Восьмой ангел. I-II часть Нечаева Наталья

— Никто, — удивленно пожал плечами тот. — В Интернете прочел. Но самое главное, что из некоторых трещин вышла на поверхность… магма! Понимаешь, что это значит?

— Нет, — качнула головой Ольга.

— Ну, как же! Магма образует базальтовый слой, и на Афаре он именно такого типа, какой встречается на подводных хребтах. То есть Афар постепенно превращается в океанское дно, пока, правда, без воды. Но это — вопрос нескольких лет.

— За несколько лет Африка расколется надвое? — недоверчиво переспросила Ольга.

— Да. Но у меня нет времени ждать. Поскольку это все равно произойдет, я решил помочь природе! — Влад широко и радостно улыбнулся. — Я ускорю этот процесс!

— Это и есть твоя пара к Сахаре? — еще не до конца веря услышанному абсурду, поинтересовалась Ольга.

— Ну да! Согласись, это будет сенсация! И тогда уже никто не посмеет отмахнуться от величия сейдов!

— Ты сумасшедший, — тихо проронила девушка. — Разве ты не понимаешь, что этого делать нельзя?

— Почему? — ухмыльнулся Рощин. — Потому что в это никто не поверит? А ты на что? Ты хоть представляешь, кем станешь после этого фильма ты? Ольга Славина?

— Влад… — Ольга вдруг ощутила, как безумно, бесчеловечно она устала. — Влад, ты же сам говорил, что в структуру планеты вмешиваться нельзя. Что это очень опасно…

— У меня нет выбора. Если я не открою человечеству глаза, оно просто погибнет. А так… Парочка локальных катаклизмов, подкрепленных точными расчетами, и имя Владислава Рощина будет у всех на устах!

— А если я не поеду? Если не зафиксирую активацию и не сниму фильм? Тогда никто ничего не узнает, и тебя просто сочтут за сумасшедшего!

— Да? — Рощин нехорошо осклабился. — Я это сделаю, а ты это снимешь. Так будет.

— Я к нему лечу по первому зову, как верный друг, а он кофе пьет! — из-за угла «ресторана» вывернулся радостный Моду, сверкая типично африканской ослепительной улыбкой во все узкое черное лицо. — Ну, давай, чего расселся? Хогон заждался!

— Привет, Моду, — развернулся сидевший спиной к подошедшему Адам.

— Адам?! — Малиец споткнулся, словно его стреножили на ходу. — Адам, ты? — и бросился к другу, раскрыв длинные худые руки. — Вот так сюрприз! Откуда? Макс, ты почему ничего не сказал? Ребята! — Он сграбастал их обоих сразу и застыл, не в силах больше сказать ни слова от внезапного и сильного волнения.

Минут через десять путаных скачущих восклицаний и вопросов друзья, наконец-то, поняли, что их встреча самая что ни на есть реальность, как теплый заканчивающийся дождь, как любопытные детские мордахи, взирающие на происходящее из-за стволов пальм, как разгулявшееся ясной бирюзой небо над рваными вершинами утеса.

— Теряем время! — первым поднялся малиец. — Надо идти. До темноты доберемся до Тингу, там переночуем, а наутро двинемся к хогону.

— Нет, Моду, — вздохнул Макс. — Сначала надо… — и пересказал историю исчезновения близняшек-француженок.

— Так, борзогон, говоришь, спит? — уточнил Моду. — И кузнец ничего не знает? Странно. Пошли!

Вторая попытка реанимировать Лади оказалась, как две капли догонского дождя, похожа на первую. Борзогон демонстрировал полную выключенность из нормальной жизни.

— Похоже, он просто под кайфом, — задумался Моду. — Интересно, под каким? У догонов — сотни своих рецептов для ИСС.

— ИСС? Что это такое? — спросил Адам.

— Измененное состояние сознания, — пояснил Барт. — Тот же кайф. Моду, ребятня местная говорила, что Лади и девчонки пили Ши. Не знаешь, что это? Я никогда не слышал, чтобы из карите готовили какое-то зелье.

— Ши? — Моду побледнел. — Ты не перепутал?

Макс молча качнул головой.

— Неужели он нашел рецепт? Это невозможно. — Моду снова вернулся к бездвижному борзогону, приподнял веки, внимательно заглянул в закатившиеся глаза. — Есть такой рецепт, вроде, пришел от телем. Ши, смешанные с местными травами и колой и настоенные сорок дней, колдуны употребляли для того, чтобы летать.

— Что? — выдохнули одновременно Макс и Адам.

— Сам я ни разу не видел летающего человека, но ведь телем как-то добирались до своих пещер! — и Моду жестом показал на громадину утеса с темными норками разновеликих отверстий на самом верху. — Саиду! — вдруг крикнул он во весь голос.

Кузнец возник тут же, будто стоял за углом, ожидая, когда позовут.

Горячий и быстрый разговор, который тут же начался между двумя малийцами, не понял ни Барт, ни Адам — он шел на местном диалекте.

— Подождите меня на улице, — попросил Моду друзей. — При вас он ничего делать не станет.

Мужчины вышли. И Макса, в который раз за день, тяжелой душной волной накрыло предчувствие неминуемой беды. Снова поплыли перед глазами жуткие картины Сейв-Вэра: рыжие мертвые близнецы, распластанная в ярчайшей траве недвижная троица — съемочная группа в неправдоподобно ярких ветровках, он сам, прикованный к сучковатой коряге посреди ледяного озера… Смерть. Ее смрадное ледяное дыхание ощущалось даже сквозь серебряную паутину увядающего дождя…

Моду вышел из лачуги не скоро, и радости на его лице не было никакой.

— Пришел в себя на одну минуту, больше даже Саиду ничего сделать не смог. Сказал, что девчонки улетели.

— Куда? — не поверил Барт.

— Не знаю, — развел руками малиец. — Надо искать. Но боюсь, что…

Он не стал договаривать, да это, собственно, и не требовалось.

— Пойдем, — хмуро сказал Макс, — прочешем окрестности.

— Может, разделимся? — предложил Адам. — Быстрее будет.

— Нет, — отрезал Моду. — По одному здесь европейцам ходить нельзя. Сложно и опасно.

Из деревни выбрались довольно быстро и двинулись вдоль утеса по ровной скальной террасе. Примерно через километр дорога сузилась до тропинки, которая тут же стала причудливо вихляться между огрызками розовых камней, ныряя в мокрые зеленые овражки, чтобы тут же выскочить на кособокую вершину очередной скальной гряды.

Внизу неряшливым лоскутным одеялом простиралась догонская долина: синие, как излюбленные одежды малиек, неровные овалы озер, темно-зеленые пальмовые рощицы, серые клочки полей, нежно-салатные лужайки и разбросанные посреди этого разноцветья розово-серые островки скал. Дождь, наконец, закончился, выполаскивая с неба остатки яркой синьки, и оно теперь почти не отличалось по цвету от ленивого белого солнца, неохотно выползавшего из-за далеких зеленоватых гор.

Еще в начале пути Моду разделил обязанности: Макс тщательно оглядывает правую сторону, Адам — левую, сам же Моду следит за дорогой и смотрит строго по пути следования.

Увы, даже это пристальное наблюдение друзьям не помогло: никаких признаков присутствия француженок не обнаружилось.

— Так, мы идем уже час, — остановился Моду, — прошли больше километра. Ночью столько не одолеть. Значит, дальше они зайти просто не могли. Сейчас будет ущелье, оно соединяет сразу три террасы, поднимемся по нему наверх и попробуем оглядеть все еще раз сверху.

Расщелина между серых скал оказалась узкой, скользкой и весьма опасной. Ноги все время норовили спрыгнуть с отполированных догонскими ногами камней, ладони, пытающиеся ухватиться за мокрые ветви какого-то белесого кустарника, не успев сжаться, ловили пустоту, настолько стремительно и упруго ловкие ветви сигали вверх.

— Слушай, как же они тут ходят? — смахнул со лба пот Адам, уже испытавший сегодня на себе коварство догонских тропинок и теперь передвигающийся предельно осторожно. — Уж я вроде в горах — дома, но по таким тропам даже у нас ходят в исключительных случаях.

— Да ну? — радостно удивился Моду. — А как насчет того, чтобы часов шесть подряд туда-сюда, да еще с грузом на голове? Местные красавицы по таким дорожкам в день километров по сорок наматывают!

— Все-таки, дикие люди, — хохотнул Адам, — дети гор! У нас к женщинам другое отношение!

— Знаю-знаю, — поддержал малиец. — Вы их вообще за забор не выпускаете! И слово сказать только по праздникам даете! А у нас народ свободный, насилия не терпит.

— Я сразу внимание обратил, — согласился чеченец, — у вас, когда мужик просыпается, вся работа уже женщинами сделана, вот он и свободен целый день! Примерно, как у русских!

— Но-но! — возвысил голос Барт. — У нас вообще равноправие!

— Точно! — засмеялись Моду и Адам. — У нас женщины только по утрам работают, а у вас — круглые сутки!

Так, скрывая за пересмешками все более охватывающую их тревогу, друзья поднялись до первой террасы. Огляделись. И увидели то же самое, что и снизу, с тропы — пестрое лоскутное одеяло догонского пейзажа. Дождь перестал, воздух стал удивительно прозрачен, и окрестности вокруг выглядели выпуклыми и четкими, словно детская раскраска, уверенно заштрихованная разноцветными фломастерами по ясным линиям контура. Минут десять, и земля под набиравшим силу солнцем начнет отдавать влагу. Над почвой, травой, скалами повиснет плотная дымка и размоет, будто накроет грязноватым стеклом, предметную чистоту яркого рисунка.

Приятели до рези в глазах вглядывались в ближние скалы — никого…

— Что-то мы делаем не то, — хмуро процедил Барт. — Ну, чего бы им ночью в скалы тащиться? Да и не пошли бы девчонки, страшно.

— Просто так, конечно, не пошли бы, — согласился Моду. — А после коктейля Ши, боюсь, не просто пойти, понестись могли! А то и полететь, — добавил он задумчиво.

— Но борзогон-то домой вернулся!

— И что? Ему, видно, не впервой. Так что, ищем дальше. Вперед.

И — новый подъем по узкой скальной тропинке. Еще выше. Здесь, на пути к третьей террасе, почти исчезла густая поросль кустов, и цепляться приходилось все за те же скользкие камни, которые норовили увернуться не только из-под ног, но и из-под рук. К концу восхождения ноги и руки ощутимо дрожали, пот жарко щипал разгоряченные исцарапанные лица. Одно хорошо: сюда, в расщелину, практически не попадали солнечные лучи, уже вовсю хозяйничающие над высоким утесом.

Весь долгий подъем Макс гнал от себя навязчивые картины мурманского путешествия, запрещал себе думать о неминуемой трагической развязке, а вот сейчас, когда все они присели отдохнуть перед последней, очень крутой частью тропинки, пережитое навалилось на плечи неимоверной, удушающей усталостью, заставив пригнуть голову к самым коленям. Ни шутить, ни вообще говорить не хотелось, да что там не хотелось, просто не было сил. В голове тупо колотилась одна-единственная мысль: в трагедии с девчонками виноват лично он, Максим Барт. И эта мысль столь болезненно отдавалась в ушах и челюстях, что Макс, не выдержав, громко заскрежетал зубами.

— Макс, ты что? — с беспокойством взглянул на него Адам. — Да найдем мы твоих красавиц!

— Чур, одну сразу мне! — бодро влез в разговор Моду. — Зачем ему сразу две?

— Согласен! — дурашливо хлопнул по растопыренной ладони малийца Адам. — А вторую — мне. Максу вообще девчонки не нужны, у него Оля есть!

При упоминании Ольги Барту стало еще хуже.

— Что за Оля? — заинтересовался Моду. — От меня что-то скрыли?

Адам принялся весело рассказывать об известной журналистке, гордости российского телевидения, и по совместительству — возлюбленной всемирно известного ученого Максима Барта.

Макс, чтобы не слышать этой болтовни, зажал голову в квадрат сомкнутых рук: еще пара минут отдыха и пора…

— Профессор! — услышал он вдруг тонкий жалобный голосок. И тут же еще раз. — Профессор!

— Что? — вскочил на ноги Барт. — Лиза! Мари!

— Макс, ты что? — уставились на него друзья. — Глюки?

— Нет! Я только что слышал их голоса! Они звали меня!

Приятели недоверчиво смолкли, вслушиваясь в тишину. Пару бесконечно долгих минут было абсолютно тихо, а потом откуда-то снизу тонко и ясно донеслось:

— Профессор!

Из отупляющего, почти парализующего оцепенения, в которое Ольга погрузилась после ухода Рощина, ее вывел звонок мобильного телефона.

Шульгин? — встрепенулась Славина. — Наконец-то! Сейчас она попросит, чтобы он забрал ее к себе, хотя бы на день, хотя бы на час. Потому что она не может больше находиться одна! Потому что — сходит с ума. Или уже сошла.

Оказалось — Машка.

— Лелька, а чего домашний не берешь? Вот, через Шульгина тебя выудила.

Судя по веселому щебетанью, о своем увольнении Виктор ей не сообщил. И правильно сделал.

— Макс звонил, — радостно доложила подруга. — У него все в порядке, только очень за тебя переживает, но я его успокоила.

— Где он?

— В Мали.

— А когда вернется?

— Не знаю. Он тебе будет звонить. Только трубу снимай! Как ты?

— Нормально. Рощин заходил.

— Рощин? Зачем?

— Хочет, чтобы я сделала еще одну программу.

— Гони его в шею! Хватит уже! Вот приедет, я ему устрою!

— У тебя-то как? Когда на работу?

— Да я уже там. Представь, сразу собрала планерку и заявила на субботу свой материал обо всей этой дикой истории с твоей программой, а буквально через час — звонок. Из Москвы. Газпром. Мужик, с которым мы подписали договор о сотрудничестве, вдруг спрашивает: а правда, что вы поддерживаете отношения со Славиной и собираетесь давать статью? Я говорю — да, а что? А он мне нагло заявляет: выбирайте, милочка, или наш договор, или ваш со Славиной. Третьего не будет. Нам, типа, в преддверии разработки газового месторождения на шельфе весьма важны взаимоотношения с вашим губернатором. Так что, никаких разборок!

— Маш, и в самом деле, не надо! — попросила Ольга. — Мне уже ничем не поможешь, так лучше о газете подумай!

— Еще чего! — отозвалась подруга. — На фига мне такой договор о партнерстве, если они мне диктовать будут, что писать, а что нет! Да пошли они! Без них жили и проживем!

— Маша, — Славина мгновенно вспомнила, что примерно так рассуждал и Шульгин, перед тем как его выгнали, — Маша, я тебя прошу, не лезь в бутылку! Я скоро приеду в Мурманск, мы обо всем поговорим.

С чего вдруг это сорвалось с языка? Какой Мурманск? Что она там забыла? И не собиралась, и в мыслях не было…

Второй раз этот город прошелся по ее судьбе безжалостным танком, размолов в труху налаженную жизнь. Первый раз — Леша, его гибель, и второй раз, пятнадцать лет спустя, она сама едва осталась жива. Зачем? Не лучше ли было погибнуть там, на Сейв-Вэре, вместе с близнецами, семьей Шубиных, съемочной группой, вертолетчиками… Мертвые не враждуют. И не было бы сейчас этого позора с изгнанием с работы, диких нелепых слухов, вереницы неприятностей у тех, кто хотел ей помочь. Витя Шульгин, Маша.

Да, но именно там, в Мурманске, она обрела Макса…

Обрела и тут же потеряла. Где он? В далекой и, наверное, опасной Африке. Приедет, узнает, что с ней случилось. И что тогда? Поймет ли? А если то несчастье, которое она несет, обрушится и на него? Получается, что никто, никто из тех, кто с ней в последнее время общается, не выходит сухим из воды. И эти голоса в ее голове… Хороша же она будет к возвращению любимого, невменяемая, зашуганная, пугающаяся собственного отражения в зеркале…

Машка продолжала что-то возмущенно лопотать о том, что если на нее будут давить, то она пошлет всех и все, и уйдет из газеты, которая обрыдла ей до крайности, и станет писать женские романы про любовь-морковь…

— Маш, не пори горячку, ладно? — снова попросила Ольга подругу. — Пусть все немножко успокоится.

И тут же раздался новый звонок, на сей раз и впрямь от Шульгина.

— Лелька, ты там как? Давай срочно собирайся, ну, там, глазки-губки подмажь, чтоб выглядела, как в телевизоре! О программе весь город гудит, как я и говорил! В семь в универе на геофаке встреча студентов с Ольгой Славиной! И эту встречу будет снимать наше кабельное телевидение. Они ребята отчаянные, ни от кого не зависят, а смотрит их весь город!

— Витя, ты что, какая встреча? Я не пойду!

— Пойдешь-пойдешь! А я еще и масла в огонь подолью, расскажу о сегодняшней панике, о том, как меня с работы поперли! Леля, ну мы же без боя не сдадимся?

— Витька, по-моему, это плохая идея…

— Отличная! Я тебе говорю! Давай, не кисни! Заеду ровно через два часа.

Ольга стояла перед зеркалом, вглядываясь в собственное отражение, и не узнавала себя. Турецкий загар, еще пару дней назад ровный и сладко-шоколадный, приобрел зеленоватый оттенок, какой случается на месте начавшего проходить синяка. Глаза окаймила темная с желтизной пыльная пенка. Ее очень хотелось смыть, оттереть, отшкрябать, но ни мылу, ни губке, ни полотенцу она не поддавалась. Губы странно усохли, будто спеклись, и от их углов стекали вниз две грустные темные ленточки.

Неужели это я? — равнодушно подумала Ольга. — Этой женщине там, в зеркале, лет пятьдесят… Так бывает? Когда я последний раз смотрелась в зеркало? Вчера, перед эфиром. И вчера это была еще я. А сейчас? Приедет Макс, увидит меня такую… Зачем я ему? Зачем мне вообще жить? Не будет меня — не будет проблемы. У всех все наладится. Дело в том, что я просто не хочу больше жить. Не хо-чу.

- Смерть так же драгоценна, как и жизнь, — сказал кто-то в самое ухо. — Смерть — это не конец, это просто переход. Но время твоего перехода еще не пришло.

— Да? — удивилась Ольга. — И кто же это решает?

— Ты. Ты решила это давно, когда только собиралась на Землю. Здесь очень нужна твоя помощь.

— Чем я могу ей помочь? Разве тем, что уйду. Стану травой, камешками, песком.

— Человек и Земля — это единая сущность, одна система. И все, что делаешь ты, отражается на структуре планеты. Разве ты не изменилась после того, как на Сейв-Вэре рушились скалы? Разве ты не чувствуешь, как переменился мир?

— Еще бы, — горько усмехнулась девушка. — Я теперь — прокаженная, и все, кто касается меня, — тоже заболевают.

— Или — тоже начинают понимать то, что уже поняла ты?

— Я? Как раз все дело в том, что я ничегошеньки не понимаю.

— Разве? А тебе не приходило в голову, что маяк никогда не ставят в светлых местах? И, может быть, твое единственное предназначение — светить туда, где темно?

— А близнецы? А остальные? Те, кто погиб?

— Они сделали свою часть дела, теперь — время за тобой. Последние дни тебе плохо, ты беспокоишься и тревожишься, но неправильно истолковываешь все это.

— Неправильно? Я знаю, что просто схожу с ума.

— Это — ложный посыл, не бойся его. Твое беспокойство — это тревога не о себе, это — опасение за судьбу планеты.

— Что? Причем тут планета?

— Разве тебе безразлична судьба партнера?

— Макса?

— Земли. Планета — партнер любого из вас, людей, она нуждается в тебе так же, как ты в ней.

— Тогда почему все происходит так? Разве Земле нужно, чтобы я страдала?

— Не стоит думать, что твоя жизнь — это наказание за что-то. Земля — не пристанище грешников. Земля — это место строительства рая.

— Именно поэтому здесь так много зла. И оно сильнее, изощреннее, пронырливее, чем добро! Почему так? Почему это допускает Бог? Или, как ты говоришь, Дух? Почему он не защищает наши души?

— Потому что за них никто не борется.

— Как это?

— Зло — это то, что создано самим человеком, а не кем-то коварным и всемогущим! Тьма не в щупальцах коварных пришельцев и не в кознях дьявола, она — в ваших головах. Зло и добро, как и тьма и свет — внутри вас. И только вы решаете, чему из них суждено проявиться. Вы определяете необходимую меру равновесия, а вовсе не сражающиеся за ваши души ангелы и демоны. И означает это единственное — зло победимо, и вы вполне властны над ним. Помнишь, ты была маяком?

— Да, но мне было очень страшно…

— Чего ты боялась? Ты — на скале! Ни волны, ни ветер не могут причинить тебе вреда. Шторм и острые камни опасны для заблудившихся во мраке, но не для маяка!

— В смысле?

— Свет маяка указывает безопасный путь к гавани. Именно для того их и ставят.

— Но я сама не знаю, где эта гавань. Кто покажет путь мне?

— Место уже называлось, вспомни. Новый Иерусалим.

— Только где он находится, одному Богу известно…

— Значит, и тебе. Ведь ты — часть Бога…

— Я?! Вот это, — Ольга презрительно ткнула пальцем в свое отражение, — часть Бога?

И вдруг зеркало подернулось мягкой золотистой дымкой, словно на стекло набросили тонкую вуаль. Несколько мгновений эта вуаль играла робкими складками, расправляясь, потом натянулась упруго и строго и неожиданно замерцала золотистыми теплыми огоньками, которые, отражаясь в зеркале, рассеивали по всему невеликому пространству ванной волшебное золотое же сияние. Минута — и комната превратилась в теплый сгусток света, ласкового и трепещущего. На месте зеркала образовался вытянутый, похожий на дверь проем. Повинуясь какому-то безотчетному влечению, девушка раздвинула светящийся воздух и шагнула в зовущую неизвестность.

Комната, куда она попала, оказалась такой огромной, что ее стены терялись в золотом мерцающем мареве. Однако чисто интуитивно Ольга знала, что и стены, и потолок, и все остальное, чем заполнено помещение, — одного цвета — золотого. Прямо по центру стоял высокий трон, величественный и одновременно — словно летящий. На троне восседал кто-то невероятно красивый, сияющий, теплый. От него исходили такое радушие, такая заинтересованная родственность, что Ольга, нисколько не страшась, сделала несколько шагов вперед.

Золотое существо на троне оказалось ближе, стали отчетливо различимы легкие струящиеся одежды, радостное свечение над головой, что-то легкое и парящее за спинкой трона. Девушказашла немного сбоку и обнаружила, что то, за спиной — громадные и прекрасные крылья.

Это — Бог, — поняла Ольга. — Сияющий, светлый, непостижимый. Ну, конечно, именно таким он ей всегда и представлялся, просто она этого не знала.

Почему-то совершенно не было страха. Наоборот. Все ее существо наполнилось радостным ликованием, будто она, наконец, обрела то, к чему так давно и безуспешно стремилась.

— Я могу подойти ближе? — спросила девушка, наверняка зная ответ.

— Конечно, — ласково произнес золотой голос.

— Я всегда знала, что ты — такой!

— Конечно, — согласился тот.

Славина подошла совсем близко, подняла голову. Ей очень хотелось увидеть черты лица того, кого она знала всю свою жизнь, но ни разу не видела вот так, рядом.

От прекрасного создания исходил ликующий праздничный свет, его отблески падали на Ольгу, и она чувствовала, что тоже становится такой же золотой, такой же сияюще-светлой.

— Не бойся, — к девушке протянулась золотая изящная рука, помогая подняться на ступеньку тронного возвышения. Рука была явно не мужской, слишком тонкое запястье, слишком длинные пальцы…

Славина поднялась выше, почти на уровень чудесного лица.

Нет…Это невозможно…Откуда ей так хорошо известны эти черты? Нос, рот, глаза, упрямые скулы, вот эта родинка над губой? И даже крохотный, в виде звездочки, шрам? В три года ее клюнул петух, когда она в деревне у бабушки забралась в курятник. Мама потом все время говорила, что ее Бог уберег, вполне могла лишиться глаза…

— Кто ты?

— Ты.