Неизвестная Россия. История, которая вас удивит Усков Николай

Сослагательное наклонение

Однажды я задумался: а как бы выглядела Россия, не случись в ней революции 1917 года? Ну, во-первых, у империи было бы одной проблемой больше. Согласно предварительным договоренностям с Антантой России должен был отойти Константинополь. Такова была давняя мечта Екатерины Великой. Понятно, что никакой Восточно-Римской империи в XX веке не случилось бы. Я так и вижу националистическую прессу, которая чествовала бы Николая как второго Олега, прибившего свой щит на вратах Царьграда. Александр Блок написал бы своих «Скифов» в оптимистическом ключе, славя их второе пришествие на Босфор:

Позднее эти строки стали бы духовным обоснованием дальнейшей экспансии Российской империи во всех мыслимых направлениях. Николай II скорее всего ушел бы в депрессию, которая уже посетила другого царя-победителя – Александра I: ходил бы в русском платье, рубил дрова и молился. Распутина заменила бы Блаватская, теософия которой стала бы утешением для стареющей царицы. Она бы и познакомила ее императорское величество с молодым живописцем Рерихом, который эстетически доказал, что русский народ является непосредственным преемником древних ариев и предопределен к всемирному превосходству. В атмосфере самодовольства и мистицизма власть постепенно переползла к великодержавным шовинистам, которые оживляются в России после всякой великой победы. Духовной основой новой идеологии стали бы русские религиозные философы: Бердяев сел бы в Сенат, Ильина назначили бы обер-прокурором Синода, Розанова скорее всего выслали бы в Ревель за пессимизм. Более человеческий аспект русской идеи выражал Сергей Есенин, который написал бы щемящую оду в честь августейшего величества, с точки зрения простого русского парня. За это он был бы удостоен ордена Святой Анны и бриллиантовой «кокаинокерки» с портретом наследника. Владимир Набоков после убийства отца-либерала радикалом-черносотенцем уехал бы в Биарриц, где купил бы лучший дом и занялся в нем фитнесом. Владимир Маяковский не принял бы торжествующей России и вместе с художниками-авангардистами был бы зачислен в разряд «дегенеративного иудеомасонского искусства». В 1930 году в разгар Великой депрессии, сокрушившей фондовые биржи Петрограда и Москвы, Маяковский покончил бы с собой. В 1933 году его книги, как и произведения Малевича, Шагала, Кандинского, Розанова, Салтыкова-Щедрина, Льва Толстого, Михаила Лермонтова, были бы объявлены «жидовскими» и публично сожжены на Сенной площади Святого Петрограда и Страстной площади Москвы. К этому времени действительный тайный советник Ильин стал бы премьер-министром и регентом при одряхлевшем императоре и больном наследнике. Его тезис о «жидах, укравших будущее русских детей», пользовался бы немалой популярностью среди миллионов безработных, «выкинутых на улицу алчными инородцами». «Моя брань» – так называлась бы программная книга Ильина, в которой «истинным русам» предлагалось «окончательное» решение всех проблем – «стереть жидов и поджидков с лица земли путем глобального перераспределения власти в Европе». Среди чудом спасшихся от начавшихся еврейских погромов были бы физики Капица, Ландау и Курчатов, которые нашли бы убежище сначала в Англии, а затем в США, где работали бы над созданием атомного оружия.

И так далее. Может, друзья, это хорошо, что в истории не бывает сослагательного наклонения? И все плохое уже почти позади. Осталось только пережить сегодняшний день.

Хрустальная хрупкость бытия

В гораздо более худших обстоятельствах Мандельштам выработал формулу нашего пребывания в отечестве: «Мы живем, под собою не чуя страны». После аннексии Крыма, на фоне нарастающего патриотического подъема многих не покидает ощущение, что страна, в которой они родились, которую искренне любили, вдруг исчезла. Словно кто-то сдернул пелену, сотканную из рахманиновской музыки, подмосковной сирени и ахматовской поэзии, а под ней оказалось жуткое босховское чудовище, всклокоченное, ревущее, клацающее окровавленными зубами. Смотреть ему в глаза страшно, еще страшнее осознавать, что вот такая она и есть, наша страна.

На самом деле, боюсь, вся прелесть России как раз и состоит в хрустальной хрупкости ее красоты, дарующей одним беспокойство Достоевского, другим – истерику Цветаевой, третьим – фатализм Чехова, четвертым – сарказм Булгакова, пятым – снобизм Набокова. Ощущение бездны, простирающейся не где-то, а под самыми нашими ногами, и есть нерв большой русской культуры. Создал бы Бунин «Темные аллеи», если бы не было «Окаянных дней»? Мог ли Шостакович родиться в Швейцарии среди всех ее незабудок? Боюсь, он и во Франции родиться не мог бы. Разве в Германии, и то – исключительно после Версальского позора так, чтобы угодить в самую жуть фашистской диктатуры. Седьмую симфонию нельзя написать, любуясь альпийской идиллией. Такие вещи рождаются только на краю бездны. Дыхание сдавлено, ноги дрожат, вы хватаете воздух руками, то ли балансируя, то ли надеясь на что-то. И, наконец, все-таки заставляете себя выпрямиться и заглянуть вниз.

Я думаю, что время заглянуть вниз пришло для всех нас. Запомните как следует то, что вы видите. Иллюзии, в которых многие живут, сколь прекрасны, столь и опасны. Не только макьято, «Винзавод» и «Парк Горького», но и Рахманинов с Шостаковичем – тонкий, почти прозрачный пол, под которым все то же – обида, разочарование, злоба, зависть, ненависть ко всему, что выше, лучше, красивее. Там, под хрустальной хрупкостью – трудный беспросветный быт, в котором мало познания и много печали.

Я часто езжу по старинным русским усадьбам. Ушедшая жизнь ушедших семей, которые создавали Российскую империю. Большинство этих прекрасных дворцов с древнеримскими портиками и колоннами находятся в запустении. Когда-то там кипела жизнь, прогуливались изящные дамы и уверенные в себе кавалеры в эполетах. Звенели шпоры, звучала французская речь, играла музыка, неторопливо велись длинные русские разговоры о несправедливости мироустройства. Когда время разговоров прошло и история снесла все эти эполеты со шпорами в небытие, дворцы разграбили. Подлинный русский мир, как джунгли, постепенно поглотил и портики и колонны: дома потрескались и просели, штукатурка облетела, танцевальные залы и будуары облюбовали подростки для своих неумелых утех да алкоголики. Там они любили, бухали, ели, жгли костры из паркета, справляли нужду, там же оставили и свой след в истории, состоящий, как правило, из трех букв.

Оглядывая окрестности разграбленных усадеб, понимаешь, что водворение «справедливого мироустройства» счастья так называемому народу не принесло. Кругом – разбитые дороги, мусор, вросшие в природу тракторы и машины, нищенские хибары, собранные из досок, обломков контейнеров и покрышек, покосившиеся и жалкие. То же может случиться и с нынешней страной, которую так легко проклинать и левым и правым, еще легче, чем Российскую империю.

Зачем мы наступаем на грабли

Говорят, люди учатся только на своих ошибках. Полагаю, это заблуждение, иначе бы не появилась прекрасная русская поговорка про грабли. Психологи утверждают, что в определенных ситуациях из нашего подсознания выныривает стереотипная реакция и заставляет нас действовать словно зомби: раз за разом мы выбираем ошибочную стратегию поведения. Эта реакция формируется в возрасте до шести лет и оказывается сильнее любого рассудочного опыта зрелого человека. «Русский человек задним умом крепок», – язвительно сообщает нам коллективная память народа. Впрочем, пользы от «заднего ума» никакого, одна фрустрация, коль скоро мы снова и снова будем машинально следовать за стереотипной реакцией, сформированной в раннем детстве.

Беда в том, что человек, как правило, плохо себя помнит в возрасте до шести лет. А значит, его довольно легко убедить, что в несчастьях своей взрослой жизни виноват не он, а, например, его мама. Это она, бездарная порочная женщина, вместо того чтобы отшлепать распоясавшегося балбеса, давала ему конфетку. И теперь подросший балбес привык получать от жизни все не упорным трудом, а нытьем и скандалами. Жизнь, конечно, не мама, отсюда разочарование в себе, экзема и алкоголизм. Может, оно и так, но проверить это непросто. Я, например, сохранил из до шестилетнего возраста лишь ценное воспоминание о том, в каком углу нашей коммуналки стоял холодильник и какого цвета был плед, лежавший… Не помню даже, на чем он точно лежал. И еще – из ослепительного прямоугольника окна в комнату вонзался волшебный луч, состоявший из тысяч пылинок. Надо полагать, именно поэтому я теперь люблю есть, спать и ездить на юг.

К счастью, с историей народов дела обстоят лучше: в нашем распоряжении находятся исторические источники, которые позволяют проследить за поведением массы людей в период пробуждения их сознания, который, наверное, легко сравнить с шестилетним возрастом конкретного человека. Так вот русский народ действительно раз за разом возвращается на одни и те же грабли. Во второй половине XIX века начинает формироваться миросозерцание будущей советской элиты. Ленин родился в 1870 году, Сталин – в 1878, Троцкий – в 1879, Бухарин – в 1888, Молотов – в 1890 и т. д. Российская интеллигенция второй половины XIX века была озабочена вовсе не либеральными преобразованиями феодальной России, в чем эта феодальная Россия действительно нуждалась. Про либерализм думали «отцы» – Радищев и декабристы. «Детей» манила иная цель – победа над капитализмом. Ведь эту задачу прорабатывали все просвещенные умы передового Запада. Бороться с феодальным государством было скучно и не прогрессивно – это заморочки близоруких «отцов». Другое дело – сразу перепрыгнуть в посткапиталистический мир.

Так возникла парадоксальная концепция: русская община – плоть от плоти феодализма – является прогрессивным коммунистическим учреждением, основой будущего справедливого миропорядка. В результате феодальное миросозерцание деревни, которое ревниво сдерживало обогащение отдельных селян и осуждало их за любое проявление инаковости, станет основой советской матрицы. И никто не вспомнит, что русская община была законсервирована крепостным правом и фискальной политикой монархии, которым нужна была круговая порука для сбора государственных податей, оброков и отправления барщины. Подавление личности ради интересов коллектива, спущенных, разумеется, откуда-то из поднебесья, превратится в универсальный принцип организации «самого свободного» государства на Земле.

С тех пор мы так и ходим по этому порочному кругу, в котором личный успех считается чем-то вроде предательства общих интересов, собственность – кражей, индивидуальность – вызовом устоям и т. д. Я еще помню те времена, когда девушек разбирали на комсомольских собраниях за мини-юбки и серьги в ушах, а мальчикам говорили: «Не умничай». Эти времена скоро снова вернутся. Или, может быть, они никуда не уходили. Просто не все это замечали. Сейчас в отечестве даже последний хипстер, наконец, расслышал, кем он на самом деле является. Из уважения к законам Российской Федерации я не буду употреблять это слово. Замечу только, что когда-нибудь крепкий задний ум нашего народа снова будет причитать: «Нас обманули». И, разумеется, виновата опять будет мама.

Невидимый град Кипиш

Ненавижу серьезные пафосные физиономии. Всех этих волков и волчиц, которые днями и ночами только и делают, что беспокоятся о чувствах верующих, о невинности детей, о чести дамы, о здоровье нации, о памяти предков и прочей нудной ерунде самого надуманного свойства. Беспокоились бы лучше о запахе изо рта. Ей-богу, это гораздо более серьезный вопрос, чем все, что вы с таким надрывом обсуждаете.

Тартюф – символ нынешней эпохи. Плачущие жулики, защитницы детей с незадекларированными квартирами, несгибаемые патриоты с дочками за границей или жилплощадью в Майами, державные ученые с ворованными диссертациями и, наконец, в качестве вишенки на торте – Жириновский со своим церковным браком, чтобы не светить имущество, – все это творения похлеще мольеровского. Политический класс России стремительно теряет сакральное очарование. И чем высокопарнее и трагичнее становится его риторика, тем ничтожнее мелочнее, развращеннее выглядит он.

Фокус понятный. Пока наши замечательные пацаны и бабенки сидели тихо, а в кулуарах даже позволяли себе критику ВВП, они выглядели почти респектабельно. Действительно, неплохие, в сущности, люди. Ну пытаются чего-то сделать в самом деле. К тому же костюмчик одной с тобой марки, и Сассикайю любят и даже могут поддержать разговор о фресках Джотто. Понятно, конечно, что господа чего-то там обустраивают втихаря, лоббируют, протаскивают, крышуют, но это, так сказать, фоновый уровень радиации. У нас по-другому нельзя. А иначе зачем взрослым серьезным людям сидеть в Государственной Думе? Ну не ради же Марьи Ивановны из Мытищ.

В общем, в эпоху путинского гламура депутаты и прочие серьезные люди не вызывали у меня никаких негативных эмоций. Я бы даже сказал, что испытывал к ним некоторое сочувствие. На какие жертвы пошли по вине кровавого режима? Сидят в жутком здании, на бессмысленных сессиях, слушаниях, брифингах, толкут воду в ступе, к тому же стирают в прах итальянскую шерсть дорогих штанов, зарабатывают геморрой и депрессию?!

В эпоху путинской «искренности» ситуация в корне переменилась. Обычным людям с их любовью к Тоскане вдруг велели уверовать до истерики в какую-то галиматью, и чем галиматья галиматьевей, тем больше гневных криков и слюней следовало отныне выдавать на минуту времени. Тут-то и выяснилось, что вывести волков с горящими глазами из милых котяток невозможно. У каждого, решительно у каждого, есть какая-нибудь трогательная припухлость. Либо дети просаживают в Швейцарии батино бабло, либо паломнический центр со свиной рулькой на Рейне, либо квартирка во враждебных православию Штатах. И вот уже очень приличный человек (я серьезно), Игорь Шувалов говорит о перегибах в борьбе с чиновничеством, которая может изгнать из российской государственной элиты последних толковых менеджеров. И останутся в ней только котятки, воображающие себя волками.

Ну и это не самое страшное. Даже при наличии некоторого количества толковых и честных менеджеров путинская вертикаль власти выглядит в целом малоэффективной. И если толковые менеджеры ее таки покинут, жизнь в России сильно не ухудшится. Страшно другое. Власть в стране с такими традициями авторитаризма, начав терять ореол святости, скоро потеряет все. Тысячелетнюю монархию добила не только война, но и Распутин. Грязное белье – главный враг автократии. Не с теми людьми град Китеж строим. Не Китеж, а Кипиш получается.

Как мы разлюбили маленького человека

Чарльз Диккенс давно переехал в детскую. Так выразился бы, наверное, Владимир Набоков. Или, точнее, Диккенс мимикрировал до школьной программы, куда, по верному замечанию Виктора Пелевина, включают только те произведения, которые дети ни при каких обстоятельствах добровольно читать не будут. Впрочем, в XIX веке социальная проблематика была крайне востребована, считалась темой центральной, респектабельной. Приличные дамы и господа со сладострастием мазохистов зачитывались бесконечными сагами про кровоточащие язвы и гнойные нарывы собственного мира, особенно про детишек, которых морят голодом, обкрадывают, секут розгами, чтобы затем обругать «неблагодарными». Романы Диккенса изобилуют длиннотами вовсе не потому, что он не умел рассказать свои истории короче. Так было выгоднее. Романы публиковались по частям. И походили больше всего на современные сериалы, где вся прелесть не в концовке, а в бесконечности. Читая книги Диккенса, я постоянно представлял себе слезы, которые какая-нибудь третья герцогиня Варвикская утирала кружевным надушенным платочком строго по расписанию, в соответствии с графиком выхода очередной порции страданий очередного маленького человека. Это была особая микстура милосердия, прописанная Диккенсом эпохе дикого капитализма. Две столовые ложки после еды.

Маленький человек, которого пестовала добродетельная литература XIX века, в XX веке показал, на что на самом деле способен. Маленький человек XX века стал большим, распрямился во весь рост, разбух, заматерел и начал хамить. Вот он уже стреляет в самодержца, его жену, дочерей, сына и доктора, строчит доносы со всей пролетарской прямотой, скандалит на коммунальной кухне, стучит ботинком по трибуне ООН, шельмует Пастернака и захлопывает академика Сахарова, бухает и матерится. Литература XX века разлюбила маленького человека, она презирала и ненавидела его в «Окаянных днях» Бунина, но чаще смеялась над ним в романах Ильфа и Петрова, Булгакова, Зощенко, да хоть в великих «Симпсонах». Нынешний литературный герой – не маленький и не большой, он чаще всего окружен враждебным чужим миром, в котором зачем-то оказался без всякой цели и смысла. Его единственное намерение – спрятаться, как-то пережить жизнь.

Первого героя нового мира подарил нам Горький, прямой литературный потомок Диккенса, поэт дна, рабочей слободки и революции. Помещенный в изящную шкатулку особняка, отнятого у Рябушинского маленькими людьми, удушенный объятиями НКВД, Горький больше не писал о страданиях угнетенных. Поблескивая пенсне Клима Самгина, он цедил сквозь зубы: «быдло». Так XX век нашел свое слово для маленького человека. Потом появились и другие: «лузеры», «гопота», «нищеброды».

Сострадание к слабым в современной высокой культуре сменилось состраданием к себе. Больше нет слабых и сильных, есть «я» и все остальные. Тема маленьких людей, кажется, навсегда покинула большую литературу. Это в реальной жизни есть собес и Чулпан Хаматова, но книжку про сострадание больше не продать. Сердечная черствость – естественный результат XX века, который стал подлинным открытием, точнее, вскрытием мифологемы прошлого под названием «угнетенные классы».

Слезоточивая литература XIX века взрыхлила почву для революций и классовых войн в XX веке, но одновременно способствовала формированию социально сбалансированного капитализма. Что посеет черствая, предельно эгоцентричная литература нашего времени, трудно предвидеть. Возможно, нас ждет принудительная стерилизация всех мигрантов – а то понаехали тут размножаться, а должны просто жить тихо в подвале сто человек на десять квадратных метров и не чирикать. Или возникнет какая-то другая инновация, которая навсегда избавит наше «я» от досадных внешних раздражителей. Людям, которые не уверены в том, что наш мир движется к свету и добру, я бы на всякий случай посоветовал иногда перечитывать старых добрых писателей. В качестве лекарства. Трудно, невкусно, но полезно. Может, тогда ничего по-настоящему плохого с нами и не случится. Лично мой выбор у Диккенса – «Большие надежды».

Кесарево сечение мозга

«Слова «Богу Божие» для нас означают то, что Богу надо отдавать копеечные свечи, молебны, слова, – вообще все, что никому, тем более Богу, не нужно, – пишет Лев Толстой, – а все остальное, всю свою жизнь, всю святыню своей души, принадлежащую Богу, – отдавать кесарю».

Неудивительно, что Церковью в России могли руководить генералы от инфантерии и кагэбэшники. Только здесь даже попы добровольно и осознанно называют Церковь Христову бюрократической аббревиатурой РПЦ МП. «РусГидро», РАО ЕЭС, РПЦ МП – все очень логично.

Некоторые считают годом основания РПЦ МП 1943-й, когда Сталин впервые принял иерархов Церкви, в частности митрополита Сергия. Конечно же, это лукавство. Уже с начала XVIII века после того, как Петр I упразднил патриаршество, Церковь юридически стала государственным учреждением, которым управлял Святейший Синод во главе с теми самыми генералами от инфантерии и даже гвардии капитанами. Так что сталинский Совет по делам Русской православной церкви имел довольно почтенного предка.

Правда, само то, что подчинение Церкви государству было возможным и даже не вызвало серьезного ропота, говорит о глубоко своеобразном подходе православия к вопросам взаимоотношения светской и духовной власти. Исторически Православная церковь – часть Восточно-Римской империи (Византии), в которой император никогда не рассматривался только как глава светской власти. Он, в полном соответствии с древнеримскими традициями, считался «божественным цезарем» и «верховным жрецом» – блюстителем культа, лицом не просто сакральным, но и на деле управляющим Церковью. Вселенские соборы созывались императором. На них никогда не были представлены все иерархи Христианской церкви. «Вселенскими» их делал именно император – повелитель ойкумены, «вселенной», то есть Рима. Неудивительно, что решения соборов утверждались как государственные законы. Я уж не говорю про выборы патриарха Константинопольского. У него на деле был, конечно, только один выборщик. Да и первенство патриарха Константинопольского, в отличие от других патриархов, базировалось на статусе цезаря, а не апостолов – основателей древних церквей, включая Римскую. Запад, где Римская империя как реальное политическое образование перестала существовать в V веке, в конечном итоге выработал теорию автономного сосуществования двух независимых властей – духовной и светской. Первые наброски этой теории сформулировал уже папа Геласий I (492–496). Западная церковь со временем усилилась настолько, что фактически превратилась в государство в государстве и таковой остается по сей день. Не помешало даже возрождение Западно-Римской империи, которая просуществовала с 800 по 1805 год, но так и не сумела подчинить папу и Церковь себе.

России досталось православие – доктрина, выращенная под то, чтобы быть частью государственной машины. Православие оказалось настолько пластичным, что смогло интегрироваться даже в коммунистическую империю и желать многие лета самым жутким гонителям христианства в истории. Только здесь Сталина, современного Нерона, могут поместить на икону не в качестве арт-жеста, по приколу, а из какого-то мазохистского раболепия перед величием власти.

Меня не удивляет, что патриарх Кирилл продолжает традиции русского православия и готов освятить любую идею Администрации президента. Меня не удивляет и попытка либералов-мирян учить Церковь, как ей следует жить. И уж тем более не удивляет попытка государственников обвинить либералов за это в экстремизме, то есть в подрыве государственного строя. Все это – проявление одной и той же древней болезни нашей страны. Здесь все кесарево. И непонятно, есть ли у нас что-то божье, кроме копеечных свечек.

Квартирный вопрос

Только очень поверхностный наблюдатель сочтет «квартирный вопрос» мелкотемьем. Именно он отражает всю драматургию русской жизни XX века.

– Столовых нет ни у кого в Москве.

– Даже у Айседоры Дункан!

– И где же я должен принимать пищу?

– В спальне!

– Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а в ванной режет кроликов. Может быть. Но я – не Айседора Дункан. Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной!

Булгаков ввел «квартирный вопрос» в большую литературу, добавив его к другим проклятым русским вопросам: «кто виноват?», «что делать?» и «кому на Руси жить хорошо?». Именно этот самый мещанский из проклятых вопросов отражает всю драматургию русской жизни XX века с его национализациями, экспроприациями, уплотнениями, раскулачиваниями, депортациями.

Блестящая часть дореволюционного русского общества лишилась наследственных домов. Память об утраченной родине в Выре и Рождествено стала для Владимира Набокова, так и не купившего себе другого дома, ключевой темой творчества. Булгаков тоже отдал дань этому аристократическому аспекту «квартирного вопроса» устами Лариосика: «…Кремовые шторы… за ними отдыхаешь душой… забываешь о всех ужасах гражданской войны. А ведь наши израненные души так жаждут покоя…» Этот «покой» для Булгакова навсегда будет связан с воображаемым домом: «Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он поднимается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом». В бездомной стране коммуналок, углов, бытовок и бараков так и выглядело счастье.

Отсутствие своего дома – не только следствие масштабной миграции населения из деревни в города. Эту миграцию так или иначе пережили все развитые страны, но нигде, кроме России, «квартира с двумя спальнями» не значит, что в квартире две комнаты. Гостиная подразумевается по умолчанию. Европейское сознание не принимает смешения частного, интимного, и публичного, открытого всем. «Квартирный вопрос» в России – часть того грандиозного эксперимента, который коммунисты поставили над человеком с целью вытравления частнособственнического инстинкта, вообще всякого частного инстинкта. Государство давало понять, что у советского человека нет и не может быть частной жизни. Фактически это была главная советская экспроприация.

Новоевропейский дом в целом сложился к XVII веку и отражал растущее представление об автономии личности, о ценности индивидуального, достоинстве человека. Именно тогда возник дом, каким мы его знаем по «Собачьему сердцу». Он был не только зонирован по принципу частное – публичное, но и максимально диверсифицирован, чтобы все эпизоды быта были пространственно отделены друг от друга. По сути, появление столовой – революция не менее масштабная, чем современная ей английская, закончившаяся казнью короля Карла I. Она свидетельствовала о качественном скачке в сознании человека, ощутившего потребность превратить прием пищи – действие физиологическое, животное – в утонченный ритуал, подчеркивающий отличие человека от хищников, акцентирующий в нем достоинство. «Столовых нет ни у кого в Москве» означало возвращение в прошлое, предшествовавшее гуманизму и просвещению, которые ставили личность в центр мироздания. Теперь личность не значила ничего.

Характерно, что развал Советского Союза начался в головах в 1960–1980-е, когда происходило массовое жилищное строительство и отдельная квартира перестала быть недосягаемой роскошью. Люди собирались компаниями на своих кухнях – вновь обретенном частно-публичном пространстве, которое соответствовало и столовой, и салону. Там пили, главным образом водку, пели, главным образом Высоцкого и Окуджаву, рассказывали анекдоты, главным образом про Брежнева и Василия Ивановича, читали стихи, главным образом Цветаевой и Ахмадулиной, влюблялись и ссорились. С позднесоветской кухни началось выздоровление страны.

Сундук и святыня

Под конец 2013 года Россию сотряс чемоданный скандал. Один из самых почитаемых мировых брендов – Louis Vuitton – воздвиг на Красной площади огромный павильон в виде чемодана. Он был выполнен по эскизам подлинного сундука, заказанного в начале XX века князем Владимиром Орловым, генералом, флигель-адъютантом и участником Олимпийских игр 1900 года (вторых по счету). Отсюда его инициалы – P.W.O. и российский триколор. Внутри этого фантастического арт-объекта должна была разместиться выставка, посвященная историческому багажу, в том числе заказанному именитыми российскими путешественниками. Предполагалось, что доходы от продажи билетов пойдут на поддержку фонда Натальи Водяновой «Обнаженные сердца». Но всего этого не случилось. Некая общественность возмутилась неуместностью сундуков в сакральных местах, особенно если есть подозрения, что это как-то связано с пиаром и продажами. Мы же выше всей этой суеты. Это не мы отстояли полжизни в очередях за колбасой, не мы фарцевали, не мы варили джинсы, и это, конечно, не мы набрали потребительских кредитов на 8,8 триллиона рублей. Это были геи и мигранты. Кто же еще?! Мы, православные, молимся, постимся и ходим во власяницах.

Нужно отметить, что сакральной Красную площадь сделали коммунисты, а до этого она почти 500 лет как раз и была связана с пиаром, продажами и тем, что в Средние века считали «артом». Первое название Красной площади – «Пожар». В конце XV века выгорел лепившийся к кремлевской стене торговый посад и власти решили образовать на его месте площадь как из соображений противопожарной безопасности, так и для лучшего обстрела. Огромное пустое пространство сразу же было занято торговцами. Власти пытались бороться с самостроем, а потому по границам площади поставили постоянные торговые ряды – лавки, соединенные аркадами, архитектуру которых в целом повторяют нынешние ГУМ и Средние торговые ряды. Красной, то есть красивой, площадью, бывший Пожар стал уже в XVII веке, когда Спасскую башню увенчал нарядный шатер. Впрочем, площадь и тогда оставалась местом торговли и нехитрых народных развлечений – балаганов, казней и порок. Со временем кровавые забавы закончились, но еще в начале XX века здесь торговали вразнос и ходил трамвай.

Коммунисты, затворившиеся в Кремле, превратили Красную площадь сначала в коммунистический некрополь со своим верховным божеством – мумией «вечно живого» Ленина в хрустальном гробу, а затем в арену для проведения массовых мероприятий, символизирующих единство счастливого народа с его палачами. Да, здесь случались и действительно важные для страны события – например, парад в ноябре 1941 года, когда Москва уже фактически готовилась к сдаче. Не все, правда, знают, что знаменитую речь Сталина записывали в Большом Кремлевском дворце на фанерном макете трибуны, покрашенном под мрамор. А чтобы у вождя шел пар изо рта, открыли в зале окна. Так или иначе психологический эффект от выпущенного затем фильма был немалый. Ну и в 1945 году здесь, на Красной площади, праздновали победу другим парадом – с маршалом на белом коне и в золотых погонах, будто и не было между 1918 и 1945 годами никаких парадов физкультурников и верениц дурацких инсталяций, изображающих то смерть буржуев, то торжество труда, а была вечная Россия.

Впрочем, палачи вскоре вернулись к своим привычным занятиям. А потом развалился Советский Союз, новой России исполнилось 20 лет, мы дожили до очередных духовных скреп, обильно плачем на парадах, а ветераны той самой войны все еще мыкаются без квартир и даже иногда кончают жизнь самоубийством в своих совсем несакральных хибарах. Вот бы где поднять вой. Но нет – тут наша общественность молчит.

История с выставкой Louis Vuitton на Красной площади – удивительный документ про лицемерие и ханжество, про агрессивное невежество – в поисках духовных скреп стоило бы получше узнать историю собственной столицы – и, наконец, про неуважение к деловым обязательствам. Ведь кто-то еще за полгода до случившегося выдал все разрешения и согласования на установку сундука князя Орлова именно в этом месте. Я наивно полагал, что оно находится в ведении ФСО, Администрации президента и под защитой Министерства культуры Российской Федерации. А вышло так, что никто за Красную площадь не отвечает.

И только потому, что за прошедшие годы к истеричкам и фарисеям стало принято относиться как к серьезной респектабельной части общества. Нечленораздельный визг – это в нынешней России точка зрения, перед которой забиваются по углам и ФСО, и Администрация президента, и Министерство культуры Российской Федерации. Стыдно, что это произошло с нами, особенно на глазах всего мира, к тому же накануне Олимпийских игр, на которые когда-то князь Орлов, возможно, ездил с тем самым сундуком. Тогда украсить его триколором было совсем не стыдно.

Нашествие варваров

Смотрю я на депутата Милонова в интерьерах Мариинского дворца, где заседает Законодательное собрание Санкт-Петербурга, и думаю: так вот и выглядели варвары. Обрядились в тоги, которые им как козе баян, и возлежат в императорских покоях. Дескать, мы подлинные наследники Рима.

То, что, например, губернатор Санкт-Петербурга Полтавченко сидит в Смольном, меня совершенно не смущает. Он и есть настоящий преемник Ленина или Жданова, ну «жлоб» (по мнению футбольных болельщиков), ну из детишек фонтаны складывает своим гостям на потеху. В Смольном таких Полтавченко было пруд пруди, поэтому тут никакого диссонанса не чувствуется. Так сказать, намоленное место.

Мариинский дворец – совсем другое дело. Когда-то дворец князей Лейхтенбергских (родственников Бонапарта и Романовых), он при Александре III стал местом заседания Государственного совета и комитета министров. В общем, Мариинский дворец – мозг Российской империи, а теперь… даже не знаю, с какой частью тела было бы элегантней его сравнить. Но миазмы оттуда исходят во все концы того, что от этой империи осталось.

Монументальные архитектурные формы, великолепные росписи, наборные паркеты, бронза – все наследие великой страны – безжалостно контрастируют с мыслями и поступками нынешних его обитателей.

Я думаю, новые хозяева дворцов и кабинетов что-то такое смутно про себя чувствуют, а потому норовят все время разрушить, надстроить, но лучше – впендюрить посреди по-настоящему великого свое, соразмерное собственному масштабу ума и души. Вспомните историю с «Охта-центром», поглядите на все эти лужковские башенки, торчащие по Москве, или его же медведей с коняками в Александровском саду.

Неудивительно, что у нас, в Москве, надстроили, а фактически изменили до неузнаваемости дом князя Волконского, деда Льва Николаевича Толстого, предположительно описанный в романе «Война и мир». «Центру развития межличностных коммуникаций» или «развития русского языка» понадобился пентхаус. Простор нужен для межличностных коммуникаций и развития русского языка. На кой черт им Толстой? У него полромана на французском. К тому же не православный он человек, анархист и кощунник.

Ползучее обживание нашего великого прошлого – тема не новая: уплотнениями, экспроприациями, распродажами, да просто сносами, взрывами и сломами заполнено все двадцатое столетие. Удивительно, что вообще осталось хоть что-то от той прежней тысячелетней страны. Россия после 1917 года так и не нашла себя: старое утрачено, новое вроде построили, но оно само развалилось за полной своей нежизнеспособностью, а теперь вообще принято решение не заморачиваться. Страну объявили великой – и точка. Знай себе качай нефть с газом. Одна проблема: хозяевам надо где-то жить, законотворить и чай с малиной кушать, а еще им надо чувствовать себя как дома, в своей тарелке, в своем корыте. Мешают им особняк Волконского, парк Архангельское, да мало ли что еще глаза режет. У них с прежней Россией эстетические разногласия, подкрепленные, конечно, и прочими соображениями желудочно-кишечного свойства.

Некоторые по глупости еще считают, что живут в своей стране. Нет, это уже давно страна Милонова и «центра развития межличностных коммуникаций». Вглядитесь в эти лица повнимательнее, необязательно в милоновское – такие ведь теперь по всем ветвям власти стаями сидят. Вы что думали, что сохраните уютные московские особнячки или Петербург Достоевского вот с такими лицами? С такими идеями? С такими душами?

Портянка как зеркало русской государственности

Чип-энд-Дейл всея Руси, Сергей Кужугетович Шойгу, едва став министром обороны, твердо заявил, что изживет слово «портянка» из лексикона российских вооруженных сил навсегда. Шел XXI век, если быть точнее, то – январь 2013 года.

Происхождение портянок теряется в глубокой древности. Несомненно, это близкие родственники онучей, которыми русские традиционно оборачивали ноги под лапти еще тогда, когда их и русскими никто не называл. В стране поменялось все, причем не один раз, но напоминание о лапотной Руси пережило и Дмитрия Донского, и Ивана Грозного, и букли, и ментики, и лосины, и кивера, и наркомов, и СМЕРШ, и Окуджаву, и новое мышленье, и суверенную демократию, и даже Болотную.

Возможно, это последняя связь нас нынешних, в безродных конверсах и брогах, с седой отечественной стариной. Последняя константа отечественной культуры, не преодоленная ни петровской европеизацией, ни коммунистической индустриализацией. Остальное – и имперский балет Чайковского – Петипа, и русский классический роман Толстого – Достоевского, и прорыв в исследовании космоса Королева – Гагарина, и авангард Малевича – Кандинского – оказалось короткими эпизодами на фоне тысячелетней истории портянки.

Меня мучают вопросы: отчего российские императоры, до половины законодательных актов которых касалось ширины галуна и высоты плюмажа, не извели портянку? Отчего коммунисты, ударившие по лапотной Руси электрификацией и культурной революцией, не покончили с портянкой как пережитком царизма? Отчего Михаил Горбачев и Борис Ельцин, вернувшие страну на путь либерализма и западничества, терпели этот «совок»? Как, наконец, Владимир Путин, глава России, впервые после Николая II и Ленина свободно говорящий на двух иностранных языках, мирился с таким очевидным анахронизмом? Надо, конечно, отдать должное Владимиру Путину. Он первым в русской истории со времен Рюрика назначил министром обороны человека, который обещал покончить с портянкой в кратчайшие сроки. Это был не кто иной, как Анатолий Сердюков. И где теперь Сердюков? А портянка жива.

Вглядываясь в омут российской истории, я бы не поручился за то, что министр Шойгу сохранит свой пост. Причина очень проста: человек, с его мозолями и опрелостями, с его трещинами на пятках и въевшимся между пальцами кислым запахом, никогда не интересовал Российское государство. Ему всегда было наплевать на то, что у этого человека в сапогах. Главное, чтобы сапоги были начищены.

Человек в государственной философии России – скот, который работает и рожает детей, засыпает собой поля сражений и котлованы великих строек. У этого человека, конечно, есть ноги, но они нужны ему только для того, чтобы, когда потребуется, дойти из пункта А в пункт Б и умереть «За веру, царя и отечество», «За Сталина», «За Россию».

Гуманистическая идея нового министра Шойгу носит очевидно подрывной антигосударственный характер. Не говоря уже о том, это сколько же носков надо нашить для миллиона солдат. Это же целый авианосец! Тут либо Шойгу снимут, либо тысячелетняя Россия падет. Даже не спрашивайте, какой из вариантов развития событий мне симпатичнее. Впрочем, вероятно, есть и третий путь. Россия, кстати, всегда его выбирает. Бог хранит. Деньги на носки выделить, потом распилить и успокоиться. И будет стоять наша матушка-Россия еще тысячу лет. На кровавых ноженьках. Но в начищенных сапожках.

Россия, с которой не о чем поговорить

Каждый год я привык подводить итоги. Для меня все, что я прочел, увидел, попробовал, все люди, с которыми познакомился, оцениваются по принципу, смог ли я сформулировать для себя что-то новое, важное, хотя бы забавное, или нет. Если в голове не осталось ничего, пронеслось мимо огнями встречных фар, значит, не твое, не к тебе было обращено.

Не первый год я думаю об одном и том же: почему Россия, которая на протяжении тяжелейшего для страны XX века говорила с миром образами Малевича и Кандинского, языком Чехова, Пастернака, Набокова и Солженицына, великим танцем Дягилевских сезонов и Мариинского театра, музыкой Рахманинова, Прокофьева и Шостаковича, теперь молчит? Точнее, бубнит что-то бесконечно провинциальное и однообразное вроде: «Россия без Путина». Невысокий, совсем не грузный и не грозный человек, с застенчивым взглядом «простого русского парня», полностью погреб под собой все мысли, желания и стремления думающей части страны. Многие, особенно среди сетевых обитателей, кажется, всерьез убеждены, что и с постели вставать, и зубы чистить не надо, пока у власти находится Путин.

Этот странный ход мыслей очень не идет России, которая в гораздо менее благоприятных, да что уж там, совсем отвратительных условиях смотрела вперед, мечтала, иногда из лагерного барака или грязного окопа, порою совсем глупо и наивно. Отсутствие большой мечты, кажется, и есть главная проблема нынешней России, которая самими своими просторами обречена быть большой… либо дурой, либо умницей. Это уж как получится, а получалось у нас по-разному.

Главная проблема революции 1991 года вовсе не в том, что народ якобы ограбили, а потому он разочаровался в демократии. Главная проблема в том, что массы людей мечтали не о возвращении на путь истины, какой бы она ни представлялась, а хотели жить как в Америке – с двадцатью сортами колбасы, вареными джинсами и жвачкой. Идеал лимитчка – шаткое основание для демократии, да и страны вообще, а потому очень быстро не стало демократии. И, наверное, может не стать самой страны.

Припоминаю один любопытный разговор Собчак и Соколовой с Борисом Березовским в журнале GQ, в бытность мою его редактором. Ксения Соколова, имея в виду то исключительное положение, которое занимал Березовский в политическом раскладе девяностых, заметила: «Не кажется ли вам, уже теперь, когда все сложилось так, как сложилось, что у вас и ваших соратников был только один путь победить? Надо было отказаться от всех своих финансовых интересов, от богатства, от любых проявлений гедонизма… Надо было сменить жизнь в стиле джет-сет на скучную жизнь аскета ради решения только одной политической сверхзадачи… Задачи, по масштабу сопоставимой с той, которую решали Ататюрк и Авраам Линкольн». Березовский на это ответил: «Я считаю, что надо было отказаться, но я не считаю, что у меня были силы отказаться».

С тех пор по пути Березовского прошли легионы умных, волевых, часто не бесталанных людей и в финале тоже не нашли в себе сил отказаться. Идеал лимитчика, осуществленный в рамках одной отдельно взятой двенадцатикомнатной квартиры в Молочном переулке, как у девушки Сердюкова, неизменно порабощал и ум, и волю, и талант. Тем не менее наивно предполагать, что между отставленным министром обороны, его «боевой» подругой и так называемым простым человеком пропасть. Ведь откуда-то эти министры обороны все время приходят с подругами, друзьями, соседями, однокашниками и однокорытниками. Нет им числа. Они сидят в ЖКХ и милиции, в университетах и поликлиниках, они свинчивают лампочки в подъездах и выбрасывают мешки с мусором на обочину дороги, они паркуют свои машины на пешеходных переходах и обдают грязью жмущихся по тротуарам прохожих. Это все, как теперь принято говорить, «звенья гребаной цепи» неуважения чужого пространства, личности, прав, вообще всего, что находится за пределами собственной выгоды и комфорта.

«Бендеровцы»

Кремлевские мыслители не первый год ищут некую идеологию такой зубодробительной силы, чтобы можно было опять, в XXI веке, загнать всех хипстеров, Болотную, геев, либералов и адвентистов седьмого дня в единый и неделимый шлакоблок счастливых строителей не пойми чего, но очень величественного. Идеологию искали то в Великой Отечественной войне, то, прости господи, в эпопее с Мининым и Пожарским. Отец Тихон Шевкунов, влиятельный при Путине поп, вообще забрался в Византию и на всю страну продемонстрировал гиблый уровень образования в отечественных учебных заведениях.

Идеология на базе исторического пепелища мучительно не складывается. Получается какая-то тухлая выжимка из учебника по истории для средней, точнее, очень средней школы. Люди остаются до противности разными и все сами по себе. Хуже того, внезапно объединять их стали вовсе не патриарх Гермоген и ненависть к тушинскому вору, а наоборот, ненависть к совсем другому вору, вполне конкретному и осязаемому. Все шло по самому отвратительному для власти сценарию – общество стало объединяться и самоорганизовываться вокруг понятных и ясных целей: борьба с мигалками, лечение наркоманов в «Городе без наркотиков» Евгения Ройзмана, разоблачение коррупционных схем на разных платформах Алексея Навального, наконец, демонстрации, прогулки по бульварам и повсеместные «окупаи».

И тут кто-то умный вспомнил про Остапа Бендера: «Одни лишь маленькие дети, беспризорные дети, находятся без призора. Эти цветы улицы, или, как выражаются пролетарии умственного труда, цветы на асфальте, заслуживают лучшей участи. Мы, господа присяжные заседатели, должны им помочь. И мы, господа присяжные заседатели, им поможем… Владелец «Быстроупака» был чрезвычайно доволен. «Красиво составлено, – решил он, – под таким соусом и деньги дать можно. В случае удачи – почет! Не вышло – мое дело шестнадцатое. Помогал детям – и дело с концом». Характерно, что Путин в своей, быть может, самой блестящей речи перед Федеральным собранием по поводу аннексии Крыма назвал бандеровцев «бендеровцами». Проговорился, что ли?!

Лозунг защиты детей пришел не из кабинетов интеллектуалов, он имеет очевидно маркетинговое происхождение. Детишки продаются уже целое столетие лучше даже, чем котята и хомячки. Пресловутая «слеза ребенка» оправдает все: кастрацию педофилов, наглое нарушение прав тех, кто решил жить с однополыми партнерами, идиотические кампании против Мадонны, борьбу с популярными социальными сетями, атаку на материальную базу свободной прессы, в которой реклама алкоголя и сигарет составляет примерно 20–25 % выручки, цензуру литературы и искусства от всего дурного вроде «Ну, погоди!» и кампанию по запрету абортов. Слизь в матке – это, оказывается, не органическая часть женщины, а собственность Родины. Не думайте, что государство ограничится покушением только на женское тело. Не удивлюсь, если из глубин государственного маразма всплывет и запрет на мастурбацию в виде постановления какого-нибудь очередного Хрензнаетчегонадзора. Мастурбируешь? Значит, убиваешь цветок жизни, сливаешь в канализацию будущего гражданина великой страны, защитника Родины, наследника Минина и Пожарского, патриарха Гермогена и философа Ильина, душу божью, наконец. А если при этом ты смотришь западную порнуху, то ты вообще… Знаешь, кто ты?! Ты изменник Родины. Статья уже есть – за сотрудничество с иностранными организациями, имеющими целью разрушение богохранимого Отечества. А зачем еще порностудии снимают свои фильмы?! Исключительно чтобы разрушить великую Россию и ее уникальную православную цивилизацию.

Детишки – только цветочки этой новой реальности. Христос говорил в свое время: «Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие Небесное». Нищие духом, ну то есть не вполне здоровые люди действительно блаженны, как дети, сочли в кремлевской администрации, а потому и их надо защищать от всякой нечисти. Внезапно обнаружилось, что верующие расцениваются властью как своего рода шизофреники и параноики. Для их безопасности нужно по окнам повесить решетки, а стены обить мягкой тканью успокаивающей расцветки. Закон об оскорблении чувств верующих – это, знаете, уже не просто атака на светское общество. Это превращение страны в дурдом.

Сегодня идет масштабное наступление на свободу частной жизни. Скоро вас обложат налогами, если вы предпочитаете есть гамбургеры и пить порошковое молоко, потому что не вам решать, что полезно, а что нет. Решает Родина. Жрешь, гад, вредное, жиреешь? Плати, сука! Наших детей уже пытаются одеть в униформу, словно солдат. Да и нам скоро предпишут выходить по ночам только в светоотражающей одежде, как зэкам. Мы должны снова стать массой, неразличимой унылой массой, каковой пытались приучить быть наших отцов, дедов и прадедов коммунисты. Право на частную жизнь – единственное несомненное завоевание революции 1991 года. Но революции заканчиваются. И в этот момент на сцене всегда появляется Остап Бендер, как бы он ни изволил именоваться.

Вперед к средневековью!

Тут недавно человека убили стрелой из арбалета… В городе Люберцы. А депутат от ЛДПР Ярослав Нилов собирался клеймить пьяных водителей буквой «П». Спасибо хоть несмываемой краской, а не раскаленным железом. Впрочем, думаю, до этого тоже скоро договорятся. Ряженые бородачи с испитыми лицами от имени православных борются с художниками, Хеллоуином и набоковской «Лолитой». Больше четверти населения России считает, что нужно вернуть порку в Уголовный кодекс, а лидер партии «Справедливая Россия» Сергей Миронов – требует кастрировать педофилов. Сановники в известных изданиях заявляют, что Путина послало нам Всеблагое Провидение. В свою очередь, радикальные арт-активистки облекают свой антиправительственный протест в форму молитвы Богородице, как какие-нибудь средневековые ересиархи, по совместительству вожди крестьянских восстаний. Иереи Церкви колесят по ночной Москве на спорткарах и даже иногда давят людишек белыми иномарками.

Жизнь в России все больше напоминает средневековые хроники, впрочем, в постмодернистской обработке: вместо каленого железа – несмываемая краска, вместо закованных в броню андалусских жеребцов, на которых гарцевали князья Церкви под стенами Толедо и Иерусалима, – лучшие новинки немецкого автопрома, вместо раскаленных щипцов в руках палача – химическая инъекция.

Волны дремучего маразма не первое даже столетие захлестывают мир и его частный случай – Россию. Охота на ведьм и религиозные войны пришли в Европу сразу после блистательного Ренессанса, совпавшего с первыми успехами глобального капитализма. Вероятно, есть какой-то природный механизм, сдерживающий слишком быстрое движение вперед, тормозящий радикальные перемены, возвращающий привычный психологический комфорт миллионам людей, которые не умеют и не желают жить по-новому. Причем порою люди отскакивают даже не во вчера, а в позапозавчера. Так, Германия в свое время укатилась в эпоху средневекового романтизма, охоты на ведьм и еврейских гетто. А Иран – прямиком во времена Арабского халифата VII века.

Было бы наивно полагать, что приход нацистов к власти в Германии или аятоллы Хомейни в Иране – всего лишь результат деятельности неких ловких политтехнологов, как почему-то принято думать применительно к России. Это просто логика истории – поиск баланса между динамикой и статикой. Чем быстрее мчится вперед человечество, чем больше действующих лиц вовлечено в выбор пути, тем труднее найти этот неуловимый баланс, тем лихорадочнее раскачивается маятник. И не надо думать, что мы лишь наблюдаем процесс со стороны. Мы участвуем в качке, мы мчимся к крайней точке вместе со всей страной и, в общем-то, не против катастрофы. Я вот, например, не хочу вступать в эпоху новообретенной гармонии, если в нее, щурясь от ласкового солнышка, вступит рядом со мной несравненный автор «Анатомий протеста» Аркадий Мамонтов или Дмитрий Киселев со своим «ядерным пеплом». Я бы лучше отложил наступление идиллии. Лучше в штопор, в тупик.

Конечно, приятнее было бы мне рассуждать про этот маятник, живя в эпоху блаженного и гармоничного равновесия. Еще десять лет назад порой казалось, что мы до такого доживем. Но, похоже, не случилось, а может, такого вообще никогда не бывает. Так или иначе, мы живем в эпоху реакции – и дай бог, чтобы не самой страшной из тех, через которые уже проходила Россия.

Можно, конечно, утешать себя Соломоновым «И это пройдет». Но от нас зависит, как именно оно пройдет. Пройдем мы по краешку или сорвемся в пропасть. Пустится ли маятник в обратный путь, достигнув крайней точки, или застрянет надолго, как в том же Иране или Северной Корее. Или вовсе сорвется со всех осей, как бывало пару раз даже в нашей истории.

Потом придет новое поколение людей и увидит все совсем не так, как это видим мы. И, возможно, упрекнет нас в том, что мы были недостаточно добры, мудры и аккуратны. А нам-то казалось, что мы недостаточно злы и непримиримы.

Очень не хочется разочаровать этих потомков. Наверное, кое-что придется просто перетерпеть. В конце концов, клеймить будут всего-то краской, а не каленым железом.

Время замерло в восхищении

У нас нет истории. Мы, как первобытный народ, до сих пор живем в пространстве мифа. Напластование романтических фантазий, злонамеренной лжи, фальсификаций, собственно, и составляет сегодня российскую историю. Десятилетиями она писалась в основном с одной целью: представить торжество самостийного тоталитаризма единственным смыслом всего тысячелетнего развития страны. Даже классово чуждые для советской науки Иван Грозный и Петр Великий, будучи выдающимися упырями-государственниками, обрели почетное место в пантеоне строителей сталинской империи.

Нет сомнения, что и затеянный Путиным новый учебник истории будет изображать многовековой путь страны как восхождение все к той же вершине – сильному государству «от Перми до Тавриды». Правда, министр культуры Мединский обещает придать учебнику и некоторые психотерапевтические функции. Учебник во всей красе отразит и наш комплекс неполноценности, и наш комплекс самозванца, и нашу манию преследования: «Если показать историю развития культуры, то мы убедимся в том, что предположения о вторичности российской культуры, о том, что все заимствовалось в других странах, неверны… Синхронизация (c историей других народов. – Н.У.) позволит лучше осознать роль нашей страны как полноправного, иногда и как основного субъекта развития мировой цивилизации… Вся история России связана с борьбой за существование и сопротивлением внешним агрессорам» (замечу a propos, что, сопротивляясь «внешним агрессорам», Россия ухитрилась стать самой большой страной в новой истории).

Нация, утратившая империю, разочарованная в себе, озлобленная на всех, особенно на более счастливых соседей, действительно нуждается в психотерапевтической мантре: «Мы основной субъект развития мировой цивилизации». Поэтому учебник обещает получиться подлинно народным. Это будет не только зеркало для власти. В не меньшей степени он станет и зеркалом для народа, униженного, оплеванного, тоскующего по величию, которое понимает исключительно как мышечную силу. И снова «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман».

Беда в том, что в России до сих пор не появился другой заказчик истории, кроме государства и униженного народа, который до этого, кстати, с удовольствием кормился бреднями сторонников гиперборейской теории о Нарьян-Маре как прародине человечества. Кажется, история нам нужна исключительно для самоутверждения и самовозвеличивания, а не для самопознания и самообъяснения. По сути, наши исторические запросы остались где-то в XIX веке, ну или, точнее, в нацистских 30–40-х годах XX века, когда гопота и элита слились в единой пламенной любви к die Heimat (нем. Родина) и ее славной истории, едва не закончившейся 1945 годом. Именно после катастрофы Второй мировой войны, на фоне разочарования в идее государства и нации, в Европе стал формироваться новый запрос на историю, не вовлеченную в политику, не лечащую глубоких национальных ран, а рассказывающую, wie es eigentlich gewesen sei («как это было на самом деле» – Леопольд фон Ранке).

Россия до такой истории пока не дозрела. Снова наших детей будут пичкать байками о том, что варяги не имели отношения к генезису русской государственности, что отстали мы от Европы из-за татаро-монгольского ига, что иго это (сам термин общеупотребительным сделал, кстати, Сталин) существовало в реальности, что дорога от Киевской Руси к петровской империи была прямой и безвариантной, что Александр Невский остановил «натиск немцев на восток», а Дмитрий Донской покончил с татаро-монголами на Куликовом поле, что Сергий Радонежский стал духовным камнем, на котором был воздвигнут Третий Рим, что Иван Грозный – борец с сепаратизмом и оранжевыми революциями, что Петр отвоевывал у шведов «исконно русские земли», что Российскую империю разрушили либералы, что коммунисты, пока среди них было много «лиц еврейской национальности», допускали перегибы, но потом исправились, стали государственниками и антисемитами, что Сталин был эффективным менеджером, что пакт Риббентропа – Молотова был не переделом Европы на пару с Гитлером, а вынужденной мерой, что развал Советского Союза – это «геополитическая катастрофа», что Горбачев – предатель, 90-е – бандитские. И прочее, прочее, прочее.

История как форма общественного самопознания и самообъяснения возникла не во всех обществах. У древних индусов ее, например, не было. Так и прожили в мифе своей «Махабхараты», совершенно не интересуясь тем, что с ними происходило за последующие несколько тысяч лет. Кстати, некоторые идеологи гиперборейской теории полагают, что Пандавы схлестнулись с Куаравами не где-нибудь, а на Курской дуге, после чего началась новая эпоха кали-юга, четвертая и наихудшая, конец которой положил Путин. Но это уже, согласно Мединскому, конец истории. Время замерло в восхищении.

Конец прекрасной эпохи

Мне давно казалось, что все мы живем на «Титанике», который неумолимо движется навстречу своему айсбергу. Кавалеры во фраках, дамы в бриллиантах, а под наборными паркетами великолепных салонов – тесные каютки пассажиров третьего класса, чумазых, в штопаной одежде, но с надеждой на лучшую жизнь не для себя, так хоть для детей. Как говаривал Набоков, «фатальная нищета и фаталистическое богатство» – вот она Россия нулевых, которая, сияя огнями, звеня хрустальными бокалами, трубя в тромбоны и валторны, со всей дури налетела на айсберг. Корпус пробит сразу в пяти отсеках, вода заливает коридоры и каюты, по ним уже плавают первые трупы, но там, наверху, оркестр еще играет вальс, а нарядные люди уверены в незыблемости своего прекрасного мира. Через полтора-два часа все исчезнет. И наступит тишина.

Еще недавно многие грезили о новых временах, несмотря на то что никогда, за всю русскую историю, не было у нас более благополучной и беззаботной эпохи, чем нулевые. Я нередко писал об этом прежде и неизменно удостаивался гневных окриков: что за бездуховность? Простите, дорогие, я ни тогда, ни теперь не вижу никакой бездуховности в том, чтобы люди были материально благополучны: бытовая техника, машина, обои в цветочек – это, конечно, не Толстой и Цветаева, но лучше, чем нищета, коммуналки и алкоголизм, которые составляли фон замечательно духовной жизни в моем советском детстве.

Гламур минувшего десятилетия удостоился такого количества интеллектуальных разоблачений, что обрел несвойственный ему статус демонической идеологии. Наверное, только в России «лабутаны» и «бентли» могли похвастаться столь интенсивной накачкой смыслами. Даже рукола была у нас когда-то больше, чем рукола, – ни много ни мало, а statement, символ новой жизни, прогресса или, наоборот, бездуховности и потреблядства.

Радуйтесь, аскеты. Времена благополучия закончились. Нищета, коммуналки и алкоголизм скоро снова станут мейнстримом, а Толстого с Цветаевой вы будете покупать на макулатуру, если, конечно, их не запретят: Толстого за кощунство, а Цветаеву – за ЛГТБ. Мы очевидно живем в другой стране, где радости обычной человеческой жизни будут снова принесены в жертву чему-то большому и величественному.

Примерно 100 лет назад, с началом Первой мировой войны, закончился один из самых прекрасных и самодовольных периодов в истории Европы – belle poque. Провозвестником его краха стала та самая катастрофа «Титаника» в 1912 году – весьма сильная, хотя и банальная метафора хрупкости любого из наших миров. И вот мы снова на «Титанике». С точки зрения истории не так важно, выживем мы или нет. Но описать это удивительное состояние – за мгновения до столкновения с айсбергом – мне вдруг захотелось. Я вдруг почувствовал себя мальчиком из 1903 года, который пока что едет в роскошном спальном вагоне, где-то между «прежним Парижем и прежней Ривьерой». Я забрался коленями на подушку у окна и смотрю «на горсть далеких алмазных огней, которые переливались в черной мгле отдаленных холмов, а затем как бы соскользнули в бархатный карман». Автор этих строк – Владимир Набоков продолжает: «Впоследствии я раздавал такие драгоценности героям моих книг, чтобы как-нибудь отделаться от бремени этого богатства… Сдается мне, что в смысле этого раннего набирания мира русские дети моего поколения и круга одарены были восприимчивостью поистине гениальной, точно судьба в преддверии катастрофы, которой предстояло убрать сразу и навсегда прелестную декорацию, честно пыталась возместить будущую потерю…»

Андрей Макаревич недавно написал на «Снобе»: «Не покидает тяжелое ощущение, что жизнь свою я прожил зря». Действительно, еще недавно казалось, что Россия выбралась, наконец, из своих буреломов на дорогу, по которой в красивых машинах едут другие народы. Страна была изрядно подратой, отощавшей, с кровоточащими ногами. Почесалась, огляделась и поплелась туда, куда мчатся все, дивясь красоте невиданных доселе экипажей. И тут – о, чудо! – стоит на солнышке, лоснясь мясистыми черными боками, красивый автомобиль, «Порше Кайен» называется. Ключи в замке. Повезло! В натуре повезло! Наша героиня огляделась, сначала робко, неуверенно забралась в салон, вдохнула в себя запах дорогой кожи, понажимала на кнопочки, машина тронулась. Во дела! Я еду! Прям как все, еду! Дай, думает, подбавлю газку. Подбавила. Машина идет замечательно, легко, в динамиках красивая музыка играет. А наша – знай себе – прибавляет скорость. Душа-то пешеходная, истосковалась, обзавидовалась, глядя на других. И вот уже черная громада неистово мигает всяким козлам фарами, подрезает лохов, которые «тупят», обгоняет по встречке «пидорасов» – радуется своей удали, своим лошадиным силам. Все ей по плечу, все нипочем. Силища-то какая! Ого-го! Это вам не «Форд Фокус» вшивый. Мы и «Майбах» сделаем! А чо?

Внезапно поток стал слишком плотным и неуступчивым, – видать, впереди строительные работы. Не беда. Съехала на обочину и понеслась по ухабам и кочкам, обдавая всех песком и грязью, – втиснусь как-нибудь обратно, не киснуть же в пробке, как все. Мы ж не как все, мы на «Порше Кайене». Но похоже, что втиснуться уже не получится. Не пустят, сомкнулись нелюди, темные очки нахлобучили, отморозились. Никакого уважения. Ничо, проедем и по кочкам. Где наша не пропадала?! Между тем у придорожного кабака стояли два мужика, которые как завороженные смотрели на лихача. «Вишь ты, – сказал один другому, – вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» – «Доедет», – отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» – «В Казань не доедет», – отвечал другой. Этим разговор и кончился».

Конечно, колесо, можно было бы поменять, но беда в том, что в «Порше Кайене» не знают, откуда берутся колеса, да и как их устанавливать, не объяснили. А в создавшейся геополитической обстановке никто, пожалуй, и не поможет. Разве посмотрят со злорадством на беспомощно осевшего в кювете черного зверя. Не любят нас. Ой, не любят.

Зря ли прожита моя собственная жизнь, – спрашивал я себя, когда прочел слова Андрея Макаревича, – и как быть с тем бархатным карманом, полным драгоценностей из девяностых и нулевых, о котором я упоминал выше? У меня эти драгоценности, увы, по преимуществу виртуального свойства, поэтому я здесь, в России, и пишу эту статью. Вот краткая опись накопленных мною богатств: Михаил Горбачев прекращает холодную войну, открывает СССР миру, он улыбается счастливыми глазами так, как не улыбался ни один руководитель этой страны, незнакомые люди за границей с восторгом с тобой заговаривают, зовут к себе домой, едва узнав, что ты русский, миллионы людей в 1991 году своим мужеством останавливают тоталитарный реванш ГКЧП, – и я там тоже был, в этой бескрайней толпе, в своих нелепых вареных джинсах. Или вот высокий седовласый президент Ельцин почтительно выговаривает слово «Россия». Так, наверное, скалоподобный крестоносец произносил молитву Пресвятой Деве. На географическую карту мира возвращается уничтоженное коммунистами имя моей родины. Я помню невероятную свободу, которая обрушилась на нас тысячами переживаний: запрещенные когда-то книги, слова, мысли, идеи, первая поездка в Париж и Рим, небоскребы Нью-Йорка, обретенное чувство собственного достоинства, знакомые только по литературе продукты и вина, костюмы из тонкой шерсти, шелковые галстуки и туфли на кожаной подошве, Сикстинская капелла вживую, Пьетро Масканьи в Ла Скала, Мадонна в Москве, Том Форд – в Милане и тоже в Москве, Salve, Stefano, Come stai (это я про Габбану), «Намедни» Леонида Парфенова, бесконечные и всегда долгожданные книги Акунина, «А Хули» Пелевина, отрытие Олимпиады в Сочи и прочее, прочее. Наконец, автомобиль. Белая «семерка» «Жигулей», которая доставила мне больше радости, чем все «бмв», «ягуары», «мазерати» и «бентли», на которых мне довелось потом ездить. Садишься за руль – и весь мир впервые твой.

Нет, все это было не зря, конечно. Пока что кажется, что «зря» нам предстоит прожить вторую половину жизни, в кювете с поломанным колесом. Тем не менее ушедшая уже окончательно «прекрасная эпоха» навсегда останется с нами. Понимая, что в туманное будущее надо забрать с собой как можно больше богатств, я решил навестить своих друзей и знакомых, с которыми прожил бок о бок по крайней мере последние полтора десятка лет. Поскольку это ностальгическое паломничество было запланировано на август, я отправился в Европу. Там, от Сардинии до французской Ривьеы, пока что еще много наших соотечественников, они-то и закончат вместе со мной этот текст.

Действующие лица

Наталья Тидеи, римлянка, родилась в России

N, русский олигарх

NN, жена другого русского олигарха

NNN, известный русский журналист

Алиса Хазанова, актриса

Пьер, пьяный актер из Парижа

NNNN, русский олигарх

Лорд Мандельсон

Михаил Прохоров, владелец проекта «Сноб»

Юлия Скворцова, переводчик с французского и обратно

Русский бизнесмен, работающий в Англии

Ирина Хакамада, экс-кандидат в президенты, ныне писатель

Владимир Сиротинский, бизнесмен и муж Ирины Хакамады

Ограбленная русская женщина на пляже

Ксения Собчак, сотрудница проекта «Сноб»

Антон Красовский, сотрудник проекта «Сноб»

Гибель мира

«Ты прав насчет конца прекрасной эпохи. Ты представляешь, мы идем по, быть может, самому прекрасному городу мира (Риму. – НУ), который снова стал помойкой. Не хватает только куч дерьма, как во времена Гоголя. Ничего, они скоро появятся. Видишь, эта улица – тут когда-то были лучшие антиквары Рима, а теперь лавки с трусами, футболками и шлепанцами, причем в каждой продается одно и то же. Зачем? Почему именно здесь? Какое-то новое нашествие варваров.

(Наталья Тидеи, римлянка, родилась в России).

Война

«Надо идти на Киев прямо сейчас».

(N, русский олигарх)

Табу

– Ты знаешь, я была в разных компаниях: я была с питерскими олигархами, я была со своими друзьями, ну, собственно, которых ты знаешь, потом Яна Расковалова, Гарберы, я была на этом ужине в честь дня рождения Леши Гарбера. Я видела Сати Спивакову с Володей. И у меня как раз было ощущение, что всех интересует, какое вино сейчас лучше подать, «Ротшильда» или «Орилаю». И куда вечером пойти, – типа интересный ресторанчик открылся в Порто Ротонда.

– Пидоры!

– У меня сложилось ощущение, что политика, весь этот «крымнаш», – такая табуированная тема, все все понимают, понимают, что жопа, плохо и будет только хуже, но об этом говорить неприлично, как неприлично говорить о смерти или о Боге.

(Из разговора сотрудников журнала «Сноб» Ксении Собчак и Антона Красовского)

Телеканал «Дождь»

«Я смотрю только телеканал «Дождь».

(NN, жена русского олигарха)

Лодка Алишера Усманова

– Блин, я должна Ускову рассказать. Оказалась случайно – не спрашивай как – на лодке Алишера Бурхановича Усманова, которая в честь его матери называется «Дельбар». Там даже ее статуя есть из золота с рубиновым колье, кольцом с бриллиантами. Я клянусь! Я до этого только Будд таких видела.

– А вот что бы ты назвала в честь Нарусовой Людмилы Борисовны?

– Мне нечего назвать, максимум колонку в «Снобе».

– А как же твой «бентли»?

– «Бентли» мама Люся! (Смеется.)

(Из разговора сотрудников журнала «Сноб» Ксении Собчак и Антона Красовского)

Братья Ковальчуки

«Представляешь, до чего дошло, братьев Ковальчуков считают в Кремле чуть ли не либерастами».

(NNN, известный русский журналист)

Балет и кино

«В 90-е я вышла из училища и пришла работать в Большой театр, это была моя мечта с пяти лет. Правда, еще с училищем Большого театра, с 14 лет, я ездила за границу на гастроли. Так я впервые оказалась в Монте-Карло, танцевала на сцене Дворца фестивалей в Каннах. Тогда мне казалось, что она очень странная, высокая, на нее надо по лестнице подниматься, а это для балетного артиста совершенно непонятная история. Сцена огромная, длинная, напоминает Дворец съездов в Кремле. Такой полигон, который в принципе к балету не очень приспособлен. Для всего остального подходит замечательно. Дальше что… В те же 90-е я уехала учиться в Нью-Йорк. Прожила почти полтора года в Нью-Йорке, вернулась, стала преподавать. Самое важное ощущение от того времени: хочешь – направо, хочешь – налево… Вообще я большой период времени так или иначе провела вне России. Мне казалось, что это для меня выход в какую-то нормальную жизнь. Вот какая у меня была мотивация. Я сначала была в Швейцарии, в Женеве, а потом переехала в Париж жить, провела там четыре года. Но я параллельно получала диплом, высшее образование в Институте хореографии и делала дипломные постановки в Большом театре для наших училищ, ставила вещи для каких-то международных конкурсов, потом занималась парой музыкальных спектаклей в Москве. Но это, знаешь, было, чтобы получить диплом. Тогда, после травмы, я уже перестала танцевать. Я на лыжах упала, порвала связки в колене. Дальше была операция и восстановление. И это был странный для меня период, было ощущение, что я все время живу на курорте. Вот все хорошо, красиво, такой ресторан, другой ресторан, замечательно все, можно изысканность искать просто до потери пульса, она тебя окружает, и ты, естественно, ее изучаешь, потому что хочется понять, как жизнь устроена в другом месте, хочется вот эти все звенья цепи зацепить, вкусы, запахи и ароматы, и вообще «ля жуа де вивр», как говорят французы, то есть это вот понимание радостей жизни, хочется его впитать. Но у человека, который работает с 5 лет, работа – это привычное состояние. То есть проводить на Лазурном Берегу по три месяца было очень странно, потому что все хорошо и замечательно, только непонятно, а какова моя цель, что я буду делать. У меня всегда до этого была какая-то цель в жизни, очень определенная. И так продолжалось, пока я не оказалась в кино».

(Алиса Хазанова, актриса)

– Ты откуда?

– Я из России.

(Неловкое молчание.)

– Не волнуйся, я не голосовал за Путина.

– Ну слава богу!

(Из разговора с пьяным актером Пьером в баре Grand Hotel, Барселона)

Ельцин

«Такая природная сила, очень мощная. Он был абсолютная стихия. Вот ты видишь человека и понимаешь, что это такая природная сила, как ветер… Можно предсказать, куда ветер подует? Не особо. У нас тут облака над горами нависают каждый день, будет дождь или не будет – кто его знает? Облака висят».

(Алиса Хазанова, актриса)

Россия без Запада

«Ситуация сложная, но потеря России для нас была бы очень печальна».

(Лорд Мандельсон)

Цвет времени

«Вот для 90-х у меня какой-то малиновый: все-таки малиновые пиджаки. А нулевые – наверное, голубой с серым, немножко серого, в то время воздуха было много. Он не всегда был солнечным, но все равно в нем был какой-то кислород. Да, в первом десятилетии нашего века было это ощущение кислорода».

(Алиса Хазанова, актриса)

Ограбление

– Представляешь, взяли из сейфа (в вилле в Форте-деи-Марми) 100 тысяч евро наличными и всю ювелирку.

– Зачем же тебе 100 тысяч наличными?

– Вот и я теперь себя спрашиваю… Пасли от аэропорта.

(Из разговора с ограбленной женщиной на пляже в Форте-деи-Марми)

Смена вех

«Я, ты знаешь, поверить не могу, когда какие-то вещи читаю. Я понимаю, что время меняется, я понимаю, что мы ни хрена не делаем, для того чтобы это остановить… А главное – делать-то что? Вот что делать? Я вот когда читаю про то, что давайте йогой не будем заниматься, йога и фэн-шуй – это вредно, давайте лезгинку танцевать. Вы это серьезно? Выясняется – да, серьезно. Или давайте мат запретим. Ладно, тогда, товарищи, я пойду в кабаре и буду петь песни Егора Летова. Вот работа, которую я сейчас выпускаю, я буду петь песни Егора Летова в совершенно другом исполнении. Потому что меня бесит, когда какие-то люди, непонятные, незнакомые мне вообще, неизвестные люди, непонятные для меня субстанции с непонятным для меня образованием, жизнью и чем угодно, они вдруг почему-то решают, что мы, артисты, не можем выйти на сцену и Сорокина в оригинале прочитать».

(Алиса Хазанова, актриса)

Владимир Владимирович Путин

«Мне вдруг пришло в голову, что после того, что произошло, Владимир Путин является человеком, который не отбрасывает тени. Если человек решил быть вечным и войти в историю, он перестает быть человеком. И он вошел в историю. И перестал отбрасывать тень. Но его тенью стали другие. И вот эта свора других, от Киселева до Жириновского, они похожи на дементоров из Гарри Поттера. Ради того, чтобы войти в историю и стать вечным, Путин отказался вести тонкую игру, от того, от другого, и своего добился – давай признаем. 85 процентов – мобилизация нации. Проблема, что Путин больше не управляет своими дементорами. Они управляют им».

(Ирина Хакамада, экс-кандидат в президенты, писатель)

Валидол

«Валидол пьешь? (Шутливо.) Будешь пить валидол, сломаю руку».

(Михаил Прохоров, владелец проекта «Сноб»)

Донецк

«Я готов идти воевать за Донецк!»

(Русский бизнесмен, работающий в Англии)

Управляемый хаос

«В 80-е годы теория хаоса стала такой модной фишкой в социальной науке, сейчас ей следуют многие политики в США».

(Владимир Сиротинский, бизнесмен, муж Ирины Хакамады)

Турбулентность

«Полагаю, что не только Россия, но и мир вступили в эпоху турбулентности. Это одновременное движение динамичных потоков в разные стороны. Лучшая стратегия – замереть и беречь силы, и как только появляется доминантный тренд, начать с ним работать. После присоединения Крыма надо было ждать. Европе невыгодно ссориться с Россией. Нет, началась Новороссия. И тут случился «Боинг». Настоящий черный лебедь.