Пиранья. Белая гвардия Бушков Александр

Все чинно, благолепно, культурно, интеллигентно, покойно и безопасно…

А меж тем имеется донесение агента-осведомителя, если отбросить лишнее, умещавшееся в короткую, крайне встревожившую всех фразу: Во время лицейского торжества в Папу будут стрелять.

Эту нехорошую новость принес на хвосте, как та сорока, один из агентов полковника — по отзывам Мтанги, стукач опытный, толковый и дельный, ни разу не тянувший пустышки и не сообщавший ничего, что бы потом не подтвердилось. Журналист не самой респектабельной, но и не самой желтой газеты, с широчайшими связями и неисчислимыми знакомства в самых разных кругах, начиная от президентского дворца и кончая богемными кабачками. Пронырливый, веселый, общительный, никогда ни у кого не вызывавший подозрения обаяшка, при котором частенько развязывали языки самые разные люди — учитывая, что он нисколечко не играл завзятого выпивоху, а таковым именно и являлся: душа компании, под завязку набитый сплетнями и новыми анекдотами, завсегдатай клубов, популярных в обществе кабаков и высокопробных борделей. Лаврик с некоторых пор на него прицелился всерьез.

Вот только, как с ним уже случалось, и на сей раз трепетная любовь к спиртному подвела. Он честно признался полковнику, что был уже изрядно поддавши, и потому не то что не помнит, кто именно протрепался, но и не способен назвать всех, оказавшихся в тот вечер в одном из отельных кабинетов клуба «Килиманджаро». Однако клялся и божился, что это не алкогольная галлюцинация, а реально произнесенные кем-то шепотом слова. В Папу будут именно что стрелять, именно что во время пребывания его в лицее… В конце концов, мог бы и промолчать, но честно явился пред грозны очи полковника, пусть и с обрывком информации…

Мтанга говорил Мазуру, что этому агенту верит вполне. В силу вышеизложенной характеристики. И не сомневается, что приведенные агентом слова действительно прозвучали. Одна беда: со своим донесением агент объявился лишь вчера, в полдень, когда пришел в себя после продолжавшегося до утра загула и малость подлечился…

Слишком мало оказалось времени в распоряжении Мтанги. Разумеется, он немедленно сграбастал тех собутыльников агента, кого тот помнил. Допрашивал лично, но ничегошеньки не добился: все четверо, содрогаясь от похмельного ужаса, твердили одно: лично они столь кощунственных и вражьих разговоров в «Килиманджаро» вчера не вели, и не упомнят, чтобы кто-нибудь вел. В детали допроса полковник вдавался скупо, но по некоторым обмолвкам можно было легко догадаться, что чересчур уж активные методы следствия применить, к сожалению, не представляется возможным. Трое — сынки весьма небедных и влиятельных людей, четвертый к тому же еще и представляет собой элиту ВВС, пилот одного из шести имеющихся у Папы истребителей. Руки особо не распустишь. Кроме того, эта четверка, как и журналист, плохо помнила, кто с ними был в тот вечер: да, вроде бы еще трое, исключая репортера, но не постоянные члены компании, а случайные какие-то, полузнакомые, при хорошем загуле такое случается сплошь и рядом…

Так что нервы у всех посвященных были на пределе. Мтанга, изучивший подступы и окрестности, считал, что снайпер полностью исключается — с ним во время затянувшегося надолго военного совета с выездом на место согласились и Мазур, и Леон, и Лаврик. Лицей и близлежащие здания расположены так, что для снайпера — даже окажись он камикадзе — нашлось бы не более полудюжины точек, и все до одной нетрудно взять под контроль. В здании лицея попросту не сыщется такого местечка, где мог бы укрыться и остаться незамеченным снайпер.

Отсюда прямо-таки автоматически вытекало: коли уж речь идет о стрельбе, это будет не снайпер. Стрелок, сто процентов, вооружен будет пистолетом или… Или коротким автоматом, который легко спрятать под одеждой.

Выбор кандидатур невелик. Либо кто-то из старших лицеисток — малолетней сопляшке такое дело не поручат, все равно у нее не получится. Либо кто-то из персонала, вплоть до монахинь. Либо кто-то из свиты Папы. Либо, посмотрим правде в глаза, кто-то из тех, кто охраняет сейчас Папу с автоматом под пиджаком. Четыре варианта — причем, увы, последний выглядит самым реальным, учитывая многочисленные прецеденты. Именно поэтому каждый из телохранителей, и Мазур в том числе, четко знал, кого именно из собратьев должен держать на глазах, помимо посторонних…

Касаемо последних — Мазур уже прикинул, кого можно исключить заранее и бесповоротно. Во-первых, Принцессу — не из особого к ней доверия, а исключительно оттого, что ей попросту негде спрятать пистолет, даже небольшой. Во-вторых, как уже прикидывали, три четверти лицеисток — по причине малолетства и проистекающей отсюда безвредности. Ну и, конечно, самого Папу. Все остальные, чисто теоретически, остаются под подозрением, и их достаточно много, чтобы оставаться в диком напряге. Себя, конечно, Мазур из этого списка исключал, своих ребят тоже, и Лаврика — а вот того же Мтангу, пусть опять-таки чисто теоретически, в списке придется оставить, не ставя о том, понятно, в известность…

Мазур в который раз думал одно: если все это правда, момент покушения можно предугадать с высокой степенью точности. Сейчас, пока произносятся речи со сцены, случай все же не вполне тот: подходящие по возрасту лицеистки и «училки» все, как одна, стоят довольно далеко. На таком расстоянии из пистолета метко влепит пулю лишь исключительно хорошо подготовленный стрелок, которого долго тренировали опытные инструкторы, — а среди подозреваемых женского пола таковым просто неоткуда взяться. У Мтанги и здесь должна быть своя агентура, уж он-то знал бы, начни кто-то из юбок усердно тренироваться в стрельбе.

На этой стадии гораздо предпочтительнее подозревать кого-то из охраны: они как раз отлично выучены стрельбе, немало их располагается у шести дверец в зал — что дает некоторые шансы, сделав свое гнусное дело, попытаться спастись бегством. Правда, вполне может оказаться так, что супостата вопреки его расчетам непосредственный начальник поставил дальше всех от Папы — и тут уж не поспоришь, не упрешься, что хочешь стоять в другом месте, кто б тебя спрашивал…

Самые роскошные шансы, конечно — у людей из Папиной свиты. Пальнуть в широченную спину с двух шагов — чего уж проще… Но никому из них при таком раскладе не уйти — а никто из них не подходит на роль камикадзе, готового пожертвовать жизнью фанатика, так говорил Мтанга, а он их знает гораздо лучше…

Вот когда кончатся речи и начнется движение… Папа вскоре договорит, пока будут аплодировать, какая-то умилительная девчушка поднесет букет цветов едва ли не с себя ростом (Мазур прекрасно помнил все детали церемонии), а вот потом… Потом Папа в сопровождении свиты направится к высокой двустворчатой двери в торце зала, двое охранником распахнут створки на себя, за дверью обнаружится натянутая поперек ленточка, закрывающая путь в крытый стеклянный переход, ведущий в новый корпус. Папа, естественно, ее перережет и во главе присутствующих пройдется по новостройке…

Вот этот момент, после вручения букета, и есть критический. Охрана начнет поспешную, массированную передвижку, и, если стрелок все же среди них, он, не вызывая подозрений, может оказаться близко… А любая из подходящих по возрасту девиц, классных дам, учительниц, монашек может высадить магазин или барабан практически в упор… ну, предположим, весь не дадут, ее быстренько срежут, но пару выстрелов сделать успеет. Вот тут и смотри в оба. Папа, уже предупрежденный о возможном покушении, бронежилет надевать отказался — и, между прочим, был прав, бессмысленно, если целить будут в голову, никакой бронежилет не поможет… Все же он прекрасно держится, зная, что в него в любой миг могут шарахнуть, твердый мужик, чего уж там… Ага!

Не зная языка, Мазур мог бы принять молчание Папы за очередную паузу — но, судя по бурным аплодисментам, президент именно что закончил речь. Так, все по протоколу — справа распахнулась высокая дверь, за ней маячит охранник, и пожилая дама в униформе училки, расплывшись в умиленной улыбке, легонько подталкивает ладонью в плечико чернокожую девчушку лет семи, обеими руками держащую перед собой здоровенную охапку цветов с длинными стеблями. Все согласно регламенту: дверь бесшумно закрывается, девчушка, прикусившая губку от усердия, робости и торжественности момента, проходит меж двумя шеренгами школьниц, оказавшись в широком проходе, по прямой идет к сцене, где тоже расцвели во множестве умиленные улыбки…

Вот за ней, естественно, Мазур наблюдал в последнюю очередь, краешком глаза, уделяя все внимание своим главным объектам.

И все равно, возникла некая заноза.

Кровь из носу, что-то здесь было неправильно, хоть он и не понимал, что…

Однако предчувствие беды, много раз не подводившее, становилось все сильнее. Что-то такое включилось в подсознании, не выливавшееся пока в конкретные мысли. Оно было… и тогда Мазур перевел все вынимание на кроху.

Ничего странного, что она держится так скованно и смотрит чуть ли не со страхом — доводись ему в ее годы подносить букет тогдашнему генсеку, он выглядел бы не лучше, оцепеневши от торжественного ужаса. А вот то, как она держит букет…

Вот именно. Она его неправильно держит.

Вместо того, чтобы обхватить этот сноп двумя руками, прижимает его к груди одной левой, а правая почему-то чуть ли не по локоть скрыта внутри букета, в гуще пронзительно-зеленых стеблей, это-то и неправильно, не спишешь на какие-нибудь местные традиции держать букет, отличные от европейских, — он уже не раз видел, как подобные девчушки подносили Папе цветы, и всякий раз держали букет нормально, обеими руками… Оно? Вздор, соплюшка, от горшка два вершка, даже если пистолет окажется с максимально облегченным спуском, ей попросту не хватит ни силенок, ни умения метко выстрелить с одной руки, вздор, вздор, чушь… А кто сказал, будто тот, кто ее настропалил (ну, не сама же додумалась!), непременно хотел крови? В своей очередной проповеди, несущейся по волнам эфира, Мукузели будет говорить, что ненависть к угнетателю и тирану достигла такого накала, что в него стреляют даже семилетние девочки… Ей осталось шагов десять… восемь… Нет, для растяпы Мукузели такая акция была бы чересчур искусной… но ведь с ним что-то явно произошло… он уже не прежний… шесть шагов… никто и внимания не обращает… личико у нее сосредоточенное, застывшее, ну, это ни о чем еще не говорит… видно, что ей чертовски неудобно нести букет именно так, но она старается — а уж взрослые могли бы проинструктировать заранее, что держать следует обеими руками, что же они этого не сделали? Пять шагов… Четыре… Свита лучится умиленными улыбками, И Папа тоже улыбается, готовый нагнуться и принять букет, сцена невысокая, в локоть, это, собственно, и не сцена, а именно что подмостки для ораторов… Папе эти букеты давным-давно осточертели, как и те, кто их преподносит, если только это не голубоглазые блондинки, но он изображает должный интерес и умиление… Два шага!

Мазур не выдержал. Он мгновенно, парой широких бесшумных шагов переместился влево, оказавшись перед соплюшкой, меж ней и Папой, присел на корточки, стараясь улыбаться дружелюбно и обаятельно. Краем глаза уловил, как встрепенулся стоявший поблизости Мтанга, — но отступать уже не мог.

Девчоночка смотрела на него досадливо и недоуменно, шагнула было в сторону, чтобы обойти нежданное препятствие, о котором ее наверняка никто не предупреждал.

Мазур увидел. То, что она держала в правой руке, проглядывало сквозь стебли, не отличаясь от них цветом — нечто нисколечко не похожее на пистолет, круглое…

Мать твою!

Стоящий уже над ним Мтанга громко, с шипением втянул воздух сквозь зубы. Не обращая на него внимания, Мазур запустил обе руки в гущу остропахнущих травяным соком стеблей, соплюшка непроизвольно дернулась прочь, но Мазур успел перехватить ее правое запястье, хрупкое и тонкое, как птичья лапка, чуть нажал двумя пальцами…

И вынул из ее ручонки шарообразную зеленую гранату — указательный палец соплюшки был в кольце, усики уже не разведены, а почти сжаты, так что выдернуть чеку и эта малявка смогла бы без особого труда… Спина моментально стала мокрой.

Сверху что-то тихонько, но выразительно проговорил Папа — на здешнем языке. Мтанга, с застывшим лицом, тихонечко сказал Мазуру — быстро, возбужденно:

— Суньте руку в карман, все продолжается…

Мазур торопливо сунул руку с гранатой в карман пиджака, стиснув ее, прижимая чеку так, что не чувствовал пальцев. Выпрямился, бросил по сторонам быстрый взгляд. Добрая половина свиты успела заметить и сейчас с превеликим трудом пыталась сохранить на лицах беззаботную торжественность. Ближайшие охранники тоже видели, конечно — а вот учителя и лицеистки, судя по лицам, не успели ничего разглядеть — все, и в самом деле походило на то, что перед самой сценой девчушка едва не выронила, не рассыпала цветы, а белый из свиты Папы ей вовремя помог — и вот теперь полковник Мтанга завершает дело, сцепляет ее ручонки на букете, легонечко подталкивает к сцене, шепча что-то успокаивающее… Папа склонился, привычно поднял соплюшку под мышки, ловко принял букет, посадил на плечо, лучась широкой безмятежной улыбкой под шквал аплодисментов…

Мтанга показал Мазуру глазами на дверь слева за сценой, нетерпеливо мотнул головой в ту сторону. Мазур, стараясь держаться непринужденно, направился туда, стискивая в кармане фанату закостеневшими пальцами. За спиной все еще грохотали аплодисменты, спина была мокрой, словно его облили из ведра, рубашка противно липла к телу, граната казалась горячей…

Полковник выскочил в коридор следом, захлопнул дверь. Трое торчавших там агентов вытянулись. Мтанга произнес длиннющую фразу — резко, яростно. Что-то повелительно добавил. Троица кинулась в ту самую дверь, откуда Мазур с полковником появились.

— Покажите, — хрипло сказал Мтанга.

Мазур с некоторым усилием вынул руку из кармана. Торопливо разогнул усики так, чтобы граната вновь стала безопасной, — но не сразу разжал сведенные судорогой пальцы. Шумно вздохнул, прижавшись к стене спиной, затылком, прикрыв на миг глаза. Хорошо представлял, чем могло кончиться.

— Она, похоже, настоящая… — протянул Мтанга севшим голосом.

— Вот и мне так кажется… — сказал Мазур почти нормальным голосом.

Если честно, некоторый мандраж в коленках присутствовал — но это был не страх, а та знакомая понимающим людям оторопь, настигающая, когда все позади, все обошлось. Обошлось… Он прекрасно знал эту бельгийскую марку, дважды сам ее применял — и хорошо представлял, что могло произойти. Три сотни металлических шариков в пластиковом корпусе. Папу со свитой — да и его с Мтангой — издырявило бы в решето, выкосило бы ближайших охранников, да и первые ряды лицеисток малость зацепило бы… Все были нацелены на стрелка, на пистолет…

— Там была женщина… — сказал Мазур. — Которая ее пустила с букетом… Пожилая, белая, в лицейской форме…

— Я видел, — сказал Мтанга. По его лицу ползли крупные капли пота. — Эти трое туда и побежали… Мне нужно туда, — он кивнул на дверь. — Идите, отдайте гранату майору Ачебе, он где-то у парадного входа. Пусть немедленно отвезет на полигон и посмотрит, с чем мы имеем дело…

Мазур кивнул. Задержавшись на миг, тяжело дыша, словно долго взбирался в гору, Мтанга промолвил, глядя куда-то в пространство:

— Это не Мукузели. Рубите мне голову, это не Мукузели. Для него слишком хитро и умно…

— Вам виднее, — устало сказал Мазур и направился к выходу.

…Принцесса, похоже, до сих пор не могла опомниться, хотя все давно кончилось и за окном стоял ночной мрак. Она полулежала в кресле, прикрыв глаза, закинув на широкий мягкий подлокотник великолепные ноги. Время от времени протягивала руку к столику, ловко подхватывала звякающий льдинками высокий стакан и делала добрый глоток. Потом тихо сказала:

— В первый раз была на волосок от смерти…

— Привыкай, — усмехнулся Мазур, тоже блаженствовавший в мягком кресле со стаканом в руке. — Тебе еще политикой заниматься вовсю, так что не в последний раз…

Принцесса сверкнула на него глазами:

— Чурбан бесчувственный! Хоть бы утешить попробовал…

— По-моему, тебе это не нужно, — серьезно сказал Мазур. — Ты ведь не из тех, кого нужно гладить по головке и шептать на ушко всякие глупости, а? Не похожа на оранжерейный цветочек… За это и нравишься.

— Только за это? — сердито фыркнула Принцесса.

— Конечно, нет, — сказал Мазур. — Ты обворожительная.

Хорошо, что, произнося это, нисколечко не приходилось кривить душой. «Вот взять и подсунуть ей сейчас увесистый труд кого-нибудь из основоположников», — с ухмылочкой подумал он. Да нет, не стоит рисковать, она этим трудом в тебя и запустит…

— Плохо, что ты не заешь французского, — протянула она, щурясь и отрешенно улыбаясь. — По-французски это звучало бы гораздо приятнее…

— Ну, кое-что я знаю, — сказал Мазур. — О, шери, ма шер пти…

— И все?

— Увы…

Открыв глаза, Принцесса разглядывала его долго и пытливо. Сказала с непонятной гримаской:

— Полное впечатление, что ты и в самом деле нисколечко не маешься эмоциями… Спокойный, как бегемот на солнышке…

— Привычка, — пожал плечами Мазур. — Никакой бравады — и в самом деле привычка. Тебя первый раз пытались убить, а сколько раз меня пытались пристукнуть, я и счет потерял. Понимаешь, со временем начинаешь относиться к этому философски. Главное, что все обошлось. Целый и невредимый… Вот и прекрасно. К чему тут эмоции и нервы тратить? Обошлось ведь…

— Это суперменство? — ехидно поинтересовалась она.

— Это привычка, — сказал Мазур без всякой рисовки. — Если уж все обошлось, к чему нервы тратить?

— Легко тебе говорить… Как представлю… — она зябко передернулась.

«Да нет, — подумал Мазур покровительственно. — Не представляешь толком, какая получилась бы картина. Потому что самое жуткое, что ты в жизни видела, — сбитая машиной собака…»

Она мечтательно протянула:

— Взять бы эту тварь Мукузели, подвесить за ноги к потолку, подойти с ножом и медленно…

— Думаешь, это он все устроил?

— А кому же еще? — сердито сказала Принцесса. — Сидит, скотина, как гиена в норе…

— А гиены разве в норах живут?

— Да нет, это я так, для пущей образности… Все равно гиена — мелкая, подлая, трусливая… Я его знала чуточку в свое время. Руки вечно потные, глаза бегают, едва ему покажется, что ты на него не смотришь, начинает раздевать глазами, чуть-чуть и начнет слюни пускать… Ничтожество…

«Вот то-то и оно, — подумал Мазур. — Ну, определенно что-то не стыкуется! Очень уж многие, самые разные люди его характеризуют как форменное ничтожество, да и своим эмигрантским прозябанием он это доказал. Должен быть кто-то другой, умный, хитрый, коварный, способный на нестандартные ходы вроде сегодняшнего. Ведь чудом все обошлось, мог стоять и далеко…»

— Мне чертовски хочется… — начала было Принцесса. Мазур так и не узнал, что ей хочется, — бесшумной тенью на пороге возникла горничная и бесстрастно сообщила: — Госпожа, к вам полковник Мтанга…

— Немедленно! — ни секунды не промедлив, распорядилась Принцесса, повернулась к Мазуру; — Очень кстати, горю нетерпением послушать, чего он там добился…

Почти столь же бесшумно вошедший полковник учтиво поклонился Принцессе, но смотрел главным образом на Мазура.

— Я, собственно, искал вас, полковник…

— И вам, конечно же, донесли, где он… — протянулась с улыбочкой Принцесса.

— Служба, мадемуазель Натали, — невозмутимо ответил Мтанга. — Абсолютно непрестижная, порой презираемая, но необходимая…

— Господи, кто спорит? — она прищурилась. — Если у вас какие-то другие дела, я готова Сирила отпустить… но вот если речь идет о сегодняшнем, я бы тоже хотела послушать.

Полковник смотрел на нее с некоторым сомнением, явно отметив и фривольную позу, позволявшую без труда разглядеть, какого цвета у нее трусики, и имевшее место подпитие.

— Не доходите до абсурда с вашей секретностью, полковник, — сказала Натали с некоторым вызовом. — Во-первых, случившееся и меня напрямую касается, вам не кажется? Во-вторых, могу вас заверить, дядя мне все равно расскажет. Я ведь не только взбалмошная высокопоставленная девица, но и молодой перспективный политик, согласитесь. В-третьих, самое важное… Я когда-нибудь допускала утечку?

— Мне об этом ничего неизвестно, — сказал Мтанга. — Пожалуй, вы и правы…

— В таком случае садитесь, наливайте себе, что хотите, и рассказывайте. Я уже знаю, что граната была настоящая, боевая…

Полковник присел с легким вздохом, плеснул себе виски на три пальца, бросил с полдюжины кубиков льда, но пить не торопился. Сидел, чуточку ссутулившись, зажав стакан в руке.

— Малышку, разумеется, никто не винит и не подозревает, — сказал он глухо. — Первый класс, сущий ребенок… К учителям, классным дамам и всем остальным относится, легко догадаться, как юный новобранец к генералам… Она и не подозревала, что ей поручили сделать. Мадам Эжени Бовилье, старшая наставница рекреации… — он поднял взгляд на Мазура. — Та самая почтенная пожилая дама, которую вы видели за дверью… В общем, она вызвала девочку к себе в кабинет, взяла слово хранить тайну и рассказала, что той доверена большая честь: не только преподнести господину президенту цветы от имени лицея, но и, подавая букет, привести в действие церемониальную хлопушку. Мол, такова давняя традиция лицея — при вручении букета высокому гостю обязательно взорвать еще и хлопушку с конфетти. Глупышка поверила. Будь она на несколько лет постарше, проучись там дольше, непременно бы знала, что такой традиции нет. А то бы и поняла, что ей подсовывают. Но она совсем маленькая, в лицее всего месяц, из семьи, далекой от военного дела. Так что — получилось…

— А что Минога? — вырвалось у Принцессы.

— Простите, мисс Натали?

— Ну, это мы ее прозвали Миногой, — пояснила Принцесса. — Я ее прекрасно помню. Терпеть ее никто не мог, даже некоторые учительницы… Вы ее, надеюсь, взяли?

— Опоздали, — сумрачно сказал Мтанга. — Все, надо полагать, было тщательнейшим образом рассчитано заранее. Ей хватило времени, чтобы быстренько спуститься по боковой лестнице и сесть в поджидавшую машину. У внешней охраны не было приказа задерживать отъезжающие от лицея машины. К ней домой я послал людей исключительно для очистки совести. Глупо было бы думать, что столь проворная дама вернется домой, как ни в чем не бывало. Она исчезла. Что подразумевает заранее подготовленное укрытие, вообще, высокий уровень организации… Это уже не придурки с трещотками, выскакивающие под пули охраны… Совершенно другой почерк. И я не знаю чей…

— Ничего не понимаю, — сказала Принцесса с искренним недоумением. — Она, конечно, стерва, вяленая рыба и все такое, но она в лицее служила еще со старых времен… Самая обычная училка-грымза. И вот вдруг…

— Значит, так сложилось, — пожал плечами Мтанга. — Значит, ей кто-то сделал предложение, от которого она не смогла отказаться, возможно, еще и потому, что оно отвечало каким-то ее собственным убеждениям… Да, между прочим. Малышка — коси. Вряд ли это случайно. Очень уж удобный случай не только ликвидировать президента, но и вызвать в стране серьезнейшие беспорядки. Можно представить, что началось бы, если бы все узнали, что Отца Нации убила коси по наущению белых…

Принцесса налила себе на всю ладонь, кинула один-единственный жалкий кубик, отпила изрядно. Прищурилась:

— А что же ваш агент-супермен? Сообщивший о стрелке?

Мазур прекрасно видел, как сузились у Мтанги глаза, и в лице, как он однажды уже наблюдал, на миг промелькнуло звериное, темное:

— А почему вы решили, что такой агент существует? Что он именно это и сообщил?

— Я же сказала, что я — еще и молодой перспективный политик, — как ни в чем не бывало улыбнулась Принцесса. — Жозеф Онейо, он же Шустрячок… Вам еще что-нибудь про него рассказать? Не коситесь так на Сирила, он, я уверена, никому не проболтается… Так как там с ним?

— Пропал, — хмуро сообщил Мтанга после некоторого промедления. — Искали по всему городу, по всем его любимым местечкам. Его нигде нет.

— Прекрасно, — кивнула Принцесса. — Вам не кажется, что он умышленно сконцентрировал всеобщее внимание на стрелке? Которого все и высматривали, не обращая внимания на крохотную девчушку, которая стрелком заведомо оказаться не может?

— Я этого пока что не могу ни доказать, ни опровергнуть… — Мтанга отставил свой нетронутый стакан, решительно встал. — Собственно, у меня все… Не смею более вам надоедать…

Он коротко поклонился и вышел деловитой походочкой. Мазур тоже налил себе от души. Скверные дела творились…

Принцесса произнесла длинную фразу на французском. Мазур вопросительно уставился на нее.

— Высокопробные ругательства парижского дна… — усмехнулась она. — Начальник тайной полиции, чтоб его… У него под носом работают нехилые профессионалы, а он не может их даже нащупать… И французы хлопают ушами, как разыгравшиеся слонята, а ведь у них здесь, сам понимаешь, есть своя сеть, глупо думать, что ее нет… Черт возьми, начинаешь подозревать, что французы за всем этим и стоят… Вздор, конечно, но ведь есть кое-какие основания так думать… Интересно, что думают ваши?

Мазур с самым простецким видом пожал плечами:

— У нас здесь никакой сети нет. Мы тут новички, сама понимаешь. Никто не рассчитывал, что здесь придется однажды работать серьезно.

— Вы что, до сих пор не прислали сюда своих разведчиков? Я не имею в виду этого проспиртованного писаку, про которого даже уличные мальчишки знают, что он — советский шпион… В конце концов, дядя вам крайне необходим…

— Вот в этих делах я совершенно не разбираюсь, — пожал Мазур плечами, с самым невозмутимым видом глядя на нее кристально чистым взором младенца. — Я военный, с разведкой не общаюсь…

— Ну так объясни открытым текстом уж не знаю там кому, что дела приняли крайне серьезный оборот, — сердито сказала Принцесса. — Это уже не идиоты со ржавыми автоматами, тут работает кто-то чертовски ловкий… — Она усмехнулась. — Знаешь что? По крайней мере, теперь точно известно, кому из генералов можно доверять полностью. Тем двум, что были с нами в лицее. Уж они-то никак не могут оказаться замешаны. Я не говорю, что остальные ненадежны — но этим двум можно доверять всецело… И еще… Самое, пожалуй что, интересное. Я успела кое-что выяснить. Ни во время происшедшего в лицее, ни после ни одно воинское подразделение даже не дернулось. Ни единой самой вялой подозрительной попытки куда-то выдвинуться и что-то занять… Что это, по-твоему, означает?

— Что в игре не было людей в погонах, — не особенно и раздумывая, сказал Мазур. — Это ж азбука… Будь замешаны военные или жандармерия, кто-то непременно выступил бы. Или… Или они вовремя получили сигнал, что покушение сорвалось.

— Логично, — протянула Принцесса. — Я не глупая девочка, а?

— Весьма, — сказал Мазур.

— Будь уверен. И мозги есть, и кое-какие недурные идеи, так что не надо относиться ко мне легкомысленно.

— Я и не относился, — хмыкнул Мазур.

— Вот и прекрасно, — она допила свой стакан, не глядя отставила его на столик и улыбнулась Мазуру уже иначе. — А еще ко мне нужно относиться нежно. Иди сюда, чертовски хочется забыться…

Глава восьмая

Чьи ж вы, хлопцы, будете, кто вас в бой ведет?

Уже не в первый раз Мазуру приходила в голову эта печальная мысль: когда командировка кончится, дома общаться с алкоголием будет грустновато. Конечно, он и дома пил не бормотуху… а за границей сплошь и рядом — не местную самогонку, однако здесь все, что ему наливали, оказывалось высококлассным. Вот и сейчас Папа угощал неким коллекционным «Наполеоном», какого дома не всякий генерал, пожалуй, и видывал.

Мазур впервые оказался в личных апартаментах Отца Нации. И с удивлением обнаружил достаточно скромную обстановку, едва ли не аскетическую. Да и Папа сначала казался незнакомым — в простой белой рубашечке и полотняных брюках.

— Признаться, я сначала оказался в затруднении, — продолжал Отец Нации мягко, доверительно. — Именно вам я обязан жизнью. Такое недопустимо оставлять без вознаграждения… я понимаю, вы будете говорить, что исполняли долг офицера, и тем не менее у нас есть стойкие традиции… Будь на вашем месте Леон, я бы не мучился раздумьями, а попросту выписал чек на солидную сумму. Но с вами это не годится, у вас другие порядки и традиции… Откровенно говоря, я так до сих пор и не в состоянии понять ваших идеалов, заставляющих пренебрегать деньгами, но эти идеалы существуют, их нужно принимать как данность… Я думаю, какой-нибудь перстень с огромным алмазом вас тоже не вдохновил бы?

— У нас совершенно не принято носить перстни с алмазами, — сказал Мазур. — По крайней мере, в армии. Надо мной бы посмеивались втихомолку…

— В конце концов я все-таки придумал… — с некоторым самодовольством сказал Папа, взяв со стола обтянутую синим бархатом коробочку. — Что-то мне подсказывает, что вы не будете против… Я правильно угадал?

Он нажал на шпенек, и крышка откинулась. Мазур уставился туда с некоторой оторопью. Белая пятиконечная звезда, зеленые ветви, золотой женский профиль в круге с надписью «Репюблик Франсез», зеленый венок вверху…

— Почетный легион, — кивнул Папа. — По-моему, ни один офицер от такого ордена не откажется, славный орден, учрежден самим Наполеоном…

— Но каким образом… — в полной растерянности промолвил Мазур.

— Все очень просто, — заверил Папа. — Президент Франции был настолько любезен, что в связи с предстоящими торжествами выдал мне тридцать незаполненных орденских грамот… то есть они заполнены, как надлежит, имеется подпись и печать президента, осталось только вставить имя — но это уже передано на мое усмотрение, — он улыбнулся. — Есть в этом что-то от старых королевских времен, вам не кажется? В точности как у Дюма: патент на офицерский чин, куда пожалованный мог сам вписать полк, где хотел служить… К сожалению, я уже распределил звезды, и награжденные об этом знают, нельзя никого обижать… но крест все-таки не офицерский, а командорский. Вот грамота. Потом сами впишете имя согласно французской транскрипции… — он улыбнулся тонко, хитро. — Поскольку у меня есть некоторые основания думать, что здесь вы выступаете под вымышленным, я разговаривал с одним французом, очень хорошо знающим ваши реалии, и он обратил мое внимание на то, что вы, все шестеро, поголовно носите самые простые и распространенные в России фамилии, и он не верит, что это простое совпадение… — он небрежно махнул рукой. — Но такие пустяки не должны омрачать наши отношения, тем более что я обязан вам жизнью… Что скажете? Надеюсь, это вам понравится?

— Конечно, — сказал Мазур, изо всех сил пытаясь изобразить на лице искренний восторг. — Не знаю, как и благодарить…

— Пустяки, — небрежно махнул рукой Отец Нации. — Не стоит и благодарности. Я до сих пор чувствую себя неловко, ограничиваясь той малостью, хоть и понимаю, что большего вы не хотите… Позвольте, я помогу, — он поднялся, привычно, ловко прикрепил алую ленточку к рубашке вскочившего Мазура, отступил на шаг, полюбовался: — Отлично. Неплохо смотрится. Выпьем за вашу награду?

Мазур все еще не мог избавиться от оторопелости. Вот уж кем он никогда в жизни не рассчитывал оказаться, так это кавалером Почетного легиона — Франция, конечно, не член НАТО, но в списке потенциальных противников остается, так что французский орден на груди советского офицера и в страшном сне не привидится. И ведь все по закону! Приятно, ничего не скажешь — все-таки Почетный легион… вот только дома устанешь отписываться и язык сотрешь, объясняя начальству, откуда у тебя вдруг взялась этакая регалия. Уж это точно… А отказываться нельзя, Папу всерьез обидишь, а это категорически противоречит инструкциям…

Бокалы опустели, на какое-то время воцарилось молчание, и Мазур стал подумывать, что ему пора, пожалуй, вежливо откланяться. Однако Отец Нации снова щедро плеснул в бокалы волшебного нектара и, словно бы посерьезнев, сказал:

— Сидите. Разговор нам предстоит долгий… и, к сожалению, он будет посвящен уже не наградам, а неприглядной реальности, неотложным делам, вплотную затрагивающим безопасность государства. Увы, я постоянно должен думать и говорить о текущей грязной политике — ноблесс оближ[1]… — он непритворно нахмурился. — Дело в том, мой дорогой полковник, что Мукузели стал представлять для государства нешуточную угрозу. Да, так и обстоит… Вы знаете, что характер его радиоболтовни изменился резко? Знаете, в чем она теперь заключается?

— Знаю, — сказал Мазур. — Он, похоже, пытается разжечь вражду между фулу и коси… Неужели это так опасно? Он ведь сущее ничтожество…

— Не спорю, — сказал Папа. — Но это и в самом деле может оказаться опасным. Поскольку это уже не прежнее пустословие, а стрельба по конкретней цели. Что греха таить, между двумя народами и в самом деле до сих пор остаются… некоторые трения. Пока что все это запрятано слишком глубоко, можно сказать, тлеет, но при умелой пропаганде может кончиться плохо. Что до «ничтожества»… Мтанга употребляет те же эпитеты. Вы хороший офицер, а Мтанга хороший полицейский, но вы, господа мои, чужды политике, для вас как-то само собой подразумевается, что если некая персона жалка, слаба и ничтожна, к ней не следует относиться всерьез. И тут вы глубоко заблуждаетесь. Даже из такого ничтожества нетрудно при должном умении сделать знамя. Понимаете? Знамя и символ сопротивления. Как же! Видный — за отсутствием других претендентов — борец за парламентскую демократию и прочие высокие свободы, изгнанный тираном, но не сломленный, призывающий из эмиграции к свободе, демократии и прочим приятным европейскому уху вольностям… Для европейского — и американского — общественного мнения это звучит крайне завлекательно, и они готовы рукоплескать борцу с тиранией, глашатаю свободы и демократии… — Папа горько поморщился, словно откусил лимон. — Они склонны перекраивать весь мир на свой образец, им и в голову не приходит, что есть еще такая важнейшая деталь, как многовековые народные традиции. Это Африка, полковник. Здесь испокон веков были другие порядки. Есть вождь, располагающий всей полнотой власти, он как строгий, но справедливый отец. Ему следует подчиняться безоговорочно. И есть враги, злоумышляющие против. Плохо это или хорошо, но здесь привыкли именно к такой системе отношений и власти. Если десять партий начнут бороться на выборах, каждая со своей программой, это вызовет лишь нешуточное смятение в умах: простой африканец ни за что не примет мысли, что на свете могут существовать десять разных истин. Истина должна быть одна, и ее олицетворяет вождь… ну, или, в некоторых случаях, соперник вождя… — он хитро прищурился: — У вас ведь одна-единственная партия, верно? Признайтесь мне по совести: это не дает вам покоя? Вызывает жажду реформ и перемен? Мешает жить?

— Да, в общем, нисколечко, — честно признался Мазур.

— Вот видите. Поскольку это, насколько я знаю историю, опять-таки опирается на ваши исторические традиции, — он уставился куда-то мимо Мазура, заговорил тише, задумчивее. — Если вспомнить доктора Лумумбу… знаете, я был с ним хорошо знаком, еще во времена бельгийцев. Бедняга Патрис был идеалистом и романтиком, трагедия его в том, что он считал, будто возможно сразу, одним рывком, перепрыгнуть в европейскую демократию: независимый парламент из ярких личностей, куча политических партий и все такое прочее… Чем же все кончилось? Его убийством и долгой гражданской войной… Так вот, Мукузели с этой точки зрения стал крайне опасен. Еще и потому, что с недавних пор его, нет никаких сомнений, кто-то опекает. Мы так и не знаем пока, кто, но наш таинственный Некто располагает нешуточными средствами, умеет вести искусную политическую пропаганду и всерьез нацелился усадить Мукузели на мое место. Боюсь, что мы имеем дело не с конкретным человеком, а с государством, одним из тех, что хотело бы сюда влезть, потеснив французов. Вот, извольте полюбоваться. Наши люди в Европе сделали подборку…

Он протянул Мазуру папку. Мазур извлек оттуда кучу газетных вырезок. Языков этих он не знал, но нетрудно было догадаться по фотографиям, о чем идет речь: Отец Нации во всем блеске наград и погон, доктор Мукузели, этакий интеллигентный скромняга в галстучке и профессорских очках, оскалившиеся солдаты, делающие выпады автоматами с примкнутыми штыками, броневик на фоне пылающих хижин, трупы на проселочной дороге. Ага, по-немецки, можно с грехом пополам разобрать заголовки… «Нойе Лумумба»…

— Его сравнивают с Лумумбой? — спросил Мазур.

— Именно что. Вы видели фотографии Патриса?

— Давным-давно, — сказал Мазур. — Я тогда только-только пошел в школу…

— Ему умышленно придали сходство с Патрисом. Видите, волосы курчавятся? Это чисто парикмахерские ухищрения — прежде волосы у него были прямые, как у подавляющего большинства фулу и коси, у нас очень мало курчавых… Очки того же фасона… Кстати, большинство фотографий — чистейшей воды жульничество. Это не наши солдаты, это заирские парашютисты на учениях, очень легко определить по эмблемам. Броневик тоже опознается легко, это английский «Даймлер Скаут», у нас в стране нет на вооружении ни единого экземпляра. Но европейцам и янки на такие тонкости наплевать. Главное, они получают штампы, к которым привыкли: отважный борец за демократию против зверообразного тирана… — Папа усмехнулся. — Ну какой из меня зверообразный тиран? Я всего лишь соблюдаю давние национальные традиции…

Пожалуй, Мазур с ним согласился бы. Папа, конечно, не подарок, все у него ходят по струнке и точно знают, как свистеть, как летать, а также — какая участь ждет нарушителя регламентов. Но все же, по сравнению с иными африканскими коллегами по профессии, Отец Нации — ангел в тюбетейке. Нельзя сказать, что застенки забиты арестованными, никто не сжигает деревни с вертолетов, расстрелянные не валяются по дорогам так, как это запечатлено на снимке, даже блондинки попадают к нему в постель без малейшего принуждения. Ну, конечно, гоняет оппозицию мотыгой с дерева на дерево, но где в Африке ее не гоняют? А Бокасса и вовсе людоед. Амин расстреливал демонстрации школьников…

— Так вот, — продолжал Папа, — Мукузели превратился в нешуточную проблему, требующую безотлагательного и самого жесткого решения. Пока он — точнее, те, кто за ним стоит — не разожгли настоящий пожар. И потому я хотел бы с вами проконсультироваться, как с профессионалом. Как бы вы решили эту проблему на моем месте? Со здоровым цинизмом и максимальной жестокостью?

У Мазура имелся кое-какой африканский опыт. Поэтому он и не раздумывал долго.

— Ну, если со здоровым цинизмом… — сказал он с усмешкой. — У вас шесть «Атандаров-4М», а здесь достаточно и одного… «Атандар» устарел для Европы, но в Африке до сих пор хорошо служит. Хороший самолет. Пять точек подвески для разнообразного вооружения, включая ядерное оружие… Мукузели обосновался километрах в пятидесяти от границы, для «Атандара» это считаные минуты. На той стороне нет ничего, хотя бы отдаленно напоминающего систему ПВО. И еще у нас есть точная привязка ко времени. Мукузели дает передачи не в записи, в прямом эфире, точно известно, когда он будет в доме… ну, а в том, что Мтанга давно выяснил, как этот дом выглядит, я не сомневаюсь. Истребитель без опознавательных знаков наносит удар и исчезает… Ваши «Атандары» — не палубные перехватчики, а именно что ударно-штурмовые модификации… Я не чересчур циничен?

— Ничуть, — сказал Папа с неподражаемой улыбкой. — Наш северный сосед съест и не такое… Что же, все правильно. Именно такой вариант действий мне предлагали наши военные. Мтанга рассматривал более простые варианты: пуля в спину, бомба, рогатая гадюка в спальне… Правда, в его вариантах есть недочеты: исполнитель может предать или напортачить… Но все это — не то. Не то! — он поднял палец. — Любой из этих вариантов, начиная от удара с истребителя и кончая гадюкой, послужит на пользу не нам, а противнику. Новоиспеченный мученик, жертва тирана тоже может стать превосходным знаменем. Тут уж можно подобрать и вовсе незначительную пешку, в качестве знаменосца и идейного продолжателя сойдет кто угодно, хотя бы тот прохвост из министерства дорог, который хапнул из кассы своего ведомства приличную сумму во французских франках. — Папа поморщился: — Просто-напросто выгреб из сейфа наличные, положил их в сумку и сбежал за границу. Как убого и пошло… Даже из него можно в два счета слепить знаменосца, поскольку в нашем распоряжении нет фотографий или кинопленок, запечатлевших бы, как он выгребает из сейфа казенные денежки…

На его лице появилось неподдельное презрение и превосходство: ну конечно. Папу, наловчившегося перекачивать денежки из закромов Родины в европейские банки гораздо более изящно и даже виртуозно, подобная незатейливая пошлость способна была лишь рассердить…

— Одним словом, не следует собственными руками создавать мученика, — продолжал Отец Нации. — Гораздо предпочтительнее доставить его сюда живым. И предать беспристрастному суду. Вполне возможно, выяснится, что карманы у него были набиты даже не долларами, а золотыми южноафриканскими рандами, полученными от тамошних расистов за предательство интересов нации…

«Уж это наверняка, — подумал Мазур. — У Мтанги этот эмигрантский пророк быстренько сознается, что продал страну даже не юаровцам, а марсианам, и даже портреты их нарисует в два счета…»

— Вы хотите отправить туда группу? — спросил Мазур.

— Ну разумеется, — безмятежно сказал Папа. — Вы правильно заметили: есть точная привязка к месту и времени. В тех местах нет военных гарнизонов, нет пограничных сил… впрочем, как и с нашей стороны, граница — чисто условное понятие. Там уже лет двадцать тишина и покой. Они не нападут, потому что гораздо слабее, а мы не нападем, потому что у них в приграничных районах нет ничего интересного, ни полезных ископаемых, ни даже деревьев с ценной древесиной. Скудные земли, чахлые сельскохозяйственные области…

Мазур сказал деловито:

— Но если его кто-то опекает, к нему могли и приставить охрану…

— Безусловно, — кивнул Папа. — Но вряд ли особенно уж многочисленную, большой отряд, появись он в том захолустном городишке, непременно привлек бы к себе внимание, но нам ни о чем подобном тамошняя агентура пока что не сообщала. Достаточно десятка опытных людей на паре легких вертолетов. Молниеносно туда нагрянуть, справиться с охраной, если она есть, выдернуть паршивца и уйти в джунгли. Джунгли там почти вплотную подступают к городку — но заросли не такие уж буйные, есть места для посадки, всего-то в миле от городка… Ничего нереального, верно? Очень простая операция.

— Пожалуй, — сказал Мазур. И осторожно добавил: — Вы хотите сказать, что мы…

— Нет-нет, — Папа энергично поднял ладонь. — Мы вполне можем справиться своими силами. Есть один толковый лейтенант из парашютного батальона… Я полагаю, если он возьмет четверых солдат, этого будет достаточно. Столько же своих прихватит и Леон. Десять человек. Этого хватит… — он помолчал, потом как-то странно глянул на Мазура: — Но и вы мне там будете необходимы… Вы один.

— Зачем? — спросил Мазур.

Папа снова поморщился, как от кислого:

— Видите ли, полковник… Натали рвется командовать группой… ну, разумеется, чисто номинально, и тем не менее… Сложилось так, что я не в силах ее переупрямить. Опять-таки некоторые наши народные традиции, предоставляющие женщинам изрядную свободу. А она — не просто женщина, она — молодой политик, мой ближайший сподвижник. И аргументы, которые она выдвигает, в принципе, довольно весомые: если окажется, что она лично руководила операцией по захвату врага нации, это прибавит ей авторитета в стране. Пока что она ничем серьезным себя не проявила… Руководство женским союзом — этого мало… А вот руководство подобной операцией в глазах народа сделает ее настоящей амикоте… в старину так называли воительниц, командовавших женскими военными отрядами. Вынужден признать, с точки зрения пропаганды, это достаточно сильный ход, она неплохо придумала. Она очень умная девочка, из нее, пожалуй, и в самом деле получится недурной политик.

Мазур с сомнением повертел головой.

— Я понимаю, — сказал Отец Нации. — Некоторый риск существует. Но, в конце концов, она не столь уж изнеженная барышня. Не раз охотилась в джунглях, неплохо стреляет, прошла месячную подготовку у парашютистов… Женский отряд, который она формирует, — это всерьез.

— А нельзя ли устроить все гораздо проще? — спросил Мазур. — Опять-таки руководствуясь здоровым цинизмом…

Папа понятливо подхватил:

— Не пускать ее туда, а просто объявить, что она командовала? Я об этом сразу подумал. Увы, такой вариант не проходит. Во-первых, десять человек будут знать, как все происходило на самом деле. И нет гарантии, что они смогут навсегда удержать язык за зубами. А сделать так, чтобы после возвращения сразу со всеми десятью произошел какой-нибудь несчастный случай… Нерационально. Все-таки чертовски ценный человеческий материал. Во-вторых… Она сама ни за что на такое не согласна. Категорически намерена участвовать, — он хитро улыбнулся. — Полагаю, вы уже успели узнать ее характер…

Мазур постарался сохранять полнейшую бесстрастность — очень похоже, Папа уже кое-что знал об их отношениях, шила в мешке не утаишь. Вроде бы не выглядит рассерженным, но, поди, догадайся, что у него на уме. Этак, тьфу-тьфу-тьфу, и сам заполучишь в спальню рогатую гадюку… Или обойдется? В силу тех же вековых народных традиций? Натали о них кое-что рассказывала: здесь испокон веков смотрели сквозь пальцы на то, что незамужняя девушка вовсю хороводится с хахалями и даже порой от кого-то из них рожает. Это замужнюю, обнаружься измена, имеет право прикончить не только муж, но и близкий родственник. Будем надеяться, что она не врала, что Папа и в самом деле, как уверяют со всех сторон, большой приверженец старинных традиций…

— Да, — сказал Мазур с чувством, — если уж она вобьет что-то себе в голову…

— К тому же, как я уже говорил, очень умное решение с политической точки зрения… — сказал Папа. — И все-таки я беспокоюсь, самую чуточку — это как-никак не охота в джунглях, это серьезнее… Потому-то и понадобились вы. Ваша задача — ни во что происходящее не вмешиваться, там будет достаточно народу, чтобы справились и без вас. Вы будете охранять Натали, не отступая ни на шаг. Ваша единственная задача — охранять Натали. И постараться, чтобы она не лезла в первые ряды. Вряд ли это так уж сложно для человека с вашим опытом и подготовкой…

— В принципе, ничего особенно сложного, — сказал Мазур. — Но мне придется поставить в известность начальство…

— Просто поставить в известность или попросить разрешения? — прищурился Папа.

— Честное слово, не знаю, — сказал Мазур. — С одной стороны, у меня есть распоряжение выполнять все ваши приказы по части охраны и безопасности. С другой… Речь идет о рейде на территорию соседней страны. Что они решат, я, право, и не знаю… Сколько у меня времени?

— Сутки, — решительно сказал Папа. — И не более. Иначе придется, в соответствии с его расписанием вещания, ждать еще три дня. А время, мне подсказывает чутье, работает против нас… Вам придется куда-то съездить? На корабль? В посольство?

— В посольство, — сказал Мазур.

Не стоило посвящать Папу в свои секреты и уточнять, что подобную санкцию может дать и Лаврик. Вполне по его полномочиям — в конце концов, предстоит не шлепать президента соседней страны и не переворот там устраивать — всего-навсего слетать за полсотни километров от границы, прихватить этого радиохулигана и привезти сюда. Лаврика светить не стоит, ему еще здесь работать и работать, пусть и дальше пребывают в неведении, кто на деле руководит группой…

— Я понимаю, вы военный человек… — кивнул Папа. — Хорошо, идите. Пока будете ждать ответа, посмотрите снимки, — он подал Мазуру тоненькую папку. — Карты, снимки. Изучите место, где предстоит действовать. Если вам дадут санкцию, сэкономите время…

Раскрыв папку, Мазур глянул на лежавшую сверху фотографию — и моментально определил, что это аэрофотосъемка, и очень качественная. У Папы нет ни единого самолета, способного делать с приличной высоты снимки столь высокого качества — а вот у французов как раз есть, они здесь иногда садятся на дозаправку. Значит, и французские спецслужбы в игре. Мукузели и в самом деле смотрится серьезной угрозой, с которой решили развязаться, не теряя времени… Кто же сюда лезет? Американцы? Англичане? Ладно, в конце концов, не его забота — разгадывать подобные ребусы…

В гостиной у Лаврика он обнаружил прямо-таки идиллическую картину: на столике стояла бутылка вина и два бокала, сам Лаврик в вольной позе расположился на диванчике с гитарой и, перебирая страну, задушевно напевал:

• Так пусть же Красная
• сжимает властно
• свой штык мозолистой рукой.
• С отрядом флотским
• товарищ Троцкий
• нас поведет в последний бой…

Он уверял, что первое время пели именно так. Была у него привычка раскапывать давным-давно забытые песни — и не всегда идеологически выдержанные с точки зрения сегодняшней генеральной линии.

Амазонка Жюльетт, она же, среди своих, Жулька, безмятежно возлежала на этом же диванчике, положив голову на колени Лаврику, на сей раз она щеголяла не в форме, а в коротком алом платьице. «Панкратова на них нет», — подумал Мазур лениво.

Лаврик убрал пальцы с жалобно блямкнувших струн и уставился на Мазура со вполне предсказуемым удивлением.

— Ну, чего вылупился? — спросил Мазур по-русски. — Почетного легиона не видел?

— Аб-балдеть… — покрутил головой Лаврик. — Кажется, чего-то удостоен, награжден и назван молодцом… За вчерашний подвиг?

— А то, — сказал Мазур. — Отписываться тебе придется…

— Да знаю.

Жюльетт, лениво перекатив голову, протянула:

— Ребята, это невежливо: разговаривать при девушке на языке, которого она не понимает… Или тут военные тайны?

— Они самые, — сказал Мазур. — Вы же сами на службе, мадемуазель Жюльетт, должны понимать…

— Ну, тогда ладно, — сказала она так же лениво. — Выпьете потом с нами, Сирил? Правда, Констан — настоящий шансонье? Он мне только что объяснил, что поет сейчас старинную любовную балладу.

— Констан у нас — кладезь талантов… — проворчал Мазур. — Можно вас на минуту, шансонье?

Плотно прикрыв за собой дверь кабинета, Мазур помолчал, выразительно глядя на Лаврика. Тот сказал преспокойно:

— Валяй. «Жучков» я сегодня поискал. Опять нашелся один. Лягушатники шкодят, конечно — кто бы у Папы в охранке русский язык знал… Чисто.

— Нужно отправить срочный запрос, — сказал Мазур. — Папа собрался послать группу через границу, чтобы приперли оттуда сувенир в виде Мукузели. Предлагает соучаствовать. Потому что туда идет Натали и мне ее охранять…

— Так… — сказал Лаврик. — Интересные дела… Не надо никакого запроса. Благословляю. Если честью просят, надо сделать людям приятное, они тебе вон какую блямбу повесили…

— Уверен? — спросил Мазур. — Хватит твоей компетенции?

Лаврик прищурился:

— Абсолютно уверен. Потому что, скажу тебе по секрету, Папа делает работу за нас. Когда они собираются?

— Где-то через сутки, я так понял.

— Вот и прекрасно. Нас планировали бросить на это дело где-то через неделю. Потому что этого виртуоза эфира и в самом деле пора призвать к порядку… и допросить хорошенько. Так что можешь отправляться… Это у тебя, как я понимаю, цидулька на орден? Вот и запакуй ее вместе с орденом, а также свои железки и все, кроме бритвенных принадлежностей и шмоток. Потом отвезем в посольство.

— А на фига?

— Товарищ Панкратов в приказотворчество ударился, — сказал Лаврик с усмешкой. — Велено оставить при себе только бритвенные принадлежности и одежду, а все прочее сдать на хранение в посольство. Журавель домино пакует, матерясь — там же на коробке написано по-русски, где произведено. Пара книжек у ребят была, транзистор отечественный, еще всякие мелочи. Все велено — на хранение в посольство. Конспирации для. Это приказ номер один. А есть еще и номер два — находясь вне жилых помещений, по-русски меж собой не общаться, да и в помещениях воздерживаться по мере возможности. Что смотришь? Я вполне серьезно.

— Он что, с пальмы упал, головушкой стукнулся?

— Да нет, — сказал Лаврик философски. — Он функционирует. В рамках политического руководства… Нужно же ему хоть парочку приказов отдать и отчитаться об отдаче таковых? Иначе несолидно получится: никаких недостатков не вскрыл, никаких указаний не отдал…

Свое мнение о товарище Панкратове Мазур выразил кратко и энергично.

— Удивительно точное определение, — сказал Лаврик. — Но что ты тут поделаешь, если его руководящие указания следует выполнять, в том случае, конечно, когда они не касаются чисто наших дел… Он, зараза, на мою гитару покушался, но я с честными глазами отрапортовал, что она здесь куплена, благо на ней никаких ярлыков нет. Ничего, вот явится он сюда на прием… Я уже с Жулькой поговорил, чтобы подыскала кандидатку… Такую, от которой не вывернется. Будет компра, точно тебе говорю…

…Иные вещи в Африке проделывают прямо-таки с детской непосредственностью.

Страницы: «« « 12345678 » »»