Русская Америка Бушков Александр

Пока Атласова на Камчатке не было, туда самовольным образом проникло несколько отрядов казаков и просто «охочих людей», поставили два острога и принялись убивать и грабить камчадалов. Известия о беспорядках достигли Москвы, Атласову присвоили немалый чин «казацкого головы» и отправили наводить порядок с самыми широкими правами: он имел инструкции действовать против туземцев «лаской и приветом», а ослушников имел право казнить.

Привыкшие за это время к вольной жизни казаки взбунтовались против нового начальника (крутого по характеру), посадили его под замок, а сами принялись строчить кляузы, приписывая Атласову все мыслимые прегрешения. На несколько лет закрутилась склока. А тут еще коряки и восточные камчадалы пошли войной на русские городки…

Кое-как Атласов со всем этим справился и навел относительный порядок. Но однажды к нему явились трое казаков с каким-то якобы неимоверно важным письмом. Когда Атласов принялся его читать, получил удар ножом в спину…

В том же 1711 г. служилый человек Петр Попов получил на Чукотке известия об «острове зубатых людей». Чукчи рассказали немало интересного: через море от Чукотки лежит большой остров, на котором обитают «зубатые люди». Вера и язык у них совсем не те, что у чукчей, и с чукчами они частенько воюют. Летом, когда пролив свободен ото льда, «зубатые» приплывают на Чукотку на байдарах, а зимой прикочевывают на оленях, управляясь за день. Общественное устройство такое же, как у чукчей: никакого верховного вождя нет, живут всяк своим племенем.

Попов прилежно записывал за чукчами: «и есть-де на том на острове всякий зверь, и соболи, и куницы, и волки, и росомахи, и медведи белые, и морские бобры, и держат они у себя великие табуны оленей (конечно, не медведи с бобрами оленей держат, а «зубатые». -А. Б). А кормятца-де они морскими зверями и ягодами и кореньем и травою. И всякой на том острову есть-де лес: кедр, сосна, ельник, пихтовник, листвяк».

Это было точное описание Аляски — простодушно полагавшейся чукчами «большим островом». Попов сам видел в байдарах и чумах у чукчей ветки вышеописанных деревьев. А потом своими глазами наблюдал человек десять «зубатых», взятых чукчами в плен во время очередной стычки. Это были аляскинские эскимосы, получившие свое прозвище отнюдь не с бухты-барахты. Такой уж у них был обычай: продырявливать щеки и вставлять туда подобие то ли клыков, то ли усов из моржовой кости. Так им казалось гораздо красивше.

В том же году Федор Бейтон (сын того самого Афанасия Бей-тона, уже совершенно русский человек) составил «Карту мест от реки Енисея до Камчатки лежащих». На ней — наверняка впервые в русской картографии — уже значилась напротив Чукотки некая «Землица». В комментариях к чертежам Бейтон писал: по сообщениям чукчей, на той «Землице» обитают племена по имени «кыкыкмеи». «И бой у них лучной, а звери соболи и лисицы есть. Дерева на них сосняк и березняк».

Аляска легла на русские карты! Между прочим, забегая вперед, стоит уточнить, что это название произошло от искаженного эскимосского «Аль-ак-шак», как они называли свой «большой остров».

Событие примечательное: русские увидели вполне реальную цель. Из полусказочной земли Аляска стала доподлинной реальностью. И то, что на ней во множестве обитал пушной зверь, должно было неминуемо настроить людей на привычные действия. Тем более что в Сибири к тому времени количество «мягкой рухляди» стало катастрофически падать: в те времена ни русские, ни местные племена представления не имели об экологических цепочках и пушного зверя колошматили, не думая, что ему нужно время на восстановление поголовья…

Петр Первый брызгал энергией…

Вновь, как в прошлом веке, последовал всплеск путешествий по всем направлениям. Уже упоминавшийся голландский ученый Николас Витсен и знаменитый ученый Лейбниц буквально бомбардировали русского императора письмами с просьбой выяснить наконец для европейской научной общественности, представляют ли Азия и Северная Америка единую сушу, или все же разъединены проливом (напоминаю, бумаги Дежнева все еще пылились в якутском архиве, счастливым образом избежав мышеяди, и до их открытия Миллером оставалось двадцать лет).

Дворянин Федор Салтыков (бывал в Голландии, Германии, Англии, общался с Витсеном) самостоятельно предложил проект северного морского пути: от устья Северной Двины до Амура, Китая и Японии. По тем временам это была совершеннейшая утопия, но в те годы о том не догадывались самые светлые умы.

Матвей Гагарин, всесильный губернатор Сибири, отправил «сибирского дворянина» Трушникова… аж в Тибет. Трушникова не было долго, и его полагали погибшим, но в 1716 г., пространствовав три года, он вернулся живым и невредимым. До Тибета он, правда, не смог добраться, но Китай исколесил добросовестно.

Гораздо меньше повезло двум безымянным служивым людям, которых тот же Гагарин отправил из Охотска искать Японию — и Гагарин, и они сами полагали, что до Японии рукой подать.

Японии смельчаки так и не достигли — и погибли на обратном пути, успев побывать на каком-то острове — каком именно, так и осталось неизвестным. Не исключено, что именно при них был проводником тот самый Денбей, крестившийся в России и получивший имя Гавриил. Именно тогда, в 1714 г., его следы теряются в Сибири, и никаких известий о его судьбе более не имеется…

В 1715 г., опять-таки по поручению Гагарина, какое-то загадочное путешествие совершил Григорий Новицкий — а впрочем, может быть, и не совершал, попросту обработав бумаги предшественников. Некоторые исследователи считают, что «земля к востоку от Оби», о которой писал Новицкий, и есть Аляска — но точных данных обо всей этой истории маловато.

Зато гораздо более достоверным выглядит найденное потом тем же Миллером известие, касавшееся жившего на Камчатке странного человека: «Жил на Камчатке человек иностранной, которой по причине камчатских мелких кедровых орехов и низких кустов, на которых растут те орехи, объявлял о себе, что он родился в такой земле, где растут кедровые дерева высокие, а на них орехи гораздо крупнее камчатских, а сия де земля лежит от Камчатки на восток. В ней де есть большие реки, которые впали в Камчатское море. Жителям де имя тонтолы, они обыкновениями схожи с камчадалами и употребляют к водяному ходу такие же кожаные суда и байдары, как и камчадалы. Назад де тому много лет приехал он с земляками своими на Карагинский остров, где товарищи его от тамошних жителей убиты, а он, оставшись один, ушел на Камчатку».

Совершенно точное описание Аляски, ее природы и ее жителей. На помянутый Карагинский остров, кстати, частенько море выбрасывало стволы огромных сосен и елей, каких ни на Чукотке, ни на Камчатке не росло.

Россия начинала присматриваться к «Большому острову» всерьез. К сожалению, петровское царствование было не самым лучшим временем для серьезных экспедиций к Аляске — шла многолетняя война со Швецией, поглощавшая массу ресурсов, да вдобавок строили Санкт-Петербург. Да и другие нововведения Петра сотрясали страну почище иной войны… Какая тут Аляска?

Обретаясь в Париже, Петр занимался уже не проектами, а прожектами — то проводил много времени в обществе прохвоста Джона Ло (об этом строителе «пирамид» я подробно писал в книге «Дом с привидениями»), то всерьез собирался послать два корабля на далекий Мадагаскар, договориться с обитавшими там пиратами и устроить русские форты.

Зачем русским укрепляться на Мадагаскаре, никто не в состоянии внятно объяснить и сегодня (ну, умственное состояние государя Петра Алексеевича — отдельная песня). Однако затея эта готовилась всерьез и провалилась по чисто техническим причинам: два корабля, выделенных для похода, дали течь еще на Балтике и вернулись в Ревель. Петр от своей идеи все же отказался.

Руки до Тихого океана у него дошли только в 1719 г. По личному указу императора геодезисты Федор Лужин и Иван Евреинов под величайшим секретом отправились на Дальний Восток. Они составили подробную карту Камчатки и Курильских островов — но к Аляске и на сей раз не приблизились. В ответ на вопросы приближенных (например геодезиста Федора Соймонова), не пора ли искать «Землицу», Петр отвечал: еще не время…

Параллельно с плаванием Лужина и Евреинова в Сибири без малейшей секретности, наоборот, совершенно открыто началась операция «Чистые руки», имевшая целью разобраться наконец с зарвавшейся сибирской администрацией.

Уже упоминавшийся боярин и князь Матвей Петрович Гагарин, без преувеличений, был патриархом и ветераном сибирского казнокрадства. Хапал во времена Алексея Михайловича, Федора Алексеевича, правительницы Софьи, почти на всем протяжении правления Петра Первого. Следствие моментально выяснило массу интересного: взятки, поборы, чрезвычайно вольное обращение с казенными суммами и даже лихие налеты на купеческие караваны из Китая.

Караваны грабил иркутский воевода Лаврентий Ракитин, один из видных персонажей гагаринской мафии. Тогда еще не знали такого слова, но это была именно мафия. Князь Гагарин создал целую систему — повсюду его ставленниками сидели воеводы и комиссары, которые старательно отстегивали князю долю от неправедных доходов, а он их «крышевал» перед Санкт-Петербургом. Как ни строчили на князя и его команду доносы, кляузы и докладные, всякий раз удавалось замять дело.

Так оно все и тянулось до 1717 г. Гагарина отозвали в Петербург, а в Сибирь для тщательного следствия выехал гвардии майор Лирарев с несколькими подчиненными, среди которых был и некий гвардейский сержант Максим Пушкин (специалисты так до сих пор и не выяснили толком, был ли он родственником великого поэта).

Поначалу следствие шло туго — свидетели боялись Гагарина, как огня, и рот держали на замке. Пришлось в соответствии с тайными инструкциями императора публично объявлять во всех сибирских городах, что князь — «плут и недобрый человек», от должности отстранен навсегда, и в Сибирь уже ни в каком качестве не вернется.

Тогда дело пошло повеселее… Ревизии со вдумчивым изучением документов отлично умели проводить уже в те времена. Обосновавшийся в Иркутске Максим Пушкин поднял все документы: книги учета пушнины, ведомости на выплату государева жалованья, на расход денег, полученных как в качестве налогов, так и присланных из столицы. Попутно выяснилось много интересного о Ракитине: хапал с живого и с мертвого, захватил все золото и серебро, какое везли помянутые купеческие караваны, незаконно наказывал кнутом и плетьми, заковывал людей в кандалы и держал в своей канцелярии…

Ракитин пытался подкупить следователей. Они, вот чудо, не брали. В конце концов к воеводе явились хмурые ребятки в гвардейских мундирах и предложили собираться.

Князя Гагарина и воеводу Ракитина в стольном граде Санкт-Петербурге казнили. Сибирская чиновничья братия присмирела — но, следует с грустью констатировать, ненадолго…

Только в декабре 1723 г. Петр вернулся к идее морского путешествия россиян в Америку. Распорядился отыскать Евреино-ва. Пока искали, Евреинов помер. Идея вновь притормозила на целый год.

В конце декабря 1724 г. Петр наконец сам отыскал подходящую кандидатуру, вспомнив об известном ему датчанине на русской службе Витусе Беринге.

Лично написанная Петром через пару дней инструкция состояла всего из трех пунктов и уже прямо касалась Америки. Вот она, слово в слово.

«1. Надлежит на Камчатке или в другом таком месте зделать один или два бота с палубами.

2. На оных ботах (пропущено слово «плыть». — А. Б.) возле земли которая идет на норд и по чаянию понеже оной конца не знают, кажется, что та земля часть Америки.

3. И для того искать, где оная сошлась с Америкою, и чтоб доехать до какого города европских владений, или, ежели увидать какой корабль европский, проведать от него, как оный куст (берег. — А. Б.) называют, и взять на письме и самим побывать на берегу и взять подлинную ведомость и, поставя на карту, приезжать сюды».

Третий пункт не оставляет сомнений в том, что экспедиции следует плыть именно в Америку — где в Сибири можно рассчитывать обнаружить «европейские владения»? А вот второй пункт, как это частенько за Петром водилось, сформулирован невнятно и косноязычно даже по меркам литературного языка того времени…

Мимо которого с берега «плыть на норд» — чукотского или аляскинского? Понимать можно было и так, и этак…

Петр умер буквально через несколько дней после составления инструкции, спросить было не у кого… Но Беринг все равно пустился в путь. Через всю Сибирь.

Из Санкт-Петербурга он со своими людьми выехал" в феврале 1725-го. На западный берег Камчатки добрался только осенью 1727-го. В Санкт-Петербурге умерла императрица Екатерина, на трон взошел малолетний Петр Петрович, угодил в опалу и был сослан всесильный Меншиков — а Беринг со спутниками, представления не имея обо всех этих событиях, шли и шли на восток, отрезанные от внешнего мира, словно нынешние космонавты (но, в отличие от космонавтов, радио у них, конечно же, не было).

К концу июля 1728 г. в низовьях Камчатки достроили судно «Св. Гавриил», и Беринг с помощником, двадцатидвухлетним лейтенантом Алексеем Чириковым, наконец-то вышел в море.

Человек он был добросовестный, но, безусловно, не из «думающих». И попер «на норд» как раз вдоль камчатских, а потом чукотских берегов — на север, строго на север, не отклоняясь от этого курса.

Чириков — несмотря на молодость, человек образованнейший и дельный — предлагал повернуть на запад, к устью Колымы.

Только таким образом, справедливо указывал он, можно точно выяснить, соединяется Азия с Америкой или нет. Если дойдут до Колымы морским путем, не встретив суши — значит, не соединяется, тут и гадать нечего…

Беринг отказался. Повернул корабль назад и двинулся в обратный путь тем же маршрутом (повторяя, о чем не ведал, плавание Семена Дежнева). Возьми он чуточку ближе к Аляске, она была бы открыта еще тогда. Но американского берега со «Св. Гавриила» не увидели вообще, из-за густого тумана.

Первая экспедиция Беринга, полуторамесячное плавание вперед-назад, собственно, закончилась пшиком. Ясности насчет соединения (либо, наоборот, несоединения Азии с Америкой) так и не внесли. Беринг, правда, открыл в самом узком месте пролива некий остров, названный им островом Диомида, — но и тут получился прокол, потому что на самом деле это были два близлежащих острова (нынешние Ратманова и Крузенштерна).

И вновь — долгое путешествие через всю Сибирь в Петербург, где уже не было и государя Петра Петровича, а на троне сидела Анна Иоанновна… Изучив результаты экспедиции, высокая правительственная комиссия указала Берингу, что результатов, собственно, никаких нет, повторив те же аргументы, которые выдвигал Чириков. Открытие острова Диомида на великое свершение как-то не тянуло — в Сибири подобные открытия играючи совершали казацкие десятники.

Беринг, служака добросовестный, очень переживал. И представил ко двору проект новой экспедиции, заверяя, что теперь-то он приложит все усилия, чтобы реабилитироваться.

Параллельно президент адмиралтейств-коллегий (тогдашний военно-морской министр) адмирал Н. Ф. Головин внес свой собственный проект — плыть к Камчатке другим путем, через Атлантический океан, обогнув мыс Горн и пройдя мимо Японии. Будь его предложение принято, это стало бы первым русским кругосветным путешествием.

Однако поддержки эта идея в верхах не нашла. Было принято предложение Беринга — со значительными поправками в сторону увеличения масштабности. Делу был придан такой размах, какого Беринг с Чириковым наверняка не ожидали.

Несмотря на скромные результаты, Берингу выдали денежное вознаграждение и повысили в чине — ну что поделать, у Беринга были неплохие связи среди командования военно-морского флота, где в высоких чинах служили иные его земляки. Он, как уже говорилось, представил проект отыскания Америки — но делу решили придать вовсе уж грандиозный размах.

Это было великое предприятие, говорю без тени иронии. Планировалось не просто искать Америку, а послать еще несколько экспедиций для изучения Сибири, Дальнего Востока, побережья Северного Ледовитого океана — чтобы составить наконец точные карты и детально выяснить, чем богата Российская империя. Забегая вперед, скажу, что этот проект, кропотливо воплощенный в жизнь, принес славу царствованию Анны Иоаннов-ны (которая была гораздо умнее и толковее, чем нам ее порой представляют).

Раскручивалась громадная махина. В экспедиции должны были принять участие не сотни человек — тысячи. Из казны отпускались огромные деньги. Над планами работало немало ученых академиков и профессоров, лучшие умы того времени, в подготовке было задействовано — на самом высшем уровне — руководство министерства финансов, военно-морского флота, правительственные органы, проект лично курировала государыня Анна Иоанновна, свершения предстояли грандиозные…

Вот только все эти важные и ученые господа не взяли в расчет, что обитают они в России, где возможна самая невероятная самодеятельность. В Санкт-Петербурге никто и представления не имел, что на Чукотке скромный армейский капитан Дмитрий Иванович Павлуцкий уже самым будничным, прозаическим образом дал команду:

— Ребята, живенько открыть Америку! К завтрему не требую, но чтоб без промедления…

Он, конечно, задачу поставил в других выражениях — но смысл требований был именно таков!

Давайте по порядку. Чукчи тогда только что разгромили отряд казачьего полковника Шестакова и убили его самого. Потом стали делать набеги на коряков, плативших дань московской короне. Чтобы научить их уму-разуму, в Анадырский острог и прибыл капитан Павлуцкий.

Впоследствии, на протяжении 1731–1746 годов он совершит три долгих похода по Чукотке, изучая эту до сих пор не покоренную страну. Но пока что он готовился отправиться в свою первую экспедицию — одновременно и военную, и, так сказать, географическую.

К Павлуцкому пришел служивый человек Афанасий Мельников, недавно пытавшийся пройти из Чукотки на Аляску пешим путем, и сообщил, что своими глазами видел тех самых «зубатых людей» и даже общался с ними. А вскоре стало известно, что один из подчиненных покойного Шестакова, Трифон Кру-пышев, плывший в Анадырь, видел на той стороне пролива самую натуральную землю, поросшую густым лесом…

Вскоре — история сохранила точную дату, 14 июля 1731 г. — Павлуцкий во главе отряда в пятьсот человек из русских, юкагиров и коряков двинулся в глубь Чукотки. Земля была негостеприимная и суровая. Павлуцкий писал в отчете: «Чухотия пустая земля, нет ни лесов, ни других угодий, рыбных и звериных промыслов никаких, а довольно каменных гор и шерлобов (скал, утесов. -А. Б.), а больше ничего не имеется…»

Вот тут на его отряд и навалились чукчи. К ним Павлуцкий отнесся с должным уважением: «Чукчи народ сильный, смелый, рослый, крепкого сложения, рассудительный, справедливый, воинственный, любящий свободу и не терпящий обмана, мстительный, а во время войны, будучи в опасном положении, себя убивают».

Бой был тяжелый и долгий — но все же Павлуцкий заставил противника отступить. И, осматривая убитых, увидел среди них… натуральнейшего «зубатого человека»: «на губе были дыры, в которые вставляются зубы, из моржовых зубов вырезанные».

Вместе с чукчами с Павлуцким воевали их союзники — эскимосы с «острова Диомида». И вот тогда-то Павлуцкий своей властью распорядился: искать «Большой остров», привести его жителей в российское подданство и обложить ясаком.

Корабль «Св. Гавриил», на котором плавали Беринг с Чири-ковым, стоял тут же, в Анадырском остроге. Командовать поставили геодезиста Михаила Гвоздева. Навигатором стал подштурман Иван Федоров. Он был болен, но Павлуцкий настаивал, и подштурмана доставили на борт на носилках. К экспедиции присовокупили и морехода Кондратия Мошкова, участника походов Лужина, Беринга и Шестакова. Всего на одномачтовом кораблике длиной восемнадцать метров поплыло тридцать девять человек.

Они-то и открыли Аляску. Сначала у Чукотского мыса встретили чукчей и добросовестно пытались их «объясачить» — но чукчи, приняв гордый вид и грозя копьями, заявили, что они не какие-то там слабачки, а бравые парни, которые только что дрались с капитаном Павлуцким и едва его не убили. По малочисленности пришлось отступить. Гвоздев направил кораблик на восток.

Свершилось!

Потом Гвоздев в своем отчете написал просто и незатейливо: «Августа 21 дня (1732 г. -А. Б.) подняли якорь, паруса распустили и пошли к Большой земле и пришли к оной земле и стали на якорь, и против того на земле жилищ никаких не значилось. И подштурман Иван Федоров приказал поднять якорь, и пошли подле земли к южному концу и от южного конца к западной стороне видели юрты жилые».

Это были уже не острова, а материк — Америка, Аляска. Пристать к берегу не смогли из-за сильного ветра и долго плыли вдоль береговой черты, наблюдая «жилья юртами по берегу и народа, ходящего по той земле множество. Лес на той стороне великой лиственничной, ельник и топольник».

«Св. Гавриил» подошел к месту, которое теперь известно как мыс принца Уэльского — западной точке американского побережья (эскимосы называли его Нихте, а вот уральские не догадались как-то наименовать, чем потом и воспользовался капитан Кук, влепив на карту имя британского принца). Так к ним на кожаной байдаре подплыл эскимос, рассказал, что на его земле есть леса, реки, водятся олени, куницы, лисицы, бобры.

Корабль еще долго шел вдоль берегов, но в конце концов повернули назад, «не усмотрев конца той земли». Иван Федоров первым из русских и вообще европейцев нанес на карту оба берега Берингова пролива.

В Петербурге об этом еще не подозревали! Там как раз вспыхнул скандал, связанный с сибирским землепроходцем, поляком по происхождению, Игнатием Козыревским. Оный Козырев-ский приехал в Москву рассказать о своих походах по Камчатке и Курильским островам. Поначалу он неплохо пропиарился — его рассказ даже печатала газета «Санкт-Петербургские ведомости», а Сенат постановил выдать Козыревскому неплохие по тем временам деньги, пятьсот рублей на постройку на Камчатке монастыря.

Но тут ненароком всплыло из архивов старое следственное дело, по которому Козыревский проходил как один из подозреваемых в убийстве Атласова. Денег Козыревскому так и не выдали, зато быстренько арестовали. Он стал объяснять, что Атласова не убивал, а в деле лишь «малость замешан». Пока следователи ради установления истины списывались с Камчаткой, Якутском и Тобольском, Козыревский помер в тюрьме — еще один печальный пример того, как тесно переплетались порой географические исследования и уголовщина.

А потом стал претворяться в жизнь тот самый грандиозный проект, заслуженно получивший название Великой Северной экспедиции.

Первым помощником Беринга был вновь назначен Алексей Чириков. Им предстояло плыть к американским берегам — а два других крупных отряда отправились к побережью Северного Ледовитого океана и в Сибирь. В них состояли многие из тех, чьи имена остаются на картах до сих пор: Овцын, Прочищев, братья Лаптевы, Челюскин.

К концу 1736 г. Беринг добрался до Охотска. Путешествие через всю Сибирь оказалось нелегким: в дневнике Беринга описано, как питались павшими лошадьми, кожей от сапог, сумок, ремней…

В Охотске Беринг и его люди (восемьсот человек!) провели три года. Чтобы построить корабли, пришлось на голом месте создать железоделательный завод, канатную мастерскую, организовать сбор смолы для конопачения. Потому и отняли эти хлопоты столько времени.

К тому времени Беринг и Чириков уже прослышали о Гвоздеве и Федорове. Используя свои немалые полномочия, принялись их искать. Федоров к тому времени уже умер, а Гвоздев обнаружился… в тюремной камере тобольской губернской канцелярии, куда очередной облеченный властью сатрапчик его закатал за какие-то мнимые прегрешения (до сих пор толком неясные) — и открыватель Аляски без суда и следствия два года кормил клопов под замком. Его отчеты едва не пропали в архивах.

К осени 1740 г. были наконец-то построены два корабля, «Св. Петр» под командой Беринга (77 человек команды) и «Св. Павел» Чирикова (75 человек). Они вышли в море из Ава-чинской губы. Началась Вторая Камчатская экспедиция Беринга.

Смерть Витуса Беринга лежала перед ним на столе — в виде полученной от начальства карты. Согласно строгой инструкции Беринг должен был действовать именно по этой карте…

Ох, не зря говаривал железный сталинский нарком Лазарь Каганович, что у всякой аварии есть свои имя, фамилия и отчество…

Смерть Беринга именовалась Жозеф-Николя Делиль и имела облик вполне конкретного человека: две руки, две ноги, дурная голова и бездна самомнения…

Означенный долбаный лягушатник (а как его еще прикажете именовать?) происходил из Франции, без всякого на то основания считался опытным картографом и географом — почему и получил в России пост профессора с соответствующим немалым жалованьем. Он и составил для Беринга с Чириковым карту, на которой изобразил, придурок, несуществующие земли, «остров Жуана да Гамы» и «остров Компании». Сенат обязал Беринга с Чириковым вести поиски в строгом соответствии с этой картой, «немало от нее не отступая»…

Вот так и получилось, что корабли больше недели старательно утюжили море в тех местах, где якобы располагались мифические «земли» Делиля. Естественно, ничего не нашли. Время было безвозвратно упущено, начался сезон штормов и туманов. Когда-то в первой экспедиции именно туман помешал Берингу с Чириковым увидеть берег Аляски. Теперь он же стал причиной того, что корабли в непогоде разминулись — навсегда…

Помощник Беринга, швед Свен Ваксель (которого в России звали Ксаверием), оставивший интереснейшее описание плавания, своих чувств впоследствии не скрывал, поминая Делиля недобрым словом: «Кровь закипает во мне всякий раз, когда я вспоминаю о бессовестном обмане, в который мы были введены этой неверной картой, в результате чего рисковали жизнью и добрым именем. По (ее) вине почти половина нашей команды погибла напрасной смертью».

17 июля 1741 г. «Св. Петр» Беринга наконец-то достиг американского берега, и все увидели величественные снеговые вершины. Это была одна из самых высоких гор Аляски и вообще Американского континента — 5489 м., названная русскими горой Св. Ильи.

Беринга поздравляли наперебой — но шестидесятилетний капитан-командор выглядел подавленным и печальным: сказались годы жестоких лишений, голода, борьбы с местным начальством (которое, невзирая на полномочия Беринга, откровенно самодурствовало и чинило ему массу препятствий).

Беринг, без сомнения, огорчился бы еще больше, если бы знал, что оказался вторым. Полтора дня назад к американским берегам уже подходил Чириков!

Но этого Беринг так и не узнал никогда… Подойти к берегу корабль не смог — ветер был неподходящий. Удалось лишь отправить лодку за пресной водой. Командовал ею старший штурман Софрон Федорович Хитрово, и с ним отправился молодой европейский ученый Георг Стеллер (прославившийся впоследствии описанием плавания и той самой «морской коровы», что получила его имя). Стеллер жаловался потом: на подготовку экспедиции ушло десять лет, а на исследование американского берега ему не дали и десяти часов.

Пресной воды не хватало. На борту началась цинга. Беринг, сам заболевший, дал приказ возвращаться на Камчатку. По пути он успел открыть несколько островов и пообщаться с местными алеутами.

Наконец показались высокие заснеженные горы. Моряки приняли эту землю за долгожданную Камчатку, обрадовались было — но тут высокая волна, подхватив «Св. Петра», перебросила его через камни в бухту и разбила на берегу…

Выяснилось, что никакая это не Камчатка, а необитаемый остров (ныне — о. Беринга). На нем потерпевшим кораблекрушение и пришлось зимовать. Через несколько дней после крушения неподалеку от острова проходил возвращавшийся на Камчатку Чириков, но на море вновь стоял густой туман, и со «Св. Павла» острова не заметили…

С ноября 1741 г. до августа 1742 г. моряки сидели на острове. Цинга, голод, нервотрепка… Из 77 человек уцелело 46. Витус Беринг умер еще в декабре. Он лежал в землянке, приказав засыпать себя песком (чтобы было теплее). Он еще дышал, когда голодные песцы стали грызть кожу его ботфорт…

Нет никаких оснований порицать Беринга, «развенчивать» его, выискивать компромат (хотя таковой, не особенно и тяжелый, имеется). Капитан-командор Витус Ионассен Беринг в общем был служакой добросовестным, исполнительным, старательным…

Другое дело, что он оказался фантастически, патологически невезучим… Знаменитый летчик-испытатель Марк Галлай в свое время писал: хорошему летчику, кроме мастерства и опыта, еще необходимо как раз везение, которое Галлай полагал прямо-таки «физической категорией». И приводил не один пример, когда хорошие летчики терпели аварии и гибли по той простой причине, что были невезучими…

Так произошло и с Берингом. Много лет прослужив в российском военном флоте, он не заслужил ни особенных наград, ни повышений. Участие в злополучном Прусском походе тоже не прибавило ни того, ни другого. Первую Камчатскую экспедицию Беринг по невезению своему фактически провалил. Во Второй оказался «в хвосте» Чирикова и погиб в конце концов с половиной команды. Невезение за ним тянулось всю сознательную жизнь, как белый шлейф за реактивным самолетом — и не покидало даже после смерти. Чуть ли не двести лет во всех книгах, посвященных Берингу, красовался (да и поныне попадается в иных изданиях) портрет толстого, носатого, длинноволосого человека, который… вовсе не Витус Беринг! Это — его дядя, шведский ученый и поэт. Облик настоящего Беринга, буквально в самые последние годы восстановленный по черепу, не имеет с этой персоной ничего общего.

Вообще-то человек был неплохой, что отмечают многие его современники и подчиненные. Со своими моряками обращался гораздо гуманнее, чем было принято в тот суровый век. Новооткрытые земли называл по имени своих судов — либо именем своего рядового матроса Шумангина, первым скончавшегося от цинги. Уже в следующем столетии знаменитый мореплаватель В. М. Головнин отмечал: другой человек, более тщеславный или подобострастный, закрепил бы на карте либо свое имя, либо фамилии своего начальства и высоких покровителей, что было в большом ходу.

Короче говоря, неплохой мужик был Витус Беринг. Но — патологически невезуч…

Лично я, как красноярец, должен еще непременно упомянуть к сведению жителей нашего города, что к спасению остатков экипажа Беринга оказался причастен и наш земляк, красноярский казак Савва Стародубцев. Когда из обломков «Св. Петра» стали строить небольшой кораблик, чтобы уплыть наконец на нем с негостеприимного острова, руководил этим именно Стародубцев, набравшийся опыта, когда был рабочим при постройке кораблей экспедиции в Охотске. Именно за это, по представлению Свена Вакселя, Стародубцеву двумя годами позднее дали звание «сына боярского».

Но вернемся к Алексею Чирикову, опередившему своего командира в открытии Аляски. Когда туман разлучил корабли, Чириков направился на восток. И в ночь с 14 на 15 июля увидел землю. Три дня «Св. Павел» шел вдоль нее на северо-запад, подыскивая подходящее место для якорной стоянки. Отыскали. Сам корабль пристать к берегу не мог из-за неподходящего фарватера. Чириков отправил на берег боцманмата Абрама Дементьева с десятью матросами. Они взяли компас, сигнальные ракеты, подарки для туземцев, небольшую медную пушку и отплыли.

Шлюпка Дементьева пропала бесследно. Выстрелов из пушки на корабле не слышали, сигнальные ракеты не взлетали — разве что на берегу ночью вроде бы горел костер… Дементьев со своими людьми как сквозь землю провалился.

Через несколько дней Чириков послал на поиски вторую шлюпку. Боцман Сидор Савельев с тремя моряками направился к берегу…

Они тоже пропали бесследно. Больше лодок на корабле не было. Вскоре из залива, где пропали шлюпки Дементьева и Савельева, вышли две лодки с индейцами. Не подплывая близко, они несколько раз прокричали загадочное «Агай, агай!», потом уплыли обратно. По поводу этих слов в литературе до сих пор царит форменная неразбериха. Существуют две основные версии. По первой «Агай» означает нечто вроде «Мир вам!», по другой — «Иди сюда!» Как бы там ни было, индейцы больше не показывались, а люди Чирикова пропали без вести.

Их судьба до сих пор остается загадкой. Можно предположить, что обе лодки попали в водоворот, образуемый в том заливе приливно-отливными течениями, и погибли — как позже, в 1786 г., именно в тех местах погибли две шлюпки экспедиции французского капитана Лаперуза.

Однако есть и подозрение, что русских моряков перебили те самые местные индейцы, тлинкиты-колоши, ангельской кротостью не отличавшиеся, как раз наоборот. Сам Чириков так и полагал. Уже в 1922 г. американский историк Аляски Эндрюс написал: «У племени ситка имеется глухое предание о людях, выброшенных на берег много лет назад. Говорят, что их вождь Аннахуц, предок вождя того же имени, ставшего преданным сторонником белых в городе Ситхе в 1878 году, играл ведущую роль в этой трагедии. Аннахуц оделся в медвежью шкуру и вышел на берег. Он с такой точностью изображал переваливающуюся походку зверя, что русские, увлекшись охотой, углубились в лес, где туземные воины перебили их всех до единого».

Можно верить и этому, если вспомнить, как упорно и ожесточенно тлинкиты воевали потом с русскими на протяжении десятилетий (о чем позже будет рассказано подробно). Нравы у аляскинских индейцев были крутые и незамысловатые. Сохранились воспоминания американского путешественника, побывавшего на Аляске в двадцатых годах двадцатого столетия и нос к носу столкнувшегося с краснокожим аборигеном. Увидев пришельца, вольный сын Аляски, недолго думая, с молодецким воплем запустил в него копьем. Американец увернулся и заорал матом: мол, что ж ты, трах-тарарах, хулиганишь? Индеец немного смутился и больше не пытался прикончить странника — но поначалу-то старался добросовестно, американец мог и не увернуться, это уж ему так повезло… Если и в двадцатом веке тлинкиты сохранили столь хамские привычки обращения с попадавшимися на пути белыми, то в середине восемнадцатого столетия наверняка обстояло еще хуже…

Есть и третья гипотеза, самая экзотическая и завлекательная, но к ней мы вернемся позже, когда настанет время.

Чириков вернулся в ореоле первооткрывателя Америки. И против него тоже я ничего не имею: человек был незаурядный, не зря его в юные годы, сразу после окончания им Морской академии сделали в той академии преподавателем.

Вот только… Лично мне кажется, что Гвоздев и Федоров заслуживают большей известности и славы, чем им отведено. К ним и при их жизни относились довольно пренебрежительно — да и в наши дни ученые мужи вроде академика Болховитинова (крупнейшего нашего специалиста по истории Русской Америки) упоминают о двух скромных мореплавателях столь скупо, в таких выражениях, что явственно представляется пренебрежительная ухмылка на лице пишущего. Мол, провинциалы сиволапые, самодеятельность простонародная, не годятся, как ни прикидывай, на роль исторических персонажей…

Конечно, Беринг с Чириковым смотрятся гораздо презентабельнее: господа в чинах и эполетах, с «высочайшим повелением» в кармане, участники масштабного государственного предприятия. Где уж с ними тягаться двум скромным мореплавателям, отправившимся на крохотном суденышке по поручению захолустного пехотного капитана из забытого богом гарнизона…

Тенденция, однако. Присутствующая не только в нашем богоспасаемом Отечестве, но и во всех без исключения «передовых» европейских державах. Там тоже сплошь и рядом пренебрежительно относились к «простонародью», всевозможным охотникам, рыбакам, промышленникам и золотоискателям, порой первыми делавшим открытия, за которые потом, повторив их, благородные господа в эполетах и чинах получали всю славу, в том числе и имя на карте. Вот и получается, что Гавайские острова первое время носили имя лорда Сандвича, субъекта, ни малейшего следа в истории не оставившего — разве что прославился тем, что изобрел названный его именем бутерброд, что, в общем, на историческое свершение не тянет. Но был в то время военно-морским министром, вот его и «увековечили»…

Так что имеет смысл еще раз помянуть добрым словом Михаила Спиридоновича Гвоздева и Ивана Федорова, по отчеству неизвестного вовсе. Именно они первыми из русских людей увидели Аляску и нанесли ее берега на карту. Честь им и слава.

А вот теперь начинается рассказ об освоении Аляски — силами не государства, а сплошь предприимчивых подданных Российской империи, действовавших на собственный страх и риск — и, что греха таить, ради собственной выгоды…

Господа сибирское купечество, едва прослышав о результатах плавания Чирикова (привезшего, кстати, некоторое количество пушнины), взялось за дело…

Уже на следующий год, в августе 1743-го, гарнизонный сержант Охотского порта Емеля Басов и московский купец Серебренников построили шитик — небольшое парусно-гребное судно, доски обшивки которого скреплялись, шились китовым усом, или ремнями, или даже гибкими прутьями (отсюда и название). Прихватив двух участников плавания Чирикова, Петра Верхо-турова и Луку Наседкина, на кораблике, названном «Св. Петр», вся компания отплыла к острову Беринга, где и зазимовала. Через год они благополучно вернулись на Большую землю, привезя четыре тысячи песцовых шкурок и 1200 морских бобров-каланов. Одна шкурка калана, к сведению читателя, на Камчатке стоила 30 рублей — но в Кяхте, на китайской границе, тамошние купцы за нее отваливали уже до восьмидесяти рублей. Я не знаю в точности, где именно лихие промысловики продали свою добычу (которую не у туземцев отобрали, а собственными трудами обрели) — но московский купец наверняка был не так прост, чтобы распродавать ценные меха прямо на Камчатке… В общем, люди заработали ох как неплохо…

Дурной пример заразителен, а добрый — тем более.

В море рванули наперегонки!

На следующий год уже несколько камчатских купцов, сбросившись, построили шитик «Св. Евдоким», наняли капитана Не-водчикова и послали его за удачей. В этот раз удачи выпало значительно меньше — Неводчиков сцепился с местными алеутами (жертвы были с обеих сторон), возвращаясь, потерпел кораблекрушение (погибли 32 человека), потерял часть добытой пушнины. Но эти досадные мелочи уже не могли остановить могучего движения на восток…

1747 г. — уже четыре промысловых судна четырех купеческих компаний пускаются в плавание. Им, в общем, везло — одни, кроме мехов, открыли месторождение меди на острове, так и названном — Медный. Другие потеряли двух человек в стычке с алеутами, но в конце концов наладили с ними нормальные отношения и даже уговорили принять российское подданство. Третьи разбили судно на том же несчастливом острове Беринга, но перезимовали, выжили, построили ботик и благополучно вернулись. И все они везли домой шкуры драгоценного калана в немалом количестве…

Между прочим, это «принятие российского подданства» алеутами во многих случаях выглядит крайне сомнительно. Потому что алеуты сплошь и рядом попросту не понимали, что их, изволите ли видеть, обращают в подданство и облагают данью. Это в Сибири практически все без исключения тамошние народы прекрасно понимали, что такое «дань» и «подданство» — там все кому-то да платили. Целая куча князьков, мелких и покрупнее, создала натуральнейшую феодальную пирамиду, старательно собирая дань, а в промежутках хлестаясь меж собой за «крышу» и влияние. А то и за пустяковые, с точки зрения современного человека, вещи. Скажем, обитавшие в окрестностях Томска князья-тайши смертным боем бились за право носить почетный титул «кон-тайши», старшего тайши. Уйму времени и сил на это потратили, кучу народу положили — ну, впрочем, именно так европейские рыцари резались за какое-нибудь поместье, дававшее право именоваться не просто рыцарем, а, скажем, бароном…

В Америке сплошь и рядом обстояло иначе. Те самые тлин-киты-колоши создали нечто вроде микроимперии, обложив данью окрестные племена — но значительная часть алеутов жила-поживала совершенно первобытной жизнью, понятия не имея о таких вещах, как «ежегодный налог» и «сеньор».

Вернемся к купцам. Уже к середине восемнадцатого века сложилась отлаженная система организации успешного промысла. В одиночку поднимать такое предприятие было дорого, и купцы объединялись в «компанию на паях» — говоря по-современному, акционерное общество. Компании обычно именовались по фамилии самого крупного акционера. Команды промысловых судов частенько чуть ли не наполовину комплектовались «инородцами» — камчадалами, которые голод и цингу переносили лучше русских, — но охотно нанимали еще и коряков, якутов, эвенков. Из русских предпочтение отдавалось коренным сибирякам, но особенно поморам из Вологодской губернии — народ был привычный к морозам и тяжелому труду. Рабочих привлекали не только деньгами, но и долей в добыче — что, как легко догадаться, стимулировало их пахать по-стахановски.

Работа, конечно, была не сахар: представьте, что вас забросили на годик (а то и два-три) на необитаемый остров в Тихом океане, где вам предстоит прилежно добывать морского бобра — который, между прочим, зверь сообразительный и так просто в руки не дается. Зимние холода, скудное пропитание, угроза нападения алеутов, психологическая несовместимость, полное отсутствие витаминов, работа на износ… Автор этих строк, работавший в свое время в геологических партиях (при относительно тепличных по сравнению с веком восемнадцатым условиях XX века), примерно представляет, чего это стоит.

Это, как водится, была лотерея — для всех ее участников. Промысел мог оказаться неудачным, провальным. При удаче акционеры получали несколько десятков тысяч рублей, при неудаче — разорялись совершенно. Точно так же и рядовой промысловик в случае удачной «командировки» мог обеспечить себя на всю жизнь, получив две-три тысячи рублей, зато в случае провала оставался в неоплатном долгу у хозяев «до конца дней своих».

Как это сплошь и рядом бывает, в выигрыше оставалось исключительно государство. Без разрешения администрации ни одно судно не могло отправиться на промысел (вот интересно, «лицензии» власти выдавали бесплатно или как? Лично я по цинизму своему в их бескорыстие что-то не верю). С добытой пушнины власти получали десять процентов — а потом брали еще пошлины с мехов, вывозимых с Камчатки и Алеутских островов в Китай. В общем, государство, в отличие от «бизнесменов», убытков не несло никаких, а прибыль получало с каждого «хвоста»…

Очень быстро отдельные хитрованы стали задумываться о монополии. История сохранила имя того, кому уже в 1753 г. пришла в голову эта светлая идея — иркутский купец Югов. Именно он предложил властям некое новшество: платить он будет не десятую часть, а треть, но зато ему предоставят исключительные права промышлять в определенном районе.

Власти, недолго раздумывая, согласились — поскольку, как уже говорилось, ничегошеньки не теряли. Выгода получилась обоюдная: монопольно промышляя на острове Беринга три года, иркутянин, вернувшись, честно заплатил треть — и ему осталось ровным счетом шестьдесят тысяч рублей. Правда, на том же острове Югов, лично руководивший промыслом, и умер — после чего идея монополии как-то стала забываться.

Освоив Алеутские и Командорские острова, русские стали прицеливаться и к материку, к самой Аляске — давно было известно, что и там всевозможный пушной зверь водится в изобилии. Осенью работавший на компанию купца Бечевина мореход Пушкарев первым из русских достиг Аляски и остался там на зимовку. Правда, первооткрыватель этот был «чистым» коммерсантом, в отличие от многих своих предшественников совершенно не озабоченный научными интересами и думал только об одном: как бы раздобыть побольше мехов. Субъект был, прямо скажем, неприятный — и очень быстро рассорился с алеутами. Причина опять-таки житейская: бабы. Должно быть, не вынеся длительного воздержания, Пушкарев вместе с подчиненными обошелся с несколькими алеутками самым хамским образом, называя вещи своими именами, полюбил силком… Алеуты (в чем их трудно упрекнуть) напали на русских, нескольких убили, сожгли временный лагерь. Русские в ответ казнили семерых взятых ранее заложников. Тогда алеуты атаковали новый лагерь уже большим отрядом, с трудом удалось отбиться огнестрельным оружием, но стало ясно, что нормальной жизни тут Пушка-реву уже не будет. Он вернулся на Камчатку с мехами на сумму 52 000 руб. К чести русских, в безобразиях не замешанные по возвращении подали жалобу на остальных за их бесчинства над алеутами. К чести камчатских властей, они отреагировали достаточно жестко: все сорок виновных были лишены права выходить на промысел «на вечные времена», и их обязали заниматься хлебопашеством. Сам Пушкарев тоже стал «невыездным» и впоследствии зарабатывал на жизнь, нанимаясь в качестве проводника к государственным морским экспедициям.

Что греха таить, в действиях промышленников порой не было ни капли «прогрессивного», а их отношение к туземцам мало чем отличалось от действий английских протестантов против краснокожих. Удивляться тут особенно нечему: очень уж пестрым оказался контингент. Хватало добропорядочных людей но попадались и отморозки, о которых писал знаток проблемы Головнин: «Будучи народ распутный и отчаянный, большей частью из преступников, сосланных в Сибирь, они собственную жизнь ни во что не ставили, то же думали и о жизни других, а бедных алеутов они считали едва ли не лучше скотов…»

По крайней мере англичане в Северной Америке вели продуманную и систематическую политику истребления индейцев — иными словами, это была стратегия. Не пытаясь оправдывать иных, наших соотечественников, все же уточню, что подобной стратегии у них не было. Все зависело от конкретной личности. Вот два прекрасных примера…

Капитан «Св. Иоанна Устюжского» Василий Шошин (компания Чебаевского), приплыв на остров Булдырь, увидел алеутов, заготовлявших для себя мясо и рыбу. Немедленно приказал открыть по ним ружейный огонь, убил двоих, остальные разбежались, после чего Шошин, глазом не моргнув, забрал все припасы себе. Мало того, поставил перед своими людьми задачу: полностью истребить алеутов на острове — чтобы, не дай бог, не напали. Подчиненные, мать их за ногу, задачу выполнили. Шошин устроил еще несколько набегов на соседние острова, убивая и там всех встречных. Навел на алеутов такой страх, что они, едва завидев судно Шошина, выкладывали на берег меха и сушеную рыбу, а сами укрывались где придется. Острова эти были маленькие, безлесные, прятаться было негде…

Так вот, Шошин вернулся на Камчатку, привезя пушнины всего на пять с лишним тысяч рублей. А промышлявший неподалеку А. Толстых мехов раздобыл на сто двадцать тысяч. Причина проста: Шошин, накуролесив и опасаясь мести, быстренько сбежал, хапнув, сколько удалось. Толстых же первым делом, приплыв на острова, собрал местных старшин-тойонов, раздал им подарки и попросил двух проводников. С ними отплыл на острова Андреяновской гряды, опять-таки раздавая подарки встречавшимся туземцам, не обидев ни одного из них ни словом, ни делом. В результате он два года преспокойно добывал морского зверя. Перед отъездом щедро расплатился с проводниками, снова одарил тойонов, а те снабдили его продуктами на дорогу. Он еще и ясак ухитрился собрать чуть ли не на тысячу рублей!

Нужно заметить, что и алеуты, дети природы, были не без греха. Один из тойонов стал уговаривать своих собратьев напасть на только что прибывших промышленников и перебить всех до одного. Мотив был насквозь шкурный: у русских добра много, и все оно нам достанется… Самое интересное, что «заложили» его русским его же земляки, категорически воспротивившиеся идее обогатиться таким вот неприглядным образом.

И все же, увы, пришельцы слишком часто оставляли о себе самую худую память… На Лисьих островах в 1763 г. разыгрались самые настоящие бои. К тому времени уже существовало особое предписание камчатских властей, доводившееся до каждого капитана: «Никаких обид, утеснений и озлоблений не чинить, съестных и харчевых припасов или чего самовольно грабежом и разбоем не брать и не отнимать, ссор и драк от себя не чинить и тем в сумление тамошних народов не производить под наижесточайшим штрафом и телесным наказанием». Покажите мне подобный документ, изданный бы властями английских колоний в Северной Америке. Хрен сыщете…

На промысел к островам Лисьей гряды приплыло несколько кораблей компаний Кулькова и Трапезникова. И их команды повели себя в совершеннейшем противоречии с инструкциями властей. Начались грабежи, ссоры, изнасилования женщин и даже убийства…

Алеуты дождались, когда нахальные гости разобьются на мелкие артели и разойдутся по разным местам. А потом напали одновременно на всех…

Из 136 русских и 39 камчадалов уцелели буквально единицы. Капитан Коровин, предупрежденный о готовящемся нападении женой одного из вождей (уж не было ли там меж ними чего романтического?), с горсточкой подчиненных больше месяца просидел в осаде, отбиваясь ружейным огнем. Другим повезло гораздо меньше. Все корабли алеуты спалили к чертовой матери, все имущество русских старательно уничтожили — следовательно, дело и в самом деле было исключительно в мести, а не в стремлении к грабежу.

Домой, на Камчатку, вернулись всего 5 русских и 6 камчадалов. Ущерб составил более ста тысяч рублей. Кульков еще как-то выкрутился, а вот Трапезников, до того один из крупнейших промышленников Тихого океана, разорился совершенно и умер нищим…

Другие худо-бедно продолжали промысел. Нет смысла рассказывать о дальнейших событиях подробно. Все продолжалось по тому же сценарию: все новые и новые корабли отправлялись к островам и Аляске, временами вступая в бои с местным населением — а порой устанавливая самые дружеские отношения. Понемногу уже у властей — конкретно, Иркутской губернии — стали рождаться замыслы создать одну, монопольную компанию (наверняка еще и для того, чтобы лучше контролировать буйную вольницу, изощрявшуюся кто во что горазд). К тому же в семидесятых годах XVIII столетия морского зверя изрядно повыбили. Некогда богатейшие промысловые угодья стали беднеть — а вот количество искателей удачи не только не уменьшалось, но даже увеличивалось. В конце концов — как случалось не раз во всех уголках света — конкуренция меж самими русскими вступила в вооруженную фазу. На острове Амля схватились команды кораблей двух компаний — Серебренникова и Панкова. «Панковцы» после нескольких нешуточных стычек вынуждены были покинуть остров.

В ситуации определенно наметился некоторый застой, прекрасно осознаваемый как некоторыми купцами, так и властями. Русские промышленники освоили практически все острова, лежащие меж Камчаткой и побережьем Аляски, но «освоение» это носило характер, если можно так выразиться, «вахтовый»: корабли приплывали, добывали шкуры, уплывали назад… Назвать это «освоением» язык не поворачивался — все сводилось к добыче морского зверя, не было постоянных баз, настоящих поселений.

Пора было что-то менять, и решительно… Смутные идеи кружили в воздухе, но, как это частенько случается, не было подходящего человека, способного претворить их в жизнь.

И такой человек появился!

Многие знакомы со знаменитым высказыванием М. В. Ломоносова, сделанным еще при Елизавете: «Российское могущество будет прирастать Сибирью». Однако мало кто знает, что в полном виде оно звучит иначе: «Российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений европейских в Азии и в Америке».

Человека, энергично взявшегося претворять предвидение Ломоносова в жизнь, звали Григорий Иванович Шелихов. Родился он в 1747 г. в городе Рыльске Курской губернии. Из семьи небогатого тамошнего купца. Чем занимался до 1773 г., в точности неизвестно — вероятнее всего, служил приказчиком по меховой торговле (его отец тоже торговал мехами).

Приехав в Сибирь, он поначалу служил приказчиком у иркутского купца Голикова. В 1775 г. женился на Наталье Алексеевне (девичья фамилия неизвестна). Супруга попалась с умом и характером — стала не только женой, но и помощницей в делах, замещая мужа в его отсутствие, была даже вхожа в дом иркутского генерал-губернатора. Слишком, я бы сказал, энергичная дама — позже мы это интригующее уточнение рассмотрим подробно…

Есть сведения, что по торговым делам Шелихов какое-то время провел в пограничной с Китаем Кяхте, куда китайцы привозили шелка и чай, а у русских покупали шкуры каланов и котиков. Чуть позже Шелихов поступил приказчиком к охотскому купцу Оконишникову — а чуть погодя совместно с тем же Голиковым основал собственное дело. Они сообща построили корабль «Прокопий» и отправили его на промысел. Выручки хватило на постройку еще двух судов. Ну и началось…

Но в том-то и суть, что Шелихов уже тогда мало напоминал своих многочисленных собратьев по бизнесу. В отличие от них, курский уроженец засел за книги и журналы — изучал историю и нынешнюю жизнь Китая, Ост-Индии, Филиппин, Японии и Америки, интересовался историей мировой торговли. Вокруг него собрался этакий «неформальный кружок» грамотеев-самородков. Происходившие из самого что ни на есть низкого сословия (кто сибирский казак, кто солдатский сын, кто вольный крестьянин) Антипин, Татаринов и Шебалин писали книги о Японии и составляли русско-японский словарь. Захаживал на огонек еще один будущий герой нашей книги — каргопольский купец Александр Андреевич Баранов, еще один грамотей-самоучка, книгочей, изобретатель-любитель, чьей любимой книгой были «Путешествия» Джеймса Кука.

Их общий знакомый молодой мореход и географ Герасим Измайлов в те годы встретится с самим Куком. Англичанин приплыл к Аляске (название еще не устоялось, русские порой именовали эту землю и «Алякса»).

Сохранилось подробное описание этой встречи, сделанное обеими сторонами, и полезно будет, думаю, привести обширные выдержки, чтобы читатель почувствовал очаровательный старинный стиль.

Кук: «Вечером, когда я был с мистером Вебером в индейском селении… здесь высадился русский, которого я счел главным среди своих соотечественников на этом и соседних островах. Его имя было Ерасим Грегорев Син Измайлов (естественно, Герасим Григорьевич сын. — А. Б.), он прибыл на каноэ, в котором было три человека, в сопровождении 20 или 30 одиночных каноэ».

Измайлов: «Прибыли на тот же остров Уналашку, и стали не в дальнем расстоянии от гавани моей, на полунощной стороне в бухту два пакет боту с острова Лондона, называются англичанами… На большом пакет боте, называемом Резулюшон, господин полковник называется Дем Кук, лейтенантов трое: первый — Жион Гор, второй — секунд Дем Скин, третий — Жион Вилим-сын (Джон Гор, Джеймс Кинг, Джон Уильямсон. — А. Б.), всего комплекту, что состоит на пакет боте ПО человек, в том числе все афицеры. На другом пакет боте, называемом Ескадре (Дис-кавери. — А. Б.), на нем командир в ранге майора Чир Тлярк (Чарльз Кларк. -А. Б.)».

Джеймс Кук пытался идти на восток вдоль северного побережья Аляски. Но наткнулся на сплошные льды. Хотел продвинуться в Атлантический океан вдоль побережья Евразии — снова льды. Пришлось возвращаться. Мистер Кук, без сомнения, испытал некое подобие шока — он ожидал встретить здесь исключительно «дикарей», а наткнулся на вполне цивилизованных русских, давным-давно обживших эти места. Мало того, Измайлов с коллегами с самым простецким видом исправили многочисленные ошибки в картах Кука и дали ему скопировать свои карты Охотского и Берингова морей.

В ответ на гостеприимство Кук повел себя как последняя свинья — именно он, глазом не моргнув, окрестил давным-давно открытый русскими мыс мысом Принца Уэльского: с понтом, чисто конкретно, это он первый открыл… Как ни протестовали против этакого нахальства ученые Санкт-Петербургской академии во главе с академиком Миллером, именно данное Куком название понемногу прижилось на европейских картах…

Кук, впрочем, кончил плохо. От русской Аляски он направился к Гавайским островам, где простодушные туземцы по какому-то совпадению приняли его за бога, давно ожидавшегося с моря. Но, присмотревшись к хамоватому и наглому гостю, сообразили, что ошиблись, погорячились малость — и, когда Кук в очередной раз начал за что-то на них наезжать, прикончили. Вопреки известной песне Высоцкого съесть вроде бы не съели, хотя дело темное…

И аллах с ним, впрочем — жил грешно и умер смешно… Вернемся к Шелихову Планы у него простирались гораздо дальше обычной охоты за морскими бобрами. Он как раз и собирался осваивать Русскую Америку в полном смысле слова.

Создал «Американскую Северо-Восточную, Северную и Курильских островов Компанию», в Петербурге познакомился со знаменитым богачом Демидовым и заручился его содействием. С большим трудом доставил в Охотск якоря, пушки, уральское железо с демидовских заводов, корабельные снасти. На собственной судоверфи построил три галиота: «Три святителя», «Симеон и Анна» и «Св. Михаил». И, посадив на них 200 моряков и промышленников, отправился на Аляску.

В плавании мужа сопровождала и Наталья Алексеевна. И вот здесь, думается мне, все же следует разгласить одну полузабытую тайну, чтобы дать представление о тогдашнем путаном времени и тогдашних людях, ох каких неоднозначных…

Нельзя исключать, что Шелихов взял супружницу в плавание, чтобы была на глазах. Несколько лет назад в Иркутске меж ними произошла история, достойная пера Александра Дюма. За время долгого отсутствия мужа, плававшего в Охотском море, волевая красавица Наталья Алексеевна, как бы это поделикатнее выразиться, завела себе воздыхателя, некоего чиновника. Роман расцвел пышным цветом, настолько, что Наталья всерьез собиралась замуж за своего Ромео в вицмундире. И распустила слух, что законный муж, «вышед из Америки в Камчатку», умер. Что самое противное, и ее планам, и распусканию слухов активно способствовал родной брат Шелихова Василий.

И тут, как в романах Дюма, от Шелихова приходит письмо, а вслед за ним объявляется и он сам — пассаж… Наталья — ну волевая баба! — решила мужа отравить. Он как-то об этом узнал заранее и хотел разделаться со всеми виновными по-сибирски круто, не утруждая себя въедливым соблюдением законов…

Эта история, похожая на голливудский триллер, реальна. Более чем через четверть века о ней рассказал барону Штейнге-лю (с ним мы еще встретимся), не кто иной, как Александр Андреевич Баранов, друг и многолетний сподвижник Шелихова. Именно он и отговорил Шелихова от расправы, и всю историю потихонечку замяли. Сомневаться в словах Баранова нет оснований — честнейший был человек и напраслины никогда ни на кого не возводил.

Вот такие шекспировские страсти случались порой в тихих сибирских городах. Что было, то было, из песни слова не выкинешь…

Итак, Шелихов приплыл на Аляску. На огромном острове Кадьяке он и построил первое русское поселение (Кадьяк отделяло от материка лишь 50 километров водного пространства, для русских — не расстояние). Первыми союзниками Шелихова из местных стали 400 пленников, содержавшихся в рабстве у местного эскимосского племени — Шелихов, едва осмотревшись, от рабства их моментально избавил. Эскимосы поворчали было, но, поглядывая на шелиховские пушки, а вслед за тем на свои луки и копья с каменными наконечниками, очень быстро согласились с бледнолицым гостем, что рабство — позорный пережиток прошлого… Понятливые оказались ребята.

Вот тут-то и началась Русская Америка! На бобров Шелихов уже не охотился, считая это пройденным этапом. Его люди проникли на материк в районе Кенайского залива, составили подробную карту, отыскали разнообразные руды, годный для строительства камень, горный хрусталь, поставили еще две деревянные крепости — на острове Афогнак и на берегу Кенайского залива. Посеяли на Кадьяке ячмень, просо, горох, картофель, репу и тыкву — и, вы знаете, росло!

Шелихов даже собирался организовать плавания из Кадьяка к Калифорнии, Японии и Северному полюсу — но собственных средств не хватало, а государственной поддержки он не получил, и дело заглохло. Зато шелиховцы заложили еще несколько поселений, собрали коллекции одежды, оружия и утвари на Аляске, Алеутских и Курильских островах. Часть их все же стала промышлять пушного зверя и добывать моржовую кость.

Официальный Петербург, в общем, тоже порой уделял внимание Русской Америке. В 1785 г. в тех местах появилась экспедиция Биллингса и Сарычева, шесть лет работавшая главным образом на Чукотке. Она поминается во всех серьезных работах — и по заслугам. Но вновь мы сталкиваемся с массой неприятнейших вещей…

Начальник экспедиции Биллингс, англичанин по происхождению, когда-то плававший юнгой с Куком, оказался, простите за непарламентские выражения, волком позорным. Экспедиция была секретной, и все ее участники давали подписку о неразглашении. Тем не менее Биллингс в Иркутске выложил всю собранную информацию французу по фамилии Лессепс, который был не мирным книжником, а профессиональным разведчиком (сохранились его донесения французскому морскому министру).

Как руководитель Биллингс больше мешал, чем приносил пользу. Мало того, сохранилось письмо Баранова с жалобами на то, что англичанин подстрекал алеутов к нападениям на ше-лиховцев. Темная была лошадка…

Главные труды выволок на себе Сарычев. Вот только и Биллингс, и Сарычев с совершеннейшим пренебрежением отнеслись к интереснейшему человеку, Николаю Дауркину…

Даже иные современные академики, пренебрежительно отказывая Дауркину в заслугах, называют его «толмачом». Мол, крутился возле настоящих исследователей мелкий переводчик, толмачил того-сего, что о нем вспоминать…

Меж тем крещеный чукча Дауркин был не «толмачом», а именно что настоящим казаком, в этом качестве и числившимся в списках гарнизона Анадырского острога. Именно он у берегов Чукотки встречался с аляскинскими эскимосами, собирал у них сведения об Америке, именно он составил в 1765 г. карту, где задолго до Кука — и до русских картографов — обозначил «мыс Принца Уэльского» как «Землю Кыгмын». Сарычев его использовал позже как простого проводника, со всей офицерской спесью игнорируя сообщаемые Дауркиным сведения. Вновь сработал тот же механизм — провинциал без чинов, званий и образования не должен был заслонять своей скромной персоной важных господ в эполетах и с государевым предписанием…

В июне 1791 г. Дауркин с казачьим сотником Кобелевым по своему собственному почину отправились на байдаре из Чукотки на Аляску, побывали на ее побережье, на прилегающих островах. Сохранились и отчет Кобелева, и письмо Дауркина, за неимением бумаги составленное на моржовом бивне. Это — первое документированное плавание российских подданных через Берингов пролив на Аляску. Но именно о нем Сарычев в своих отчетах умолчал напрочь, хотя осведомлен был прекрасно — то ли спесь сработала, то ли элементарная человеческая зависть…

Вернемся к Шелихову. Действовал он во всех своих начинаниях решительно — такой уж был человек. Еще в Иркутске, не вытерпев вымогательств и наглости местного чиновника, сержанта Повалишина, без колебаний дал ему в рожу. Сержант моментально подал кляузу, обвиняя Шелихова в «покушении на достоинство дворянина» — поскольку был как раз благородного происхождения и ужасно оскорбился, что простой «купчишка» дерзнул залезть ему в личность. Дело согласно тогдашним законам могло кончиться для Шелихова скверно — но местный губернатор его замял: очень уж худая слава тянулась за сержантом, брат коего, прапорщик, только что угодил под стражу «за засечение до смерти тунгузского князька»…

В феврале 1788 г. Шелихов и Голиков прибыли в Санкт-Петербург, где предложили проект создания мощной монопольной компании, которая, по их замыслу, сможет «завести торговлю с Японией, Китаем, Кореею, Индией, Филиппинскими и прочими островами, по Америке же с гишпанцами и американцами». В обширной «Записке», полностью поддержанной иркутским и колыванским генерал-губернатором Якоби, Шелихов предлагал обширный план преобразований: послать на Аляску до ста «мастеровых людей» и военных, двух православных священников и дьякона. Предполагалось выкупать у местных племен рабов и использовать «для пользы к отечеству», а для туземных детей заводить школы. У государства просили ссуду — сначала в 500 тысяч рублей, потом в 200 тысяч, с рассрочкой на 20 лет.

В проектах компаньонов не было ни капли утопии — все, что ими было задумано, впоследствии осуществлялось, и довольно успешно. Но…

Проекты Шелихова получили поддержку в Коммерц-колле-гии, тогдашнем министерстве экономики. Ими заинтересовались крупные государственные деятели: сенатор граф А. Р. Воронцов, сын знаменитого фельдмаршала граф И. Э. Миних (оба в разное время возглавляли Коммерц-коллегию). Подключился и Совет при высочайшем дворе, который рекомендовал взять эту сумму из средств Тобольской казенной палаты, а Шелихову с Голиковым, в знак их заслуг перед империей, присвоить гражданские чины.

Однако все эти предложения и проекты встретили самый резкий отпор императрицы Екатерины. Самый резкий. Умнейшая государыня, сделавшая немало для процветания и возвеличивания России, отчего-то отнеслась к американским проектам откровенно враждебно. О займе она высказалась вовсе уж насмешливо:

«Это получится, как в той истории про слона, коего некий господин брался за тридцать лет выучить танцевать для царя — за немаленькие деньги. За тридцать лет кто-нибудь да обязательно помрет, или царь, или учитель танцев, или сам слон…»

О монополии и того недоброжелательнее: «Случись все по-купечески, эта монополия, стоглавое чудовище, смогла бы по частям вкрасться в Россию…»

Причин тут несколько. Всесильный Потемкин, находившийся в многолетней вражде с Воронцовым, из чистой вредности выступал против любых начинаний последнего. Кроме того, монополии в России еще со времен Меншикова пользовались самой худой славой. Сплошь и рядом ловкие деятели, получив монополию на тот или иной вид предпринимательства, настолько увязали в грязных махинациях, выбивая из своего положения максимальную выгоду, что идея была давненько скомпрометирована. На всем протяжении своего царствования Екатерина не допускала монополий где бы то ни было в торговле, предпринимательстве, коммерции.

