Кодекс принца. Антихриста (сборник) Нотомб Амели

___

Я проснулся в одиннадцать утра. Спал ли я хоть раз в жизни так долго? Надо полагать, новое воплощение сыграло свою роль. Самый полный отпуск — от самого себя, полнее не бывает. А в отпуске, как известно, лучше спится.

В доме витал запах кофе. Я слышал, как Сигрид ходит на цыпочках: изумительно, до чего бережно относилась ко мне моя жена! Я бы не отказался от завтрака в постель, но нельзя требовать слишком многого от супруги, с которой познакомился только вчера.

Что ж, если завтрак в постель не светит, можно явиться в постели к завтраку: я закутался в халат, уютный, как стеганое пуховое одеяло, и спустился вниз.

— Доброе утро, Олаф! — приветствовала она меня, сияя очаровательной улыбкой.

— Доброе утро, — ответил я, удержав просившееся на язык «Сигрид».

— Хотите кофе?

— Да, спасибо. Кажется, уже поздновато для завтрака.

— Нет, что вы. Времени здесь не существует.

Она подала мне чашку кофе с круассанами и вышла. Почему? Избегала меня? Я принялся за еду с наслаждением, к которому примешивалась легкая досада.

Пять минут спустя она вернулась.

— Желаете чего-нибудь еще?

Мне хотелось ответить: «Да, желаю, чтобы вы составили мне компанию». Но об этом нечего было и думать.

— Нет, спасибо, все прекрасно.

— Я бываю дома только по воскресеньям. Раз в неделю вам придется терпеть мое присутствие.

— Ваше присутствие мне очень приятно.

Она улыбнулась, приняв мои слова за дань вежливости, и ушла в соседнюю комнату.

Я был совсем сбит с толку. Она говорила со мной так, будто заранее знала, что я здесь задержусь. Я только того и хотел, но было ясно, что она принимает меня за кого-то другого. Кто же я, по ее мнению?

Вдобавок она извинялась за свое присутствие, будучи у себя дома. Мне было от этого неловко. По идее это я ее стеснял, а не наоборот. Я только диву давался, как далеко можно зайти в гостеприимстве.

Или я заблуждаюсь? Допустим, Олаф был членом банды и предупредил Сигрид, что крестный отец приедет к ним погостить на неопределенный срок.

В книжном шкафу в гостиной я наткнулся на роман, переведенный со шведского, — «Шмелиный мед» Торгни Линдгрена. Никогда о таком не слышал. Я улегся на диван и начал читать. Это была история о лекторше, которая в силу таинственного недоразумения оказалась в плену у двух безумных братьев на Крайнем Севере. Написано было превосходно, я не мог оторваться. Время от времени через гостиную, неслышно ступая, чтобы не потревожить меня, проходила Сигрид.

Я дочитал книгу до конца и не заметил, как задремал. Диван оказался уютнейшей западней, одет я был в свою постель, все располагало ко сну. Спать в любое время суток — это даже лучше, чем есть между трапезами. Я еще долго не открывал глаз, когда проснулся, смакуя всем телом этот избыток отдыха. Сквозь сомкнутые веки я скорее догадывался, чем видел, что уже стемнело. Мало-помалу я осознал, что рядом со мной кто-то дышит.

Открыв глаза, я увидел перед собой Сигрид — она сидела в сумраке напротив и смотрела на меня. Я так и подскочил.

— Вы, наверно, долго недосыпали, — заметила она.

Что да, то да. В мою бытность Батистом Бордавом меня постоянно мучила бессонница.

— Давно вы здесь? — спросил я.

— Нет. Я знаю, это невежливо.

Мне хотелось сказать, как я счастлив, что она присматривалась ко мне.

— Что вы, это я веду себя по-хамски — уснул в вашей гостиной. Все-таки я вас стесняю.

— Вы здесь у себя дома.

Что это — вежливый штамп? Или подтверждение тому, что она принимает меня за крестного отца банды Олафа?

— Мне понравилась эта книга, — сказал я, показывая ей «Шмелиный мед».

— Да, изумительная. Вы предпочитаете сладкую пищу или соленую? — спросила она, показав тем самым, что книгу читала.

— Когда как.

Ответ получился не из тех, которыми можно гордиться.

— А, например, сейчас — чего бы вы хотели поесть?

Во рту у меня пересохло, и определиться было трудно. Она, видно, поняла, что мой язык ищет информацию на нёбе, и сказала:

— У вас сухо во рту. Вам больше хочется пить, чем есть.

— И правда.

— Только не воду, ни в коем случае: вам нужен напиток, имеющий вкус. Но вкус не резкий, как у кофе, и не скучный, как у фруктового сока. Виски, боюсь, вас доконает, ведь вы только что проснулись.

— С вашим диагнозом трудно спорить.

— Лучшее, что можно предложить, — питье, которое утолит жажду и одновременно придаст сил и бодрости, ответит на призыв вашего нёба и облегчит жизнь, вернув вам ее вкус.

— Что же это за нектар?

— Охлажденное шампанское.

Я расхохотался:

— Скажите лучше, что это вам его до смерти хочется.

— Верно. Но мне приятно, когда мои желания совпадают с желаниями гостя.

Черт возьми, она что, делает мне авансы? Следовало быть осторожнее.

— И много у вас припасено шампанского?

— Вы даже не представляете. Хотите посмотреть?

Она протянула мне руку, приглашая обозреть ее несметные запасы шампанского. Все складывалось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я вложил свою руку в ее ладонь, которая оказалась нежной, гибельно нежной.

Она привела меня в подпол, состоявший из нескольких просторных помещений, заставленных ящиками с неизвестным мне содержимым. Я вдохнул запах, который всегда обожал, тонкую смесь плесени, старой пыли, сумрака и тайны — запах подвала.

— Это не то, что нас интересует, — сказала Сигрид, — но вот здесь погреб.

Чего тут только не было, целый склад — окорока, сыры, овощи, кремы, соусы; провианта хватило бы на несколько месяцев.

— Мы готовимся к войне? — спросил я.

— Это вам лучше знать. Винный погреб вон там, ну а вот и наше счастье.

Она открыла дверь. Я увидел бассейн глубиной сантиметров тридцать, довольно большой, наполненный водой вперемешку с кубиками льда, среди которых торчали горлышки бутылок — бесчисленное множество. Казалось, наводнение из ледникового периода затопило могилу китайского императора, того, что приказал похоронить с ним тысячи статуй, изображающих его войско.

— Это сон, — выдохнул я.

— Таким образом, в любое время дня и ночи мы имеем шампанское идеальной температуры.

— Сколько же здесь бутылок?

— Понятия не имею. Бассейн проточный, аппаратура поддерживает течение и замораживает воду. Бутылки не должны стоять слишком тесно, чтобы льдинки могли плавать.

— И все — «Вдова Клико»?

— Это мое любимое, но здесь и «Дом-Периньон», любимый сорт Олафа. А из коллекционных у нас есть «Рэдерер» и «Круг».

— Как же вы их распознаете?

Лукаво улыбнувшись, она подвела меня к приборному щитку с кнопками; под каждой была написана марка шампанского и год.

— Выбираете шампанское, нажимаете кнопку — и бутылки освещаются. Вот, например, «Рэдерер» 1982 года.

Она надавила пальчиком на кнопку. Несколько бутылок засияли нефритово-зеленым ореолом.

— А если нажать все кнопки сразу…

Бассейн заиграл, как праздничная гирлянда, и стало видно подавляющее большинство осветившейся оранжевым «Вдовы Клико», бледно-голубое сияние «Дом-Периньона» и лиловые островки «Круга».

— Специальные присоски удерживают бутылки стоймя и на достаточном расстоянии друг от друга. Бассейн узкий, длинный и окружен коридором, чтобы легко можно было достать любую марку. Какое вы хотите?

— В честь Олафа я бы выпил «Дом-Периньон».

Я не решился добавить, что никогда его не пробовал. Столь важному лицу, как я, такие вещи не должны быть в новинку. К тому же мне хотелось узнать, каково на вкус любимое шампанское моего предшественника.

Сигрид достала бутылку и положила ее в ведерко, зачерпнув льда из бассейна. Я подивился плотности льдинок.

Она между тем открыла холодильник, где стояли рядами сверкающие инеем высокие фужеры, взяла два и направилась к лестнице, мимоходом упомянув, как важна температура стекла. Совершенно очарованный, я покорно последовал за ней, как ни жаль было покидать эту пещеру Али-Бабы.

— Хотите открыть бутылку? — предложила она.

Я справился с этой задачей на отлично, не дал пробке вылететь и извлек ее с хлопком, похожим на выстрел с глушителем: к персонажу, за которого она меня принимала, я подошел со всей серьезностью.

— За здоровье Олафа? — предложила Сигрид.

— Которого?

— Я знаю только двух: вас и его. Давайте выпьем за того, кого с нами нет.

В этом я не мог ей отказать. Я сделал первый в жизни глоток «Дом-Периньона» — он показался мне еще искристее и тоньше «Вдовы», но, возможно, оттого, что сегодняшний день я провел много приятнее, чем вчера. Однако следовало скрывать эмоции, я ведь человек светский, к подобным удовольствиям привычный.

— Впервые я пью шампанское сразу после сиесты, — обронил я.

— И как вам?

— Изумительно. Вы правы, это именно то, что мне было нужно.

— Вчера вечером вы поужинали. Сегодня пьете натощак. Не кажется ли вам вкус шампанского от этого лучше?

— Может быть. А вы когда-нибудь едите?

— Нечасто.

— Вы манекенщица?

— Нет. Я не работаю. Живу в праздности, купаюсь в роскоши.

Улыбнувшись, она снова наполнила фужеры.

— А давно вы знаете Олафа? — спросил я.

— Он встретил меня пять лет назад.

— «Он встретил меня» — вы говорите так, будто вас при этом не было.

— Вроде того. Мой брат приторговывал наркотой. Чтобы знать, хорош ли товар, он испытывал его на мне. Я была у него дегустатором героина. Конечно, я не только снимала пробу. Олаф подобрал меня никакую, без сознания, в жестоком передозе. Очнулась я здесь.

— А я и не знал, что Олаф имел дела с этой средой, — осторожно заметил я.

— Именно что не имел. Он оставил меня здесь при условии, что я никогда больше не притронусь к наркотикам. Олаф их на дух не переносит. Дезинтоксикация далась мне тяжело. Я выдержала, потому что хотела здесь остаться.

— Вам нравится эта вилла?

— Кому бы она не понравилась?

Я не посмел сказать, что нахожу ее ужасной, и кивнул:

— Уютное местечко.

— Для меня это было спасение. Брат так и не узнал, где я, он далеко. Мы с ним жили близ Бобиньи, теперь ему меня не найти.

— Так вы француженка?

— А вы не знали?

Она рассмеялась и, помолчав, спросила:

— По-вашему, во мне есть что-то шведское?

Именно так я и думал, однако прикинулся скептиком:

— Это ни о чем не говорит. Вот в Олафе нет ничего шведского.

— Как и в вас, — добавила она. — Олаф даже разговаривать как следует меня научил. Вы ведь знаете, как чисто он говорит на самом изысканном французском. У меня теперь нет ничего общего с той, кем я была до того, как он меня встретил.

А у меня-то! Решительно, встреча с Олафом преобразила немало народу.

— Он достойный человек, — сказал я.

— О да. Я очень его люблю. Разумеется, не так, как жена мужа.

Не так? Да еще разумеется?

— Я люблю его больше, — закончила она.

Я ничего не понимал.

— Но я вам наскучила разговорами о себе.

— Что вы, наоборот.

— Теперь ваша очередь. Расскажите мне, как вы встретились с Олафом.

Я замялся.

Само Провидение пришло мне на выручку под видом кота. Большой жирный кот с недовольной миной величаво прошествовал к хозяйке дома.

— Это Бисквит, — объяснила она. — Пришел требовать ужин.

У кота были властные повадки и обиженный вид господина, вынужденного напоминать прислуге о ее обязанностях.

Сигрид прошла в кухню и, открыв банку дорогих кошачьих консервов, выложила содержимое в глубокую тарелку. Поставила тарелку на пол, после чего мы допили шампанское, глядя на Бисквита, невозмутимо поглощавшего свой корм.

— Я подобрала Бисквита два года назад, как Олаф подобрал меня. Он был тогда тощим перепуганным котенком.

— Он с тех пор изменился.

— Вы хотите сказать, потолстел?

— Да. И совсем не выглядит перепуганным.

Она засмеялась.

Я почувствовал голод. Мне хотелось, подобно Бисквиту, потребовать ужин. Но мы, люди, вынуждены лицемерить, и поэтому я спросил, не проголодалась ли она. Она, должно быть, не расслышала вопроса, потому что заговорила о своем:

— Знаете, если бы не Олаф, я бы давно умерла. И это было бы даже не очень печально, при моей тогдашней жизни. Олаф меня не только спас, он еще и научил меня всему, ради чего стоит жить.

Она начинала меня раздражать со своим святым Олафом. Так и подмывало сказать, что он умер, а меня, живого, пора бы накормить. Я ограничился мелким хамством:

— Вы хотите сказать, что он научил вас заменять наркотики алкоголем?

Она звонко рассмеялась:

— Научи он меня только этому, уже было бы прекрасно. Но он меня еще много чему научил.

Я не стал спрашивать, чему же научил ее Олаф. И заявил попросту, что хочу есть. Она как будто проснулась:

— Простите меня, я плохая хозяйка.

Что правда, то правда.

— Чего бы вы хотели поесть?

— Не знаю. Того же, что вы.

— Мне никогда не хочется есть.

— Сегодня вечером сделайте исключение. Вы говорили, что не любите пить одна, а я не люблю есть один.

Мои манеры повергли ее в недоумение, но я был слишком важной персоной, и ей оставалось только подчиниться. Она открыла холодильник, ломившийся от припасов, и растерянно уставилась на его содержимое. Ни дать ни взять, кокетка, которая, обозревая свой богатый гардероб, готова заключить, что надеть ей нечего.

Я пришел ей на выручку:

— Смотрите, есть эскалопы, макароны, грибы, сметана. Стряпать буду я, идет?

Она просияла и с явным облегчением спросила:

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Вымойте грибы и нарежьте их ломтиками потоньше.

Я очистил головку чеснока, натер и обжарил в масле вместе с мясом. Нарезанные грибы припустил в другой сковородке. Сложил все в кастрюлю и залил целой банкой густой сметаны.

Сигрид смотрела на меня с тревогой.

— Олаф делает это не так? — спросил я.

— Не знаю. Я никогда не видела, чтобы он стряпал.

Что же это за странная пара? И почему я продолжаю называть ее Сигрид? Имя у нее наверняка французское. Какое? Я понятия не имел.

— У вас найдется хорошее вино? К этому блюду пойдет красное.

— В винном погребе, наверно, есть, но я в нем не разбираюсь.

Я заметил бутылку красного в углу кухни.

— А это?

— Ах, да. Наверно, Олаф принес.

Она подошла, чтобы прочесть этикетку.

— «Кло-вужо» две тысячи третьего года. Это хорошее?

— Замечательное, откройте-ка.

Я сам удивлялся своему развязному обращению с ней.

— Мы будем ужинать в кухне или в столовой?

В кухне не было французских окон, что и определило мой выбор. Сигрид, которую наверняка звали не Сигрид, поставила приборы. Я сварил макароны и подал все на стол.

— Очень вкусно, — вежливо проронила она.

— Съедобно. Я приготовил много, чтобы осталось на завтра. Это блюдо становится вкуснее, когда постоит.

Я думал огорчить ее перспективой есть и завтра. Она же, воспользовавшись этим предлогом, едва прикоснулась к еде: «Вы же сказали, что завтра будет вкуснее».

Меня всегда раздражали женщины, которые не едят, а ковыряются в тарелке. Я чуть было не сказал ей об этом, но одумался: нельзя откровенно хамить человеку, который так любезно принимает меня в своем доме и угощает «Кло-вужо» 2003 года.

— Это, знаете, замечательное вино.

— Наверно, — кивнула не-Сигрид, отпив глоток. — Мой вкус недостаточно тонок, чтобы его оценить.

— Вам не нравится?

— Не так, как хотелось бы.

— Понятно. Вы экстремистка — шампанское и только шампанское.

— Вот именно.

Я по-прежнему не решался спросить, как ее зовут. Мне до того хотелось это знать, что от чрезмерного любопытства вопрос прозвучал бы слишком интимно. Однако было еще немало вопросов, которые меня так и подмывало ей задать: кем был Олаф, кто, по ее мнению, я, какие общие дела нас связывали? Вот эти темы и вправду были табу. По сравнению с ними область ономастики представлялась вполне безопасной. Возможно, было даже невежливо не спросить ее об этом.

— Как вас зовут?

Она улыбнулась:

— Как вам хочется.

— Что-что?

— Как бы вы хотели, чтобы меня звали?

— Какая разница, чего бы я хотел? Скажите мне ваше имя.

— У меня его нет. То, что значилось в паспорте, так ко мне и не пристало. У матери был склероз, и она звала меня каждый день другим именем. Отец и брат вообще никак не звали. А в школе ко мне обращались по фамилии, которую я, к счастью, сменила.

— Почему к счастью?

— Потому что моя фамилия была Батист. Это мужское имя. Странно себя чувствуешь, когда тебя кличут Батистом.

Я невольно вздрогнул. Повисла пауза.

— Кстати, — нарушил я молчание, — это имя дает вам право крестить. Так что можете сами выбрать себе любое. Как вы себя называете, когда говорите сами с собой?

— Никак не называю. А вы себя?

— А как же! Бывает, выругаешь себя в сердцах: «Батист, какой же ты болван!»

— Вы назвали себя Батистом! — расхохоталась она. — Я совсем заморочила вам голову.

Я постарался загладить промашку:

— А как зовет вас Олаф?

— Шведским именем.

— Вам нравится?

Она пожала плечами:

— Я привыкла. Лишь бы не Батистом, все остальные имена я люблю.

— Даже Гертруда?

— Гертруда — хорошее имя.

— По мне уж лучше Батист.

— Я не люблю мою семью, как же мне любить это имя? И потом, знаете, мне это нравится: носить то имя, которое человеку хочется мне дать.

— Получается что-то вроде временной работы.