Англичанка Силва Дэниел
— Ты что делаешь? — спросил Габриель.
— Сам как думаешь?
— Стюардесса решила раздеться у меня в номере.
— Мне нужно отдохнуть. Как и тебе. — Она сняла блузку. — Не пойми неправильно, Габриель, но выглядишь ты просто ужасно. Поспи часок-другой — полегчает.
— Мне сейчас совсем не до отдыха.
— И что будешь делать? Стоять у окна, изводить себя беспокойством?
— Именно это я и планировал.
— Вот станешь шефом — наволнуешься. Идем в кровать. Обещаю, я тебя не пораню.
Сдавшись, Габриель снял туфли и джинсы и лег рядом с женой. Кожа ее была горячей, губы — сладкими как мед. Кьяра погладила его по носу.
— Кьяра…
— В чем дело, милый? — спросила она, целуя Габриеля.
— Я на посту.
— Ты всегда на посту. Так на нем до конца жизни и останешься.
Она снова принялась целовать его: в губы, в шею, в грудь.
— По-моему, она была абсолютно права, — заметила Кьяра.
— Кто? — пробормотал Габриель.
— Старуха с Корсики. Она ведь предсказала, что со смертью Мадлен откроется правда. В некотором роде во Франции она погибла, и вот тебе открылась правда.
— В одном она точно ошиблась. Предупредила, чтобы я не совался в город грешников — иначе погибну.
Кьяра посмотрела ему в глаза.
— Ты же говорил, что она обещала тебе безопасность.
— Говорил.
— Соврал, значит.
— Прости, Кьяра. Зря я так.
Она еще раз поцеловала его.
— Я знала, что ты врешь.
— Правда?
— Я всегда знаю, когда ты врешь, Габриель.
— Я же профессионал.
— На меня это не действует. — Стянув с мужа рубашку, она оседлала его. — Все еще может случиться.
— Что это — все?
— Ты можешь погибнуть в городе грешников.
— Она же говорила про Москву. Тут мы в безопасности.
— Вообще-то, — сказала Кьяра, поглаживая пальцами его по животу, — ты в смертельной опасности.
— Да, чувствую.
Она приняла его в свое нежное, теплое тело, и они перенеслись из России в Венецию, где первый раз занимались любовью, на белых простынях. И были они в безопасности.
— А вдруг она не придет? — сказала позднее Кьяра, когда Габриель уже проваливался в сон.
— Придет. Мы увезем ее домой.
— Я тоже хочу домой.
— Недолго осталось.
— Сегодня так и не посветлеет?
— Нет, Кьяра. Сегодня — уже нет.
57
Санкт-Петербург, Россия
Они проделывали это уже десятки раз, во всех точках земного шара. Хватило нескольких минут перед картой города в номере Габриеля, и план был готов: маршрут, наблюдательные пункты, пути отступления, страховка, прикрытие. Оставалась последняя проверка: проследовать за Мадлен по улицам Питера и удостовериться, что за ней не следят. И если «хвоста» не будет — забрать ее, сделать так, чтобы она исчезла. Второй раз.
Так и поступили: в два пополудни, в самый светлый питерский день шесть офицеров израильской разведки покинули отель «Астория» и отправились каждый на свой наблюдательный пост по улицам, мимо сказочных церквей и дворцов. Дальше всех добираться предстояло Эли Лавону, ведь именно он должен был засесть неподалеку от подъезда дома, из которого в 14:52 должна была выйти Мадлен — время ей назвал Габриель, велев точно следовать графику, если она хочет исчезнуть. Мадлен пешком пересекла Дворцовый мост, вошла в Эрмитаж со стороны набережной и сразу же проследовала в павильон Моне, где в 15:07 присела на свое обычное место. Через две минуты рядом сел Лавон.
— Пока что все хорошо, — тихо произнес он по-английски. — Теперь слушай внимательно и делай все, как скажу.
Мадлен провели через Дворцовую площадь, под Триумфальной аркой, до Невского. В «Литературном кафе» Мадлен выпила кофе с кусочком пирога, потом прошла мимо колоннады Казанского кафедрального собора и сделала несколько покупок в «Заре». В каждой точке на протяжении всего маршрута ей попадался офицер группы. И каждый докладывал Габриелю, что слежки не заметно.
После «Зары» Мадлен направилась к Мойке и, пройдя по венецианским поребрикам, вышла на Исаакиевскую площадь, где с телефоном наготове ждала Дина. Сотовый она прижала к правому уху; если бы прижала к левому — это значило бы, что Мадлен надо пройти мимо. А так ей следовало войти в вестибюль «Астории». В гостиницу Мадлен попала в 15:48; на лифте вместе с Эли Лавоном поднялась на третий этаж. Мадлен разглядывала снег, налипший ей на подошвы; Лавон — богато украшенный потолок кабины. Когда они приехали, Лавон в церемониальном жесте вытянул руку и произнес:
— Только после вас.
Не говоря ни слова, Мадлен скользнула в коридор и сразу направилась к номеру в конце коридора. Дверь открылась, как только она подошла, и Габриель втянул девушку в комнату.
— Кто ты? — спросила она.
— Не могу сказать.
— Куда меня забирают?
— Сама скоро узнаешь.
Две минуты спустя на экране в оперативном центре на бульваре Царя Саула статус операции обновился. Узи Навот прочел текст и не поверил глазам. Затем взглянул на Шамрона.
— У них получилось, Ари. Они ее взяли.
— Хорошо, — невесело ответил Шамрон. — Теперь посмотрим, удержат ли.
Он закурил.
Два оборота вправо, два — влево…
Волосы и брови ей выкрасили в черный цвет. Добавили бледной коже средиземноморской смуглости. Мордехай сфотографировал Мадлен и вклеил снимок в новый паспорт. Она теперь стала Иланой Шавит: родилась в октябре 1985 года, жила в пригороде Тель-Авива Ришон-ле-Цион, одном из первых еврейских поселений на территории Палестины. Перед тем как пойти работать в «Эль Аль», служила в Армии обороны Израиля. Замужем, детей не родила. Брат погиб в одном из последних сражений арабо-израильского конфликта. Сестра погибла во вторую интифаду от взрыва, устроенного смертником «Хамаса». Это не придуманная жизнь, предупредил Габриель. Это жизнь настоящей израильтянки — ею Мадлен и предстояло стать на несколько часов.
Единственной брешью в броне новой личности было то, что Мадлен не знала иврита — лишь несколько наспех заученных фраз. Спасал ее безупречный английский, да и экипаж — бортпроводницы и пилоты — проходили паспортный контроль группой. Офицер скорее всего мельком взглянет на Мадлен, на фото в паспорте и махнет рукой: проходите, мол. Она-то уж точно не ответит машинально на вопрос, заданный по-русски. Она этому жизнь посвятила. Ей оставалось солгать последний раз, последний раз сыграть другого человека и навсегда освободиться.
В 17:05 девушки переодели Мадлен в форму бортпроводницы «Эль Аль» и уложили ей волосы. Потом представили Габриелю, который долго разглядывал ее, будто картину.
— Как тебя зовут? — сдержанно спросил он.
— Илана Шавит.
— Когда ты родилась?
— 12 октября 1985 года.
— Где живешь?
— В Ришон-ле-Цион.
— Как это название переводится с иврита?
— Первый Сиону.
— Как звали твоего брата?
— Моше.
— Где он погиб?
— В Ливане.
— Как звали твою сестру?
— Далия.
— Где погибла она?
— На дискотеке в дельфинарии.
— Сколько еще людей погибло в тот день?
— Двадцать.
— Как тебя зовут?
— Илана Шавит.
— Где ты живешь?
— В Ришон-ле-Цион.
— На какой улице?
— Соколов.
Больше вопросов Габриель не задавал. Поглаживая подбородок, он чуть склонил голову набок.
— Ну? — спросила Мадлен.
— Пять минут, — сказал он. — Потом уходим.
Эли Лавон пил кофе в полутемном вестибюле, когда к нему присоединился Габриель.
— У меня забавное чувство, — признался Лавон.
— Очень смешное?
— Двое снаружи, двое в баре и еще один за стойкой консьержа.
— Ну, мало ли зачем они тут.
— Мало ли, — неохотно согласился Лавон.
— Может, за кем-то из гостей следят?
— Этого-то я и боюсь.
— Не за одним из нас, Эли.
Лавон не ответил.
— Ты уверен, что она не привела за собой «хвост»?
— На все сто.
— Значит, и сейчас «хвоста» нет.
— Тогда откуда здесь толпа эфэсбэшников?
— Мало ли за кем они тут.
— Мало ли…
Габриель посмотрел на фургон «Эль Аль». Тот стоял снаружи, фырча на холостых оборотах.
— Что делать будем? — спросил Лавон.
— Все по плану: уезжаем.
— Ей скажешь?
— Черта с два.
— Вот и правильно, — ответил Лавон, допивая кофе.
Прошло долгих три минуты, прежде чем первые члены летного персонала «Эль Аль» вышли из лифта в вестибюль. Две ухоженные девушки действительно работали на национальные израильские авиалинии, чего нельзя было сказать о четырех других женщинах и двух мужчинах, ибо все они давно служили в разведке. Следом появились капитан и бортмеханик, за ними — загримированный до неузнаваемости Михаил, то есть второй пилот. Эфэсбэшник за стойкой консьержа без малейшего смущения проводил взглядом ряженых. Габриель на другом конце вестибюля позволил себе легкую усмешку. Если бы эфэсбэшник нашел время проверить регистрационную запись израильского таланта, вряд ли бы ему пришлось искать русского нелегала.
Наконец, в 17:10 появились Кьяра и Мадлен, с фирменными чемоданами «Эль Аль» на колесиках. Кьяра на беглом иврите рассказывала историю недавнего перелета, а Мадлен заливисто хохотала, будто ничего смешнее в жизни не слышала. Присоединившись к «коллегам», они погрузились в фургон. Двери салона закрылись, и экипаж отчалил.
— Что скажешь? — спросил Габриель у Лавона.
— Думаю, она хороша.
— Все чисто?
— Как в операционной.
Не говоря ни слова, Габриель встал, подобрал сумку и вышел в нескончаемую ночь.
Снаружи его ждало такси, на котором он поехал вдоль последнего проспекта: мимо массивного памятника Ленину, ведущего народ к семнадцати годам стагнации и террора; мимо памятников войне, о которой уже никто не помнил; дальше тянулись мили и мили ветхих домов. Наконец, в международном аэропорту Пулково, Габриель прошел регистрацию на рейс до Тель-Авива, без проблем миновал паспортный контроль под именем Джонатана Олбрайта из «Маркхэм кэпитал эдвайзерс» и направился к охраняемому выходу на посадку. Российские пограничники сказали, что усиленная охрана — для безопасности пассажиров-израильтян. Тем не менее Габриелю показалось, будто он входит в последнее гетто Европы.
Он отошел в угол зала и присел в пустое кресло, рядом с большой хасидской семьей. Никто не говорил по-русски — лишь по-еврейски. Если бы не грим, Габриеля давно узнали бы, а так он сидел инкогнито среди своих. Тайный слуга, незримый ангел-хранитель. Скоро он станет шефом прославленной разведслужбы. Или нет? В принципе, подвигов он совершил достаточно: добыл доказательства того, что нефтяная компания, управляемая российской разведкой, скомпрометировала британское правительство и вынудила его предоставить России доступ к месторождениям в Северном море — по прямому приказу российского президента. Тот теперь может помахать ручкой дружбе с Западом. Габриель раз и навсегда докажет, что офицеры бывшего КГБ, ныне правящие Россией, безжалостные деспоты, которым нельзя верить. Со времен холодной войны они нисколько не изменились, и держаться от них следует подальше.
Впрочем, все окажется бесполезным, если потерять Мадлен. Габриель взглянул на часы; примерно в этот же момент в зал отправления вошли Йосси и Римона. Следом за ними — Мордехай и Одед. Потом Яаков и Дина. Последним прибыл Эли Лавон: выглядел он так, будто заскочил в аэропорт по ошибке. Он обошел свободные кресла, тщательно изучая каждое, словно человек, живущий в вечном страхе перед микробами. Наконец Эли устроился напротив Габриеля. Двое разведчиков, стражей бесконечного ночного дозора, смотрели будто сквозь друг друга. Оставалось ждать. Как обычно. Как всегда. Габриель умел ждать: ждать информатора, ждать рассвет после ночи убийства. Ждать, когда его жена привезет мертвую женщину в страну живых.
Габриель снова посмотрел на часы, потом — на Лавона.
— Где они?
— Прошли паспортный контроль, — ответил в газету Лавон. — Таможенники досматривают их багаж.
— Зачем?
— Мне откуда знать?
— Только не говори, что у них проблемы с багажом.
— С багажом все в порядке.
— Тогда зачем досмотр?
— Может, им скучно? Или просто нравится лапать женское белье? Господи, это же русские.
— Надолго это, Эли?
— Минуты на две, если не меньше.
Прошли обещанные две минуты — экипаж не появился. Прошла третья минута. Потом бесконечная четвертая. Габриель взглянул на часы, на заскорузлый ковролин, на сидящего рядом ребенка… Он смотрел куда угодно, только не на вход в зал отправления. И вот наконец краем глаза заметил сине-белые силуэты, похожие на реющее знамя. Михаил шел рядом с капитаном, Мадлен — подле Кьяры. Она нервно улыбалась и вроде бы держала Кьяру за руку. Или наоборот, Кьяра держала за руку Мадлен? Габриель проследил, как все они синхронно повернули к выходу и исчезли в кишке телетрапа. Потом взглянул на Лавона.
— Я же сказал: бояться нечего, — произнес тот.
— А сам ты не волновался?
— Я просто в неописуемом ужасе.
— Что же ты не сказал?
Лавон не ответил. Он читал газету, пока не объявили посадку. Тогда он поднялся на ноги и за Габриелем прошел к самолету. Проверил, по привычке, нет ли «хвоста».
Ее посадили возле иллюминатора, в третьем ряду. Мадлен смотрела на темную, цвета нефти, площадку для самолетов, последний рубеж России, которой она никогда толком не знала. В сине-белой форме Мадлен, как ни странно, походила на английскую школьницу. Она мельком взглянула на присевшего рядом Габриеля и тут же отвернулась к иллюминатору. А Габриель отправил по зашифрованной линии последнее обновление статуса операции в центр на бульваре Царя Саула. Потом посмотрел, как его супруга готовит кабину к отлету. Когда самолет с ревом вырулил на взлетную полосу, глаза у Мадлен влажно заблестели; слеза скатилась по щеке, когда шасси оторвались от земли. Мадлен крепко сжала руку Габриелю.
— Не знаю, как тебя благодарить, — произнесла она с привычной английской чопорностью.
— Ну так и не благодари.
— Сколько нам лететь?
— Пять часов.
— В Израиле сейчас тепло?
— Только на юге.
— Отвезешь меня туда?
— Отвезу куда только скажешь.
Кьяра принесла шампанского. Габриель поднял бокал в немом тосте и убрал на подставку, даже не пригубив.
— Не любишь шампанское? — спросила Мадлен.
— У меня от него голова раскалывается.
— И у меня.
Мадлен отпила немного игристого и глянула на темноту снаружи.
— Как ты нашел меня? — спросила она.
— Уже неважно.
— Так ты не представишься?
— Скоро сама все узнаешь.
Часть третья
Скандал
58
Лондон — Иерусалим
Следующим утром граждане Великобритании отправились на выборы. Джонатан Ланкастер вместе с женой и тремя своими фотогеничными детьми явился пораньше и опустил бюллетень в урну. Потом вернулся на Даунинг-стрит и стал ждать вердикта избирателей. Ничто не предвещало неожиданностей: последний опрос в канун выборов обещал Партии легкую победу и еще несколько мест в парламенте. Ближе к середине дня по Уайтхоллу пошли гулять слухи о том, что оппоненты Ланкастера разбиты в пух и прах; к вечеру в штаб-квартире Партии рекой полилось шампанское. Ланкастер, впрочем, на сцену Королевского фестивального зала — произносить победную речь — вышел почему-то мрачный. Среди прочих обозревателей, отметивших его непраздничное настроение, была и Саманта Кук. Премьер-министр, писала она, выглядел так, будто предвидел, что второй срок пройдет хуже первого. Второй срок у премьеров редко выдается успешным, не преминула добавить репортерша.
Неприятности начались в конце недели, когда Ланкастер принялся за традиционные кадровые и кабинетные перестановки. Как и было предсказано, Джереми Фэллона — ныне члена парламента из Бристоля — назначили министром финансов. Мозг (и кукловод) Ланкастера сделался его соседом. Теперь все на Даунинг-стрит видели в человеке, которого пресса прежде называла негласным премьер-министром, будущего главу правительства. Фэллон быстро собрал вокруг себя остатки своего старого штата — по крайней мере, тех, кто еще мог с ним работать — и, пользуясь влиянием внутри штаба Партии, посадил на ключевые политические места своих верноподданных. Расположение фигур на доске, писала Саманта Кук, предвещало сражение шекспировских масштабов. Скоро Фэллон постучится в двери дома номер 10 и попросит ключи от него. Фэллон создал Ланкастера, он же его и попытается уничтожить.
Ни разу потом во время политических маневров не прозвучало имени Мадлен Хэрт. Даже когда председатель Партии решил, что пришло время назначить кого-нибудь на ее место. Грязную работу — убрать последние ее вещи из кабинетика — поручили мелкому партийному чиновнику. Оставалось их немного: стопочка пыльных папок, календарь, ручки и скрепки, потрепанный экземпляр «Гордости и предубеждений», который Мадлен почитывала всякий раз, как выдавалось свободное время. Чиновник доставил вещи председателю, и тот уже поручил своему секретарю избавиться от них как можно почтительней. Исчезли последние следы безвременно оборванной жизни. Мадлен Хэрт умерла окончательно. По крайней мере, так думали в штабе Партии.
Поначалу казалось, что она сменила одну тюрьму на другую, только на сей раз окно узилища выходило не на Неву, а на Средиземное море в Нетании. Персоналу явки сообщили, что она восстанавливается после долгой болезни. И это было недалеко от истины.
С неделю Мадлен сидела в четырех стенах, ничего не делая. Только отсыпалась, смотрела на море, перечитывала любимые романы — под бдительным надзором конторской группы безопасности. Каждый день приходил врач и осматривал Мадлен. Когда на седьмой день ее спросили, нет ли каких-нибудь жалоб, она ответила, что страдает от смертельной скуки в конечной стадии.
— Лучше загнуться от скуки, чем от русского яда, — ответил врач.
— Вот уж не уверена, — с британским акцентом ответила Мадлен.
Врач обещал передать жалобу вышестоящему руководству, и на восьмой день Мадлен позволили прогуляться по узкой песчаной полосе под террасой, на холодном ветру. Еще через день время прогулки увеличили. В третий раз она дошла чуть не до самого Тель-Авива, однако опекуны бережно усадили ее на заднее сиденье служебной машины и отвезли на квартиру. Когда она вошла, то обнаружила на стене в гостиной точную копию «Пруда в Монжероне», разве что без подписи художника. Через несколько минут позвонил Габриель и первый раз представился как положено.
— Тот самый Габриель Аллон? — переспросила Мадлен.
— Боюсь, что да.
— А кто та женщина, что помогла мне сесть на самолет?
— И это ты скоро узнаешь.
Габриель с Кьярой приехали в Нетанию на следующий день, когда Мадлен уже вернулась с утренней прогулки по пляжу. Втроем они отправились в Кесарию — пообедать и прогуляться по руинам времен римского правления и Крестовых походов. Оттуда поехали дальше вдоль побережья, практически до самого Ливана, побродить по гротам в Рош-ха-Никра. Потом — на восток, вдоль опасного участка границы, мимо постов перехвата Армии обороны Израиля и городков, опустевших во время последней войны с «Хезболлой», пока не добрались до города Кирьят-Шмона. Габриель зарезервировал две комнаты в гостевом доме старого кибуца.[19] Мадлен досталась комната с отличным видом на Верхнюю Галилею. У ее двери ночью дежурил конторский оперативник; второй — в саду у террасы.
Наутро, позавтракав в общинной столовой кибуца, они отправились к Голанским высотам. Там ждали военные: молодой полковник сопроводил Мадлен и Аллонов вдоль сирийской границы, откуда было слышно, как силы режима ведут артобстрел повстанческих позиций. Они ненадолго заглянули в крепость Нимрод, бастион крестоносцев с видом на равнины Галилеи, а после отправились в древний иудейский город Сафед. Пообедали в квартале художников, в доме женщины по имени Циона Левин. И хотя Габриель обращался к ней doda (тетушка), она скорее годилась ему в сестры. Казалось, Циона совершенно не удивилась, когда Габриель появился у нее на пороге в компании красивой молодой женщины, погибшей для всего мира. Она привыкла, что Габриель возвращается в Израиль с потерянным.
— Как твоя работа? — спросила она за кофе в залитом солнцем саду.
— Лучше не бывало, — ответил Габриель, глянув на Мадлен.
— Я о живописи, Габриель.
— Закончил недавно реставрировать отличное полотно Бассано.
— Лучше займись собственным творчеством, — упрекнула его Циона.
— Уже, — расплывчато ответил Габриель. На том и успокоились.
После кофе Циона отвела их к себе в мастерскую, показать новые работы. По просьбе Габриеля, она открыла кладовую, где хранились сотни полотен и зарисовок его матери, включая несколько изображений высокого мужчины в форме СС.
— Я же просил сжечь их, — напомнил Габриель.
— Просил, — признала Циона. — Однако я не сумела заставить себя.
— Кто это? — спросила Мадлен, глядя на картины.
— Эрих Радек, — сказал Габриель. — Он руководил тайной нацистской программой «Операция 1005». Ее целью было скрыть все следы холокоста.
— Зачем твоя мать написала его портрет?
— Радек чуть не убил ее во время «марша смерти» из Аушвица, в январе 1945-го.
Мадлен озадаченно выгнула брови.
— Не его ли недавно арестовали в Вене и привезли на суд в Израиль?
— К твоему сведению, — поправил ее Габриель, — Эрих Радек явился на суд добровольно.
— Ну да, — с сомнением произнесла Мадлен. — А меня похитили марсельские бандиты.
На следующий день они отправились в Эйлат. Контора сняла большую частную виллу недалеко от иорданской границы. Мадлен целыми днями загорала у бассейна, читая и перечитывая классические английские романы. Готовилась вернуться в страну, которая даже не была ей родной. Мадлен так и осталась никем, ненастоящим человеком. Так может, не первый раз подумал Габриель, ей лучше жить в Израиле? В последний день на юге он так и спросил Мадлен. Они сидели на вершине голой скалы в пустыне Негев, глядя, как солнце погружается в бесплодные земли Синая.
— Искушение велико, — признала Мадлен.
— Но?..
— …мой дом не здесь. Как и в России, здесь я чужая.
— Будет тяжело, Мадлен. Тяжелей, чем ты думаешь. Англичане вывернут тебя наизнанку, пока не убедятся в чистоте твоих намерений. Потом запрут там, где тебя не достанет Россия. К старой жизни уже не вернешься. Никогда. Тебя ждет ее жалкое подобие.
— Знаю, — отстраненно произнесла Мадлен.
Нет, ничего она не знала, но так, наверное, было даже лучше. Солнце уже коснулось горизонта. Пустынный воздух сделался вдруг холодным, и Мадлен поежилась.
— Вернемся? — спросил Габриель.
— Еще нет.
Читать бесплатно другие книги:
