Бабушка! – снова кричит Фридер Мебс Гудрун

Друг по имени Батци

— Бабушка! — кричит Фридер и дёргает за бабушкину юбку. — Бабушка, я хочу, чтобы у меня был друг! И чтоб его звали Батци.

— Да отстань от меня, шпингалет! — ворчит бабушка. — Не мешай, ты же видишь: я занята.

Она стоит на коленях перед кустом чёрной смородины и обирает его. Ягодку за ягодкой. Корзинка ещё далеко не полная.

Фридер топчется рядом и скучает. У него нет никакой охоты рвать смородину. Он не любит собирать ягоды. Он любит их есть.

— Ну бабушка, мне так хочется друга Батци, — вздыхает он и берёт смородинку из бабушкиной корзинки. Нет, три!

— Руки прочь, сладкоежка! — говорит бабушка и отталкивает руку Фридера от корзинки. — И вообще, зачем тебе друг? У тебя же есть я!

— Друг лучше, — ноет Фридер. — Ты никогда со мной не играешь! Совсем-совсем никогда!

На это бабушка отвечает только: «Ха!», и Фридер поспешно отходит подальше.

Если бабушка говорит «Ха!», это чаще всего не сулит ничего хорошего…

Фридер решает пойти погулять. Гуляет он всегда вокруг садовых грядок. Сначала налево — вокруг грядки с салатом. Потом направо — вокруг других овощей. Скучно. Фридер вздыхает — тяжело и долго. С другом — с Батци — он бы сейчас поиграл. Погоняли бы в футбол. Или поборолись. Или позлили бы бабушку… Вот было бы здорово! Надо подкрасться тайком, как индейцы, и быстренько развязать бабушкин фартук… Он потянет за правую завязку, а Батци — за левую. И когда бабушка встанет, фартук с неё упадёт. Прямо в садовую грязь. Потом она крикнет «Ха!» и примется ловить виновников. Но виновники очень проворны, они умеют бегать быстро-быстро, как индейцы. И они вместе спрячутся. Батци и он. За бочкой с дождевой водой. И будут там сидеть и хихикать. Вместе.

Фридер не может сдержать смеха. А потом снова вздыхает.

Потому что в саду нет никакого Батци. Куда ни посмотри — нигде его не видать. Здесь только бабушка. Гадство!

Недовольный Фридер приседает на корточки. Рядом с салатом. И даже немножко наступает прямо на салат. Но только одной ногой. Если бабушка такое увидит, она будет ругаться. Она терпеть не может, когда наступают на её посадки.

Фридер убирает ногу. Салат ведь ни в чём не виноват.

Он растёт себе, весёлый и зелёный. Вот если бы тут вырос Батци… — тоскливо думает Фридер. — то было бы гораздо лучше. Дурацкий салат!

Но друзья не растут на грядках, Фридер это давно знает. Он мрачно шмыгает носом и ворчит про себя… и вдруг прислушивается.

Кто-то кричит. Высоким, тонким голоском:

— Фридер, Фридер, иди сюда! Будем играть. Батци пришёл!

Кто-кто пришёл? Фридер вскакивает и глядит… Это бабушка машет его игрушечным ведёрком и кричит на самой высокой ноте:

— Эй-эй! Вот и Батци! Э-эй!

Фридер озирается вокруг… он не видит Батци, он видит только бабушку.

А она всё машет ведёрком и кричит:

— Иди сюда, будем играть! В куличики!

Наконец Фридер понимает. Он стремглав несётся к бабушке, к бабушке-Батци.

— Ну что ты, бабушка! — ухмыляется Фридер. — Батци же не маленький! — И отнимает у неё ведёрко.

— Отдай! — взвизгивает она и пытается отобрать его назад.

— Поймай меня, Батци! — кричит Фридер и мчится прочь. Батци, пыхтя, бросается за ним. Они носятся вокруг грядок с салатом и вокруг грядок с другими овощами.

Около бочки с водой Батци наконец поймал Фридера. Потому что Фридер дал себя поймать. Ведь его друг не такой быстрый, как он. Это же ясно.

