Братья не по крови Царицын Владимир

Глава 1. Хохол

Второй перекат прошли с трудом. Как всегда, впрочем. Но особенно тяжко было Лосю – для него это не просто второй перекат на маршруте, для него это вообще второй перекат. Его и через первый-то волочь пришлось, чуть ли не на закорках. А второй… Смыло Лося с переката, и в омут. Он, придурок, не по центру пошёл, а с краю, думал, небось, там течение слабее. Ан, нет. Это ниже перекатов речушка в ширину расходится, там понятно – у берегов течение меньше. Но глубина больше. В некоторых местах – с головкой. Не усмотрел Рэбэ, он Лося страховать должен был, как самый опытный. А Рэбэ Хоббит отвлёк. Тоже хорош! В спецотряде не первый месяц (второй!), а ногу о камень подводный расшибить умудрился. Заорал, словно ему в жопу семидыр забрался! Семидыр – рыба такая, на змею похожа, по-культурному – минога. Рэбэ к Хоббиту, а Лось к берегу, а там зубарь огромадный. Хвостиком махнул, и нет Лося, только пузыри из омута. Откуда только этот зубарь взялся? Самое начало августа, до нереста кеты недели три ещё.

Выловили Лося из ямы, из лёгких на камне воду выдавили и амуницию его меж собой распределили. Вещмешок с песком, естественно, Лосю самому тащить. Два «балласта» и Гуинплен не унесёт. Если бы они сухие были, тогда ещё ничего, ещё как-нибудь, но те, что в воде побывали – что там Гуинплен, это самому Японцу не под силу. После второго переката у всех «балласты» мокрые были, даже если бы Лося из омута добывать не пришлось. Даже у Гуинплена. А впереди с километр пути, да ещё один перекат, третий, и последний, слава богу!

Нахлебался Лось мутной речной водички, Хоббит похоже мизинец на правой ноге сломал, а отплёвываться да ойкать некогда, вперёд надо. Время, как говориться, не ждёт. Умри, но задачу выполни. Условия, твою мать, приближённые к боевым. Если по нормативу в срок не уложимся, Японец нас минимум неделю по этой речушке гонять будет. С увеличенным «балластом».

Мне лосёвый калаш достался. Муляж, но тяжёлый, зараза! Как настоящий. Рэбэ мне его как награду вручил. Доверяю, говорит, тебе, Хохол, «боевое» оружие нашего младшего товарища. Смотри, говорит, не утопи. А утопишь – перед Японцем защищать тебя не буду. Вместо Лося, говорит, дополнительно тренироваться будешь. Ну, Рэбэ! Ну, гад! А ведь вместе под Гудермесом чичей гробили. Вернее, сначала они нас, а потом уже мы… Друзья, можно сказать! Это он мне по-дружески. Принимая из рук старшого автомат, я споткнулся взглядом о гадкую ухмылку Гуинплена. Привык вроде бы к его застывшей гримасе, стараюсь не замечать, но замечаю. Вот, блин! Работать надо над собой.

Себе Рэбэ тесак взял и лопатку, Гуинплену вручил флягу, подсумок с рожками и арбалет. Хоббиту, приняв во внимание его нездоровую тягу к травматизму, Рэбэ доверил тащить герметичную аптечку. Пообещал: если ещё что сломаешь – голову оторву! Рэбэ, если его разозлить – может. Он и мне оторвёт, не задумываясь, не отвлекаясь на воспоминания о Чечне, Ингушетии и Дагестане.

Рэбэ – наш старшой, старший в группе. Званий у нас нет. Вернее они есть, но гордо называться капитанами или майорами, а кто и просто сержантом, как я, мы сможем только в том случае, если нас из спецотряда попрут. В спецотряде званий нет, только клички. Даже у командира спецотряда кличка – Носорог. Вообще-то он не командир отряда, он – куратор. Поговаривают, что таких спецотрядов у Носорога несколько. Своим присутствием в лагере он нас не балует, постоянно гоняет на вертушке туда-сюда. За себя то Японца оставляет, то Химика, но чаще Японца. Никто не знает, какое у Носорога имя, какая фамилия, какое звание. По возрасту, Носорог на полковника тянет, или на генерала. А имя ему бы нерусское подошло – Витас, какой-нибудь, или вообще Джон. Он даже говорит с небольшим акцентом. Носорог, он такой… ну, да ладно. Будет ещё время, расскажу. Идти надо.

Шли парами: первая пара – Гуинплен и Лось. Лось кашлял, как чахоточный. За ними – я с Хоббитом. Рэбэ один, сзади. Идти по каменистому дну нерестовой речки по пояс в воде – занятие не из лёгких. Да на время. Да когда помимо всего прочего, чем обычно врага уничтожают, тащить на себе вещмешок, наполненный песком! Это я вам скажу… жилы от напряжения лопаются. Ну, не лопаются – растягиваются. Мышцы после такого марш-броска как каменные.

Лося нам Носорог подкинул, взамен отчисленного Дуремара. Дуремар неудачно приземлился во время ночных прыжков на лес. Сломал обе ноги – правую в голени, левую в стопе. С такими травмами в отряд не возвращаются, если даже раны, как на собаке зарастают. Если даже прогнозы после выздоровления благоприятные. Тут принцип один: травму получил – значит, не место тебе в отряде. Склонность к травматизму в отряде недопустима. Ты не просто должен задание выполнить, ты ещё при этом должен выжить, желательно, не пострадать и сразу же должен быть готов к новому заданию. Устал – отдыхай на марш-броске, пока бежишь. Или в воздухе под куполом парашюта, пока к земле летишь…

Куда потом отчисленные курсанты деваются, никто толком не знает. Но не назад, не на гражданку. Это точно. Пути назад для каждого из нас нет. В какое-нибудь другое спецподразделение переведут. Где требования не такие высокие, ну, и сумма контракта, соответственно…

Лось – парень неплохой. Но скрытный. Мы в спецотряде все не особенно откровенные, потому, как в контракте пункт о неразглашении имеется. Чёрным по белому: никому и ничего и никогда не рассказывать – ни о себе, ни о других. Полная секретность и полный, я бы сказал, пипец. Но деньги хорошие обещаны. Я о таких бабках и не мечтал. Когда меня в военкомат пригласили на собеседование и в секретную комнатёнку завели, а из неё – в подвал, потом долго по коридорам конвоировали и, наконец, привели куда нужно, я ещё по дороге решил: идут-ка они в жопу! Что-то всё это слишком необычно и подозрительно. Я не первый контракт заключаю, третий. Не новичок, так сказать. Первые два заключал, обычным способом: написал заявление, прошёл медосмотр, прибыл на собеседование, ответил на пару вопросов военкома, подписал стандартный бланк договора – и вперёд, в Чечню. А тут? Прям, какие-то масонские прибамбасы, ещё бы глаза чёрной лентой завязали! Я им говорю: «Мужики! Я шпионом не пойду, мне бы чего попроще». А мне отвечают: «А мы тебе шпионом становиться и не предлагаем. Мы тебе предлагаем делать то, что ты очень хорошо делать умеешь. И не бесплатно». Я как сумму контракта услышал, решил, что ослышался. Скока, скока, спрашиваю. Ты не ослышался, отвечают. Прочитай контракт, говорят. Я прочитал. Две стороны: я, такой-то, такой-то, и ООО «Лютик-семицветик». Ну не «Лютик», конечно, просто название забыл. Почему ООО спрашиваю, почему ООО, а не МО? Так надо, отвечают, читай дальше. Читаю: переподготовка по программе «диверсионная работа» с выплатой жалования две тысячи баксов в месяц. После переподготовки – прохождение службы в спецподразделениях, каких, не сказано. Оплата – три штуки в месяц плюс премия по завершению каждой операции. Устраивает? Вполне. Подписывай! Подписал. А кто бы ни подписал? За такие бабки можно и помолчать, можно даже язык себе отрезать, чтобы соблазна не было трепаться. То, что я сейчас рассказываю, это ничего не значит, потому, что я и не рассказываю вовсе, а так, сам с собой мысленно разговариваю. Так легче норматив выполнять.

Лось… Как я уже говорил: Лось парень неплохой, но скрытный. Военную тайну разболтать – это преступление, это нарушение подписки, трибунал (или даже без него), пуля в затылок и никто не узнает, где могилка твоя. Могилки-то у нас у каждого уже имеются. Кто там лежит, или пустые они – неизвестно, но могилки с надгробными плитами, на которых наши имена вырезаны, имеются. У меня, во всяком случае, есть, мне её на фотографии показывали перед тем, как сюда отправить. А вот где нас похоронят, когда мы взаправду поумираем, этого никто не знает. Будет ли над могилкой надгробная плита, и какая там будет фамилия начертана?

Лось военную тайну не разболтает. Верняк! Его спрашивают: Лось, ты что больше любишь – котлету или отварное мясо? Молчит, смотрит подозрительно. Спрашивают: ты что – немой? Молча, головой помотает и всё. Что греха таить! Подписка подпиской, но мы ведь двадцать четыре часа вместе. Общаться как-то нужно. Мы и общаемся. Каждый о себе хоть какую-то информацию выложил, хоть что-то, но сболтнул. Лось – ни хрена! Ничего о нём не знаем – ни как звать, ни сколько лет, ни про боевой опыт. Может быть, ещё разговорится? Он только полторы недели в группе. Мы-то все уже по пять, а Рэбэ нас встречал, выходит, он ещё раньше здесь.

Рэбэ…. Нет, о нём позже. На закуску, так сказать. Если бы мы не в спецотряде, где-то в другом месте кувыркались, были бы друзьями. Здесь, в спецотряде, дружба не приветствуется. Объяснение простое: а если выбор? А если нужно кем-то жертвовать? Кем-то одним? Или не одним? Командир отправляет подчинённого на смерть. Знает, что на смерть, но отправляет. Потому, что задача должна быть выполнена. Любой ценой. Отправлять на смерть человека тяжело. Товарища – совсем тяжело. А друга?

Это Носорог объяснял.

И вообще – после этой учебки нас по разным спецподразделениям распределят. Возможно, друг с другом больше никогда и не встретимся…

Гуинплен… К Гуинплену я отношусь плохо. Откровенно плохо. И не за то, что он сильней меня, а за то, что ему нравится, что он сильнее меня. Он тащится от того, что сильней. Это видно невооружённым глазом. А может быть, глаз у меня неприязнью зашторен? Инструктор по силовой подготовке, Японец (никакой он вообще-то не японец, больше на прибалта похож – белый, рослый, глаза, как у варёной рыбы), Гуинплена всем нам в пример ставит. Ты, говорит, Хохол, на мясо налегай, с рыбы ты до Гуинплена никогда не дотянешься. А я, грешным делом, и, правда, мясо недолюбливать стал. После Чечни. Насмотрелся я на это мясо. Во всех видах – и сырое, и жаренное, и подгорелое. И с душком, и свежак. После того, как вернулся оттуда, мясо совсем есть перестал. Странное дело – там тушёнку хряпал, только давай, а вернулся – как отрезало. Я кусок в себя, а он наружу. Позже чуть отошёл, стал колбасу понемногу потреблять. Колбаса – не совсем мясо, там мяса почти и нет. Потом котлеты… А здесь, на Востоке, рыбы – сколько хочешь, и какая хочешь. Ну, я и дорвался. Здесь рыба не такая, как дома. Здесь она наисвежайшая, без заморозки, за которой следует оттаивание и снова заморозка, и так несколько раз. Пока до сковородки доберётся – всё, что в ней было вкусного, ценного и полезного, всё улетучивается. Камбала здесь и та совершенно другой вкус имеет.

Отвлёкся…

Японец в нас силу развивает своим, особым, методом. Спортивных снарядов, тренажёров всяких в отряде полно, но мы на них не тренируемся. В свободное время – пожалуйста, если, конечно, силы ещё остались. А на плановых занятиях у нас тренажёры другие: стальные пруты, гвозди, железные пластинки разной толщины и длины, бетонные блоки и чугунные чушки, деревянные шпалы и фляги с водой. А порой в качестве тренажёра выступает речка Вонючка. Почему Вонючка? А хрен бы её знал!

По этой Вонючке мы и сейчас вверх по течению прём, рыбу пугаем. Гуинплен с Лосем впереди.

Железные пруты мы сгибаем и разгибаем, завязываем их в узлы, делаем из них кольца, спирали, вьём пружины. Руками.

Гвозди забиваем в доски без молотка и вытаскиваем их без клещей. Как? Руками, естественно. Вбиваем кулаками, вытаскиваем пальцами.

Железные пластинки сгибаем пальцами. Для каждой пары пальцев – своя толщина пластинки. Самая толстая пластинка – для большого и указательного, самая тонкая – для большого и мизинца. Потренируешься таким макаром, потом гвозди из досок, как из тёплого говна вытаскиваешь.

Для чего всё остальное – бетонное, чугунное и деревянное – тоже понятно. Поднимаем, таскаем, двигаем, в воздух подкидываем, на дальность бросаем.

Ещё есть глыба. Сколько она весит, неизвестно. Много. Больше тонны. Глыба – наше наказание. В прямом, не в переносном смысле. Если кто японческие задания плохо выполняет, идёт на глыбу. Поднять глыбу нельзя, слишком тяжёлая. А вот с места сдвинуть можно. Мы сдвигаем.

Реже других у глыбы Гуинплен потеет. По двум причинам. Первая – Гуинплен легко выполняет все нормативы Японца. Вторая – Гуинплен любимчик Японца, и даже если у него случаются срывы или недолёты, Японец выпучивает свои рыбьи глаза, отводит их в сторону и делает вид, что не заметил. И всё же Гуинплену приходиться иногда двигать глыбу. Это происходит тогда, когда находятся сомневающиеся в том, что глыбу можно за раз сдвинуть больше, чем на сантиметр. Это я про новеньких.

В принципе, если объективно, Гуинплен – парень не злой и, что самое главное, не подлый. Особым расположением к нему Японца (да и других инструкторов) не пользуется – пашет наряду со всеми. Многие Гуинплена уважают, и пример с него берут. Моё отношение к нему – это моё отношение, я его никому не навяливаю.

Гуинплен прибыл в отряд вместе со мной, в один день. Дуремар и Хоббит на следующий день появились, а с Гуинпленом мы вместе на вертолёте прилетели. Мне ещё там, в вертушке его усмешка не понравилась – левый уголок губ чуть-чуть вверх приподнят, самую малость, но заметно. А в жёлтых глазах – иголки. Позже я узнал, что губа кверху – это у него от ранения. Пуля-дура по скуле мазнула, скользом, но какую-то мышцу зацепила, порвала напрочь. Мышцу потом сшили, а уголок губ после операции вверх подпрыгнул. Шрамик, не сказать, давнишний, не побелел ещё… Ну, губы – ладно, а глаза? Жёлтые, кошачьи. Их колючесть ранением не объяснишь. Или пуля та разрывная была, а иголочки – это осколки от неё?.. И ещё у Гуинплена левый глаз дёргается, такое впечатление – подмигивает. Ранением Гуинплен в Ираке обзавёлся. Что он там делал? В Ираке? Это не наша война!

Я его спросил. Он не ответил, а иголки в кошачьих глазах ещё острее стали.

Про Дуремара и Хоббита рассказывать почти нечего. Оба спортсмены: Дуремар – боец (то ли каратист, то ли по боям без правил, панкратион называется), а Хоббит – боксёр и пловец. Пороха оба не нюхали. Дуремар из отряда выбыл, ну и будет о нём.

Хоббит военную науку с трудом осваивает. Огневая у него неважно идёт, рукопашка и поединки с применением подручных средств лучше. А вот с силовой подготовкой проблема. Мужик-то он здоровый. И выносливый. Но, видать, сухожилия слабоваты. Хоббит чаще других с глыбой тренируется.

Японец Хоббита не любит. Оно и понятно…

Подошли к третьему перекату.

Думаете, Японец нас на финише ожидает? Хрен там! Рядом идёт, по берегу. Наблюдает, материал для раздолбона собирает. Только его не видно. Его вообще в лесу увидеть невозможно. Понацепляет на себя всякой травы, рожу грязью измажет – где ты, Япоша? Нет его. Но появиться может в любой момент, откуда не ждёшь. По берегу идти – оно тоже не прогулка. Там кусты, переплетённые лианами дикого винограда, все в колючках. Ямы, овражки, поваленные деревья, корни, трава высокая (мы по сопкам тоже нормативы бегаем, знаем). Трудно сказать, чей маршрут труднее – наш или Японца? Само собой, Японец свой маршрут до миллиметра изучил, тропу себе пробил за долгое время. Но эту тропу простому человеку ни за что не найти. Заросли, как заросли. А Японец, вернее ноги его, знают – куда нужно ступить, чтобы не запнуться, не провалиться, не упасть.

У третьего переката Рэбэ свистом приказал остановиться, но мы бы и сами остановились, если бы даже он не свистнул. Здесь Японец обычно подлянку ставил. Подлянка – специальная неожиданная помеха, каждый раз новая. То вдруг бревно, утыканное острыми шипами, на перекат вынесет, успевай уворачивайся, то вдруг трос, перетянутый по створу Вонючки, из воды резко поднимется и всех с переката сбросит, то перекат окажется перегороженным боном из колючей проволоки. Иногда комбинация подлянок. А то, бывает, ждёшь подлянку, а её нет. В этом-то ожидании подлянка и состоит.

Рэбэ Лося в хвост определил, мне взглядом страховать приказал. У Гуинплена автомат забрал, себе взял. Всю остальную его амуницию между всеми распределил. Гуинплен пошёл первым, Рэбэ с травмированным Хоббитом за ним, шагах в десяти, мы с Лосем замыкающими.

Прошли перекат. Я уже вздохнул с облегчением…

Правильно Рэбэ сделал, что Гуинплена первым послал. Когда «волна» пошла, Гуинплен от камней метров на двадцать уже отдалился, глубина средняя – по пояс. Но течение быстрое, «волна» высокая, а ухватиться не за что. Если бы не камни, нас всех у второго переката вылавливать бы пришлось. Мы к камням прилипли, как рыбы-прилипалы, как полипы – хрен оторвёшь (нас этому Японец учил)! Гуинплен удар волны грудью встречать не стал, не дурак (я бы тоже так поступил), весь воздух из лёгких выдохнул, нырнул, распластался на дне, как камбала, в каменистое дно вжался. Его, конечно, до самого переката проволокло. Но не ниже.

Когда метров на сто от последнего, третьего по счёту, переката отошли, каждый своё оружие и прочую поклажу взял. К финишу подошли, чуть ли не строевым, чуть не с песней. Японец сидел на камне, курил сигару и сплёвывал в воду. Он уже привёл себя в порядок – снял травяную маскировку, грязь смыл. Издали казалось, что камуфла на нём только что из под утюга – отглаженная и свежая, даже мокрых пятен под мышками не наблюдается. Посмотрел Японец на часы, хмыкнул (довольно), плюнул в Вонючку напоследок (харчок мимо меня проплыл), встал с камня и пошёл в сторону лагеря.

Норматив мы выполнили.

В лагерь возвращались молча, устали, как рабы на каменоломнях (помните американский фильм «Спартак»? С Керком Дугласом?), говорить ничего не хотелось. Курить хотелось. Мне, по крайней мере. Лося уже никто не страховал, он брёл, глядя себе под ноги и, как говорится, подметал языком землю. Глыба ждала Лося с нетерпением. Хоббит словно обрёл второе дыхание. Он даже не хромал. Сломан мизинец правой ноги или выбит, об этом можно будет узнать лишь тогда, когда он снимет гидрокостюм. Сейчас он разошёлся, боль позже придёт.

Я шагал за Гуинпленом и смотрел в его спину, просто так смотрел – тропинка узкая, по сторонам сплошная зелёная стена, не под ноги же смотреть, как Лось. Видимо Гуинплен почувствовал мой взгляд, обернулся и подмигнул. Глаз у него, видите ли, дёрнулся! В самый подходящий момент! Подмигивание жёлтым колючим глазом, вкупе с поднятым кверху уголком губ выглядело как подначка. Мне сильно захотелось дать ему в морду. Сдержался, только в сторону сплюнул.

Мордобой в спецотряде запрещён. За драку – разрыв контракта и немедленное отчисление из отряда без выплаты денежного пособия. Увечить друг друга нам разрешается на спаррингах. Спарринги проходят раз в неделю, по пятницам, чтобы за выходные мы могли зализать свои раны. Никаких делений на весовые категории, рост, возраст, длительность обучения в спецотряде. Никаких правил. Полный контакт. Мы не друзья, мы друг другу никто, поэтому в удары вкладываем всю свою силушку.

Но рефери есть. Это для того, чтобы мы друг дружку на смерть не забили. Инструктора по рукопашному бою (да, забыл сказать: применение подручных средств в спаррингах запрещается; спарринги с применением только учебные, пока только учебные) зовут Брюс, наверное, в честь знаменитого Брюса Ли. Наш Брюс, в отличие от артиста-каратиста, не китаец, а самый, что ни есть, хохол. Его знаменитое: «ну, шо, хлопцы, гоп до кучи!», когда он один выходит против трёх-четырёх курсантов, звучит несколько иначе, чем китайское мяуканье, и бьёт он сильнее и увесистее, чем его китайский тёзка. Судит наш Брюс справедливо, но по каждому пустяку в ход поединка не вмешивается, только тогда, когда действительно необходимо вмешаться – когда он видит, что одному из поединщиков приходит пипец.

Мы себе спарринг-партнёров не выбираем, всё решает жребий. Здесь неважно – в одной ты пятёрке с противником, или вы из разных групп. За прошедшие пять недель я бился четыре раза, первую пятницу нам простили, дали две недели на акклиматизацию. Мне повезло – со своими драться не приходилось пока. Хоть нас Носорог и дрочит по поводу отказа от приятельских отношений, хоть все инструкторы и читают нам нотации на тему «человек человеку – волк», мы ведь всё равно одна группа, одна команда. Вместе марш-броски бегаем, командно нормативы выполняем. Ведь в нормативах – оно как? Один сачканул или спёкся – всей группе баранка. С другими пятёрками мы почти не общаемся – «Привет – привет» – даже клички не все помним. Чужому по лицу ударить легко, даже некоторое удовлетворение испытываешь. А бойцу из своей пятёрки? Иные ощущения.

Но Гуинплену я бы в морду дал с удовольствием.

Думаю, он мне тоже.

А может быть, я наговариваю? И на Гуинплена, и на себя?

Первым, кого мы в лагере встретили, был Выкидыш. Носорог его Викингом окрестил, но какой он викинг? Он чёрный весь и волосатый, как обезьяна. Роста в нём чуть больше полутора метров (поперёк немного меньше). Он не толстый, он крепкий, как гриб боровик. В прошлую пятницу Выкидыш с Хоббитом бился, победил Выкидыш, хоть Хоббит и выше его на полметра. В гладиаторских боях рост не главное, тут главное тактика и расчёт. Ну и хладнокровие, конечно.

Почему Выкидыш? Из-за Брюса. Он кличку Выкидыша, «Викинг», на свой манер произносит – «Выкинг». Кто-то не расслышал, кто-то из новеньких, показалось «Выкидыш». Так и пошло: некоторые его Викингом называют, кое-кто Выкидышем. Выкидыш почему-то не возмущается. Ему по херу всё, мне кажется. У него, у Викинга-Выкидыша, в глазах какая-то грусть, обречённость какая-то. Не знаю за что, но я его уважаю. И мне почему-то Выкидыша жалко. Он добрый.

Выкидыш из первой пятёрки, но это ничего не значит. Первая она просто по номеру, чтобы Носорогу было удобнее график занятий составлять. Всего пятёрок пять, стало быть, нас здесь, пятью пять – двадцать пять. Всех нас сюда примерно в одно время доставили, всех одновременно и вывезут. Когда? Чётко озвученной даты нет. Срок обучения в спецотряде определён десятью-двенадцатью неделями, степень готовности инструкторы определяют. Куда? В спецподразделения российской армии? Хрен там! На объекты народного капиталистического хозяйства, я так думаю. У Министерства Обороны таких бабок, которые нам обещаны, нет. Вернее, бабки то есть, но чтобы вот так, рядовым боевикам-контрактникам – это вряд ли. Такие бабки только олигархи платить могут. Так что, скорей всего, из нас частных охранников для сильных мира сего делают. Или киллеров.

Вошли в лагерь. Наши прямиком в казарму, пёрышки чистить (Хоббит мизинец на ноге лечить), я к Выкидышу подошёл.

– Привет, Хохол, – первым поздоровался он.

– Здорово, Викинг.

– Курить будешь? – Выкидыш протянул пачку «Кента».

Я дрожащими пальцами вытянул одну сигарету. Выкидыш щёлкнул зажигалкой. Закурили.

– По Вонючке бегали? – спросил Выкидыш. Мог бы и не спрашивать. Видел, во что я одет.

– Угу. – Я мотнул головой.

– Что на этот раз на последнем рубеже?

– Волна.

– Высокая?

– Да так, – я неопределённо пожал плечами.

– Повторяется Японец, – грустно улыбнулся Выкидыш. – По всему видно – скоро дембель.

– Чё это? – удивился я. – Чё это видно-то?

– Торопятся, – пояснил Выкидыш. – Японец повторяется. В четвёртый раз одну и ту же подлянку устраивает. Овощи завозить в столовую перестали, одни макароны… Сегодня пятница, а спаррингов не будет.

– А это ты с чего взял?

– Носорог на вертушке улетел. А он, как ты знаешь, такого зрелища никогда не пропускает. Да к тому же Брюса и Пулю с собой захватил, так что, судить некому.

– Давно улетели?

– Минут двадцать.

Двадцать минут назад мы на третьем перекате с волной боролись, шума винтов не слышно было из-за рёва воды.

– Так, может быть, ещё вернутся? Редко, что ли, Носорог свои владения инспектирует? – пожал я плечами.

– Подраться хочешь? – усмехнулся Выкидыш. Я и, правда, хотел набить кому-нибудь морду, не Гуинплену, так кому другому. Но стыдно мне от того, что Выкидыш догадался про мою сегодняшнюю кровожадность не было. – Нет, не вернуться, – Выкидыш скорчил гримасу, выпятив нижнюю губу, и покачал головой. – На часы посмотри. Пять часов вечера. Но даже не в этом дело.

Выкидыш заговорщически огляделся по сторонам и, приблизившись ко мне почти вплотную, словно он пидор и хочет меня поцеловать, тихо сказал:

– Я краем уха слышал… – он снова огляделся. – Вроде бы нас расформировывать собираются.

Я удивлённо на него вытаращился.

– Носорог с кем-то по телефону разговаривал, когда я мимо его бунгало проходил. Он тихо разговаривал, но у меня слух хороший, я на подлодке Маркони был, три года океан слушал. Носорог про бабки говорил, я сначала подумал он про задержку нашего жалования. Нам уже неделю, как обещанные два кочана американской капусты выдать должны были. Минус аванс. Заинтересовался, естественно. Слушаю. А Носорог, он не о задержке, он о другом. Мол, кучу бабок на этих отморозков угрохали (отморозки – это мы, я так понял), легенды для каждого сварганили, кормили-поили их два месяца. А теперь что – не нужно стало? Всю программу сворачивать?

– Ну!

– А всё. Потом Носорог слушал того, кто на другом конце провода был. Потом трубку повесил. Я по-тихому слинял… Ха-ха-ха! Ну, ты даёшь, Хохол, – вдруг засмеялся Выкидыш. – Сколько же ты этих анекдотов знаешь?

Я не сразу врубился. Смотрю на Выкидыша, а он мне подмигивает. Понял: что-то Выкидыш уловил, какой-то звук. Слухач! Я тоже хохотнул, поддержал Викинга.

– Много! – соврал я. – А вот ещё один, – и принялся рассказывать бородатый анекдот про мужа, вернувшегося из командировки.

Вообще-то не мастер я по анекдотам. Не запоминаю их. А если какой помню, то рассказываю не смешно. Вот Хоббит – мастер. Рассказывает – уписаться можно.

Тут и я услышал: кусты зашуршали, и из них кто-то на поляну вышел. Японец. Кого ещё угораздит в колючих кустах шараёбиться? Прошёл мимо нас, подозрительно так глянул. Мы козырнули, он кивнул. Интересно: слышал что-нибудь, о чём Выкидыш мне рассказывал? Если слышал – пипец. И Выкидышу и мне.

– Ну, что? Увидимся на спарринге, – сказал Выкидыш мне (и Японцу вдогонку), дослушав скучный анекдот до конца, и хлопнул меня по плечу.

Японец зарулил в кантину. Перед тем, как закрыть за собой дверь, бросил на нас с крыльца ещё один долгий взгляд.

– Сука! – зло сказал Выкидыш, когда дверь в кантину (магазинчик на территории лагеря) закрылась за Японцем.

– Сука, – подтвердил я. – Если он что-нибудь…

– Вряд ли! Я говорил тихо, а ты вообще молчал. На таком расстоянии и я со своим совершенным слуховым аппаратом ничего бы не разобрал. Но он понял, что мы с тобой не анекдоты травили…

Мизинец Хоббит всё-таки сломал. Он сидел на узкой койке и тупо смотрел, как Рэбэ перетягивает его стопу бинтом. Лось лежал пластом и смотрел в потолок. Наверное, он сейчас проклинал свою жизнь и мечтал о смерти. О смерти Японца само собой. Гуинплен читал свою толстую книженцию. Он всегда её читает. Понемногу, но регулярно. Я в неё никогда не заглядывал, не интересовался. Может, это библия? Посмотрев на меня поверх книги, Гуинплен осклабился и снова ехидно подмигнул жёлтым глазом. На этот раз дать ему в морду у меня желания не возникло. Я молча проследовал в душевую, стянул с себя гидрокостюм и залез под душ. Горячую воду израсходовали на себя мои «пятёрочники», мне нужно было немного подождать, но ждать пока вода согреется, я не стал. Несмотря на то, что обед мы сегодня пропустили, есть совершенно не хотелось. Хотелось выпить.

От аванса у меня ни хрена не осталось, но деньги не проблема, я знал, кто мне может занять. И спиртное в кантине имелось, но торговали им только по субботам. Выбор спиртного был неплохим: несколько сортов пива, водка трёх-четырёх сортов, несколько коньяков, вино всякое. Из импортного – виски, джинн, тот же коньяк, ликёры. На любой вкус, но в меру – по одному пузырю пойла в руки. Крепкие напитки по двести пятьдесят граммов, вино – по половине литра. В воскресенье вечером – шмон. Дежурный по лагерю, из инструкторов, изымал все остатки и публично выливал в раковину. Впрочем, обычно ничего не оставалось.

Так что, спрашивать, не завалялась ли у кого чекушка, я не стал. Прошёл из душа к своей койке, улёгся, закинув руки за голову, и стал думать.

Если Выкидыш прав, размышлял я, и ничего не напутал, то дембель, как говорится, не за горами. И вот! Новый, блин, поворот! И что он нам несёт? И куда он нас ведёт? Что дальше-то? Что дальше делать? Контракту хана? Снова в безработные? А заплатят ли нам неустойку по контракту, как там прописано? Ё-ё-ё!!

Я резко подскочил на койке. Все посмотрели на меня, как на припадочного. Я взял с тумбочки сигареты, зажигалку, и вышел из казармы, закуривая на ходу.

Мысль, промелькнувшая в моей не очень-то умной голове, была ужасна. Новый поворот вёл в никуда. Меня нет, я лежу в могиле, придавленный серой мозаичной плитой, на которой выбита моя фамилия, имя, отчество и две даты: первое мая одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года (дата моего рождения), потом тире, и ещё одна дата – та самая, которая стояла в подписанном мною контракте. Двадцать седьмое июня две тысячи пятого. Жизнь моя закончилась двадцать седьмого июня сего года, сорок дней назад. Именно в этот день, подписав контракт, я подписал себе и смертный приговор заодно. Я уже сорок дней, как труп. И душа моя отлетела в рай или погрузилась в глубины чистилища. Можно смело поминки справлять!

Итак: я – труп. А зачем трупу деньги? Программа, о которой разговаривал по телефону Носорог, предполагала моё участие в секретных операциях, неизвестно кем финансируемых, после прохождения мною переподготовки в спецотряде. А если программа закрывается, то и я должен быть закрыт. Мы все должны быть закрыты. Нас убьют и закопают прямо здесь, в песчаной дальневосточной земле. В братской могиле.

Я бросил окурок в ведро, вкопанное посредине курилки (он коротко пшикнул) и повернулся, чтобы вызвать из казармы Рэбэ и поделиться с ним своими мыслями. Но Рэбэ, закончив бинтовать ногу Хоббита, сам вышел на крыльцо.

– Что случилось? – спросил он, подойдя ко мне.

Я огляделся, так же, как это недавно сделал Выкидыш и всё ему рассказал. Рэбэ слушал внимательно, пощипывая щетину на подбородке. Когда я умолк, выложив всё, что узнал, и то о чём думал минуту назад, он сказал коротко и ясно:

– Надо линять.

Меня слегка удивила поспешность его решения.

– Ты со мной согласен? – спросил я. – Что нас здесь грохнут?

– Я предполагал подобное развитие событий. Мне с самого начала всё показалось странным. ООО это…

– Зачем же тогда контракт подписывал?

– А ты?

– Деньги нужны были, – со вздохом ответил я.

– Вот-вот. Тебе бабки нужны были, мне… кое-что другое. У каждого свои причины… Линять сегодня нужно.

– Без подготовки? – удивился я.

– Тебя пять недель готовили. Мало?

– А еда? А оружие? Не с муляжами же в поход идти?

– Жрачки в лесу полно, а оружие…. Пуля, говоришь, с Носорогом улетел? Это хорошо. Оружейка до его прибытия без контроля. Подломим оружейку, возьмём три автомата и три тесака, патронов побольше.

– Почему три?

– Пойдём втроём: ты, я и Гуинплен, – Рэбэ посмотрел на мою вытянувшуюся, недовольную физиономию. – Знаю, что ты его недолюбливаешь. Надеюсь, со временем ты своё отношение к нему изменишь. Гуинплен не только сильный, как Шварценеггер, он надёжный. Я этого парня, Хохол, лучше, чем тебя знаю. Ещё с первой чеченской компании. Я тогда командиром роты был, а он взводом командовал. Он мне дважды жизнь спас.

– А как же другие? Лось? Хоббит? Другие? Мы их здесь умирать оставим?

– Человек человеку – волк. Помнишь?

Я помолчал, потом заявил решительно:

– Выкидыш с нами пойдёт.

Рэбэ пожал плечами. Надо полагать, согласился.

Глава 2. Планы на отпуск

Андрей Олегович Инзарин, начальник отдела региональных продаж преуспевающей коммерческой фирмы с банальным названием «Энергетик», регулярно задерживался на работе допоздна. В его обязанности входило ежедневное составление отчёта по продажам: сколько продукции отгружено за сегодня, сколько оплачено наличкой, сколько отдано с отсрочкой платежа, сколько денег пришло на расчётные счета за ранее отгруженную продукцию – и всё такое прочее, касающееся обыкновенного коммерческого процесса. Составить такой отчёт заранее нельзя, только после того, когда будет удовлетворён последний клиент, когда закроются склад и касса, когда все менеджеры и торговые агенты разойдутся по домам, и когда тишину в отделе будут нарушать лишь редкие телефонные звонки, потерявшихся во времени клиентов.

А сегодня, помимо традиционного отчёта, Андрею нужно было ещё сдать дела Серёге Кривошапкину, которого он оставлял за себя всегда, когда уезжал в командировки или, что было значительно реже, если болел. Сегодня была пятница, рабочий день закончен, впереди выходные, а с понедельника Андрей уходил в отпуск на целых четыре недели. В такой долгий отпуск в «Энергетике» не уходил никто. Как правило, отпуска предоставлялись два раза в год – две недели летом и две зимой. Для Андрея сделали исключение, учитывая то, что он не был в отпуске четыре года, расщедрились – за каждый год дали по одной неделе отпуска.

Вот и сидел он за компьютером, составлял отчёт и нервничал. Нервничал, потому, что часто ошибался, а ошибался, потому, что торопился поскорее закончить с делами и начать медленное и приятное погружение в состояние человека, которому предстоит на целый месяц забыть о контрактах, прайсах, инвойсах, переговорах и прочей коммерческой лабуде. А ещё он нервничал потому, что знал: сегодня он обязательно получит выговор от отца.

Встреча с родителями должна состояться через час. Каждую пятницу, ровно в семь (время «Ч») у Инзариных-старших традиционный семейный ужин, опаздывать запрещено. Отец Андрея, Олег Алексеевич – генерал в отставке. Порядок и пунктуальность для него – понятия не то, чтобы святые, но к беспорядку в делах и мыслях, к отсутствию чёткости, к необязательности он относится очень болезненно. Он всегда негодует, когда Андрей опаздывает на назначенную им встречу. Потому что не понимает: как это возможно – не уметь грамотно распланировать своё рабочее время? Жаль, говорит, что ты у меня – пацифист. Армия, говорит, из тебя быстро бы человека сделала. Слово «пацифист» отец произносит с нескрываемой неприязнью. Андрей знает, что отец до сих пор не может простить ему его решения не поступать в военное училище, как на том настаивал отец, а подать документы в политехнический.

Это решение далось Андрею не просто, и если бы не мама… Кто знает: возможно, у Андрея неплохо бы сложилась военная карьера, как-никак отец генерал! Но с другой стороны – перспективы, которые открывала перед сообразительным и расторопным парнишкой рыночная экономика, манили его очень настойчиво. Перед ним выстелились две широкие и бесконечно длинные дороги, концами уходящие в неизвестность. Андрей топтался на развилке, не решаясь сделать первый шаг, а мама не стала ждать, когда авторитет отца подтолкнёт сына сделать шаг, который может оказаться роковым, и о котором в будущем её сын может пожалеть. Она сказала строго и убедительно, как всегда умела: «В армию я тебя, сынок, не пущу. Хватит нам в семье одного военного. Все эти учения, командировки, переезды бесконечные. А что в итоге? Язва, четыре инфаркта и два ранения. Слава богу, из Афганистана живым вернулся. Не хочу я такой жизни ни для тебя, ни для твоей будущей семьи! Ты у меня один-единственный. Если бы братик твой в живых остался, тогда… не знаю, может быть, и не пошла бы против воли нашего папы. А так – нет. Не пущу тебя в армию! Ни за что не пущу!». Брата у Андрея не было. Вернее он был, но умер, родился мёртвым вслед за живым Андреем. Через несколько минут. В семье Инзариных о мертворождённом Алёшке помнили всегда. И он, Андрей, не забывал… «А как насчёт долга, как насчёт патриотизма?» – уже зная ответ, осторожно спросил Андрей. Мама горестно вздохнула: «Не нужны нынче России патриоты». Андрей посмотрел ей в глаза и сказал: «Подаю документы в политехнический. Но… если не поступлю…». «Поступишь» – уверенно сказала мама. «Ну а если?». «Значит, поступишь на следующий год. А чтобы тебя этой осенью и будущей весной не забрали, я уже с Софой договорилась». Софья Абрамовна, лучшая подруга мамы, была главврачом военного госпиталя. Связи в медицинском мире были у неё железобетонные. У Андрея нашёлся огромный букет хронических «заболеваний», среди которых сколиоз был самым безобидным.

Военная карьера для Андрея закончилась не начавшись…

Алёна звонила уже трижды, последний раз – минут пятнадцать назад. Беспокоится, знает, что и ей не поздоровится. Свёкор обязательно скажет: «Плохо обеспечиваешь тылы. Если Андрюха задерживается на работе, значит, его голова занята чем-то посторонним. Он думает не о том, как быстро и рационально выполнить поставленную перед ним задачу, а о том, о чём, видимо, ты должна думать. Бери пример со своей свекрови. Я с ней жизнь прожил, а не знаю, как чай сладким делается. Потому и до генерал-майора дослужился. Она меня к домашним делам на пушечный выстрел не допускала. Её дело – хозяйство вести, моё – Родине служить. Ну и деньги, само собой, домой приносить». Алёна не спорит, головой кивает, не возражает старику, что она ведь тоже работает. Ну, не ходит, как все, на работу к восьми утра и не несётся, как угорелая, домой, едва часовая стрелка к пятёрке доползёт. Другая у неё работа. Писательница. Свободный художник. Свёкор сочинительство работой не считает, тем более, что ещё ни одной книжки Елены Инзариной в свет не вышло. Алёна пишет в стол, что называется. Разослала синопсисы своих рукописей по издательствам. Пока результат нулевой. Либо молчание, либо стандартный отказ: «Ваше произведение нашему издательству не подходит». Пока – это уже три года!

Три года… Алёшке, сыну Андрея и Алёны, шесть лет. Меньше, чем через месяц у него начинается взрослая жизнь – пойдёт в школу в первый класс. Можно было бы не торопиться со школой, дать ребёнку ещё годик побездельничать, но Андрей с Алёной решили твёрдо – пора. Ну и что, что семи Алёшке ещё нет? Семь будет в феврале. Подумаешь – какие-то пять месяцев с хвостиком! Алёшка к школе давно готов – читает уже бегло, и не детские книги, а журналы и газеты. Правда, мало, что понимает, зато вопросов задаёт – Андрею иной раз Алёну жалко бывает. Пишет она, пишет свои романы, щёлкает по клавишам, сюжетные линии обдумывает, и вдруг: «Мам, а что такое конвергенция?». «Что?» – не сразу понимает смысл вопроса Алёна. – «Ну, понимаешь…». Попробуй, объясни шестилетнему ребёнку, что такое конвергенция. Можно, конечно, отмахнуться. Мол, папа с работы придёт – объяснит. Но это опасно, так и уважение сына потерять можно. Элементарно. Это к папе, то к папе, глядишь – и вовсе к маме с вопросами обращаться перестанет. Поэтому нужно срочно переключаться с романа на реальную жизнь и объяснять, если знаешь, а если не знаешь или сомневаешься – лезь за словарём, выясняй и пересказывай своими словами прочитанное. Хотя, лезть за словарём никуда не надо, ни на верхнюю полку, ни во второй ряд книг, ни в нижний ящик письменного стола. Словарь уже давно на самом виду и всегда под рукой. К словарю приходится обращаться часто. Чего уж там – значения многих мудрёных слов, которых в последнее время появилось великое множество, мы не знаем, а если знаем, то не вполне уверены, что знаем их правильно. А ребёнку вкладывать в голову неточности нельзя.

Раньше, до рождения Алёшки, Алёна работала сначала корректором в газете «Дальневосточный комсомолец», а затем, после окончания филфака дальневосточного пединститута, редактором в одном из книжных издательств. Недолго она там работала. Издательство-скороспелка, которое возникло, казалось, только для того, чтобы выпустить десятитомник Александра Дюма и трёхтомник Рафаэля Сабатини, просуществовало чуть больше года. Обанкротилось оно так же внезапно, как и возникло.

Сочинительством Алёна заболела, став мамой. Сначала она сочиняла сказки для Алёшки – короткие и смешные, похожие на анекдоты. Алёшка был первым благодарным слушателем (пока не стал читателем) маминых произведений. А когда сын освоил азбуку и осознал, что такое печатное слово, он с жаром накинулся на детскую литературу, на время забыв о маминых сказках. Алёне стало чего-то не хватать. Не сочинять она уже не могла…

…Резко и противно зазвонил межгород. Андрей поморщился и хотел встать, но Серёга Кривошапкин, который сидел за соседним компьютером и безжалостно расстреливал монстров, выползающих из всех щелей и бесчисленных боковых коридоров, поднялся первым. Сделав успокаивающий жест (сиди, мол, я сам всё сделаю в лучшем виде), он направился к трезвонящему телефону. Андрей снова погрузился в отчёт, но краем уха слушал разговор Серёги с неизвестным абонентом.

– Здравствуйте. Компания «Энергетик», слушаю вас… Очень приятно… Видите ли, у нас рабочий день уже закончен, и он ушёл домой… Да, разница во времени у нас с вами два часа… Да, да, я понимаю ваши проблемы… Нет, вы не правы, нам не наплевать… Я очень сожалею… – Серёга взглянул на Андрея, – но его тоже нет… Да, вы совершенно правы, пятница… Теперь только в понедельник… Да, да, можете звонить в восемь часов утра…. У нас будет уже десять… А знаете что, вы лучше меня спросите… Сергей… Сергей Кривошапкин… Менеджер… Я прямо с утречка займусь вашей заявкой… Конечно… В понедельник всё и решим… Да… Всего вам доброго… Жду вашего звонка… До свидания.

Молодец, Кривошапкин, подумал о Серёге Андрей, настоящий коммерсант. Университетов не кончал, но коммерсант замечательный, что называется – от бога. Цепкий. С клиентами разговаривает правильно – спокойно и вежливо, никогда не срывается, если даже клиент раздражён и позволяет себе говорить в оскорбительном тоне. О продукции, которой торгует «Энергетик» знает всё, что может интересовать покупателей. В документации и финансовых вопросах Серёга разбирается не хуже его, Андрея, начальника отдела региональных продаж, имеющего высшее экономическое образование. По объёму личных продаж Серёга на первом месте в отделе. Если рассматривать Кривошапкина как возможного конкурента, то, пожалуй, он – главный конкурент Андрея. И если Андрей позволит себе быть невнимательным, и хотя бы изредка будет допускать косяки в работе, то руководство компании не станет долго искать ему замену…

Кривошапкин положил трубку и, весело подмигнув Андрею, вернулся к компьютеру добивать оставшихся в живых орков. Андрей почти закончил с отчётом, осталось только распечатать.

– Кто это был? – спросил он.

Серёга назвал клиента.

– Матафоновский клиент, – вспомнил Андрей. – Чего хотел?

– Лёнька затянул с ответом на их заявку. Нервничают. У них там подготовка к зиме идёт полным ходом.

– Раздолбай!

Таким «лестным» эпитетом был награждён Леонид Матафонов, один из менеджеров отдела. Лёньку уже давно пора было выгнать за необязательность, забывчивость и безграмотное оформление документов. Да и с объёмами продаж у Матафонова было не ахти. Но он приходился генеральному директору «Энергетика», Сандалову Виталию Петровичу, каким-то дальним родственником, а с этим приходилось считаться.

– Вздрючь его в понедельник, – попросил Андрей.

– Угу, – пообещал Серёга, но Андрей ему не поверил. Серёга Кривошапкин не тот человек, он не будет дрючить Лёньку, и требовать от него быстро решить вопрос со своим клиентом, он лучше по-тихому перетащит этого клиента на себя и будет грамотно его окучивать, увеличивая процентную составляющую своего заработка.

– Не знаешь, шеф уже ушёл? – спросил Андрей, вкладывая отпечатанные листочки отчёта в пластиковый уголок.

– Да-а-вно-о, – протяжно ответил Серёга. – Чего бы это Сандалетову в пятницу на работе засиживаться? Уикенд – святое дело… И Маринку с собой прихватил, – в голосе Кривошапкина прозвучали нотки не вполне объяснимой ревности, с Маринкой у него ничего не было. – Приёмная на замке. Из всех сотрудников фирмы только мы с тобой на посту. Да ещё охранники. Скоро придут нас выгонять… Ну, что, подбросишь меня ближе к дому?

Андрей кивнул и протянул Сергею уголок с отчётом.

– В понедельник утром передай Маринке для шефа.

– Бу сделано!

– В курс дела вводить нужно?

– Я в курсе. А чего не знаю, по дороге расскажешь…

Было без четверти семь, когда серебристый «Кариб» Андрея выехал с парковки напротив здания, в котором располагался офис «Энергетика», и с трудом вклинился в поток машин идущих настолько быстро, насколько позволяла плотность этого потока. Это была ещё не пробка, так как Андрей медленно, но всё же ехал, и на перекрёстках подолгу не стоял.

Вводить Серёгу в курс дела долго не пришлось. Практически обо всём, что касалось родного отдела региональных продаж, он знал: знал все проблемные ситуации, знал про все подводные камни, знал об отчётности, кому, что и в какие сроки представлять – не раз оставался за Андрея. Тем не менее, Андрей ещё раз повторил всё, что считал нужным, заострил внимание своего зама на основных рабочих моментах. Серёга слушал внимательно, а может быть, делал вид, что слушает, а сам думал о чём-то своём. Андрей изредка бросал на Серёгу взгляд и видел, что на губах инструктируемого застыла лёгкая, едва заметная улыбка.

Андрей вновь подумал о Кривошапкине, как о человеке, который запросто может его подсидеть. Проще всего это сделать, замещая своего начальника. Нужно только продемонстрировать руководству рвение в работе, ещё раз подтвердить тезис, что незаменимых людей не существует и мягко указать на ошибки всеми уважаемого начальника отдела. Не исключено, что у Серёги в загашнике есть пара-тройка Инзаринских проколов. Странно, но почему-то это мысль не напугала Андрея. Может быть, он просто устал? А может, инстинкт самосохранения заглушён давно уже возникшим разочарованием в том выборе, который он сделал, когда избрал карьеру коммерсанта? Что греха таить – не коммерсант он, Андрей Инзарин. Не торгаш! Всё чего он добился (не многого, если честно), всё – благодаря его исполнительности, работоспособности, уму и порядочности. Нет у него, у сына военного и у внука крестьянина, коммерческой жилки. У Кривошапкина есть, а у него нет. Может быть, прав был отец, когда настаивал на том, чтобы Андрей не маялся дурью, а поступал в военное училище?

– Здесь останови, пожалуйста, – попросил Сергей, когда впереди показался перекрёсток. Андрею нужно было ехать прямо, а Кривошапкину направо, ещё парочку остановок на трамвае. – Ну, что? Как говориться: счастливо отдохнуть! – Кривошапкин протянул руку, она показалась Андрею влажной и… липкой что ли.

На семейный ужин у родителей Андрей опоздал всего-навсего на десять минут. Он бы вообще не опоздал, если бы не пришлось долго искать место для парковки (запарковаться удалось, только дождавшись, когда освободил место чёрный «Лексус») и если бы работал лифт в родительском подъезде.

Алёна с Алёшкой, конечно же, уже пришли. Дверь Андрею открыла Алёна, дежурно чмокнула его в щёку и тут же ушла на кухню, помогать маме. Алёшка сидел с дедом в обнимку на кожаном диване в гостиной, на коленях у Олега Алексеевича лежала красивая толстая книга с лощёными листами. На развороте были изображены военные всех родов и войск, облачённые в парадную и полевую форму. Внук с интересом разглядывал изображения военных и внимательно слушал пояснения деда. Увидев вошедшего отца, Алёшка оторвался от созерцания картинок и весело заорал:

– Привет, отец! How are you?

– I`m ok, – улыбнулся Андрей.

– Не опоздать ты естественно не мог, – осуждающе заметил Инзарин-старший, пропустив мимо ушей аглицкий трёп сына с внуком.

– Здравствуй, папа. Извини за опоздание. Дела сдавал. – Андрей поглядел на часы, потом перевёл взгляд на стол, заставленный закусками. Посредине стола красовался маленький хрустальный запотевший графинчик с водкой и второй, побольше – с красным вином. Для Алёшки был предусмотрен и стоял в компании с графинами кувшин с мутноватым грейпфрутовым соком.

– А у нас уже всё готово, – объявила мама, войдя в гостиную. – Здравствуй, сынок.

По случаю семейного застолья на маме было красивое тёмно-зелёное бархатное платье, её любимое, и видно было, что сегодня она посетила парикмахера. За маминой спиной стояла Алёна, в руках она держала соломенное блюдо с хлебом. С кухни вкусно тянуло жареным мясом, похоже, баранина. Готовила мама классно. Андрей моментально почувствовал, что сильно проголодался, в обед ему удалось закинуть в себя только один хот-дог и чашку кофе со сливками.

Первый тост был как всегда за них за всех, за семью Инзариных.

Алёна чокнулась со всеми фужером с соком, она вообще почти не пила, а сегодня ей к тому же ещё и за руль.

Алёна получила права одновременно с Андреем, три года назад, когда они купили свою первую и единственную пока машину – Тойоту «Кариб». Но опыта вождения у неё было мало, автомобиль всегда был под Андреем, да и не любила Алёна это дело, говорила, что управление автомобилем – сугубо мужское занятие, а на самом деле, просто не верила в собственные силы и боялась дороги. Более или менее сносно она чувствовала себя за рулём, когда муж сидел рядом и в любую минуту мог что-то подсказать, прийти на помощь. А что ты будешь делать, если меня не будет рядом, спрашивал её Андрей, пешком всю жизнь проходишь? Ты всегда будешь рядом, отвечала Алёна. А если я заболею или умру? Не имеешь права. Ну а если? Не имеешь права, чётко, по слогам отвечала супруга…

Водка была холодной, а рюмка маленькой, Андрей не ощутил вкуса водки и, проглотив её, набросился на холодец, мамин фирменный.

– Ой! Про горчицу-то я забыла, – воскликнула мама и поднялась со своего места. Увидев, что и Алёна вскакивает, она опустила на её плечо свою тяжёлую руку и твёрдо сказала: – Сиди, Леночка. Я сама. В моём возрасте движение – это жизнь! Ты лучше за мужем поухаживай. Салат ему положи, рыбку, колбаску. Грибочков маринованных. Что-то наш Андрюшка совсем худой стал. Видать плохо ты его кормишь, не следишь совсем. Хорошо, что семейную традицию поддерживаете, приходите по пятницам. Хоть раз за неделю поест сыночек по-человечески.

Проходя мимо Андрея, мама не удержалась – остановилась за его спиной, наклонилась и нежно поцеловала в русую макушку. И повела носом, словно пыталась уловить среди ароматов дорогого парфюма тот самый родной, только ей одной знакомый с рождения запах своего единственного, любимого больше жизни ребёнка. Андрей скосил глаза и увидел, как изменилось лицо Алёны, услышавшей несправедливые обвинения свекрови. Внешне почти ничего не было заметно, но в карих глазах жены блеснула обида. В такие минуты Андрею было стыдно за себя. Не за маму, нет. Маму он понимал – все мамы одинаковы, впрочем, как и свекрови. Они любят, и считают, что так, как они, их ребёнка любить никто не может. И ещё они ревнуют. Это чувство существует в них помимо их воли. Такова природа… Андрею было стыдно за себя, за то, что он ничего не может с этим поделать. Он не может заставить маму по-другому относиться к Алёне, он не может пресечь маминых редких, но колких и часто несправедливых замечаний в адрес своей жены. Единственное, что он может – это просто любить обеих женщин, таких разных и таких замечательных, каждая по-своему.

Когда мама с Алёной подали горячее (Андрей не ошибся, это была баранина), графинчик почти опустел. Отец потянулся к бару, за бутылкой, но мама сказала:

– На сегодня хватит. Андрюша пусть ещё выпьет, а тебе, Алик, уже достаточно. Вспомни о своём сердце.

– Да я чуть-чуть, – просящим тоном сказал Олег Алексеевич. – Полрюмочки…

– Нет. – Мама сказала, как отрезала. – Это приказ!

Олег Алексеевич вздохнул, но спорить не стал. Он хоть и мужчина, хоть и глава семьи, но человек военный, приказам вышестоящего командования привык подчиняться. Сказано нет, значит, нет. Это на службе он когда-то был генералом и сам отдавал приказы, а дома всегда считал себя рядовым бойцом, а теперь к тому же – демобилизованным бойцом.

Под баранинку Андрей допил водку. Он нисколько не захмелел, был совершенно трезвым, словно и не выпивал совсем, да и откуда ему, хмелю, взяться при такой закуске? Баранину в семье Инзариных уважали. Олег Алексеевич в начале своей военной карьеры долгие годы служил в Средней Азии – в Узбекистане, – а потом в Северокавказском военном округе. Воевал в Афгане. Так что баранина стала для него и для его семьи блюдом почти национальным. Андрей умял две порции, вызвав очередной взрыв материнской любви и сострадания к его «святым мощам». Алёна к баранине столь пламенных чувств не испытывала. Она была из местных, и предпочитала рыбу и морепродукты. Но из уважения съела маленький кусочек. Алёшка же вообще к мясу не притронулся, оставлял место для торта и десерта.

Пока женщины убирали со стола грязную посуду и недоеденные салаты, а мальчик смотрел мультики, Инзарин-отец и Инзарин-сын уединились в генеральском кабинете, чтобы передохнуть перед чаем (подождать, чтобы жирок завязался, как говорила мама) и предаться пагубной привычке – курению. Андрей с удовольствием закурил – в кабинете отца, перед камином, имеющем хорошую вытяжку можно. Разрешается. Естественно, при обязательном условии – дверь в кабинет должна быть закрыта. Во всех других помещениях, даже в туалете, нельзя, а в кабинете можно. Это было одним из элементов домашнего уклада, при котором главное – порядок и неукоснительное соблюдение установленных раз и навсегда правил.

Олег Алексеевич тоже вытянул из пачки сигарету, но курить не стал, только понюхал и засунул её обратно. Отец не курит уже три года. Бросил решительно и бесповоротно, по-военному. Без мук и сопливого нытья. Поводом к тому был четвёртый инфаркт и рекомендация военврача.

– Что у тебя на работе? – спросил Олег Алексеевич у сына, усаживаясь в широкое кожаное кресло в глубине кабинета, стоящее за огромным столом, похожим на бильярдный, благодаря такому же изумрудному суконному покрытию.

Андрей пожал плечами:

– Нормально…

Наверное, прозвучало неубедительно.

– Вижу, что не нормально. Что, начальство не ценит?

– С этим, мне кажется, всё в порядке.

– Что тогда? – настаивал отец. – Мало платят?

– Как везде: сколько заработал – столько и получил. – Андрей выпускал дым в каминную пасть. На отца он не глядел – боялся, что едва посмотрит ему в глаза, как тут же придётся во всём сознаваться. – Закон рыночной экономики: за красивые глаза никто платить не будет…

– Да уж, глаза у тебя, как у великомученика на иконе. Не нравиться мне, как ты выглядишь.

– Устал просто. Вот отдохну месячишко…

– Вот об отпуске твоём я и хотел поговорить. Как планируешь отдыхать? Активно или пассивно?

– Особых планов нет, – пожал плечами Андрей, по-прежнему не глядя на отца. – Кроме одного небольшого планчика, я тебе рассказывал: мы с Алёной решили на недельку сгонять в Японию. Может машину посвежей и побольше присмотрим. Мама согласилась с Алёшкой неделю посидеть.

– «Джип» решил брать?

– Внедорожник, – поправил отца Андрей. – «Джип» – это американская марка. Конечно, в Японии «Джипы» тоже есть, но я хочу «Лексус» или «Хариер».

– Машина – дело нужное, – согласился Олег Алексеевич. – Но я, вообще-то не о машинах японских с тобой поговорить хотел… Когда, говоришь, вы на острова собрались?

– Числа двадцатого.

Отец придвинул к себе настольный календарь.

– А две недели перед поездкой, чем будешь заниматься?

– Особых планов нет, – повторил Андрей. – Может, к родителям Алёниным в Славянку прокатимся. – Он выбросил в холодную топку камина докуренный до фильтра бычок и повернулся к отцу. – Тёща по Алёшке соскучилась. Тесть на рыбалку зовёт – скоро кета попрёт.

– А с отцом на рыбалку съездить не желаешь?

Прозвучавший вопрос был для Андрея настолько неожиданным, что он удивлённо вскинул голову. Олег Алексеевич испытующе смотрел сыну в глаза.

– Ты ж не рыбак! – сказал Андрей.

– А ты рыбак? – парировал Олег Алексеевич.

Андрей слегка растерялся. Молчал, не зная, что ответить.

– Тут такое дело, сынок, – как-то смущённо начал говорить отец. – Объявился мой однополчанин, мы с ним в Афгане воевали. Друзьями были хорошими, а потом нас жизнь в стороны развела. Сначала часто друг другу писали, потом реже, а потом… Бывает такое в жизни… Последнее письмо от него лет шесть назад получил. Каюсь: не ответил. Замотался. Потом очередной инфаркт, госпиталь. Потом в отставку ушёл…

«Ну, что он передо мной оправдывается? – подумал Андрей, – Я ему судья, что ли?»

Отец продолжал, спросил, с какой-то странной надеждой глядя в глаза сыну:

– Ты, наверное, слышал его фамилию от меня. Мы с мамой о нём говорили. Сидоров. Михаил Иванович Сидоров. Помнишь?