Наконец, нельзя исключать, что императрица просто-напросто опасалась недавнего прецедента — когда английские колонии в Северной Америке провозгласили себя независимыми Соединенными Штатами. В свое время Екатерина отказалась по просьбе Лондона послать войска против взбунтовавшихся американцев — но не из симпатии к ним, а из нежелания собственными руками усиливать соперницу — Англию. Екатерина, в чем нет ничего удивительного, была ярой сторонницей монархической идеи. Вполне могла опасаться, что господа купцы, получив немалую государственную поддержку и укрепившись на Аляске, захотят последовать примеру генерала Вашингтона…

И, наконец, самое печальное — но вполне допустимое предположение. Возможно, на сей раз блестящий ум Екатерине изменил, и она не оценила должным образом те перспективы, что обещало России освоение Русской Америки. Сохранились ее доподлинные слова: «Многое распространение в Тихое море не принесет твердых польз. Торговать дело иное, завладеть дело другое. Из записок не видно, или весьма мало, о твердой земле Америки».

Государыня крупно прошиблась, увы…

Все же Шелихова и Голикова не оставили уж совершенно без наград. Они получили «похвальные листы», серебряные купеческие шпаги и золотые медали на Александровской ленте с надписью: «За усердие к пользе государственной распространением открытия неизвестн. земель и народов и заведения с ними торговли». Какой-никакой, но почет, правда стоивший казне не особенно и много: две шпаги обошлись в 85 рублей, обе медали — в 59 руб. 32 с половиной копейки. Займ не предоставили, на всех проектах появилась резолюция: «Отказать»…

Высоко оценил труды Шелихова личный секретарь императрицы, известный поэт Гаврила Державин — но от него в данной ситуации мало что зависело.

Вскоре в Санкт-Петербурге вышла книга с длиннейшим, как тогда полагалось, названием, которое все же стоит привести целиком: «Российского купца, именитого рыльского гражданина Григория Шелихова первое странствование с 1783 по 1787 год из Охотска по Восточному океану к Американским берегам и возвращение его в Россию с обстоятельным уведомлением об открытии новообретенных им островов Кыктака и Афогнака, до которых коих не достигал и славный аглинский мореход капитан Кук, и с приобретением описания образа жизни, нравов, обрядов, жилищ и одежд обитающих там народов, покорившихся под Российскую державу; также климат, годовые перемены, звери, домашние животные, рыбы, птицы, земные произрастания и многие другие любопытные предметы, там находящиеся, что все верно и точно описано им самим. С географическим чертежом, с изображением самого мореходца и найденных им диких людей».

Книга имела огромный успех, несколько раз переиздавалась. Она, кстати, имеется в библиотеке А. С. Пушкина, живо интересовавшегося Америкой.

Петербургская неудача нисколечко не обескуражила Шелихова. Вернувшись в Иркутск, он вновь занялся делами компании.

А тем временем навстречу русским продвигались «гишпан-цы»…

Поначалу в Испании мало интересовались открытой еще Кортесом Калифорнией. Но в XVIII столетии, видя, что по всему земному шару шныряют извечные противники, британцы, Мадрид оживился. Интересно, что испанцы честно признавали, что русские вырвались далеко вперед: королевская инструкция новому испанскому послу в России маркизу Альмадовару предписывала: «установить границы открытий, сделанных русскими при попытках плавания к Калифорнии», поскольку русские «в этих попытках преуспели больше, чем другие народы».

С тех пор испанские дипломаты аккуратнейшим образом информировали своего короля о всех плаваниях русских возле американских берегов, старательно отслеживая даже рейды маленьких суденышек, — прекрасно понимали, что не в размерах тут дело и не в количестве золота на эполетах командира…

Испанцы и сами начали активно исследовать Тихоокеанское побережье. К 1770 г. они открыли залив Сан-Франциско, построили на тамошнем побережье форт и несколько миссий. В Калифорнию двинулись и пешие экспедиции. Монах Франсиско Гар-рес, пройдя жуткую пустыню Мохаве (где человеку и сейчас комфортно примерно так же, как на Луне, и отличие лишь в присутствии кислорода), открыл цветущую Калифорнийскую долину.

Когда испанская разведка выяснила, что Джеймс Кук собирается в Берингов пролив, король Карл III распорядился при первой же возможности арестовать флотилию пронырливого капитана. Это интересное предприятие (вполне возможно, помешавшее бы Куку попасть на Гавайи и тем спасшее бы ему жизнь) сорвалось только потому, что испанская эскадра, предназначенная для ловли Кука, не успела вовремя покинуть порт, снаряжение кораблей затянулось — и Кук беспрепятственно отправился навстречу гибели…

Испанцы, впрочем, довольно быстро успокоились касательно русских: тщательно изучив все русские достижения, в Мадриде пришли к выводу, что о какой бы то ни было «русской угрозе» говорить пока рано, а значит, нечего провозглашать: русские и испанцы осваивали каждый свои земли, не поддерживая никаких связей. И никто не знал, что всего-то лет через пятнадцать произойдут события, которые мы и сегодня помним из-за романтического их ореола…

Но не будем забегать вперед. Итак, Шелихов готовился к новым свершениям. Именно в это время становится широко известной не разгаданная до сих пор загадка «белых индейцев», о которой просто необходимо рассказать подробно — тема интереснейшая.

Во время своих первых плаваний на Аляску Шелихов с превеликим удивлением обнаружил среди черноволосых, скуластых, круглолицых аборигенов людей, на индейцев, алеутов, эскимосов не похожих совершенно! С гораздо более светлой кожей, овальными лицами, русыми волосами, окладистыми бородами совершенно на русский манер! Мужчины, как русские, стриглись «в кружок», а женщины носили прически, похожие не на индейские, а опять-таки на русские: спереди челка, на затылке косы. Дома «бородачей», деревянные, утепленные снаружи землей, на индейские не походили. Мало того, «бородачи» строили совершенно неизвестные их окрестным соседям… бани. Заносили туда раскаленные камни, обдавали их водой и парились березовыми вениками.

Шелихов упомянул об этих интереснейших людях вскользь — видимо, не нашел времени заниматься углубленными исследованиями. Но загадка существовала и была гораздо сложнее, чем казалось поначалу…

Оказалось, слухи не просто о «бледнолицых индейцах», а о русских поселениях на Аляске упорно держались еще с 1710 г., когда об этом впервые упомянул в отчете служилый человек Мальгин. Лет через пятьдесят с этой загадкой вплотную столкнулись уже знакомые нам сотник Кобелев и чукча-казак Даур-кин. Некий чукча Ехипка Опухин рассказывал Кобелеву, что получил от «бородачей с Большой землицы» письмо, «писанное на доске черными и красными буквами». Кобелев с помощью тех же чукчей отправил на Аляску письмо: «Прелюбезные мои во плоти братцы, жительствующие на большой почитаемой американской земле…» О судьбе этого послания, о том, последовал ли ответ, никаких сведений в архивах не имеется.

Дауркин, составляя свою карту аляскинского побережья, на американском берегу старательно изобразил деревянную крепость, которую так и назвал: «Русская крепость». Мало того, нарисованных возле нее людей он старательно раскрасил в разные цвета — так, чтобы сразу можно было определить: одни из них темнокожие, подобно эскимосам, зато другие бледнолицые.

Во время Второй Камчатской экспедиции Беринга Стеллер обнаружил среди выменянных у эскимосов вещей деревянное блюдо, которое отчего-то упорно считал сделанным русскими, проживающими на Аляске. Другой ученый из той же экспедиции, Герард Миллер, раскопал в архивах отчет Тараса Стаду-хина, где прямо говорилось, что на «Большом острове», по слухам, живут бородатые люди, которые носят длинную одежду наподобие русской и, подобно русским, делают деревянную посуду. В 1795 г. монах Герман, отправленный Святейшим Синодом на Аляску для миссионерской деятельности, отправил настоятелю Валаамского монастыря большое письмо, где сообщал, что от приказчиков компании купца Лебедева узнал: где-то в глубине континента, на берегу «большой реки» находится поселение «русских американцев» — но это, разумеется, вовсе не нынешние русские колонисты, а люди, обитающие там с «прежних времен». Время от времени приказчики получали от них через посредников ножи с надписями.

Тогда никому так и не удалось отыскать это загадочное поселение. Но через полторы сотни лет подтверждение последовало и с американской стороны. В 1944 г. американец Теодор Фарелли опубликовал в журнале «Восточнославянское обозрение» статью «Затерянные колонии Новгорода на Аляске», где рассказал об открытии в 1937 г. на побережье Кенайского залива поселения из 31 дома. По мнению американских специалистов, раскопанным им домам было не менее… 300 лет, и построили их не индейцы и не эскимосы, а кто-то другой. А еще раньше, в 1941 г., члены американского Русского исторического общества опубликовали статью к 200-летию открытия Чириковым Америки — где утверждали, что в библиотеке Конгресса США обнаружены документы, неопровержимо свидетельствующие о русском поселении на Аляске еще в 1570 г., во времена Ивана Грозного. Они — как позже и Фарелли — полагали, что это поселение (или поселения) были основаны новгородцами, после захвата их города москвичами, бежавшими подальше от грозного царя.

К сожалению, не уточняется, о каких именно документах шла речь. Но след имеется. Еще до революции американцы приобрели для библиотеки Конгресса собрание красноярского купца Юдина. Обширнейшая юдинская библиотека включала не только книги, но и немало старинных рукописей времен освоения русскими Сибири и Аляски. Юдин предлагал свою библиотеку государству, но казна Николая II денег на это не нашла, и американцы, прекрасно знакомые с этим богатейшим собранием, его тут же приобрели, не скупясь…