— Моя взяла! — пыхтит Батци, вытирает лоб и сияет. Больше всего ему сейчас хочется присесть.

— Нечего-нечего, — кричит Фридер, — теперь давай бороться!

И командует:

— Раз, два, три, давай!

И вот Фридер и Батци бросаются друг на друга и борются. Да как! Батци щиплется, а Фридер боксирует. Но не сильно. Ведь его друг не такой крепкий, как он. Это же ясно.

— Стоп, — задыхаясь, говорит Батци и потирает ушибленное боксёром колено.

— Моя взяла! — ухмыляется Фридер и потирает исщипанную руку. Друг Батци хорошо умеет щипаться…

— Теперь мне нужно поиграть во что-нибудь спокойное, — стонет Батци. Седые волосы спутались и падают ему на лицо. — Я ведь старая женщина, а не скорый поезд!

Фридер размышляет… и ему приходит в голову идея! Он хватает Батци за руку и шепчет:

— Слушай, Батци, а давай позлим бабушку!

Батци глубоко вздыхает:

— А это обязательно?

— Ну конечно! — ликует Фридер. — Давай съедим всю смородину. Тогда бабушка точно рассердится.

— Я тоже так думаю… — бормочет Батци. Но так как он — хороший друг, то послушно трусит за Фридером к кусту смородины. Там они оба садятся на землю перед корзинкой, доверху наполненной ягодами, ухмыляются друг другу и начинают пожирать смородину.

Батци кормит Фридера, Фридер кормит Батци.

Время от времени Фридер стоит на страже, проверяя, не идёт ли бабушка. И Батци тоже время от времени стоит на страже…

Фридер хихикает, лопает ягоды и шепчет:

— Только мы не скажем бабушке, кто съел все ягоды из корзинки, ладно, Батци?

— Ни слова! — уверяет Батци, и за это Фридер чмокает его в щёку. На щеке остаётся красный след. От сока чёрной смородины.

Но когда корзинка наполовину опустела, у Фридера вдруг разболелся живот! А Батци внезапно исчез. Вместо него откуда ни возьмись появляется бабушка. Она гладит Фридера по животу, утешает его и очень сильно ругается. На Батци. Потому что это он виноват в том, что Фридер объелся смородиной.

— Ох уж этот свинтус Батци, чтоб я его больше в нашем саду не видела, — ворчит бабушка. Фридер хохочет во всё горло — а потом даже начинает кашлять от смеха. Так что бабушке приходится стучать ему по спине.

И боль в животе проходит. Бабушка её выбила. Или она вышла из Фридера вместе со смехом.

Николаус[1]

— Бабушка! — кричит Фридер и дёргает за бабушкину юбку. — Бабушка, пойдём, скорей! По-моему, к нам приходил Николаус!

Бабушка вздрагивает и выпрямляется в кресле. Её газета падает на пол. Бабушка читала и, как водится, немножко вздремнула за чтением.

Она протирает глаза и ворчит:

— Да отстань от меня, шпингалет! Ты знаешь, который теперь час? Скоро полночь! Я думала, ты давно уже спишь!

— А если я не могу заснуть, — жалуется Фридер и взволнованно дёргает за бабушкину юбку. — Должен ведь прийти Николаус. По-моему, он уже приходил.

— Быть того не может, — говорит бабушка и снова поднимает газету. — Марш в кровать. Смотреть, что Николаус принёс, полагается утром, если хочешь знать.

К Фридеру и бабушке Николаус всегда приходит ночью, тайком. И кладёт им что-нибудь в домашние тапочки. Что-нибудь сладкое и ещё какой-нибудь сюрприз.

Фридер особенно любит сюрпризы. Он их каждый год любит. А в этом году — особенно. Тапки выставлены на лестницу, за входную дверь. Чтобы Николаус их сразу увидел. А уж утром на подарки можно посмотреть Фридеру и бабушке.

Но до утра ещё так далеко! Фридер не в силах столько ждать, ну просто никак. Кто же сможет заснуть, если в тапке, наверно, уже лежит сюрприз?! Фридер, во всяком случае, не может. Ему так хочется посмотреть! Прямо сейчас!

— Бабушка! — умоляет Фридер и пошире раскрывает глаза. На бабушку это иногда действует. Но не сегодня.

— Ещё чего, — ворчит бабушка и снова отводит Фридера в постель. — Николаус терпеть не может любопытных детей, я это точно знаю.

С этими словами она выходит из детской, а Фридер сидит на кровати и злится. Вот всегда нужно ждать! А ему ведь так хочется поглядеть! Так хочется! Но нет, нужно спать! Фридер тяжело вздыхает и крепко закрывает глаза. Глаза снова открываются, совершенно самостоятельно. Фридер тут ни при чём. И вдруг его ноги оказываются на полу, тоже совершенно самостоятельно. И вдруг его ноги бегут к двери, и вдруг его рука открывает дверь… и вот уже весь Фридер целиком выскальзывает в коридор, бесшумно прошмыгивает к входной двери, тихо открывает её… На лестничной и площадке стоят тапки. Аккуратно, рядышком, как их поставили вечером. Тапка бабушки, большая и клетчатая. Тапка Фридера, маленькая и клетчатая.

У Фридера захватывает дух, он сразу видит. Николаус приходил! Бабушкина тапка полна подарков! Из неё торчат три пакетика мятных карамелек. Блестит кусочек мыла, красиво завёрнутый в шуршащую бумагу. Вот бабушка обрадуется! Она ведь так любит мыло.

Фридер радостно улыбается и берётся за свою тапку… Улыбка у него гаснет, а рот так и остаётся открытым, потому что… тапка пустая! Фридер не верит своим глазам. Он встряхивает тапку. Ничего. Внутри — только грязный носок и больше ни-че-го! Носок Фридер забыл в тапке, когда раздевался перед сном.

Николаус забыл про Фридера. Первый раз в жизни! Фридер сглатывает, на глаза наворачиваются слёзы.

Тихо-тихо он ставит тапку обратно на пол.

Тихо-тихо прокрадывается обратно в детскую.

Тихо-тихо забирается в кровать.

И только там начинает реветь. Он ревёт долго и негромко. Уткнувшись в живот плюшевого медвежонка. Но вдруг Фридер перестаёт реветь. Он что-то слышит. Кто-то крадётся по коридору…

Фридер замирает и выпрямляется в кровати, держа в руке вымокшего от слёз медвежонка…

Кто это там крадётся?

Может быть, Николаус?

А может быть, бабушка?

— Бабушка, я не сплю! — кричит Фридер, надеясь, что отзовётся Николаус и скажет своим низким, ворчливым голосом: «Вставай, Фридер, и иди посмотри, что у тебя в тапке!»

Николаус не отвечает. Бабушка тоже не отвечает. И больше никто никуда не крадётся. Всё тихо. Разочарованный Фридер снова откидывается на подушки… и вдруг как подпрыгнет! Кто-то кричит. Очень громко. Это бабушка! Фридер всё очень хорошо расслышал.

Фридер молнией выскакивает из кровати и мчится на лестницу… Там стоит бабушка. Она сияет и держит в руках свою тапку. Она полна подарков. Увидев Фридера, бабушка делает виноватое лицо и шепчет:

— Только не выдавай меня Николаусу! Я никогда не могла дотерпеть до утра. Нужно так долго ждать! Посмотри, что мне принёс Николаус!

И она суёт Фридеру под нос мыло. Фридер кивает и вздыхает. Бабушка так радуется! Он бы тоже порадовался. Но, к сожалению, не может. Потому что его тапка, к сожалению, пуста…

Николаус забыл его, к сожалению.

Фридер вздыхает, и на глаза у него опять набегают слёзы.

Они капают на пустую тапку. На пустую? На полную!

Фридер как заворожённый глядит на тапку, потом он моргает и опять глядит не отрываясь… Его танка полна. Да ещё как! Она чуть не лопается! Подарков в ней намного больше, чему бабушки!

Фридер плюхается на пол. Посреди лестничной площадки. И с изумлением смотрит на свою тапку. В ней лежат шоколадные крендельки, орехи и конфеты. А из грязного носка выглядывает крохотный ярко-красный самолёт. С настоящими колёсами. Фридер давно уже хотел такой.

У Фридера краснеют щёки, они становятся такими же красными, как самолёт, и он ликующе кричит:

— Ух ты, бабушка! В моей тапочке полно всего!

— Я, конечно, старая женщина, но не слепая, негодник ты мой нетерпеливый, — говорит бабушка. — Давай-ка сюда носок. Грязные носки положено стирать, а не запихивать в тапку, куда Николаус кладёт подарки. Сколько раз тебе говорить.

Но при этом бабушка ухмыляется и засовывает себе в рот мятную карамельку.

— А смотреть, что принёс Николаус, можно только утром, бабушка ты моя нетерпеливая. Сколько раз тебе говорить, — говорит Фридер и жуёт шоколадный крендель.

Бабушка грозит ему тапкой, но Фридер уже бежит на кухню. И вот в двенадцать ночи, в полной темноте, бабушка и Фридер сидят за кухонным столом, грызут орехи, лакомятся сладостями и разглядывают свои подарки.

Фридер долго размышляет, когда же Николаус вернулся, чтобы наполнить его забытую тапку. И почему раньше он про него забыл…

От этих размышлений у него слипаются глаза, и бабушка несёт внука в кровать — вместе с крохотным ярко-красным самолётом.

Потом она желает Фридеру спокойной ночи и чмокает его в щёку. Губы у бабушки делаются липкие. Потому что щека у Фридера вся в шоколаде от шоколадного кренделя.

Хромая нога

— Бабушка! — кричит Фридер и дёргает за бабушкину юбку. — Бабушка, смотри, что у меня есть! У меня нога хромая!

— Да отстань ты от меня, шпингалет! — ворчит бабушка.

Она стоит на коленях в саду на грядке, выдёргивает сорняки и не смотрит на внука.

Фридер не отстаёт.

— Бабушка, — просит он, — ну посмотри же хоть разок! На мою замечательную хромую ногу!

Наконец бабушка отрывает взор от грядки и сразу начинает ругаться:

— Какая муха тебя укусила? Что ты несёшь? Что там у тебя?

— Хромая нога, — весело кричит Фридер и старательно хромает перед бабушкой туда-сюда. Только что на улице он видел одного мужчину. Тот был калекой! И хромал. Одна нога у него совсем не гнулась, и он волочил её за собой.

Это выглядело так странно. И Фридеру понравилось. Он решил, что тоже так попробует. Прямо сейчас. И вот он хромает, и у него получается не хуже!

— Смотри, бабушка! Смотри, как хорошо я умею хромать! — кричит Фридер и, подволакивая ногу, обходит вокруг бабушки.

— Я, конечно, старая женщина, но не слепая, — резко отвечает бабушка. — С такими вещами не шутят, если хочешь знать!

И она с яростью напускается на сорняки.

— Радуйся, что у тебя ноги целы и невредимы. Радуйся, что ты не калека. А теперь прекрати всё это! Сейчас же! — И бабушка угрожающе замахивается вырванным сорняком.

— Ты что, бабушка, — ворчит Фридер и быстро хромает прочь от бабушки. — Ты что, я же просто играю!

— Так не играют! — негодует бабушка. — Я не хочу этого видеть, ты понял?

И она действительно бросает сорняк вдогонку Фридеру.

— Бэ-э-э, — тихонько огрызается Фридер и уходит. В дальний угол сада.

Что это с бабушкой? Почему она так рассердилась? Даже бросила в него сорняком. Только потому, что у Фридера хромая нога. Только потому, что он притворился хромым. Но это же весело. Одна нога может ходить, а другая — нет. И вообще, почему ему никогда нельзя играть так, как он хочет, никогда! И вообще…

— И вообще, в калек бросаться нельзя! — возмущённо кричит Фридер бабушке.

Та не отвечает, только говорит: «Ха!» Фридер замолкает. Так лучше.

Если бабушка говорит — "Ха!", то чаще всего ничего хорошего ждать не приходится.

Фридер отходит ещё немного подальше. За куст смородины. Теперь бабушке его не видно. Вот так! Теперь он будет хромать. Сколько захочет. Прямо сейчас. Вот так! Фридер ухмыляется и высовывает язык. Как можно дальше. Повернувшись к кусту смородины. Но он не ему показывает язык, а бабушке, которая за кустом…

— Теперь я всё-таки буду калекой, — бормочет Фридер и начинает хромать: — Хромая нога — раз-два, хромая нога — раз-два.

И Фридер прихрамывает в такт — то направо, то налево, то вперёд, то назад…

Но он не видит камня, который лежит у него на пути.

Бух! Фридер лежит, уткнувшись носом в землю. Растянувшись во весь рост. За кустом смородины. Фридер ловит ртом воздух… и чувствует… свою хромую ногу! Она болит! Да как! Просто огнём горит!

От ужаса Фридер перестаёт дышать. А потом вопит:

— Бабушка! Ой! Ой, бабушка! Моя нога, моя хромая нога!

— Сейчас же прекрати! — кричит бабушка в ответ. — Сколько раз тебе говорить! Что за отвратительная игра! Слышать ничего не хочу!

Испуганный Фридер снова закрывает рот. Бабушка не верит ему. Он это отчётливо слышит. Но ведь ему действительно больно! Он ушибся. По-настоящему!

Фридер осторожно ощупывает ногу. Он чувствует что-то мокрое… это кровь! Сверху донизу — кровь! Совершенно точно!

Фридер крепко зажмуривается. Наверное, у него оторвалась нога! Но она ведь болит. А если что-то болит, то оно не оторвано, это Фридеру ясно. Фридер осторожно двигает ногой, очень осторожно… она болит. Болит так сильно, как у него никогда ещё ничего не болело. Совершенно точно.

Наверное, нога теперь всегда будет болеть, если ею пошевелить. И Фридер больше не сможет ею двигать. И она перестанет сгибаться. И станет хромой. Настоящей хромой ногой. Тогда он никогда больше не сможет бегать и прыгать. Будет только хромать. Всю жизнь…

Фридер лежит, распластавшись на земле. Он лежит и плачет. Очень тихо и жалобно. Вдруг рядом с ним появляется бабушка, она хватается руками за голову и причитает:

— Да что это такое? Негодник лежит в грязи и ревёт! Сейчас же вставай, грязнуля!

— Я не могу, бабушка, — Фридер жалобно стонет, — у меня нога хромая. И кровь!

— Что-что у тебя? — говорит бабушка. А потом больше ничего не говорит. Она поднимает Фридера, ставит его на ноги и коротко спрашивает:

— Где болит?

Рыдая, Фридер показывает на колено. Там действительно кровь. Две капли. Или три. Бабушка вытирает их. Слюной.

— Негодник ты мой хромоногий, — говорит она и отпускает Фридера. — Ну-ка, попрыгай.

Фридер шмыгает носом. Осторожно делает шаг, потом ещё один и ещё. Получается! Хорошо получается! И нога у него вовсе не хромая! И болит она только чуть-чуть. Или даже совсем не болит.

Дикими прыжками Фридер скачет вокруг бабушки и кричит на самой высокой ноте:

— Смотри, бабушка, как я прыгаю! Я прыгаю высоко, до самого неба!

Фридер подскакивает особенно высоко… и приземляется в бабушкины руки.

Она прижимает его к себе и шепчет, уткнувшись ему в волосы:

— Если бы ты только знал, как я рада, попрыгунчик ты мой непоседливый.

Фридер сияет, и кивает, и чмокает бабушку в щёку. Он тоже рад. И ещё он ужасно грязный.

Оттого, что упал, и оттого, что у бабушки все руки в земле.

— Грязнуля ты, — говорит бабушка и тянет Фридера к бочке с дождевой водой. Фридер вздыхает. Дождевая вода очень мокрая. И страшно холодная. Но Фридер не пищит. Даже когда бабушка поливает ему холодной водой голову. Даже когда бабушка поливает ему холодной водой руки и ноги.

Фридер терпеливо всё сносит.

— Теперь попрыгай, чтобы высохнуть, — говорит наконец бабушка и улыбается. Фридер набирает побольше воздуха и прыгает. Так быстро и так высоко, как только может. Он скачет вокруг бабушки, он подпрыгивает высоко — до самого неба. Почти до самого неба. На целых и невредимых ногах. И с грязным пятном на носу. Его бабушка не заметила.

Послеобеденный сон

— Бабушка! — кричит Фридер и дёргает за бабушкину юбку. — Бабушка, вставай и поиграй со мной! Прямо сейчас!

— Да отстань от меня, шпингалет! — ворчит бабушка, не открывая глаз. — Поиграй сам. Ты же видишь — я сплю.

Она поудобнее устраивается в кресле и принимается храпеть. Фридер стоит рядом и сердится. Бабушка спит. У неё послеобеденный сон. Воскресный послеобеденный сон. Сам Фридер давно уже не спит после обеда. Спать ужасно скучно. Но вот бабушка — она спит. По воскресеньям после обеда она всегда спит. Вот ведь глупость какая.

Играть одному скучно. Особенно в воскресенье, когда бабушка спит. Фридер тяжело вздыхает, очень глубоко и довольно громко. Может быть, бабушка сейчас проснётся и поиграет с ним? Но она не просыпается. Она храпит.

Фридер стоит и размышляет. Бабушку будить нельзя. Если разбудишь — она рассердится. Но можно ведь спросить бабушку о чём-нибудь? Спросить — это ведь не будить.

Очень тихо Фридер дёргает бабушку за юбку и очень тихо шепчет ей в самое ухо, в левое:

— Эй, бабушка, ты ещё долго будешь спать? Бабушка чмокает губами и поворачивается на другой бок. И храпит себе дальше. Фридер стоит рядом. Он разочарован. Чмоканье — это не ответ. А вот бабушкин храп — пожалуй, ответ…

Что же ему теперь делать? В голову ничего не приходит, совсем ничего… или всё-таки?.. Да, он кое-что придумал! Если бы сегодня было не воскресенье, то бабушка не стала бы спать. Значит, надо сделать так, чтобы сегодня было не воскресенье. И он уже знает, как это сделать!

Фридер тихо, очень тихо хихикает и тихо, очень тихо подкрадывается к отрывному календарю, который висит в углу. На его листке — ярко-красное число. Если число ярко-красное — это всегда воскресенье. Фридер давно это знает. Если число чёрное — это рабочий день. По таким дням бабушка не спит. Никогда. Значит, теперь надо сделать так, чтобы число на календаре стало чёрного цвета. Фридер ухмыляется, тянется вверх и отрывает от календаря сразу несколько листков. Теперь воскресенья нет, число на календаре чёрного цвета, и бабушке придётся проснуться.

— Бабушка, — вопит Фридер, — бабушка, вставай! Сегодня среда!

С громким «Ха!» бабушка вскакивает с кресла, трёт глаза, нашаривает свои очки, вглядывается — и начинает причитать:

— Какая муха тебя укусила? Ты зачем рвёшь календарь! Глазам своим не верю!

— Верь, бабушка, — кричит довольный Фридер. — Воскресенье прошло!

И гордо указывает на листок календаря.

— Я, конечно, старая женщина, но не слепая! — ворчит бабушка. — Хоть десять листков оторви, негодник ты эдакий, — всё равно сегодня воскресенье! А после воскресенья будет понедельник, сколько раз я тебе говорила. А до понедельника ещё дожить надо, если хочешь знать.

И с этими словами бабушка снова закрывает глаза и храпит так, что дрожат стены.

— А в воскресенье всегда ужасно скучно, сколько раз я тебе говорил, — ворчит Фридер и сердито бросает листки календаря на пол.

Бабушка не видит этого. Бабушка не слышит. Бабушка спит. Гадство.

Недовольный Фридер уходит в детскую. Недовольно хватает своего плюшевого медвежонка и дёргает его за ухо. Мишка тоже спит. Но он не должен спать. Никто не должен спать, если Фридер бодрствует.

Мишке, наверное, больно… и тут у Фридера появляется идея. Ему нужно заплакать. Как следует заплакать. Когда он плачет, бабушка всегда вихрем мчится к нему. И утешает. И играет с ним. Фридер старается выжать из глаз слёзы… Но ничего не получается! Из глаз не выдавливается ни слезинки. А они нужны позарез!!

Фридер делает глубокий вдох, крепко зажмуривается и начинает тихонько хныкать. Слёзы не показываются, он хнычет слишком тихо, это ясно.

Фридер перестаёт выдавливать из себя слёзы и размышляет. Слёзы — это вода, а вода есть у него во рту. Это слюни. Их огромное количество. Слюни — они ведь почти как слёзы, правда? Фридер широко разевает рот и навешивает капли слюны себе на щёки. И около глаз. И на подбородок.

И ещё одну большую порцию плюхает на нос. Отлично! Теперь у Фридера всё лицо в слюнявых слезах. Осталось просто изобразить плач. И он принимается хныкать: «Ы-ы-ы-ы!» А потом погромче: «Ы-Ы-Ы-Ы!»

Немножко похоже на собаку, которой наступили на хвост. А ещё немножко похоже на Фридера, которому не с кем поиграть в воскресенье.

— Внук! — кричит бабушка. — Играй потише, не то дом обрушится!

— Я вовсе не играю, бабушка! — кричит Фридер в ответ и усердно наносит на щеки новые слюнявые слёзы. — Я плачу!

И он издаёт прекрасное, замечательно громкое хныканье.

— Плачь потише! — кричит бабушка. — Я сплю, ты же слышишь!

— А мне надо плакать, ты же слышишь! — вопит Фридер в ответ, хихикает, слушает и ждёт… Сейчас бабушка явится, вот сейчас. Но бабушка не приходит. Она храпит. Фридеру всё хорошо слышно. Плач не помог, это ясно.

И Фридер возмущённо верещит:

— Глупая, глупая, глупая бабушка!

Он хватает мишку и дёргает его за лапу. И за другую. И за третью. А потом щиплет его за нос. Примерно так, как ущипнул бы бабушку… И тут мишкин нос внезапно рвётся и из дыры сыплются опилки. Они жёлтые, и их очень много. Они сыплются на Фридера.

Фридер испуганно смотрит на них. Он этого не хотел. Мишка! Теперь он испорчен и истекает опилками… они как мишкины слёзы. Только льются из носа. Мишкино брюхо всё засыпано ими. И Фридеровы штаны тоже.

На полу уже целая куча опилок. А мишкин нос совсем сдулся.

Тут Фридер начинает жалобно подвывать, сначала тихо, а потом уже по-настоящему. Тут в дверях появляется бабушка, сна у неё ни в одном глазу.

— Ха! — восклицает она. — Он ещё и игрушки ломать взялся!

Но больше бабушка ничего не говорит. Она хватает Фридера, хватает мишку и тащит обоих на кухню.

Фридер сразу замечает: там накрыт стол. На нём пирог и какао.

Бабушка бегает по кухне, в одной руке у неё мишка, а в другой — иголка с ниткой. Она чинит мишке нос. Она наливает какао и режет пирог. Фридер сидит, ухмыляется и сияет. И кормит мишку пирогом. И себя кормит пирогом. И бабушку тоже кормит пирогом.

— Ох, бабушка, — говорит Фридер и улыбается ей. — Ох, бабушка, как хорошо, что ты проснулась.

— Да уж конечно, — говорит бабушка и зевает. — Наверно, спать после обеда лучше по средам. По воскресеньям как-то плохо получается.

— Бррруммм, — говорит мишка и ныряет носом в какао. Нос становится коричневым. Но мишка коричневый и без какао. Теперь он опять цел.

И бабушка больше не спит.

И Фридер рад.

Телефон

— Бабушка! — кричит Фридер и дёргает за бабушкину юбку. — Бабушка, я хочу поговорить по телефону. С тобой!