился, посмотрел влево. Наблюдавшаяся им картина безусловно проходила по категории внештатных. Слева, за дорожкой, не было никаких строений, только пустое пространство метров сто шириной, заросшее сочно-зеленой травой, а далее — забор в два человеческих роста, со спиралью Бруно, протянутой не по гребню, а по внутренней стороне, чуть пониже верхушки забора, с аккуратным рядком прожекторов, направленных внутрь и наружу, через один.
И там, метрах в десяти от забора, почти по колено в траве, топтались человек восемь: гвардейцы в белоснежных ремнях, плечистые лица в штатском, жандармы в черных беретах, а также полковник Мтанга. Все они стояли кольцом, то глядя на что-то помещавшееся посередине, то озирались с растерянным, такое впечатление, видом. Не колеблясь, Мазур сошел с дорожки и направился туда, не жалея пижонских белоснежных брюк. Как-никак он тоже имел некоторое отношение к безопасности данного объекта (или его владельца, что, в принципе, одно и то же). А ситуация безусловно нештатная, за месяц он ни разу не видел такого вот непонятного столпотворения в ничем не примечательном месте…
Его заметили, когда он оказался совсем близко. Мтанга дернулся было наперерез, нехорошо зверея лицом, но тут же опомнился, досадливо махнул рукой, посторонился. Успел уже уяснить, что на Мазура где сядешь, там и слезешь…
Непринужденно раздвинув двух жандармов, Мазур посмотрел туда же, куда таращились остальные. Легонько пожал плечами. В высокой траве лежала на боку отрезанная — или отрубленная — козлиная голова черной шерсти, уставив остекленевшие глаза в сторону. Судя по совершеннейшему отсутствию следов крови на траве, она была отделена от животинушки несколько часов назад, а потом уж брошена сюда, так что кровь давно свернулась. К правому рогу грубым шпагатом примотан пучок золотистой соломы, к левому — какие-то пестрые тряпки.
— Что это такое, полковник? — спросил Мазур с искренним недоумением.
Присутствующие молчали. Молоденький жандарм, стоявший справа от Мазура, вдруг, бормоча что-то под нос, принялся выписывать перед грудью правой рукой кругообразные движения — от себя, сжатым кулаком с отставленным указательным пальцем.
Мтанга рявкнул на него так, что даже Мазур отшатнулся от неожиданности. Жандарм, вмиг оборвав загадочные манипуляции, вытянулся по стойке «смирно», старательно пуча глаза.
Взяв Мазура за локоть цепко и крепко, Мтанга отвел его на несколько шагов в сторону. Сказал сварливо:
— Сопляк… Идиот… Решил, что это настоящая чаконга. Горожанин, одно слово, откуда ему знать…
— Что? — переспросил Мазур. Мтанга сказал хмуро:
— Чаконга, это… Ну, это такой знак от колдуна, что он наложил проклятие. Только это не настоящая чаконга, а ее грубое подобие. Настоящие мне в молодости приходилось видеть дома, в деревне. Ничего похожего…
— Ах, вот оно что… — сказал Мазур. — Хулиганит кто-то?
— Надо полагать, — сумрачно отозвался Мтанга. — Найти и душу вынуть… Папа, конечно, тоже не поверит, что это настоящая чаконга, но все равно рассердится, что здесь кто-то выкидывает такие штучки… Докладывать придется…
«Уж это точно, — с некоторым злорадством подумал Мазур. — Слишком опасно будет — не доложить». Тайная полиция Мтанги — основная часть здешней охранки, но, кроме нее, есть и другие источники информации, от полковника совершенно не зависимые и наверняка ему не известные. Не настолько Папа наивен, чтобы замыкать сбор информации, доносов и сплетен-слухов на одну-единственную персону, пусть даже это верный как пес Мтанга. Не доложит о ЧП полковник, запросто может стукануть любой из присутствующих, и поди догадайся, кто…
Лицо у полковника стало злое и грустное. Он посмотрел на забор, на траву, что-то прошипел сквозь зубы — скорее всего, местное ругательство. Обронил:
— Если поймаю…
Мазур вдруг догадался, что к чему…
Вокруг резиденции метров на пятьдесят простирается полоса пустого пространства: деревья вырублены, пни выкорчеваны, весь кустарник старательно срезан под корень, не осталось ничего, кроме травы. Мало того, в полном соответствии с разработанной не сегодня и не вчера диспозицией, пешие парные патрули и временами объезжающие периметр стражи на джипах обучены перемещаться так, чтобы ни на миг не выпускать из виду забор на всем его протяжении. Значит… Либо эту хреновину запустили внутрь из ближайшего лесочка с помощью какой-нибудь катапульты, так что она пролетела метров шестьдесят… да нет, внешняя охрана непременно углядела бы на опушке этакое сооружение… Либо кто-то из внешних охранников постарался… нет, его обязательно увидели бы ближайшие коллеги… Словом, самым правдоподобным выглядит третий вариант: кто-то из челяди под покровом ночи приволок эту дрянь сюда да и бросил. И это, конечно, не простой шутник, а замаскированная вражина — не то местечко, где откалывают глупые шутки. Солдат, охранников, лакеев и поваров тут сотни две, не меньше, поди найди… Понятно, отчего полковник так хмур…
Сочувственно покивав Мтанге, Мазур пошел назад к дорожке — больше ему здесь делать было абсолютно нечего. Никто и не удерживал. Еще одна дурацкая нелепость, только она вроде бы гораздо безобидней придурков с оружием… Недвусмысленный намек, а? Дескать, твое величество, ты и здесь от нас не спрячешься…
Едва он вошел к себе, в прихожей возник недреманный слуга, почтительно сообщил:
— Господин майор оставил вам записку на столе в кабинете…
Мазур зашел туда. Записка, свернутая пополам, белела посреди стола, придавленная уголком медной пепельницы. Почерк Лаврика, естественно. «Зайди утречком, как освободишься».
Поскольку «утречко» уже, собственно, наступило, Мазур, не откладывая, направился, куда приглашали. Лавриков слуга тоже бдил, возник в прихожей, едва Мазур прикрыл за собой дверь, не выказав ни малейшего удивления, прошелестел:
— Прошу в кабинет, господин полковник, я доложу господину майору, он велел сразу доложить…
Проходя мимо вешалки, Мазур заметил там, кроме Лавриковой фуражки, еще и берет «женской гвардии», черный, с золотой леопардовой мордой. Ухмыльнулся про себя. Слышно было, как в ванной шумит душ.
Лаврик появился очень быстро — тщательно причесанный, в роскошном халате из вишневого бархата (у Мазура тоже висел в шкафу такой, но надевать как-то не тянуло, не барин, чай). Плюхнулся в кресло, усмехнулся:
— Ну, как оно с заданием Родины?
— Да как всегда с ними, — сказал Мазур, выкладывая на стол сигареты. — Обстоятельно и подробно.
— В связи с этим…
Он замолчал — дверь распахнулась. Вошла та самая капралочка, наперсница Принцессы, в полной форме и уже в берете, улыбчивая, свеженькая. Блестя зубами, лихо отдала Мазуру честь, склонилась к Лаврику, чмокнула его в щеку, что-то промурлыкала и, повернувшись через левое плечо, удалилась.
— Надо же, — сказал Лаврик меланхолически, — оказывается, я был великолепен, кто бы мог подумать… Что ты скалишься?
— Интересно, ты когда успел ее снять?
— А я ее не снимал, — сказал Лаврик вяло. — Это она меня сняла, в точности как Наташка — тебя. Такое милое, непосредственное создание… Заявилась поздно вечером и как ни в чем не бывало сообщила: «Господин майор, у меня никакого опыта с русскими, а мне интересно…» Не выгонять же? Еще подумают черт знает что…
— Это точно, — сказал Мазур. — Выгонять, конечно же, не стоило… Ты ее, конечно, вербанул?
— Да на на кой она мне сдалась, соплячка… — поморщился Лаврик. — Нет у меня времени пешек вербовать, мне фигуры нужны… Вот про твоего Акинфиева следовало бы подумать.
— Это с чего это он — мой?
— Ну, не я ж с ним чаи гоняю и в шахматы играю… Персонаж вообще-то привлекательный с моей точки зрения: к нему много кто из бомонда таскается, да и он бывает на светских фуршетах и прочих фриштыках… Давно здесь обитает. Врос.
— Да ради бога, — пожал плечами Мазур. — Мне он не сват и не брат.
— Да нет, не получится, — с видимым сожалением сказал Лаврик. — Убойного компромата на него все равно нет, так что долго разрабатывать пришлось бы, а времени, в который раз говорю, у нас наверняка нет.
— А может, его уже завербовал кто-то, — сказал Мазур. — По тем же самым соображениям…
— Ну, это, в конце концов, несущественно, — пожал плечами Лаврик. — Знал я одного типа, так он работал на пять разведок — и, когда я его последний раз видел, пребывал в полном здравии и довольстве… Они-то с тобой как?
— Да я ж уже говорил, — сказал Мазур. — Ни со стороны Акинфиева, ни со стороны Танюши не то что вербовочных подходов, но и неправильных вопросиков ни разу не наблюдалось.
— Ну и бог с ними, — сказал Лаврик. — Не до них. Ты мне лучше изложи-ка свои впечатления после общения с Принцессой…
— Хорошо ее в Парижах выучили.
— Не дури. Прекрасно понимаешь, о чем я. Как у тебя впечатления: нацелилась она с тобой роман крутить или просто решила разок поиграть?
Мазур помолчал, пуская дым в потолок, под лопасти вентилятора. Сказал серьезно:
— Честное слово, представления не имею. Поди догадайся, чего от баб ждать. Они, стервы, животные загадочные. Что-то я не зафиксировал ни малейших намеков на будущие отношения, Может, она на них и нацелилась, но вслух это не прозвучало даже намеком. Непохоже что-то, чтобы она от меня голову потеряла. Крепко сомневаюсь, что она вообще способна из-за кого-то голову потерять — балованная поблядушка и все дела… Не тот типаж.
— Жаль, — сказал Лаврик. — Жаль, жаль… Папу все равно ничем не взять, а вот Наташку славно было бы прибрать к рукам, с прицелом на будущее, чтобы осталась на крючке, даже когда нас отсюда вышибут… А крючка нету…
— Ну, извиняй, — развел руками Мазур. — Я старался, но все равно, крючок из меня никудышный. В данном конкретном случае. Говорю, не тот типаж…
— Да кто ж тебя виноватит… — рассеянно отозвался Лаврик. — Ладно, ты хоть удовольствие получил, а об остальном и голова не болит, завидую… — он окинул Мазура цепким взглядом. — Ты что, в зарослях бродил? Панталоны уделал…
Мазур только сейчас обратил внимание, что его пижонские брюки, мечта Остапа Бендера, уделаны по щиколотку обильной утренней росой и бледно-зеленым травяным соком.
— Да было тут, когда я шел назад… — сказал он.
Лаврик слушал внимательно. Потом тихо выругался:
— Ага, вот именно… Очередная нелепость… Знал бы ты, как меня от них тошнит… Не должно их быть, таких…
— Почему?
— Да как тебе сказать, — Лаврик выглядел унылым, — неправильные это нелепости. С одной стороны, все до единого покушения на Папу выглядят так, словно их разработали дилетанты. Растяпы, неумелые идеалисты, неподготовленные фанатики, любители, косорукая шпана. С другой… Понимаешь ли, ни один из них в столице так и не засветился. Ни один. У меня совершенно точные данные. Как Мтанга ни копал, не отыскал ни малейшего следочка. В этом и неправильность. Косорукий дилетант просто обязан оставить кучу следов — раздобывая оружие, скрываясь где-то, производя разведку на месте теракта. Это аксиома. Примеров масса. А эти… Они вели себя, как идиоты — но ни одного не удалось не то что отследить, но даже и опознать. Словно с Луны свалились. Словно кто-то умный, хитрый и коварный велел им провести покушения идиотски — ну, разумеется, создав у них иллюзию, что им удастся беспрепятственно скрыться. И этому примеров предостаточно, — его лицо исказилось злой гримасой. — И эта сука, очень может оказаться, преспокойно сидит в столице…
— А зачем?
— Зачем сидит?
— Нет, — сказал Мазур. — Зачем ему череда этих нелепых покушений, заранее обреченных на провал? Бдительность притупить? Так ведь не притупит… А?
— Понятия не имею, — признался Лаврик. — Это-то и бесит…
Глава пятая
Лавка древностей
Каждый толковый командир назубок знает нехитрую истину: подчиненных нельзя оставлять в безделье. А его группе здесь, положа руку на сердце, как раз сущее безделье и выпало: проехать пару раз в неделю в кортеже Папы и не более того. Регулярные тренировки, старательные и долгие, все же оставляют много свободного времени. А человек в погонах обязан всегда чем-нибудь быть занят. Благо и повод имелся прекрасный: ночная история с подброшенной неведомо кем козьей башкой. Так что не пришлось выдумывать канаву отсюда и до заката, переноску круглого, катание квадратного и прочий примитив, к коему прибегают, когда вовсе уж нет повода. Так что Журавель, Пеший-Леший, Скрипач и Фантомас уже давненько вместе с местными кадрами прочесывали ту самую рощицу с заданием обнюхать каждую травинку, осмотреть каждое дерево и, при необходимости, проверить на благонадежность любого местного бурундука. Дабы отыскать хоть какие-то следы метательного устройства.
Мазур нисколечко не сомневался, что это мартышкин труд, что никакой катапульты в лесочке не было и голова подброшена кем-то изнутри. Однако подчиненным знать таких тонкостей не следовало.
Полковник Мтанга наверняка пришел к тем же выводам, но все равно, нагнал в рощицу уйму народу в форме и штатском. Вот у него побуждения наверняка другие: устроив снаружи многолюдную суету, попытаться вычислить затаившегося изнутри вражину…
Сам Мазур, втихомолку будь сказано, в это время отправлялся по сугубо личным делам. Но это опять-таки специфика военной жизни: чем больше у тебя звезд на погонах, тем больше и возможностей сачковать. В конце концов, у него-то сейчас не было вышестоящего командира, недовольного бездельем подчиненного. А делать ему по служебной линии и в самом деле нечего. Вот Лаврик — тот пашет, как папа Карло, ему не позавидуешь…
Загородную резиденцию Отца Нации Мазур, как обычно, покинул в форме здешнего полковника. В советской ему, согласно инструкциям и пожеланиям Папы полагалось торчать лишь на официальных мероприятиях. А в столице советское военное присутствие и без него с большим успехом обозначали морячки с «Ворошилова», отпускавшиеся в увольнение вопреки обычным правилам ежедневно и в непривычно большом количестве (опять-таки пожелание Папы).
Машина была гражданская, голубой «рено» — но с желто-черными военными номерами, магически действовавшими на здешнюю дорожную полицию. Водитель-капрал в белых перчатках, едва слышное урчание мотора, приятная прохлада кондиционера… Здешним господам офицерам жилось неплохо — Африка-с. Национальные традиции. И свой этикет. Даже сопливому первому лейтенанту не положено ехать в общественном транспорте или отправляться куда-то пешком на расстояние далее пары кварталов: как минимум на такси и непременно приличного вида. Традиции, ага. Африканкой офицер, не довольный своим денежным содержанием и прочими благами, как правило, в первую очередь задумывается о государственном перевороте и с превеликим условием готов к таковому примкнуть, едва прослышав…
Район, куда Мазур направлялся, был из респектабельных, еще колониальной постройки, весь в ухоженной зелени, добротных белых особнячках, красивых уличных фонарях и тротуарах без единой выщерблинки. Справа посверкивал на солнце стеклянный девятиэтажный куб Министерства недр — бюрократы плодятся, как кролики, в старом здании им давно было тесно, вот и отгрохали им новехонькое. Как-никак второе по значению в стране министерство после военного — а по количеству «левых» денежек, которые тут крутятся, даже первое. Контракты на разработку недр, лицензии, всевозможные разрешения, согласования, дозволения, резолюции, печати и штампы… Очень хлебное местечко — и ведь каждый сукин кот, докарабкавшись до кресла, в котором имеет право разрешать и запрещать, немалый процент должен отстегивать Папе…
Ага, подступы к зданию уже полностью очищены от строительного мусора и вымощены красивой брусчаткой кофейного цвета — значит, Папа, как и ожидалось, будет здание торжественно открывать уже в ближайшие дни. То-то там и сям якобы лениво бродят широкоплечие лбы в простецких белых пиджачках, бугрящихся подмышкой — Мтанга уже изучает подступы и выискивает возможные точки. Мазуру завтра, пожалуй, придется заняться тем же самым. Правда, в отличие от некоторых других районов тут гораздо меньше мест, где может засесть супостат-покуситель: поблизости лишь с дюжину тех самых респектабельных особнячков. Как наставлял его полковник Мтанга в свое время, в подобных буржуазных оазисах покушения происходят крайне редко. Ну конечно, и в этом случае во время церемонии в каждом доме будет торчать агент, а то и парочка — но все равно не сравнить с бедными кварталами, где «тихарей» будто натыкано едва ли не больше, чем местного населения…
Машина подъехала к двухэтажному белому особнячку, расположенному аккурат через дорогу от новостройки, как нельзя более подходившему какому-нибудь мирному рантье. Второй этаж и в самом деле был жилой, а на первом и располагался «Русский медведь» — крайне модный среди бомонда как белого, так и черного, антикварный магазин, куда Мазур в свое время заглянул чисто случайно да так и стал захаживать по некоей причине. Денег, чтобы стать здешним завсегдатаем, у него не было (откуда у него такие деньги?), так что пришлось изображать внезапно возникший, пока чисто платонический, интерес к антиквариату. Впрочем, теперь, после конвертика с неожиданным жалованьем, положение изменилось…
Когда машина остановилась, он и не шелохнулся, уже несколько обвыкшийся со своим новым положением. С чего бы это вдруг гвардии полковник, да еще выполнявший при Отце Нации столь специфические функции, самолично открывал дверцу? Как и следовало ожидать, ее проворно распахнул капрал в белых перчатках, и Мазур степенно направился к высокой двери из настоящего черного дерева. Каковую перед ним столь же предупредительно открыл чернокожий швейцар в светло-синей униформе, черной шапочке на манер маленькой треуголки и белых перчатках.
Он оказался в кондиционированной прохладе и благолепной тишине: чистейшие стеклянные витрины, кожаные кресла… Глаза разбегались от здешнего товара: картины, оружие, награды всех времен и стран, фарфоровые и бронзовые статуэтки, затейливые канделябры, расписные и эмалевые вазы чуть ли не в человеческий рост, сервизы, старинные морские компасы… В общем, за неделю не расскажешь. К тому же чертова уйма небольших предметов — совершенно непонятного назначения, он попросту не понимал, что это такое.
Элегантно одетый седовласый негр (с натуральным парижским дипломом искусствоведа, как сказал Лаврик) легонечко поворачивал перед единственной покупательницей какую-то хреновину, больше всего похожую на резную шкатулку, и что-то вполголоса, авторитетным тоном объяснял — специфика заведения категорически запрещала вульгарно повышать голос, размашисто жестикулировать и уж тем более торговаться.
Покупательница, чернокожая толстуха, увешанная золотишком с немаленькими камушками, внимала ему сосредоточенно, даже почтительно. Смешно, но она напомнила Мазуру отечественную завмагшу или хозяйку торговой базы — чем-то неуловимо походила, право слово. Полное впечатление, что сейчас разинет рот от удивления. Мазур быстренько сопоставил эту ходячую выставку ювелирки и надраенный до немыслимого блеска «ситроен ДС», возле которого остановилась его машина, — ну что, вполне сочеталось. Здешние черные нувориши, до сих пор возникавшие в немалом количестве, кое в чем ничуть не отличались от своих европейских собратьев и предшественников: им точно так же хотелось в кратчайшие сроки придать себе стиль, светский шик, кенгурячьими прыжками догнать прежнюю элиту. А потому они (даже такие вот габаритные бабищи), чертыхаясь в душе, осваивали гольф и лаун-теннис, выкидывали бешеные деньги на полотна старых мастеров, с трудом сдерживая зевоту, торчали на концерте виртуоза смычка с мировым именем. И, конечно же, бросались коллекционировать антиквариат — это так изысканно и светски… Как и европейским предшественникам, им впаривали массу фальшивок, конечно. Только не здесь: Лаврик уверял, что Акинфиев подделками не торгует, все это, снабженное устрашающими, на взгляд Мазура, ценниками, что ни на есть доподлинное.
Бросив беглый взгляд влево, Мазур с радостью убедился, что облюбованный им раритет, ставший вдруг доступным, висит на прежнем месте в компании дюжины других клинков в ножнах и без. Это не могло не радовать, но радость чуточку подпортил тот печальный факт, что Некой Причины, в зале не оказалось.
С другой стороны длинной витрины к нему, вежливейше улыбаясь, уже шла молодая негритянка в черной юбке чуть ли не до колен и строгой белой блузке — специфика заведения требовала еще и некоторого консерватизма в одежде. Вид у нее был такой радостный, словно она только и ждала визита Мазура — хотя и помнила прекрасно по предыдущим посещениям, что он никогда ничего не покупал, но надежды, безусловно, питала: как-никак гвардейский полковник, персона, потенциальный клиент…
— Господин полковник? — еще ослепительнее улыбнулась она во все свои сорок четыре белоснежных зуба. — Рада вас видеть вновь.
Это было произнесено по-английски — помнила, что Мазур по-французски не шпрехает. Мазур постарался улыбнуться ей столь же очаровательно, хотя у него, конечно, получилось гораздо хуже.
— Вы чем-то заинтересовались наконец? Или… — в ее огромных черных глазищах на миг мелькнули лукавые бесенята. — Или хотели видеть мадемуазель Акинфиефф?
«Ишь ты, догадливая», — сердито подумал Мазур, постаравшись придать себе самое бесстрастное выражение лица. А впрочем… Нет ни удивительного, ни извращенного в том, что бравый полковник заинтересовался очаровательной хозяйкой антикварного магазина. Вполне даже комильфо. Дело житейское, в конце концов, бравым полковникам даже положено светское волокитство, и в Африке тоже. Так что стесняться нечего.
— Говоря по совести, мадемуазель Валери, у меня в мыслях и то, и другое, — сказал он непринужденно.
— Мадемуазель будет через несколько минут, — обрадовала его Валери.
— Прекрасно, — сказал Мазур. — А пока что я взглянул бы на вон ту саблю…
Вскоре сабля оказалась у него в руках. Он осторожно вытянул из темно-коричневых ножен изогнутый клинок, обоюдоострый, на две трети покрытый синением. Гравированные вызолоченные рисунки с морской атрибутикой, позолоченная надпись во всю ширину клинка «Marine Militaire». Головка рукояти в виде львиной головы, щитки с обвитым канатом якорем. Хищная красота, свойственная хорошему оружию.
Мазур в жизни ничего не коллекционировал, даже каких-нибудь фарфоровых бегемотиков — ни времени не было на такие глупости, ни желания. Точно так же обстояло и с сувенирами: сплошь и рядом его командировки протекали так, что и думать о сувенирах некогда было, не то что тащить с собой. А потому его квартира в Питере выглядела так, словно принадлежала какому-нибудь мирному бухгалтеру из треста. Как и у большинства сослуживцев, впрочем.
Разве что Лымарь однажды при удобной оказии припер из теплых морей два десятка экзотических раковин самого диковинного облика, громогласно объявил, что намерен их отныне коллекционировать, но быстро к этому охладел и без сожаления раздарил все до единой.
С этой саблей обстояло чуточку иначе. Виноват оказался тот мальчишка, что обитает в глубине души каждого мужика до последних дней. Он вовсе не собирался становиться коллекционером таких вот игрушек — но захотелось вдруг, чтобы именно эта сабля висела дома на стене, мимолетный каприз, никому не причинявший неудобств. Совсем даже безобидный — и удобный случай промотать дурные деньги, то есть неожиданное жалованье. Две трети как раз и ухнет. А смотреться на стареньком ковре будет красиво. Хоть чуточку соблюсти фамильные традиции — прежние Мазуры, господа офицеры российского императорского флота, из дальних плаваний привезли немало экзотических памяток, от малайских кинжалов и японской бронзы до негритянских копий и индийских безделушек, но все это куда-то сгинуло частью в революцию, частью в блокаду. Решено, возрождаем традиции — скромненько, без гусарского размаха…
Интересная была железка. Историческая. Сабля французского морского офицера времен Консульства, состоявшая на вооружении всего-то пять с небольшим лет, с семисот девяносто четвертого по девяносто девятый. К ней прилагался еще и кинжал того же времени, гораздо более простецкого облика, но все равно, вместе они смотрелись неплохо. Под настроение можно будет соврать очередной случайной подруге, что саблю с кинжалом его героический прапрадедушка забрал у наполеоновского адмирала, чей фрегат после долгого боя поджег и заставил спустить флаг. Мало найдется в Питере девушек, даже весьма интеллигентных, знавших бы, что на море русские с Бонапартием, так уж сложилось, никогда не воевали. Любил же Пеший-Леший, получив от Лымаря одну из раковин, вкручивать девицам, что в ней некогда обитал страшный моллюск-людоед, который обычно, затаившись, поджидал неосторожного ныряльщика-жемчуголова, молниеносно выбрасывал несколько щупалец с жалами, впрыскивал смертельный яд и закатывал долгий пир, пока от бедолаги не оставался один скелет. Девицы, как правило, велись, повизгивали и не хотели даже пальчиком раковину потрогать, несмотря на отсутствие в ней жильца…
— Прикажете упаковать? — поинтересовалась Валери. — Я вижу, вы твердо решили…
— Да, будьте так любезны, — сказал Мазур, извлекая бумажник, благодеяниями Папы выглядевший вполне солидно.
— Господин полковник?
Обернувшись без ненужной поспешности, Мазур вежливо поклонился:
— Мое почтение, Татьяна Илларионовна.
Здесь это приветствие вовсе не выглядело шутливо — Танин безукоризненный русский был стопроцентно прошлым, не имелось в ее лексиконе ни единого словечка старше года девятнадцатого. Дедушка, капитан-лейтенант, когда-то ушедший с врангелевским флотом в Бизерту, особо следил в свое время, чтобы учившие его сына русскому, боже упаси, не употребили ни единого нового слова, что бы оно ни означало. А позже столь же рьяно присматривал, чтобы в руках у наследника не оказалось ни единой книги, изданной позже февраля семнадцатого. Очень упертый, насколько можно судить, был человек, из тех, что навсегда не простили…
Она взглянула на кинжал в руках Мазура, на раскрытый бумажник, чуть улыбнулась:
— Я вижу, и вы наконец поддались искушению?
— Увы, Татьяна Илларионовна, увы… — сказал Мазур. — Лицезрел я ваши сокровища, лицезрел, и вот…
— А вы никогда не слышали, что это может обернуться сущей манией, наваждением?
— Слышал что-то такое, — сказал Мазур беззаботно. — Но полагаю, что с флотским офицером такого случиться не может. Если флотских офицеров порой и обуревают наваждения, то совершенно иной природы… Имеющие отношение скорее уж к живой жизни в наиболее прелестных ее проявлениях, нежели к пыльным раритетам…
Он мысленно похвалил себя за то, что произнес этакую тираду без малейшей запинки, в лучших традициях тех самых господ офицеров российского императорского флота. И главное — все в рамках светских приличий, благопристойный легкий флирт, который должна понимать любая благородная девица.
Вот только Таня, как обычно, притворилась, будто ничегошеньки не поняла, смотрела на него с детской прямо-таки наивностью. Не в первый раз. Была с ним доброжелательна, но от любых комплиментов, не говоря уж о попытках столь же благопристойного ухаживания, словно отгораживалась непроницаемой стеной. И теперь уже было совершенно ясно, что ни малейших шансов у Мазура нет.
Что вызывало легкую тоску — до того она была прелестна, красива, обворожительна: золотистые волосы, темно-синие глаза, тонкое личико со старинных портретов, фигурка, осанка… Но не было у него ни малейшего шанса, и точка. И уж причина наверняка не в том, что красавица Танюша свято блюдет мораль и благонравие, свойственные барышням императорских времен. И в императорские времена превеликое множество барышень, в том числе и весьма светских, эту мораль не особенно-то и блюли. Должны быть более прозаические поводы. Вульгарно говоря, кто-то уже есть. Столь очаровательные молодые женщины в конце двадцатого века одинокими остаются недолго. Даже внучки императорских морских офицеров, пусть даже титулованных. Значит, кто-то есть. Печально. Опоздал кавторанг Мазур на энное количество лет. Придется смириться. Но все же, какая красавица…
— Очень удачно, что вы приехали, господин полковник, — сказала Таня, улыбаясь ему, как любому. — Отец очень хотел с вами увидеться. Вы могли бы сейчас к нему подняться?
Все же интересно она говорила по-русски — безукоризненно правильно, но, полное впечатление, всегда чуточку медлила, подбирая слова. Удивляться не следовало: русский для нее, собственно, иностранный язык. С кем бы ей на нем общаться, кроме отца, если она родилась здесь, в этом городе, где русских вроде бы не более десятка (таких же потомков эмигрантов), и друг с другом они не общаются, нет ничего похожего на землячество. Родной для нее как раз французский — у Лаврика, общавшегося с ней на мове Гюго и Бальзака, именно такое впечатление создалось.
— Разумеется, — сказал Мазур. — У меня нет никаких дел.
— Тогда пойдемте?
«Интересно, зачем это я ему понадобился ни с того ни с сего, — подумал Мазур, направляясь вслед за девушкой к задней двери. — В шахматы мы играем во вторник, а сегодня пятница. Что, наконец-то… Да нет, вздор…»
Даже Лаврик с его привычкой подозревать всех и вся очень быстро заявил: по его глубокому убеждению, ни сам Акинфиев, ни его очаровательная доченька никак не могут оказаться злокозненными шпионами. То есть, теоретически рассуждая, оба могут давным-давно сотрудничать с любой разведкой, от парагвайской до индонезийской (в конце концов, дело житейское, от любого можно ожидать), — но вот разрабатывать советских офицеров им никто не поручал. В противном случае оба вели бы себя совершенно иначе — сам Акинфиев мягко и ненавязчиво липнул бы к Мазуру, как банный лист, а Татьяна ни за что не отвергала бы галантерейные поползновения Мазура, наоборот, столь же мягко и ненавязчиво вешалась бы ему на шею. Как это было не так давно на одном из экзотических островков в Карибском море, где очаровательная девица с красивым русским именем, такая же внучка эмигранта, ухаживания Мазура как раз охотно принимавшая, оказалась, стервочка, подставой очень плохих мальчиков…
Здесь же все обстояло с точностью до наоборот. Акинфиев, проявляя к Мазуру крайне вялый интерес, всего-то раз в неделю играл с ним в шахматы, выставляя скромный, в полбутылки, графинчик коньяку, практически не скрывая, что хочет всего-навсего освежить в памяти язык. И говорил исключительно о пустяках, без малейших коварных подходцев. Общение с Таней было еще более скудным — всякий раз разговор протекал пару-тройку минут, опять-таки речь всегда шла о сущих пустяках — и при малейшей попытке Мазура (ну назовем уж вещи своими именами) подбить клинья мгновенно возникала та самая невидимая стена.
Ну и ладно. Как сказал Лаврик — иногда полезно знать, кто шпион, а иногда — кто шпионом безусловно не является. Он давно признался Мазуру, что с превеликой охотой вербанул бы старого черта. Очень уж удачная кандидатура: благодаря своему бизнесу, коим начал заниматься еще в колониальные времена, Акинфиев на короткой ноге со многими местными столпами общества, член здешнего бомонда, принят в лучших домах, информацию с самых что ни на есть верхов мог бы качать — залюбуешься. Вот только прищучить его совершенно не на чем: компромата не имеется, денег ему хватает своих, на ностальгии по далекой России-матушке не сыграешь, поскольку никакой такой ностальгии Акинфиев не испытывает. Тупик… Князь, мать его за ногу…
Ага, вот именно. Как выяснил Лаврик через свои хитрые связи, капитан-лейтенант и в самом деле самым законным образом носил княжеский титул, правда, состояньицем обладал довольно скромным, как случалось порой с князьями по всей Европе. Но поскольку его сын, родившийся в двадцать шестом в Бизерте, на свет появился в законном браке (заключенном к тому же еще во времена Российской империи), то нынешний господин антиквар опять-таки мог с полным на то правом именоваться князем. Вот только красавица Татьяна, увы, княжной уже не считалась (как выяснил тот же Лаврик) — за год до обретения страной независимости Акинфиев женился на француженке из вполне приличной и весьма зажиточной семьи — но к дворянству она не имела чести принадлежать, в православие не перешла, брак был заключен во французской мэрии. Все это, вместе взятое, лишало Татьяну свет Илларионовну прав не то что на титул, но и вообще на российское дворянство — чем ни она, ни ее папенька, очень похоже, нисколечко не заморачивались. Как-никак последняя четверть двадцатого века, мадам и месье, слишком многие давным-давно забросили эти игры…
Вскоре он сидел в знакомом кабинете. Как обычно, не было полного ощущения, что он оказался в прошлом, но чуточку на это все же походило: и строгая, лишенная грубой вычурности нуворишей мебель из темного дерева, и веские напольные часы, и небольшая люстра, и полка с книгами, и картины (парусники, броненосцы, просто морские пейзажи или как там они именуются у искусствоведов) — все это, безусловно, появилось на свет как минимум перед Первой мировой. Хотя сделано, конечно, не в Российской империи — белогвардейцы в свое время покидали Родину без особого комфорта и уж такую обстановку не смогли бы с собой прихватить.
А вот портрет последнего российского самодержца, даже Мазуру ясно, гораздо более позднего происхождения — как и телефон на столе: хоть видом и неотличим от дореволюционного, снабжен вполне современным диском и витым пластиковым шнуром. Ну что же, хозяин кабинета не доводил попытки окружить себя прошлым до абсурда. В конце концов, не смешной чудак, а вполне современный удачливый коммерсант, сначала довольно успешно занимался ценными породами деревьев, но уже больше двадцати лет как переключился на антиквариат и не прогадал…
Сделав последний глоток, Мазур осторожно поставил чашечку из тончайшего фарфора с синей росписью, изображавшей китайскую пагоду и горбатый мостик над ручьем. Облегченно вздохнул про себя: всякий раз боялся разбить эту хреновину, очень уж хрупкая, как крыло бабочки. А князь, изволите ли видеть, признавал только такую посуду.
— Еще чашечку?
— Нет, благодарю, — сказал Мазур.
— В таком случае, рюмочку коньяку?
— Вот это с удовольствием, — кивнул он.
Акинфиев наполнил низкие пузатые рюмочки — тоже тончайшие, отливавшие радужным блеском. Вот тут Мазур, как всегда, чувствовал себя гораздо увереннее: когда это русский человек, если он, конечно, не пьян в дупель, разбивал аршин? Аршин — дело святое…
— Ваше здоровье!
Выпили, разумеется, не чокаясь. На взгляд Мазура (да наверняка и господ офицеров российского императорского флота), пить этакими воробьиными глотками — сущее извращение. Но что поделать, если порядки хозяин устанавливает?
Однако… Случилось нечто необычайное, с чем Мазур за неполный месяц знакомства впервые сталкивался: не предлагая вслух, вообще не спрашивая согласия гостя, князь моментально наполнил рюмки по новой, взял свою с таким нетерпеливым видом, что Мазур тут же поднял свою — без малейшего внутреннего сопротивления, наоборот. Если первая — колом, вторая, как известно, соколом…
Что-то в той торопливости, с какой Акинфиев забросил коньяк в рот, роднило его с иными индивидуумами, которых Мазур навидался дома. Он, конечно, мог и ошибаться, но в глазах у хозяина появилось явственное нетерпение, словно он хотел незамедлительно дербалызнуть еще. Совершенно на него не похоже. Точно.
Сохраняя невозмутимый вид, приличествующий гвардии полковнику, сидевшему в гостях у князя, Мазур присмотрелся. Акинфиев, как обычно, выглядел импозантно: благородная проседь на висках, гордая посадка головы, тонкое породистое лицо со старых фотографий, выглядит гораздо моложе своих шестидесяти. Такой же… и не такой. Полное впечатление, что он уже успел изрядно хряпнуть, и обычную свою аристократическую невозмутимость сохраняет с некоторым усилием..
«Ну, мало ли что, — подумал Мазур. — Вдруг он — запойный? Это и с князьями случается. Долго держался, цедил рюмочками, а нынче поутру сорвался с резьбы. Дело житейское.»
— Вы с некоторой грустью смотрите на свою пустую рюмку… — произнес князь.
И голос у него был такой, словно требовалось некоторое усилие воли, чтобы не поплыть словесно.
— Сказать по совести, подмывает выпить еще, — признался Мазур, напустив на себя чуточку смущенный вид. — День сегодня такой, что ли… Простите великодушно за вульгарность…
— Ну что вы! — воскликнул Акинфиев чересчур живо. — В конце концов, вы военный, а я дворянин, в старые времена люди вроде нас с вами такими наперстками определенно брезговали… Вы не против, если я предложу более… основательную утварь?
— Ничуть, — светски сказал Мазур.
Хозяин поднялся (са-амую чуточку пошатнувшись!), достал из ящика стола уже не крошки-рюмочки, а вполне приличные серебряные чарочки, граммов этак на восемьдесят. Оттуда же извлек фарфоровое блюдце, где лежала горка покромсанных ломтиков сыра и ветчины, кучка шоколадных конфет без оберток. Это уже ничуть не походило на кулинарные изыскания темнокожей горничной, обычно им подававшей, — та даже столь немудреную закуску расположила бы красивейшим образом, на манер японской икебаны. Точно, мысленно прокомментировал Мазур с большим знанием дела, мужик пошел вразнос… Тихушничает, надо полагать, умело — коли уж об этой его склонности даже всезнающий Лаврик не обмолвился. А уж он-то, когда подумывал, не вербануть ли его антикварное сиятельство, материала нагреб немало…
— Вот теперь, полагаю, можно и чокнуться, — сказал князь, протягивая к нему стопочку. — Русские люди, что же…
И высосал, даже не поморщившись. Мазур окончательно утвердился в своих догадках — и тоже мимо рта не пронес.
— У меня к вам небольшая просьба, Кирилл Степанович, — сказал князь, когда оба закурили. — Можно смело сказать, пустяковая. Если вы, разумеется, сегодня не заняты по службе… Понимаете ли, Танюшка, поддавшись всеобщему поветрию, тоже возжелала посетить ваш эсминец… — он подпустил в голос чуточку сарказма. — На который ваши комиссары устраивают экскурсии для любого желающего… Я ей, конечно же, не могу да и не собираюсь препятствовать, но, видите ли, этикет… Девушка из общества не может посещать места вроде военного корабля в одиночку. Вы бы не согласились ей сопутствовать? Вы, с какой стороны ни смотри, тоже человек из общества, самая подходящая кандидатура…
«Так-так, — сказал себе Мазур. — Если у нее все же есть друг, отчего же понадобился он, Мазур? Или папенька про друга не знает? Мало ли какого друга могла себе отыскать насквозь современная девушка из общества?»
— Бога ради, Илларион Петрович, — сказал он, не раздумывая. — Я сегодня служебными обязанностями не отягощен совершенно. Так что — с превеликой радостью.
Он ничуть не кривил душой — именно что с превеликой радостью прогулялся бы с Таней по городу и по кораблю. Только, вот ведь, черт, устав… Гвардейский. Местный. Который требует, чтобы гвардейский офицер появлялся среди иностранных военных непременно в парадном мундире. В данный момент Мазур именно что местный гвардейский офицер, а на «Ворошилове» — иностранные военные. Именно таковы инструкции родного начальства: четко оговорено — когда ты в советской форме, ведешь себя соответственно, ну, а когда выступаешь в качестве местного, изволь соблюдать местный устав до буковки. Дурдом, откровенно говоря, ну да с начальством не спорят…
— Вы меня чрезвычайно обяжете, Кирилл Степанович! — воскликнул князь и, как следовало ожидать, наполнил стопки. Осушив свою, он отрешенным взглядом уставился куда-то через плечо Мазура. Мазур, конечно, оборачиваться не стал, но прекрасно знал, что там, за его спиной, висит портрет Таниной матери, той самой очаровательной француженки.
Она погибла в неполных тридцать, в шестьдесят шестом, во время того дурацкого мятежа. Все вспыхнуло неожиданно, путчисты атаковали сразу десяток государственных контор в центре города, паля на африканский манер — наугад и длиннющими очередями. Парашютисты президента, очень быстро примчавшиеся на джипах, тоже лупили куда глаза глядят — и от случайных пуль, прежде чем все кончилось, полегло немало случайных прохожих. Может, сегодня как раз годовщина? Таких тонкостей вроде точных дат Лаврик ему не рассказывал — да и к чему?
— Илларион Петрович… — сказал Мазур осторожно. — А что же вы сами не поедете с ней на эсминец? Посмотрели бы, какие у нас сейчас корабли… Вы ведь сын морского офицера, неужели не интересно? Будь здесь идейные причины, ненавидь вы нас всех, вы бы меня домой не приглашали…
— Уж это безусловно… — хмыкнул князь. — Руки бы не подал, не то что приглашать в дом… Нет, Кирилл Степанович, я себя никоим образом не отношу к идейным людям. И нет у меня ненависти ни к вам лично, ни, пожалуй что, к самой Совдепии. Прошлого не вернешь… Здесь другое. Отец, как бы вам объяснить, тоже не пестовал идейных разногласий с одолевшими их большевиками. Считал перемены безвозвратными, ко всем этим РОВСам, гонявшим через границу диверсантов и агентов, относился иронически… по каковому поводу имел конфликты кое с кем из бывших сослуживцев, вылившиеся даже в две дуэли… Здесь другое. Он настроил себя на полное и совершеннейшее отчуждение от Совдепии. Не сомневался, что она пришла навсегда — и жил так, словно ее не существовало. Понимаете? Так, словно этой страны вовсе не существует на земном шаре. И воспитывал меня в соответствующем духе… Называя вещи своими именами, вколачивал в меня это убеждение, иногда в буквальном смысле. Российской империи больше нет — но на свете не существует и Совдепии. И знаете, ему удалось, — признался князь с чуточку сконфуженной улыбкой. — Я не питаю ни малейшей ненависти… но подняться на борт вашего эсминца никогда не смогу. Так уж воспитан. Настолько глубоко это во мне засело. Понимаете?
— Да, пожалуй, — сказал Мазур.
— Осуждаете?
— Ну что вы, Илларион Петрович, — сказал Мазур. — С чего бы вдруг и по какому такому праву…
— Знаете, за что я вас уважаю? — неожиданно спросил князь. — За то, что вы ни разу не пытались вести со мой политические дискуссии. Ни единого разочка. Вы только играете со мной в шахматы и пьете коньяк. И это прекрасно, — он на миг опустил глаза. — Неловко признаться, но поначалу я подозревал в вас агента ГПУ, намеренного меня завербовать. Прошу меня великодушно простить, но одно время я всерьез так считал…
— А зачем вас вербовать? — спросил Мазур с самым наивным видом.
— Ну как же, ваше ГПУ по всему свету вербует людей, об этом столько писали… я как-никак занимаю видное положение в здешнем обществе…
Мазур пожал плечами:
Читать бесплатно другие книги:
