Иван Грозный. Кровавый поэт Бушков Александр
При Грозном пушки впервые в России стали ставить на постоянные колесные лафеты, как на Западе, – что сделало артиллерию более подвижной. Теперь ее можно было применять не только при осаде крепостей, но и в полевом бою.
Одно из орудий, отлитых при Грозном, можно видеть и сегодня – это знаменитая Царь-пушка в Кремле. Вопреки иным анекдотам, это никакая не «декорация», а самая настоящая крепостная пушка, точнее, мортира, которая должна была поражать живую силу противника не ядрами, а каменной картечью, «дробом», как тогда выражались. Ну а в Кремле Грозный распорядился ее поставить не случайно – прекрасно помнил бунт против «чародеев-поджигателей»…
Всего в войске Грозного, в войсках и на складах, насчитывалось около двух тысяч орудий разных калибров, что по тем временам было серьезной силой. Имелись и собственные «оборонные заводы»: Пушечный двор в Москве, «домницы» в Туле, Кашире и Серпухове, еще один пушечный двор и мастерские по изготовлению ядер в Устюжне-Железнопольском (400 километров от Новгорода), пороховые мастерские в Москве, Пскове и Новгороде.
И наконец, Иван Грозный справедливо считается основателем регулярных пограничных войск России. Пограничная служба существовала, разумеется, на всем протяжении предыдущей русской истории, но Грозный первым разработал писаные уставы и ввел строгую организацию.
В январе 1571 г. он приказал князю Воротынскому вызвать в Москву «пограничников» и посоветоваться с ними о том, как лучше устроить дело, – первое военное совещание в истории России, на котором и были разработаны писаные правила. Тот же Воротынский, после того как совещание закончилось, собрал все документы по сторожевой службе, какие только имелись, и на их основе составил «Устав сторожевой и пограничной службы», утвержденный Грозным 16 февраля того же года.
Все было расписано четко: заметив противника, «пограничники» обязаны были немедленно сообщить об этом в ближайший город и соседям справа и слева, а потом тайно следить за продвижением неприятеля, установить направление движения и опять-таки сообщить куда следует. Воеводам городов и «головам» стражи предписывалось не посылать в дозор людей в одиночку и на плохих лошадях. Тем стражникам, что покинули бы посты, не дождавшись смены, полагалась смертная казнь – а за небрежное несение службы драли кнутом. Любопытная деталь: если очередная смена прибывала с опозданием, она обязана была из собственных денег платить тем, кто дожидался их на заставе, штраф – по полуполтине с человека за каждый пропущенный день.
Тот же Судебник 1550 г. содержал ряд статей, направленных на защиту военнослужащих от произвола бояр на местах, – теперь любой служивший в войске имел право на непосредственный царский суд (а заодно Судебник лишил вотчинников прежних привилегий: былой неподсудности центральной власти, освобождения от налогов, а также привилегии собирать с населения налоги себе на «кормление»). Были введены и своего рода «военные пенсии», предназначавшиеся вдовам и малолетним детям, оставшимся без кормильца после смерти «поместного» служаки.
Разумеется, все перечисленное не было личной заслугой одного царя Ивана – но и не плодами трудов исключительно Избранной рады! Меж тем давным-давно «грознофобы» сочинили очередной миф: якобы абсолютно все умные идеи и толковые преобразования были придуманы Избранной радой, а царь только подмахивал то, что ему приносили на подпись. Отсюда плавно вытекал миф номер два: пока государством руководили великого ума люди во главе с Сильвестром и Адашевым, оно процветало – но когда тупой тиран Грозный в очередной раз показал норов и сдуру разогнал Раду, настала черная полоса сплошных неудач, поражений и террора…
Это, конечно, лукавая побасенка. Разумеется, нельзя считать Грозного единоличным автором всех реформ – но нельзя и приписывать «мудрым советникам» все свершения. Истина, как ей и положено, где-то посередине. Сильвестр и Адашев были людьми незаурядными, но и Грозный – государственный деятель не из последних. Умный и энергичный, он был прекрасным организатором. История учит: там, где в нужное время и в нужном месте появляется хороший организатор, следует рывок вперед в самых разных областях жизни. Примеров множество: Сталин и Пилсудский, Черчилль и де Голль, Ришелье и Стефан Баторий…
По крайней мере нет никаких сомнений в том, что именно Грозный самолично решил сложнейший вопрос с нехваткой земель, необходимых для наделения служилых дворян.
Чтобы увеличить число служилых, требовалась земля. Свободной в наличии не имелось – а церковь собрала огромные владения… Ситуация была сложнейшая, в самой церкви к тому времени вот уже полвека шел ожесточенный спор между двумя течениями – одни иерархи считали, что церковь должна оставаться помещиком, другие («нестяжатели») настаивали, что следует полностью отказаться от мирских забот и сосредоточиться на бескорыстном служении Господу. Еще более все осложнялось тем, что эту борьбу, как водится, самые разные политические силы (от жаждавших возврата к прежним порядкам бояр до еретических сект) стали использовать в своих интересах.
Двадцатилетний Грозный на Стоглавом соборе блестяще с этой головоломкой справился, избежав крайностей. Он помирил враждующие стороны, к полной конфискации земель у церкви отнесся неодобрительно, но все же заставил иерархов поделиться частью – в интересах государства. Церковь вернула государству все земли, приобретенные ею после смерти Василия III, во время боярского разгула.
А старым владельцам (как дворянам, так и крестьянам) возвратила имения и земли, отнятые за долги, полученные в результате ростовщических операций или «насильством и всякой кривдою». И, наконец, обязалась впредь приобретать новые земли исключительно по согласованию с властями. Вот этот результат как раз и есть личное достижение Грозного…
Весной 1560 г. царь удалил от себя Сильвестра и Адашева, то есть, по сути, фактически покончил с Избранной радой отнюдь не по своей привычке к авторитарному правлению, не из чистого произвола, не по природной свирепости. Наоборот, поступок был продуманный, рассудочный и вполне логичный.
Сильвестр с Адашевым к тому времени откровенно заигрались.
Они чересчур задрали нос и слишком много о себе возомнили. Дело было даже не в том, что оба действовали в обход боярской думы и прочих органов государственной власти, насколько удавалось – в конце концов, Грозный их для этого и приблизил, чтобы служили при нем чем-то вроде «узкого руководства». Происходило нечто совсем иное. Как не раз случалось прежде в самых разных уголках света, Сильвестр с Адашевым с какого-то момента стали работать на себя, позиционироваться как самостоятельная политическая сила – а это уже не прощалось ни одним царем или президентом…
Оба стали сколачивать вокруг себя тесный круг преданных соратников, которым, чтобы привлечь на свою сторону, раздавали земли из «конфискатов» (которые, между прочим, согласно распоряжению царя, должны были вернуть прежним владельцам). Руководить высшими госслужащими Адашев начал уже не во исполнение царских приказов, а исключительно потому, что ему хотелось рулить чем только можно…
«По дружбе» Адашев раздавал чины и должности – а «по недружбе» лишал таковых тех, кто был ему неугоден.
Впрямую нарушал законы, «забивая» людей в кандалы, подмахивая важнейшие государственные документы вроде Уставной грамоты городу Перми, – на что не имел уже никакого права даже в рамках данных ему царем широких полномочий. Известна и крайне темная история с царским казначеем «Никитой Афанасьевичем», у которого адашевская группировка разграбила все имущество, а самого, по словам Грозного, «держали в заточении в отдаленных землях, в голоде и нищете».
Одним словом, произошло то, что частенько случается, – хлебнув ничем не ограниченной власти, «адашевцы» от нее захмелели и пустились во все тяжкие. «Сами государилися как хотели», – напишет о них впоследствии Грозный. И уже решительно непонятно, чем они были предпочтительнее тех, с которыми по идее должны были бороться – со старыми феодалами…
Ну, а куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Дурной пример оказался заразительным: глядя на Сильвестра с Адашевым, и другие дворцовые чины рангом пониже, не занимая никаких официальных постов, стали по примеру «старших» рулить всем, до чего могли дотянуться…
Что до внешней политики, то именно эта парочка едва не втравила страну в большую беду…
Сильвестр с Адашевым были прямо-таки зациклены на необходимости войны с Крымским ханством, которое, по их мнению, следовало немедленно захватить, чтобы покончить с «разбойничьим басурманским гнездом». И, вульгарно выражаясь, плешь царю проели своим нытьем: батюшка, отец родный, да ступай же ты наконец войной на Крым!
Дело принимало вовсе уж скверный оборот. Крым, конечно, как раз и был разбойничьим гнездом, откуда чуть ли не каждый год на Русь налетали супостаты. Но в середине шестнадцатого века было еще слишком рано всерьез пытаться завоевать Крым. Что подтверждается последующими историческими событиями: все иные экспедиции против Крыма успехом не увенчались как при правительнице Софье, так и при Анне Иоанновне. Крым набравшаяся сил Россия смогла занять и удерживать лишь через двести с лишним лет после Грозного, во второй половине XVIII в., при Екатерине II – не раньше чем угрозу для России перестала представлять Турция. Сначала справились с Турцией, уж потом смогли занять Крым…
Крымское ханство было вассалом турецкого султана – а во времена Грозного Османская империя была, пожалуй, сильнейшей европейской державой. Именно европейской: турки заняли Балканы, часть Венгрии, всерьез нацеливались на Вену, которой не собирались ограничиваться. Несколько походов против них объединенных сил европейских королей закончились поражениями последних. Османский флот господствовал в Средиземном море, Турция султана Сулеймана Кануни («Великолепного») была в зените могущества. Россия Ивана Грозного против нее не имела никаких шансов, если бы дело дошло до прямого военного столкновения…
Сложность в том, что примыкающие к Крыму районы нынешней Украины были тогда Диким полем – протянувшимися на сотни километров необитаемыми землями. Да вдобавок, чтобы попасть в Крым, русской армии пришлось бы пересечь обширную степь, где не имелось ни источников воды, ни человеческого жилья. Каждую баклагу воды, каждую пригоршню овса для лошадей, каждый гвоздик пришлось бы нести с собой с южных российских рубежей – а это неблизкий путь. В то время как располагавшая огромным флотом Турция могла бы без всяких трудов переправлять в Крым войска, боеприпасы, вообще все необходимое. А у России тогда не имелось не то что Черноморского флота, но и флота вообще.
Дореволюционный русский историк Костомаров ядовитой слюной в свое время исходил, описывая «тупость» Ивана Грозного, якобы по дурости своей не оценившего по достоинству «гениальный план» Сильвестра и Адашева по захвату Крыма. Переходил порой в состояние откровенной клиники: очень уж ему, потомку малороссийских шляхтичей, этот план был по вкусу – настолько, что кабинетный историк не дал себе труда взвесить реальные шансы России в столкновении с Османской империей – а шансы эти, повторяю, практически равнялись нулю…
Агитируя Ивана за поход в Крым, Адашев особенно упирал на успешный рейд своего брата Даниила по крымским тылам. В 1559 г. Даниил Адашев, посадив восьмитысячное войско на им же построенные суденышки, проплыл по Днепру, под Очаковом и возле Кинбурнской косы захватил два турецких корабля, потом высадился на берег, две недели громил близлежащие татарские селения, захватил немало добычи и освободил немало пленных, а потом, получив известия, что на него движется по суше татарская конница, а по морю – турецкие военные корабли, вернулся домой.
Однако (и Грозный наверняка это прекрасно понимал) поход Адашева был не более чем удачным набегом малыми силами – наподобие тех, какие совершали на Русь сами крымцы. А вот вести настоящую, большую войну с Турцией Россия была определенно не в состоянии…
Особенно если учесть, что воевать пришлось бы на два фронта – не только с Турцией на юге, но и с Великим княжеством Литовским на западе. Литовцы, крайне встревоженные войной против Ливонии, которую Грозный начал тогда в Прибалтике, стремились заключить с Крымским ханством военный союз, направленный против России. Опасались, что Грозный, чего доброго, и в самом деле захватит Крым – и тогда у него будут совершенно развязаны руки на западе, против Литвы. Пикантность в том, что документы, свидетельствовавшие о литовско-крымских переговорах, направленных на военный союз, захватил в Крыму не кто иной, как Даниил Адашев – и с торжеством привез их в Москву, совершенно не представляя, что тем самым подложил изрядную свинью брательнику…
Крайне занятные пассажи выписывало в свое время перо историка Иловайского, всецело находившегося в плену легенды о «царственном параноике». Разумеется, он в рамках «черной легенды» свято придерживался убеждения, что все хорошее и мудрое шло исключительно от Сильвестра с Адашевым. И хвалил обоих весьма оригинально. Напоминал, что Адашев носил довольно низкий придворный чин окольничего, а значит, якобы не стремился к власти. «Влияние их сказывалось в общем направлении дел государственных и особенно в назначениях на правительственные места воевод и наместников, а также в раздаче поместий и кормлений». Ничего себе «только»! При таких полномочиях можно обойтись и самым невеликим чином, не пышный титул все решает… И тут же Иловайский пишет: «Отсюда понятно, почему около этих неродовитых людей собралась многочисленная партия из старых знатных родов». Зачем Адашеву пышный титул, если старая знать перед ним и так прогибалась?
Иловайский пишет: «Естественно было, что Сильвестр и Адашев хлопотали по преимуществу в пользу лиц, связанных с ними приязнию или чем бы то ни было…» И с младенческой невинностью продолжает фразу: «…но нет оснований предполагать, чтобы они в этом случае злоупотребляли своим влиянием и выдвигали большею частию людей недостойных».
Ну что тут скажешь? Когда государственный чиновник крайне высокого ранга «хлопочет по преимуществу в пользу лиц, связанных с ним приязнию или чем бы то ни было» (курсив мой. – А. Б), это само по себе и есть грандиозное злоупотребление, и никак иначе…
И вовсе уж анекдотично звучит очередной панегирик Иловайского двум «великим государственным мужам»: «Дела правительственные шли при них хорошо, даже не слышно было обычных жалоб народа на неправосудие и обиды от сильных людей».
Как будто г-ну Иловайскому от роду насчитывалось пять годочков и он, дитятко невинное, представления не имел о некоторых мерах, с помощью коих временщики вроде Адашева что в России, что в других странах эффективно обеспечивали молчание «электората». И о фактах, опровергающих его концепцию, понятия не имел: а уж ему-то прекрасно должна была быть известна хотя бы история с неким бедолагой, которого Адашев отправил городничим на окраину России. В кандалах отправил, за что-то на него разобидевшись. Представляете себе лица тамошней городской администрации, которой предъявили их нового главу, бряцавшего кандалами?
И далее Иловайский старательно излагает «общепринятую версию» охлаждения Грозного к соратникам: «Такою причиною была сама страстная натура Иоанна, глубоко испорченная небрежным воспитанием, дурными привычками и тревожными впечатлениями детства… дурные стороны характера, притихшие на время, мало-помалу пробились снова наружу… при деспотических наклонностях…»
И подобное перепевается до сих пор…
А вот теперь самое время вспомнить еще одну тяжелую историю, где Сильвестр с Адашевым опять-таки отличились. Пожалуй, не будет преувеличением назвать их поведение предательским…
Речь идет о знаменитом «кремлевском бунте» весной 1553 г., когда бояре в очередной раз показали норов – и дело шло к весьма кровавому финалу…
1 марта царь слег. Что за болезнь у него была, сегодня уже не установить по крайней скудости описаний. Известно только, что она оказалась «тяжка зело», Иван Васильевич лежал в горячке, не узнавал окружающих, и все пошло настолько худо, что его смерти ожидали в любой момент…
Поскольку время было (не только для России, но и для всего мира) не особенно и правовое, не либеральное и отнюдь не парламентское, трудно было ожидать, что передача власти после смерти царя его законному наследнику пройдет гладко…
Наследник, царевич Дмитрий, в тот момент от роду был пяти с небольшим месяцев и, как полагается младенцу, лежал в пеленках. Царица Анастасия, вероятнее всего, ничуть не напоминала Елену Глинскую – можно сказать, обычная домохозяйка, и все тут. Два ее брата тоже не отличались особой решимостью и энергией. Царь, временами приходивший в сознание, все это прекрасно понимал…
Опасность заключалась, главным образом, в том, что возле трона откровенно маячил достаточно серьезный претендент – князь Владимир Андреевич Старицкий, сын покойного брата Василия III, того самого Андрея, что неудачно попытался перехватить власть после смерти Василия. Двоюродный брат царя. Доподлинный Рюрикович, вполне способный – и намеренный! – опереться на те самые «исконные» обычаи, по которым князю наследовал не родной сын, а брат и его потомки…
Старицкий и его мать, княгиня Евфросинья, отнюдь не сидели сложа руки. При известиях о серьезной болезни царя они ввели в Москву сильный отряд своих дворян и принялись пригоршнями раздавать им деньги, якобы в счет будущего жалованья. Что это означает, было ясно всем и каждому: угроза государственного переворота прямо-таки в окно стучалась…
Царь составил «духовную грамоту», то есть завещание. Оно не дошло до сегодняшнего времени, но историки не сомневаются, что, объявив наследником престола сына Дмитрия, царь передал регентские полномочия царице Анастасии и ее ближайшим родственникам, боярам Захарьиным-Юрьевым, Василию и Даниле. Это был самый логичный шаг: оба в данном случае защищали бы не просто царицу и родственницу, а еще и свое собственное благополучие.
Тут-то и началось… Анастасию «старые» бояре не то что не любили – буквально ненавидели. Точку зрения благородных господ в свое время выразил боярин Лобанов-Ростовский, который разошелся настолько, что украдкой встретился с литовским послом и начал ему плакаться: «Их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас ими теснит, да и тем нас истеснил, что женившись, у боярина у своего дочерь взял, понял рабу свою, и нам как служити своей сестре?» Посол, «социально близкий», потому что принадлежал к древнему роду, слушал с искренним сочувствием… Лобанов-Ростовский был не единственным, кто именовал Анастасию «рабой», – для исконных Рюриковичей она была весьма даже худородна, и подобные речи звучали еще во время подготовки к царской свадьбе…
Ситуация была напряженнейшая. Настолько, что несколько бояр, по-настоящему преданных царю, встали у дверей его комнаты, вооружившись до зубов. И на всякий случай не допустили к нему Владимира Старицкого: мало ли что…
Эти действия вызвали публичное неодобрение… Сильвестра, принявшегося пенять добровольным телохранителям. Дело в том, что Сильвестр, как бесстрастно отмечают летописи, питал «великую любовь» к семейству Ста-рицких…
Царь, придя в сознание, велел собрать в Кремле бояр, чтоб целовали крест (т. е. приносили присягу) младенцу Дмитрию. С грехом пополам Рюриковичей – Гедиминовичей созвали, но далеко не всех, потому что часть их объявила себя больными, не способными встать с постели…
Началось откровенное сопротивление. Иван Шуйский (ну конечно, ни одна гнусность не может обойтись без представителя этой клятой семейки!) стал цепляться к «формальностям»: вот если бы сам царь руководил присягой, то он, Шуйский, крест целовал бы со смаком, а поскольку крест держат князь Воротынский и дьяк Висковатый, не особенной знатности субъекты, то в таких условиях присягать невозможно. Вот если б царь! – повторял Шуйский, прекрасно зная, что царь мечется в горячке…
Федор Адашев (отец царского сподвижника) кричал, что все это один обман и шулерство: присягать, мол, приходится не Дмитрию, а царицыным родичам, на что он решительно не согласен – неизвестно еще, где эти Захарьины свиней пасли, когда его собственные прадеды государством рулили…
Князь Пронский вообще начал дурковать, вопя в лицо Воротынскому: из твоих рук, такой-сякой, крестного целования не приму, потому что твой батька был изменник, а значит, и сам ты изменник! Воротынский ему преспокойно ответил:
– Если я изменник, почему же я присягал Дмитрию? А ты, выходит, чист, но присягать не хочешь?
Крыть было нечем, Пронский смутился и присягнул. Но с остальными шло не так гладко: они по-прежнему кричали, что «служить Захарьиным не хотят». А вслед за тем стали заявлять, что не желают служить и «пеленочнику» Дмитрию. Что называется – открытым текстом… Отказался целовать крест кому бы то ни было и Владимир Старицкий, открыто угрожавший Воротынскому: вот вскоре, едва он, Владимир, возьмет власть, мало Воротынскому не покажется…
Алексей Адашев крест-то поцеловал, присягнул честь по чести – но смирнехонько жался где-то в сторонке, ничуть не пытаясь обеспечить выполнение царского приказа. Позиция была самая что ни на есть двурушническая: мол, с меня лично взятки гладки, я-то присягнул, ну а если что-то пойдет наперекосяк – моей вины тут нет…
И тут царь встал! Нервное потрясение оказалось таким, что придало силы… Он заявил боярам, что присягать он велит никаким не Захарьиным, а своему сыну. И задал резонный вопрос – если не хотите служить младенцу, где гарантия, что будете честно служить взрослому, когда вырастет!?
Появление царя воодушевило его сторонников. Воротынский заявил Старицкому, что стоит за царя до последнего и в случае чего не побоится и Старицкого саблей достать… Другие его единомышленники, уже не видевшие надобности играть в дипломатию, Старицкому сказали прямо: либо он присягает, либо его из дворца вынесут ногами вперед…
Старицкий, как и его покойный папаша, невеликой отваги был человек. Дрогнул – и поцеловал крест. Так же поступили и те, кто прежде кочевряжился. Однако интрига на этом не кончилась: крестное целование в России нарушали столько раз, что и сосчитать трудно. Поступили сведения, что часть бояр все еще шушукается по углам, через слово поминая Владимира Старицкого…
Обошлось. Царь выздоровел. А если бы нет? Тогда, вне всякого сомнения, на опустевший трон поспешил бы вскарабкаться князь Старицкий – и что при таком раскладе случилось бы с вдовой Ивана Васильевича и младенцем, ясно каждому…
Теперь представьте, как после всего случившегося царь должен был относиться к Сильвестру и Адашеву, которые, по сути, выступили против него? Нет особой разницы в том, что один драл глотку за Старицкого, а другой бездельничал в то время, как по логике вещей должен был действовать…
Сложности на этом не кончаются – они лишь начинаются.
В июне того же года царь отправился на богомолье по монастырям – как тогда полагалось, дав обет после выздоровления. Как чертик из коробочки, вынырнул крайне мутный субъект, тот самый ученый книжник Максим Грек, то ли турецкий шпион, то ли агент Константинопольской патриархии, известный на Руси тем, что с удивительным постоянством оказывался в центре политических интриг и скандалов вокруг еретических сект. Он принялся каркать, что царевич Дмитрий умрет, если царь все же поедет на богомолье. Это его нострадамусово пророчество царю передала целая группа, среди которой был и Адашев. Царь отправился в путь, не послушав…
Дмитрий, правда, не умер своей смертью – он погиб в результате несчастного случая, как эту историю принято именовать. За границу тут же проникли умело пущенные находившимися на Руси иностранцами слухи, будто все произошло из-за того, что царь и его жена плыли в разных лодках – и зачем-то стали «передавать» друг другу младенца из лодки в лодку…
Это, конечно, вздор. Младенец захлебнулся, оказавшись в воде, это верно, однако не отец с матерью его упустили из рук, а нянька. Частенько можно прочесть, будто «кормилица уронила младенца в воду». Однако все обстояло чуточку иначе…
С борта речного судна на берег были перекинуты прямо-таки капитальные сходни, достаточно широкие и массивные для того, чтобы выдержать тяжесть трех идущих бок о бок взрослых людей. Царевича держала на руках кормилица, а уж ее с двух сторон с величайшим вниманием поддерживали под локти те самые царицыны родственники, «дядьки» Данила и Василий.
Сходни рухнули, все трое оказались в воде. Взрослым никакого вреда не случилось, а вот младенец захлебнулся… Согласитесь, это гораздо сложнее примитивного «кормилица уронила». И прямо-таки автоматически возникает вопрос: а как вообще случилось, что обрушились эти самые сходни, тяжеленные и надежные, предназначенные не для того, чтобы капусту по ним таскать – безопасность царевича обеспечить?
Внятного ответа на сей счет история так и не дала – по крайней мере объяснений в документах того времени не сохранилось. А вот Грозный впоследствии отчего-то всерьез винил в несчастном случае… Алексея Адашева. Подробности неизвестны.
Ну, а еще через пару недель вновь начались сюрпризы. Пограничная стража сцапала пытавшегося бежать в Литву князя Лобанова-Ростовского, видного члена Избранной рады. Того самого, что жаловался литовскому послу на «рабу» Анастасию.
Поначалу князь на допросах твердил, что собрался бежать из России «по убожеству и малоумству, потому что разум у него скуден». Однако дальнейшее расследование показало, что князь, во-первых, всего лишь косит под дурачка, а на самом деле умнее многих, а во-вторых, что история гораздо более интересная; «скудоумный» князь так увлекся, что ненароком выдал литовскому послу кучу секретной информации военно-дипломатического характера. И в Литву дернул не по собственной инициативе, а будучи связным у своего папаши и целой группы бояр, которые собирались сбежать к польскому королю…
Не царь, а боярская дума приговорила князя и его подельников к смертной казни – но «тиран» Грозный их всех помиловал и ограничился ссылкой на Белоозеро. Там была вовсе не жуткая каторга со снегами, морозами и дикими медведями, а вполне комфортабельный поселок, где ссыльные бояре не в темнице сидели, а обитали в хоромах с многочисленными чадами-домочадцами и слугами. Да и питались не сухой корочкой – а так, как привыкли в кремлевской столовой. Сохранились письменные жалобы одного из таких мучеников на то, что ему задерживают «пайку»: не прислали вовремя осетров, изюм, сливы и вино (причем счет фруктам-ягодам и заграничному вину шел на ведра). Положительно Иван Васильевич был жутким тираном: своих супротивников сплошь и рядом не на плаху отправлял, а в курортные места, где они изюм потребляли «полупудами», вино ведрами, а лимоны – сотнями…
Но вернемся к Сильвестру с Адашевым. Царь им слишком многое прощал. Простил, когда оба во время его болезни, мягко говоря, вели себя странно. Простил, когда они пытались втравить страну в заведомо проигрышную войну с Крымским ханством. Простил, когда в 1554–1555 гг.
во Владимире, Рязани, Новгороде и других крупных городах прошло множество народных возмущений, вызванных тем, что назначенная всесильными временщиками администрация всех достала непомерными налогами и поборами.
А потом, в 1560 г., при крайне загадочных обстоятельствах умерла царица Анастасия, которой не было и тридцати. Внятного объяснения опять-таки нет. Смерть настолько странная, что один из современных историков, тщетно пытаясь разрешить загадку, за неимением лучшего стал размышлять: «Вероятно, организм ее был ослаблен частыми родами; за десять с небольшим лет брака она родила шестерых детей».
Историк этот, несомненно, механически перенес на шестнадцатый век реалии двадцать первого, когда рождение второго ребенка в семье – уже событие. В шестнадцатом веке по всей Европе было несколько иначе: женщины рожали практически каждый год (еще и потому, что детская смертность была высока: родишь четырех – один выживет). Так что шестеро детей за десять лет брака – это, по меркам шестнадцатого века, даже ниже средней нормы… Крестьянки, имевшие 10–15 детей, и не думали умирать от «ослабления организма» – а ведь царица, несомненно, находилась по сравнению с ними в гораздо более выгодных условиях: она и тяжелой работой не утруждалась, и ела-пила не в пример лучше…
Вообще-то исследования останков Анастасии, проведенные лет пятнадцать назад, показали наличие в костях чрезмерно большого количества солей ртути. Но это еще ни о чем не говорит: в то время ртуть входила в состав как лекарств, так и ядов… Как бы там ни было, сам Грозный, ссылаясь на нечто, оставшееся нам неизвестным, упоминает о лютой ненависти Сильвестра и Адашева к Анастасии, о каком-то загадочном скандале, который произошел меж ней и временщиками, и даже о том, что из-за Адашева царица не получила врачебной помощи. Подробностей нам уже никогда не узнать…
Как уже говорилось, в конце концов Сильвестр и Адашев откровенно заигрались. Когда царь начал войну в Прибалтике, Сильвестр буквально таскался за ним, порицая все без исключения царские решения: и то не так, и это нескладно, и это криво, и вообще, нужно Крым завоевывать…
Адашев, и того хуже, допустил два серьезнейших внешнеполитических просчета: сначала он проиграл дипломатическую дуэль и не смог обеспечить нейтралитет Литвы во время Ливонской войны, потом заключил непродуманное перемирие с Ливонским орденом на полгода: орден это перемирие использовал, чтобы собраться с силами, а потом, нарушив мир, перешел в наступление. Тем временем Сильвестр выскочил с очередной дурацкой идеей: мол, следует немедленно окрестить все население только что завоеванного русскими войсками Казанского ханства. Крестить всех поголовно, и баста! А кто заартачится – голову с плеч! Ну а поскольку «заартачились» бы наверняка все до одного татары-мусульмане, то их, по Сильвестру, пришлось бы истребить поголовно…
Тут уж терпение у царя лопнуло… но он, опять-таки хитроумно маскируясь под приличного человека, не голову Адашеву отрубил и даже не в тюрьму посадил, а отправил в Ливонию командовать войсками. Сильвестр, прекрасно соображая, что лафа кончилась, удалился в дальний монастырь. Никто его не удерживал… И никаких репрессий к нему не применяли еще долгие годы, до его смерти, вполне естественной.
Однако Адашев в конце концов оказался под арестом – тогдашние следователи, пусть и медленно, но все же продолжали дело о смерти царицы Анастасии, каковую отчего-то полагали насильственной, а в числе виновников назвали и Адашева. Там, под арестом, Адашев и умер. Его недоброжелатели распустили слух, что бывший всемогущий фаворит отравился, но это, очевидно, были выдумки, потому что Адашева похоронили по всем правилам в освященной земле, как с самоубийцами не поступали.
Вот так бесславно и закончилась карьера двух субъектов, которым впоследствии и приписали все заслуги в реформах, якобы проведенных ими «вопреки» безумцу и тирану Ивану Грозному…
А мы перейдем к рассказу о войнах Ивана Грозного – коли не раз упоминалось взятие Казани и война в Ливонии, нужно рассказать подробнее, как это происходило, где для русского оружия дело обернулось славой, а где – поражением…
Глава седьмая. Сверкая блеском стали
Сегодня все как-то попривыкли, что Волга – «великая русская река», «матушка Волга». «Волга, Волга, мать родная, Волга, русская река…» – как поется в знаменитой песне о Стеньке Разине.
Кажется, будто так было всегда. Однако так стало лишь при Иване Грозном – а до того Руси принадлежал лишь небольшой кусочек «великой русской реки»… Таковой, без всяких кавычек, она стала лишь после завоевания Казанского и Астраханского ханств.
Завоевание Казани, должен вам сказать, было делом почти что домашним, а вовсе не каким-то актом неспровоцированной агрессии «безумного тирана». Более того, многих это, возможно, и удивит, но само возникновение Казанского ханства – как раз результат русской промашки. Точнее говоря, во всем виноват Василий Темный, невеликого ума человек и вообще, скажем прямо, изрядная сволочь (что меланхолично признавали еще историки девятнадцатого века).
Дело обстояло следующим образом. Изрядно ослабшей и потерявшей былое величие Золотой Ордой в 1432 г. правил хан Улу-Махмет (Чингизид, как полагается). К нему вдруг нагрянули родные братья: хан Астраханский Седи-Ахмет и юный Кичи-Махмет, как выражались в старину, молодой человек без места. Братья объявили собиравшемуся было организовать банкет Улу-Махмету, что они прибыли не чаи распивать, а провести свободные демократические выборы с целью смещения его с золотоордынского трона – братец Кичи ведь без места…
Улу-Махмет, конечно, заявил, что в гробу он видел такую демократию и такие выборы. Тогда братья свистнули свой многочисленный электорат. Электорат горячил борзых коней, поигрывал сабельками и выкрикивал всевозможные демократические лозунги типа «Голосуй сердцем за Кичи!», «Улу-Махметка – пройденный этап!»
Собственный электорат Улу-Махмета был гораздо малочисленнее и не имел никаких шансов на победу. Братья разводили руками:
– Демократия, братка. Большинство голосов, знаешь ли…
Обматерив как следует и демократию, и вероломных братьев, Улу-Махмет собрал сохранивших ему верность джигитов, их семьи и добро, и вся эта орава откочевала на берега тихого Дона, где казаков пока что не имелось. Там они обитали, как в сказке, семь лет. Тем временем в Орде сидел Кичи (за которым по его молодости присматривал, забрав реальную власть, Седи). По прошествии семи лет обоим демократам пришло в голову, что они, пожалуй, сваляли дурака, отпустив Улу-Махмета целым и невредимым. Собственно говоря, это было решительно против тогдашних правил хорошего тона: что в Европе, что в Азии серьезных претендентов на престол не принято было оставлять в живых. Вот и решили исправить ошибочку…
Прекрасно понимая, что на сей раз ему придет кирдык, Улу-Махмет поднял свой табор и побежал дальше – уже на Русь, занял, не спрашивая жителей, городок Белев и послал гонцов к Василию, в ту пору еще зрячему. Гонец передал, что бывший хан пришел просить милости и покровительства русских князей, просит выделить ему улус, готов стать русским вассалом и прилежно служить.
Впервые на Русь проситься в вассалы пришел знатный татарин, хотя и согнанный с престола, но чистокровный Чингизид. Увы, Василий оказался слишком дурковатым, чтобы использовать этот случай на всю катушку с пользой для русских – чтобы, аки Илья Муромец, «бить татар татаровьями». К тому же он проявил элементарную человеческую неблагодарность – ведь именно Улу-Махмет восемь лет назад, еще будучи ханом, поддержал Василия в борьбе с другими претендентами на московское княжение.
Но, как говорится, чего стоит услуга, которая уже оказана? Василий рассуждал примитивно: если у татар мало войска, на них нужно напасть и ограбить дочиста…
Он послал многочисленную рать под командой своих двоюродных братьев, Дмитрия Шемяки и Дмитрия Красного. Как с прискорбием констатируют те же дореволюционные историки, «необузданные толпы» москвичей еще до подхода к Белеву вдоволь потренировались на русских же землях: где ни проходили, грабили дочиста, а что не могли ограбить, то жгли…
Улу-Махмет послал к русским парламентеров, которые вновь и вновь повторяли, что хан просится в вассалы, готов даже дать детей в заложники, а если вновь займет ордынский престол, то никогда больше не будет требовать с Руси дани. Но москвичей будто переклинило: они кинулись в бой…
Их было много, но хороших военачальников не нашлось. А бывший хан воевать умел… Русских он разбил быстро, а потом, разозлившись, перешел в контрнаступление. Как следует накостыляв противнику, он задумался, как жить дальше. Неподалеку как раз и стоял древний город Казань – правда, представлявший собой полуразрушенное поселение, где жило совсем немного народу (результат разгрома русской ратью в 1399 г.). Там тогда правил какой-то князек, но не особенно и сильный. Улу-Махмет призадумался…
Правда, в Казань он двинулся не сразу – должно быть, понимал, что, кроме военной силы, государству нужна еще и экономика. Двинулся на Русь, взял и ограбил несколько городов, а потом захватил в плен и самого Василия. Как человек хозяйственный, Улу-Махмет не стал пленника убивать, хоть и был на него зол, а в полном соответствии с европейской рыцарской традицией запросил с Руси выкуп – двести тысяч рублей. По тем временам такие деньги… Даже не знаю, с чем и сравнить. Грандиозная была сумма. Бояре Василия эти деньжищи, однако, из Руси выжали и выкупили князя.
Теперь у бывшего хана были не только войска, но и казна. Он направился в Казань, без труда ее взял, прикончил князька Либея и объявил местным, что он не грабить сюда пришел, а основать государство. Местным идея понравилась – а впрочем, их особо и не прашивали…Нужно упомянуть, что эти события дошли до нас в двух версиях. По первой, Казань захватил и основал новое ханство сам Улу-Махмет. По другой, еще по дороге старший сын Улу-Махмета Махмутек убил отца, взял Казань и основал ханство. Точно уже не установить, какая из версий правильная. Как бы там ни было, новое государство оказалось вполне жизнеспособным. Окрестные татары, черемисы и булгары, прослышав, что установилась твердая власть под началом доподлинного Чингизида, со всех сторон устремились в Казань, город быстро застроился, расширился, похорошел. В новоучрежденное Казанское ханство народец двинулся даже из Крыма,
Покорение Казани
Бухары и Сибири.
Государство поднялось очень быстро. Дело еще и в экономике: Казанское ханство оказалось на пересечении важных торговых путей. По Волге с древних времен возили меха и кожи, а вдобавок экспортировали хлеб и лошадей из ногайских степей. Казанское ханство вело торговлю с Персией, Индией, Малой Азией, Египтом, Сирией. Мало-помалу Золотая Орда захирела вовсе, и Казанское ханство, хотя и числилось вассалом Крыма, процветало.
Не прошло и тридцати лет, как правивший тогда на Москве Иван III поступил гораздо умнее Василия Темного. На Русь «прибежал» татарский царевич Касим (Кой-сем), родной брат Махмутека. Точные причины неизвестны, но, скорее всего, предусмотрительный Махмутек хотел отправить братца вслед за их папашей – в целях стабильности…
Великий князь пожаловал Касиму городок Городец-на-Оке, который по такому случаю переименовали в Касимов, и возникло вассальное Касимовское ханство, естественно, насквозь мусульманское. Иван III нисколечко не прогадал – последующие двести лет (Касимовское ханство в середине XVII в. аннулировали Романовы) касимовские царевичи служили России верой и правдой. В Смутное время, кстати, именно касимовские татары прикончили Лжедмитрия II.
Выгода была двойная: во-первых, Касимовское ханство стало своеобразной пограничной заставой на пути казанских набегов, во-вторых, туда, к единоверцам, стекались казанские и крымские татары, а также жители Ногайской орды, по каким-то своим причинам решившие эмигрировать – что, естественно, только усиливало Россию. Среди «эмигрантов» было немало людей, по своему происхождению имевших серьезные права на казанский и крымский престолы, чем русские великие князья в нужный момент умело пользовались, поддерживая их военной силой во время очередной заварушки в Крыму или Казани…
Московско-крымско-казанско-астраханские отношения на протяжении более чем столетия после «возобновления» Казани не особенно и сложны. Их с полным на то правом можно, как я уже говорил, охарактеризовать как дела домашние. О них можно написать толстенную книгу, и она будет весьма интересной (авантюры, интриги, перевороты, заговоры, сражения), но это я отложу на потом, а пока изложу события кратко.
Соседи то дрались, то мирились. Казанцы и крымцы то и дело совершали набеги на Русь – но и Русь при первой возможности поступала так же. Русские войска то сражались с крымскими ордами, то, наоборот, спешили в Крым, чтобы поддержать выгодного для себя претендента на трон, – а иногда русские и крымцы вместе воевали против литовцев. Одним словом, нормальный феодализм. Примерно так вели себя по отношению друг к другу и чисто русские княжества в период раздробленности.
Но давайте сосредоточимся на Казани. Там очень быстро среди мурз, высшей знати, сформировались две партии – антирусская и прорусская. Суть разногласий опять-таки лежала не в религии, а в самой вульгарной экономике, которая всегда и стоит во главе угла. «Антимосковская партия» состояла из тех татарских князей, что сделали большой гешефт на продаже в Бухару рабов, – естественно, им-то было как раз выгодно почаще совершать на Русь набеги. «Московская партия», соответственно, состояла из тех князей, кто торговал с Москвой – этим, наоборот, было крайне выгодно, чтобы меж Москвой и Казанью были мир, спокойствие и тишина, поскольку от войн они только проигрывали.
Как легко догадаться, обе партии пытались поставить во главе ханства своего человека. Иногда казанским ханом при активной поддержке Москвы становился кто-нибудь из «кадрового резерва» касимовских царевичей – и отношения становились, в общем, едва ли не дружескими. Иногда верх при поддержке крымцев одерживала «партия войны».
В начале шестнадцатого века Василий III продавил свою кандидатуру на казанский престол: хана Шиг-Али, или Шигалея. Однако крымский хан Магмет-Гирей нанес ответный удар: его сторонники устроили в Казани переворот, выгнали Шигалея на Русь. Гирей лелеял планы прямо-таки наполеоновские: он хотел не просто посадить в Казани своего человека, а объединить в одно государство Крым, Казань и Астрахань – возродить Золотую Орду. На казанский трон он усадил своего брата Саипа, а сам занял Астрахань. Однако получил удар с самой неожиданной стороны: ногайцы из одноименной орды, которым, надо полагать, стало ясно, что скоро придет и их очередь, на Астрахань напали и Магмета убили. Карусель, короче…
Василий III принялся надвигаться на Казань планомерно и обстоятельно. В устье реки Суры, уже на казанской территории, он основал город Васильсурск, откуда гораздо было удобнее присматривать за Казанью, чем из отдаленного Нижнего Новгорода, крайнего русского города на Волге. Казанцы, понятное дело, попытались Васильсурск взять, но не получилось.
Затем Василий двинулся в поход на Казань. Сидевший там ханом Саип, плохо веря, что ему удастся отбиться, бежал в родной Крым, оставив ханом своего тринадцатилетнего племянника. Подняла голову «русская партия», возглавлявшаяся самим сеитом – главой казанского мусульманского духовенства. Собирались схватить хана-малолетку и выдать его Москве – но были разбиты, а самого сеита казнили. Малолетний хан остался на престоле – а выросши, повел двойную игру: отправил в Москву посольство с выражением верности и любви, а сам тем временем принялся резать в Казани «русскую партию».
Снова пришло русское войско, разбило казанско-ногайские отряды и едва не взяло саму Казань, но дело сорвалось по русской дури: воевода пешего войска князь Бельский и воевода конницы князь Глинский не нашли удачнее времени, чтобы местничать: начали спорить, кто из них знатнее и потому имеет право первым вступить в город. Спор затянулся, а там полил сильный дождь, погасивший фитили пищалей и пушек, и русские войска отступили…
Еще лет тридцать в Казани боролись за власть две партии, казанцы то мирились с Москвой, то ходили на нее набегом, то дрались с ногайцами, крымцы интриговали…
А потом на Казань двинулся молодой царь Иван Васильевич…
В марте 1549 г. умер Сафа-Гирей, тот самый племянник Саипа. Вы не поверите, но умер он, вот чудо, естественной смертью… Что при царивших в Казани порядках было, бесспорно, большим его личным достижением.
Новым царем Казанским (русские именно так и звали казанских ханов) стал двухлетний младенец Утемиш-Гирей. Ситуация изменилась с точностью до наоборот: прежде очень долго казанцы успешно противостояли Руси из-за малолетства Ивана Васильевича, а теперь у них самих был царь-младенец…
Первый и второй походы на Казань закончились тем, что русским войскам пришлось отступить. Правда, при этом в русское подданство, чуя изменившуюся обстановку, перешли чуваши и черемисы. А совсем неподалеку от Казани, в устье реки Свияги, на высоком холме русские заложили крепость Свияжск. Что интересно, ее рубили не на месте – далеко отсюда, в глубоком русском тылу, под Угличем, как раз и изготовили всю крепость целиком. А потом разобрали, предварительно пронумеровав или каким-то другим образом пометив бревна, сплавили их по Волге к устью Свияги и собрали за четыре недели. Что произвело на казанцев большое впечатление…
Кто все это придумал, в точности неизвестно. Но, как бы там ни было, постройка Свияжска опередила западноевропейскую военную мысль лет на семьдесят: только в первой половине XVII в. знаменитый французский маршал Вобан выдвинул идею создания вместо прежнего «лагеря осаждающих» «базы осады» – какой задолго до того и стал Свияжск…
Летом 1552 г. начался третий поход на Казань под предводительством самого Грозного. К тому времени встревоженный турецкий султан послал крымскому хану янычар и пушки и велел наступать на Москву.
Крымский хан послушно пошел в поход – но напоролся на двигавшуюся к Казани русскую армию, был быстро разбит и скоренько убрался на свой полуостров. Русским теперь ничто не мешало…
Твердой власти в Казани в то время не было. Там только что закончилось очередное «смутное время». Казанским царем до недавнего времени был Шигалей, которого на всякий случай охранял русский отряд из пятисот стрельцов. Антирусская партия затеяла очередной заговор, собираясь убить как Шигалея, так и русского посла князя Палецкого. В Крым отправили гонцов, но Шигалей этих гонцов перехватил, прочитал письма заговорщиков и решил, не мешкая, нанести ответный удар. Пригласил «верхушку» заговорщиков к себе на пир и в разгар веселья велел своей страже резать всех поголовно. Семьдесят человек было убито, какому-то количеству удалось сбежать. Они не стали воевать с Шигалеем, а отправили гонца уже на Русь, обещая перейти в полное подданство Ивану, если он уберет от них тирана Шигалея. Шигалей, узнав об этом, почувствовал себя в Казани как-то неуютно. Как говорится, куда ни кинь – всюду клин. Либо его низложит Иван Васильевич, либо в конце концов зарежут обиженные казанцы. Он бросил престол и уехал в Свияжск, здраво рассудив, что при таком раскладе русские его не тронут, а казанцы уже не достанут…
Вот тут к Казани и стало приближаться русское войско. Казанцы выслали навстречу отряд, но его разбили черемисы. В Казань тем временем приехал родственник ногайского хана, астраханский царевич Едигер, объявил себя царем казанским, велел запереть ворота и отправил Грозному письмо, где ругал последними словами все и всех: и христианскую веру, и Ивана Васильевича, и Шигалея. А в заключение вызвал русских на бой.
Иван вызов принял… Казань обложило русское войско, в составе которого был и Шигалей со своими отрядами.
Казань была крепостью серьезной, ее окружали двойные дубовые стены, пространство меж которыми засыпали камнем и глиной, – тогдашние пушки с такими укреплениями справиться не могли. Ширина стен – восемь с половиной метров, высота – восемь. Под стенами был вырыт еще и ров. За воротами, чтобы уберечь их от ядер, установили набитые землей срубы («тарасы»). Гарнизон состоял из тридцати трех тысяч воинов, а в лесу под Казанью затаился тридцатитысячный конный отряд под командованием некоего Япанчи.
План татар заключался в том, чтобы одновременно ударить по русским с двух сторон – пехотой из Казани и конницей Япанчи. Русские этот план сорвали: отряд под командованием Горбатого-Шуйского (3000 конных и 15000 пеших) притворным отступлением выманил Япанчу из леса, окружил и уничтожил почти полностью.
Началась осада Казани, продолжавшаяся более двух месяцев. Все это время велись, говоря современным языком, саперные работы: вырыли две линии укреплений с артиллерийскими позициями, поставили башни с артиллерией и принялись обстреливать город. Некий мурза Намай, из шигалеевцев, сообщил Грозному, что осажденные берут воду из родника возле речки Казанки, куда добираются по прорытому из крепости подземному ходу. Русские десять дней вели туда подкоп, наконец, когда стали уже слышать голоса ходивших в тайнике татар, закатили одиннадцать бочек пороха и подпалили фитиль… Грохнуло на совесть, и осажденные остались без воды.
Потом заложили еще три подкопа. Вторым подорвали кусок городской стены у Арских ворот и Арскую башню, лишив осажденных выгодной позиции. Третий подкоп рыли 39 дней, он был длиной 200 метров и вел к городской стене. Четвертый подвели под Ногайские ворота.
Руководили этим оставшиеся неизвестными по именам немецкие (и вроде бы английские) инженеры, но сохранились сведения, что в работах активно участвовали (и не простыми исполнителями) и русские: дьяк Иван Выродков, Алексей Адашев и князь Василий Серебряный.
Осажденные вовсю использовали нетрадиционные методы боя: по воспоминаниям одного из русских участников осады, ежедневно на восходе на стены выходили «казанские волхвы», кричали заклинания и рукавами халатов нагоняли на русский лагерь ливень. Русский очевидец, кстати, уверял, что казанское колдовство своей цели достигало и на лагерь обрушивался проливной дождь. Русские ответили аналогично: привезли из Москвы царский животворящий крест, которым Грозного благословляли на царство, освятили воду и стали кропить ею вокруг лагеря. Это превозмогло казанское колдовское искусство, и ливни прекратились. Насколько эта «экстрасенсорная дуэль» согласуется с исторической правдой, лично я судить не берусь – но ее участники с той и другой стороны все это применяли всерьез и верили в успешность своих действий…
2 октября взорвали бочки с порохом в обоих подкопах, и русско-татарское войско бросилось на штурм. Лучше всего это зрелище, думается мне, опишет очевидец и участник событий князь Курбский: «Пока мы были далеко от стен, никто не стрелял из ручниц или стрел, а когда мы подошли близко, тогда впервые на нас был пущен огненный бой со стен и башен; тогда стрелы летели густо, наподобие частого дождя: тогда летело бесчисленное множество камней, так что и воздуха не видно было; когда же с великим трудом и бедою подошли мы ближе к стенам, тогда начали нас поливать кипящим варом и бросать целыми бревнами».
Понемногу русские стали одолевать и ворвались в город. К некоторому прискорбию для нашей воинской славы вынужден уточнить, что, оказавшись в Казани, они самым вульгарным образом кинулись грабить ближайшие дома, и это приняло такой размах, что наступление как-то само собой захлебнулось. Татары, видя такое дело, ударили в контратаку. Начался беспорядок, паника, русские стали отступать, а называя вещи своими именами – драпать. Спас положение сам Грозный: он стал со знаменем у ворот и останавливал бегущих (надо полагать, произнося при этом вовсе не божественные и не возвышенные слова), а его отборный отряд бросился в город.
Казанцы, надо отдать им должное, дрались геройски – не побоимся этого слова. Однако русские понемногу одолевали. Глава казанского духовенства, с саблей в руке защищавший подступы к мечетям, был убит. Около часа в царском дворце отбивался самозваный царь Едигер. Как сообщают очевидцы, когда русские все же выломали ворота и ворвались во дворец, Едигер использовал весьма оригинальный метод обороны: выставил вперед изрядное количество лучших казанских красавиц, одетых в усыпанные драгоценностями наряды. Рассчитывал, что штурмующие клюнут на драгоценности, да и красоток не обойдут вниманием, отвлекшись от военных действий.
Однако на сей раз русские сохранили дисциплину и на приманку не клюнули. Битва продолжалась. В конце концов часть казанцев вступила в переговоры и выдала Едигера, а часть пыталась прорваться из города, но была перехвачена русскими и перебита.
Казань была взята. Разъяренные победители в плен брали только женщин и детей, а мужчин резали поголовно – что по меркам того времени было, увы, обычным делом…
Грозный отдал всю казанскую добычу своему войску, а себе взял только пленного Едигера, знамена казанских царей и городские пушки. Забегая вперед, скажу, что на Руси Едигера никто не обижал: он крестился (вроде бы добровольно, хотя кто его знает…) и получил имя Симеон. Ему предоставили подворье в Кремле и даже бояр «для почету», женился он на русской боярышне, жил в довольстве и умер в 1565 г.
В ознаменование победы над Казанью в Москве был построен Покровский собор, который и сегодня может видеть каждый: это и есть храм Василия Блаженного.
Взятие Казани не означало окончательного покорения Казанского царства: еще пять лет продолжались мятежи и восстания, пытались даже восстановить прежнюю власть, пригласив ногайского князя Али-Акрама – но его в конце концов по каким-то своим причинам зарезали сами мятежники, и к 1557 г. со всяким сопротивлением было покончено.
Теперь Русь располагала общей границей с Астраханским ханством. В июне 1554 г. на юг двинулись русские войска под командованием князя Шемякина-Пронского. Произошло единственное сражение с астраханцами, после чего русские без боя заняли Астрахань, чей гарнизон предусмотрительно разбежался. Хан Ямгурчи бежал в Крым в такой спешке, что, как Абдулла в «Белом солнце пустыни», бросил весь свой гарем.
Строительство Покровского собора. 1555–1561 гг. Фрагмент из Летописного свода
Поначалу Грозный всего лишь принял от посаженного им на опустевший астраханский трон некоего Дервиш-Аливассальную присягу. Новый хан обязался ежегодно выплачивать дань – не только деньги, но и три тысячи осетров. Русских рабов держать в Астрахани отныне запрещалось, а имеющихся следовало немедленно освободить. Русские рыбаки получили право без всяких разрешений и платы ловить рыбу по Волге вплоть до Каспийского моря, в случае смерти Дербиш-Али астраханцы обязались не «искати» себе хана самим, а принимать предложенную Москвой кандидатуру. Русская армия покинула Астрахань, оставив небольшой отряд служилых казаков под командой Петра Тургенева.
Однако тишины и благолепия не получилось. Уже в следующем году приободрившийся Дербиш-Али «вышиб» из Астрахани русский гарнизон и принялся тайно переписываться с крымцами. А там и вовсе начал нападать на русские отряды.
Решено было его укоротить – то ли на голову, то ли в переносном смысле. К Астрахани двинулось немаленькое русское войско. Нашкодивший Дербиш-Али, не ожидая для себя ничего хорошего, бежал в Крым, и русские заняли Астрахань без боя. Чуть попозже нагрянул Дербиш-Али с крымской конницей, но в окрестностях Астрахани был разбит и более претензий на трон уже не предъявлял. Летом 1566 г. Астрахань вошла в состав России.
Вот теперь Волга на всем протяжении стала русской рекой. Теперь русские получили возможность через Каспийское море выйти на персидские рынки и контролировали сухопутные маршруты из Крыма в Среднюю Азию.
Видя такое дело, вассальную зависимость от России признала степная Ногайская орда, а вслед за ней и башкиры. Еще до окончательного присоединения Астрахани в Москву прибыло посольство от хана Сибирского Едигера (не путать с казанским Едигером). Он признал себя вассалом России и соглашался платить дань (по соболю и белке с человека) при условии, что Россия будет защищать его ханство от среднеазиатских нападений. Правда, ничего толкового из этого тогда не вышло: Едигер платил дань нерегулярно и не в тех размерах, какие обещал, а Россия, в свою очередь, не могла тогда посылать войска против едигеровых врагов. Кончилось все тем, что из Бухары пришел известный хан Кучум, зарезал Едигера и стал «Сибирским царем» – но не прошло и двадцати лет, как за него взялся Ермак. Впрочем, эта история достаточно хорошо известна, и нет смысла ее здесь пересказывать.
Одним словом, русские получили Волгу в полное и безраздельное владение. Получили контроль над торговыми путями, а кроме того, стали осваивать обширные пахотные земли на только что присоединенных территориях.
Особо следует подчеркнуть, что Иван Грозный, вопреки кликушеству Сильвестра, не предпринимал ровным счетом никаких шагов, чтобы насильственно загонять завоеванные мусульманские народы в православие. На веру татарскую он во всяком случае не покушался, чего не было – того не было.
Тут непременно следует подробно рассмотреть сложный и, я бы даже так выразился, замысловатый вопрос об агрессорах и жертвах.
Была ли Россия в истории с завоеванием Казани агрессором? И да, и нет.
Была ли взятая штурмом Казань невинной жертвой? И да, и нет.
Всё гораздо сложнее. По моему глубокому убеждению, понятие «агрессия» делится на две категории: «чистую» и «относительную». Агрессия первой категории весьма даже виноватит то или иное государство, второй – не особенно…
Примером «чистой» агрессии являются две войны, которые Франция вела против России в 1812 и в 1854 гг. Оба раза французские войска перлись невесть куда от своих рубежей, через всю Европу. То, что к 12-му году Россия с Францией уже несколько раз воевала, французов не извиняет – эти сражения как-никак происходили не на французской территории, так что речь, безусловно, не шла о необходимости защитить французские рубежи от иностранного супостата…
Точно так же Франция выступает «чистым» агрессором в отношении Германии – это французы в XVII в., напав на слабые германские государства, оттяпали исконно германский Эльзас. И в XVIII в. французы были агрессорами, когда вторглись в Пруссию – которая им, кстати, наваляла по первое число.
И наоборот. Невозможно отыскать «чистого» агрессора в долгих франко-испанских войнах, потому что цепочка взаимных обид и претензий уходит, безмерно удлиняясь, в столь глубокую древность, что просто невозможно доискаться, кто в незапамятные времена первым обидел соседа.
Англия является «чистым» агрессором по отношению к Ирландии – ирландцы в Англии с завоевательными целями никогда не высаживались, а вот англичане однажды захватили Ирландию и на сотни лет установили там жесточайший оккупационный режим, некоторые подробности которого ничем не отличаются от эсэсовских зверств, – скажем, милый обычай восемнадцатого века платить денежки тому, кто принесет голову ирландского учителя, который конспиративно обучал ирландских детей ирландскому языку.
Но едва речь зайдет о многовековых сварах Англии и Шотландии, как любая агрессия с той или иной стороны выглядит «относительной». Снова невозможно за давностью лет доискаться, кто первым начал красть соседских овец, насиловать соседских девок и грабить соседские деревни… Вполне возможно, что к этим светлым идеям сопредельные стороны пришли одновременно и начали претворять их в жизнь практически синхронно…
Одним словом, начинает вырисовываться нечто похожее на теорему: когда речь идет о соседях, «чистой» агрессии мы ни за что не найдем. Любая агрессия будет «относительной» – одни всегда имеют возможность заявить, что всего лишь мстили за старые обиды, другие выищут обиды еще более древние, первые подсуетятся в архивах… И так – до бесконечности.
Я не говорю, что никто не виноват. Я всего лишь считаю, что в подобных случаях следует меньше бросаться терминами «агрессор» и «жертва». Оба хороши. Просто одному в конце концов повезло больше, вот и все…
С этой точки зрения, кстати, неплохо бы поумерить пыл и русским с поляками, взахлеб обвиняющим соседей в агрессивности, а себя выставляющим ангелочками. Здесь та же ситуация: оба хороши. С одной стороны, польско-литовские войска и в самом деле однажды здорово похулиганили в Москве. С другой – следует непременно помнить, что «чертовы ляхи» Москву не штурмом взяли, сломив героическое сопротивление защитников, а въехали туда без единого выстрела, поскольку часть родовитейших русских бояр просто-напросто решила избрать в цари польского королевича Владислава и должным образом ему присягнула. Полезно также вспомнить, что, когда войска Минина и Пожарского держали Москву в осаде, там среди «ляхов» пребывал и будущий государь юный Михаил Романов, и его папенька патриарх Филарет – и отнюдь не в качестве заложников или пленников, патриарх тогда именно на поляков ставил, это он позже стал радетелем русской национальной идеи…
Точно так же полякам не мешало бы помнить, что, во-первых, Польшу разделили не одни зловредные москали, а совместно с пруссаками и австрийцами. Во-вторых, что гораздо принципиальнее, на стороне каждого из трех «делителей» выступала нехилая кучка польской аристократии, по каким-то своим причина выбравшая именно такую линию поведения…
Одним словом, и русским, и татарам следовало бы на будущее воздерживаться от особенно резких телодвижений и особенно жутких терминов. Русско-татарские отношения, многовековые и запутанные, гораздо сложнее примитивной схемы «агрессор – жертва», и это касается обеих сторон. На всякую татарскую кривду, учиненную славянам, обязательно сыщется нешуточная обида, нанесенная татарам русскими, и наоборот, и наоборот…
Собственно говоря, рассуждая с долей здорового цинизма (а куда ж без него, когда речь идет об истории и политике?), мы наблюдаем, в сущности, крайне простую ситуацию. После распада Золотой Орды на ее территории возник ряд самостоятельных государств, бывших ордынских улусов – Московский, Крымский, Казанский, Астраханский, Ногайский. Все они, то враждуя, то заключая временные альянсы, чуть ли не двести лет боролись за полную гегемонию – и у каждого улуса был свой шанс подгрести под себя остальные. Карта легла так, что верх одержал Московский улус. Только и всего…
Кстати, нельзя игнорировать тот очевидный исторический факт, что после 1557 г. не отмечено мало-мальски масштабных мятежей татар, имевших сепаратистские цели. Даже в жуткие времена Великой Смуты, когда на территории Руси куролесили сразу несколько властей (то есть не было никакой власти), казанские и прочие татары в массе своей, что любопытно, сражались обычно на стороне «центрального правительства», даже не заикаясь о воссоздании Казанского или Астраханского царства. Чистокровные славяне, между прочим, сплошь и рядом то полякам служили, то грабили русские же земли, то поддерживали и вовсе уж уродских самозванцев – а вот татары исправно служили России… Это позволяет думать, что с некоторых пор они себя без России не мыслили – ведь в Смуту пуститься в «самостоятельное плаванье» было бы легче легкого…
На этом мы и закончим рассказ о взятии Казани.
К концу пятидесятых годов шестнадцатого века на юге сложилось нечто вроде военно-стратегического равновесия. Крымское ханство было достаточно сильным, чтобы устраивать на Русь набеги (в 1571 г. Девлет-Гирей даже Москву взял и старательно выжег), но вот отобрать у русских Казань с Астраханью у Крыма уже была кишка тонка. А Московия, в свою очередь, завоевать Крым никак не могла – чтобы не столкнуться нос к носу с могучей Османской империей со всеми вытекающими отсюда для России печальными последствиями. Паритет, одним словом. На юге, можно сказать, устаканилось.
И тогда Иван Грозный решил прорваться к Балтийскому побережью. Для этого следовало завоевать территорию под названием Ливония.
Я не зря употребил именно такое определение. Потому что не существовало такой страны Ливонии, была именно территория, где происходила такая оперетка, что сам черт ногу сломит и без бутылки не разберется…
Судите сами. Главной силой в Ливонии был духовно-рыцарский Ливонский орден, именовавшийся еще орденом меченосцев – вовсе уж пережиток седой средневековой старины. Когда-то это была грозная сила, огнем и мечом покорившая Прибалтику, но с тех пор много воды утекло. Ливонские рыцари уже не горели особенным желанием класть животы свои за торжество святой христианской веры – и вместо былых крестовых походов порой совершали грабительские рейды в окрестные страны, в том числе и на русскую землю. В военном отношении орден из себя уже ничего собственно, не представлял, господа рыцари жили со всеми удобствами и главным образом развлекались пирами и прочими увеселениями. Но как бы там ни было с упадком и ленью, орден сохранил все свои земли, крепости и замки и являлся главной силой в Ливонии.
Кроме ордена, в Ливонии имелось еще пять чисто духовных владык: архиепископ Рижский, епископы Дерптский, Ревельский, Эзельский и Курляндский. Все они владели кое-какими городами, замками и землями, признавали над собой власть только папы римского – а поскольку папа жил в значительном отдалении, на другом краю Европы, то контроля за пятеркой духовных лиц не было никакого, чем они и пользовались вовсю…
Кроме Ордена и пятерки духовных, существовало еще довольно многочисленное рыцарское сословие – человек примерно сто пятьдесят. Каждый владел замком и землями, каждый теоретически был вассалом либо ордена, либо кого-то из духовных владык – ну а на практике был относительно независим по причине общей неразберихи и отсутствия сильной власти.
Часть крупных городов, в том числе Рига, Ревель и Дерпт, где были резиденции помянутых духовных лиц, в то же время пользовались значительной автономией и самоуправлением – что частенько любили демонстрировать и епископам, и ордену по делу и без дела.
Единственным учреждением, кое-как объединяющим этот зоопарк, были вот уже сто пятьдесят лет так называемые Вольмерские ландтаги, некое подобие парламента, собиравшее в городе Вольмере уполномоченных от ордена, духовных владык, рыцарей и городов. Теоретически решения этих собраний были обязательными для всей Ливонии и для всех сословий, ну а в реальности, если кто-то начинал выступать, управы на него нельзя было найти никакой.
Были и еще кое-какие дополнительные обстоятельства, добавлявшие горючего материала. Во-первых, все вышеперечисленные сословия – рыцари, духовенство, горожане – состояли исключительно из немцев с небольшим процентом славян. А предки нынешних эстонцев, латышей и частью литовцев были поголовно крепостными и бесправными – готовыми при любой заварушке всадить немчуре вилы в бок. Что внутренней стабильности Ливонии не прибавляло. Во-вторых, часть ливонских городов примкнула к протестантам, и там начали громить католические церкви (а заодно, не делая особых различий, разнесли по камушкам и несколько православных церквей). Ко всем прежним сложностям добавилась еще грызня меж протестантами и католиками (которых поддерживали и разозленные сносом своих храмов православные). Ну, а эстонцы, латыши и литовцы, крестившись исключительно для вида, втайне исполняли древние языческие обряды…
Как видим, Ливония была, как бы это поделикатнее выразиться, весьма экзотической территорией… К моменту взятия Грозным Астрахани там, упомянем уж кстати, случилась очередная заварушка: орден воевал с архиепископом из-за какой-то ерунды, дерптский епископ принял сторону ордена, выступив, таким образом, против своего собрата по церкви. Орденские кнехты совместно с солдатами архиепископа принялись воевать против епископа. Люди последнего взяли архиепископа в плен и посадили под замок. Тут кто-то, так и оставшийся неизвестным, ухлопал польского посла. Польский король пришел с войском и принялся колошматить всех подряд… Черт ногу сломит, одним словом. Кое-как утихомирились.
Грозный начал собирать войска…
Никак нельзя сказать, что русские имели права на всю Ливонию – но никто не мог отрицать, что когда-то часть ее была русскими владениями. Город Дерпт был в свое время основан Ярославом Мудрым и первоначально именовался Юрьевом, пока его не захватили в XIII в. пришлые тевтонские рыцари. Да и кроме Юрьева, были еще земли, на которые Московия могла претендовать всерьез.
Кроме того, Ливония на протяжении многих лет вела себя откровенно враждебно по отношению к России, пытаясь установить своеобразную блокаду, отрезавшую Москву и от Балтийского моря, и от Европы вообще, поскольку сама слабела с каждым годом и прекрасно понимала, к чему приведет усиление русских…
Тем более что ливонцы себя проявили отнюдь не добрыми соседями. О некоторых их милых добрососедских привычках писал историк того времени из Речи Посполитой Михалон Литвин: «У ливонцев московитов убивают, хотя московиты и не заняли у них никаких областей, будучи соединены с ними союзом мира и дружбы. Сверх того, убивший московита, кроме добычи с убитого, получает от правительства известную сумму денег».
Поведение необычное даже для того жестокого века. Даже наши исконные неприятели, поляки, так себя никогда не вели. Да и никто себя так не вел. Явление для Европы уникальное: в мирное время полагается награда тому, кто просто так убил жителя сопредельного государства…
Еще в 1501 г. ливонцы вторгались на Русь, захватили было Псков, но русский воевода Данила Щеня чувствительно им приложил, так что немцы запросили «вечного мира». Отыгрались они в 1547 г., во время знаменитого «дела Шлитте».
Саксонец Шлитте, будучи в Москве, получил от молодого царя Ивана Васильевича задание – нанять в Европе и привезти на Русь мастеров, художников и прочих специалистов. Шлитте поручение выполнил и двинулся в Россию во главе «группы специалистов» из ста пятидесяти человек. Там были архитекторы, оружейники, литейщики, живописцы, скульпторы, каменщики, мельники, рудознатцы, слесаря и кузнецы, каретных дел мастера, типограф и органист, медики, аптекари и даже парочка католических богословов, которые тоже молодому царю зачем-то понадобились. Как видим, Иван Васильевич всерьез намеревался перенимать иностранный опыт как можно шире – задолго до Петра I, который якобы первым до такого додумался.
Ливонцы забеспокоились – им было совсем ни к чему, чтобы Московия перенимала передовые европейские технологии. В Любеке Шлитте под предлогом неуплаты какого-то старого долга задержали аж на два года, так что часть его специалистов к тому времени разбрелась кто куда. С оставшимися он попытался все же добраться до России – но, уже в Ливонии, его вновь перехватили и упрятали в тюрьму. Вдобавок ливонцы выхлопотали у германского императора указ, по которому имели право не пускать в Россию никаких «иностранных специалистов», даже если они туда ехали по собственному желанию и паспорта у них были в полном порядке. Из тюрьмы Шлитте кое-как освободился, но его люди, видя такое дело, разбежались окончательно, только считанные из них все же достигли России. Больше всех не повезло некоему «пушечному мастеру Гансу». Ливонцы его поймали на дороге в Россию и посадили в тюрьму. Ганс, должно быть, парень добросовестный и упрямый, из тюрьмы бежал – и вновь попытался добраться до Московии. Его поймали уже возле самой русской границы – и отрубили голову…
Одним словом, Ливонию никак нельзя было считать дружественным соседом. К тому же возник спор из-за неуплаченной ими дани. Полсотни лет назад, проиграв войну, ливонцы согласились платить Москве ежегодную дань с Дерптской волости, которая когда-то была русской Юрьевской, однако так и не заплатили ни гроша. За пятьдесят лет набежала приличная сумма, но ливонские послы, простодушно кругля глаза, стали упрашивать простить им старый должок: ну нету у них денег! На что русские дипломаты резонно отвечали: а обязательство-то? Сами подписали и печать приложили!
Ливонцы упросили подождать три года. Русские согласились. Через четыре года ливонцы заявились опять-таки без гроша – да вдобавок стали просить не только простить старые долги, но и вообще отменить «Юрьевскую дань» как совершенно непосильную для бедного, нищего народа – кстати сказать, Ливония жила весьма даже зажиточно и славилась на всю Европу своими многонедельными праздниками, кутежами и гулянками. Не русские, а сами же ливонские летописцы прилежно описывали всю эту разгульную жизнь и уточняли: вино в Ливонии еще пили из скромных кубков, куда влезала всего-то бутылка-другая, а вот пиво хлебали из таких чаш, в которых «впору было детей крестить». Так что немцы откровенно прибеднялись, о чем им и заявили – а вдобавок припомнили многочисленные обиды, чинимые русским купцам, и разрушенные в полудюжине городов православные церкви. Послы разводили руками и твердили, что денег у них нету, а за протестантов они не ответчики.
Переговоры, таким образом, кончились ничем. Послы уехали. На прощанье им на званом обеде подали пустые блюда – мол, с пустыми руками приехали, из пустых тарелок и хлебайте…
В Москве взвешивали, прикидывали и рассуждали. По всему выходило, что особых сложностей из-за Ливонии с сопредельными государствами не предвидится. С Данией отношения были, в общем, традиционно нормальными. Литву надеялись заинтересовать военным договором против крымских татар (которые и Литве доставляли немало бед). Швеция только что фактически проиграла войну с Россией 1554–1557 гг.
В январе 1558 г. в Ливонию широким фронтом вторглась московская армия, состоявшая не только из русских, но и из отрядов касимовских и казанских татар и союзных России «черкесов» (как тогда скопом именовали некоторые кавказские народы). Командовал ею наш старый знакомый Шигалей, к тому времени ставший касимовским царем, а заместителями у него были дядя царя Михаил Глинский и брат царицы Данила Захарьин.
Сорокатысячная армия прошла Ливонию на сто пятьдесят верст в длину, рассыпавшись на сотню верст в ширину, взяла большую добычу и вернулась в Псков. Оттуда Шигалей послал ливонским властям грамоту, где писал (или за него написали), что государь Московский «присылал свою рать покарать ливонцев за их неисправление» и готов простить, если они как следует ударят челом.
Бить челом ливонцы кинулись с превеликой охотой и в величайшей спешке. Вопреки заверениям о своей непролазной нищете, быстренько собрали шестьдесят тысяч талеров и отправили в Москву посольство – каяться, пускать слезу и уверять о недопущении впредь любых безобразий.
Однако, не успело посольство добраться до Москвы, как ситуация резко изменилась – по вине самих немцев…
На левом, высоком берегу реки Наровы располагался город Нарва – ливонский, широко укрепленный, с пушками на стенах. На правом, значительно ниже, стояла поставленная еще Иваном III крепость Ивангород. Было время великого поста, и жители Ивангорода отправились в церковь. В Нарве обитали главным образом лютеране, которые в эту пору пили пиво и веселились. Потехи ради они стали со своего высокого берега палить по ивангородцам и нескольких убили. Русские, соблюдая перемирие, отвечать не стали, но послали гонца к царю. Царь, не раздумывая, отдал приказ: бей по еретикам! (Православные, как и католики, к протестантам относились крайне неодобрительно, и лютеранскому проповеднику, если ему жизнь дорога, в те времена на Руси появляться не следовало.)
Ивангород. 1492 г. Миниатюра из Лицевого летописного свода
Вид Нарвы. Гравюра. XVIII в.
Воеводы Ивангорода обрадованно жахнули по Нарве изо всех пушек и пищалей. Немцы мгновенно протрезвели, прислали парламентеров, которые за все покаялись и объявили, что переходят в русское подданство.
Грозный отправил к новым подданным в качестве гарнизона отряд стрельцов. Но в Нарву тем временем подошло подкрепление в тысячу человек, и городские власти начали вилять: дескать, и стреляли спьяну, и о подданстве сказали спьяну, понарошку, а официальное руководство ничего такого не задумывало…
Тут в Нарве неизвестно отчего возник огромный пожар (должно быть, пьяные немцы баловали со свечками где-нибудь на сеновале). В городе началось смятение. Русские, усмотрев в этом отличный шанс, бросились на штурм. Гарнизон, для порядка постреляв, быстренько сдался в обмен на свободный выход из города. Разгорячившиеся русские с ходу взяли еще парочку городов и замков за Нарвой – к чему останавливаться, если карта прет? Вот так, достаточно неожиданно, в руках у Грозного оказалась Нарва, город-порт на Балтике, и царь стал в темпе устанавливать торговые отношения непосредственно с Европой, минуя ливонцев и посредников в лице Ганзейского союза. Планы у Грозного, как всегда, отличались дерзостью и размахом: прекрасно понимая, что без военного флота нормальной морской торговли не обеспечить, он стал вооружать пушками захваченные в Нарве немецкие суда и нанял целую группу опытных испанских, английских и немецких капитанов. Это был первый русский военный флот на Балтике!
В Нарве Грозный вовсе не думал зверствовать, грабить и тиранить новых подданных. Он искусно воспользовался тем, что Нарва давным-давно враждовала с близлежащим Ревелем: Нарву ревельские купцы отодвинули от торговли с Москвой. Русские собрались осаждать ганзейский Ревель и Дерпт, а Нарве царь тут же объявил немалые привилегии: город освободили от постоя войск, разрешили свободу вероисповедания и беспошлинную торговлю по всей России, а в ближайшие ливонские деревни отправили зерно для посева, быков и лошадей. В Нарве все это приняли, нетрудно догадаться, с большим энтузиазмом.
Война началась всерьез – если действия Шигалея были не более чем обычным карательным набегом, а взятие Нарвы, в общем, случайностью, то теперь в Ливонию двинулись регулярные войска с артиллерией, методично занимая замки и города, которые сдавались очень быстро. Вскоре русские заняли Дерпт захватив там более пятисот пушек. Крепостные «чухонцы», видя такой поворот событий, возликовали и начали пырять немцев вилами в спину при малейшей возможности, где только удавалось. Многие рыцари, не собираясь щеголять воинской доблестью, при первых известиях о появлении в округе московитов бежали из своих замков, прихватив столовое серебро и чад с домочадцами. Русские войска, которыми руководили как московские князья, так и татарские царевичи, шли вперед…
Тут зашевелились сопредельные державы, все без исключения. Непосредственно прилегающие к театру военных действий в один голос закричали о вопиющей несправедливости, которую учинили «московские варвары». Несправедливость заключалась в том, что Русь посмела завоевывать Прибалтику для себя, а это, по мнению окрестных королей, было неправильно. По их просвещенному европейскому мнению, Прибалтика как раз исторически тяготела именно к их державам. Датчане стали громко вспоминать, что это они, собственно, и основали Ревель-Таллинн (и были, надо сказать, совершенно правы, потому что «Таллинн» и означает «датский город»). Шведы напирали на то, что в незапамятные времена, когда и Москвы-то не существовало, в Прибалтике уже высаживались доблестные шведские ярлы Эйнар Драные Портки и Эйрик Белая Горячка (и тоже, в принципе, не особенно врали – мало ли викингов, проплывая мимо, останавливались на бережку пожевать сушеных мухоморов и наловить чухонских девок). Поляки и литвины тоже поминали седую древность, но, разумеется, с упором на подвиги собственных витязей (которые, правда, не могли подтвердить документально).
Да и другие державы пришли, выражаясь языком психиатров, в состояние крайнего возбуждения. Срочно собрался княжеский съезд Священной Римской империи, и начался несусветный гвалт. Больше всего старался Альберт Мекленбургский, чьи владения непосредственно примыкали к Ливонии. Он более других боялся, что русские и его ненароком завоюют, а потому, как водится, напирал на угрозу, которую «московский тиран» несет просвещенной цивилизованной Европе. Более всего его волновало уже упоминавшееся решение Грозного завести на Балтике свой военный флот. Ему вторил Август Саксонский: «Русские быстро заводят флот, набирают отовсюду шкиперов, когда московиты усовершенствуются в морском деле, с ними уже не будет возможности справиться…»
Решено было обратиться к нидерландским и английским властям, чтобы они перестали доставлять оружие и прочие товары «врагам всего христианского мира» (что ничуть не подействовало ни на голландцев, ни на англичан, которых события в Прибалтике напрямую не касались, зато торговать с Грозным было крайне выгодно). Провалилась и попытка привлечь к борьбе с Грозным Испанию – у той хватало своих забот, к тому же испанцы были добрыми католиками, а орали о московском варварстве и просили помощи большей частью протестанты…
Читать бесплатно другие книги:
