Укок. Битва Трех Царевен Резун Игорь

— У тебя пивнушка вообще во дворе! — заметила Соня. — Пробежался за три минуты, и все. И пиво, и закалка… Так, есть еще чистый стаканчик?

Мозговой штурм с пивом пошел лучше. И, когда емкость опустела, была рождена новая организация — ООО «БиЗ». В переводе «Богатство и Знание». С девизом: «БИЗ — не Симорон! О! О! О!»

Назад возвращались поздно от телецентра до метро, а Лис и Иван пошли вместе — на троллейбус. Уже кружилась в ветвях темнота, уже отлетала мотыльками от подъездных фонарей. Лис смеялась, держа Ивана за руку, и размахивала своими дубовыми ботинками, связанными за шнурки. Медный посмотрел им в спины, когда все разошлись, попрощавшись, у метро и неожиданно услышал, как уходящий Шкипер завистливо и обреченно выругался вполголоса. Видно, досадовал на то, что медное «грузило» он так у Медного и не забрал — забыл!

Строго секретно. Оперативные материалы № 0-988Р-36551652

ФСБ РФ. Главк ОУ. Управление «Й»

Отдел дешифрования

Шифротелеграмма: Центр — СТО

…Источник Центра в р. Горный Алтай сообщает, что получена информация об активности шаманских общин, относящихся к роду Абычегай-оола. Состоялось зафиксированное камлание, имевшее целью расконсервировать расположенный на территории Новосибирска «мерцающий» объект под условным обозначением «Шаман». По сообщению источника, предполагаемая цель: мумифицированные останки женщины в Институте археологии СО РАН. Направление энергетического удара: инициация с перенесением свойств на партнерский объект…

В давние, очень давние времена, когда советское телевидение сделало свой последний, апоплексический вздох, чтобы быть сметенным фабриками звезд, домами последних героев и бандитскими сериалами, Людочка очень любила смотреть передачу «Хочу все знать». Особенно сладкими были моменты, когда на экране появлялось ядрышко ореха. К ореху на ракете прилетал мальчик, а экранный голос вещал: «Орешек крепкий очень — что же? Мы не привыкли отступать!» Мальчишка вытаскивал из кармана кувалду, размахивался ею… сердце замирало. «Нам расколоть его поможет киножурнал „Хочу все знать!“» Этот момент — крак! — когда из раскрывшегося ореха вылетали заветные слова, всегда волновал Людочку. И она отчетливо помнила, что мальчик-то бил по ореху целых три раза, а катарсис наступал только с третьего раза. И можно было смотреть: отступала мать, не ворчал дедушка, и ей было гарантировано полчаса спокойного сидения на стульчике перед телеэкраном.

С тех пор ощущение вот этого орешка, закаменевшего под ее плоской грудкой, жило в ней всю жизнь, очень, очень долго. И все это тянулось годами, а мальчик так и не прилетал и не бил кувалдой. А ведь ударит, и Людочка не сомневалась: будет больно. Чрезвычайно. Но пусть лучше три удара и раскрытый орех, чем эта тяжесть на душе и полное ощущение собственной никчемности.

Сейчас они сидели с Иркой на скамейке, во дворе, на задах поликлиники Академгородка — желто-красного здания с облупившимися, вафельной лепки, фасадами. Напротив них в соснах, растущих здесь в каждом дворике, резвилась белка, прячась от взглядов прохожих, винтообразно проскакивая по стволу и все равно не покидая своего места. Шерстка ее отливала золотом в солнечных параллелях, протянувшихся сверху, и казалось, что эта белка — уж она-то точно расколет тот самый орешек.

Они ели мороженое. Точнее, ела Людочка, осторожно откусывая длинными, выпирающими зубами край шоколадно-белого батончика. Ирка же курила, пуская дым трубочкой губ, и просто наслаждалась покоем.

— …Твои-то как? — спросила Людочка, подбираясь языком к самому основанию палочки.

— Башибузуки-то? Диверсанты голозадые! Сидят, видик смотрят. Накормила, и все.

— Ты уверена, что сидят?

— Ну, может, и не сидят… — Ирка зевнула. — А, по фигу! У меня все колюще-режущие под замок убраны, на розетках заглушки — сама выдрать иной раз не могу — посуда пластиковая. Небьющаяся! Так! Ты съела мороженое?

— Почти.

— На еще одно.

— Ну-у, Ирка-а-а! — запищала девушка. — Это уже третье.

— Не рыпайся, мать! Терпи — атаманшей будешь! Кстати, у тебя когда первая помойка?

— В обед. В час. Третий этаж.

— Отлично. Успеваем! У меня в три, но тоже успеваем. Кстати, ты сегодня колдовала? Симоронила «на полочку»?

— Нет. Не успела. То есть забыла.

— Драть тебя мало. За уши. Значит, давай сейчас. Сначала надо позвать Симорон. Вот так: «Оу-у, Симорон! Оу-у-у… Симорон!»

Она провыла это голосом, которым на полуночном кладбище призывают к себе прохожих свежие мертвецы. Звук долетел до скромного дядечки в очках с портфелем, семенящего мимо по дорожке. Когда замогильный голос достиг его ушей, он споткнулся, ошалело посмотрел на двух молодых женщин и рванул вперед трусцой. Ирка расхохоталась ему вслед сатанински.

— Оу, Симорон! Я иду к тебе… Нет, не так! О, Симорон, великий мой, я иду к тебе босой!

— Так я же…

— Не перебивай! Симорон, великий мой, я иду к тебе босой, и несу я… хлеб с собой. Есть?

— Да. Я завтрак взяла, как обычно, а то…

— Тихо! О, Симорон, великий мой! Я иду к тебе босой! И несу я хлеб пшеничный, чтобы взять мой лист больничный! Ну, давай вместе, блин, расселась тут…

Ирка толкнула ее локтем, забрала палочку от съеденного мороженого, швырнула в урну не глядя.

— Тебе ведь больничный нужен?! Вот…

«Полочка» рождалась на глазах:

— …и охотничьих пыжей! — робко вставила Людочка, за что получила еще один толчок локтем:

— Забыла! Количество!!!

— А это тоже неправильно! — восстала Людочка. — Мазепа один. И то давно умер…

— Восковых фигур из музея мадам Тюссо, дура! Ты давай, мозгой шевели! Подключайся!

— И Брокгауза два тома! — вставила Людочка.

— Маладэц! Возьми конфетку в ящике… Так держать! Дальше! Не расслабляться!

Людочку это тоже завело. Она подскакивала на скамейке, расправляясь с последним, как она надеялась, эскимо.

— Пять кульков тушеной свеклы! — выкрикнула она радостно. — И корзину ниток блеклых! Даже одного слона…

— …и полцентнера дерьма, — закончила Ирка. — А что еще со слоном в нагрузку? Браво, милочка!

— Не скромничай! — прокомментировала подруга. — Тебе не мужичок нужен, а Принц, не забывай! Ты же Царевна! Ну, чтоб закончить, чтоб полочка заполнилась…

— Три кило амфетамина, — бодро откликнулась Людочка, — и кило целебной глины!

— Дам я сладких те слюней, токо не забудь о ней! — закончила Ирка. — Уф! Ну, ты ему «полочку» заполнила.

— А разве можно от третьего лица?

— Ну, это же наша совместная молитва. По вере и воздастся. Обеим… Ладно, пойдем. Терапевт уже принимает.

Они покинули скамейку и пошли по узорчатому ковру дорожки, пробитой сверху квадратами света. Шагали и мурлыкали: «Оу, Симорон, я иду к тебе босой…» Внезапно Ирка схватила ее за руку:

— Стой! Во-первых, съешь вот это.

И она подала ей что-то похожее на мятный леденец.

— Что это? — спросила Людочка, принимая угощение в худую ладонь.

— Мятный леденец, — без тени улыбки ответила подруга.

Людочка бросила в рот леденец и ощутила, как он шрапнелью взорвался у нее во рту. Перечный жар рванулся в глотку, будто бы ей в горло брызнули из баллончика, которым отпугивают насильников. С визгом Людочка бросилась в кусты, насилу выплюнула леденец, успевший прилипнуть к нёбу. Когда она выбралась оттуда, кашляя, чихая и отплевываясь, Ирка стояла и коварно улыбалась.

— Ты, Ирка… кха-кха! Я тебя ненавижу просто! Уйди!

— Ну прости… — Подруга утешающее погладила ее по костлявому плечу, обтянутому единственным выходным платьем, белым в синий горошек. — Ну Ян-цыфань это…

— Что?!

— Ян-цыфань. Китайский перечный шарик. Они его в салат хэ добавляют, для остроты. Зато знаешь, какое у тебя сейчас горло красное будет! Офигеть!

— Ну… ну! Тьфу на тебя! Хоть бы предупредила!

— Щаз! Ты бы тогда точно и в рот его не взяла… Стой!

— Что еще?

— Симорон великий мой, я иду к тебе босой, — процитировала Ирка, ухмыляясь. — Снимай давай. Клади сюда.

Людочка растерялась. И босоножки, которые она приготовила к посещению поликлиники, тоже были единственные, парадные. Еще мамины, восьмидесятых годов, с квадратным носом и квадратным же каблуком, на ремешочке. Если бы не потрескавшийся, облупившийся лак, они были бы в этом сезоне самыми модными. Девушка несмело вышагнула из туфель.

— Разве можно… в больницу в таком виде?!

— Если так в ночных клубах танцуют, то почему в больницу нельзя? — резонно возразила подруга и засунула обувь в черный мешок. — Все! Клиент готов. Пошли!

— Ага-а… — обиженно протянула Людочка, — сама-то свои сандалии не снимешь!

— Я? — обиделась Ирка. — Легко! Только не сейчас. Я сейчас выполняю спецзадание. Пошли, опоздаем, бабки набегут с всякими геморроями.

Несмотря на поддержку Ирки, девушка вступила в сень белоснежных коридоров — в поликлинике недавно сделали косметический ремонт — с определенной робостью. Линолеум пола был приятно прохладен и гладок, но ей казалось, что все на нее пялятся. В просторной рекреации перед кабинетом ее участкового терапевта никого не было, только угрюмо сохла в углу пальма, и лежал на столике страшный журнал для чтения в ожидании своей очереди: «Бюллетень профилактики вензаболеваний в РФ». Ирка бесцеремонно просунула черную кудлатую голову в дверь кабинета: «Можно? Нет, не я… подруга… Проходи!»

Терапевт, добрая полная женщина, даже привстала, посмотрев из-за стола на Людочкины голые ноги. И процесс пошел. Возмущению врача не было предела. На волне этого возмущения она проверила горло Людочки, алеющее, как декорации китайского балета «Красный мак», выписала больничный на две недели, прописала невероятную кучу лекарств… и проводила Людочку до дверей. Размахивая медицинской картой и сурово блестя очками на добром лице, докторша громко отчитывала пациентку:

— Ну, куда это годится? И немудрено — в августе бОсой шлепать! Да вы так и воспаление легких схватите, и цистит, и туберкулез, и столбняк, и грибок — мало ли гадости на тротуаре!

А Людочка, к своему ужасу, увидела в холле уже ряд аккуратных бабулек, осуждающе качавших головами в такт, и важную Ирку, рассказывавшую, какая непутевая у нее подруга. Врач отправила Людочку домой, приказав лежать, лежать и еще раз лежать, а, пролежав две недели, прийти к ней — и то только на осмотр. Сверкнув очками, исчерпавшая пыл, доктор скрылась за дверьми, а Ирка пошла впереди Людочки, светясь от удовлетворения.

Они вышли из поликлиники. Видно, по дворам только что прошла поливальная машина, и под ногами у Людочки оказался асфальт, покрытый теплой водой. Она сразу согрелась на нем под утренним, азартным солнцем. Ирка уверенно пошла к киоску, стоящему у торца поликлиники на остановке, бросив:

— Щас, сигарет куплю.

Девушка переминалась с ноги на ногу, пока Ирка покупала облегченные «Мальборо». Потом решила напомнить:

— Ирка… эта…

— Чего?

— Ты туфли отдай!

Ирка хмыкнула, залезла в пакет. Сунув в зубы сигарету, сказала:

— Нет проблем… только они того.

— Что?!

В руках у подруги оказались босоножки, один каблук которых был оторван с мясом. На его месте хищно торчали гвоздики, а ремешок был порван. Людочка похолодела.

— Ну должна же была я бабкам в очереди объяснить твое асоциальное поведение! — возразила подруга. — Да ладно тебе! Зайдем вон к чукче, за общагой. Он в два счета пришьет.

Мимо них по улице двигалась желтая поливалка, сосредоточенная и важная, как жук. Усиками летели струйки на обочину и газон, на асфальт тротуара, окрашивая его во вкусный, лилово-фиолетовый оттенок. Ирка все поняла по глазам подружки — по глазам, в которых стояли слезы. И, засмеявшись, она тут же сбросила с ног свои сабо с ремешками.

— Ну, вот. Ты довольна?!

Стоявшие на остановке люди: студентки, солидные дяди с барсетками и тетеньки с сумками — боязливо отходили от гудевшей поливалки. А они не отошли, не успели, да и ни к чему было. Тотчас холодный душ ударил по их голым ногам. От неожиданности Людочка ойкнула, но тут же засмеялась. Водитель поливалки, хорошо видный в окошко кабины, улыбнулся им и показал большой палец: молодцы, девчонки, мол! Умытые водой, ногти на ногах Ирки, покрытые ярким лаком, сверкали, как свежие вишенки.

— Ну и ладно! — жизнерадостно провозгласила Ирка и зачем-то победно обернулась на остановочный люд. — А мы ведь победили, правда? Оу, Симорон! Теперь и я себе мороженое куплю.

Они уже пошли по тротуару, весело скользя по его прополосканной водой, как после летнего дождя, горбатой спинке. Солнце обливало их теплом, легкомысленное платье Людочки развевалось, и она ощущала, что сто первый удар по орешку уже кто-то сделал. И оказалось совсем не больно, а легко и приятно!

Наперерез им прошли два мужика, по тропинке от входа в поликлинику, и один засовывал в папку темные, страшноватые листы рентгена. До девушек донесся недовольный голос одного из них:

— …А я ей говорю: «На хрен мне ваш больничный?! У нас там нулевой цикл заливают, сваи бьют, а я на койке прохлаждаться буду?!»

Ирка, тоже услышавшая это, зажмурилась и толкнула Людочку локтем:

— Вот видишь? Кому-то больничный был не нужен!

— «Полочка»! — вскрикнула Людочка. — «Полочка» сработала!!! Вау!

И они обе громко расхохотались, не обращая внимания ни на что. До слез, до колик. А потом шли по Морскому проспекту, мимо утопающей в зелени коробки Дома ученых, и радостно пели, дурашливо подвывая: «Оу, Симорон, родной! Я иду к тебе босой…»

История с больничным на самом деле являлась частью хитрого плана. Через два часа Людочка появилась в институте, в кабинетике завхоза, дерзко, даже нагло, предъявила больничный. У завхоза глаза полезли на лоб: девушка за всю свою историю работы никогда ничем, ни зимой, ни летом, не болела. Но больничный пришлось проглотить.

И Людочка вышла на крыльцо, где на скамейке ее поджидала Ирка.

Подруга не только успела покормить своих «бесхвостых павианов» и сдать их временно соседке, но переоделась и сменила наряд сама. Людочке она отдала свое лучшее черное платье.

— При чем здесь «в жару такое не носят»?! Это самый писк! Коктейльное платье. Ты будешь выглядеть, как Тиффани в «Римских каникулах». Или там Одри Хепберн? Неважно!

Платье открывало выемку на груди Людочки, совершенно белые худые плечи с родинкой и ноги, практически до самого бедра, до так же пожертвованных ей трусиков. В таком одеянии Людочка чувствовала себя голой. Чего, собственно, Ирка и добивалась. Сама же она выбрала, как она выразилась, «наряд Селин Дион на австралийских гастролях»: бежевые джинсики-капри до середины крепких, мускулистых икр и белый, тончайший пиджак, застегивавшийся на одну пуговицу и дававший возможность увидеть, что под пиджаком груди Ирки распирают черный лифчик — верхнюю часть кружевного набора, честно разделенного на двоих. В придачу Ирка произвела над Людочкой экзекуцию: покрасила ногти на руках и ногах желтым лаком. Теперь девушка с полным изумлением рассматривала свои конечности. Но если к лаку на ногтях рук она, в общем-то, привыкла, сама по-первости делала маникюр, то ее босые ступни с желтыми точками казались совсем чужими и вроде бы не такими страшными и большими — даже изящными.

— Вперед! — властно сказала Ирка, показывая в сторону автобусной остановки. — К победе! К победе Всемогущего ВКМа.

— Боже мой… в город?! Ирка, ты сдурела. Нас поймают.

— Ага. И налысо постригут! Не дрейфь! Там у меня знакомый есть, на набережной. В культурно-досуговом центре. Там и будем тебе вправлять гармонию. Гармонь-и-Я.

Мало-помалу бесшабашное настроение овладело и Людочкой. В маршрутке они хохотали, как безумные, и задирали сидящих напротив двоих пузатых дядечек. Один все жалел, что ему не семнадцать лет, а другой пытался взять у Ирки телефон. Тем более что та вдохновенно наврала, будто бы она танцует в стриптизе, и, хлопая огромными ресницами, удивлялась: а что тут такого? Нормальная работа, гармония женского тела…

Из совершенно деморализованной и шокированной маршрутки они выбрались на Речном вокзале и пошли вниз — не по лестнице, а по изрядно потоптанной, но еще мягкой траве газона.

Иркин знакомый, унылый мужик с запорожскими усами, выдал под расписку потертый аккордеон с бесчисленными кнопками. Спросил с подозрением:

— А что… у нас сегодня народное гуляние, что ли? Вы тока машину-то верните.

— Вернем, дядя Лева! — легко пообещала Ирка. — Сторицей. И гуляние будет.

Они пошли от павильона Культурно-досугового центра, приютившегося в торце Речвокзала, по набережной. Здесь, в разгар дня, было довольно пустынно: тинэйджеры еще отсыпались дома после похода по злачным местам или же жарились на пляжах. Несколько больших шатров-эстрад были пусты, за чугунным плетением старого забора золотисто катила свои воды Обь. Речные теплоходики проскакивали мимо, трепеща флажками, аркады Октябрьского моста плавали в синей дымке; вдали, у моста Дмитровского, копались в синеве неба тонкие пинцеты кранов порта. Гладкий, недавно уложенный асфальт набережной подставлял под подошвы свои крупные горячие зерна. Остро пахло рекой. Этот свежий запах, напрочь лишенный бензиновых примесей, щекотал ноздри. Людочка щурилась на солнце. У нее никогда не было противосолнечных очков, потому что она просто никогда не гуляла вот так, по набережной, — летом.

— А-фи-геть! — воскликнула Ирка, тоже щурясь, хоть и была в больших синеватых очках-каплях. — Подумать только! Я, мать двоих детей, дважды разведенная, иду с аккордеоном босиком по набережной, и мне по фигу! По фигу, по фигу! И ничего не надо делать, никуда бежать…

— А я?

— А ты-то идешь на законных основаниях. Ты — Царевна, у тебя еще все впереди.

— Что «впереди»? Двое детей и два развода?!

— Да ну тебя! Все, не будем о грустном. Нельзя разрушать ВКМ. Давай бисер помечем.

— В слова, что ли, поиграем?

— В города! Ха! Идем по наБЕРЕЖной. Значит, идем бережно. Поняла?! Ногами не шаркай… привыкла тоже…

— Это ты шаркаешь. А я как раз привыкла без каблуков!

— Разговорчики отставить! Мы веСЕЛИМСЯ. То есть мы должны тут поселиться Так! Все, что декларируется в ВКМ, должно исполняться немедленно… Ложись!

И Ирка с криком плюхнулась прямо на газонную траву, не дойдя десяти метров до эстрады. Людочка со страхом посмотрела на ее светлые капри.

— Ирка! Грязно же! Давай до шатра дойдем!

— Да ну его! Там темно, мухами пахнет… и прокисшим пивом. Кстати, доставай мое пиво. Я заслужила!

Людочка покорно устроилась рядом с подругой и с ужасом поняла, что в этом платье как ни садись — получается сплошной разврат. Из-за выреза ее голые ноги все равно высовывались на всеобщее обозрение, обнажая даже изгиб тощего бедра. Понаблюдав, как подруга судорожно пытается принять целомудренную позу, Ирка с хохотом повалилась на траву спиной, задрав коленки.

— А ты ничего выглядишь, мать! — просмеявшись, высказалась она. — Очень даже сексуально. Пастушка на траве…

— Тьфу на тебя!

Скоро они обнаружили, что тень от двух березок передвинулась, наползла на них и устроила некий шатер. Ирка отпила пива из жестяной банки, сохранявшей свой бочок еще морозным, жгучим, сладко облизнула красивые губы и отважно рванула меха аккордеона:

— Давай будем петь! Мы ж отПЕТЫЕ счастливицы. Ты на две недели, я на сегодня. Что петь будем?

— А может, не будем? Вон народ гуляет…

— Вот ему и надо ГУЛ, раз он ГУЛяет. Частушки поем, я решила!

И она храбро рванула меха аккордеона:

У Ирки был звонкий дискант с оттенком звенящей меди. Он моментально разнесся по набережной. Гуляющие — а это были несколько парочек, дядька с пуделем, бабка с авоськой и еще кто-то — сразу повернули головы, хотя самый ближний из них находился в тридцати метрах.

— Ирка! — Людочка перепугалась. — Ты чего несешь?! Неприличные же… частушки!

— А я приличных не знаю!

И она снова раскатилась громогласно, залихватски:

Людочка почувствовала, что краснеет, и краснота эта заливает ее всю, от щек до и без того красных пяток. Инициативу нужно было срочно перехватывать! Людочка пихнула подругу ногой и, пока та не успела выдать очередную рифмованную скабрезность, а только играла, пропела неожиданно для самой себя:

— Ах ты вот какая? — оскорбилась Ирка. — И это вместо благодарности, да? Курица лохматая…

Она заголосила надрывно:

Людочка замерла от ужаса. А народ начал подтягиваться: особенно усердствовал пудель пепельного цвета и тянул, как портовый буксир, к поющим девчонкам своего хозяина.

Это она тоже выдала на автомате, а Ирка хихикнула предательски, потому что у этой частушки была иная, народная редакция. Счет пока шел четко: один-один, два-два…

Между тем вокруг них уже собралась небольшая толпа. Худосочная девица в немыслимых по такой жаре сиреневых леггенсах и белой кофте, в сопровождении угрюмого бритого парня; какие-то две студентки с азиатскими лицами; тот самый мужик с пуделем, в костюме и фетровой шляпе; плотный, накачанный дядя с дыней… Затем подтянулись две женщины, полных и поэтому похожих; еще одна — рыжая, одетая в элегантную черную джинсу, с выглядывающими из-под брючин острыми иголками туфель; да та самая бабулька с авоськой. Слушали с интересом. Людочка еще не успела открыть рот, как Ирка уже нанесла опережающий удар:

И расхохоталась, как тогда, на скамейке, — совершенно демонически. Людочка в ужасе закрыла глаза, а когда открыла, то увидела улыбающиеся лица. Только бритый парень оставался непроницаем, да та самая, в черной джинсе и черных узких очках. Сиреневая девица с какой-то жадной завистью смотрела на ее испачканные городским асфальтом ноги, а мужик с дыней крякнул и, улучшив момент, спросил:

— Девки, вы че, из самого Неаполя?

— Да нет. Из Академгородка, — махом опозорила их Ирка, откладывая аккордеон. — Фольклорный ансамбль. Спевка у нас тут.

— А еще можно? — вдруг густым, хриплым голосом спросил бритый.

— Щас. Пивка глотну! — улыбнулась Ирка.

Людочка зажмурилась снова. Либо сейчас, либо никогда! Второй удар по ядрышку! И — раз! И — два!

…вырвалось у нее.

Теперь засмеялись все, и внезапно прозрела та самая, в черных очках. Она изломала твердое лицо в улыбке и проговорила:

— Бизнес — это здорово! Вы деньги, девчонки, брать должны. А можно с вами? Спеть… и сыграть?

— Плиз, миледи! — Ирка утирая губы, показала на траву рядом. — А вы умеете?

Дама сняла очки. Глаза у нее оказались васильково-синие, в сеточке мельчайших морщинок, и очень добрые. Она легко бросила на траву свою серую с золотой цепочкой сумку, одним движением выскочила из своих остроносых туфель, обнаружив аккуратненькие, точеные босые лапки с ногтями деликатного перламутрового оттенка, и уселась на траву. Аккордеон она взяла профессионально.

И тут же, вместе с Иркой, затянула:

Пока мелодия аккордеона разносилась с их полянки, Людочка, развалившись на траве, объясняла присевшему на корточки мужику с дыней особенности симороновского Волшебства — ощущая себя уже посвященным адептом! — и одной рукой гладила радостно взвизгивающего пуделя. В разгар этой идиллии появился милиционер из взвода ППС. Он был молоденький, безусый и низенького роста. Дубинка на его поясе казалась клюкой старухи. Увидев его, Ирка и преподавательница из музучилища — ее звали, как выяснилось, Элеонора Гавриловна — грохнули:

Вышло не очень складно, но с тонким намеком. Милиционер оглянулся на публику, неуверенно почесал нос, чем вызвал взрыв смеха, а потом, дождавшись маленькой передышки, спросил нарочито грозно:

— И что это у вас тут, граждане… э-э… за концертная деятельность? А лицензия?

— У нас спевка хора! — на этот раз нахально ответила Элеонора Гавриловна. — Я — художественный руководитель. Вам документы показать?

Милиционер снова почесал нос, и Людочка забеспокоилась, как бы бородавка, транслируемая в общем потоке ВКМ, действительно не вскочила на носу этого, по-видимому, хорошего человека. Он еще раз посмотрел на людей, и те, истолковав его взгляд, как только могут истолковать таковой русские люди, возмущенно загомонили:

— Ну чего к людЯм привязались? Поют девки, и хорошо поют…

— Ни одного матерного слова! Я — свидетель, запишите меня!

— Я вас прошу, не мешайте течению художественного слова…

— Понимать надо! Это ж куль-ту-ра!

— Шли бы жуликов ловить! Вон там, на остановке, сейчас у одной бабы сумочку опять подрезали!

Волна народного гнева накрыла щуплого милиционера с головой. Он громко кашлянул, пытаясь сохранить достоинство, и резюмировал:

— Ну, пойте, только потише… значит, вот!

Он зачем-то козырнул да исчез — как не бывало. А бабка с авоськой, просунувшись в первый ряд, скрипуче сказала:

— Девки, может, вам пивка холодненького? С киоску? А бутылки мине потом спроворите…

— Если не трудно, пожалуйста, — покраснела Людочка. — И бутылку лимонаду, пожалуйста, вот деньги.

Веселье шло полным холодом. Дядька в шляпе отпустил пуделя свободно бегать вокруг, снял свой головной убор с потного лба и присел на корточки рядом. Азиатские студентки, белея кроссовками, давно уже расположились на траве. Мужик с дыней пристроился справа от Элеоноры Гавриловны, любовно глядя на ее красивые, ухоженные ноги. Какие-то парни в хайратничках поделились с Иркой баночным пивом.

Все вспоминали свои варианты частушек и просили: «А вот давайте эту споем…» Меха аккордеона работали, как кузнечные. Людочка, отбрасывая падающую на лоб челку, выдавала все новые и новые Симорон-версии частушек:

Под разудалую музыку ложилась не только частушечная классика, но и вполне академические симороновские строки:

А преподавательница музыки вконец разомлела, отхлебнув Иркиного пива, и тоже расстегнула свою черную джинсовую курточку, обнаружив под ней суперкороткий белый топик на аппетитных, выпуклых грудках и… пирсинг в пупке! Видимо, Ирка посвятила ее в тонкости проекта, потому что Элеонора Гавриловна лукаво посмотрела на Людочку и выкрикнула:

Людочка уже ощущала эйфорию, уносившую ее далеко-далеко вверх, в сияющее чистотой небо. Она летала птицей — над стальной ниткой метромоста, над теплоходиками и баржами, над черными чугунными заборами и щербатыми лестницами набережной, над ее разноцветными шатрами… Это было незнакомое до сих пор ощущение полета, да такое, что раскалывало морозным осколком грудь, но не больно, а сладко. Чувство собственной храбрости было точно такое же, как в тот день, когда она среди лютой зимы увидела в соседнем дворе горку — только залитую, сверкающую кристальной голубизной льда, еще не исчирканного саночными полозьями или горшочками-каталками. Тогда, не обращая ни на кого внимания, она скинула свои боты с теплыми носками и с гиканьем пару раз пролетела по горке босой, на ногах! Дух захватывало!

Вот и сейчас она позабыла про треклятый разрез, про то, что вокруг есть и мужчины. А давняя уверенность в неизбежности изнасилования в ужасе забилась в угол, не подавая признаков жизни. Людочка пустилась в пляс на газоне, в своем «коктейльном платье», а потом, ощутив, что ноги путаются в траве, вылетела на асфальт и давай жарить по нему, не чувствуя пяток.

Она не видела, как сиреневая девица стояла, с тоской глядя то на нее, то на своего спутника с массивной цепочкой. А он, пару раз поймав ее взгляд, пробурчал: «Не вздумай!» И вдруг девица сломалась, сдернула с себя кофту, оставшись в короткой светлой майке с рисунком, и сердито отшвырнула на траву туфли. По ее сведенным судорогой белым пальцам голых ступней стало ясно, какие мучения она до этого испытывала. Бритый нахмурился.

— Да паш-шел ты, Федя! — отчетливо проговорила она и пустилась в пляс вместе с Людочкой.

Раскаленный шар этого веселья плавал над ними, как шатер, разгорячая, но не высушивая; согревая, но не обжигая. Затем появились какие-то парни с гитарами, потом Ирка сама сходила за пивом…

Они возвращались вечером. На том конце Оби уже начали зажигаться светлячки реклам и прожекторов, мост провис елочной гирляндой через реку. Асфальт выкладывал под ноги Ирки, Людочки и шествующей с туфлями в руках Элеоноры Гавриловны свои квадратные метры осторожно, выбирая самые гладкие и теплые места. Ирка легонько хлопнула Людочку по плечу:

— Ну что, чувствуешь гармонию? А?

— О, не то слово! Осталось проплыть по течению.

— Девчонки, давайте к воде спустимся, а? — предложила женщина.

Они сошли вниз по лестнице со старыми, крошащимися ступенями, у последних из них уже плескалась вода. Элеонора со смехом закатала джинсы до колен, обнажив необычайно тонкие, узкие икры, и вошла в воду. К ней присоединилась и Ирка, плюнув на то, что замочила свои капри — они не закатывались. Людочка подняла коктейльное платье и тоже вошла, восторженно выкрикнув:

— Молоко! Девчонки, просто молоко парное!

Они стояли, наблюдая, как исчезает за берегом последняя узкая полоска заката. В их пятки глупо тыкались носы рыбешек — это лето вообще было рыбным. Неожиданно вода пошла волнами, залила джинсы Элеоноры — шел катер. Но преподавательница не огорчилась, сказала рассеянно:

— Да я так дойду. Два шага до дома. Ну, девочки, вы просто… волшебницы какие-то! Подарили мне такой… такой вечер! Я как на концерте фортепианной музыки побывала, честное слово.

— А мы говорили вам, что волшебницы.

— Охотно верю! Ирина, ну-ка, дайте свой телефончик…

Между тем волнение воды усиливалось, послышался негромкий рокот, и неожиданно из-за уступа площадки выплыл совершенно белый катер. Хороший, современный катерок, со скромной каютой человека на четыре. Он был ярко освещен, изнутри слышалась музыка. Катер закачался на волнах напротив них, а стоявший за его штурвалом молодой парень, в тельняшке и белых брюках ослепительного контраста, с беспорядочно торчавшими волосами, словно стог сена, сначала неуверенно посветил на них фонариком, а потом сверкнул еще раз и закричал радостно:

— Девки! Это вы на набережной частушки пели?!

Ирина диктовала Элеоноре свой телефон, поэтому за всех ответила Людочка, стоявшая в нелепой позе, придерживая платье почти у бедер. Парень тотчас же закричал куда-то вниз:

— Макарыч, ерш твою медь! Я же те говорил, пердуну старому, что это они! Девки! Не хотите у нас погостить? А? Местов найдем!

— Спасибо! — звонко отозвалась Элеонора, выходя из воды на ступени. — Мне домой!

— А вы?!

— Нам далеко. Туда ваша яхта не плавает.

— Это говно плавает, — простодушно и искренне оскорбился парень. — А мы, речники, ходим. Правильно, Макарыч? Слышь, Макарыч, доставим девок до Советского, а?

— Доставим!

— Давай, девки, сюда! У нас и гармония есть!

Из нижней каюты показалась вторая такая лохматая голова, только увенчанная морской фуражкой с крабом, светящимся даже в темноте, и буйными бакенбардами, закрывавшими пол-лица. Макарыч что-то жевал.

— Доставим, — подтвердил он голосом мультипликационного пирата, — завсегда.

Ирка растерянно оглянулась на Элеонору.

— А инструмент? Мы его тут брали, в досуговом…

— Давайте, я занесу! — просто проговорила та, сделала шаг снова вниз и подхватила меха. — Мне все равно по пути!

— Он тяжелый, осторожно.

— А все равно я без каблуков. Счастливо, девчонки!

Парень, работая мотором катера на малых оборотах, уже табанил к каменному выступу-площадке и готовился скинуть туда легкие дюралевые сходни. Ирка обернулась к Людочке.