Борис Березовский. Человек, проигравший войну Бушков Александр
Группа «либералов», сплотившаяся вокруг сенатора Норриса, еще до Рузвельта провела через конгресс закон, по которому ресурсы Теннесси могли использовать только федеральные власти. Президенты Кулидж и Гувер последовательно накладывали на него вето, но не Рузвельт.
Была создана государственная корпорация, то самое Управление, которое, по мысли Рузвельта, должно было «наладить производство электроэнергии, бороться против эрозии, контролировать получающую электроэнергию промышленность, помогать бедствующим фермерам».
Это решение президента было встречено протестующими воплями, причем, по странному совпадению, громче всех орал У Уилки, президент частной компании, контролировавшей энергетику Юга. «Забрать наш рынок – значит лишить нас собственности», – разорялся Уилки. И предлагал альтернативный вариант: так и быть, правительство, если ему хочется, может за свой счет строить сколько угодно ГЭС, но передачу электроэнергии и ее продажу должны осуществлять частные компании.
Его поддерживал конгрессмен Дж. Мартин, заявивший, что Управление «точно строится по образу и подобию советских планов». Его коллега Ч. Итон вторил: «Этот закон и аналогичные ему являются попыткой внедрить в американскую систему русские идеи».
Самое забавное – что оба в общем были совершенно правы! В идее Управления реки Теннесси было кое-что от советской практики государственных планов, пятилеток и госзаказов – и ничегошеньки от «свободного рынка».
В общем, оппоненты Рузвельта проиграли. Управление реки Теннесси без малейшего участия частного капитала развернуло работы на территории в 640 тыс. квадратных миль (миля, напоминаю, равна 1,6 км). Были достроены пять плотин и с нуля возведены еще двадцать. Река стала судоходной, улучшилось земледелие, высажены леса, остановлена эрозия. Доходы населения тех самых семи штатов резко повысились. Чуть позже в США признали, что без создания этого экономического района невозможны были бы и работы над атомной бомбой.
Рузвельта часто упрекали в том, что Управление – это «социализм». Он отвечал: «Называйте его хоть рыбой, хоть мясом, но оно удивительно вкусно для жителей долины Теннесси».
Абсолютно нерыночным учреждением была и «Администрация по электрификации сельских районов», чье предназначение ясно из самого ее названия. Результат? В одной фразе: в 1930 году менее 10 % ферм имели электричество, а в 1945 году трудами данной «Администрации» было электрифицировано более половины ферм.
И, наконец, система социального обеспечения.
Сегодня в это верится с трудом, но до Рузвельта социального обеспечения рабочих не существовало вообще. Ни пенсий по старости, ни выплат по больничным листам (и самих больничных листов не было), ни пенсий по инвалидности, не говоря уже о пособиях для безработных… Прежние американские стандарты выражались циничной поговоркой: «Каждый сам заботится о себе, а об остальных пусть дьявол думает». Рузвельт предложил другой принцип: забота государства о своих гражданах, пусть и ограниченная.
Забавная деталь: во время обсуждения в конгрессе закона о социальном обеспечении с мест для публики выскочила какая-то дамочка и завопила:
– Закон слово в слово списан с восемнадцатой страницы «Коммунистического манифеста», который я держу в руке!
Аргументация не подействовала – закон был принят подавляющим большинством голосов…
Можно еще бегло упомянуть и о повышении налогов для богатых (прогрессивная шкала), и о мерах по государственному регулированию частного бизнеса. Рузвельт так и не покончил ни с монополиями, ни с олигархами, но создал сильную и эффективную систему, серьезно ограничившую их стремления драть три шкуры с большинства и распоряжаться в стране как в собственной вотчине…
Он не был, строго говоря, ни правым, ни левым – просто-напросто энергичным и смелым реформатором. Хотя его и называли публично коммунистом…
Знаете, за что? Хотя бы за комиссию конгресса, расследовавшую методы ведения дел на бирже. Именно эта комиссия вскрыла потрясающие по цинизму и наглости проделки финансовых королей страны. Выяснилось, например, что в двадцатые годы банк Моргана, «финансового флибустьера с Уолл-стрит», оптом и в розницу скупал влиятельных, занимавших видное положение лиц. В этом малопочтенном списке, как узнала страна, числились и президент Кулидж, и многие министры, и национальный герой генерал Першинг, и знаменитый летчик Линдберг, и даже министр финансов в правительстве Рузвельта У Вудин.
Именно тогда один из крупных банкиров заявил касаемо Рузвельта: «Он коммунист наихудшего сорта… Кто, за исключением коммунистов, сможет осмелиться подвергнуть расследованию дела господ Моргана и Меллона?»
Логика железная: кто дерзнет расследовать махинации финансовых олигархов, тот и коммунист. Мы это уже проходили у себя на родине: всякий, кто дерзнул сомневаться в деловых качествах и порядочности «молодых реформаторов», автоматически зачислялся в «сталинистов», «врагов реформ» и «красно-коричневых».
О светлом облике помянутого г-на Меллона мы подробно поговорим в следующей главе, а пока что следует непременно внести важные дополнения…
Соль в том, что Рузвельт начал свои реформы отнюдь не на пустом месте, не с чистого листа! Серьезнейшей ошибкой было бы полагать, что он явился этаким первопроходцем, что именно он первым создал теорию и практику.
На самом деле Франклин Делано Рузвельт просто-напросто продолжал, творчески развивая, те мощные тенденции и проработанные идеи, что появились на свет практически сразу после провозглашения независимости Соединенных Штатов.
Слово одному из крупнейших американских историков Артуру Шлезингеру:
«Миф о том, что своим развитием Америка обязана неограниченной свободе частного предпринимательства, оказался на редкость живучим».
И далее: «Американцы свято верят в миф о том, что экономическое процветание США является результатом ничем не ограниченного частного предпринимательства – можно подумать, что мощнейшая экономика ХХ в. – плод непорочного зачатия, при котором роль Богородицы выпала на долю Адама Смита».
Вот так сюрприз! По мнению столь авторитетной и крупной фигуры, как Шлезингер, все было совершенно иначе! Давайте читать его работы вдумчиво…
Так вот, из книги Шлезингера узнаешь прелюбопытнейшие вещи. Оказывается, практически сразу после провозглашения независимости появились две концепции развития государства, которые разработали Гамильтон и Джефферсон, фигуры в американской истории, как говорится, знаковые, «отцы-основатели». Первый был министром финансов, второй – президентом.
Гамильтон не имел ничего против капитализма, технического прогресса и частных корпораций. Однако считал, что сильное федеральное правительство прямо-таки обязано играть роль внимательного надсмотрщика (эта теория была названа «федерализмом»). Утверждение о том, что экономика способна к саморегулированию (та самая «невидимая рука рынка», о которой распинался Гайдар) Гамильтон называл «бредовым парадоксом». И писал: «Ничем не ограниченный дух предпринимательства ведет к нарушению законов и произволу, а в итоге – к насилию и войне». В «Докладе о промышленности» он подытожил свои взгляды следующим образом: «Беспокойная натура американцев, присущая им живость, ум и деловая предприимчивость, будучи направлены в нужное русло, пойдут им на пользу. Но, развиваясь бесконтрольно, те же свойства приведут к пагубным последствиям». В своей так называемой «Великой программе», написанной в 90-х годах XVIII в., Гамильтон призывал государство предоставлять средства «лишь тем, кто готов использовать их под контролем общества на развитие национального производства».
Противоположной точки зрения придерживался Джефферсон, оспаривавший руководящую роль государства в экономике. Правда, он до конца жизни считал, что США совершенно не нужны ни биржа, ни частные банки, поскольку главная угроза исходит как раз «от всевластия банкиров» (пожалуй, именно у него заимствовал впоследствии свою «антибанковскую» теорию Генри Форд). Но в своих взглядах на роль правительства был непреклонен: «Самое хорошее правительство – то, которое менее всего управляет».
А впрочем, Джефферсон – в отличие от Гайдара – никогда не был упертым догматиком. Когда он стал президентом и его единомышленники сменили у руля «федералистов» Гамильтона, Джефферсон не стал ломать унаследованную от предшественников систему. Наоборот, он соглашался, что «правительству надлежит оказывать помощь сельскому хозяйству, торговле и промышленности в период временных затруднений». А во время своего второго президентского срока неоднократно предлагал конгрессу «использовать имеющиеся полномочия или внести соответствующие приемлемые для Штатов поправки в Конституцию для финансирования за счет растущих федеральных доходов строительства дорог, каналов, водных путей, а также народного образования и прочих основных компонентов нашего благосостояния и единства».
Вмешательство правительства в экономику Штатов было привычным делом. Идея государственного регулирования имела широкую национальную поддержку. Цитирую Шлезингера: «Отцы-основатели отнюдь не были рьяными приверженцами нерегулируемого рынка, точно так же, как и неограниченной свободы предпринимательства. От них мы, скорее, унаследовали сочетание частной инициативы и государственного регулирования, именуемое в наши дни смешанной экономикой».
Идеи «федералистов» претворял в жизнь в 20-х годах XIX в. и президент Д. К. Адамс: «Главная цель гражданского правительства как института заключается в улучшении условий жизни тех, кто является участником общественного договора. Общепризнанная цель деятельности правительства в любой его мыслимой форме достигается им лишь в той мере, в какой ему удается улучшить положение граждан, которыми оно призвано управлять». По Адамсу, правительство обязано было взять на себя контроль над «путями сообщения, общественными работами и общим развитием промышленности… способствовать прогрессу сельского хозяйства, торговли и промышленности, содействовать развитию фабричной техники и поощрять изящные искусства, словесность и науки».
В полном соответствии с этими идеями действовали как федеральное правительство, так и правительство Штатов. В отличие от Великобритании, где железными дорогами и каналами занимался исключительно частный капитал, в США правительство, не дожидаясь «невидимой руки рынка», за счет бюджетных средств обеспечило 70 % расходов по строительству каналов и 30 % – при прокладке дорог. В южных штатах строительство железных дорог на 75 % финансировалось правительством.
Тогда же, в первой трети XIX в., когда раздались предложения передать канал Эри в частное владение, члены созданной для изучения вопроса комиссии опять-таки проигнорировали концепцию ничем не ограниченного частного предпринимательства: «На карту поставлена судьба общенационального проекта огромного значения. Проект такого масштаба гораздо рентабельней осуществлять под контролем государства, нежели предоставить его попечению какой-либо компании». Точно так же члены комиссии по сооружению каналов в штате Огайо считали, что «контроль над системой каналов в штате, осуществляемый группой частных лиц, наших соотечественников и уж тем более иностранцев, что не исключено, несовместимо с достоинством, интересами и благоденствием нашего штата. Каналы, будучи общественными сооружениями, должны приносить максимальную пользу обществу. Частная же компания будет заинтересована лишь в получении наибольшей прибыли». Губернатор штата Массачусетс Леви Линкольн был не менее категоричен: «Лишь система государственного предпринимательства способна защитить жизненно важные интересы людей и укрепить авторитет и благосостояние государства».
Там, где государство все же создавало смешанные компании с участием частного капитала, опять-таки действовало неприкрытое государственное регулирование экономики. Шлезингер: «В этих случаях частные корпорации играли роль инструментов, при помощи которых государство направляло, стимулировало и контролировало экономическое развитие страны».
Правительства штатов, не допускавшие никаких «экономических вольностей», регулировали деятельность банков и корпораций – вплоть до размера дивидендов, процентных ставок на кредит и даже курса акций. Законодательные собрания штатов имели право вносить поправки в уставы частных корпораций и даже аннулировать их. Штат определял и порядок выдачи лицензий частным предпринимателям, и нормы контроля за качеством продукции, и условия труда, и продолжительность рабочего дня.
Положение изменилось во второй половине XIX в., когда частный капитал набрал силы, встал на ноги и уже не нуждался в государственных кредитах и правительственной поддержке. Шлезингер прямо пишет, что именно в те времена победила «джефферсо-новщина чистейшей воды». Маятник, фигурально выражаясь, качнулся в другую сторону, и вмешательство властей в частный бизнес резко ослабло. Тогда, по Шлезингеру, и стал создаваться миф о том, что в США «всегда» развивалось свободное, ничем не стесненное частное предпринимательство…
Самое интересное, что «джефферсоновцам» пришлась как нельзя более по вкусу теория Дарвина. Именно ею и обосновывали развитие «дикого» рынка: мол, гарантия прогресса цивилизации якобы в том и состоит, что выживают наиболее приспособленные к процессу свободной конкуренции человеческие особи. А о тех, кто выжить не смог, и жалеть нечего. У нас эти взгляды привыкли именовать «протестантской этикой» Там и в самом деле есть кое-что от протестантизма, но гораздо больше – от Чарльза Дарвина (в чьи теории сегодня многие крупные ученые Запада считают просто-таки неприличным верить…)
В общем, несколько десятилетий экономика страны развивалась уже в полном противоречии с теориями «федералистов» и прежней практикой правительственного регулирования. Однако к концу XIX столетия многие начали понимать, что страна, качнувшись в другую крайность, делала не лучший выбор. Очень уж пышным цветом расцвели «угнетение, несправедливость и бедность». В 1894 году сенатор Генри Кэбот Лодж, выступая перед коллегами, говорил: «Всепроникающая власть единоличного монарха, тирания, конечно, зло, но это вовсе не означает, что ограниченное и разумное вмешательство власти в экономику при любой форме правления следует считать таким же злом».
И маятник сделал еще один взмах… Началось медленное, «ползучее» возвращение к практике «федералистов». Правительства штатов начали понемногу принимать законы, регулирующие деятельность корпораций, и подбираться к социальному законодательству. В начале ХХ в. Теодор Рузвельт доказывал, что могущество корпораций представляет угрозу для демократии. «Только национальное правительство может навести должный порядок в промышленности, что отнюдь не равнозначно централизации. Это лишь признание того очевидного факта, что процесс централизации уже охватил и наш бизнес. Контроль за этой безответственной и антиобщественной силой может осуществляться в интересах всего народа лишь одним способом – предоставлением надлежащих полномочий единственному институту, способному ими воспользоваться, – федеральному правительству».
Кроме теоретических построений, Рузвельт предпринимал и практические шаги. Сменивший его Вудро Вильсон шел той же дорогой, заявляя: «Без постоянного и решительного вмешательства правительства нам не добиться справедливости во взаимоотношениях между гражданами и столь могущественными институтами, как тресты».
Накануне Первой мировой войны была детально разработана концепция государственного вмешательства в экономику как инструмента расширения демократии (Герберт Кроули и др.).
Однако вскоре после окончания войны тогдашним американским олигархам удалось протащить в Белый дом свою марионетку – Уолтера Гардинга (о том, что тогда творилось, – в следующей главе). «Джефферсоновщина» правила бал с таким размахом, какой наверняка ужаснул бы и самого Джефферсона.
Но потом пришел Рузвельт. Он, как мы убедились, всего-навсего продолжал, творчески развивал, углублял и совершенствовал взгляды, родившиеся одновременно с молодой американской республикой.
Однако нам-то с вами, соотечественники, «Г айдар и его команда» не один год рассказывали совсем другие сказки! Те самые мифы о свободном, ничем не стесненном частном предпринимательстве, якобы только и сделавшем Америку богатой и счастливой. О «невидимой руке рынка», которая якобы только и способна неким мистическим образом все наладить! Короче говоря, Гайдар и ему подобные долго и старательно брехали. Америки, какой они нам ее рисовали, никогда не существовало…
А теперь приглашаю читателя подумать вместе со мной. Чтобы написать эту главу, я не погружался в засекреченные архивы и не пользовался научными библиотеками. Достаточно было вдумчиво прочитать буквально четыре-пять книг (отечественных авторов и переведенных на русский язык американцев), чтобы дать, смею думать, более-менее подробную картину реформ Рузвельта и историю борьбы в США двух основных экономических теорий – сторонников государственного регулирования экономики и их противников.
Но ведь люди, именующие себя «экономистами» и похваляющиеся знанием английского, просто обязаны были читать те же книги – и немалое количество других, гораздо более научных и обстоятельных!
Отчего же они этого не сделали? Отчего «молодые реформаторы» старательно вбивали в сознание россиян картину какой-то иной Америки, никогда не существовавшей в природе? Почему верили, будто спасение как раз и заключается исключительно в полнейшем устранении государства от руководства экономикой, в «невидимой руке рынка», которая якобы, будучи введена в действие, принесет процветание? Хотя в самой Америке «разгул экономических вольностей» продолжался как раз очень недолго, три-четыре десятилетия в конце XIX в. – и вскоре положение кардинальным образом изменилось…
Почему?
Плюрализма, как я уже говорил, тут быть не может. Вариантов только два. Либо наши «реформаторы» – невежественные недоучки, за все годы учебы в институтах и аспирантурах так и не изучившие подлинную историю экономики США, ее основные теории, антикризисные меры. Либо они все прекрасно знали заранее, но лгали умышленно, изо всех сил проводя в жизнь как раз тот самый вариант дикого, олигархического капитализма, против которого в самих США долгие десятилетия выступали и политики, и экономисты, и крупные промышленники…
Еще несколько примеров из жизни США.
О частной собственности на землю. В Америке она сохраняется, но только на те земли, что стали частными «естественным образом», во времена становления государства. Вот уже сто лет обширные федеральные земли (которых в США изрядно) не продаются частным лицам, а сдаются исключительно в аренду. В том числе и нефтеносные поля, которые буквально в последние годы решено «распечатать» после многолетней «консервации». И та самая природная рента пойдет опять-таки в федеральную казну, а не станет обогащать новоявленных олигархов.
О государственном регулировании. Оно осуществляется достаточно тонкими методами. Вот как было, например, с транзисторами – я имею в виду не радиоприемники, а транзисторы как таковые.
Кто-то, возможно, и не помнит, но в сороковые – и даже в пятидесятые – вся радиоэлектронная техника работала исключительно на лампах. Рации, компьютеры, телевизоры, портативные приемники, локаторы – что ни возьми, везде стояли лампы, немалых габаритов стеклянные баллоны с металлической начинкой. Громоздкая была техника.
Потом изобрели транзисторы – крохотные кусочки пластика с металлической опять-таки начинкой, но микроскопических размеров. Однако частные концерны США решительно не хотели перестраивать свои огромные заводы. Им и так было хорошо: продукция пользовалась устойчивым спросом, а реконструкция производства обошлась бы в приличные деньги и на какое-то время снизила бы доход…
Федеральное правительство не имело такой власти – приказать частному производителю перейти на новую, более прогрессивную технологию. Зашли с другой стороны…
Совершенно законным, демократическим образом в налоговое законодательство внесли ма-ахонькие изменения. Теперь налоги на производство радиоламп стали выше. Самую чуточку, какие-то доли цента на партию в тысячу ламп. Но поскольку лампы производились многими миллионами, налоги выросли весьма даже значительно. И одновременно были введены налоговые льготы для производителей транзисторов: опять-таки выражавшиеся в долях цента на партию в тысячи единиц продукции, но, если производить новинку многими миллионами… Уловили?
В общем, не прошло и полугода, как частные концерны оперативнейшим образом обновили технологии, реконструировали заводы, и, забросив радиолампы, погнали транзисторы в огромных количествах…
Методика понятна? Вот такие подходы и нужно перенимать – не пресловутый «экономический диктат», а мягкие, ненавязчивые окольные пути, как нельзя лучше отвечающие понятию «государственное регулирование»…
4. «Немецкое чудо»
И, разумеется, никак нельзя обойти вниманием немецкое «экономическое чудо» – молниеносное по историческим меркам восстановление экономики Западной Германии, приведшее к нешуточному процветанию.
Как и в США, в немецких событиях не было никакой «невидимой руки рынка», уместной скорее в фильмах о привидениях, где эти самые «невидимые руки» немало досаждают героям. Министр экономики Людвиг Эрхард считался «экономическим либералом» и неоднократно отмежевывался публично от «планового хозяйства на советский манер». Однако он же был вынужден признать: «Современное и осознающее свою ответственность государство просто не может себе позволить еще развернуться к роли „ночного сторожа“».
Вот как проходила денежная реформа, объявленная 20 июня 1948 г. во всех трех западных оккупационных зонах (еще не ФРГ!). Каждый немец получил на руки 40 «новых» марок, а через два месяца еще 20. Оставшуюся на руках наличность в виде свободно обращавшихся до этого дня старых рейхсмарок можно было поменять, но обмен по сути получился конфискационным.
Фирмы получили по 60 марок на каждого работника для выплаты первых заработков, а органы государственного управления – эквивалент их обычных месячных доходов в новой валюте.
Все вклады в банках были уменьшены в десять раз. Мало того, половина сумм, находившихся на банковских счетах, стала доступной для владельцев только после того, как соответствующие службы проверили эти деньги на предмет уклонения от налогов – и «грязные» конфисковали.
Оставшаяся половина была на какое-то время блокирована. Только через три месяца ее «разморозили», но следующим образом: 10 % выдается на руки, 5 % принудительным образом инвестируется в экономику, а оставшиеся 35 % ликвидируются вообще…
В общем, ничего либерального. Но эти меры практически ликвидировали «черный рынок», предотвратили инфляцию и максимально усложнили жизнь любителям уклоняться от налогов…
Стратегические отрасли промышленности (например, угольная и сталелитейная) попали под «особое управление» – власти управляли инвестициями, регулировали цены, устанавливали квоты. А также распределяли некоторые дефицитные товары в других отраслях экономики. Цены на основные продукты питания жестко контролировались государством вплоть до 1958 года – как и транспортные и почтовые тарифы.
На протяжении примерно года после начала реформы германский Центробанк практически полностью прекратил выдавать кредиты – чем ликвидировал почву для всевозможных финансовых злоупотреблений вроде «прокрутки» денег частными банкирами и получения через коррумпированных чиновников льготных ссуд. А когда через год производителя все же стали кредитовать, учетные ставки были самыми щадящими.
И наконец, государство расходовало значительные средства на поддержку экономики (опять-таки производящих отраслей). В сфере жилищного строительства около 30 % необходимых для постройки домов средств предоставлялось федеральным и земельными правительствами, органами местного самоуправления.
Иностранные кредиты ФРГ, кстати, тоже получала по так называемому «плану Маршалла». Но их не пускали на нужды олигархов (как это происходило в России совсем недавно), а вкладывали в экономику: закупки танков и прочего оборудования, приобретение сырья, полуфабрикатов, сельскохозяйственной продукции.
В общем, и в Германии не наблюдалось никакой такой «невидимой руки рынка». Совсем наоборот: государственное регулирование, строжайший контроль, предотвративший мало-мальски крупные экономическо-финансовые аферы и появление паразитической прослойки «олигархов»…
Сам Эрхард крайне отрицательно относился к тому, что его реформы называли чудом: «То, что произошло в Германии за последние девять лет, было чем угодно, только не чудом. Это было всего лишь результатом честного усилия всего народа, которому были предоставлены основанные на принципах свободы возможности снова прилагать и применять инициативу и энергию человека».
Короче говоря, из истории преодоления американского и германского кризисов можно сделать простой, лежащий на поверхности вывод: реформы удаются только там, где идет честная игра, где благосостояние повышается у всего общества, а не у кучки ловкачей-прихватизаторов. Там, где государство вмешивается в экономику достаточно энергично и массированно.
Там, где государство сильное, а правительство ничуть не похоже на «наемных работников крупных предпринимателей» – любимая формула Березовского, которую он, вопреки мировому опыту, яростно отстаивал до нынешних пор…
А если государство слабое…
Приведу отрывок из интервью С. Караганова, видного государственного чиновника и ученого:
«Что же надо делать, чтобы не завалиться? Укреплять государство. Главная причина, почему провалилась концепция реформ либеральных монетаристов, включая финансовую стабилизацию, – ни один идиот в экономику нестабильного государства без крепкой власти ничего вкладывать не будет.
Но многие убеждены, что сильное государство – признак тоталитарного общества, которое и утащило нас в прошлое.
В России и вообще в любой стране сильное государство всегда может быть опасным. Но это является единственным условием, особенно у нас, экономического роста. Что касается критики попыток усиления государства – например, нынешних нападок на ФСБ, то надо помнить об очевидном: сильное государство, особенно с развитой системой демократических свобод, мешает воровать. Всем. Слабое государство всех устраивало, когда речь шла о дележе собственности».
То же самое говорит и нынешний российский президент: «Наша позиция предельно ясна: только сильное и эффективное демократическое государство в состоянии защитить гражданские, политические, экономические свободы, способно создать условия для благополучной жизни людей и для процветания нашей Родины».
В общем, нам не нужно изобретать велосипед и искать какой-то мифический «особый путь России». Нет никакого особого пути.
Чтобы выйти из нынешнего состояния и уверенно повернуть к процветанию, нужно всего-навсего заимствовать западный опыт. Настоящий западный опыт, а не те сказочки, которыми доверчивых россиян долго кормили «реформаторы».
Вообще, экономикой должны заниматься профессионалы, а не многочисленные горластые любители. Их у нас развелось несметное количество. Далеко не все из нашумевших и модных «экономических гуру» потаенно работают на олигархов, озабоченных сохранением прежней слабости государства. Многие стараются из самых благородных побуждений. Но все равно – лучше бы приложили свою энергию в других областях…
Я не говорю о тех, чьи проблемы – чисто медицинского плана, как у Новодворской. Таких вообще не стоит поминать.
Есть другие – искренние, честные, но вносящие лишь сумятицу во взбаламученное и без того общественное сознание…
Взять, например, модного ныне А. Паршева, автора книги «Почему Россия не Америка».
Хороший человек, сразу чувствуется – умный, неглупый, душа болит за Россию. И верного в его книге немало. Но если в общем и целом…
Паршев, насколько мне известно, – из служивых. То ли отставной пограничник, то ли нечто похожее. С уважением отношусь к служилым людям, но их жизненный опыт все же несколько специфичен: с экономикой они, строго говоря, не знакомы вовсе, поскольку сталкивались с таковой лишь в дни получения жалованья, фиксированной оплаты за труд (нужный, нелегкий, кто бы спорил!).
В чем сильная сторона Паршева? В том, что он и в самом деле обстоятельно исследовал немаловажный фактор экономики – ее зависимость от климатических условий (о котором частенько не вспоминают вовсе те самые «тоже экономисты»).
В чем слабая сторона Паршева? В том, что он, подобно многим претендентам на создание «Общей Теории Всего», с некоторого момента зациклился на своем главном тезисе и стал полагать именно его мерилом всех вещей. А это сугубо неправильно, поскольку истине все же не соответствует.
Вот, скажем, сам же Паршев пишет о подмосковном Зеленограде: «До перестройки некоторые серии микросхем, производимых в Зеленограде, расходились по всему миру, и не потому, что японцы не могли их скопировать – развертывать свое производство оказалось дороже, чем покупать».
Но ведь сам Паршев на протяжении предыдущих трехсот страниц старательно доказывал, что вся российская экономика из-за «пр-роклятого климата» решительно неконкурентоспособна! Что любое производство в России дороже, чем в более теплых местах. Воля ваша, что-то тут решительно не складывается…
«И даже сейчас Зеленоград держит в мире первенство по чипам для наручных часов, и не просто держит, а захватил подавляющую долю рынка – конкурентам невыгодно заново развертывать производство по устаревшей, 5-микронной технологии».
Почему же «невыгодно», г-н Паршев? Вы сами уверяли, что и затраты на строительство у конкурентов заведомо ниже, и персонал обходится не в пример дешевле российского – валенки ему не надо покупать, цеха и квартиры нет нужды отапливать… Откуда такой поворот, категорически не укладывающийся в Общую Теорию Всего?
И вовсе уж юмористически, подрывая доверие к остальному, смотрятся те места, когда Паршев попросту не знает предмета, о котором пишет…
«В настоящее время нельзя говорить, что технологически мы можем вырваться вперед по сравнению с кем-то – за десять лет „открытости“ все сколько-нибудь ценное стало всем известно. Технологии – это первое, что у нас купили в начале „открытости“».
Это уже – откровенная залепуха из цикла «распродали Расею, ироды!» Конечно, немало перспективных технологий уплыло за рубеж, но и осталось немало. Ни о какой «глобальной распродаже» и речь не идет: приехал бы г-н Паршев в город Железногорск, что совсем неподалеку от Красноярска, там его (разумеется, в рамках режима секретности) познакомили бы с массой технологических новинок, вовсе даже не проданных иноземному супостату. Иные уникальны – и доход исправно приносят России, а не зарубежному дяде.
«А чего стоит разгрузить вагон мерзлого угля?»
Очень мало стоит, к сведению Паршева. Давным-давно существуют промышленно производимые установки – то ли на ультразвуке работающие, то ли на ином эффекте. Но, главное, эта машина быстро и дешево посредством каких-то инженерных вибраций превращает тот самый «мерзлый уголь» в сыпучую субстанцию, которая выгружается легко…
Паршев о зауральских ГЭС: «А сибирские реки-гиганты удалены от основных потребителей электроэнергии».
Как говаривал герой Булгакова, это вас, любезный, кто-то обманул. Мощнейшие сибирские гидроэлектростанции Красноярская и Братская, как раз максимально приближены к основному потребителю – алюминиевым заводам. Для того в свое время и строились. А сейчас строятся новые – опять-таки для близкого потребителя – Богучанская, например…
«Открытие Сибири происходило по рекам».
Поверьте сибиряку – далеко не всегда! Большей частью все ж по суше…
И наконец, нет на свете придуманного Паршевым сплава под названием «алюминиевая бронза». Ну нету! Я консультировался у хороших инженеров…
В общем, каждый должен заниматься своим делом и знать предмет, о котором пишет…
Ответ же на вопрос: «Почему Россия не Америка?» едва ли следует искать исключительно в области науки климатологии. Мнится ли все же, что основные причины – несколько иные…
Давайте, в рамках ответа на этот вопрос, вернемся к нашим олигархам. Точнее, к тем временам, когда президент Ельцин откровенно стал сдавать, и нужно было позаботиться о будущем – чтобы оно оставалось таким же приятным, чтобы можно было по-старому выкачивать огромные деньги как из государственной казны, так и из карманов сограждан…
Позарез нужен был преемник!
Глава восьмая
История и личность
Еще в школе мы проходили отдельной темой роль личности в истории. Еще в школе нам объясняли, что историки так и не могут выработать хоть сколько-нибудь единое мнение по этому вопросу. То ли приходят цари и герои и своей волей поворачивают ход истории, то ли в переломные моменты носится в воздухе нечто, порождающее царей и героев…
Вопрос этот историками так и не решен. Зато решен народом, который выбирает человека, чтобы возложить на него и лавры, и проклятия за все, что происходит в стране.
Хотя это далеко не всегда справедливо…
1. Судьбоносная харизма
Ельцин, Борис Николаевич Ельцин…
Уже сейчас понемногу становится ясно, что относительно этой фигуры споры еще долго будут идти, ожесточенные и непримиримые – как это было с тем же Сталиным.
Признаюсь в том, чего никогда не скрывал, разве что не кричал публично: всегда, когда требовалось голосовать, голосовал «против» – а свое отношение высказывал устно и печатно, порой не особенно стесняясь в словах. Но со временем, когда чисто эмоциональные оценки стали, пожалуй что, неуместны, потому что наше недавнее прошлое на глазах становилось Историей с большой буквы (наша история тороплива, это вам не восемнадцатый медлительный век), понемногу стал приходить к выводу, что от эмоций следует отрешиться полностью. И рассмотреть эту фигуру, как выражались древние латиняне, без гнева и беспристрастно.
Спокойный, рассудочный анализ привел к заключениям, которые меня самого поначалу удивили – но постепенно я с ними свыкся…
Именно по отношению к Ельцину в нашем лексиконе появилось новое, и, по правде сказать, по-русски не совсем прилично звучащее словечко «харизма». «Харизматический лидер». Проще говоря, человек, в котором в какой-то момент сосредоточиваются народные чаяния. Насколько он их оправдывает – это уже другой вопрос.
Ельцин был как раз таким лидером. Он не «захватывал» власти, не пробирался украдкой, под покровом ночной тьмы, к «красной кнопке» (которой попросту не существовало). Что бы ни говорили потом – но некая могучая волна, поднявшаяся в России за пару лет до провозглашения независимости, подхватила именно Ельцина. В точности как это было с Лениным в семнадцатом году: он почуял эту волну – и сумел ее оседлать. Каким наитием он шел, какая сила вела его – можно много спорить, и ни к чему не прийти. Но факт, что подавляющее большинство народа (вот именно, не будем лукавить!) поставило на Ельцина. Все прочие оказались мельче. Россия так устроена, что в ней все, что можно, персонифицировано. И она в очередной раз подняла и вознесла на гребне волны одного человека, и этим одним оказался Ельцин. То, что ожидания многих не оправдались – это уже их личное дело, как ни цинично это может кому-то показаться. Как выражаются украинцы, «бачи-лы очи, що куповалы»…
Что же касается качеств личных и не очень личных… Что ж, «какое время на дворе, таков и мессия».
С другой стороны – давайте задумаемся: а могло ли быть иначе? Слишком большие силы режиссировали и осуществляли Великий Хапок. Кто бы ни попытался им противиться, его бы попросту смели. Вспомним: даже Сталин долгое время плыл по течению, прежде чем стал осторожно разворачивать государственный корабль. А Ельцин все-таки не Сталин… И я глубоко убежден, что могло быть хуже. И много хуже…
Короче говоря, если рассмотреть ситуацию без эмоций, то становится ясно, что, во-первых, другой фигуры, способной в то время устоять у штурвала, попросту не было. А во-вторых, Ельцин, как теперь представляется, стал меньшим злом из всех возможных. В точности как Сталин на фоне еще более жутких и кровавых соперников, вроде Троцкого и прочих бухариных.
Можете со мной не соглашаться. Дело хозяйское. Только, я вас умоляю, проделайте нехитрый и не занимающий много времени мысленный эксперимент: старательно переберите в памяти все мало-мальски крупные персонажи нашего последнего пятнадцатилетия и ответьте предельно честно: найдется среди них некто, способный на месте Ельцина проявить себя лучше?
Я такого просто-напросто не нашел. Оттого и отношение к Ельцину качественно изменилось, от бездумного отрицания до спокойного, рассудочного анализа.
В начале 90-х, когда схлестнулись две волны приватизаторов, Ельцин во главе разношерстного, авантюрного сброда выступил против тех, кому, по замыслу режиссеров «перестройки», должна была достаться колоссальная общенародная собственность. Он не только победил, но и сумел удержать штурвал.
Ельцину досталась страна в тяжелейший период ее истории – и он, двигаясь вслепую, шарахаясь и пятясь, в условиях, когда не годились никакие теории (потому что их и не существовало), все же удержал Россию в стороне от пропасти. Он подписал не только Беловежское соглашение, но и союзный договор с Белоруссией. Он, признаем честно, удержал Россию от распада – а ведь вероятность развала существовала… Обеспечил ее целостность, обеспечил нарождение зачатков демократии. Не привел в рай – но и в пекло не обрушил. А вдобавок первым из отечественных лидеров двадцатого столетия ушел с поста вполне цивилизованно, добровольно и досрочно – а для бурной истории России это, согласитесь, достижение…
В конце концов, Ельцин не был ни диктатором, ни тираном. Он слишком долго терпел не только критику, но и откровенные поношения от газет, журналов и телевидения – и ни одной газеты не закрыл, ни одного журналиста не «запрессовал». Никакой «деком-мунизации», которой с пеной у рта требовали правые радикалы, не провел. Ни одной оппозиционной политической партии не запретил. А что до печальных событий октября 93-го – то, не забывайте, 99,9 % населения страны к ним отнеслись, назовем вещи своими именами, с полнейшим равнодушием. А это позволяет думать, что участники столкновений в столице представляли исключительно самих себя…
И наконец, кто бы что ни говорил, он никогда не был «марионеткой» в руках олигархов – слишком много свидетельств противоположного. Безусловно, близость к нему можно было использовать – но вот слово «манипулировать» применительно к Ельцину решительно не годится. Прежде всего потому, что партийный руководитель, поднявшийся до первого секретаря обкома одной из самых могучих и важных областей страны, – это человек определенного склада и определенного менталитета, которым просто не могли «манипулировать» даже удачливые фавориты на час вроде Березовского. Он был хозяин…
При нем многое делалось неправильно, неладно – но у меня есть сильнейшие подозрения, что при любом другом (снова переберите в памяти всю вереницу политиков) все обстояло бы еще хуже.
Я не собираюсь ни «оправдывать», ни «реабилитировать» Ельцина – как и в случае со Сталиным, все гораздо сложнее. Просто-напросто наступило такое время и такое состояние общественного сознания, что при оценке исторических фигур примитивные эмоции неуместны.
Я не рассчитываю никого переубедить – просто говорю то, что думаю…
А потом настало время, когда потребовался преемник. Говорили потом, что вездесущий Березовский выдвигал на эту роль генерала Лебедя. Степашин вспоминал слова Бориса Абрамовича: «Быдлу нужен Лебедь».
Вряд ли разговоры о замыслах Березовского – чистейшей воды сплетня. Скорее всего, так и намечалось.
Здесь мне придает уверенности уже личный опыт. Как-никак активнейшим образом участвовал в кампании по выборам губернатора в Красноярске, общался с Лебедем, четыре года был своим человеком в той части команды, что не бизнесом занималась, а выполняла функции «агитпропа».
Никаких жгучих тайн я выдавать не собираюсь (прежде всего потому, что самые крутые тайны мне неизвестны), и никаких «разоблачений» делать не буду. Не люблю тех, кто пускает в обиход дешевые сенсации (неважно, основанные на истине или искусной лжи).
Я просто-напросто вспоминаю то, что видел и слышал, наблюдая изнутри.
С весны 1998-го, когда Лебедь стал губернатором, и до последнего дня 1999-го в команде царило чемоданное настроение. Никто практически не сомневался, что шеф в самом скором времени окажется в столице, за красной кирпичной стеной, украшенной башнями и зубцами. Убеждение в этом было общее и повсеместное. И кружившая среди своих информация на эту версию работала. Ясно было, что Александр Иванович собирается попасть в Кремль, не на пузе ползя темной ночью мимо бдительных часовых. Ясно было, что его двигают, что на него ставят. И ясно было, кто.
Он и сам не сомневался в своем высоком предназначении. Порой возникало впечатление, что он уже откровенно репетирует монарха. Помню одну примечательную сцену: сидели и беседовали втроем, Лебедь, я и третий человек, член команды. В ходе разговора, коснувшегося этого присутствующего здесь же третьего, Лебедь захотел убедиться, что речь идет действительно о нем. Он не попросил уточнений вслух, даже не кивнул в сторону нашего третьего собеседника – он повел бровью в его сторону. Это надо было видеть. Как Лебедь повел бровью. Величественный жест даже не царя – восточного падишаха… Именно после этого мановения бровью я окончательно уверился, что генерал твердо и окончательно видит себя на троне.
А потом случилось тридцать первое декабря девяносто девятого года. О своем уходе Ельцин объявил как раз в аккурат, когда я собирался на новогодний прием в губернаторский клуб.
Приехал, еще под впечатлением (висело в том клубе незабвенное объявление: «Господа! Убедительно просим сдавать в гардероб мобильники и пистолеты». Когда прошло минут сорок уже нового года, я пересекся с Лебедем в курительной. Там было пусто, и генерал никуда не спешил.
Естественно, я сразу же спросил, как он относится к этакой новости.
– Ну, этого следовало ожидать… – ответил генерал вроде бы бесстрастно.
Но это был уже другой Лебедь! Вызывавший в памяти скорее унылую фигуру японского лейтенанта Ясмагато, незадачливого героя пикулевского романа «Богатство». Кто читал, помнит – как русские дружинники лихим налетом вмиг искрошили подчиненный ему батальон, и лейтенант сидел, обратившись в каменную статую, ничего не видя и не слыша вокруг – слишком внезапно все произошло, слишком неожиданно поменялась жизнь…
Еще вчера утром перед ним строился батальон, послушно кричащий: «Банзай!»… И эта отрешенность, это горе имело свое японское название – это был дзен…
Вот этого в одночасье разбитого японского лейтенанта мне тогда и напомнил Лебедь. Это был дзен…
Но самое печальное имело место даже не тогда, а еще раньше.
У генерала с губернаторством откровенно не получалось. Не выходило. Как картинки в калейдоскопе, менялись заместители, экономические советники и приближенные чиновники – а дела все не улучшались. Что-то там по инерции творилось, открывались кадетские корпуса и звучали бодрые интервью – но очень и очень многие с горечью соглашались с простой истиной: «Генерал не тянет». И очень многие, копаясь в душе, с ужасом обнаружили, что при всем уважении к Лебедю с ним уже не пойдут, если он решится выдвигаться на второй срок. Он был хорошим генералом – но с губернаторством откровенно не вытанцовывалось.
Лебедем не манипулировали, конечно – не та персона. Но его откровенно использовали – почище, чем Ельцина. Потому что у десантного генерала не было того опыта гражданских интриг, что имелся у первого секретаря обкома. Ельцин прошел отличную школу – а Лебедь к ней даже не приближался за всю свою жизнь, потому что его жизненный опыт был совершенно иным.
А потому опытные интриганы его крупно подставляли – как в истории с назначением главой Совета Безопасности и Хасавюрта еще до губернаторства. Да и в Красноярске… Эти вившиеся вокруг мутные мальчики, которых хваткий бизнесмен не посадил бы в свой ларек пивом торговать… А были и циники постарше, прекрасно устраивавшие свои дела…
Но хватит об этом. Я никогда не смогу писать о генерале Лебеде беспристрастно и спокойно, потому что речь идет о куске и моей жизни – а «осуждать» и «разоблачать» никогда не стану. Скажу одно: лично я не верю, что от Лебедя, протолкни его все же в президенты извечные фигуры, получился бы толк. Слишком крепкая уверенность, что и в Кремле началось бы то же самое: мельтешение вокруг мутных фигур, устраивавших собственные делишки, но уже с размахом, превосходящим красноярский на несколько порядков, речь как-никак шла бы о целой стране. Хорошие генералы сплошь и рядом еще не становятся автоматически хорошими президентами…
Подводя некоторые итоги: любой, проведенный в Кремль олигархами, вовсе не обязательно Лебедь, не исключено – заставил бы даже самых ярых критиков Ельцина глубоко сожалеть о Борисе Николаевиче, в чем-то остававшемся сугубо советским человеком.
Но пришел другой человек, о котором еще за полгода до того никто всерьез и не думал, которого никто не ждал. Причем пришел настолько неожиданно и виртуозно, что до сих пор не утихают разговоры: а кто же за ним стоит…
2. Человек ниоткуда
Путин не пришел к власти – он в этой власти возник. Явление его произошло столь неожиданно, что не только рядовой человек, но и политики с аналитиками ничего толком не успели понять. Вот только что была водная гладь с играющими на поверхности хорошо знакомыми разноцветными рыбками, потом что-то поднялось из глубины… О-па! Кит!!!
Впрочем, история «перестройки» знала карьеры не менее стремительные. Но все это было раньше, и эти карьеры всегда были связаны с умением подать себя. Эти люди приходили с митинговых трибун, на волне откровенной дешевой демагогии. Между тем Путин не имел никакого словесного обеспечения. Не он двигался – его двигали. Поэтому до сих пор те же аналитики усиленно говорят о нем как о марионетке. Вот только никак не могут договориться, кто дергает за ниточки. До сих пор было ясно: такой-то деятель берет деньги там-то и там-то и проводит такие-то законы. Все легко просчитывалось.
А в случае с Путиным – ну никак!
Березовский, например, утверждает, что автором «проекта Путина» был он. Уверенно так говорит. Правда, сидя на английском острове, и не то еще скажешь, чтобы не забыли, чтобы в очередной раз заметили…
Тем не менее кто-то Путина явно двигал. И, если не разбирать мучительно нити кремлевских интриг, а просто посмотреть – а что за человек стал за несколько часов до конца тысячелетия Первым Лицом России – то становится абсолютно ясно, кто за ним стоит. И гадать не надо, все ясно и понятно, как… как слон в зоопарке.
У наших, с позволения сказать, политологов, есть одно еще Крыловым осмеянное свойство: они не приучены замечать слонов…
Владимир Путин родился 7 октября 1952 года в Ленинграде, в самой что ни на есть простой семье. Отец – рабочий, инвалид войны, мать работала где и кем придется, семья жила в коммуналке, в самом сердце питерских трущоб… Никаких полезных связей у парня и близко не просматривалось, школу он закончил самую обычную, занимался дзюдо. Вспоминают, что был человеком серьезным и целеустремленным. А еще не трусливым – не боялся пойти один против компании шпаны. Нормальный, в общем, мужской характер.
Как и многие другие, с детства мечтал стать разведчиком. Время тогда было такое, тянуло мальчишек на романтику, менеджеры с брокерами были не в моде. Классе в девятом сунулся со своей мечтой в приемную КГБ. Вышел кто-то из сотрудников, поговорил с мальчишкой, объяснил, что для того, чтобы работать в «органах», надо закончить серьезный вуз. Лучше всего юридический.
Это ж надо понимать, что такое юридический факультет. Место престижное из престижных и невероятно блатное. Сыну рабочего там просто нечего делать. Тем не менее после школы он подал заявление именно на юридический факультет Ленинградского университета. И поступил, преодолев невероятный конкурс, – для школьников он был человек сорок на место…
Характер, однако!
Попал он и в КГБ, более того, туда, куда и мечтал – в ПГУ, внешнюю разведку. Служил в Германии. На деле романтичная профессия оказалась скрупулезной, скучной, монотонной возней с информацией. Никаким суперагентом он не был, просто работал, и все… Когда, с началом «перестройки», СССР потерял Германию, Путин вернулся в Ленинград.
КГБ разваливался на глазах, великолепные, штучной выделки кадры разведки были никому не нужны, люди уходили, сплошь и рядом «в никуда», чтобы не видеть агонии Комитета. Путин оказался в Ленинградском университете, помощником проректора по международным вопросам. Начал писать диссертацию. (Кстати, не только начал, но и закончил, защитив в 1996 году диссертацию на тему «Стратегическое планирование воспроизводства минерально-сырьевой базы региона в условиях формирования рыночных отношений». Ректор Горного института потом сказал: «Я считаю, что Путин профессиональный экономист, несмотря на юридическое образование и работу в разведке».)
И тут ему повезло, примерно так же, как повезло в то время другому ленинградцу, Чубайсу.
Старый институтский приятель попросил Путина помочь одному из профессоров юрфака, ставшему на волне «перестройки» депутатом. Тому приходилось трудно, и он остро нуждался в исполнительном и дисциплинированном помощнике, ибо со способными к работе кадрами в депутатском ведомстве было весьма туго.
Профессора звали Анатолий Собчак. Будущий мэр Петербурга, второго по значению города страны.
Некоторым «аналитикам» этот альянс кажется загадочным и странным: в те времена всеобщей паранойи стандартного «демократа» от слова КГБ попросту трясло. А Собчак был демократ из демократов… Однако от людей, которые в то время работали в депутатском корпусе, начинало трясти уже начальников – любых.
Сам Путин рассказывал о начале работы так. «Я сказал Собчаку: „Есть одно обстоятельство, которое, видимо, будет препятствием“. Тот спрашивает: „Какое?“ Я отвечаю: „Я вам должен сказать, что я не просто помощник ректора, я – кадровый офицер КГБ“. Он задумался – для него это действительно было неожиданностью. Подумал-подумал и выдал: „Ну и…. с ним!“»
И не прогадал.
Новый помощник оказался человеком скромным, надежным, исполнительным, невероятно работоспособным, с превосходной выучкой, полученной в родном ведомстве. На фоне публики, собравшейся в то время в Ленсовете, он был как скала в бурном море.
Впрочем, генерал Степашин рассказывал в интервью НТВ 31 декабря 1999 года: «Владимир Владимирович с его незаметной внешностью и тихим спокойным голосом проявил с первых дней работы столько энергии, жесткости, нахрапа, что заслужил в финансовых кругах Петербурга уважительное теплое дружеское прозвище – ШТАЗИ». (Для тех, кто не знает: ШТАЗИ – эта контрразведка ГДР, самая, пожалуй, «отмороженная» из мировых спецслужб).
С тех пор Путин так и сопровождал Собчака на посту сначала председателя Ленсовета, потом мэра Петербурга. Он был председателем комитета по внешним связям и, кроме того, ведал комиссией мэрии по оперативным вопросам, а за этим словосочетанием стоит вся повседневная жизнь города-миллионера. Вскоре он стал в мэрии правой рукой Собчака, специалистом «за все», точнее, «за все важное». Шло время, менялись по много раз руководители комитетов – Путин казался «вечным».
Собчак ему даже не доверял, а верил. Как-то, уезжая в командировку, мэр не успел подписать какой-то важный документ. Тогда он три раза расписался на трех чистых листах бумаги, отдал их Путину, сказал: «Доделайте», – и уехал.
Как можно использовать чистый лист с подписью – объяснять надо?
Владимир Путин проработал в питерской мэрии пять лет, причем два года – первым зампредом правительства города. И все время оставался в тени. Он никогда не выходил на первый план, им не интересовались журналисты и обыватели. Он был как бы не человеком, а строчкой в колонке официальных сообщений. «Путин присутствовал на пресс-конференции…», «Путин провел переговоры с иностранной делегацией». Ну провел и провел, было бы о чем говорить! Он имел устойчивую репутацию «человека без амбиций».
Что показательно – на него, далеко не последнего чиновника, удивительно мало компромата. По своей должности он лично курировал создание в Петербурге валютной биржи. Он привел в Петербург многие известные немецкие фирмы. Под его опекой находились игорный и гостиничный бизнесы, крупные инвестиционные западные проекты, импорт и экспорт Санкт-Петербурга. И, несмотря на то, что за ним пристально следило множество недоброжелательных глаз, компромата ну просто на удивление мало.
Я не собираюсь клясться в том, что Путин безупречен. Ибо в полностью безупречных чиновников в насквозь коррумпированном государстве попросту не верю. Сегодня рубеж, думаю, идет несколько по иной линии. А именно: способен человек продать за взятку Родину, или не способен.
Но компромата все же очень мало, и почти весь он, тщательно собранный, идет из тех, петербургских времен. И, уж коль скоро он есть, давайте с ним разберемся.
…Основным врагом петербургской мэрии в то время был Ленсовет. Он инициировал несколько крупных скандалов, касавшихся и Путина – правда, только отчасти касавшихся, но все равно, и это пошло в ход… Самый крупный из них произошел в начале девяностых годов: питерская таможня признала недействительными несколько выданных мэрией лицензий на вывоз за границу сырья и цветных металлов. Два депутата Петросовета по этому поводу обвинили чиновников мэрии в должно стных преступлениях. Среди списка чиновников значился и Путин, возглавлявший Комитет по внешним связям.
История, в общем-то, полный ноль – в большом городе, даже при честных чиновниках, такие происходят постоянно, именно потому, что это большое хозяйство. Другое дело, что шла серьезная разборка между ветвями власти, в которой годилось все. Пушка так пушка, рогатка так рогатка…
В 1992 году депутаты же инициировали расследование деятельности Комитета по внешним связям и обнаружили, что по некоторым видам импорта и экспорта сделки производились по ценам, не соответствующим мировым. Другого компромата депутаты, как ни старались, не обнаружили. Были проведены публичные слушания, на которых Путин признал свои ошибки. Мог, кстати, и на самом деле ошибиться, если в помощниках у него ходили какие-нибудь «экономисты» типа Гайдара – очень даже запросто…
Еще одно обвинение связано с «бартером». Осенью 1991 года Петербург оказался в тяжелом положении – в городе почти не оставалось продовольствия. Пришлось ввести нормированную выдачу – говоря по-простому, карточки (или, как тогда их называли, талоны, но суть от этого не меняется).
На помощь из центра рассчитывать не приходилось, и тогда городские власти решили самостоятельно закупать продовольствие за границей. А поскольку денег тоже не было, то расплачиваться за поставки предполагалось натурой, по бартеру. Мэрия предоставила право частным компаниям вывозить за рубеж цветные металлы, нефть, лес, а компании должны были взамен поставлять продовольствие.
Далеко не все посредники оказались честными. Когда все подсчитали, выяснилось, что продовольствия было поставлено на сумму гораздо меньшую, чем экспортировано сырья. Некоторые компании продовольствия не ввозили совсем, а некоторые ввозили меньшее количество, чем обещали. Кое-кто просто растворился вместе с деньгами.
И опять-таки, никакой это не компромат, а суровая экономическая правда тех сказочных лет, когда все кидали всех. Тот же Артем Тарасов очень смачно описывает: как его, битого и тертого «коммерсанта», время от времени обжуливали товарищи по бизнесу. Для того чтобы это стало компроматом, надо или доказать факт получения взятки, или хотя бы выстроить систему. Но доказательств нет, да и система тоже не выстраивается.
В центре еще одного скандала стоял широко известный в городе бывший председатель Петросовета Александр Беляев, фигура в Питере скандально известная, чтоб не сказать более. Весной 1996-го, перед выборами губернатора Санкт-Петербурга, Беляев обвинил комитет по внешним связям в том, что тот занимается сбором информации об отечественных фирмах, а потом продает ее иностранцам. Он же заявил, что Путин и Собчак имеют недвижимость на Атлантическом побережье Франции, и грозился предоставить документы. На этот раз Путин, против своего обыкновения, обиделся и подал в суд.
Своих громких обещаний Беляев не исполнил, никаких документов так и не показал. Судиться тоже не стал, попросил у Путина прощения, на том все и закончилось. А в качестве штриха ко всей истории можно заметить, что председатель Петросовета сам баллотировался на пост мэра и был соперником Собчака. Так что трудно сказать, чего было в этой истории больше – экономики или политики, борьбы с коррупцией или предвыборной рекламы.
Дальше идут уже обвинения посерьезнее. Например, так называемая «торговля детьми». Суть тут в следующем. В России процесс усыновления очень сложен. Собчак его упростил до предела, но… не для российских граждан, а для иностранных. За период правления Собчака было усыновлено иностранцами около 200 детей-сирот. Под решением об усыновлении обязательно должна была стоять либо подпись мэра, либо кого-то из его первых замов. Подписывал такие решения и Владимир Путин. Правда, вопросы усыновления он не курировал, да и подпись его была под бумагами об усыновлении человек десяти, не более…
Уже в 1999 году на страницах газеты «Версия» был опубликован один документ. Это так называемая «Справка в отношении Путина В. В». Эта бумажка в свое время наделала в Петербурге немало шуму. Она была неизвестно кем составлена, неизвестно кем принесена в Смольный, ей никто не верил, но тем не менее она гуляла по коридорам Смольного, а затем и по городу, ее широко комментировали и обсуждали. В нем содержалась бездна компромата. В чем только не обвиняли его героя! И в сборе денег с коммерсантов, и в «проводке» миллионов долларов на предвыборную кампанию Собчака в швейцарские банки, и в покупке виллы в испанском городе Бенидор на бюджетные деньги, и в продаже подводных лодок и военно-морских кораблей… Могли бы обвинить в поставке невской воды обитателям Марса и воздуха – жителям Меркурия, поскольку такие анонимки относятся не к юриспруденции, а к литературе. Такого «компромата» на любого человека можно сесть и настрочить километры.
Вот, в общем-то, и все…
Потом эти обвинения передавались из уст в уста, меняли статус, превращаясь из слухов в «достоверные факты». Многократно повторенные, они уже обрели характер истины, которую «все знают».
Нет, повторяю, я отнюдь не хочу сказать, что на посту помощника Собчака Путин был безгрешен, ходил в поношенном пальтишке и питался по карточкам. Не то было время и не то место. В конце концов, он сам рассказывал, что после того, как он оставил пост в мэрии, у него был «дипломат» с некими «сбережениями» (который благополучно сгорел во время пожара на даче).
Это с одной стороны. А с другой – «дипломат», а не сейф, дача в Ленинградской области, а не дворец в Англии и даже не вилла на Канарах – в то время когда другие, не особенно скрываясь, делали миллионные состояния.
Человек, который, пять лет работая на таком посту, столько накопил, может, по российским меркам, считаться кристально честным!
Пусть поспорит со мной тот, кто никогда не таскал досок со стройки и не пил казенного спирта…
…Выборы 1996 года Собчак проиграл. Путина никто не гнал из мэрии, с новым мэром, тоже бывшим замом Собчака, они были на «ты». Однако он не счел возможным остаться в команде нового хозяина города. Свое решение мотивировал тем, что дал Собчаку «честное слово». Хотя уходил, по сути, «в никуда».
Как свидетельствуют многие люди, знавшие Путина как по Питеру, так и по Москве, в отличие от большинства чиновников (да и простых смертных тоже), он не менял отношения к людям, когда менялись их статус и социальное положение. Он общался с разжалованными и опальными точно так же, как и тогда, когда они были «в силе». Короче говоря, всегда был человеком верным. Как хотите, но это качество внушает уважение.
Читать бесплатно другие книги:
